Кувалдин Юрий. Так говорил Заратустра

   - Коммунизм - это бесклассовый общественный строй с единой общенародной собственностью...
   Беляеву эта цитата очень понравилась, и он сел ее переписывать. Тем временем Пожаров сходил на кухню, приготовил чай и бутерброды с сыром и колбасой. Все это он принес в комнату на подносе.
   Сунув листок с цитатой в карман, Беляев подошел к столу и, подумав, сказал:
   - Жизнь - театр, и мы в ней актеры...
   - Без этого нельзя, - согласился поспешно Пожаров.
   - Только актеры мы вшивые! - резко бросил Беляев. - Были бы настоящими актерами, то и коммунизм бы разыгрывали по-настоящему... Ведь, посуди, в самой идее коммунизма что-то есть настоящее, искреннее. Я это чувствую.
   - Тебе и карты в руки!
   Пожаров засмеялся и поднес чашку к губам. Беляев был не в духе и все эти разговоры о партии были абстрактными, поверхностными, а в глубине души он думал о Лизе, о ее неожиданной перемене к нему. Зная свою обостренную чувствительность к чужому поведению, Беляев предпочитал не встречаться с людьми, если был не в духе, и малейшая бесцеремонность, допущенная в его присутствии, как бы нарушала фальшивой нотой его жизненный лад. Он еще находился в том возрасте, когда собственную бесцеремонность не анализировал, да и просто не брал в расчет, не замечая ее.
   - А как у тебя с Верой? - вдруг спросил он.
   - Ничего.
   - В смысле?
   Пожаров достал расческу и медленно провел ею по волосам, затем нехотя ответил:
   - Да надоела она мне, Коля. Эти постоянные разговоры о женитьбе меня расстраивают. Надо думать о будущем, конечно, но так, с бухты-барахты жениться?! Нет уж, увольте! И потом, знаешь что?
   ~ Что?
   - Она много обо мне знает. С первого класса. А это плохо. Жена не должна все знать о муже, - принялся рассуждать Пожаров. - Чем меньше информации, тем лучше. Женщины любопытны. Ты не замечал, что женщины всегда разговаривают вопросами?
   - Замечал.
   - Смотрит на тебя, особенно в постели, и... вопрос за вопросом. Раскалывает, раскалывает, как следователь. Иногда мне жутко делается от ее вопросов. Обязательно должен полный отчет давать...
   - Каков же вывод? - спросил Беляев, стараясь быть спокойным.
   Пожаров некоторое время смотрел на него, не отводя взгляда.
   - Огорчу тебя, Коля, - сказал он. - Они готовятся замуж. Только замуж. Вот их теоретическая и практическая цель. То ли у них природа такая, то ли еще что-нибудь... Но Верка со мной сто раз уже заводила разговор на эту тему. Да и Светка ее подзуживает. Комаров решился, а мы делаем вид, что не понимаем, о чем идет речь. Не знаю, как ты, а я-то прекрасно понимаю, что не нужна мне Вера, понимаешь, не нужна! Сейчас я сам себе хозяин. А представь, ну, женюсь я на ней. Вот ты бы пришел ко мне, а она бы тут обязательно крутилась и разговора бы нашего не состоялось. Это я сердцем чувствую. Ну не даст она ни поговорить, ни поюродствовать!
   - Я это знаю. Это типично женская особенность:
   не дать возможности уединиться, - сказал Беляев. - Да что там говорить! У меня мать такая. Сто вопросов в минуту. Где был? Что делал? До тошноты накормит этими вопросами. Как будто не понимает, что человек на девяносто процентов состоит из тайн. Да и Лиза такая же...
   - Я знаю, - сказал Пожаров.
   - Что ты знаешь?
   - То же, что и ты.
   - Что именно?
   - Как будто ты не понимаешь... Ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь... Неужели ты думаешь, что Верка мне ничего не рассказывает... Да они все друг другу рассказывают, даже о том, когда и как мы с ними спим! Пожаров говорил с чувством. - Пойми, сейчас они находятся в том возрасте, когда у них на уме только одно, нет, не трахнуться с кем-нибудь, а выйти замуж. Они понимают, что мы крутим-вертим, ведем, так сказать, с ними добрачную половую жизнь и все! И это их бесит. Они же дуры абсолютные!
   - Ну, уж ты хватил! - удивился Беляев, с повышенным вниманием слушая Пожарова, с которым прежде столь углубленно о женщинах не говорил, да и повода, в общем-то, не было.
   - Ничего не хватил, а говорю то, что есть на самом деле. Так что твоя Лиза подала уже заявление в загс, нашла себе военного ученого. Он на десять лет старше. В общем, нашла то, что ей нужно.
   Беляев покраснел, словно его уличили в импотенции. Пожаров, видимо, заметив эту покраснелость, успокоил его:
   - Ничего, Коля. Не переживай. Это нам будет наука. Нашим будущим женам, я считаю, сейчас семь лет и они ходят в первый класс! А трахаться нам нужно с опытными женщинами, со взрослыми, понимающими.
   - Но я же люблю ее! - сжав кулаки, со злостью крикнул Беляев.
   - Плюнь и разотри, - небрежно сказал Пожаров. По всему было видно, что то и другое в отношении Веры он уже проделал.
   - Умом понимаю, но сердцем не могу понять! - сказал Беляев.
   - Это привычка, - сказал Пожаров. - Не более того. Какой-то инстинкт природный на нас действует. И что такое любовь? Не подвластное нам чувство, спущенное свыше, чтобы поддерживать род человеческий в его размножении. Вот тебе и главный смысл любви! Ты хочешь участвовать в размножении рода человеческого? - вдруг задал вопрос Пожаров.
   - А зачем?
   - Ну уж, дорогой друг, хотя бы для того, чтобы отблагодарить предшественников за собственное появление на свет. - Пожаров говорил ласково и убедительно.
   Беляев снисходительно улыбнулся. Он как бы не старался развязать затянувшийся узел отношений с Лизой, потому что не придавал этому сейчас значения и знал, что он развяжется сам собой. Его волновало другое собственное поражение и то, как оно воспринимается окружающими. Он не мог еще себе сказать, что заботится о собственной репутации в глазах окружающих его людей, но чувство, близкое к этому, в нем жило. Он как бы приберегал свои силы для более значительного момента (а Беляев был уверен, что рано или поздно, этот момент наступит: через год, через два, через десять лет!), когда можно будет доказать и окружающим, и, главным образом, Лизе свое несомненное превосходство.
   - Тебе не приходило в голову, - говорил Пожаров, - что с новыми знакомыми чувствуешь себя лучше, чем со старыми?
   Беляев отреагировал достаточно быстро:
   - Новые знакомые закрыты для тебя, а ты закрыт для них. В этом вся соль. - Он подумал и продолжил: - Я вообще заметил, чем холоднее ты относишься к людям, тем они лучше к тебе относятся. Меньше лирики. Люди хамы, и они любят, когда с ними говоришь только о деле. Стоит чуть-чуть расслабиться, как они уже лезут в душу! Особенно, когда ты признаешь свои ошибки. Ни в коем случае нельзя признавать свои ошибки, и тогда люди будут думать, что эти ошибки тобою запланированы и составляют сильную сторону твоей личности. - Голос Беляева вдруг зазвучал неискренно, и он смутился.
   Но Пожаров, не заметивший смущения, тут же подхватил:
   - Это ты точно ухватил. Но тут может быть перебор... В том смысле, что люди любят лесть. Понимаешь? А если ты с порога, без вступления, о деле, да еще в резких тонах, как это у тебя иногда выходит, можно испортить и само дело. Ты вообще, я заметил, в последнее время как-то странно себя ведешь. Проваливаешься на неделю-две, не звонишь. Что ты там, думаю, напридумывал?
   - А я закрываюсь, - усмехнулся Беляев. - Что я баба, что ли, что буду тебе каждый день звонить. Чем меньше каждый из нас посвящен в механизм дела, тем лучше. Или ты так не считаешь?
   - Для других - ты, может быть, прав, но мне-то ты можешь подробнее рассказывать?
   - Могу. Но не успеваю, - сказал Беляев и тут же перешел на другую тему: - Ну, что там за предложения у Бориса Петровича?
   Пожаров загадочно посмотрел на Беляева и с улыбкой сказал:
   - Не знаю.
   - Я серьезно.
   - И я серьезно.
   - Но он что-то хотел мне сказать.
   - Что? - спросил Пожаров.
   - Что-то важное... Ты же с ним общаешься...
   - Вот-вот... Ты знаешь, Коля, а ты ведь прав в своей закрытости... И знаешь, мне даже очень нравится эта закрытость...
   - Что ты хочешь сказать?
   - Я хочу сказать, что твою карту я буду бить твоими же козырями... И это будет справедливо.
   - Ты говоришь таким тоном, как будто подозреваешь меня в чем-то!
   - Подозревать тебя будет прокурор! Беляев рассмеялся, но внутренне насторожился, поскольку отчетливо понял, что Пожаров врубился в его тактику и сам теперь ее хочет использовать. Пусть!
   - Что-то ты часто о прокуроре вспоминаешь, - с металлом в голосе сказал Беляев.
   - Да просто вижу, что ты как бы заранее готовишься к встрече с ним... Тайны мадридского двора... Что ни спросишь, ответа от тебя не получаешь... Если мне это, твоему старому другу, неприятно, то каково же Лизе... Да я тебе не всю правду сказал... Ты просто надоел Лизе своей невоспитанностью!
   Беляев вздрогнул и, прикусив губу, спросил:
   - В чем же она проявляется?
   - Да все в том же! Не звонишь ей, приходишь только, чтобы переспать, ни о чем не расспрашиваешь...
   - Ты же говорил, что это бабья участь расспрашивать! - выпалил Беляев.
   - Пойми, любезности в тебе нет, интеллигентности.
   - А зачем она мне? - спокойно спросил Беляев.
   - Ты же в обществе живешь, и должен стремиться быть культурным, воспитанным, - рассудительно проговорил Пожаров и налил себе еще чаю из заварного фарфорового чайника, на котором был нарисован индиец в чалме на слоне.
   - Слушай, Анатолий, - побелев, нервно заговорил Беляев, - ты поешь чужую песню. Ты прекрасно знаешь, что девяносто из ста процентов людей стадо баранов. Им нужен пастух! Они даже не знают, что им нужно делать в жизни. Они живут вслепую. Да вон, хоть взять мой институт. Около ста горцев учится, и ты думаешь, они что-нибудь сами могут сделать? Один-два человека сами учатся, а остальные? Тыркаются на кафедры с коньяком или взятками, как котята. Покупают и зачеты, и экзамены... Но не всегда им это удается, потому что не могут додуматься, как все обучение поставить на производственную основу...
   - И ты ими занялся? - с некоторой долей снисходительности спросил Пожаров.
   Об этой стороне деятельности Беляева Пожаров не знал. Закрытость в этом деле у Беляева была абсолютной. И теперь Беляев понял, затеяв этот спор, что был близок к тому, чтоб открыться Пожарову, что он, Беляев, дело обучения бездарных, но состоятельных студентов поставил на научную основу. На Беляева работали и сами горцы, выполнявшие лишь техническую работу, и более или менее талантливые, но нищие студенты. Все имело свою таксу: и зачет, и экзамен, и курсовая...
   - У меня своих забот хватает, чтобы я занимался еще разными оболтусами, - достаточно равнодушным тоном ответил Беляев.
   Пожаров взглянул на часы и в это время раздался звонок в дверь. Приехал шофер отца и привез елку, завернутую в плотную бумагу и обвязанную бечевкой. В прихожей приятно запахло хвоей. Когда шофер ушел, Пожаров вопросительно посмотрел сначала на завернутую елку, похожую формой на кипарис, потом на Беляева и спросил:
   - Нарядим?
   - Давай нарядим.
   Поставили елку в ведро с песком, за которым сбегал к детской песочнице во дворе Беляев. Сначала расчистил снег, затем надолбил совком мерзлого песку. Елочные игрушки были в трех коробках, которые Пожаров достал с антресолей. Еще в одной коробке лежали лампочки с серебристыми отражателями. Елка оказалась густой, с толстыми иголками и, поэтому, очень колючей. Чтобы она не качалась и вдруг не упала, ее привязали веревками к трубе и к шкафу.
   Несколько одурманенные запахами хвойного леса, друзья, окончательно установив и закрепив елку, отошли в сторону полюбоваться ею. Все споры и разговоры, казалось, были забыты. Что-то с елкой пришло такое, чего не было весь год, и все разговоры, да и все дела показались в сравнении с этой красавицей мизерными. Друзья сели на диван и некоторое время молчаливо смотрели на нее. На душе вдруг стало хорошо.
   Беляев открыл одну из коробок и увидел лежавшие сверху яркие разноцветные флажки.
   - Давай их сначала повесим! - сказал он, беря эти флажки и во всю ширину распахнутых рук растягивая их на веревке, на которую они были нанизаны.
   Пожаров сосредоточенно задумался, потом сказал:
   - Нет. Сначала лампочки.
   И Беляев согласился.
   Пожаров встал на стул и стал закреплять гирлянду лампочек, подаваемую ему другом, на верхних ветках елки.
   Беляев громко засмеялся. Без причины.
   - Что это ты? - спросил Пожаров.
   - Вспомнил... Помнишь, что в Китае и сам император, и все его подданные - китайцы.
   - Конечно, помню.
   - Откуда это? - спросил Беляев. Пожаров застыл с вытянутой рукой, в которой была очередная лампочка с прищепкой.
   - Уже не помню, - сознался он.
   - Эх ты! Это же "Снежная королева"!
   - При чем здесь китайцы? - пожал плечами Пожаров.
   - Да, действительно, при чем здесь китайцы? - повторил вопрос Беляев и продолжил: - Разумеется, это "Соловей", а не "Снежная королева"! Вот что значит с детства воспитываться на одной и той же книжке. Вся книжка называется "Снежная королева", но в этой книжке помещено много сказок Андерсена, и начинается книжка сказкой "Соловей", с этих самых китайцев начинается, но я всегда считал, что и китайцы относятся к "Снежной королеве"...
   - А как "Снежная королева" начинается? спросил Пожаров, прицепляя к новой ветке лампочку.
   - Кажется, что-то про тролля в начале говорится...
   - А про Кая и Герду что там говорится? - спросил Пожаров.
   Беляев минуту вспоминал, пока с полной отчетливостью не вспомнил:
   - Кай сказал Герде, что ему разрешили покататься с мальчишками на большой площади. И он один побежал туда. Там катались толпы детей. Самые смелые цеплялись за крестьянские сани и отъезжали довольно далеко. Кай увидел большие белые сани, которые выехали на площадь и сделали большой круг. Сидящий в них обернулся на Кая и подмигнул ему, чтобы он цеплялся и ехал за этими санями. И понесли его белые сани за город...
   Пожаров, стоя на стуле, застыл весь внимание.
   Беляев говорил:
   - Кай, испугался, что так далеко укатил и пытался отцепиться от белых саней, но ему не удавалось. Снег взвивался кругами, закручивался в воронки, в метельные туманности. Уже нельзя было разобрать - где сани, где снег, где деревья. Вдруг как бы все стихло, а закрученный в туманность снег превратился в великолепную красавицу, сходящую с саней. И шлейф ее белой длинной шубки превращался в снег, а снег - в шубку. Снежная королева - а это была она - подхватила мальчика, прижала к себе, и расцеловала. Холодом повеяло на Кая от этого поцелуя. Снежная королева поцеловала его еще раз и вознеслась с ним в холодную туманность, в небеса... И у Кая сердце стало ледяным, - закончил Беляев.
   - А тебя не целовала Снежная королева? - спросил Пожаров.
   Беляев вздрогнул, услышав за спиною голос:
   - С наступающим Новым годом!
   Он обернулся и увидел Деда мороза. Это вернулся с работы отец Пожарова и нацепил для удивления маску. Когда он снял маску, было заметно, что на работе он уже немного выпил.
   - Великолепная елка, - сказал он и, подумав, предложил: - Так, пока суть да дело, пока не пришла хозяйка, мы сейчас чего-нибудь организуем, а? и он подмигнул Беляеву.
   Когда отец вышел, Пожаров слез со стула и последние лампочки прикрепил к нижним веткам. Беляев нерешительно, как-то боком подошел к нему, кашлянул и сказал:
   - Как-то неудобно...
   - Чего неудобного-то?! - удивился Пожаров, приглаживая волосы.
   - Все-таки... Да и к Комарову пора двигать...
   - Пора, - со вздохом произнес Пожаров. - А там эти... - он помолчал и закончил: - Вера и Лиза.
   - Ты думаешь, они придут?
   - Приползут.
   - После того, что...
   - Им наплевать! - воодушевился Пожаров. - Ты представить себе не можешь степень наглости этих барышень! Куда нам с тобой. Ты-то иногда прешь, как бульдозер, но они - истинные танки! Вообще, у женщин несколько иное понятие о такте, приличии... Потом, они же не к тебе со мною идут, а к Светке. Их же Светка пригласила, своих подруг, черт бы их побрал! - довольно-таки громко произнес Пожаров и оглянулся.
   В дверях стоял отец с тремя рюмками и бутылкой коньяка.
   - Кого это ты, Анатолий, поминаешь? - спросил он.
   - Да-аа, - протянул Пожаров, - подружек одних...
   Отец поставил рюмки и бутылку на стол, снял пиджак, оправил жилет и сел на стул.
   - Вот что, ребятки, - сказал он, провел ладонью по лысой голове, открыл бутылку и принялся наливать в рюмки. - Забудьте вы всех этих подружек, забудьте сегодня обо всем и вспомните, что в пределах вечности это ничто. Грядет Новый год, лучший праздник на свете! Поэтому поднимем тост за жизнь, за то, что мы живы и здоровы! Согласны?
   - Хорошо! - воскликнул Пожаров.
   - Прекрасно! - добавил Беляев.
   Выпив, Беляев прищурил глаза и резко выдохнул.
   - Прикажете лимончик? - спросил отец и сказал сыну: - Толя, я забыл, там на холодильнике приготовил...
   Пожаров принес с кухни нарезанный лимон.
   - Какая сегодня великолепная погода! - сказал отец. - Небо сейчас все в звездах, а днем великолепно сияло солнце. Удивляюсь вам, ребята, как это вы можете сидеть в комнате.
   - Мы не сидим, мы елку наряжаем, - сказал Беляев.
   Отец подумал о чем-то своем, налил еще по рюмке и, поднимая свою, сказал:
   - Не знаю почему, но под Новый год никогда не хочется спать. Сегодня с утра, сижу у себя за столом на работе, просматриваю бумаги и спать не хочется. Удивительно, а ведь вчера читал до двух ночи...
   - Что же ты читал? - спросил Пожаров.
   - Что я могу читать?
   - Что?
   - "Войну и мир"... Пожалуй, ничего более художественного и более значительного на свете не написано...
   Выпили, закусили лимоном. Беляев чувствовал, как приятная теплота и душевная сладость разливается по телу.
   - Очень вам благодарен за угощение! - вдруг сказал он. - Но нам пора уходить.
   - В компанию?
   - В компашку, в компашку, - сказал Пожаров и, оглядев себя, сказал: Надо еще переодеться. Когда он вышел, отец спросил:
   - Много будет народу?
   - Должно быть, много... Ведь свадьба! - вырвалось у Беляева.
   Отец задумался, потом сказал:
   - Да. Вам с Анатолием, конечно, еще рановато об этом думать. Мужчина должен хорошо погулять, прежде чем заводить семью. Я не советую Анатолию раньше тридцати вступать в брак.
   - Правильно, - сказал Беляев.
   - Женитьба - шаг серьезный, - сказал отец Пожарова. - А кто женится?
   Беляев с некоторым замешательством сказал:
   - Вы не знаете... Это с кафедры...
   - Понятно. Так-с, - сказал отец. - Еще по рюмке?
   - Нет, довольно. Нам еще предстоит.
   - Это правильно. Мне тоже еще сегодня предстоит. Брат с женой приедет, да сестра жены с мужем. Так что, наверное, заправимся как следует.
   И разговор прекратился. На улице, действительно, погода была великолепная, самая настоящая новогодняя погода, и звезды светили и морозец был. Зашли на минуту к Беляеву. Мать собиралась в гости к дочери, сестре Беляева.
   - С наступающим! - пробасил Пожаров.
   - И вас также! - откликнулась мать.
   Беляев надел белую рубашку, галстук и костюм. Взял подарок для Комарова.
   Как только они пришли на свадьбу и Беляев увидел Лизу, нарядную, с крашеными губами, то тяжелая злоба, словно льдина, повернулась в его душе, и ему захотелось сказать Лизе что-нибудь грубое и даже подбежать к ней и ударить. Чтобы не сказать лишнего и успокоиться, Беляев сразу двинулся навстречу Комарову, обнял его, расцеловал и вручил сверток с костюмом. Беляеву казалось, что все знают о том, что Лиза ему изменила, что все смотрят на него, только что пальцем не показывают. Но все делали вид, что ничего не произошло, все скрывали свои истинные чувства и помыслы, свое недовольство жизнью и окружающими, и сам Беляев, чтобы не выдавать своего нервозного состояния, беспричинно улыбался и говорил о пустяках.
   В это время Комаров в соседней комнате вскрыл подарок Беляева и был потрясен и обрадован им.
   - Какой великолепный костюм! - сказал он Беляеву. - Да, до хмыря тебе еще далеко! Великолепный подарок! От души спасибо! Ты, оказывается, щедрый человек!
   Глава VII
   Неверно было бы думать, что Герман Донатович раздражал Беляева, нет, просто он все в разговоре сводил к одному и тому же, как бы зациклился на своей идее. Теперь он гораздо чаще приходил к матери, потому что находился в бракоразводном процессе и жил у какого-то своего приятеля по работе.
   Герман Донатович носил аккуратную бородку, слегка тронутую сединой, и Беляев почему-то довольно часто, глядя на эту бородку, представлял себе Германа Донатовича у зеркала с ножницами, поправляющего ее. Он был худощав и даже красив: глаза у него были пронзительной голубизны, а все выражение лица - каким-то улыбающимся. Быть может, он был печален, но лицо все равно улыбалось. Голос у него был тихий, нежный, высокий.
   Мать смотрела на него с некоторым снисхождением и называла шутливо Гермашей, изредка даже - Машей.
   - Гермаша! Как ты сидишь? Выпрямись! - говорила она, видя, что увлеченный разговором с Беляевым, он почти что ложился на стол.
   Герман Донатович послушно повиновался и с любовью оглядывался на мать, которая сидела с вязанием на диване.
   - Так вы говорите, что все в жизни заключено в этом уплотнении? спрашивал Беляев для поддержания разговора.
   - Только в нем! - восклицал Герман Донатович и развивал свою мысль: Как я раньше не пришел к этой очаровательной мысли! Прежде она неосознанно, конечно, приходила, но я не мог ее зацепить. В лагере пришел общий сгусток идеи, что Бог создал вселенную...
   Беляев оборвал:
   - Да это не новость...
   - Я понимаю, но дело не в этом... Мы говорим - "В начале было слово"... А это ведь то, что всему предшествовал замысел Бога, как бы предначертавший весь путь развития вселенной...
   - И это известно. В чем ваша новизна?
   - Э-э... Новизна?
   - Да.
   - Новизна в том, что я открыл закон уплотнения... Ну, что такое вещь? Ведь это уплотненные частицы, которые воспринимаются человеком. Вещи созданы либо Богом, либо силами природы, либо человеком... Вселенная с ее мирами, как физическим, так и трансфизическим, носителями жизни и человеком могла быть создана только творческим путем...
   Беляев слушал и думал о том, что Герман Донатович был таким же лагерным посланником, как и его отец. Отец тронулся на пьянстве, а этот - на своей теории уплотнения вселенной. Господи, да он, наверно, учебник по диамату не читал! Там же все это есть, что он выдает за новизну: и элементарные частицы, и законы движения материи, и законы перехода количества в качество, и... Только там - саморазвивающаяся материя, достигшая своего совершенства в образе человека, а у него-под руководством Бога...
   - Ведь существование законов природы невозможно без Законодателя! - с улыбкой воскликнул Герман Донатович и поднял белый палец с ровно остриженным ногтем.
   - И это известно! - подзадоривал Беляев и спрашивал: - Укажите точное место расположения Творца во вселенной.
   - Идея Бога в течение веков преодолела страшные испытания, она выдержала все нападки и отрицания, она не боится свободы исследований...
   - И это известно, - нетерпеливо прервал его Беляев. - Вы укажите место, где находится Бог! Укажите... Неужели вы думаете, что и я не смогу также абстрактно рассуждать, как вы!
   - Можешь, Николай, - согласился мягко Герман Донатович и почесал бородку. - Но ты же не создал теории, законченной теории, а я создал...
   - Мне ближе другая теория... Теория саморазвивающейся материи до уровня божественного совершенства... От простого - к сложному. А идея Бога вся состоит из преданий и условностей... Библия написана людьми, Христос подан в образе человека... А почему не в образе Земли? Или звезды?
   - Бог един, но троичен в лицах, - сказал Герман Донатович. - Это Божественное откровение дано самим Иисусом Христом. Для каждого верующего это истина, не требующая доказательства. Тем не менее, я, преисполненный смирения, пытаюсь прикладывать к самому Богу...
   - Да где же, наконец, он у вас находится?
   - Везде и во всем...
   - Везде - значит нигде!
   - Если Бог был бы в одном лице, то по этому закону... По этому закону каждое развивающееся единство представляет собой борьбу добра и зла...
   - Это известно! - раздражался Беляев. - Проходили по философии... Борьба и единство противоположностей...
   Герман Донатович провел ладонями по скатерти, как бы разглаживая ее. Время от времени он оглядывался на мать и смотрел на нее так, как будто прощал ее за грубоватого, раздражительного и неверующего сына. Мать с улыбкой перехватывала его взгляд, поправляла очки и, продолжая вязать, говорила:
   - Продолжай, Гермаша! Так хорошо вязать под твой голосок...
   И Герман Донатович продолжал развивать Беляеву свою теорию о том, что Бог один, но троичен в лицах, что это сразу исключает наличие зла в его сущности, что каждое лицо Бога дает преимущественное воплощение особых свойств, например, Бог-Отец - выразитель творческой мудрости и энергии, Бог-Сын - претворитель в действие любви и блага, а Дух Святой непосредственный управитель мирами вселенной. Далее он говорил о том, что зло не в состоянии находится в Боге. Для этого есть дьявол - гигантское зло в нем уравновешивается малой толикой доброго начала, необходимого для скрепления этого жуткого единства, и Священное Писание подтверждает наличие в дьяволе доброго зерна - в описании происхождения демонов из духов добра: денница, падшие ангелы...
   - А поле битвы, - сказал Беляев с усмешкой, - сердца людей!
   Беляев встал из-за стола и заходил по комнате.
   - Я-то думал - у вас действительно новая теория... А у вас все повторение оригиналов. Нет у вас новизны, Герман Донатович... Я начал понимать, что у вас получается...
   Глаза Германа Донатовича посерьезнели и в них блеснула некоторая тревога.
   - У вас получается легендарная компиляция! Вы соединили материализм с идеализмом и приплюсовали туда же Священное Писание... Понимаете? А новизна должна заключаться в совершенно новом подходе.