Страница:
– Хватит хитрить, Наташуля. Я же знаю, что вы всегда оставляете минут пятнадцать на всякий пожарный!
Я придвинулся к Наташе как можно ближе и обнял за талию. Наташа мягко оторвала мою руку и отъехала от меня на пару сантиметров, нарочито обиженно протянув:
– Ну перестань ко мне пристава-а-ать! – От ее шеи пахло «Детским» кремом.
– А впишешь «Аденому»? Если впишешь – перестану.
– Знаешь, Рома, минут пять в принципе мы могли бы выделить, если вам этого хватит. В самом конце...
Наверное, она сказала это в надежде, что я пойму тяжесть ситуации и отстану, но я просто взорвался от счастья:
– То, что нужно! Мы даже целых две песни успеем отыграть.
Конечно, если бы не Присцилла, нужен был бы мне этот идиотский школьный праздник! Но все не так уж плохо. Выступать нам с «Аденомой» когда-то приходилось и в худших местах: например, на ночной дискотеке, где лажали и фонили все инструменты и подгулявшая шпана закидала нас бутылками (к счастью, пластиковыми) и жеваными жвачками, – чудо, что живыми оттуда ушли!
– Ладно... – задумчиво согласилась Наташа. – Только вам ударную установку придется свести к минимуму, чтобы ее можно было очень быстро вынести на сцену и так же быстро убрать...
– Считай, что уже. Спасибо тебе большое! – Неожиданно для Наташи я чмокнул ее в губы.
– Ну-ну, совсем обнаглел! – Наташа нахмурилась и сделала вид, что рассердилась, хотя сквозь сердитую гримаску проступала улыбка до ушей.
– Ладно, я побежал.
– Счастливо, Рома!
Я запрыгал вниз по ступеням.
– Присцилла, Присцилла... – бормотал я. – Все будет в лучшем виде.
А ведь я не знал о ней ничего – ни настоящего имени, ни фамилии, ни места ее учебы или работы. Даже не знал наверняка, увидимся ли мы с ней еще. Девочка-тень. Тень чего-то давно забытого.
...В английском языке есть чудное словечко oblivion – пренебрежение, невнимание. Если приложить его к отечественным реалиям, оно как нельзя лучше характеризует наш город – «oblivion town», «город забвения». Не верите – попробуйте погулять по Нефтехимику в любое время суток. Можно пройтись по проспекту Мира – главной улице, пересекающей весь город, но я советую свернуть в сторону и шагать напрямик. Вы будете, как я сейчас, огибать горы щебенки, огромные деревянные катушки из-под кабеля, гаражи, здания без дверей и окон, здоровенные лужи. Будете шагать вдоль бесконечных проволочных и кирпичных заборов, пробираться узенькими проулками, прыгать через траншеи, упираться в тупики.
Минут через двадцать вас начнет мучить вопрос: такой огромный город, но отчего же он пуст? Где люди? Где люди?! Вокруг ревут экскаваторы, ворочают шеями башенные краны, крутятся бетономешалки, копры задалбывают сваи в землю. Если приглядеться – людей в них нет. Люди этим агрегатам ни к чему – они отлично знают свою работу. Вечером они останавливаются, и город-лабиринт вымирает напрочь. Даже ватаги лихих ребят не страшны, если знать места, где они обычно тусуются, и обходить их стороной.
Открою секрет: сам по себе Нефтехимик не такой уж и большой. Он захапал немалую территорию, но большая часть этой территории – не жилые кварталы, а разные предприятия, заводы, комбинаты, свалки, автокладбища, пустыри, а главное – стройки. Последние занимают не меньше половины всего города. Сколько я здесь обитаю, столько продолжаются рев, грохот и долба. Что строят, кто мне объяснит? За пятнадцать лет на месте котлованов, которыми так перерыли весь этот город, что он стал похож на полигон для испытания чудовищных авиабомб, выросло что-то непонятное. То ли жилые дома оригинальной модификации, то ли новые фабрики и комбинаты... но их строительство до сих пор не завершено, и когда завершится – никому не известно.
Есть мнение, точнее, домысел, что сразу после крушения Советского Союза несколько крупных японских корпораций тайно купили в Нефтехимике территорию для своих новых промышленных комплексов. Как только строительство будет закончено, то есть уже скоро, они купят оставшуюся часть города. Нефтехимик станет называться Малая Япония. Городская администрация, руководители предприятий, ведущие инженеры и специалисты, а также полицейские и охранники будут японцы, но всю рабсилу наберут из русских. Город сделают закрытым – вернее, приехать сюда будет можно, но при въезде придется подписывать бумажку, что назад рваться не будешь. В Малую Японию поедут вместе с семьями – за нормальными условиями жизни и за длинной иеной. И устраиваться здесь станут навсегда.
Город переменится: его очистят от мусора и металлолома, зальют асфальтом, отгрохают множество жилых зданий (чтобы разместить огромный контингент рабочих, что потянется со всей страны), а во всех старых квартирах сделают евроремонт. Навтыкают до фига неоновых и голографических вывесок. Вместо старого ДК выстроят колоссальный центр развлечений в виде огромной черепахи с зеркальным панцирем. Миллионы разноцветных огней будут отражаться в миллионе стекол невероятной взбесившейся радугой...
Минут пятнадцать я летел по ночному Нефтехимику, пока не выбежал на пустырь. Дальше начиналась фабрика. Вдоль бетонной стены стояла сломанная техника: грузовики без колес, бульдозеры без гусениц, даже комбайны. Это место в народе прозвали Курской дугой. Идеальная съемочная площадка для фильма о мире, пережившем ядерную войну.
Вот увидите, я еще сниму собственный малобюджетник в нашем городе! Аппаратурку позаимствую на «Нефтехим-ТВ», благо у меня там есть кое-какие знакомые. В качестве реквизита можно купить несколько игрушечных пистолетов, которые стреляют пистонами. (Роберт Родригес в своем первом фильме «Музыкант» вообще использовал водяные.) С сюжетом проблем не будет, сделаем римейк какого-нибудь боевичка вроде «Лунного полицейского» с Майклом Парэ и Билли Драго. А потом фильм станет культовым и будет распространяться среди видеоманов. Обливион стоит того, чтобы в нем снять фильм...
В одном месте на фабричной стене был красной краской намалеван в круге огромный крест, ниже имелась надпись: «ДОКТОРА ВСЕ ВИДЯТ!» Как только кончилась стена, показался Кривицкий овраг с каменным мостом. На мосту я остановился и перегнулся через перила.
Там, внизу, пролегала одноэтажная улочка из одинаковых домов, мутно освещенная фонарями. Как давно я тут не появлялся!
Я бежал по берегу оврага, пока не отыскал лестницу с хлипкими деревянными ступенями, спустился вниз и постучал в дверь коттеджа из серого обкусанного кирпича.
– Здравствуйте, а мне бы Ивана! – крикнул я в ответ на «Кто там?», произнесенное голосом женщины, удрученной полнотой и возрастом.
Через минуту на крыльце возник сам Иван.
– Какие люди!.. – недружелюбно произнес он.
– Х... тебе на блюде, – ответствовал я. – Здорово, Хорек.
– Привет... Плакса. – Басист насторожился: после распада «Аденомы» я всегда звал его по имени.
Хорек – характерный выкидыш Нефтехимика. Мерзкий тип, в чем легко убедиться хотя бы по его внешности. Тощий, как смерть, рот приоткрыт в презрительной ухмылке, короткие волосы на башке вечно торчком. Зубы зеленые, дупластые. Курит, как паровоз, ничем не брезгуя: при виде пепельницы, набитой бычками, радостно ахает и потирает руки.
– Пошли, пошатаемся? – предложил я. – Пива попьем.
– Ты так говоришь, как будто угостить меня хочешь, – неприветливо осклабился Хорек.
– И хочу. – Я-то знал, чем можно купить этого упыря.
Хорек исчез и вернулся в балахоне с надписью «Панк не сдох».
– Двинули, Плакса.
Мы зашагали прочь.
– А тебе не кажется, что в таком балахоне разгуливать ночью по Химику – это не самая лучшая идея? – поинтересовался я на ходу.
– Это еще что, а ты сюда посмотри. – Басист остановился и повернул свою блохастую голову так, чтобы я видел в его левом ухе увесистую серьгу в виде двустороннего топора.
– Прикольно, – согласился я. – А лифчик носишь?
– Пошел ты... – вяло бросил Хорек.
– Серьезно тебе говорю: с серьгой и в балахоне ты – стопроцентный смертник!
– Да прям! – ухмыльнулся «смертник». – Щас покажу, чего у меня есть.
Он вынул из заднего кармана маленький пистолетик, судя по виду, однозарядный.
– Настоящий?
– Еще какой!
– Где нарыл?
– Подарили. Пистолет и четыре патрона. У меня есть друг оружейник. Ему столько же лет, сколько тебе, но он профессионал. Еще когда мелкий был, мастерил всякие ножи, мечи, дротики, сюрикены, нунчаку, саи и прочую японскую приблуду. Стал постарше – дорос до луков, арбалетов, гвоздометов, научился переделывать газовые пистолеты под боевой патрон. Сейчас этим зарабатывает. Нашел вот на свалке старый наган без барабана и переделал его в этого «сверчка».
– А ты откуда его знаешь?
– Да так... Подружился, пока ехал в Москву на матч «Динамо» – «Ротор». Мы с ним вместе добирались на «собаках».
На его обезьяньем языке последнее слово обозначало электрички. Хорек, кроме всего прочего, – футбольный фанат.
– В какие только истории этот парняга не попадал! – продолжал он, убрав пистолетик обратно в карман. – Даже трудно представить, что в реальной жизни бывает такой маразм. Раз он автостопом из Питера в Киев ехал и наткнулся на заброшенный комбинат. А там глухомань, до ближайшей деревни километров тридцать. Ну он решил осуществить свою давнюю мечту и устроить в этом комбинате турнир по пейнтболу. Собрал пятерых друзей, один его приятель всех профинансировал, арендовал «газельку» и снаряжение. Сам понимаешь, что за турнир на шесть человек! Они обзвонили знакомых из разных городов, в результате съехалось человек сто со своей амуницией. Разделились на две команды и устроили вселенскую разборку.
Выбравшись из оврага, мы задержались у ларька, где я снабдил нас обоих пивом.
– Ну вот. Едут они обратно глухими дорогами. Проезжают мимо одной деревеньки. Не деревня, а срань: поголовный алкоголизм и браки между близкими родственниками, из-за этого дети все тотально олигофрены. За несколько километров от деревни – военный объект. Солдаты охраняют какие-то бараки и пухнут с голодухи. Старшие пацаны из деревни навострились бегать к этому объекту и у солдат выменивать оружие и патроны на жратву. Меняли, меняли, пока не вооружились до зубов. Ты прикинь: пятнадцать олигофренов с автоматами! Страх! Они эту «газель» обстреляли, решили грабануть, а может, просто поразвлечься захотелось. Пришили шофера и троих парней, а те трое, что уцелели, бросили машину и удрапали. Потом немного пришли в себя, оценили расстановку сил и вернулись.
– И перебили всех олигофренов, – закончил я.
– Точно.
Я бы усомнился в этой сказке, если бы не вчерашний длиннорукий урод на пустыре. Чтоб меня! В мире столько всего происходит!
– I see your future, brother – it is murder... – грустно пропел я.
– Это что за песня?
– Песня из фильма «Прирожденные убийцы». Ты его, конечно, не видел... Слушай, а ты свою игрушку в деле уже пробовал?
– Пока нет. Я ж говорю: патронов всего четыре. Без толку тратить не хочу.
– Значит, бережешь для особых случаев? Хочешь сказать, что человека сможешь положить, если понадобится?
– Да запросто! – не раздумывая ни секунды, ответил этот паскудник.
– И не урода какого-нибудь, а нормального человека? Достань «сверчка». Достал? Молодец. Вот меня, например, смог бы?
– На хрена? – вполне резонно поинтересовался Хорек.
Мы стояли на мосту. Вокруг – ни единой живой души.
– Вот представь: я – твой враг. – Я схватил его руку с зажатым в ней оружием и поднял ее, уперев ствол пистолетика себе в лоб. – Сможешь нажать?
Хорек попытался высвободить руку, но я не позволил.
– Хорек, я твой враг. Если ты не выстрелишь, тебе хана. Умрешь грубой и некультурной смертью.
– Плакса...
– Нажми, Хорек. Выстави мне мозги. По-хорошему прошу.
– Плакса... Это... Заканчивай!
– Стреляй – или хуже будет! – Я стиснул его руку со всей силы.
– Отвяжись!
– Что, в штаны наделал? Стреляй, мразь! Трус! Дешевка! – Я почти кричал. – Я сейчас сам за тебя нажму!..
– Хорош! – хрипло крикнул мой костлявый товарищ.
Я чувствовал, как подрагивает его рука.
Разжал пальцы. Хорек отступил от меня на шаг.
– Плакса, ты ненормальный.
– Ты, что ли, нормальный?
Он вдруг расхохотался и угостил меня хлопком в плечо:
– Ты меня своими хохмами в могилу вгонишь!
Я улыбнулся – улыбка, должно быть, вышла кисловатой:
– Была бы у моего брата такая пушечка, он сейчас был бы жив.
– А что твой брат? Ну я знаю, его убили десять лет назад...
– Двенадцать, – поправил я.
– ...ты говорил про это, но подробно не рассказывал!
Я действительно никогда этого не рассказывал Хорьку, но сейчас очень хотел поведать историю, подобную той, что он рассказал мне.
Я уселся на перила моста.
– Моего брата Саню убили, когда ему было пятнадцать. У меня сохранились тетради с Саниным дневником, я их наизусть знаю. Поэтому отлично представляю, какая в те времена была обстановка. У нас в Нефтехимике и сейчас шпаны, как тараканов, постоянно драки, даже постреливают, бывает, но по сравнению с тем, что было тогда, это просто детский сад. Ты же знаешь, раньше Нефтехимик был рабочим поселком. От старого поселка остался целый квартал, его называли Слобода. Слободу снесли позже всего, лет пять назад, ты помнишь, наверно...
Тут мимо нас промчался Водитель Автобуса, наша третья и последняя достопримечательность. Изорванные заплеванные пальто и шапка, слюнявая борода, открытый рот... Водитель Автобуса долго кружил по мосту туда-сюда с хитро-залихватским видом, самозабвенно изображая, будто сидит за рулем. Обычно этот дядька «катается» возле какой-нибудь школы, наслаждаясь диким хохотом, громыхающим изо всех окон.
– В общем, – продолжал я, – между «городскими» и «слободскими» пацанами шла настоящая война. Не то что стычки или драки, а реальные военные действия. То есть каждый вечер после школы «слободские» и «городские» собирались двумя толпами, напивались, вооружались дубинками и кастетами и целенаправленно шли проламывать друг другу черепа. По крайней мере в дневнике написано именно так. В условиях суровой военной действительности обе стороны объявили тотальную мобилизацию. Как в негритянских гетто: ты или член банды, или никто. Причем всё на добровольных началах. Можешь остаться в стороне от разборок, но если поздно вечером домой идешь, а навстречу выходит бригада «слободских», то никто тебе уже не поможет. Поэтому хочешь не хочешь, а надо держаться коллектива. Понятно, почему у Сани такой невеселый дневник. Там много мрачных стихов и очень мрачный рассказ. Написан, конечно, неумело: Сане же всего пятнадцать было. Но я люблю его перечитывать. Про одного мальчика, он нашел в саду племя гномиков, всех переловил и поселил у себя дома в пустом аквариуме. Заставлял его развлекать, показывать всякие представления. А тех, кто отказывался, убивал. Откручивал головенки.
Хотя я совершенно отвлекся от темы, Хорек не перебивал. Он сидел рядом на перилах и внимательно слушал, кивая. Даже глотков из бутылки не делал.
– Ну мой брат Саня и друг его Костик решили держаться от всех разборок подальше. Ходили везде только вдвоем. Им приходилось носить с собой железяки, а потом они еще додумались смастерить бомбочки. Вот как-то Костик с Саней шли от своих девчонок, причем шли в обход, стройками, да как раз и нарвались на троих жлобов со Слободы. Мой братан, не долго думая, взял бомбочку, поджег фитиль и приготовился бросать. Тут этот идиот Костик кинулся на них с железкой. Саня замешкался, и бомба взорвалась у него в руке. Все.
Хорек долго кивал, потом хлебнул из бутылки и сказал, не глядя на меня:
– Страшное дело.
– А то! Я помню, как он умирал, – с оторванной рукой и черным лицом... Это, Хорек... А я к тебе по делу.
– Что за дело?
– Тут в пятницу будет концерт в «Звезде». Нет желания пару песенок сыграть?
Он вгляделся мне в лицо и кивнул:
– Можно. А что за концерт?
– Да не знаю, дребедень какая-то в честь Пятницы, Тринадцатого. Какая разница? Я так, встряхнуться хотел. Может, и ты тоже...
– Да можно, можно. Ты нас уже записал?
– Записал.
– А чего играть будем? Старье?
– Конечно. Нового-то ничего разобрать не успеем. Сыграем, скажем, «Менделеев-рок» и «Последний день».
– В каком составе играем?
– В минимальном: ты, я и на барабанах кто-нибудь.
– Будда не согласится, это стопудово.
– Ладно, разберемся.
– А под каким названием ты нас записал?
Да-а-а, подумал я. Хорек, ты меня разочаровываешь. Где ты был, когда Бог мозги раздавал? Вслух я произнес всего одно словечко:
– «Аденома».
На Хорька подействовало. Он пару раз открыл и закрыл свою помойку, которую все по ошибке принимали за рот, и выдал наконец:
– Ты что, группу хочешь возродить?
– Пока что я хочу отыграть пару песенок на концерте в честь Пятницы, Тринадцатого. А там видно будет.
– Ладно, Ромыч, все нормально сделаем. – Кажется, я нащупал в Хорьковой душонке какой-то секретный выключатель, потому что мой уродец-басист аж весь засветился.
– В общем, топай домой и все приготовь. Встречаемся завтра в восемь вечера у тебя в гараже. Слушай, Хорек, еще вопрос. Я тут на пустыре такое чудовище видел... Похоже на человека, только руки длинные, как у макаки, головенка маленькая, весь в тряпки замотан с ног до головы.
– Это знаешь кто? Это Геруха! – воскликнул Хорек в каком-то полубезумном возбуждении. – Твою мать, Плакса, я-то думал, это все сказки!
– Какой еще Геруха?
– Да мне рассказывали... Будто бы в одной нормальной семье родился сын – урод моральный и физический. Они его воспитывали до одиннадцати лет, а потом он от них сбежал и живет на свалке. Про него всякие ужасы рассказывают: будто маленьких детей таскает у зазевавшихся родителей.
– А почему «Геруха»?
– Да вроде папаша с мамашей его Германом назвали.
6 [первичный период развития болезни]
Я придвинулся к Наташе как можно ближе и обнял за талию. Наташа мягко оторвала мою руку и отъехала от меня на пару сантиметров, нарочито обиженно протянув:
– Ну перестань ко мне пристава-а-ать! – От ее шеи пахло «Детским» кремом.
– А впишешь «Аденому»? Если впишешь – перестану.
– Знаешь, Рома, минут пять в принципе мы могли бы выделить, если вам этого хватит. В самом конце...
Наверное, она сказала это в надежде, что я пойму тяжесть ситуации и отстану, но я просто взорвался от счастья:
– То, что нужно! Мы даже целых две песни успеем отыграть.
Конечно, если бы не Присцилла, нужен был бы мне этот идиотский школьный праздник! Но все не так уж плохо. Выступать нам с «Аденомой» когда-то приходилось и в худших местах: например, на ночной дискотеке, где лажали и фонили все инструменты и подгулявшая шпана закидала нас бутылками (к счастью, пластиковыми) и жеваными жвачками, – чудо, что живыми оттуда ушли!
– Ладно... – задумчиво согласилась Наташа. – Только вам ударную установку придется свести к минимуму, чтобы ее можно было очень быстро вынести на сцену и так же быстро убрать...
– Считай, что уже. Спасибо тебе большое! – Неожиданно для Наташи я чмокнул ее в губы.
– Ну-ну, совсем обнаглел! – Наташа нахмурилась и сделала вид, что рассердилась, хотя сквозь сердитую гримаску проступала улыбка до ушей.
– Ладно, я побежал.
– Счастливо, Рома!
Я запрыгал вниз по ступеням.
– Присцилла, Присцилла... – бормотал я. – Все будет в лучшем виде.
А ведь я не знал о ней ничего – ни настоящего имени, ни фамилии, ни места ее учебы или работы. Даже не знал наверняка, увидимся ли мы с ней еще. Девочка-тень. Тень чего-то давно забытого.
...В английском языке есть чудное словечко oblivion – пренебрежение, невнимание. Если приложить его к отечественным реалиям, оно как нельзя лучше характеризует наш город – «oblivion town», «город забвения». Не верите – попробуйте погулять по Нефтехимику в любое время суток. Можно пройтись по проспекту Мира – главной улице, пересекающей весь город, но я советую свернуть в сторону и шагать напрямик. Вы будете, как я сейчас, огибать горы щебенки, огромные деревянные катушки из-под кабеля, гаражи, здания без дверей и окон, здоровенные лужи. Будете шагать вдоль бесконечных проволочных и кирпичных заборов, пробираться узенькими проулками, прыгать через траншеи, упираться в тупики.
Минут через двадцать вас начнет мучить вопрос: такой огромный город, но отчего же он пуст? Где люди? Где люди?! Вокруг ревут экскаваторы, ворочают шеями башенные краны, крутятся бетономешалки, копры задалбывают сваи в землю. Если приглядеться – людей в них нет. Люди этим агрегатам ни к чему – они отлично знают свою работу. Вечером они останавливаются, и город-лабиринт вымирает напрочь. Даже ватаги лихих ребят не страшны, если знать места, где они обычно тусуются, и обходить их стороной.
Открою секрет: сам по себе Нефтехимик не такой уж и большой. Он захапал немалую территорию, но большая часть этой территории – не жилые кварталы, а разные предприятия, заводы, комбинаты, свалки, автокладбища, пустыри, а главное – стройки. Последние занимают не меньше половины всего города. Сколько я здесь обитаю, столько продолжаются рев, грохот и долба. Что строят, кто мне объяснит? За пятнадцать лет на месте котлованов, которыми так перерыли весь этот город, что он стал похож на полигон для испытания чудовищных авиабомб, выросло что-то непонятное. То ли жилые дома оригинальной модификации, то ли новые фабрики и комбинаты... но их строительство до сих пор не завершено, и когда завершится – никому не известно.
Есть мнение, точнее, домысел, что сразу после крушения Советского Союза несколько крупных японских корпораций тайно купили в Нефтехимике территорию для своих новых промышленных комплексов. Как только строительство будет закончено, то есть уже скоро, они купят оставшуюся часть города. Нефтехимик станет называться Малая Япония. Городская администрация, руководители предприятий, ведущие инженеры и специалисты, а также полицейские и охранники будут японцы, но всю рабсилу наберут из русских. Город сделают закрытым – вернее, приехать сюда будет можно, но при въезде придется подписывать бумажку, что назад рваться не будешь. В Малую Японию поедут вместе с семьями – за нормальными условиями жизни и за длинной иеной. И устраиваться здесь станут навсегда.
Город переменится: его очистят от мусора и металлолома, зальют асфальтом, отгрохают множество жилых зданий (чтобы разместить огромный контингент рабочих, что потянется со всей страны), а во всех старых квартирах сделают евроремонт. Навтыкают до фига неоновых и голографических вывесок. Вместо старого ДК выстроят колоссальный центр развлечений в виде огромной черепахи с зеркальным панцирем. Миллионы разноцветных огней будут отражаться в миллионе стекол невероятной взбесившейся радугой...
Минут пятнадцать я летел по ночному Нефтехимику, пока не выбежал на пустырь. Дальше начиналась фабрика. Вдоль бетонной стены стояла сломанная техника: грузовики без колес, бульдозеры без гусениц, даже комбайны. Это место в народе прозвали Курской дугой. Идеальная съемочная площадка для фильма о мире, пережившем ядерную войну.
Вот увидите, я еще сниму собственный малобюджетник в нашем городе! Аппаратурку позаимствую на «Нефтехим-ТВ», благо у меня там есть кое-какие знакомые. В качестве реквизита можно купить несколько игрушечных пистолетов, которые стреляют пистонами. (Роберт Родригес в своем первом фильме «Музыкант» вообще использовал водяные.) С сюжетом проблем не будет, сделаем римейк какого-нибудь боевичка вроде «Лунного полицейского» с Майклом Парэ и Билли Драго. А потом фильм станет культовым и будет распространяться среди видеоманов. Обливион стоит того, чтобы в нем снять фильм...
В одном месте на фабричной стене был красной краской намалеван в круге огромный крест, ниже имелась надпись: «ДОКТОРА ВСЕ ВИДЯТ!» Как только кончилась стена, показался Кривицкий овраг с каменным мостом. На мосту я остановился и перегнулся через перила.
Там, внизу, пролегала одноэтажная улочка из одинаковых домов, мутно освещенная фонарями. Как давно я тут не появлялся!
Я бежал по берегу оврага, пока не отыскал лестницу с хлипкими деревянными ступенями, спустился вниз и постучал в дверь коттеджа из серого обкусанного кирпича.
– Здравствуйте, а мне бы Ивана! – крикнул я в ответ на «Кто там?», произнесенное голосом женщины, удрученной полнотой и возрастом.
Через минуту на крыльце возник сам Иван.
– Какие люди!.. – недружелюбно произнес он.
– Х... тебе на блюде, – ответствовал я. – Здорово, Хорек.
– Привет... Плакса. – Басист насторожился: после распада «Аденомы» я всегда звал его по имени.
Хорек – характерный выкидыш Нефтехимика. Мерзкий тип, в чем легко убедиться хотя бы по его внешности. Тощий, как смерть, рот приоткрыт в презрительной ухмылке, короткие волосы на башке вечно торчком. Зубы зеленые, дупластые. Курит, как паровоз, ничем не брезгуя: при виде пепельницы, набитой бычками, радостно ахает и потирает руки.
– Пошли, пошатаемся? – предложил я. – Пива попьем.
– Ты так говоришь, как будто угостить меня хочешь, – неприветливо осклабился Хорек.
– И хочу. – Я-то знал, чем можно купить этого упыря.
Хорек исчез и вернулся в балахоне с надписью «Панк не сдох».
– Двинули, Плакса.
Мы зашагали прочь.
– А тебе не кажется, что в таком балахоне разгуливать ночью по Химику – это не самая лучшая идея? – поинтересовался я на ходу.
– Это еще что, а ты сюда посмотри. – Басист остановился и повернул свою блохастую голову так, чтобы я видел в его левом ухе увесистую серьгу в виде двустороннего топора.
– Прикольно, – согласился я. – А лифчик носишь?
– Пошел ты... – вяло бросил Хорек.
– Серьезно тебе говорю: с серьгой и в балахоне ты – стопроцентный смертник!
– Да прям! – ухмыльнулся «смертник». – Щас покажу, чего у меня есть.
Он вынул из заднего кармана маленький пистолетик, судя по виду, однозарядный.
– Настоящий?
– Еще какой!
– Где нарыл?
– Подарили. Пистолет и четыре патрона. У меня есть друг оружейник. Ему столько же лет, сколько тебе, но он профессионал. Еще когда мелкий был, мастерил всякие ножи, мечи, дротики, сюрикены, нунчаку, саи и прочую японскую приблуду. Стал постарше – дорос до луков, арбалетов, гвоздометов, научился переделывать газовые пистолеты под боевой патрон. Сейчас этим зарабатывает. Нашел вот на свалке старый наган без барабана и переделал его в этого «сверчка».
– А ты откуда его знаешь?
– Да так... Подружился, пока ехал в Москву на матч «Динамо» – «Ротор». Мы с ним вместе добирались на «собаках».
На его обезьяньем языке последнее слово обозначало электрички. Хорек, кроме всего прочего, – футбольный фанат.
– В какие только истории этот парняга не попадал! – продолжал он, убрав пистолетик обратно в карман. – Даже трудно представить, что в реальной жизни бывает такой маразм. Раз он автостопом из Питера в Киев ехал и наткнулся на заброшенный комбинат. А там глухомань, до ближайшей деревни километров тридцать. Ну он решил осуществить свою давнюю мечту и устроить в этом комбинате турнир по пейнтболу. Собрал пятерых друзей, один его приятель всех профинансировал, арендовал «газельку» и снаряжение. Сам понимаешь, что за турнир на шесть человек! Они обзвонили знакомых из разных городов, в результате съехалось человек сто со своей амуницией. Разделились на две команды и устроили вселенскую разборку.
Выбравшись из оврага, мы задержались у ларька, где я снабдил нас обоих пивом.
– Ну вот. Едут они обратно глухими дорогами. Проезжают мимо одной деревеньки. Не деревня, а срань: поголовный алкоголизм и браки между близкими родственниками, из-за этого дети все тотально олигофрены. За несколько километров от деревни – военный объект. Солдаты охраняют какие-то бараки и пухнут с голодухи. Старшие пацаны из деревни навострились бегать к этому объекту и у солдат выменивать оружие и патроны на жратву. Меняли, меняли, пока не вооружились до зубов. Ты прикинь: пятнадцать олигофренов с автоматами! Страх! Они эту «газель» обстреляли, решили грабануть, а может, просто поразвлечься захотелось. Пришили шофера и троих парней, а те трое, что уцелели, бросили машину и удрапали. Потом немного пришли в себя, оценили расстановку сил и вернулись.
– И перебили всех олигофренов, – закончил я.
– Точно.
Я бы усомнился в этой сказке, если бы не вчерашний длиннорукий урод на пустыре. Чтоб меня! В мире столько всего происходит!
– I see your future, brother – it is murder... – грустно пропел я.
– Это что за песня?
– Песня из фильма «Прирожденные убийцы». Ты его, конечно, не видел... Слушай, а ты свою игрушку в деле уже пробовал?
– Пока нет. Я ж говорю: патронов всего четыре. Без толку тратить не хочу.
– Значит, бережешь для особых случаев? Хочешь сказать, что человека сможешь положить, если понадобится?
– Да запросто! – не раздумывая ни секунды, ответил этот паскудник.
– И не урода какого-нибудь, а нормального человека? Достань «сверчка». Достал? Молодец. Вот меня, например, смог бы?
– На хрена? – вполне резонно поинтересовался Хорек.
Мы стояли на мосту. Вокруг – ни единой живой души.
– Вот представь: я – твой враг. – Я схватил его руку с зажатым в ней оружием и поднял ее, уперев ствол пистолетика себе в лоб. – Сможешь нажать?
Хорек попытался высвободить руку, но я не позволил.
– Хорек, я твой враг. Если ты не выстрелишь, тебе хана. Умрешь грубой и некультурной смертью.
– Плакса...
– Нажми, Хорек. Выстави мне мозги. По-хорошему прошу.
– Плакса... Это... Заканчивай!
– Стреляй – или хуже будет! – Я стиснул его руку со всей силы.
– Отвяжись!
– Что, в штаны наделал? Стреляй, мразь! Трус! Дешевка! – Я почти кричал. – Я сейчас сам за тебя нажму!..
– Хорош! – хрипло крикнул мой костлявый товарищ.
Я чувствовал, как подрагивает его рука.
Разжал пальцы. Хорек отступил от меня на шаг.
– Плакса, ты ненормальный.
– Ты, что ли, нормальный?
Он вдруг расхохотался и угостил меня хлопком в плечо:
– Ты меня своими хохмами в могилу вгонишь!
Я улыбнулся – улыбка, должно быть, вышла кисловатой:
– Была бы у моего брата такая пушечка, он сейчас был бы жив.
– А что твой брат? Ну я знаю, его убили десять лет назад...
– Двенадцать, – поправил я.
– ...ты говорил про это, но подробно не рассказывал!
Я действительно никогда этого не рассказывал Хорьку, но сейчас очень хотел поведать историю, подобную той, что он рассказал мне.
Я уселся на перила моста.
– Моего брата Саню убили, когда ему было пятнадцать. У меня сохранились тетради с Саниным дневником, я их наизусть знаю. Поэтому отлично представляю, какая в те времена была обстановка. У нас в Нефтехимике и сейчас шпаны, как тараканов, постоянно драки, даже постреливают, бывает, но по сравнению с тем, что было тогда, это просто детский сад. Ты же знаешь, раньше Нефтехимик был рабочим поселком. От старого поселка остался целый квартал, его называли Слобода. Слободу снесли позже всего, лет пять назад, ты помнишь, наверно...
Тут мимо нас промчался Водитель Автобуса, наша третья и последняя достопримечательность. Изорванные заплеванные пальто и шапка, слюнявая борода, открытый рот... Водитель Автобуса долго кружил по мосту туда-сюда с хитро-залихватским видом, самозабвенно изображая, будто сидит за рулем. Обычно этот дядька «катается» возле какой-нибудь школы, наслаждаясь диким хохотом, громыхающим изо всех окон.
– В общем, – продолжал я, – между «городскими» и «слободскими» пацанами шла настоящая война. Не то что стычки или драки, а реальные военные действия. То есть каждый вечер после школы «слободские» и «городские» собирались двумя толпами, напивались, вооружались дубинками и кастетами и целенаправленно шли проламывать друг другу черепа. По крайней мере в дневнике написано именно так. В условиях суровой военной действительности обе стороны объявили тотальную мобилизацию. Как в негритянских гетто: ты или член банды, или никто. Причем всё на добровольных началах. Можешь остаться в стороне от разборок, но если поздно вечером домой идешь, а навстречу выходит бригада «слободских», то никто тебе уже не поможет. Поэтому хочешь не хочешь, а надо держаться коллектива. Понятно, почему у Сани такой невеселый дневник. Там много мрачных стихов и очень мрачный рассказ. Написан, конечно, неумело: Сане же всего пятнадцать было. Но я люблю его перечитывать. Про одного мальчика, он нашел в саду племя гномиков, всех переловил и поселил у себя дома в пустом аквариуме. Заставлял его развлекать, показывать всякие представления. А тех, кто отказывался, убивал. Откручивал головенки.
Хотя я совершенно отвлекся от темы, Хорек не перебивал. Он сидел рядом на перилах и внимательно слушал, кивая. Даже глотков из бутылки не делал.
– Ну мой брат Саня и друг его Костик решили держаться от всех разборок подальше. Ходили везде только вдвоем. Им приходилось носить с собой железяки, а потом они еще додумались смастерить бомбочки. Вот как-то Костик с Саней шли от своих девчонок, причем шли в обход, стройками, да как раз и нарвались на троих жлобов со Слободы. Мой братан, не долго думая, взял бомбочку, поджег фитиль и приготовился бросать. Тут этот идиот Костик кинулся на них с железкой. Саня замешкался, и бомба взорвалась у него в руке. Все.
Хорек долго кивал, потом хлебнул из бутылки и сказал, не глядя на меня:
– Страшное дело.
– А то! Я помню, как он умирал, – с оторванной рукой и черным лицом... Это, Хорек... А я к тебе по делу.
– Что за дело?
– Тут в пятницу будет концерт в «Звезде». Нет желания пару песенок сыграть?
Он вгляделся мне в лицо и кивнул:
– Можно. А что за концерт?
– Да не знаю, дребедень какая-то в честь Пятницы, Тринадцатого. Какая разница? Я так, встряхнуться хотел. Может, и ты тоже...
– Да можно, можно. Ты нас уже записал?
– Записал.
– А чего играть будем? Старье?
– Конечно. Нового-то ничего разобрать не успеем. Сыграем, скажем, «Менделеев-рок» и «Последний день».
– В каком составе играем?
– В минимальном: ты, я и на барабанах кто-нибудь.
– Будда не согласится, это стопудово.
– Ладно, разберемся.
– А под каким названием ты нас записал?
Да-а-а, подумал я. Хорек, ты меня разочаровываешь. Где ты был, когда Бог мозги раздавал? Вслух я произнес всего одно словечко:
– «Аденома».
На Хорька подействовало. Он пару раз открыл и закрыл свою помойку, которую все по ошибке принимали за рот, и выдал наконец:
– Ты что, группу хочешь возродить?
– Пока что я хочу отыграть пару песенок на концерте в честь Пятницы, Тринадцатого. А там видно будет.
– Ладно, Ромыч, все нормально сделаем. – Кажется, я нащупал в Хорьковой душонке какой-то секретный выключатель, потому что мой уродец-басист аж весь засветился.
– В общем, топай домой и все приготовь. Встречаемся завтра в восемь вечера у тебя в гараже. Слушай, Хорек, еще вопрос. Я тут на пустыре такое чудовище видел... Похоже на человека, только руки длинные, как у макаки, головенка маленькая, весь в тряпки замотан с ног до головы.
– Это знаешь кто? Это Геруха! – воскликнул Хорек в каком-то полубезумном возбуждении. – Твою мать, Плакса, я-то думал, это все сказки!
– Какой еще Геруха?
– Да мне рассказывали... Будто бы в одной нормальной семье родился сын – урод моральный и физический. Они его воспитывали до одиннадцати лет, а потом он от них сбежал и живет на свалке. Про него всякие ужасы рассказывают: будто маленьких детей таскает у зазевавшихся родителей.
– А почему «Геруха»?
– Да вроде папаша с мамашей его Германом назвали.
6 [первичный период развития болезни]
Утром следующего дня (вторника), когда я торопился на первую пару, у самого входа в колледж меня остановил Олег.
– Роман, нужно поговорить.
Олежка – ухоженный вальяжный малый с псевдоаристократическими замашками: носит эспаньолку, курит трубку из черного дерева, при этом каждую фразу сопровождает мерзким причмокиванием.
В мужском обществе он – большой любитель травить всякие истории. Гвоздем его программы всегда были две байки. Одна – о посещении американского паба, где ему, по законам Соединенных Штатов несовершеннолетнему, приходилось идти на всевозможные уловки, чтобы убедить официантку, что ему двадцать один. Вторая – душераздирающая история о том, как он приехал к друзьям на дачу и его первым делом отправили в баньку, где уже парилась девушка – голая, разумеется. Так у них полагалось испытывать новичков. И он, как истинный джентльмен, был вынужден вместо того, чтобы с удовольствием попариться, думать о Великой Отечественной войне и мертвых котятах. И все, что получил за свои страдания, – насмешку от девчонки: «Да, ты – выдержанный. Настоящий лорд!»
Выслушав эту новеллу, я заметил: «Если я когда-нибудь увижу в бане голую девчонку, то сдерживаться не стану. Скажу: „М-да... Вот это гостеприимство!“ И добавлю: „Извини, я забыл презервативы в куртке. Сейчас сбегаю“. А если она станет объяснять, что не собирается меня ублажать, сделаю идиотскую физиономию и спрошу: „Раз интима не будет, зачем ты здесь?“ После чего сяду поудобнее и с обиженным видом займусь онанизмом».
Олег, не выносивший пошлостей, поморщился: «Ты и правда не понимаешь. Это была дочь хозяина дачи. Если б я дал волю чувствам, наша с ним дружба на этом бы закончилась». Я возразил: «И что? Его проблемы».
– Так что вы имеете мне сказать, почтенный коллега? – поинтересовался я.
– Это по поводу тебя и Кристины, – сообщил Олег.
Что ж, как и следовало ожидать. Кристина, конечно, незамедлительно позвонила Олегу, пожаловалась на меня и попросила: мол, повлияй на него, поговори как мужчина с мужчиной. Нашла к кому обращаться! Хотя больше и не к кому. Там, где я учусь, парни – большая редкость, основной контингент – дамы. Уверен: если в нашем колледже хоть раз побывает настоящая феминистка, она выйдет наружу со слезами счастья на глазах. Девчонки первые во всем, а юноши все как один скромные, вежливые и довольно пассивные. Именно так и будет выглядеть население нашей страны через много лет, когда обычный россиянин деградирует и вымрет. Дожить бы до тех времен!
Полное название моего вуза – «Частный Гуманитарный Колледж Для Одаренных». Из названия видно, что таким бездарям, как я, здесь отнюдь не место. Да, я удачно прошел заочный тур при поступлении, набрал высокий балл в очном туре, но здешняя программа рассчитана на людей, которые к моменту окончания школы уже прочли всю отечественную и зарубежную классику, знают два-три иностранных языка, на «ты» с компьютером... Словом, мало быть отличником, мало учиться, надо жить учебой.
Я кое-как тут освоился, но до сих пор во время «немецких» и «английских» дней (когда все студенты должны говорить на иностранном языке) жмусь по углам, как бедный родственник. И неудивительно: в это заведение я попал сразу после школы – отвратительного гадючника, кишевшего шпаной, наркоманами и шлюшками (словом, Нефтехимика в миниатюре).
Олег ткнул меня в грудь черенком трубки (еще одна его мерзкая привычка) и строго произнес:
– Кристина – очень хорошая девушка.
– А кто ж спорит? – охотно согласился я.
– Ты с ней обращаешься, как я не знаю с кем. («Не знаешь, чего ж говоришь?» – подумалось мне.) А ведь она из тебя хочет человека сделать.
– Да она-то хочет... А она хоть раз спросила, чего я хочу? – В последней фразе смысловое ударение было сделано на местоимении «я».
– Я – последняя буква в алфавите, – изрек наш праведник и продолжал наставительно: – Кристина так много тебе прощает! А ты этим пользуешься. Так нельзя. Была бы Кристина моей девчонкой, я бы ее на руках носил!
Была бы она твоей девчонкой, ты бы с ней из дома выйти постеснялся! Как будто я тебя не знаю и баб твоих никогда не видел!
– Олег, хватит переливать из пустого в порожнее. Чего ты от меня добиваешься?
Олег пососал трубку и заявил:
– Ты должен извиниться перед ней.
– Должен? Я никому ничего не должен!
– Роман, я помогаю тебе решить твои же проблемы! – начал горячиться Олег. – Я считаю, что тебе нужно извиниться перед Кристиной.
Олежка, очевидно, вспомнил золотое правило всех инквизиторов и ортодоксальных коммунистов: если человек не хочет быть счастливым, его надо заставить.
– А что будет, если я этого не сделаю? Ты подашь на меня в суд или вызовешь на дуэль?
– Кто дал тебе право так обращаться с девчонкой?
– А кто дал тебе право совать свой нос, куда не следует?
– Никто! Роман, ты гнусное животное! – с досадой произнес Олег. – Кристина – моя хорошая подруга! Я к ней по-человечески отношусь в отличие от тебя.
– То есть ты хочешь, чтобы твоя хорошая подруга встречалась с гнусным животным?
– Кристина – очень честная и порядочная. Ты нигде больше такую не найдешь.
– Ладно, коллега, сделаю все, что в моих силах. – А про себя добавил: «Только отстань».
Я распахнул тяжелую дверь, прошел через турникет. Поздоровался с охранником:
– Здорово, Тема!
Тот вяло отсалютовал дубинкой. За Артема отдельная благодарность основателю колледжа: ни одна тварь не пролезет внутрь без разрешения этого добродушного атлета, весьма похожего на Оливье Грюнера. (И не спрашивайте, кто такой Оливье Грюнер!)
Я на цыпочках пробрался в аудиторию, где шла лекция по зарубежной литературе XIX века, сел за свободную парту. Девчонки начали оглядываться на меня: я всегда сижу с Кристиной на задней парте среднего ряда. Мы с ней весело проводим время на занятиях: переписываемся (Кристина для этой цели даже специальный блокнот завела), рисуем сердечки и цветы друг у друга в тетрадях, бывает, что и лижемся, когда препод отворачивается к доске, при этом успеваем конспектировать лекцию.
Про наши трогательные отношения за полтора года успел узнать весь колледж. Кристинке (да и мне – что греха таить!) льстило, что о нас говорят, нас ставят в пример, нам завидуют. Разумеется, сторонний наблюдатель и представить себе не может, что за несусветные гадости творятся за ширмой этого театра юного зрителя, когда «образцовая парочка» остается наедине. Вот, пожалуй, главная причина того, что наш с Кристинкой роман так затянулся: обломать одну-единственную девчонку – это одно, совсем другое – разрушить красивую легенду. Тем более что наши одногруппницы, которые посвящены в некоторые тайны «идеальных отношений», легенду эту всячески оберегают.
После лекции Кристина, глядя в пол, грустным голосом попросила меня выйти в коридор поговорить.
Я знал, что произойдет.
Есть у Кристинки один бзик. Она считает себя жутко некрасивой – из-за маленьких глаз, толстых губ, чересчур широких (по ее мнению) бедер и мало ли еще из-за чего. Поэтому, встретив меня, не самого глупого и отнюдь не безобразного, вцепилась в добычу мертвой хваткой. Подруги и друзья Кристины считают ее внешность хотя и приятной, но самой обычной во всех отношениях. А поскольку ваш слуга покорный, по их мнению, тоже человек ничем не выдающийся, то мы с Кристиной – идеальная пара. И поэтому просто обречены оставаться вместе.
Что особенно приятно, вчера Кристина назвала меня уродом – значит, сейчас будет громко раскаиваться. Она очень боится потерять меня – в этом ее главное достоинство (и главный недостаток).
– Роман, нужно поговорить.
Олежка – ухоженный вальяжный малый с псевдоаристократическими замашками: носит эспаньолку, курит трубку из черного дерева, при этом каждую фразу сопровождает мерзким причмокиванием.
В мужском обществе он – большой любитель травить всякие истории. Гвоздем его программы всегда были две байки. Одна – о посещении американского паба, где ему, по законам Соединенных Штатов несовершеннолетнему, приходилось идти на всевозможные уловки, чтобы убедить официантку, что ему двадцать один. Вторая – душераздирающая история о том, как он приехал к друзьям на дачу и его первым делом отправили в баньку, где уже парилась девушка – голая, разумеется. Так у них полагалось испытывать новичков. И он, как истинный джентльмен, был вынужден вместо того, чтобы с удовольствием попариться, думать о Великой Отечественной войне и мертвых котятах. И все, что получил за свои страдания, – насмешку от девчонки: «Да, ты – выдержанный. Настоящий лорд!»
Выслушав эту новеллу, я заметил: «Если я когда-нибудь увижу в бане голую девчонку, то сдерживаться не стану. Скажу: „М-да... Вот это гостеприимство!“ И добавлю: „Извини, я забыл презервативы в куртке. Сейчас сбегаю“. А если она станет объяснять, что не собирается меня ублажать, сделаю идиотскую физиономию и спрошу: „Раз интима не будет, зачем ты здесь?“ После чего сяду поудобнее и с обиженным видом займусь онанизмом».
Олег, не выносивший пошлостей, поморщился: «Ты и правда не понимаешь. Это была дочь хозяина дачи. Если б я дал волю чувствам, наша с ним дружба на этом бы закончилась». Я возразил: «И что? Его проблемы».
– Так что вы имеете мне сказать, почтенный коллега? – поинтересовался я.
– Это по поводу тебя и Кристины, – сообщил Олег.
Что ж, как и следовало ожидать. Кристина, конечно, незамедлительно позвонила Олегу, пожаловалась на меня и попросила: мол, повлияй на него, поговори как мужчина с мужчиной. Нашла к кому обращаться! Хотя больше и не к кому. Там, где я учусь, парни – большая редкость, основной контингент – дамы. Уверен: если в нашем колледже хоть раз побывает настоящая феминистка, она выйдет наружу со слезами счастья на глазах. Девчонки первые во всем, а юноши все как один скромные, вежливые и довольно пассивные. Именно так и будет выглядеть население нашей страны через много лет, когда обычный россиянин деградирует и вымрет. Дожить бы до тех времен!
Полное название моего вуза – «Частный Гуманитарный Колледж Для Одаренных». Из названия видно, что таким бездарям, как я, здесь отнюдь не место. Да, я удачно прошел заочный тур при поступлении, набрал высокий балл в очном туре, но здешняя программа рассчитана на людей, которые к моменту окончания школы уже прочли всю отечественную и зарубежную классику, знают два-три иностранных языка, на «ты» с компьютером... Словом, мало быть отличником, мало учиться, надо жить учебой.
Я кое-как тут освоился, но до сих пор во время «немецких» и «английских» дней (когда все студенты должны говорить на иностранном языке) жмусь по углам, как бедный родственник. И неудивительно: в это заведение я попал сразу после школы – отвратительного гадючника, кишевшего шпаной, наркоманами и шлюшками (словом, Нефтехимика в миниатюре).
Олег ткнул меня в грудь черенком трубки (еще одна его мерзкая привычка) и строго произнес:
– Кристина – очень хорошая девушка.
– А кто ж спорит? – охотно согласился я.
– Ты с ней обращаешься, как я не знаю с кем. («Не знаешь, чего ж говоришь?» – подумалось мне.) А ведь она из тебя хочет человека сделать.
– Да она-то хочет... А она хоть раз спросила, чего я хочу? – В последней фразе смысловое ударение было сделано на местоимении «я».
– Я – последняя буква в алфавите, – изрек наш праведник и продолжал наставительно: – Кристина так много тебе прощает! А ты этим пользуешься. Так нельзя. Была бы Кристина моей девчонкой, я бы ее на руках носил!
Была бы она твоей девчонкой, ты бы с ней из дома выйти постеснялся! Как будто я тебя не знаю и баб твоих никогда не видел!
– Олег, хватит переливать из пустого в порожнее. Чего ты от меня добиваешься?
Олег пососал трубку и заявил:
– Ты должен извиниться перед ней.
– Должен? Я никому ничего не должен!
– Роман, я помогаю тебе решить твои же проблемы! – начал горячиться Олег. – Я считаю, что тебе нужно извиниться перед Кристиной.
Олежка, очевидно, вспомнил золотое правило всех инквизиторов и ортодоксальных коммунистов: если человек не хочет быть счастливым, его надо заставить.
– А что будет, если я этого не сделаю? Ты подашь на меня в суд или вызовешь на дуэль?
– Кто дал тебе право так обращаться с девчонкой?
– А кто дал тебе право совать свой нос, куда не следует?
– Никто! Роман, ты гнусное животное! – с досадой произнес Олег. – Кристина – моя хорошая подруга! Я к ней по-человечески отношусь в отличие от тебя.
– То есть ты хочешь, чтобы твоя хорошая подруга встречалась с гнусным животным?
– Кристина – очень честная и порядочная. Ты нигде больше такую не найдешь.
– Ладно, коллега, сделаю все, что в моих силах. – А про себя добавил: «Только отстань».
Я распахнул тяжелую дверь, прошел через турникет. Поздоровался с охранником:
– Здорово, Тема!
Тот вяло отсалютовал дубинкой. За Артема отдельная благодарность основателю колледжа: ни одна тварь не пролезет внутрь без разрешения этого добродушного атлета, весьма похожего на Оливье Грюнера. (И не спрашивайте, кто такой Оливье Грюнер!)
Я на цыпочках пробрался в аудиторию, где шла лекция по зарубежной литературе XIX века, сел за свободную парту. Девчонки начали оглядываться на меня: я всегда сижу с Кристиной на задней парте среднего ряда. Мы с ней весело проводим время на занятиях: переписываемся (Кристина для этой цели даже специальный блокнот завела), рисуем сердечки и цветы друг у друга в тетрадях, бывает, что и лижемся, когда препод отворачивается к доске, при этом успеваем конспектировать лекцию.
Про наши трогательные отношения за полтора года успел узнать весь колледж. Кристинке (да и мне – что греха таить!) льстило, что о нас говорят, нас ставят в пример, нам завидуют. Разумеется, сторонний наблюдатель и представить себе не может, что за несусветные гадости творятся за ширмой этого театра юного зрителя, когда «образцовая парочка» остается наедине. Вот, пожалуй, главная причина того, что наш с Кристинкой роман так затянулся: обломать одну-единственную девчонку – это одно, совсем другое – разрушить красивую легенду. Тем более что наши одногруппницы, которые посвящены в некоторые тайны «идеальных отношений», легенду эту всячески оберегают.
После лекции Кристина, глядя в пол, грустным голосом попросила меня выйти в коридор поговорить.
Я знал, что произойдет.
Есть у Кристинки один бзик. Она считает себя жутко некрасивой – из-за маленьких глаз, толстых губ, чересчур широких (по ее мнению) бедер и мало ли еще из-за чего. Поэтому, встретив меня, не самого глупого и отнюдь не безобразного, вцепилась в добычу мертвой хваткой. Подруги и друзья Кристины считают ее внешность хотя и приятной, но самой обычной во всех отношениях. А поскольку ваш слуга покорный, по их мнению, тоже человек ничем не выдающийся, то мы с Кристиной – идеальная пара. И поэтому просто обречены оставаться вместе.
Что особенно приятно, вчера Кристина назвала меня уродом – значит, сейчас будет громко раскаиваться. Она очень боится потерять меня – в этом ее главное достоинство (и главный недостаток).