Страница:
– Почему немного?
– А ты думал, она смогла бы отказаться от такого завидного мужчины ради вот такого, как бы это, чтоб тебя не обидеть... растрепая! Ведь это только в волшебных сказках девушка отказывается от короля ради пастуха.
– Ты же знаешь, Аня, я верю в сказки. Я думал, что и она тоже верит, что мы с ней будем идеальной парой. То, что было у нас с ней, и вправду было волшебством.
– Понимаешь, Плакса... Еще не факт, что ты ей вскружил голову. Ты такой... Тебя нельзя назвать ни однозначно плохим, ни однозначно хорошим. Для меня ты романтик, прекрасный человек и мой друг. А для кого-то еще ты бесхребетный и пустопорожний балбес! – Ее голос вдруг посуровел. – Ты постоянно плаваешь в каком-то астрале. Уже рассказал Тане все свои небылицы? И про своего погибшего брата, которого у тебя на самом деле никогда не было? И про Матроса, которого ты якобы отравил бодяжной водкой, хотя он до сих пор жив-здоров? И про подземный город? И про... я уж не знаю, чего ты там еще сочинил! Зачем ты все время врешь? Зачем тебе это надо?
– Я не вру, – отрезал я. – Я сочиняю сказки, Анюта!
– Я-то знаю, что ты сочиняешь сказки. И сам веришь в то, о чем рассказываешь. – Аня слегка успокоилась. – А другим-то откуда знать?
– Может, я вижу то, чего никто больше не замечает?
– Зато ты в упор не видишь того, что для всех остальных – очевидный факт. Ты застрял в своих детских комплексах. К твоему сведению, есть и другой мир – мир взрослых, куда путь тебе пока заказан.
Я промолчал.
– Ты правда хороший, Плакса. В тебе есть что-то первозданное. Диковатость какая-то. Ты не похож ни на одного яйценосца. (Аня так величала всех без исключения мужчин.) Они все на принципах, на понтах. Гордые, постоянно кому-то что-то доказывают... А ты – ты такой, как есть, и не стремаешься. У тебя все будет нормально. Но не сейчас и не здесь. Может быть, – подчеркиваю, может быть, – Таня чувствует к тебе то же, что и ты к ней, и ей важно сохранить это волшебство. С ее избранником у нее все будет очень обычно и пошло. И ссориться будут по пустякам, и скандалить. А ты, Волшебный Мальчик, озарил ее жизнь на две недели и уехал обратно в свою волшебную страну. И она таким всегда будет тебя помнить и любить. Я для чего это говорю: не вздумай ее преследовать. Не вздумай! Займи себя чем-нибудь: пиши песни, играй в компьютерные игрушки, смотри телевизор до опупения, работай, учись, бейся башкой об стену. Если будешь бегать за ней и умолять вернуться, себе же сделаешь хуже. Разбередишь всю душу на фиг. Ну иди сюда!
Она стиснула меня в объятиях. Я обнимал мою верную Аню обеими руками и горько плакал о погибшей мечте. Она гладила меня по голове.
– Плачь сколько хочешь, Плакса, – серьезно говорила моя подруга. – Я тебя не прогоню. Только не лей в себя алкоголь и вены не режь...
Внезапная мысль заставила меня вырваться от Ани, схватить ее руку и сорвать с запястья напульсник, который она еще ни разу не снимала при мне.
Так и есть – под ним оказался темный рубец. Тот самый, который уничтожил мой любимый пушистый одуванчик и создал новую Аню – жесткую, угловатую, резкую, стриженную под мальчишку.
– У тебя тоже была такая история? Поэтому ты так изменилась? Ты пила? Пыталась покончить с собой? Из-за этого тебя исключили?
На все мои вопросы Аня только кивала.
– Меня даже в психушку клали на целый месяц, – негромко проговорила она.
Мы снова обнялись. Аня смотрела с искренней жалостью:
– Так неохота с тобой расставаться... Я буду скучать.
– Я тоже, Аня... Завидую я тебе. Как бы сейчас все бросил к едрене фене да поехал с тобой!
На прощание я расцеловал Аню в щеки, соленые от моих же слез.
Не один я рыдал в тот вечер. Дома меня встретили вопли и громкие всхлипы. Их издавал мой в стельку упитый папаша, уткнувшись лицом в крышку кухонного стола и сотрясаясь всем проспиртованным телом.
– Ну чего опять, старый черт? – поинтересовался я.
– Госссподи... – простонал родитель. – Мальчик... Что же это такое? Ведь он же не виноват, что таким родился... А?.. А они его... Побираться...
Все понятно. Он опять вспомнил рассказик Бунина «Дурочка» – про то, как один семинарист отымел девочку-дауна, у них родился невероятно уродливый отпрыск. Потом вместе с мамочкой им пришлось жить милостыней.
Как быть в такой ситуации? Урезонивать – особенно в жесткой форме – стоит того, кто орет и дебоширит, а так... и противно, и жалко.
Через полчаса зазвонил телефон.
– Хорек на проводе, – ядовито проскрипело из трубки. – Где тебя носит, я весь вечер названиваю!
– Где носит, там и носит. Изложи суть дела.
– Суть дела? Собирайся и приходи на мост.
Вот ведь! Даже от этого бычкососа бывает польза.
Мы повстречались с Хорьком на мосту.
– Здорово, Ромыч! – Он хлопнул меня по лопатке.
Эта его привычка уже достала меня.
– Ты, грызун, еще раз до меня дотронешься, челюсть сломаю!
Хорек только осклабился гнилыми зубами:
– Да ладно тебе! Слыхал, чего в городе творится?
– Чего?
– «Доктора» озверели. Решили выцепить по одиночке всех, кто был на нашем концерте, человек восемь вчера уже в больницу отправили. Представляешь: нашему Фоме почки отбили! А Криттер со своими ребятами поломали пару «докторишек».
Я не верил своим ушам:
– Как так? Я думал, они на нас больше не полезут!
Хорек окрысился:
– Наивный ты, Ромка! Они на нас не полезут, только если все дружно в гробы лягут. Короче, тема такая: сегодня в двенадцать ночи будет грандиозная стрела, «доктора» против неформалов. Что скажешь? Нас же теперь вон сколько! Устроим красно-белым Варфоломеевскую ночь и утро стрелецкой казни!
– Ты что, хочешь меня втянуть в это дело?
– Как – «втянуть»? Мы с тобой оба давно уже втянуты. Ведь концерт мы для кого давали? Для всех нормальных людей нашего города, ты же сам говорил! А если мы не раздо€лбим «докторов», то и нормальных людей скоро не останется.
– При чем тут концерт, Хорек? Музыка – это одно, а разборки – другое. В эти игры я не играю.
– Какие игры, Плакса? Чего ты гонишь, я тебя вообще не понимаю! Какие уж игры, когда хороших ребят уродуют?!
– Не ори на меня, придурок! – рявкнул я. – И не дыши мне в лицо! Делайте что хотите, хоть перережьте друг друга, мне без разницы! Я в этом не участвую!
– Да что с тобой? Что, проблемы какие-то?
– Ну допустим... – Отпираться я не стал, ибо все и так было видно по моему лицу.
– Что за проблема-то?
Проблем было много, я упомянул лишь одну:
– Аня уезжает из города.
Он ухмыльнулся:
– Это и вся проблема? Ну пусть уезжает. Другого барабанщика найдем!
– Да не в том дело... Она – мой лучший друг.
– Что? Друг? Ну, Ромка, ты и дал! – захохотал Хорек.
– А что? – не сразу понял я.
– Какая же дружба может быть с бабами? Разве с бабами можно дружить?
В исполнении Хорька слово «бабы» звучало как ни у кого грязно. Это меня взбесило.
– С бабами – нельзя, – резко произнес я. – А с прекрасными дамами – можно!
Он снова зашелся смехом:
– Тоже мне, дамы! Вот ты, Ромыч, только с дамами и дружишь!
– Хорек, ты как маленький! Мы с тобой не в детском саду – какая тебе разница, с кем я общаюсь?
– Такая, что это недостойно мужика! Ты скоро сам станешь дамой!
Лучше, разумеется, стать таким же замечательным, как ты...
– И что? Нам всем не мешало бы стать немножко женщинами!
– Чего?! Плакса, я тебя вообще не понимаю, чего ты буровишь?! – переполошился Хорек. По его мнению, я только что призвал к однополой любви.
– Поставим вопрос так: чего тебе от меня надо, Хорек?
В моем голосе сквозила такая неприязнь, что Хорек сделал паузу и перестроился на другой, проникновенный и слегка подхалимский тон:
– Плакса – или Ромка, как тебе больше нравится – вот я что хочу сказать: между нами, конечно, часто непонятки возникали, ну да это все фигня. Ромка, ты мой друг.
– А меня ты позабыл спросить, хочу ли я быть твоим другом?
– Что значит – хочешь? Ты и есть мой друг.
Требовалось внести некоторую ясность.
– Хорек! Я хоть раз называл тебя своим другом?
– Ромка... Мы же с тобой в одной группе играем!
– Это называется по-другому: партнеры, коллеги... А друг – это тот, для кого ничего не пожалеешь!
– Ромка... Я для тебя ничего не пожалею! – Хорек хлопнул ладонью по впалой груди. – Я за тебя зубами горло перегрызу любому! А если зубы вышибут – деснами! Бля буду!
Ну что на это скажешь! Если бы Хорек был хотя бы вполовину меньшим уродом, чем он есть, возможно, я смог бы ему доверять. Я с самого начала шел на риск, пригрев этого детеныша гиены на своей груди, но что поделаешь: где бы я отыскал другого басиста? Басисты – куда более редкие звери, чем гитаристы, тем более в нашем заповеднике дебилов. Эта же причина и раньше заставляла нас удерживать Хорька в составе «Аденомы». Смурф, помню, пребывал относительно этого господина в блаженном неведении. Даже верил, что Хорек изменится, когда детство перестанет у него в заднице играть. Что за наивность! Нефтехимик еще никого не менял в лучшую сторону.
– Хорек, я не хочу тебе грубить, я другое скажу. Если разобраться, я ничего против тебя не имею, нормально к тебе отношусь... но у нас с тобой мало общего для дружбы. Разные мы люди. Признайся!
– А с кем у тебя много общего? С дамами? – Хорек осклабился. – Говори что хочешь, Ромка, но ведь со своей бабой, с Присциллой, ты не просто дружишь?
– Наши отношения с Присциллой тебя не касаются... – сквозь зубы выцедил я.
– А что, у тебя с ней что-то не так? – После недолгого раздумья Хорька осенило. – Кинула?
Я промолчал, что, как водится, было воспринято как знак согласия.
– Ну я надеюсь, ты ее хоть разок протаранил?
Не издав ни звука, я саданул Хорьку по зубам – клянусь, это вышло помимо моей воли – да так хорошо, что эта гнилушка растянулась поперек моста.
Я смотрел на поверженного Хорька сверху вниз.
– Иван! – сказал я с пафосом, тяжело дыша от злости. – Я бью тебя не потому, что ты грязный охламон, а потому, что тебе пойдет это на пользу. Уж лучше это сделаю я, чем кто-то другой. Хотя умнее ты уже не станешь... – Я взял Хорька за ворот, рывком поставил на ноги и от души сунул ему в ухо. Было немножко противно мараться об это человекоподобное существо.
Хорек отлетел и повис, перегнувшись через перила.
– Эй, не вздумай падать! – Я бросился к нему.
– Йеех! – гаркнул Хорек, внезапно развернувшись и с силой пнув меня промеж ног. Перед глазами вспыхнул миллион новогодних елок, меня скрючило от боли.
Через две секунды что-то полетело к моему лицу. Я инстинктивно подставил кулак. Хрясть! Рука взвыла, взвыл и я.
Хорек размахнулся для нового удара. Я отпрыгнул на метр назад. То, что было зажато в тощей лапе басиста, рассекло пустой воздух со звуком «ввух!».
Хорек сделал еще несколько яростных выпадов, я отскакивал все дальше. Наконец смог разглядеть его оружие – это был самодельный нунчаку, две деревянные чушки, соединенные длинной тонкой цепью.
Мы замерли, сжавшись в боевых стойках.
– Чего убегаешь, чего убегаешь, а, сученыш? – зло спросил Хорек, неумело вертя перед собой нунчаку. По гнусной физиономии змеилась кровь.
– Ты что, с этими деревяшками хотел на стрелу идти? Там тебе их засунут в анальное отверстие и вынут изо рта! – сообщил я вместо ответа.
Левый кулак плакал навзрыд, отдавался болью пах. Я был как раненый зверь – зверски хотелось пересчитать Хорьку ребра и зубы, я бы давно это сделал, кабы не нунчаку.
– Паскуда неблагодарная! – рычал Хорек, присовокупляя к каждому мало-мальски пристойному слову пару-тройку ругательств. – Я к тебе как к человеку, как к другу, как к брату родному... А ты – ты предатель! И пидор! Сам все это дело заварил, а теперь зассал?! Ты не только меня, ты нас всех предал, ты – хуже «доктора»! Был бы жив твой брат, ты бы и его с потрохами заложил! Я всем расскажу, как ты нас кинул! Мы, когда с «докторами» покончим, тобой займемся, ты не думай... Кто не с нами – тот против нас! Мы с тобой еще поговорим...
– Рожу вытри, – посоветовал я.
– Нападай, сученыш! – взвыл Хорек.
– Только после вас, – ответствовал я.
Хорек ринулся на меня.
– Эх! Йэх! Эх! Йэх! – отрывисто выкрикивал он, пытаясь меня зацепить. Я отпрыгивал назад, и лишь когда очередной удар был на излете, смог контратаковать Хорька ногой в живот. Тот поклонился мне, я прыгнул на него, сбил с ног и подмял под себя, придавив коленом. Вырвал из рук нунчаку. Рука Хорька тут же нырнула под куртку. Отшвырнув нунчаку, я вцепился в его руку и вытянул наружу: в ней был зажат маленький пистолетик. Хорек силился направить крохотную «пушку» на меня, но силенок не хватало. Я без труда отвел его руку в сторону, несколько раз ударил ею об асфальт, заставив бросить оружие.
– Эх ты, хотел застрелить меня? – Я выключил Хорька последним веским ударом. Пусть поваляется!
Трофейное оружие – «сверчок» и нунчаку – оставил себе. Давно искал замену дурацкому флакончику с «ультроном». Даже не поленился обшарить карманы «павшего в бою», чтобы заполучить остальные три патрона. Нашел также деньги – три мятые десятирублевки, новенькую полусотенную и какую-то мелочь – и тоже экспроприировал. Вряд ли он их заработал честным трудом!
Разбитый и раздосадованный, я плутал по лабиринтам Обливиона, пока не выбрался на залитый светом проспект Мира, аккурат к аптеке. В полыхавшей оранжевым огнем витрине сиял рекламный плакат, посвященный новому гомеопатическому средству от мужских болезней. Самыми крупными буквами был вычерчен слоган: «ПРОЩАЙ, АДЕНОМА!»
Нужно было как-то доживать до завтрашнего утра. Бессонница уже стояла позади меня, ухмылялась и строила рожи. Предстоящая ночь пугала. Я знаю, что это такое – несколько часов подряд разговаривать с призраками, ворочаться на раскаленной кровати, сжимая кулаки... снова и снова переживать одни и те же мгновения и плакать оттого, что ничего уже нельзя изменить. И единственной бессонной ночью я не отделаюсь. Ни двумя, ни неделей. Да-да, Макбет зарезал сон. Теперь Макбет не будет спать... Все прежние мои депресняки можно считать не более чем дуновением ветерка.
Я влился в людской поток и поплыл вместе с ним по улице, миновал было открытую дверь магазина бытовой техники, но вернулся: оттуда доносилась музыкальная заставка известной юмористической телепередачи.
Ладно, посмотрю, отвлекусь. Две минуты. Или три.
Я заглянул в дверь, потом вошел. Человек пять уже стояли возле исполинского телевизора со сверхплоским экраном. На экране возник поджарый лохматый комик, титры сообщили: «Семен Шаферман. Фамилия».
Дрожащим, деланно неуверенным голосом комик начал:
– Я... Я... Я человек неинтересный и, можно сказать, ничем не примечательный... Кроме фамилии, конечно – это да!.. Это есть... Ой, как жизнь меня била за эту фамилию... Помню, в школе на географии учитель открывает журнал и говорит (лицо комика посуровело, брови сдвинулись, он продолжил недружелюбным баском, водя пальцем по невидимому журналу): – Так... К доске пойдет... К доске пойдет... Анисимов? Нет... Крабова? Нет... Мартышкина... Мурунов... – Тут лицо комика-учителя просветлело. Он радостно воскликнул: – Сиськин-Писькин!
Зрители загоготали. Я против воли ухмыльнулся.
Семен Шаферман продолжал дрожащим голоском неудачника:
– И вот я ползу к доске, проклиная и себя, не выучившего уроки, и свою фамилию, и папашу, который мне эту фамилию оставил. (Голосом учителя, радостно.) Ну-ка, ну-ка, послушаем-послушаем Сиськина нашего Писькина! (Голосом неудачника.) И вот я у доски, встаю и решительно говорю... (Совершенно убитым голосом.) В Сибири есть реки, они текут и впадают... (Пауза, потом голосом учителя, укоризненно.) Сиськин-Писькин! (Голосом неудачника, с истерической интонацией.) В Сибири есть много, очень много рек... Они текут и впадают!!! (Еще более долгая пауза. Голосом учителя, возмущенно.) Сиськин-Писькин!!!
При каждом упоминании фамилии героя аудитория по обе стороны экрана билась в истерике.
Шаферман продолжил дрожащим голосом:
– Но по-настоящему злоключения мои начались в армии...
– Ромка! Здорово! – Меня хлопнули по плечу. Это был Валерка, одетый не по погоде: легкая спортивная куртка, широкие джинсы, реперская бандана и кроссовки.
– Добрый вечер... – Я пожал протянутую руку.
Валерку я знал совсем немного – только по нашему подпольному клубу в старой библиотеке. Знал, что он вроде бы где-то учится на вечернем и работает тренером в фитнес-центре (том самом, где Кристина занимается надругательством над собой по два часа три вечера в неделю). Почему он до сих пор не в армии, было для меня неразрешимой загадкой.
– Что не так, Ромка? – первым делом спросил он.
(– Сиськин-Писькин! – фельдфебельским тоном прикрикнул Шаферман.)
– А что?
– Да ты на себя не похож! Такое лицо, как будто у тебя все болезни сразу. Что случилось? Может, помогу чем?
– У тебя, между прочим, видок не лучше, – ответил я. – Бледный, как снеговик.
– У меня все пучком, – сказал Валерка сдержанно, хотя я прекрасно видел, как его бьет колотун.
Я не остался в долгу:
– У меня тоже все в норме.
– Э, май фрэнд, так не пойдет, – возразил Валерка. – Скажи, что у тебя, а я скажу, что у меня. Устраивает такая маза?
– Устраивает. Только давай выйдем отсюда.
– Сиськин-Писькин! – полетело нам в спины.
На улице я обо всем рассказал:
– У меня дела такие: любимая девушка сбежала, группа развалилась, лучший друг уезжает из города... а так все замечательно.
– У меня тоже прикольно. Знаешь, что сегодня намечено на ноль часов ноль минут?
– Знаю. Только не говори, что ты там будешь.
– Буду, Ромка. Вот решил прошвырнуться, аппетит нагулять, понимаешь.
– Валерыч, это же идиотизм! – воскликнул я. – Не ожидал такого от тебя! Ты-то каким боком там завяз? Ты же вполне нормальный человек!
– Что с того, что нормальный? Хошь-не хошь, а с «докторами» надо что-то делать.
– Поддался массовой истерии, да? Иди лучше домой, Валерыч!
– Слушай, Ромка, я же тебя не агитирую, чтобы ты шел со мной на стрелу? – Валерка был по-прежнему сдержан. – За меня не бойся, я и не из такого вылезал. Счас пивка хлебну, и – хоть на докторов, хоть на реаниматоров, хоть на патологоанатомов! Всех выхлестну.
– Если тебе все равно нечего делать в ближайшие пару часов, выпей со мной, – предложил я, перебирая в кармане отобранные у Хорька монеты. – Пивком угощаю.
– Да пивка-то я и на свои... Роман, – неожиданно осведомился Валерка, – ты знаешь мой адрес?
– Не-а. Мы с тобой вообще не очень знакомы, если вдуматься.
– Ну вот, будем это исправлять. Ручка с бумажкой есть?
– Найдется.
Без чего никогда из дома не выхожу – так это без письменных принадлежностей. Вдруг какая мыслишка в голову взбредет – идейка для песенки или еще чего-нибудь.
– Черкни себе мой адрес и номер мобильника. Фамилию мою помнишь?
– Сиськин-Писькин? – предположил я. Ни одной другой фамилии в голову не пришло.
Валерка взял у меня из рук блокнот и ручку.
– Завтра, если будет стремное настроение, заваливайся ко мне. Расскажу, как мы этих ушлепков-«докторов» поимели, еще чего-нибудь сообразим... Будем тебе жизнь налаживать.
– Ловлю на слове. – Я изобразил, будто стреляю в Валерку из пальца. – Если так, то знаешь что... Возьми эту дребедень, она тебе пригодится. – Я извлек нунчаку.
– Оставь себе, Ромка, – улыбнулся Валерка. – Нунчаку – штука грубая и плоская, а в бою надо мыслить трехмерно.
Он расстегнул куртку, под ней пряталась длинная, сложенная в несколько раз цепь.
– Ну-ну, – поощрил я.
Мы отправились за выпивкой.
17 [клиническая смерть]
– А ты думал, она смогла бы отказаться от такого завидного мужчины ради вот такого, как бы это, чтоб тебя не обидеть... растрепая! Ведь это только в волшебных сказках девушка отказывается от короля ради пастуха.
– Ты же знаешь, Аня, я верю в сказки. Я думал, что и она тоже верит, что мы с ней будем идеальной парой. То, что было у нас с ней, и вправду было волшебством.
– Понимаешь, Плакса... Еще не факт, что ты ей вскружил голову. Ты такой... Тебя нельзя назвать ни однозначно плохим, ни однозначно хорошим. Для меня ты романтик, прекрасный человек и мой друг. А для кого-то еще ты бесхребетный и пустопорожний балбес! – Ее голос вдруг посуровел. – Ты постоянно плаваешь в каком-то астрале. Уже рассказал Тане все свои небылицы? И про своего погибшего брата, которого у тебя на самом деле никогда не было? И про Матроса, которого ты якобы отравил бодяжной водкой, хотя он до сих пор жив-здоров? И про подземный город? И про... я уж не знаю, чего ты там еще сочинил! Зачем ты все время врешь? Зачем тебе это надо?
– Я не вру, – отрезал я. – Я сочиняю сказки, Анюта!
– Я-то знаю, что ты сочиняешь сказки. И сам веришь в то, о чем рассказываешь. – Аня слегка успокоилась. – А другим-то откуда знать?
– Может, я вижу то, чего никто больше не замечает?
– Зато ты в упор не видишь того, что для всех остальных – очевидный факт. Ты застрял в своих детских комплексах. К твоему сведению, есть и другой мир – мир взрослых, куда путь тебе пока заказан.
Я промолчал.
– Ты правда хороший, Плакса. В тебе есть что-то первозданное. Диковатость какая-то. Ты не похож ни на одного яйценосца. (Аня так величала всех без исключения мужчин.) Они все на принципах, на понтах. Гордые, постоянно кому-то что-то доказывают... А ты – ты такой, как есть, и не стремаешься. У тебя все будет нормально. Но не сейчас и не здесь. Может быть, – подчеркиваю, может быть, – Таня чувствует к тебе то же, что и ты к ней, и ей важно сохранить это волшебство. С ее избранником у нее все будет очень обычно и пошло. И ссориться будут по пустякам, и скандалить. А ты, Волшебный Мальчик, озарил ее жизнь на две недели и уехал обратно в свою волшебную страну. И она таким всегда будет тебя помнить и любить. Я для чего это говорю: не вздумай ее преследовать. Не вздумай! Займи себя чем-нибудь: пиши песни, играй в компьютерные игрушки, смотри телевизор до опупения, работай, учись, бейся башкой об стену. Если будешь бегать за ней и умолять вернуться, себе же сделаешь хуже. Разбередишь всю душу на фиг. Ну иди сюда!
Она стиснула меня в объятиях. Я обнимал мою верную Аню обеими руками и горько плакал о погибшей мечте. Она гладила меня по голове.
– Плачь сколько хочешь, Плакса, – серьезно говорила моя подруга. – Я тебя не прогоню. Только не лей в себя алкоголь и вены не режь...
Внезапная мысль заставила меня вырваться от Ани, схватить ее руку и сорвать с запястья напульсник, который она еще ни разу не снимала при мне.
Так и есть – под ним оказался темный рубец. Тот самый, который уничтожил мой любимый пушистый одуванчик и создал новую Аню – жесткую, угловатую, резкую, стриженную под мальчишку.
– У тебя тоже была такая история? Поэтому ты так изменилась? Ты пила? Пыталась покончить с собой? Из-за этого тебя исключили?
На все мои вопросы Аня только кивала.
– Меня даже в психушку клали на целый месяц, – негромко проговорила она.
Мы снова обнялись. Аня смотрела с искренней жалостью:
– Так неохота с тобой расставаться... Я буду скучать.
– Я тоже, Аня... Завидую я тебе. Как бы сейчас все бросил к едрене фене да поехал с тобой!
На прощание я расцеловал Аню в щеки, соленые от моих же слез.
Не один я рыдал в тот вечер. Дома меня встретили вопли и громкие всхлипы. Их издавал мой в стельку упитый папаша, уткнувшись лицом в крышку кухонного стола и сотрясаясь всем проспиртованным телом.
– Ну чего опять, старый черт? – поинтересовался я.
– Госссподи... – простонал родитель. – Мальчик... Что же это такое? Ведь он же не виноват, что таким родился... А?.. А они его... Побираться...
Все понятно. Он опять вспомнил рассказик Бунина «Дурочка» – про то, как один семинарист отымел девочку-дауна, у них родился невероятно уродливый отпрыск. Потом вместе с мамочкой им пришлось жить милостыней.
Как быть в такой ситуации? Урезонивать – особенно в жесткой форме – стоит того, кто орет и дебоширит, а так... и противно, и жалко.
Через полчаса зазвонил телефон.
– Хорек на проводе, – ядовито проскрипело из трубки. – Где тебя носит, я весь вечер названиваю!
– Где носит, там и носит. Изложи суть дела.
– Суть дела? Собирайся и приходи на мост.
Вот ведь! Даже от этого бычкососа бывает польза.
Мы повстречались с Хорьком на мосту.
– Здорово, Ромыч! – Он хлопнул меня по лопатке.
Эта его привычка уже достала меня.
– Ты, грызун, еще раз до меня дотронешься, челюсть сломаю!
Хорек только осклабился гнилыми зубами:
– Да ладно тебе! Слыхал, чего в городе творится?
– Чего?
– «Доктора» озверели. Решили выцепить по одиночке всех, кто был на нашем концерте, человек восемь вчера уже в больницу отправили. Представляешь: нашему Фоме почки отбили! А Криттер со своими ребятами поломали пару «докторишек».
Я не верил своим ушам:
– Как так? Я думал, они на нас больше не полезут!
Хорек окрысился:
– Наивный ты, Ромка! Они на нас не полезут, только если все дружно в гробы лягут. Короче, тема такая: сегодня в двенадцать ночи будет грандиозная стрела, «доктора» против неформалов. Что скажешь? Нас же теперь вон сколько! Устроим красно-белым Варфоломеевскую ночь и утро стрелецкой казни!
– Ты что, хочешь меня втянуть в это дело?
– Как – «втянуть»? Мы с тобой оба давно уже втянуты. Ведь концерт мы для кого давали? Для всех нормальных людей нашего города, ты же сам говорил! А если мы не раздо€лбим «докторов», то и нормальных людей скоро не останется.
– При чем тут концерт, Хорек? Музыка – это одно, а разборки – другое. В эти игры я не играю.
– Какие игры, Плакса? Чего ты гонишь, я тебя вообще не понимаю! Какие уж игры, когда хороших ребят уродуют?!
– Не ори на меня, придурок! – рявкнул я. – И не дыши мне в лицо! Делайте что хотите, хоть перережьте друг друга, мне без разницы! Я в этом не участвую!
– Да что с тобой? Что, проблемы какие-то?
– Ну допустим... – Отпираться я не стал, ибо все и так было видно по моему лицу.
– Что за проблема-то?
Проблем было много, я упомянул лишь одну:
– Аня уезжает из города.
Он ухмыльнулся:
– Это и вся проблема? Ну пусть уезжает. Другого барабанщика найдем!
– Да не в том дело... Она – мой лучший друг.
– Что? Друг? Ну, Ромка, ты и дал! – захохотал Хорек.
– А что? – не сразу понял я.
– Какая же дружба может быть с бабами? Разве с бабами можно дружить?
В исполнении Хорька слово «бабы» звучало как ни у кого грязно. Это меня взбесило.
– С бабами – нельзя, – резко произнес я. – А с прекрасными дамами – можно!
Он снова зашелся смехом:
– Тоже мне, дамы! Вот ты, Ромыч, только с дамами и дружишь!
– Хорек, ты как маленький! Мы с тобой не в детском саду – какая тебе разница, с кем я общаюсь?
– Такая, что это недостойно мужика! Ты скоро сам станешь дамой!
Лучше, разумеется, стать таким же замечательным, как ты...
– И что? Нам всем не мешало бы стать немножко женщинами!
– Чего?! Плакса, я тебя вообще не понимаю, чего ты буровишь?! – переполошился Хорек. По его мнению, я только что призвал к однополой любви.
– Поставим вопрос так: чего тебе от меня надо, Хорек?
В моем голосе сквозила такая неприязнь, что Хорек сделал паузу и перестроился на другой, проникновенный и слегка подхалимский тон:
– Плакса – или Ромка, как тебе больше нравится – вот я что хочу сказать: между нами, конечно, часто непонятки возникали, ну да это все фигня. Ромка, ты мой друг.
– А меня ты позабыл спросить, хочу ли я быть твоим другом?
– Что значит – хочешь? Ты и есть мой друг.
Требовалось внести некоторую ясность.
– Хорек! Я хоть раз называл тебя своим другом?
– Ромка... Мы же с тобой в одной группе играем!
– Это называется по-другому: партнеры, коллеги... А друг – это тот, для кого ничего не пожалеешь!
– Ромка... Я для тебя ничего не пожалею! – Хорек хлопнул ладонью по впалой груди. – Я за тебя зубами горло перегрызу любому! А если зубы вышибут – деснами! Бля буду!
Ну что на это скажешь! Если бы Хорек был хотя бы вполовину меньшим уродом, чем он есть, возможно, я смог бы ему доверять. Я с самого начала шел на риск, пригрев этого детеныша гиены на своей груди, но что поделаешь: где бы я отыскал другого басиста? Басисты – куда более редкие звери, чем гитаристы, тем более в нашем заповеднике дебилов. Эта же причина и раньше заставляла нас удерживать Хорька в составе «Аденомы». Смурф, помню, пребывал относительно этого господина в блаженном неведении. Даже верил, что Хорек изменится, когда детство перестанет у него в заднице играть. Что за наивность! Нефтехимик еще никого не менял в лучшую сторону.
– Хорек, я не хочу тебе грубить, я другое скажу. Если разобраться, я ничего против тебя не имею, нормально к тебе отношусь... но у нас с тобой мало общего для дружбы. Разные мы люди. Признайся!
– А с кем у тебя много общего? С дамами? – Хорек осклабился. – Говори что хочешь, Ромка, но ведь со своей бабой, с Присциллой, ты не просто дружишь?
– Наши отношения с Присциллой тебя не касаются... – сквозь зубы выцедил я.
– А что, у тебя с ней что-то не так? – После недолгого раздумья Хорька осенило. – Кинула?
Я промолчал, что, как водится, было воспринято как знак согласия.
– Ну я надеюсь, ты ее хоть разок протаранил?
Не издав ни звука, я саданул Хорьку по зубам – клянусь, это вышло помимо моей воли – да так хорошо, что эта гнилушка растянулась поперек моста.
Я смотрел на поверженного Хорька сверху вниз.
– Иван! – сказал я с пафосом, тяжело дыша от злости. – Я бью тебя не потому, что ты грязный охламон, а потому, что тебе пойдет это на пользу. Уж лучше это сделаю я, чем кто-то другой. Хотя умнее ты уже не станешь... – Я взял Хорька за ворот, рывком поставил на ноги и от души сунул ему в ухо. Было немножко противно мараться об это человекоподобное существо.
Хорек отлетел и повис, перегнувшись через перила.
– Эй, не вздумай падать! – Я бросился к нему.
– Йеех! – гаркнул Хорек, внезапно развернувшись и с силой пнув меня промеж ног. Перед глазами вспыхнул миллион новогодних елок, меня скрючило от боли.
Через две секунды что-то полетело к моему лицу. Я инстинктивно подставил кулак. Хрясть! Рука взвыла, взвыл и я.
Хорек размахнулся для нового удара. Я отпрыгнул на метр назад. То, что было зажато в тощей лапе басиста, рассекло пустой воздух со звуком «ввух!».
Хорек сделал еще несколько яростных выпадов, я отскакивал все дальше. Наконец смог разглядеть его оружие – это был самодельный нунчаку, две деревянные чушки, соединенные длинной тонкой цепью.
Мы замерли, сжавшись в боевых стойках.
– Чего убегаешь, чего убегаешь, а, сученыш? – зло спросил Хорек, неумело вертя перед собой нунчаку. По гнусной физиономии змеилась кровь.
– Ты что, с этими деревяшками хотел на стрелу идти? Там тебе их засунут в анальное отверстие и вынут изо рта! – сообщил я вместо ответа.
Левый кулак плакал навзрыд, отдавался болью пах. Я был как раненый зверь – зверски хотелось пересчитать Хорьку ребра и зубы, я бы давно это сделал, кабы не нунчаку.
– Паскуда неблагодарная! – рычал Хорек, присовокупляя к каждому мало-мальски пристойному слову пару-тройку ругательств. – Я к тебе как к человеку, как к другу, как к брату родному... А ты – ты предатель! И пидор! Сам все это дело заварил, а теперь зассал?! Ты не только меня, ты нас всех предал, ты – хуже «доктора»! Был бы жив твой брат, ты бы и его с потрохами заложил! Я всем расскажу, как ты нас кинул! Мы, когда с «докторами» покончим, тобой займемся, ты не думай... Кто не с нами – тот против нас! Мы с тобой еще поговорим...
– Рожу вытри, – посоветовал я.
– Нападай, сученыш! – взвыл Хорек.
– Только после вас, – ответствовал я.
Хорек ринулся на меня.
– Эх! Йэх! Эх! Йэх! – отрывисто выкрикивал он, пытаясь меня зацепить. Я отпрыгивал назад, и лишь когда очередной удар был на излете, смог контратаковать Хорька ногой в живот. Тот поклонился мне, я прыгнул на него, сбил с ног и подмял под себя, придавив коленом. Вырвал из рук нунчаку. Рука Хорька тут же нырнула под куртку. Отшвырнув нунчаку, я вцепился в его руку и вытянул наружу: в ней был зажат маленький пистолетик. Хорек силился направить крохотную «пушку» на меня, но силенок не хватало. Я без труда отвел его руку в сторону, несколько раз ударил ею об асфальт, заставив бросить оружие.
– Эх ты, хотел застрелить меня? – Я выключил Хорька последним веским ударом. Пусть поваляется!
Трофейное оружие – «сверчок» и нунчаку – оставил себе. Давно искал замену дурацкому флакончику с «ультроном». Даже не поленился обшарить карманы «павшего в бою», чтобы заполучить остальные три патрона. Нашел также деньги – три мятые десятирублевки, новенькую полусотенную и какую-то мелочь – и тоже экспроприировал. Вряд ли он их заработал честным трудом!
Разбитый и раздосадованный, я плутал по лабиринтам Обливиона, пока не выбрался на залитый светом проспект Мира, аккурат к аптеке. В полыхавшей оранжевым огнем витрине сиял рекламный плакат, посвященный новому гомеопатическому средству от мужских болезней. Самыми крупными буквами был вычерчен слоган: «ПРОЩАЙ, АДЕНОМА!»
Нужно было как-то доживать до завтрашнего утра. Бессонница уже стояла позади меня, ухмылялась и строила рожи. Предстоящая ночь пугала. Я знаю, что это такое – несколько часов подряд разговаривать с призраками, ворочаться на раскаленной кровати, сжимая кулаки... снова и снова переживать одни и те же мгновения и плакать оттого, что ничего уже нельзя изменить. И единственной бессонной ночью я не отделаюсь. Ни двумя, ни неделей. Да-да, Макбет зарезал сон. Теперь Макбет не будет спать... Все прежние мои депресняки можно считать не более чем дуновением ветерка.
Я влился в людской поток и поплыл вместе с ним по улице, миновал было открытую дверь магазина бытовой техники, но вернулся: оттуда доносилась музыкальная заставка известной юмористической телепередачи.
Ладно, посмотрю, отвлекусь. Две минуты. Или три.
Я заглянул в дверь, потом вошел. Человек пять уже стояли возле исполинского телевизора со сверхплоским экраном. На экране возник поджарый лохматый комик, титры сообщили: «Семен Шаферман. Фамилия».
Дрожащим, деланно неуверенным голосом комик начал:
– Я... Я... Я человек неинтересный и, можно сказать, ничем не примечательный... Кроме фамилии, конечно – это да!.. Это есть... Ой, как жизнь меня била за эту фамилию... Помню, в школе на географии учитель открывает журнал и говорит (лицо комика посуровело, брови сдвинулись, он продолжил недружелюбным баском, водя пальцем по невидимому журналу): – Так... К доске пойдет... К доске пойдет... Анисимов? Нет... Крабова? Нет... Мартышкина... Мурунов... – Тут лицо комика-учителя просветлело. Он радостно воскликнул: – Сиськин-Писькин!
Зрители загоготали. Я против воли ухмыльнулся.
Семен Шаферман продолжал дрожащим голоском неудачника:
– И вот я ползу к доске, проклиная и себя, не выучившего уроки, и свою фамилию, и папашу, который мне эту фамилию оставил. (Голосом учителя, радостно.) Ну-ка, ну-ка, послушаем-послушаем Сиськина нашего Писькина! (Голосом неудачника.) И вот я у доски, встаю и решительно говорю... (Совершенно убитым голосом.) В Сибири есть реки, они текут и впадают... (Пауза, потом голосом учителя, укоризненно.) Сиськин-Писькин! (Голосом неудачника, с истерической интонацией.) В Сибири есть много, очень много рек... Они текут и впадают!!! (Еще более долгая пауза. Голосом учителя, возмущенно.) Сиськин-Писькин!!!
При каждом упоминании фамилии героя аудитория по обе стороны экрана билась в истерике.
Шаферман продолжил дрожащим голосом:
– Но по-настоящему злоключения мои начались в армии...
– Ромка! Здорово! – Меня хлопнули по плечу. Это был Валерка, одетый не по погоде: легкая спортивная куртка, широкие джинсы, реперская бандана и кроссовки.
– Добрый вечер... – Я пожал протянутую руку.
Валерку я знал совсем немного – только по нашему подпольному клубу в старой библиотеке. Знал, что он вроде бы где-то учится на вечернем и работает тренером в фитнес-центре (том самом, где Кристина занимается надругательством над собой по два часа три вечера в неделю). Почему он до сих пор не в армии, было для меня неразрешимой загадкой.
– Что не так, Ромка? – первым делом спросил он.
(– Сиськин-Писькин! – фельдфебельским тоном прикрикнул Шаферман.)
– А что?
– Да ты на себя не похож! Такое лицо, как будто у тебя все болезни сразу. Что случилось? Может, помогу чем?
– У тебя, между прочим, видок не лучше, – ответил я. – Бледный, как снеговик.
– У меня все пучком, – сказал Валерка сдержанно, хотя я прекрасно видел, как его бьет колотун.
Я не остался в долгу:
– У меня тоже все в норме.
– Э, май фрэнд, так не пойдет, – возразил Валерка. – Скажи, что у тебя, а я скажу, что у меня. Устраивает такая маза?
– Устраивает. Только давай выйдем отсюда.
– Сиськин-Писькин! – полетело нам в спины.
На улице я обо всем рассказал:
– У меня дела такие: любимая девушка сбежала, группа развалилась, лучший друг уезжает из города... а так все замечательно.
– У меня тоже прикольно. Знаешь, что сегодня намечено на ноль часов ноль минут?
– Знаю. Только не говори, что ты там будешь.
– Буду, Ромка. Вот решил прошвырнуться, аппетит нагулять, понимаешь.
– Валерыч, это же идиотизм! – воскликнул я. – Не ожидал такого от тебя! Ты-то каким боком там завяз? Ты же вполне нормальный человек!
– Что с того, что нормальный? Хошь-не хошь, а с «докторами» надо что-то делать.
– Поддался массовой истерии, да? Иди лучше домой, Валерыч!
– Слушай, Ромка, я же тебя не агитирую, чтобы ты шел со мной на стрелу? – Валерка был по-прежнему сдержан. – За меня не бойся, я и не из такого вылезал. Счас пивка хлебну, и – хоть на докторов, хоть на реаниматоров, хоть на патологоанатомов! Всех выхлестну.
– Если тебе все равно нечего делать в ближайшие пару часов, выпей со мной, – предложил я, перебирая в кармане отобранные у Хорька монеты. – Пивком угощаю.
– Да пивка-то я и на свои... Роман, – неожиданно осведомился Валерка, – ты знаешь мой адрес?
– Не-а. Мы с тобой вообще не очень знакомы, если вдуматься.
– Ну вот, будем это исправлять. Ручка с бумажкой есть?
– Найдется.
Без чего никогда из дома не выхожу – так это без письменных принадлежностей. Вдруг какая мыслишка в голову взбредет – идейка для песенки или еще чего-нибудь.
– Черкни себе мой адрес и номер мобильника. Фамилию мою помнишь?
– Сиськин-Писькин? – предположил я. Ни одной другой фамилии в голову не пришло.
Валерка взял у меня из рук блокнот и ручку.
– Завтра, если будет стремное настроение, заваливайся ко мне. Расскажу, как мы этих ушлепков-«докторов» поимели, еще чего-нибудь сообразим... Будем тебе жизнь налаживать.
– Ловлю на слове. – Я изобразил, будто стреляю в Валерку из пальца. – Если так, то знаешь что... Возьми эту дребедень, она тебе пригодится. – Я извлек нунчаку.
– Оставь себе, Ромка, – улыбнулся Валерка. – Нунчаку – штука грубая и плоская, а в бою надо мыслить трехмерно.
Он расстегнул куртку, под ней пряталась длинная, сложенная в несколько раз цепь.
– Ну-ну, – поощрил я.
Мы отправились за выпивкой.
17 [клиническая смерть]
В восемь утра я прощался с Аней. С моей Анечкой. Все ее барахлишко уместилось в рюкзаке и спортивной сумке.
Автовокзал, как ему и положено, – самое грязное место во всем городе. Платформы разбиты. Зал ожидания, жестяной барак, заколочен. И – человеческая мешанина. Более людного места в Нефтехимике нет. Именно здесь любой поймет, что в нашем городе нет ни одного человека старше двадцати, кто был бы здоров морально и физически. Город не смог убить их быстро и в отместку за живучесть заставил умирать в час по чайной ложке. Люди кашляют так, словно сейчас исторгнут наружу все внутренности. Они замотаны в десятки свитеров и шарфов. У них распухшие, потрескавшиеся, асимметричные лица, слезящиеся глаза, железные зубы, ноздреватая шелушащаяся темная кожа, язвы, покрытые засохшей коркой. Ни одного прилично одетого прохожего, все наряжены чуть-чуть получше бомжей. Зачем им следить за внешним видом, если город уже изуродовал их тела?
Возле платформы стояли лотки. На них лежали пироги с мозгами и размышляли о том, какой неприятной может быть житуха. Рядом с ними пироги с сердцем страдали от человеческого равнодушия. Про пироги с печенью я и говорить не буду – вся эта погань сидела у них в печенках.
– Аня, смотри: Водитель Автобуса приехал! Сейчас он тебя довезет без пересадок прямо до заповедника! – пошутил я, увидев знаменитого психопата.
Невеселая Аня надела улыбку:
– Какие все-таки меткие клички ты этим юродивым придумал!
Я скромно пожал плечами.
Поставив ногу на ступень рейсового автобуса, Аня вдруг резко развернулась и поднесла к лицу моему указательный палец:
– Пообещай, Плакса!
– Обещаю, Аня.
– Умница! – Аня чмокнула меня в лоб.
Двери с шипением затворились у меня перед носом. В лоб, как известно, целуют покойников.
С автостанции я двинулся прямиком в колледж. Мельком поприветствовал Артема, миновав турникет, и отправился в аудиторию – делать вид, что пишу лекции. В коридоре меня остановил Олег, ткнув черенком трубки прямо в живот.
– Ну что, Роман, доволен? Кристина документы забирает.
Я хлопнул мутными от недосыпания глазами:
– Какие документы?
– Из деканата. Она переводится. Ей больно видеть тебя каждый день.
– А-а... А я-то уж думал, что-то случилось... – кивнул я и побрел дальше.
Олег догнал меня, гневно чмокая:
– Роман, я презираю тебя! Опозорил девчонку! Знаешь, кто ты?
– Сиськин-Писькин, – ответил я таким тоном, словно вопрос был риторическим.
Олег отшагнул, когда я посмотрел ему прямо в ясные очи. Кажется, понял, что сегодня я не лучший собеседник.
Интересно, что он ожидал услышать? Если раскаяние, то в чем? Возвращаться к Кристине я не собирался, хотя такая мысль и мелькала время от времени. Идти к ней на поклон? Больно надо! Она тут же ощутит себя королевой Вселенной, от всей души поиздевается надо мной, обсмеет с ног до головы, заставит проползти на коленях от Кривицкого оврага до улицы Согласия, после чего восстановит меня в должности возлюбленного в полной уверенности, что теперь-то прочность наших с ней отношений приобрела монолитный характер. И мне ничего не останется, только упроститься до ее уровня и жить по тем же глупым правилам, что и она. Нет уж, избавьте!
Затем я и Руслану встретил – мрачную, с красными глазами и слегка опухшим лицом. Ей позвонили в час ночи, вытащили из постели и отправили на окраину города, на пустырь, снимать место кровавого побоища «докторов» и неформалов.
На пустыре Руслана увидела штук шесть карет «скорой помощи» и целую шеренгу ментовских «уазиков». Их мигалки бросали разноцветные отблески на ржавый остов грузовика и неподвижные тела, валявшиеся повсюду. Один из стражей порядка сообщил Руслане в ответ на ее вопросы, что на пустыре, по предварительным подсчетам, осталось около восьмидесяти участников драки, из них не меньше двадцати – в крайне тяжелом состоянии, предполагающем летальный исход. Прочие разбежались, едва заслышав сирены. Их было столько, что арестовать всех не представлялось возможным, тем не менее около двадцати человек было задержано. За последние десять лет это первая драка такого масштаба. Кроме того, служитель закона упомянул, что собственными глазами видел обезьяну, одетую в лохмотья. Она пробиралась по пустырю, обыскивая искалеченных парней, и бросилась прочь, попав в свет милицейского фонарика.
Оператор снимал истекавших кровью мальчишек крупным планом. Это было страшное зрелище: резаные раны, похожие на раскрытые рты, выбитые глаза и зубы, слипшиеся от крови волосы, белые обломки костей, торчавшие сквозь разорванные рукава и штанины. Среди жертв чудовищной драки Руслана обнаружила Криттера с размазанным по лицу клоунским гримом, ему в живот вогнали полуметровую заточку. Вряд ли он выжил бы с такой раной. Вскоре приехал автобус: раненых было столько, что карет «скорой помощи» не хватало.
Мальчишки с увечьями разной степени тяжести продолжали поступать в стационар городской больницы все утро: это были те бойцы, которые бежали с поля боя с серьезными ранениями, а после вынуждены были обратиться за медпомощью. Пострадавшие прибывали в таком количестве, что из всех отделений клиники в срочном порядке выписали всех более-менее здоровых пациентов.
В больнице Руслана нашла и Валерку. Ему сломали правую руку и несколько ребер. Несмотря на это, он чувствовал себя бодро и рассказал Руслане то, что видел своими глазами.
Автовокзал, как ему и положено, – самое грязное место во всем городе. Платформы разбиты. Зал ожидания, жестяной барак, заколочен. И – человеческая мешанина. Более людного места в Нефтехимике нет. Именно здесь любой поймет, что в нашем городе нет ни одного человека старше двадцати, кто был бы здоров морально и физически. Город не смог убить их быстро и в отместку за живучесть заставил умирать в час по чайной ложке. Люди кашляют так, словно сейчас исторгнут наружу все внутренности. Они замотаны в десятки свитеров и шарфов. У них распухшие, потрескавшиеся, асимметричные лица, слезящиеся глаза, железные зубы, ноздреватая шелушащаяся темная кожа, язвы, покрытые засохшей коркой. Ни одного прилично одетого прохожего, все наряжены чуть-чуть получше бомжей. Зачем им следить за внешним видом, если город уже изуродовал их тела?
Возле платформы стояли лотки. На них лежали пироги с мозгами и размышляли о том, какой неприятной может быть житуха. Рядом с ними пироги с сердцем страдали от человеческого равнодушия. Про пироги с печенью я и говорить не буду – вся эта погань сидела у них в печенках.
Таким было мое настроение. Между прочим, вот и начало для новой песни. Правда, о чем сочинять дальше, я не знал. Вечная моя проблема: придумываю четверостишие, а дальше сказать уже нечего.
На ногах – галоши,
Под ногами – каша,
На лице – пороша,
На душе – параша.
– Аня, смотри: Водитель Автобуса приехал! Сейчас он тебя довезет без пересадок прямо до заповедника! – пошутил я, увидев знаменитого психопата.
Невеселая Аня надела улыбку:
– Какие все-таки меткие клички ты этим юродивым придумал!
Я скромно пожал плечами.
Поставив ногу на ступень рейсового автобуса, Аня вдруг резко развернулась и поднесла к лицу моему указательный палец:
– Пообещай, Плакса!
– Обещаю, Аня.
– Умница! – Аня чмокнула меня в лоб.
Двери с шипением затворились у меня перед носом. В лоб, как известно, целуют покойников.
С автостанции я двинулся прямиком в колледж. Мельком поприветствовал Артема, миновав турникет, и отправился в аудиторию – делать вид, что пишу лекции. В коридоре меня остановил Олег, ткнув черенком трубки прямо в живот.
– Ну что, Роман, доволен? Кристина документы забирает.
Я хлопнул мутными от недосыпания глазами:
– Какие документы?
– Из деканата. Она переводится. Ей больно видеть тебя каждый день.
– А-а... А я-то уж думал, что-то случилось... – кивнул я и побрел дальше.
Олег догнал меня, гневно чмокая:
– Роман, я презираю тебя! Опозорил девчонку! Знаешь, кто ты?
– Сиськин-Писькин, – ответил я таким тоном, словно вопрос был риторическим.
Олег отшагнул, когда я посмотрел ему прямо в ясные очи. Кажется, понял, что сегодня я не лучший собеседник.
Интересно, что он ожидал услышать? Если раскаяние, то в чем? Возвращаться к Кристине я не собирался, хотя такая мысль и мелькала время от времени. Идти к ней на поклон? Больно надо! Она тут же ощутит себя королевой Вселенной, от всей души поиздевается надо мной, обсмеет с ног до головы, заставит проползти на коленях от Кривицкого оврага до улицы Согласия, после чего восстановит меня в должности возлюбленного в полной уверенности, что теперь-то прочность наших с ней отношений приобрела монолитный характер. И мне ничего не останется, только упроститься до ее уровня и жить по тем же глупым правилам, что и она. Нет уж, избавьте!
Затем я и Руслану встретил – мрачную, с красными глазами и слегка опухшим лицом. Ей позвонили в час ночи, вытащили из постели и отправили на окраину города, на пустырь, снимать место кровавого побоища «докторов» и неформалов.
На пустыре Руслана увидела штук шесть карет «скорой помощи» и целую шеренгу ментовских «уазиков». Их мигалки бросали разноцветные отблески на ржавый остов грузовика и неподвижные тела, валявшиеся повсюду. Один из стражей порядка сообщил Руслане в ответ на ее вопросы, что на пустыре, по предварительным подсчетам, осталось около восьмидесяти участников драки, из них не меньше двадцати – в крайне тяжелом состоянии, предполагающем летальный исход. Прочие разбежались, едва заслышав сирены. Их было столько, что арестовать всех не представлялось возможным, тем не менее около двадцати человек было задержано. За последние десять лет это первая драка такого масштаба. Кроме того, служитель закона упомянул, что собственными глазами видел обезьяну, одетую в лохмотья. Она пробиралась по пустырю, обыскивая искалеченных парней, и бросилась прочь, попав в свет милицейского фонарика.
Оператор снимал истекавших кровью мальчишек крупным планом. Это было страшное зрелище: резаные раны, похожие на раскрытые рты, выбитые глаза и зубы, слипшиеся от крови волосы, белые обломки костей, торчавшие сквозь разорванные рукава и штанины. Среди жертв чудовищной драки Руслана обнаружила Криттера с размазанным по лицу клоунским гримом, ему в живот вогнали полуметровую заточку. Вряд ли он выжил бы с такой раной. Вскоре приехал автобус: раненых было столько, что карет «скорой помощи» не хватало.
Мальчишки с увечьями разной степени тяжести продолжали поступать в стационар городской больницы все утро: это были те бойцы, которые бежали с поля боя с серьезными ранениями, а после вынуждены были обратиться за медпомощью. Пострадавшие прибывали в таком количестве, что из всех отделений клиники в срочном порядке выписали всех более-менее здоровых пациентов.
В больнице Руслана нашла и Валерку. Ему сломали правую руку и несколько ребер. Несмотря на это, он чувствовал себя бодро и рассказал Руслане то, что видел своими глазами.