Страница:
Антон ехал в загородный дом Сидора. Хозяину он наплел что-то про забытые вещи, про необходимость еще раз осмотреть место происшествия. Настоящая его цель была иной. Шансы, что все сложится, невелики, но попробовать стоило.
Глядя в окно, Антон думал о поразительном сходстве историй гибели Милы и Жени. Девушки умерли с разницей в несколько часов, их смерть напоминала суицид, но вполне могла считаться убийством. И главное – в обоих случаях фигурировала цифра «семь»: семь тронов сказочного королевства вторили семи лепесткам волшебного цветка и семи одноклассникам; детские игры и детские сказки. Лере выпадала роль Алены, подруги и напарницы по играм. Ему, Антону – роль любовника подруги.
Труднее разложить остальных действующих лиц. Пятеро одноклассников Жени и Леры должны соответствовать Шиповскому, Зубову, Гоше и, вероятно, главному «летючу» – Воробьеву. Для симметрии следовало добавить Олега, функция которого, видимо, соответствовала функции Сидора – инициатора расследования. Интересно, кто из четырех оставшихся – Дима Зубов?
«Эти две компании – как два вида граффити, – подумал Антон. – Они на разных языках, но об одном и том же».
Оставалось понять – о чем.
Прошел книгоноша, предлагая «свежие американские детективы», изданные, наверное, еще при советской власти. Пьяный мужик, нагнувшись к Антону, спросил, какая станция следующая. Антон не знал, и тот удалился, недовольный.
Это лишь на первый взгляд кажется, что нынешние коммерсанты оторвались от народа, подумал Антон. На самом деле они точно такие же. Потому что реально не существует людей, а существуют вещества, которые люди употребляют. Хлеб, вода, вино, трава, водка. Мясо или растения.
Впрочем, Джа в своей милости может творить чудеса – и Антон вспомнил, как в день Жениной смерти даже эти старые алкоголики источали какую-то позитивную энергию. Там, внизу, в круглом холле, происходило что-то по-настоящему прекрасное – что-то необратимо разрушенное Жениной смертью.
Наверное, почудилось, подумал Антон. Сидор и Поручик куда ближе к мужику из электрички, чем к нам всем. Мои сверстники другие, не потому что моложе, а потому что не пьют. А наркотики и алкоголь – две противоположности. Разве что Альперович и Лера могут их сочетать.
Альперович будет Шиповским, решил Антон. Потому что он мне нравится. Потому что у Рекса Стаута если кто нравится Арчи Гудвину, значит, он хороший, а я нынче – за Гудвина.
Стоп, сказал себе Антон. Так далеко можно зайти. Горский же предупреждал: нам неизвестно, кто автор этого детектива. И все, что мы имеем – цифра семь и сходство двух сюжетов. От этого и будем плясать.
Что он знает о Зубове? Зубов был когда-то любовником Алены, так сказать, предшественником Антона. Если, конечно, одна проведенная вместе ночь дает право называться любовником. «Любовник» – старое слово, слово из книжек. Из тех, других, книжек, которые Антон читал, когда Кастанеду еще не перевели на русский. Из макулатурного Дюма, пылящегося нынче на полках Алениных родителей. Любовником Леры был, очевидно, Поручик. Потому что иначе – зачем бы он дал ей денег? И, значит, все нити вели к нему. Поскольку автор этого детектива не русский, национальность Поручика не служит алиби.
Не знаю как там под кокаином, а под психоделиками нелегко быть Шерлоком Холмсом, думал Антон. В измененном состоянии так называемого сознания довольно трудно сосредоточиться. Текучесть предметов вполне соответствует текучести мыслей, скользящих с одной идеи на другую, – что-то вроде галлюцинаторной паутинки, мерцающей на любой поверхности, куда ни посмотри. Зафиксировать ее взглядом так же трудно, как удержать в голове одну мысль или один вопрос. Тем более, если это вопрос «кто убил?», от которого за версту несет паранойей, изменой и бэд-трипом. Поэтому нужен якорь, предмет концентрации, что-то вроде места силы у Кастанеды. Лучше всего – вещь, принадлежавшая Жене. Легче всего попросить что-нибудь у Романа, но поди объясни такую просьбу! Не дадите ли вы мне какую-нибудь вещь вашей покойной жены? Я тут решил посвятить ей один свой трип.
Оставалось только поехать на дачу Сидора и поискать что-нибудь там: собирались в спешке, вполне могли забыть в Женькиной комнате косметику, белье, сережку… что еще остается от умерших женщин?
Вероятность, конечно, мала, но попробовать стоило. А ничего не выйдет – не беда. Предложенный Горским трип немного пугал Антона: вдруг, сконцентрировавшись на Жене, он узнает не о ее смерти, а о посмертной жизни? Оказаться посреди чужого Чёнид Бардо было по-настоящему страшно.
Проходя по поселку, Антон думал о причудливой судьбе загородного дома Сидора. Усадьба замышлялась когда-то как земное воплощение масонского Храма, как место мистерий, магии и чуда. Для деревни, выросшей вокруг за двести лет, дом должен был стать чем-то вроде сердца, или, если угодно, мозга, направляющего жизнь всего организма. И тогда красные комиссары двадцатых или Владимир Сидоров девяностых, с точки зрения этого организма были одним и тем же: вирусом, который внедрился в него и захватил «пульт управления». И потому поселок приучился жить так, словно в центре его – пустота: можно сказать, приобрел иммунитет, будто после вакцинации. Дом Сидора существовал сам по себе, со своим высоким забором, видеокамерами слежения и вычурными, явно недавними, воротами. Только в одной из поселковых улиц, вероятно, и сегодня еще носящих имя Горького или Ленина, стояла иномарка. Антон прошел мимо, подумав, что, видимо, Сидор – не единственный «новый русский», купивший здесь дом.
Антон открыл ворота и вошел во двор. Раньше здесь был сад, но за годы Советской власти он пришел в запустение, и Сидор велел вырубить его: теперь на всем пространстве от ворот до дома – только пни, будто немое напоминание о чеховской пьесе.
Антон вспомнил, как в прошлый раз покидал этот двор – и вдруг сердце его учащенно забилось. Он понял, что не вернется сегодня без трофея: будто на фотобумаге, на сетчатке проступила Женина комната – вид через закрывающуюся дверь. На полу, там, куда ее кинул Леня, лежала скомканная бумажка.
Там она должна лежать и сейчас, подумал Антон, Сидор сказал, что за это время никто сюда не приезжал. Все встало на свои места: Антон вспомнил, что на записке были напечатаны те самые стихи – «Лети, лети лепесток», – и были нарисованы какие-то знаки. Явное указание, оставленное Жене убийцей. Антон открыл дверь и собирался сразу броситься на поиски – но в последний момент остановился и снял ботинки. Развязывая шнурки, он явственно услышал шорох – словно кто-то крался в глубине дома. «Наверно, крысы», – подумал Антон.
Он не любил крыс. Они напоминали ему не то о двух рассказах Лавкрафта, прочитанных пару лет назад, не то о неприятном кетаминовом трипе, в котором он однажды эти рассказы «вспомнил». Кстати, ни в самом трипе, ни в рассказах о крысах не было ни слова.
Коридором Антон прошел в гостиную с круглым столом, куда выходили двери семи спален. Женина была первой справа, Антон вошел и заглянул под стол. Пусто.
И в этот момент гулко хлопнула входная дверь. Антон побежал назад, распахнул ее – и успел разметить, как захлопнулись ворота.
«Похоже, глючит» – подумал Антон.
Но это была не галлюцинация: окно первого этажа разбито, на полу свежие следы. Вспомнив про видеокамеры, Антон бросился в чулан, переоборудованный под пункт управления – но выяснил, что камеры только показывают, но ничего не записывают.
На воров непохоже: вся электроника стояла нетронутой, шкафы не взломаны. Пропала только злосчастная бумажка, на которую Антон так рассчитывал. Значит, кто-то – логично предположить, что убийца – проник в дом, уничтожил улику и, завидев Антона, убежал. Антон вспомнил запаркованную неподалеку иномарку и пожалел, что не запомнил номер или хотя бы модель.
Но все было не зря: Антон возвращался, сжимая в кулаке находку, о которой не мог и мечтать. Эту вещицу он нашел на полу Жениной комнаты, когда решил на всякий случай проверить, не занесло ли бумажку сквозняком под кровать. Она сверкнула сразу, как только он нагнулся.
Золотое кольцо. Наверняка сделано на заказ и могло принадлежать только Жене: крупный бриллиант в золотой оправе изображал цветок. Четыре лепестка оборваны. Оставалось только три. Итого – семь.
Лепесток четвертый
Красный «ниссан» останавливается у дверей ресторана. Вьются белые ленты, вместо пупса – матрешка с Арбата: Горбачев с родимым пятном на полголовы. Сидор, в сшитом на заказ костюме, выходит из машины.
– Горько! – орет Поручик и бросает горсть гривенников под ноги жениху. Распахнув заднюю дверь, Сидор берет на руки невесту в белой фате.
Машка смеется, в воздухе мелькают длинные ноги, кажется, я вижу подвязку чулка. Поручик говорит, девушку в чулках трахать особенно сладко. Интересно, носит ли чулки его Наталья? Думаю, я никогда об этом не узнаю.
Сегодня на Наталье пышное платье, с широким подолом, с бантами по краям. Будь оно белым, можно было бы принять ее за невесту. Она ревниво смотрит на Машку и шепчет Поручику:
– Обрати внимание, голубчик, на ее платье. Я спрошу у нее телефон портнихи.
– Сидор Машку за платьем в Париж возил, – говорит Альперович, и Поручик шутливо грозит ему пальцем: еще какие идеи есть?
Десять лет назад мы учились в школе. Десять лет назад казалось: богатство – это магнитофон «Грюндиг», пластинка «Бони М», джинсы «ливайс». Я даже представить себе не мог: купить свадебное платье в Париже. Даже представить не мог такие деньги. Думаю, потому, что таких денег просто не было.
Мы торгуем компьютерами, возим из Японии машины. Так получаются деньги, которых не может быть. Деньги, на которые можно купить все.
Леня Онтипенко говорит с Поручиком, рассказывает:
– У меня тут двое знакомых провернули одно дельце, срубили немеряно баксов и купили себе «мерседес». На все. А на оформление – ну там, растаможка, ГАИ, все такое – денег не осталось. Так «мерседес» у них и гниет теперь.
– Идеальная история, – смеется Поручик.
– А телефончик этих ребят дашь? – говорит Альперович, – Я бы перекупил.
Денег должно быть много. Их должно хватить на все: на «мерседес», на растаможку, на ГАИ, на гараж и на сигнализацию. То же самое с женщинами: нетрудно купить одну ночь – но потом должно хватить на платье из Парижа, чулки, белье, золото, бриллианты, ресторан и свадебный оркестр.
Впрочем, Лера никогда не носит чулок. Я даже не знаю, почему.
Мы входим в зал: для свадьбы Сидор снял весь ресторан. Столы вдоль стен, сервелат, красная рыба, тарталетки с сыром, бутерброды с икрой. Цветы, оркестр, приглашенный тамада.
Столы – как прилавки на рынке. Все, что можно купить за деньги. Осетрина, водка, шампанское, цветы. Бывшая Мисс Екатеринбург.
Я слышу, как Альперович говорит Жене:
– Знаешь, я иногда думаю, что все это – морок. Все эти деньги, машины, ресторан за десять тысяч рублей. Что я проснусь в один прекрасный день – и на дворе тот же серый совок, что и раньше.
– Думаешь, консерваторы победят? – спрашивает Женя. – Думаешь, Горбачев не выстоит?
– Какой на хрен Горбачев, – говорит Альперович. – Я думаю, все кончится само. Знаешь, как молодость проходит.
– Но деньги-то – останутся, – отвечает Женя.
Деньги останутся, думаю я. Денег должно быть много. Чтобы красную икру можно было есть каждый день. Потому что иначе появится какой-нибудь Альперович и скажет Я бы перекупил. Скажет про машину, про квартиру, про женщину. И ты опять остаешься один.
– Деньги, – говорит Альперович, – это только воплощение азарта. Я два года назад встретил Сидора около «Лермонтовской». Он шел и помахивал таким полиэтиленовым пакетом «Мальборо». А в пакете были свалены пачки денег, тогда еще рублей. Я посмотрел и понял: только это – настоящее.
– Передай мне бутерброд с икрой, – говорит Женя. – Я люблю икру.
Десять лет назад мы учились в школе. Мой брат уже сидел, а я продвигался по комсомольской линии. Я даже представить себе не мог, что икру можно есть каждый день. Мне трудно было представить, что каждый день можно есть досыта.
Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Женя. Лерка была красавицей, а я – дурнушкой. Трудно было представить, что она так растолстеет, махнет на себя рукой. Зато теперь можно приезжать к ней раз в месяц с бутылкой портвейна, с тортом, с чем-нибудь вкусненьким, купленным в магазине после часовой очереди. Приехать – и рассказывать о своих мужчинах, о поездках в Серебряный бор и в Сочи, о страстных ночах, дорогих подарках.
Невозможно представить, что Лерка уезжает. В Лондон, на три года. Что она там забыла? В Лондон надо было ехать мне, я бы вышла там замуж за англичанина, они с ума от русских девушек сходят, жила бы в фамильном замке, Лерку бы звала в гости.
Ресторанный тамада начинает стихотворную речь:
Мы собрались сегодня здесь, друзья,
чтобы поздравить Володю и Машу,
Чтобы восславить пару вашу,
Позвольте, подниму свой тост и я!
Сразу видно, стандартный стишок, написанный для Павлика и Даши или Пети и Наташи – имена молодоженов выбиваются из размера.
– Сказал бы лучше «Вовочку и Машу», – говорит Леня Онтипенко, накладывая себе ветчины.
– За Вовочку Сидор еще в школе норовил в табло, – возражает Рома. – Помню, мы как-то были с ним на школе комсомольского актива, так он…
Но в этот момент Поручик вырывает у тамады микрофон и кричит:
– Выпьем за то, чтобы столы ломились от изобилия, а кровати – от любви! ГОРЬКО!
Я пью водку. Ледяные пятьдесят грамм превращаются в уютное тепло, в довольную улыбку, в желание танцевать. Десять лет назад мы учились в школе: я тогда совсем не пила. Не пила и не трахалась. Что я понимала в жизниТеперь я знаю: секса должно быть много. Так, чтобы, ловя на себе взгляды мужчин, чувствовать себя желанной. Как говорится – каждой клеточкой тела.
Сидор целуется со своей Машкой. Машка – бывшая Мисс Екатеринбург, но по-моему, грудь у меня больше, а лицо – выразительней. Я смотрю на них и думаю: я ведь тоже трахалась с Володькой, когда он только вернулся из армии… Я ведь тоже могла бы выходить сейчас в парижском платье из роскошной иномарки. А я пятый год сижу редактором в издательстве, езжу в отпуск на Черное море, а по выходным в Серебряный бор.
Десять лет назад мы учились в школе. Я даже представить себе не могла, что Сидор повезет свою жену в Париж. Что он женится на королеве красоты. Пусть даже – из Екатеринбурга.
– Хочу снять офис, – говорит Рома. – На Красной Пресне, в Хаммеровском Центре, с видом на Меркурия. Чтобы фирмачи на переговорах сразу в ступор впадали.
– А я вот не рвусь заниматься бизнесом, – отвечает Леня. – Для пробы как-то взялся помочь Альперовичу, повез компьютер в эмгэушную общагу, в какой-то кооператив. Деньги получить и Альперовичу отдать. И вот приезжаю, захожу, а там сидят два во-о-от таких амбала. И говорят: «Привез? Ставь сюда». Я компьютер аккуратненько ставлю и спокойно так выхожу… я ведь подрядился отвезти и деньги взять, да? А умирать меня Альперович не просил.
Все-таки Леня – совсем безмазовый. Трусливый и асексуальный. Интересно, он когда-нибудь спал с женщиной? Смешно, если он до сих пор девственник. Вот бы их поженить с Леркой, хорошая была бы пара. И дети вышли бы крупные. Как поросята.
Стыдно так думать. Все-таки десять лет назад мы учились в одной школе. Лерка была красавицей, я – дурнушкой, но мы были подруги, как-никак.
– Да ты просто обосрался! – говорит ему Рома. – Небось, эти кооператоры – обычные ребята. Вот удивились, когда ты денег не взял.
– Удивились они, – говорит Альперович, – когда к ним Гамид с друзьями приехал. Вот тогда они по правде удивились.
Мальчики начинают о компьютерах: «Икс-Ти», «Эй-Ти», 286, 386, косые флопы, прямые флопы. Хороший винчестер – это мегабайт сорок, не меньше.
– Все это – вчерашний день, – говорит Роман. – Сегодня надо переключаться на ртуть.
– Опять же – Меркурий, – улыбается Лера.
И тут Рома поворачивается и быстро целует ее в губы. Маленький, коренастый Рома, кабинет в Хаммеровском Центре, дорогущий костюм, белая «хонда». Он целует Лерку, и я сразу понимаю: они спят вместе. У них роман. На такие вещи у меня нюх. Лерка, разжиревшая корова, подцепила Ромку! А мне ни слова не сказала!
Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Рома. Брат мотал срок за подпольный цех, его сдали конкуренты. Я ходил в старой, перешитой одежде, занашивал школьную форму до дыр. Я им всем завидовал: у Онтипенко были фирменные джинсы, у Нордмана – магнитофон «Грюндиг», даже у Сидора – костюм, ходить на вечеринки. Теперь мы работаем вместе, и у нас так много денег, что глупо сравнивать – у кого больше. Потому денег и должно быть много. За них можно купить все, даже спокойствие и дружбу.
Тамада говорит в микрофон:
– У одного мудреца была дочь. К ней пришли свататься двое: богатый и бедный. Мудрец сказал богатому: «Я не отдам за тебя свою дочь», – и выдал её за бедняка. Его спросили, почему он так поступил, и он ответил: «Богач глуп, я уверен, что он обеднеет. Бедняк же умен, я предвижу, что он достигнет счастья и благополучия». Если бы с нами был сегодня тот мудрец, он поднял бы чашу вина за то, что при выборе жениха ценятся мозги, а не кошелек.
– Мозги, – говорит Альперович, – это как раз то, за что мы всегда ценили Сидора.
– Именно поэтому ни один из нас не вышел за него замуж, – отвечает Онтипенко.
Десять лет назад я был тот самый бедняк. Я пошел по комсомольской линии, я поднялся на первых кооперативах, я торговал компьютерами и возил автомобили из Японии. Я всегда знал: денег должно быть много. Мир состоит из того, что можно купить за деньги.
Свадебные столы – как прилавки на рынке. У невесты – платье с большим декольте, широкий пояс, разрез до бедра. Не слишком целомудренно, но Машка показывает товар лицом: длинные ноги, большая грудь. Бывшая Мисс Екатеринбург. Сидор глядит влюбленно: гордится. Лучший товар, который он мог взять за свои деньги.
Мир состоит из того, что можно купить. Два года назад Поручик утащил меня на Тверскую: мы ехали вдоль шеренги длинноногих блядей, и я подумал: а ведь у меня хватит денег, чтобы купить их всех. По крайней мере – на эту ночь.
В долгосрочной перспективе главное – сделать правильный выбор. Зачем тебе все бляди Москвы, даже с оптовой скидкой?
Играет музыка, «Белые розы», «Ласковый май». Альперович говорит:
– Интересно, сегодня будут играть «семь-сорок»? На всех свадьбах, где я был, всегда играли. Даже если я был единственный еврей.
– Потанцуем? – говорит Онтипенко Жене, убирая в карман очки. Женя качает головой.
Десять лет назад мы учились в школе. Однажды я пришел на школьную дискотеку – первый и последний раз. Ни одна девочка не пригласила меня на белый танец. А когда я набрался храбрости и пригласил Леру Цветкову – она отказалась.
Я ходил в перешитых вещах старшего брата. Школьная форма была мне мала, денег на новую не было. Брат сидел в тюрьме, я шел по комсомольской линии. Я был влюблен в Леру Цветкову и по ночам онанировал, думая о ней.
Я подаю Лере руку, мы идем танцевать. Мы встречаемся уже полгода. Два раза в неделю я вожу ее в ресторан, а потом трахаю, глядя, как колышется жир, как скапливается пот в складках кожи. Не знаю, любит ли она меня, – да это и неважно. Лерка – хорошая любовница, старательная. Десять лет назад мы учились в школе, и она отказалась танцевать со мной. Денег должно быть много – чтобы старые мечты сбылись хоть когда-нибудь.
Песня кончилась. Тамада снова кричит, перекрывая ропот:
– Чтобы дожить до серебряной свадьбы, надо иметь золотой характер жены и железную выдержку мужа. Выпьем же за чудесный сплав, за расцвет нашей отечественной металлургии!
Отечественная металлургия – это наше будущее. В долгосрочной перспективе главное – сделать правильный выбор.
– Горько! – кричит Онтипенко.
Сидор лапает Машку. Платье с большим декольте, разрез до бедра. Лучший товар, который он мог взять за свои деньги. Поручик тискает Наталью – студенческий брак, явно поторопился, не лучший выбор. Я кладу руку туда, где десять лет назад у Леры была талия. Мы подходим к Жене: она теребит в руках розу из свадебного букета, пальцы обрывают лепестки.
Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Женя. Я была дурнушка, Лерка – красавица. Трудно было представить, что она пойдет с Ромой танцевать, не говорю уже – в постель. Все потому, что Ромка изменился. Помню, руки вечно торчали из коротких рукавов школьной формы. Трудно было представить его в дорогом костюме, на белой «хонде»…
Я выпиваю еще рюмку. Слезы подступают к глазам. На чужой свадьбе всегда грустно. Я хотела бы снять кого-нибудь сегодня – и пусть он трахает меня всю ночь. Секса не бывает много. Мир – это место, где ищешь того, кто тебя трахнет. Главное – сделать правильный выбор. Но сегодня не из кого выбирать: не с Ленечкой же Онтипенко, в самом деле, идти в постель? Нынешние кооператоры, будущие миллионеры – Сидор, Поручик, Ромка – они выбирали сами, выбрали других. Глядя на Леру, нельзя даже сказать – тех, кто красивее или моложе.
Я опускаю глаза и вижу, что давно уже верчу в руке розу из свадебного букета. Пальцы сами обрывают лепестки, словно гадая «любит – не любит». Про кого я спрашиваю? Любит ли меня Тот, от Кого зависит счастье и несчастье моей жизни?
– Опять лепесток обрываешь? – спрашивает Лера. – Что загадываешь?
Я даже не заметила, как они подошли.
– Что значит – «загадываешь»? – спрашивает Рома.
– Это у Жени такая игра, – говорит Лера, – в цветик-семицветик.
– Какой еще цветик? – спрашивает Альперович. – Цветные металлы?
– Цветные металлы и нефть, – говорит Рома, – это правильный выбор в долгосрочной перспективе.
Они с Альперовичем отходят, а я спрашиваю Леру: И давно?
– Уже полгода, – отвечает она.
Я наполняю водкой две рюмки, пью до дна, Лерка чуть-чуть отпивает. Десять лет назад мы учились в одной школе. Она учила меня пить. Я тогда совсем не пила. Не пила и не трахалась.
– Ты его любишь? – спрашиваю.
– Наверное. – Лерка пожимает плечами. – Как-то не задумывалась.
– А зачем уезжаешь?
Лерка залпом допивает водку, потом говорит:
– Поэтому, наверное, и уезжаю. Ты же понимаешь, чем Рома занимается?
– Не совсем, – честно говорю я.
– Я тоже, – говорит Лера, – но это не важно. Просто если останусь, я выйду за него замуж. А потом его убьют. Или он начнет убивать. А я не хочу так.
Кабинет в Хаммеровском Центре, дорогущий костюм, белая «хонда».
– Но ведь это такой случай… – говорю я.
– Я бы не хотела им воспользоваться, – отвечает Лера. – Я предпочитаю позицию наблюдателя, а не действующего лица.
Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Рома. Лерка была красавица, Женя – дурнушка. Невозможно было представить, что они поменяются местами. Вот они стоят рядом: толстая, разжиревшая Лерка, высокая, стройная, с красивой грудью Женя. Одета плохо, конечно, но это потому, что денег нет. Где она работает? Редактором?
Музыканты играют «Розовые розы Светке Соколовой» – нынче розы в моде. Я приглашаю Женю, мы идем танцевать. Десять лет назад на школьной дискотеке ни одна девочка со мной не танцевала. Я был одет плохо, конечно, потому что денег не было. Денег должно быть много – тогда можно не обращать внимание на то, как другие одеты. Всегда можно одеть их как надо.
– Что это за цветик-семицветик? – спрашиваю я.
Женя рассказывает – про аллергию, таблетки, высокую температуру, про то, как Лерка научила оторвать лепесток и загадать желание. Оказывается, все давно знают эту историю. Мои одноклассники мало общались со мной, пока у меня не было денег. Наверное, много таких историй прошло мимо меня.
– И сколько лепестков у тебя осталось? – спрашиваю я.
– Четыре, – отвечает Женя.
Деньги, думаю я, тот же цветик-семицветик. Только лепестков сколько хочешь.
– Ты изменился, – говорит Женя. – В школе ты был такой серьезный.
– Я и теперь серьезный, – отвечаю я.
– Ну, ты сейчас не серьезный, а деловой, – улыбается Женя. – Тебе даже идет.
– Можно сказать, я нашел себя, – отвечаю я.
– Про тебя можно в «Огонек» писать. «Перестройка помогла молодому кооператору найти себя».
– Ну, в «Огонек», пожалуй, не надо…
– Рэкета боишься? – смеется Женя.
– Да нету никакого рэкета. – улыбаюсь я. – У меня есть люди, я им плачу деньги. Если что случится – они разбираются. Вот и все.
Десять лет назад мы учились в школе. Мой брат сидел в тюрьме. Уже семь лет как он вышел. Было бы странно, если бы мне некому было заплатить деньги. Чтобы разбирались, если что случится.
Песня кончается, и тамада снова кричит в микрофон:
– Я предлагаю тост за всё черное! Давайте выпьем за то, чтобы у невесты муж был в черном костюме, с черным дипломатом, чтобы ездила она на черной «волге», отдыхала у Черного моря. Чтобы ела черную икру и пила черный кофе.
Глядя в окно, Антон думал о поразительном сходстве историй гибели Милы и Жени. Девушки умерли с разницей в несколько часов, их смерть напоминала суицид, но вполне могла считаться убийством. И главное – в обоих случаях фигурировала цифра «семь»: семь тронов сказочного королевства вторили семи лепесткам волшебного цветка и семи одноклассникам; детские игры и детские сказки. Лере выпадала роль Алены, подруги и напарницы по играм. Ему, Антону – роль любовника подруги.
Труднее разложить остальных действующих лиц. Пятеро одноклассников Жени и Леры должны соответствовать Шиповскому, Зубову, Гоше и, вероятно, главному «летючу» – Воробьеву. Для симметрии следовало добавить Олега, функция которого, видимо, соответствовала функции Сидора – инициатора расследования. Интересно, кто из четырех оставшихся – Дима Зубов?
«Эти две компании – как два вида граффити, – подумал Антон. – Они на разных языках, но об одном и том же».
Оставалось понять – о чем.
Прошел книгоноша, предлагая «свежие американские детективы», изданные, наверное, еще при советской власти. Пьяный мужик, нагнувшись к Антону, спросил, какая станция следующая. Антон не знал, и тот удалился, недовольный.
Это лишь на первый взгляд кажется, что нынешние коммерсанты оторвались от народа, подумал Антон. На самом деле они точно такие же. Потому что реально не существует людей, а существуют вещества, которые люди употребляют. Хлеб, вода, вино, трава, водка. Мясо или растения.
Впрочем, Джа в своей милости может творить чудеса – и Антон вспомнил, как в день Жениной смерти даже эти старые алкоголики источали какую-то позитивную энергию. Там, внизу, в круглом холле, происходило что-то по-настоящему прекрасное – что-то необратимо разрушенное Жениной смертью.
Наверное, почудилось, подумал Антон. Сидор и Поручик куда ближе к мужику из электрички, чем к нам всем. Мои сверстники другие, не потому что моложе, а потому что не пьют. А наркотики и алкоголь – две противоположности. Разве что Альперович и Лера могут их сочетать.
Альперович будет Шиповским, решил Антон. Потому что он мне нравится. Потому что у Рекса Стаута если кто нравится Арчи Гудвину, значит, он хороший, а я нынче – за Гудвина.
Стоп, сказал себе Антон. Так далеко можно зайти. Горский же предупреждал: нам неизвестно, кто автор этого детектива. И все, что мы имеем – цифра семь и сходство двух сюжетов. От этого и будем плясать.
Что он знает о Зубове? Зубов был когда-то любовником Алены, так сказать, предшественником Антона. Если, конечно, одна проведенная вместе ночь дает право называться любовником. «Любовник» – старое слово, слово из книжек. Из тех, других, книжек, которые Антон читал, когда Кастанеду еще не перевели на русский. Из макулатурного Дюма, пылящегося нынче на полках Алениных родителей. Любовником Леры был, очевидно, Поручик. Потому что иначе – зачем бы он дал ей денег? И, значит, все нити вели к нему. Поскольку автор этого детектива не русский, национальность Поручика не служит алиби.
Не знаю как там под кокаином, а под психоделиками нелегко быть Шерлоком Холмсом, думал Антон. В измененном состоянии так называемого сознания довольно трудно сосредоточиться. Текучесть предметов вполне соответствует текучести мыслей, скользящих с одной идеи на другую, – что-то вроде галлюцинаторной паутинки, мерцающей на любой поверхности, куда ни посмотри. Зафиксировать ее взглядом так же трудно, как удержать в голове одну мысль или один вопрос. Тем более, если это вопрос «кто убил?», от которого за версту несет паранойей, изменой и бэд-трипом. Поэтому нужен якорь, предмет концентрации, что-то вроде места силы у Кастанеды. Лучше всего – вещь, принадлежавшая Жене. Легче всего попросить что-нибудь у Романа, но поди объясни такую просьбу! Не дадите ли вы мне какую-нибудь вещь вашей покойной жены? Я тут решил посвятить ей один свой трип.
Оставалось только поехать на дачу Сидора и поискать что-нибудь там: собирались в спешке, вполне могли забыть в Женькиной комнате косметику, белье, сережку… что еще остается от умерших женщин?
Вероятность, конечно, мала, но попробовать стоило. А ничего не выйдет – не беда. Предложенный Горским трип немного пугал Антона: вдруг, сконцентрировавшись на Жене, он узнает не о ее смерти, а о посмертной жизни? Оказаться посреди чужого Чёнид Бардо было по-настоящему страшно.
Проходя по поселку, Антон думал о причудливой судьбе загородного дома Сидора. Усадьба замышлялась когда-то как земное воплощение масонского Храма, как место мистерий, магии и чуда. Для деревни, выросшей вокруг за двести лет, дом должен был стать чем-то вроде сердца, или, если угодно, мозга, направляющего жизнь всего организма. И тогда красные комиссары двадцатых или Владимир Сидоров девяностых, с точки зрения этого организма были одним и тем же: вирусом, который внедрился в него и захватил «пульт управления». И потому поселок приучился жить так, словно в центре его – пустота: можно сказать, приобрел иммунитет, будто после вакцинации. Дом Сидора существовал сам по себе, со своим высоким забором, видеокамерами слежения и вычурными, явно недавними, воротами. Только в одной из поселковых улиц, вероятно, и сегодня еще носящих имя Горького или Ленина, стояла иномарка. Антон прошел мимо, подумав, что, видимо, Сидор – не единственный «новый русский», купивший здесь дом.
Антон открыл ворота и вошел во двор. Раньше здесь был сад, но за годы Советской власти он пришел в запустение, и Сидор велел вырубить его: теперь на всем пространстве от ворот до дома – только пни, будто немое напоминание о чеховской пьесе.
Антон вспомнил, как в прошлый раз покидал этот двор – и вдруг сердце его учащенно забилось. Он понял, что не вернется сегодня без трофея: будто на фотобумаге, на сетчатке проступила Женина комната – вид через закрывающуюся дверь. На полу, там, куда ее кинул Леня, лежала скомканная бумажка.
Там она должна лежать и сейчас, подумал Антон, Сидор сказал, что за это время никто сюда не приезжал. Все встало на свои места: Антон вспомнил, что на записке были напечатаны те самые стихи – «Лети, лети лепесток», – и были нарисованы какие-то знаки. Явное указание, оставленное Жене убийцей. Антон открыл дверь и собирался сразу броситься на поиски – но в последний момент остановился и снял ботинки. Развязывая шнурки, он явственно услышал шорох – словно кто-то крался в глубине дома. «Наверно, крысы», – подумал Антон.
Он не любил крыс. Они напоминали ему не то о двух рассказах Лавкрафта, прочитанных пару лет назад, не то о неприятном кетаминовом трипе, в котором он однажды эти рассказы «вспомнил». Кстати, ни в самом трипе, ни в рассказах о крысах не было ни слова.
Коридором Антон прошел в гостиную с круглым столом, куда выходили двери семи спален. Женина была первой справа, Антон вошел и заглянул под стол. Пусто.
И в этот момент гулко хлопнула входная дверь. Антон побежал назад, распахнул ее – и успел разметить, как захлопнулись ворота.
«Похоже, глючит» – подумал Антон.
Но это была не галлюцинация: окно первого этажа разбито, на полу свежие следы. Вспомнив про видеокамеры, Антон бросился в чулан, переоборудованный под пункт управления – но выяснил, что камеры только показывают, но ничего не записывают.
На воров непохоже: вся электроника стояла нетронутой, шкафы не взломаны. Пропала только злосчастная бумажка, на которую Антон так рассчитывал. Значит, кто-то – логично предположить, что убийца – проник в дом, уничтожил улику и, завидев Антона, убежал. Антон вспомнил запаркованную неподалеку иномарку и пожалел, что не запомнил номер или хотя бы модель.
Но все было не зря: Антон возвращался, сжимая в кулаке находку, о которой не мог и мечтать. Эту вещицу он нашел на полу Жениной комнаты, когда решил на всякий случай проверить, не занесло ли бумажку сквозняком под кровать. Она сверкнула сразу, как только он нагнулся.
Золотое кольцо. Наверняка сделано на заказ и могло принадлежать только Жене: крупный бриллиант в золотой оправе изображал цветок. Четыре лепестка оборваны. Оставалось только три. Итого – семь.
Лепесток четвертый
Сентябрь, 1990 год
Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Рома. Я даже представить себе не мог, что у меня будет машина. Я даже представить себе не мог, что буду заниматься бизнесом вместе с Поручиком и Сидором. Что вообще буду заниматься бизнесом.Красный «ниссан» останавливается у дверей ресторана. Вьются белые ленты, вместо пупса – матрешка с Арбата: Горбачев с родимым пятном на полголовы. Сидор, в сшитом на заказ костюме, выходит из машины.
– Горько! – орет Поручик и бросает горсть гривенников под ноги жениху. Распахнув заднюю дверь, Сидор берет на руки невесту в белой фате.
Машка смеется, в воздухе мелькают длинные ноги, кажется, я вижу подвязку чулка. Поручик говорит, девушку в чулках трахать особенно сладко. Интересно, носит ли чулки его Наталья? Думаю, я никогда об этом не узнаю.
Сегодня на Наталье пышное платье, с широким подолом, с бантами по краям. Будь оно белым, можно было бы принять ее за невесту. Она ревниво смотрит на Машку и шепчет Поручику:
– Обрати внимание, голубчик, на ее платье. Я спрошу у нее телефон портнихи.
– Сидор Машку за платьем в Париж возил, – говорит Альперович, и Поручик шутливо грозит ему пальцем: еще какие идеи есть?
Десять лет назад мы учились в школе. Десять лет назад казалось: богатство – это магнитофон «Грюндиг», пластинка «Бони М», джинсы «ливайс». Я даже представить себе не мог: купить свадебное платье в Париже. Даже представить не мог такие деньги. Думаю, потому, что таких денег просто не было.
Мы торгуем компьютерами, возим из Японии машины. Так получаются деньги, которых не может быть. Деньги, на которые можно купить все.
Леня Онтипенко говорит с Поручиком, рассказывает:
– У меня тут двое знакомых провернули одно дельце, срубили немеряно баксов и купили себе «мерседес». На все. А на оформление – ну там, растаможка, ГАИ, все такое – денег не осталось. Так «мерседес» у них и гниет теперь.
– Идеальная история, – смеется Поручик.
– А телефончик этих ребят дашь? – говорит Альперович, – Я бы перекупил.
Денег должно быть много. Их должно хватить на все: на «мерседес», на растаможку, на ГАИ, на гараж и на сигнализацию. То же самое с женщинами: нетрудно купить одну ночь – но потом должно хватить на платье из Парижа, чулки, белье, золото, бриллианты, ресторан и свадебный оркестр.
Впрочем, Лера никогда не носит чулок. Я даже не знаю, почему.
Мы входим в зал: для свадьбы Сидор снял весь ресторан. Столы вдоль стен, сервелат, красная рыба, тарталетки с сыром, бутерброды с икрой. Цветы, оркестр, приглашенный тамада.
Столы – как прилавки на рынке. Все, что можно купить за деньги. Осетрина, водка, шампанское, цветы. Бывшая Мисс Екатеринбург.
Я слышу, как Альперович говорит Жене:
– Знаешь, я иногда думаю, что все это – морок. Все эти деньги, машины, ресторан за десять тысяч рублей. Что я проснусь в один прекрасный день – и на дворе тот же серый совок, что и раньше.
– Думаешь, консерваторы победят? – спрашивает Женя. – Думаешь, Горбачев не выстоит?
– Какой на хрен Горбачев, – говорит Альперович. – Я думаю, все кончится само. Знаешь, как молодость проходит.
– Но деньги-то – останутся, – отвечает Женя.
Деньги останутся, думаю я. Денег должно быть много. Чтобы красную икру можно было есть каждый день. Потому что иначе появится какой-нибудь Альперович и скажет Я бы перекупил. Скажет про машину, про квартиру, про женщину. И ты опять остаешься один.
– Деньги, – говорит Альперович, – это только воплощение азарта. Я два года назад встретил Сидора около «Лермонтовской». Он шел и помахивал таким полиэтиленовым пакетом «Мальборо». А в пакете были свалены пачки денег, тогда еще рублей. Я посмотрел и понял: только это – настоящее.
– Передай мне бутерброд с икрой, – говорит Женя. – Я люблю икру.
Десять лет назад мы учились в школе. Мой брат уже сидел, а я продвигался по комсомольской линии. Я даже представить себе не мог, что икру можно есть каждый день. Мне трудно было представить, что каждый день можно есть досыта.
Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Женя. Лерка была красавицей, а я – дурнушкой. Трудно было представить, что она так растолстеет, махнет на себя рукой. Зато теперь можно приезжать к ней раз в месяц с бутылкой портвейна, с тортом, с чем-нибудь вкусненьким, купленным в магазине после часовой очереди. Приехать – и рассказывать о своих мужчинах, о поездках в Серебряный бор и в Сочи, о страстных ночах, дорогих подарках.
Невозможно представить, что Лерка уезжает. В Лондон, на три года. Что она там забыла? В Лондон надо было ехать мне, я бы вышла там замуж за англичанина, они с ума от русских девушек сходят, жила бы в фамильном замке, Лерку бы звала в гости.
Ресторанный тамада начинает стихотворную речь:
Мы собрались сегодня здесь, друзья,
чтобы поздравить Володю и Машу,
Чтобы восславить пару вашу,
Позвольте, подниму свой тост и я!
Сразу видно, стандартный стишок, написанный для Павлика и Даши или Пети и Наташи – имена молодоженов выбиваются из размера.
– Сказал бы лучше «Вовочку и Машу», – говорит Леня Онтипенко, накладывая себе ветчины.
– За Вовочку Сидор еще в школе норовил в табло, – возражает Рома. – Помню, мы как-то были с ним на школе комсомольского актива, так он…
Но в этот момент Поручик вырывает у тамады микрофон и кричит:
– Выпьем за то, чтобы столы ломились от изобилия, а кровати – от любви! ГОРЬКО!
Я пью водку. Ледяные пятьдесят грамм превращаются в уютное тепло, в довольную улыбку, в желание танцевать. Десять лет назад мы учились в школе: я тогда совсем не пила. Не пила и не трахалась. Что я понимала в жизниТеперь я знаю: секса должно быть много. Так, чтобы, ловя на себе взгляды мужчин, чувствовать себя желанной. Как говорится – каждой клеточкой тела.
Сидор целуется со своей Машкой. Машка – бывшая Мисс Екатеринбург, но по-моему, грудь у меня больше, а лицо – выразительней. Я смотрю на них и думаю: я ведь тоже трахалась с Володькой, когда он только вернулся из армии… Я ведь тоже могла бы выходить сейчас в парижском платье из роскошной иномарки. А я пятый год сижу редактором в издательстве, езжу в отпуск на Черное море, а по выходным в Серебряный бор.
Десять лет назад мы учились в школе. Я даже представить себе не могла, что Сидор повезет свою жену в Париж. Что он женится на королеве красоты. Пусть даже – из Екатеринбурга.
– Хочу снять офис, – говорит Рома. – На Красной Пресне, в Хаммеровском Центре, с видом на Меркурия. Чтобы фирмачи на переговорах сразу в ступор впадали.
– А я вот не рвусь заниматься бизнесом, – отвечает Леня. – Для пробы как-то взялся помочь Альперовичу, повез компьютер в эмгэушную общагу, в какой-то кооператив. Деньги получить и Альперовичу отдать. И вот приезжаю, захожу, а там сидят два во-о-от таких амбала. И говорят: «Привез? Ставь сюда». Я компьютер аккуратненько ставлю и спокойно так выхожу… я ведь подрядился отвезти и деньги взять, да? А умирать меня Альперович не просил.
Все-таки Леня – совсем безмазовый. Трусливый и асексуальный. Интересно, он когда-нибудь спал с женщиной? Смешно, если он до сих пор девственник. Вот бы их поженить с Леркой, хорошая была бы пара. И дети вышли бы крупные. Как поросята.
Стыдно так думать. Все-таки десять лет назад мы учились в одной школе. Лерка была красавицей, я – дурнушкой, но мы были подруги, как-никак.
– Да ты просто обосрался! – говорит ему Рома. – Небось, эти кооператоры – обычные ребята. Вот удивились, когда ты денег не взял.
– Удивились они, – говорит Альперович, – когда к ним Гамид с друзьями приехал. Вот тогда они по правде удивились.
Мальчики начинают о компьютерах: «Икс-Ти», «Эй-Ти», 286, 386, косые флопы, прямые флопы. Хороший винчестер – это мегабайт сорок, не меньше.
– Все это – вчерашний день, – говорит Роман. – Сегодня надо переключаться на ртуть.
– Опять же – Меркурий, – улыбается Лера.
И тут Рома поворачивается и быстро целует ее в губы. Маленький, коренастый Рома, кабинет в Хаммеровском Центре, дорогущий костюм, белая «хонда». Он целует Лерку, и я сразу понимаю: они спят вместе. У них роман. На такие вещи у меня нюх. Лерка, разжиревшая корова, подцепила Ромку! А мне ни слова не сказала!
Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Рома. Брат мотал срок за подпольный цех, его сдали конкуренты. Я ходил в старой, перешитой одежде, занашивал школьную форму до дыр. Я им всем завидовал: у Онтипенко были фирменные джинсы, у Нордмана – магнитофон «Грюндиг», даже у Сидора – костюм, ходить на вечеринки. Теперь мы работаем вместе, и у нас так много денег, что глупо сравнивать – у кого больше. Потому денег и должно быть много. За них можно купить все, даже спокойствие и дружбу.
Тамада говорит в микрофон:
– У одного мудреца была дочь. К ней пришли свататься двое: богатый и бедный. Мудрец сказал богатому: «Я не отдам за тебя свою дочь», – и выдал её за бедняка. Его спросили, почему он так поступил, и он ответил: «Богач глуп, я уверен, что он обеднеет. Бедняк же умен, я предвижу, что он достигнет счастья и благополучия». Если бы с нами был сегодня тот мудрец, он поднял бы чашу вина за то, что при выборе жениха ценятся мозги, а не кошелек.
– Мозги, – говорит Альперович, – это как раз то, за что мы всегда ценили Сидора.
– Именно поэтому ни один из нас не вышел за него замуж, – отвечает Онтипенко.
Десять лет назад я был тот самый бедняк. Я пошел по комсомольской линии, я поднялся на первых кооперативах, я торговал компьютерами и возил автомобили из Японии. Я всегда знал: денег должно быть много. Мир состоит из того, что можно купить за деньги.
Свадебные столы – как прилавки на рынке. У невесты – платье с большим декольте, широкий пояс, разрез до бедра. Не слишком целомудренно, но Машка показывает товар лицом: длинные ноги, большая грудь. Бывшая Мисс Екатеринбург. Сидор глядит влюбленно: гордится. Лучший товар, который он мог взять за свои деньги.
Мир состоит из того, что можно купить. Два года назад Поручик утащил меня на Тверскую: мы ехали вдоль шеренги длинноногих блядей, и я подумал: а ведь у меня хватит денег, чтобы купить их всех. По крайней мере – на эту ночь.
В долгосрочной перспективе главное – сделать правильный выбор. Зачем тебе все бляди Москвы, даже с оптовой скидкой?
Играет музыка, «Белые розы», «Ласковый май». Альперович говорит:
– Интересно, сегодня будут играть «семь-сорок»? На всех свадьбах, где я был, всегда играли. Даже если я был единственный еврей.
– Потанцуем? – говорит Онтипенко Жене, убирая в карман очки. Женя качает головой.
Десять лет назад мы учились в школе. Однажды я пришел на школьную дискотеку – первый и последний раз. Ни одна девочка не пригласила меня на белый танец. А когда я набрался храбрости и пригласил Леру Цветкову – она отказалась.
Я ходил в перешитых вещах старшего брата. Школьная форма была мне мала, денег на новую не было. Брат сидел в тюрьме, я шел по комсомольской линии. Я был влюблен в Леру Цветкову и по ночам онанировал, думая о ней.
Я подаю Лере руку, мы идем танцевать. Мы встречаемся уже полгода. Два раза в неделю я вожу ее в ресторан, а потом трахаю, глядя, как колышется жир, как скапливается пот в складках кожи. Не знаю, любит ли она меня, – да это и неважно. Лерка – хорошая любовница, старательная. Десять лет назад мы учились в школе, и она отказалась танцевать со мной. Денег должно быть много – чтобы старые мечты сбылись хоть когда-нибудь.
Песня кончилась. Тамада снова кричит, перекрывая ропот:
– Чтобы дожить до серебряной свадьбы, надо иметь золотой характер жены и железную выдержку мужа. Выпьем же за чудесный сплав, за расцвет нашей отечественной металлургии!
Отечественная металлургия – это наше будущее. В долгосрочной перспективе главное – сделать правильный выбор.
– Горько! – кричит Онтипенко.
Сидор лапает Машку. Платье с большим декольте, разрез до бедра. Лучший товар, который он мог взять за свои деньги. Поручик тискает Наталью – студенческий брак, явно поторопился, не лучший выбор. Я кладу руку туда, где десять лет назад у Леры была талия. Мы подходим к Жене: она теребит в руках розу из свадебного букета, пальцы обрывают лепестки.
Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Женя. Я была дурнушка, Лерка – красавица. Трудно было представить, что она пойдет с Ромой танцевать, не говорю уже – в постель. Все потому, что Ромка изменился. Помню, руки вечно торчали из коротких рукавов школьной формы. Трудно было представить его в дорогом костюме, на белой «хонде»…
Я выпиваю еще рюмку. Слезы подступают к глазам. На чужой свадьбе всегда грустно. Я хотела бы снять кого-нибудь сегодня – и пусть он трахает меня всю ночь. Секса не бывает много. Мир – это место, где ищешь того, кто тебя трахнет. Главное – сделать правильный выбор. Но сегодня не из кого выбирать: не с Ленечкой же Онтипенко, в самом деле, идти в постель? Нынешние кооператоры, будущие миллионеры – Сидор, Поручик, Ромка – они выбирали сами, выбрали других. Глядя на Леру, нельзя даже сказать – тех, кто красивее или моложе.
Я опускаю глаза и вижу, что давно уже верчу в руке розу из свадебного букета. Пальцы сами обрывают лепестки, словно гадая «любит – не любит». Про кого я спрашиваю? Любит ли меня Тот, от Кого зависит счастье и несчастье моей жизни?
– Опять лепесток обрываешь? – спрашивает Лера. – Что загадываешь?
Я даже не заметила, как они подошли.
– Что значит – «загадываешь»? – спрашивает Рома.
– Это у Жени такая игра, – говорит Лера, – в цветик-семицветик.
– Какой еще цветик? – спрашивает Альперович. – Цветные металлы?
– Цветные металлы и нефть, – говорит Рома, – это правильный выбор в долгосрочной перспективе.
Они с Альперовичем отходят, а я спрашиваю Леру: И давно?
– Уже полгода, – отвечает она.
Я наполняю водкой две рюмки, пью до дна, Лерка чуть-чуть отпивает. Десять лет назад мы учились в одной школе. Она учила меня пить. Я тогда совсем не пила. Не пила и не трахалась.
– Ты его любишь? – спрашиваю.
– Наверное. – Лерка пожимает плечами. – Как-то не задумывалась.
– А зачем уезжаешь?
Лерка залпом допивает водку, потом говорит:
– Поэтому, наверное, и уезжаю. Ты же понимаешь, чем Рома занимается?
– Не совсем, – честно говорю я.
– Я тоже, – говорит Лера, – но это не важно. Просто если останусь, я выйду за него замуж. А потом его убьют. Или он начнет убивать. А я не хочу так.
Кабинет в Хаммеровском Центре, дорогущий костюм, белая «хонда».
– Но ведь это такой случай… – говорю я.
– Я бы не хотела им воспользоваться, – отвечает Лера. – Я предпочитаю позицию наблюдателя, а не действующего лица.
Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Рома. Лерка была красавица, Женя – дурнушка. Невозможно было представить, что они поменяются местами. Вот они стоят рядом: толстая, разжиревшая Лерка, высокая, стройная, с красивой грудью Женя. Одета плохо, конечно, но это потому, что денег нет. Где она работает? Редактором?
Музыканты играют «Розовые розы Светке Соколовой» – нынче розы в моде. Я приглашаю Женю, мы идем танцевать. Десять лет назад на школьной дискотеке ни одна девочка со мной не танцевала. Я был одет плохо, конечно, потому что денег не было. Денег должно быть много – тогда можно не обращать внимание на то, как другие одеты. Всегда можно одеть их как надо.
– Что это за цветик-семицветик? – спрашиваю я.
Женя рассказывает – про аллергию, таблетки, высокую температуру, про то, как Лерка научила оторвать лепесток и загадать желание. Оказывается, все давно знают эту историю. Мои одноклассники мало общались со мной, пока у меня не было денег. Наверное, много таких историй прошло мимо меня.
– И сколько лепестков у тебя осталось? – спрашиваю я.
– Четыре, – отвечает Женя.
Деньги, думаю я, тот же цветик-семицветик. Только лепестков сколько хочешь.
– Ты изменился, – говорит Женя. – В школе ты был такой серьезный.
– Я и теперь серьезный, – отвечаю я.
– Ну, ты сейчас не серьезный, а деловой, – улыбается Женя. – Тебе даже идет.
– Можно сказать, я нашел себя, – отвечаю я.
– Про тебя можно в «Огонек» писать. «Перестройка помогла молодому кооператору найти себя».
– Ну, в «Огонек», пожалуй, не надо…
– Рэкета боишься? – смеется Женя.
– Да нету никакого рэкета. – улыбаюсь я. – У меня есть люди, я им плачу деньги. Если что случится – они разбираются. Вот и все.
Десять лет назад мы учились в школе. Мой брат сидел в тюрьме. Уже семь лет как он вышел. Было бы странно, если бы мне некому было заплатить деньги. Чтобы разбирались, если что случится.
Песня кончается, и тамада снова кричит в микрофон:
– Я предлагаю тост за всё черное! Давайте выпьем за то, чтобы у невесты муж был в черном костюме, с черным дипломатом, чтобы ездила она на черной «волге», отдыхала у Черного моря. Чтобы ела черную икру и пила черный кофе.