Страница:
— Нет.
Лёгкая тень на лице епископа. Показалось?
— Даже своего святого-покровителя?
— Нет.
Тень гуще.
— Творила ли крестное знамение? Вспомнила ли символ веры? Молитву господню?
— Нет. Нет. Нет.
Епископ уже просто чёрен. Сидит, молчит, вопросов не задаёт. Шепчется с викарием.
— Вмешательство Господа нашего возможно и без призыва сил его, — задумчиво и негромко, словно самому себе, смакуя каждое слово, говорит он. И — встаёт.
Звучат первые слова обычной, по кодексу, заключительной формулы. А вслед за ними… Напряжённо ожидающий развязки неф онемел, когда подсудимая подпрыгнула — чтобы топнуть обеими ногами. И, пока не прозвучало окончательное слово, закричала, мешая латынь с валлийским:
— Стойте! Это не так! Я не сделала ничего, что хоть на йоту выше моих собственных сил! Я могу это доказать! Я хочу это доказать! И я докажу это! — и уже тише, — Ну почему вы не спросили меня прямо, высокий суд? Теперь извольте выглядеть идиотами! И присягу с меня могли бы не брать. Я сидха, а сидхи не лгут!
По крайней мере впрямую.
И фаворит Папы бессильно плюхается обратно в кресло. Хохочет лошадью со свидетельских скамей отец Теодор. Аж слёзы брызжут. Гордо улыбается Лорн ап Данхэм. Выпрямился, аж пару вершков роста прибавил. Лихо крутит ус сэр Эдгар. Дэффид обнимает Глэдис и шепчет что-то на ухо. Мэтр Амвросий как вскочил на ноги сам, так и брови взлетели под тронутую седыми нитями чёлку. Руки викария разошлись в стороны, на лице застыло недоумённое выражение, как у ребёнка, лишённого любимой игрушки, но ещё не решившего, что пора плакать. А по ногам сидхи хвостом тигра бьют, никак не успокоятся, три тяжёлых подола, так и не успевшие заскочить под носок или каблук…
И вот — широкие двери распахнуты. Перед людьми — стражник в накидке королевского глашатая. В городе его лужёную глотку знали хорошо.
— Высокий суд Дионисия, епископа Пемброукского, использовав с позволения Гулидиена, могущественного короля всего Диведа, для разрешения дела кодекс Юстиниана, как то достойно христианам в вопросах, касающихся дел и церкви, и мира, вынес заключение по делу благородной девицы Немайн Шайло верх Дэффид…
Само признание благочестивого прозвища означало не слишком дурной исход для сидхи.
— … собственным её признанием без принуждения установлено, что благородная девица Немайн, дочь Дэффида, сына Ллиувеллина, происходящая из народа холмов, использовала некую особую силу. Для окончательного установления природы которой…
"Мы направляем запрос в Рим", — продолжила мысленно Анна.
— … этой ночью упомянутой Немайн предстоит пройти испытание.
Сначала показалось — не случилось ничего страшного. Тем более, всё шло как при успехе — из дверей — без охраны — вышла Немайн, дружески беседовали два епископа. Но вот свидетели настороженные и пасмурные. А ирландец направился сразу к Анне.
— Дочь моя, ты приняла желаемое за действительное. Мы все приняли желаемое за действительное. Чуда не было. Всего лишь нечто странное. Осталось только узнать, что именно. А сидха — хорошая девочка. Очень. Хотя и совершенно ничего не смыслит в церковных делах.
Вот тогда ведьме захотелось взвыть. Как она старалась — работала по-чёрному, без трав, отваров и заговоров, одними намёками, слухами, иногда помогая правильным людям завести правильный разговор. Всё ради того, чтобы обеспечить своё положение и положение своих детей. А сидха… Стоит себе, что-то обсуждает с лекаревыми отпрысками. Мальчишка сияет как второе солнышко и подпрыгивает от нетерпения. Альма застенчиво улыбается. Глаза бы не смотрели… Но вот ушастая закончила разговор. И направляется прямо к ней. Хочет поговорить с Теодором? Нет, епископу только кланяется. А говорить будет с ней, с Анной!
Вегеций, при всех недостатках, оказался практически полезным чтением. Кер-Мирддин был построен во времена, когда римская инженерная школа не совсем ушла в небытие. И школа эта предписывала создание в крепости скрытого выхода вблизи реки. А то, что дышала на ладан, давало изрядную надежду, что выход окажется книжно-типовым. Так и получилось. Продолбленный в песчанике ход не был даже замаскирован. Хотя зная, где искать, Немайн его все равно бы обнаружила. А тут — ржавая железная решетка. Все на виду. Видимо, последние переоборудования укреплений пришлись на вовсе тёмные времена. Те самые, когда света разума уже нет, а варварская сноровка ещё не воспиталась.
Очень пригодилось ночное зрение. Дорога отлилась в памяти при свете дня — ночью казалась краше, но узнавалась легко. Чуть-чуть мешали отблески факелов из-за спины — но во всей немаленькой процессии, шагавшей вслед за Немайн, эльфийских глаз не водилось. Не разбивать же ноги добрым людям в кромешной мгле о камни и корни! То, что в ночной атаке главное — скрытность, проблема сидхи.
Судебный эксперимент начался. Приводить новых викингов горожане сочли нецелесообразным. Речь изначально зашла о королевских рыцарях, но тут встрял Лорн и в качестве вражеского войска предложил подростков. Тех, кому ещё рано состоять в ополчении. Как раз набралось четыре десятка. Тех, кого матери отпустили. Армию возглавил Тристан. Которому охотно подчинились парни на два-три года старше, и две младшие старшие сестры сидхи… Клирик подумал-подумал, и поступил точно так же. Торжественно провозгласил ученика ярлом, и на одном колене присягнул этой ночью быть проводником и советником.
Зато теперь чувствовал себя сущим гаммельнским крысоловом — но таков уж вышел уговор: город честно поднимает перед ночным штурмом на стены ополчение. А врагов изображает вот эта весёлая команда Тристана. Всё равно биться всерьёз никто не намерен. А в качестве фишек в тактической игре сойдут и дети. Заодно развлекутся: завтра Лугнасад. Анну Клирик зазвал для очистки совести. В качестве лекарки. Не рискнул выводить большую группу детей без медицинской помощи. Ведьма откручиваться не стала. Посмотреть на сидху в действии, да ещё под гарантию безопасности — полезно и интересно.
Шесть стражников с белыми повязками на рукавах — посредники. Их дело — сопровождать «викингов» да определять исход стычек при встрече с защитниками города. Католический епископ — эксперт в области сверхъестественного. Он же — главный зритель. Теодор в фарсе участвовать не захотел. Зато коменданта порадовал, напомнил, что для сидхи ходить сквозь камень и землю столь же естественно, как для птицы летать, а для рыбы — дышать водой. Поэтому любая попытка держать стены поверху — обречена. Ещё с отрядом шёл оснащённый белой повязкой Харальд — как эксперт по северным варварам. Вот прямо сейчас, подробно объясняет ребятне, почему норманны не полезли в город ночью: рискованно. Когда кровь не понарошку, да без сидхи. Ночь — штука подлая. Ночью решает случай. Днём — сила и доблесть. Ну кто же знал, что в гарнизоне целая богиня?
Вот и пришли. Приметная желтоватая скала, перевитая плющом. Внизу подмигивает холодными блёстками река. Немайн видела вход в подземелье уже не в первый раз, но уши всё равно дернулись. Будь во главе норманнов более образованный человек… Да оно так и будет — столетия спустя, после Гастингса. Вильгельм Бастард снесет укрепления саксов — вместе с защитниками — и поставит замки совсем другого типа. А потом займется здешними жителями. И старые римские стены его тоже не остановят.
За плечом кашлянул Дионисий. Немайн потрясла холодные, шелушащиеся окалиной прутья. Шатаются, но не поддаются? Стражники рванулись на помощь. Немайн раскинула руки, прикрыв решётку собой.
— Чистота опыта, — сказала, — превыше всего.
Город падет. И никаких пушек или катапульт. Правда, одна высокая технология всё же есть — Немайн вшила в рясу карманы. Насколько красиво получилось — вопрос второй. Главное — удобно. Сейчас в кармане лежит кошмарное устройство из выданных Сущностью. Но его время не пришло. Войско — а главное, его вождь, должны попробовать борьбу и победу на зуб.
— Ярл Тристан, дело за тобой. Этот подземный ход заканчивается в центре Кер-Мирддина.
Тристан изучил препятствие. Потом — рыжие от ржавчины руки.
— Последние прутья сидят крепче. Видимо, склон их прикрывал от дождей. Ещё — потом их надо отдать мэтру Лорну. Это железо хорошо соржавело!
Камбрийцы верили, что сохранившаяся часть хорошо соржавевшей вещи выше качеством, чем свежее железо. И были в чём-то правы. Могли же встречаться неоднородности состава, какие-то полезные примеси. Лорн, например, специально зарывал железные бруски в землю на несколько месяцев. Поржаветь. И брал за оружие из проверенного ржой металла куда дороже. Поговаривали, что у него и на несколько лет закладки есть.
— Вырвать сможешь? — поинтересовался Харальд, — Я ж тут для того и есть. Чтобы доказывать, что может взрослый воин. Настоящий воин.
— Один нет. А вместе… Леди Немайн, ты верёвку для этого прихватила?
— И для этого тоже. Держи.
— Тогда затруднение не сложней гнилого зуба. Отец таким и не занимается, к цирюльнику отсылает, — Тристан затянул на одном из прутьев узел, — Ну что, викинги, вырвем зуб?
Викинги-недоросли охотно ухватились за верёвку. Хорошая штука — лён. Прут выскочил легко — не случилось даже кучи-малы, все устояли на ногах.
Харальд расплылся в улыбке:
— Я бы вырвал эту прутину пальцем. Но — хорошая ребятня. Стайная. Волчата!
Второй прут пошёл так же легко. Третий потребовал за себя виру — падение на спины и кучу-малу. Трогать четвёртый смысла не имело: проход получился достаточно широкий.
— И пала стена до основания своего, — продекламировала Немайн, имея в виду Иерихон. Заучивание Библии наизусть не прошло даром, — Варварское войско, за мной сразу не лезьте! Сперва покажу проход епископу. Ну и с факелом пусть будет кто-нибудь.
Строили римляне на совесть, не пожалев каменной кладки. Внутри хода сухо, прохладно — и очень темно. Светлая эльфийка всё-таки не драу, в полной темноте ничего не различит. Лезть же в древнюю темноту на ощупь — не самое благоразумное поведение. Клирик представил себе реакцию камбрийцев на чернокожую и серебрянноволосую девушку. Во-первых, безусловно злая нечисть. Во-вторых, прототип, шотландские трау, размножаются, исключительно похищая себе жён с поверхности. Девочек у них не рождается никогда. Увидев такую непонятку, камбрийцы бы, возможно, и не пристукнули её сразу. Но связываться поостереглись точно. А ведь поначалу он видел свою аватару именно драу. Помешала общая злобность расы. Добрый или нейтральный тёмный эльф — настолько редкое исключение, что отыгрывать его — дурной тон. А втираться в душу напарнице в шкуре противной злючки немного трудновато!
Похихикивая, Клирик разглядывал чёрный от факельной копоти свод. Кладка прочная. Конечно, что случится за две недели с ходом, простоявшим сотни две лет? Но, прежде чем вести в подземелье детей, следовало убедиться в полной безопасности. А вот факелы в держатели он страже насовать не позволил. Темнота — это романтика! Теснота холодного камня вокруг, ариаднова нить страховки, и факел непременно в руке… Чтобы пламя дрожало и колебалось. Опять же, много факелов быстро выжрут кислород.
Наконец — дверь. Старый римский замок. Вполне исправный. Тщательно промазан салом самой Немайн. Как он скрипел две недели назад! Теперь только тихо пощёлкивает под извлечённой из кармана отмычкой.
— Интересно, где мы выйдем? — неискренне гадал Клирик, корпя над кошмарным железным устройством. Не пронаблюдав в действии универсальный открыватель, епископ принял бы его за инструмент палача, — Должен быть центр города, подвал какого-нибудь из значимых зданий… Готово.
Прежде, чем Немайн открыла дверь, епископ остановил её руку.
— Учёная дочь моя, осталось выяснить один вопрос. У всякой мудрости должен быть источник…
— Для этого нам понадобится немного воска…
Пальцы сломанной руки сохранили достаточно силы и подвижности, чтобы сдёрнуть кольцо с правой. Осталась чуть нагреть кольцо в пламени факела — а отнять слепок от камня смог и сам Дионисий. Сицилиец прочитал надпись. На родном греческом. "Пресвятая Богородица, сохрани и помилуй Августину-Ираклию, Августу".
— Я выбрала себе другую судьбу, — сказала коронованная базилисса, смешно дёрнув ушами, — Но прочитанные книги забывать не собираюсь. Вегеций, Витрувий, Прокопий Кесарийский, Маврикий…
Епископ понял немного больше, чем сказал — и собирался сказать — Клирик. Разница мировосприятия — инженер старается сказать ровно сколько надо, дипломат — меньше, а политик — больше. Дионисий счёл Немайн политиком. Уровнем выше себя. Хотя бы потому, что, вжившись в образ сидхи, Августина-Ираклия должна была отказаться ото лжи. От самой заметной, привычной, непроизвольной, свойственной человеку как дыхание. Но сидхи-то не лгут.
Базилисса-сидха. Валлийские сказки и суеверия вдруг обернулись тенью умирающей Империи. Великие воители, не оскверняющие уст ложью, но позволяющие умолчание. Великие торговцы, великие строители, великие врачеватели. Они гибли в боях против варваров — но выставляли на поля битв новые поколения с упорством истинно великой державы. Народ холмов? Семи холмов Рима! Разумеется, в сказочном мировосприятии варваров. Да и легенды о странном облике, и манера валлийских рыцарей вести бой — не след ли последней сарматской алы? Сицилиец смотрел на сидху-базилиссу — а перед глазами стояла кардинальская шапка, отбрасывающая тень папской тиары. Но вести об этом разговор… не сейчас. И хорошо всё взвесив. Сейчас же стоило думать о приговоре. И о душе подсудимой. Пусть Дионисий в первую очередь политик. Епископ он тоже годный. А умение читать в душах полезно и тем, и тем.
Скрипит дверь, упирается в зад святого Давида. Какой там подвал! Церковь. Пустой и гулкий неф. Лунный свет играет в витражах — днём царствие небесное, ночью — волшебная сказка. Стражи не видно — отозвана на более важные объекты. К извинению комеданта, про ход он понятия не имеет. И король не знает. В которой из многих усобных замятен секрет потеряли — не важно. Важно, что город можно взять без боя, изнутри.
Немайн осторожно выглянула в щёлку между створками тяжеленых дверей.
— Взгляни, владыка Дионисий.
Епископ взглянул. И признал — картина внушительная. Одно дело — наблюдать факельное шествие днём, другое — ночью. То, что для Клирика просто «здорово», для Дионисия обернулось картиной кромешного ада.
Сэр Эдгар оказался одним из немногих, кто принял судебную игру совершенно всерьёз. Поднял ополчение — не на стены, но сгрудил с внутренней их стороны. По улицам скакали — кони в городской ограде случались только во время войны — рыцарские патрули. И факелы, факелы, факелы. Ночь днём не стала, обратилась в деловитое яркое пекло! Одна беда — от церкви до дома короля и казны — через площадь.
Тристану под землёй понравилось. Отвязывая страховочную верёвку от пояса, в последний раз напомнил задания. Осенило.
— Учитель, ты точно не пойдёшь с нами?
— Я сейчас проводник, и только.
— Так может, одолжишь Альме свою накидку? Она толстая, но ночью да внезапно — за тебя сойдёт. Накидка — не серое платье. Налезет.
Альма даже на толстую не обиделась — побыть сидхой заманчивее. К тому же ей доверили отряд, идущий к воротам! Скрип тяжелых створок. Стены Кер-Мирддина не удержали враждебного войска. Начинаются резня, насилие и разграбление.
А в церкви тихо и умиротворённо. Старые римские камни радостно впитывают шум, так похожий на учебную суету римского форта. Без пелерины августа выглядит совсем ребёнком. Хотя ей должно быть… Да, девятнадцать лет. Для замужества в самый раз. А до совершеннолетия почти год. Править должен опекун. А трактирщик и не знает, что формально является регентом Римской империи!
— Скажи, Августина, почему ты не захотела передать славу победы Господу нашему? Не из-за гордыни же… Тогда бы ты не пряталась.
— Не хочу быть святой. Ещё меньше, чем императрицей. Так что не зови меня Августиной! Пойми, мне пока нужно всего-навсего — обеспечить себе жизнь. Небольшой уютный статус. Даже если мне предназначены великие свершения — сначала создам условия для работы. А потом начну творить. Великие дела. Малые дела. Какие уж выйдет. Совсем растением на грядке не буду. Скучно. Но и поленом в огонь — не желаю.
— Да с чего ты взяла, что тебя канонизировали бы! Глупости. В Риме не дураки сидят. Подтвердили б ещё одно чудо святого Давида. Да ему из-за одного имени поддержать слабого в праведном бою положено. И я не желаю звать тебя, тем более в церкви, языческой кличкой. Августина — хорошее христианское имя. Твоё имя.
— Пусть будет моё… — про инквизицию Клирик рассказывать не стал. А то вдруг сразу учредят, — Но я и не говорю об официальной канонизации. Репутация святой… Или хотя бы официальной праведницы, приводимой в пример. Я к такому не готова. А святому Давиду хватит и своей славы. Опять же, получится ложь. Знаешь, преосвященный, я ведь сидха. А сидхи и правда не лгут. Не потому что не могут. А вот пошла за этим народом такая слава, которую лучше сохранить. И если ею рисковать, то ради чего-то очень большого. Кстати, не скажешь, для чего были все подковырки?
— Надо же проверить душу той, что взялась переводить Писание.
— Возможно и надо, но стоило ли это делать, когда она дрожит за свою голову?
— Конечно. Тогда это проще всего. Позволь и ответный вопрос — а для чего была та девочка. Похожая на тебя.
— Не знаю. Кажется, кто-то третий решил сыграть — то ли за меня, то ли против. Зависит от глубины замысла. Но свидетелей это могло как настроить в мою пользу, так и разозлить… Кстати, преосвященный, обрати внимание — эта базилика построена всего столетие назад. Через полтораста лет после того, как ушли легионы. До этого здесь стояла деревянная церковь. Но скажи — что-нибудь отличает её от церквей римской постройки?
Немайн обвела пространство рукой. Расписной — не мозаичный — купол. Но фрески получше, чем в Помпеях. Витражи — собственного стекла. Оставшиеся от старой церкви статуи святых. Дерево, не мрамор. Но резьба искусная. А вот Анна стоит перед крестом с огамическими надписями.
— Этот воздвигнут до Христа, — сообщает Анна, — на нём написано: под сим крестом лежит великий друид и пророк Амхэйргин. Князь Испании, победитель богов. И год. Раньше основания Рима! Наверное, это первый из кельтских крестов.
— Великий друид и пророк? Возможно, он знал. Многие пророки предсказывали приход мессии, — епископ пожал плечами. У каждого народа есть свои древности. И пусть они служат Церкви.
— Огама… А я про неё и забыла… — Немайн заговорила достаточно громко, но ни к кому не обращаясь, — Да это же основа ТРИЗа — возложить на систему функции другой системы! Спрашивается: зачем нам лесопилка, если уже есть ткацкие станки? Сколько у нас букв? И цифр… Значит, шестнадцать разрядов…
— Дочь моя, ты можешь объясняться понятно? Видишь ли, в светских науках я преуспел много менее тебя.
— Не обращайте внимания, преосвященный, я говорю вслух, не обращаясь к тебе, а формализуя мысли… Кстати, вот так и выглядит "сила сидхов" при самом зарождении. Впрочем, попробую понятно. У нас тут проблема с бумагой. Пергамента уже не хватает. Мне. На торговые документы. А я хочу книги издавать. Писцы работают медленно. Но — взгляни на огамический шрифт! Длинные и короткие зарубки, и больше ничего! Это удобно для высекания на дереве. И на камне. Дерево и камень материалы хорошие. Долговечные. Но объёмные и тяжёлые, и работать с ними нелегко. Недавно я видела ткацкий станок Элейн. И тогда подумала — а почему не выткать? Обычные буквы выткать трудно, но что есть вообще буква? Знак! Знак можно и поменять! Если мы возьмём нити двух цветов, мы можем легко выткать огаму. И можно придумать ещё более простые знаки. Вот идёт уток. Два утка: один с цветной нитью, другой с белой. И каждая нить основы может быть перехвачена либо цветной нитью, либо белой. Как это сделать технически — ещё подумаю. Главное — получаем двоичный код. Это, преосвященный, как бы «да» и «нет». А иначе и нельзя, прочее от лукавого, так? И только из этих «да» и «нет» мы можем составить любые смыслы. Скажем, все латинские буквы. И оставим знаки для восьми чисел. Меньше неудобно.
— Почему меньше неудобно? — неожиданно подыграл Дионисий.
— Смотри владыка: в римской записи есть палка для единицы, галка для пяти, косой крест для десяти, есть знаки для пятидесяти, ста, пятисот, тысячи… И посмотри на громоздкость записи! Чем меньше условных знаков, тем больше писать. Шутка в том, что мы любые наши знаки передадим через два! И сами знаки тоже будут понятны! Числовые, по крайней мере.
Дионисию стало казаться, что либо Августина-Немайн настоящая ведьма, либо Ираклий с Мартиной породили существо, полностью соответствующее императорскому титулу. Могущественное, вечное, святое. И очень не хотящее быть царицей!
— Итак, — Клирика несло, — всего шестьдесят четыре нити основы. Это мало! Получится узкая лента. Значит, буквы пойдут одна за другой, а не друг под другом. И всё это будет очень мелко. Ну и хорошо, это минимальный кегль, остальные будут кратные: на сто двадцать восемь нитей основы, на двести пятьдесят шесть — и так каждый раз умножая на два. Получится, кстати, ещё и очень красивый орнамент. Вроде белорусского. Это в верховьях Борисфена такие славяне живут, — пояснил, увидев угасание смысла в глазах Дионисия, — вот. Как тебе понравится, если здешние девицы начнут украшать себя не изображениями животных, кстати, непохожими, а цитатами из Писания?
— Особенно на срамных местах, — буркнул Дионисий.
— Там воспретим, или вставим тексты попроще, — Немайн зашлась смехом-кашлем-карканьем. Вот и всего оборотничества в ворону! — Теперь как поставить на поток. Нужно, чтоб разом работало несколько станков, и каждый повторял нужные движения. Или один — но по программе. Без ткача. Стоп. А ведь это возможно! Движения ткача повторяющиеся, даже сложные, можно задать как в музыкальной шкатулке. Помнишь орган Герона Александрийского?
Епископ смотрел куда-то внутрь себя.
— Ладно, — сказал Клирик, — механика тебе не интересна, да? А вот Анне, кажется, интересна. В общем, я с ней ещё побеседую. Слушатели очень помогают мышлению, знаешь ли. Заодно слазим на колокольню. Кер-Мирддин с высоты, ночью… Должно быть красиво.
Анна позволила себя увлечь наверх. Чего ждать — не знала. Было уже всё равно. Жизнь не удалась, последний шанс убит. С тем, что сидха сильнее, и бороться смысла нет — Анна смирилась.
Внизу пестрел огнями город. Шум. Военно-весёлый.
— Не дошло б до пожара, — в голосе Немайн сквозила искренняя озабоченность, — насчёт же моей силы. Ты то — поняла?
Анна марионеточно кивнула. К чему вообще этот разговор? Поиздеваться? Вороны любят выклёвывать раненым глаза. Ещё живым. Да и росомахи немногим лучше. Анне захотелось сразу шагнуть через парапет. Вниз. В ад — а куда ж ещё отправляются ведьмы? Но — ответила.
— Ты создала проход. Я так и не поняла, как.
— Значит, не поняла, — фыркнула богиня, — Проход там ещё от римлян.
— Вот именно, — согласилась Анна, — вот именно. Не появился — был всегда… Это и есть — сила богини. Я унижена. Я склоняюсь перед тобой, древняя. Но скажи — что же мне делать теперь?! Руки на себя наложить? Решила ж тебе, мерзавке, помочь, затяла игру с церковным судом. Ведьма! Всё ради того, чтоб ты поскорей своего добилась. Вы ж, боги, кто принял христианство, хотите стать святыми?! Так пожалуйста! Становись! Если бы Церковь вчера признала, что вся твоя сила исходит от Бога… Из колдовства получилось бы чудо! И мне, убогой, было б хорошо. Святая-то чудотворица ведьме хоть и конкурент, да всё ж не прямой. И ученицы твои монашками стали б, не знахарками. Но ты ж безумная сидха. Отреклась от приподнесённой святости. Ведьмой предпочла оказаться! Радуйся, древняя! А мне жить больше незачем…
Клирик сперва обалдел. Потом — не знал, что сказать. И, только уловив начало движения — к падению и смерти, влепил ведьме пощёчину. Чуть кисть не вывернул — но Анну отшвырнуло внутрь, к колоколу. А как припомнил, что Немайн тоже женщина — и второй раз припечатал. Наружной стороной. Рубиновой камеей.
— Первая — от истерики. Вторая — за Альму. Твоя работа, крыса охоты, больная страхом тела рек?
Клирик, того не заметив, воспроизвёл манеру кораблестроителя ругаться кеннингами. Сам оторопел. А ведьме пришлось расшифровывать…
— Ну и пусть сука бешеная, — сказала она тускло, — а ты добренькая? Спасла… Ну, не спрыгну вниз. Так повешусь в уголке. Или утоплюсь. А хочешь — грудь себе отрежу и на трофей подарю? А голову пусть муж отрубит. Я б и сама, так не успею. Только горло перережу… А детей моих сама дави. Я их многому уже научила, подрастут — мстить будут… Хотя раньше с голоду подохнут…
Клирик с неожиданным удовольствием влепил ей ещё одну плюху. Тыльной стороной, по носу. А вот кольцо повернул камнем внутрь. Хорошо, первым ударом лицо в кровь не разорвал.
— Встать, — прошипел, — быстро. Насрать мне на твоих детей, ясно? Личинки, семечки людей… Я таких как жертву не принимала, ягнятами не питалась… Но — хочешь в семью ведьму сидховой школы? Да или нет?
И — ещё пощёчину. Не слишком сильно. Для концентрации внимания. Старый, вполне средневековый приём. Когда свидетелей-простолюдинов нещадно пороли — чтобы запомнили, что нужно. Анну пороть нельзя — ведьма и воительница. А вот когда богиня последней целой рукой в морды, это даже почётно. Анна почему-то рухнула наземь.
Лёгкая тень на лице епископа. Показалось?
— Даже своего святого-покровителя?
— Нет.
Тень гуще.
— Творила ли крестное знамение? Вспомнила ли символ веры? Молитву господню?
— Нет. Нет. Нет.
Епископ уже просто чёрен. Сидит, молчит, вопросов не задаёт. Шепчется с викарием.
— Вмешательство Господа нашего возможно и без призыва сил его, — задумчиво и негромко, словно самому себе, смакуя каждое слово, говорит он. И — встаёт.
Звучат первые слова обычной, по кодексу, заключительной формулы. А вслед за ними… Напряжённо ожидающий развязки неф онемел, когда подсудимая подпрыгнула — чтобы топнуть обеими ногами. И, пока не прозвучало окончательное слово, закричала, мешая латынь с валлийским:
— Стойте! Это не так! Я не сделала ничего, что хоть на йоту выше моих собственных сил! Я могу это доказать! Я хочу это доказать! И я докажу это! — и уже тише, — Ну почему вы не спросили меня прямо, высокий суд? Теперь извольте выглядеть идиотами! И присягу с меня могли бы не брать. Я сидха, а сидхи не лгут!
По крайней мере впрямую.
И фаворит Папы бессильно плюхается обратно в кресло. Хохочет лошадью со свидетельских скамей отец Теодор. Аж слёзы брызжут. Гордо улыбается Лорн ап Данхэм. Выпрямился, аж пару вершков роста прибавил. Лихо крутит ус сэр Эдгар. Дэффид обнимает Глэдис и шепчет что-то на ухо. Мэтр Амвросий как вскочил на ноги сам, так и брови взлетели под тронутую седыми нитями чёлку. Руки викария разошлись в стороны, на лице застыло недоумённое выражение, как у ребёнка, лишённого любимой игрушки, но ещё не решившего, что пора плакать. А по ногам сидхи хвостом тигра бьют, никак не успокоятся, три тяжёлых подола, так и не успевшие заскочить под носок или каблук…
И вот — широкие двери распахнуты. Перед людьми — стражник в накидке королевского глашатая. В городе его лужёную глотку знали хорошо.
— Высокий суд Дионисия, епископа Пемброукского, использовав с позволения Гулидиена, могущественного короля всего Диведа, для разрешения дела кодекс Юстиниана, как то достойно христианам в вопросах, касающихся дел и церкви, и мира, вынес заключение по делу благородной девицы Немайн Шайло верх Дэффид…
Само признание благочестивого прозвища означало не слишком дурной исход для сидхи.
— … собственным её признанием без принуждения установлено, что благородная девица Немайн, дочь Дэффида, сына Ллиувеллина, происходящая из народа холмов, использовала некую особую силу. Для окончательного установления природы которой…
"Мы направляем запрос в Рим", — продолжила мысленно Анна.
— … этой ночью упомянутой Немайн предстоит пройти испытание.
Сначала показалось — не случилось ничего страшного. Тем более, всё шло как при успехе — из дверей — без охраны — вышла Немайн, дружески беседовали два епископа. Но вот свидетели настороженные и пасмурные. А ирландец направился сразу к Анне.
— Дочь моя, ты приняла желаемое за действительное. Мы все приняли желаемое за действительное. Чуда не было. Всего лишь нечто странное. Осталось только узнать, что именно. А сидха — хорошая девочка. Очень. Хотя и совершенно ничего не смыслит в церковных делах.
Вот тогда ведьме захотелось взвыть. Как она старалась — работала по-чёрному, без трав, отваров и заговоров, одними намёками, слухами, иногда помогая правильным людям завести правильный разговор. Всё ради того, чтобы обеспечить своё положение и положение своих детей. А сидха… Стоит себе, что-то обсуждает с лекаревыми отпрысками. Мальчишка сияет как второе солнышко и подпрыгивает от нетерпения. Альма застенчиво улыбается. Глаза бы не смотрели… Но вот ушастая закончила разговор. И направляется прямо к ней. Хочет поговорить с Теодором? Нет, епископу только кланяется. А говорить будет с ней, с Анной!
Вегеций, при всех недостатках, оказался практически полезным чтением. Кер-Мирддин был построен во времена, когда римская инженерная школа не совсем ушла в небытие. И школа эта предписывала создание в крепости скрытого выхода вблизи реки. А то, что дышала на ладан, давало изрядную надежду, что выход окажется книжно-типовым. Так и получилось. Продолбленный в песчанике ход не был даже замаскирован. Хотя зная, где искать, Немайн его все равно бы обнаружила. А тут — ржавая железная решетка. Все на виду. Видимо, последние переоборудования укреплений пришлись на вовсе тёмные времена. Те самые, когда света разума уже нет, а варварская сноровка ещё не воспиталась.
Очень пригодилось ночное зрение. Дорога отлилась в памяти при свете дня — ночью казалась краше, но узнавалась легко. Чуть-чуть мешали отблески факелов из-за спины — но во всей немаленькой процессии, шагавшей вслед за Немайн, эльфийских глаз не водилось. Не разбивать же ноги добрым людям в кромешной мгле о камни и корни! То, что в ночной атаке главное — скрытность, проблема сидхи.
Судебный эксперимент начался. Приводить новых викингов горожане сочли нецелесообразным. Речь изначально зашла о королевских рыцарях, но тут встрял Лорн и в качестве вражеского войска предложил подростков. Тех, кому ещё рано состоять в ополчении. Как раз набралось четыре десятка. Тех, кого матери отпустили. Армию возглавил Тристан. Которому охотно подчинились парни на два-три года старше, и две младшие старшие сестры сидхи… Клирик подумал-подумал, и поступил точно так же. Торжественно провозгласил ученика ярлом, и на одном колене присягнул этой ночью быть проводником и советником.
Зато теперь чувствовал себя сущим гаммельнским крысоловом — но таков уж вышел уговор: город честно поднимает перед ночным штурмом на стены ополчение. А врагов изображает вот эта весёлая команда Тристана. Всё равно биться всерьёз никто не намерен. А в качестве фишек в тактической игре сойдут и дети. Заодно развлекутся: завтра Лугнасад. Анну Клирик зазвал для очистки совести. В качестве лекарки. Не рискнул выводить большую группу детей без медицинской помощи. Ведьма откручиваться не стала. Посмотреть на сидху в действии, да ещё под гарантию безопасности — полезно и интересно.
Шесть стражников с белыми повязками на рукавах — посредники. Их дело — сопровождать «викингов» да определять исход стычек при встрече с защитниками города. Католический епископ — эксперт в области сверхъестественного. Он же — главный зритель. Теодор в фарсе участвовать не захотел. Зато коменданта порадовал, напомнил, что для сидхи ходить сквозь камень и землю столь же естественно, как для птицы летать, а для рыбы — дышать водой. Поэтому любая попытка держать стены поверху — обречена. Ещё с отрядом шёл оснащённый белой повязкой Харальд — как эксперт по северным варварам. Вот прямо сейчас, подробно объясняет ребятне, почему норманны не полезли в город ночью: рискованно. Когда кровь не понарошку, да без сидхи. Ночь — штука подлая. Ночью решает случай. Днём — сила и доблесть. Ну кто же знал, что в гарнизоне целая богиня?
Вот и пришли. Приметная желтоватая скала, перевитая плющом. Внизу подмигивает холодными блёстками река. Немайн видела вход в подземелье уже не в первый раз, но уши всё равно дернулись. Будь во главе норманнов более образованный человек… Да оно так и будет — столетия спустя, после Гастингса. Вильгельм Бастард снесет укрепления саксов — вместе с защитниками — и поставит замки совсем другого типа. А потом займется здешними жителями. И старые римские стены его тоже не остановят.
За плечом кашлянул Дионисий. Немайн потрясла холодные, шелушащиеся окалиной прутья. Шатаются, но не поддаются? Стражники рванулись на помощь. Немайн раскинула руки, прикрыв решётку собой.
— Чистота опыта, — сказала, — превыше всего.
Город падет. И никаких пушек или катапульт. Правда, одна высокая технология всё же есть — Немайн вшила в рясу карманы. Насколько красиво получилось — вопрос второй. Главное — удобно. Сейчас в кармане лежит кошмарное устройство из выданных Сущностью. Но его время не пришло. Войско — а главное, его вождь, должны попробовать борьбу и победу на зуб.
— Ярл Тристан, дело за тобой. Этот подземный ход заканчивается в центре Кер-Мирддина.
Тристан изучил препятствие. Потом — рыжие от ржавчины руки.
— Последние прутья сидят крепче. Видимо, склон их прикрывал от дождей. Ещё — потом их надо отдать мэтру Лорну. Это железо хорошо соржавело!
Камбрийцы верили, что сохранившаяся часть хорошо соржавевшей вещи выше качеством, чем свежее железо. И были в чём-то правы. Могли же встречаться неоднородности состава, какие-то полезные примеси. Лорн, например, специально зарывал железные бруски в землю на несколько месяцев. Поржаветь. И брал за оружие из проверенного ржой металла куда дороже. Поговаривали, что у него и на несколько лет закладки есть.
— Вырвать сможешь? — поинтересовался Харальд, — Я ж тут для того и есть. Чтобы доказывать, что может взрослый воин. Настоящий воин.
— Один нет. А вместе… Леди Немайн, ты верёвку для этого прихватила?
— И для этого тоже. Держи.
— Тогда затруднение не сложней гнилого зуба. Отец таким и не занимается, к цирюльнику отсылает, — Тристан затянул на одном из прутьев узел, — Ну что, викинги, вырвем зуб?
Викинги-недоросли охотно ухватились за верёвку. Хорошая штука — лён. Прут выскочил легко — не случилось даже кучи-малы, все устояли на ногах.
Харальд расплылся в улыбке:
— Я бы вырвал эту прутину пальцем. Но — хорошая ребятня. Стайная. Волчата!
Второй прут пошёл так же легко. Третий потребовал за себя виру — падение на спины и кучу-малу. Трогать четвёртый смысла не имело: проход получился достаточно широкий.
— И пала стена до основания своего, — продекламировала Немайн, имея в виду Иерихон. Заучивание Библии наизусть не прошло даром, — Варварское войско, за мной сразу не лезьте! Сперва покажу проход епископу. Ну и с факелом пусть будет кто-нибудь.
Строили римляне на совесть, не пожалев каменной кладки. Внутри хода сухо, прохладно — и очень темно. Светлая эльфийка всё-таки не драу, в полной темноте ничего не различит. Лезть же в древнюю темноту на ощупь — не самое благоразумное поведение. Клирик представил себе реакцию камбрийцев на чернокожую и серебрянноволосую девушку. Во-первых, безусловно злая нечисть. Во-вторых, прототип, шотландские трау, размножаются, исключительно похищая себе жён с поверхности. Девочек у них не рождается никогда. Увидев такую непонятку, камбрийцы бы, возможно, и не пристукнули её сразу. Но связываться поостереглись точно. А ведь поначалу он видел свою аватару именно драу. Помешала общая злобность расы. Добрый или нейтральный тёмный эльф — настолько редкое исключение, что отыгрывать его — дурной тон. А втираться в душу напарнице в шкуре противной злючки немного трудновато!
Похихикивая, Клирик разглядывал чёрный от факельной копоти свод. Кладка прочная. Конечно, что случится за две недели с ходом, простоявшим сотни две лет? Но, прежде чем вести в подземелье детей, следовало убедиться в полной безопасности. А вот факелы в держатели он страже насовать не позволил. Темнота — это романтика! Теснота холодного камня вокруг, ариаднова нить страховки, и факел непременно в руке… Чтобы пламя дрожало и колебалось. Опять же, много факелов быстро выжрут кислород.
Наконец — дверь. Старый римский замок. Вполне исправный. Тщательно промазан салом самой Немайн. Как он скрипел две недели назад! Теперь только тихо пощёлкивает под извлечённой из кармана отмычкой.
— Интересно, где мы выйдем? — неискренне гадал Клирик, корпя над кошмарным железным устройством. Не пронаблюдав в действии универсальный открыватель, епископ принял бы его за инструмент палача, — Должен быть центр города, подвал какого-нибудь из значимых зданий… Готово.
Прежде, чем Немайн открыла дверь, епископ остановил её руку.
— Учёная дочь моя, осталось выяснить один вопрос. У всякой мудрости должен быть источник…
— Для этого нам понадобится немного воска…
Пальцы сломанной руки сохранили достаточно силы и подвижности, чтобы сдёрнуть кольцо с правой. Осталась чуть нагреть кольцо в пламени факела — а отнять слепок от камня смог и сам Дионисий. Сицилиец прочитал надпись. На родном греческом. "Пресвятая Богородица, сохрани и помилуй Августину-Ираклию, Августу".
— Я выбрала себе другую судьбу, — сказала коронованная базилисса, смешно дёрнув ушами, — Но прочитанные книги забывать не собираюсь. Вегеций, Витрувий, Прокопий Кесарийский, Маврикий…
Епископ понял немного больше, чем сказал — и собирался сказать — Клирик. Разница мировосприятия — инженер старается сказать ровно сколько надо, дипломат — меньше, а политик — больше. Дионисий счёл Немайн политиком. Уровнем выше себя. Хотя бы потому, что, вжившись в образ сидхи, Августина-Ираклия должна была отказаться ото лжи. От самой заметной, привычной, непроизвольной, свойственной человеку как дыхание. Но сидхи-то не лгут.
Базилисса-сидха. Валлийские сказки и суеверия вдруг обернулись тенью умирающей Империи. Великие воители, не оскверняющие уст ложью, но позволяющие умолчание. Великие торговцы, великие строители, великие врачеватели. Они гибли в боях против варваров — но выставляли на поля битв новые поколения с упорством истинно великой державы. Народ холмов? Семи холмов Рима! Разумеется, в сказочном мировосприятии варваров. Да и легенды о странном облике, и манера валлийских рыцарей вести бой — не след ли последней сарматской алы? Сицилиец смотрел на сидху-базилиссу — а перед глазами стояла кардинальская шапка, отбрасывающая тень папской тиары. Но вести об этом разговор… не сейчас. И хорошо всё взвесив. Сейчас же стоило думать о приговоре. И о душе подсудимой. Пусть Дионисий в первую очередь политик. Епископ он тоже годный. А умение читать в душах полезно и тем, и тем.
Скрипит дверь, упирается в зад святого Давида. Какой там подвал! Церковь. Пустой и гулкий неф. Лунный свет играет в витражах — днём царствие небесное, ночью — волшебная сказка. Стражи не видно — отозвана на более важные объекты. К извинению комеданта, про ход он понятия не имеет. И король не знает. В которой из многих усобных замятен секрет потеряли — не важно. Важно, что город можно взять без боя, изнутри.
Немайн осторожно выглянула в щёлку между створками тяжеленых дверей.
— Взгляни, владыка Дионисий.
Епископ взглянул. И признал — картина внушительная. Одно дело — наблюдать факельное шествие днём, другое — ночью. То, что для Клирика просто «здорово», для Дионисия обернулось картиной кромешного ада.
Сэр Эдгар оказался одним из немногих, кто принял судебную игру совершенно всерьёз. Поднял ополчение — не на стены, но сгрудил с внутренней их стороны. По улицам скакали — кони в городской ограде случались только во время войны — рыцарские патрули. И факелы, факелы, факелы. Ночь днём не стала, обратилась в деловитое яркое пекло! Одна беда — от церкви до дома короля и казны — через площадь.
Тристану под землёй понравилось. Отвязывая страховочную верёвку от пояса, в последний раз напомнил задания. Осенило.
— Учитель, ты точно не пойдёшь с нами?
— Я сейчас проводник, и только.
— Так может, одолжишь Альме свою накидку? Она толстая, но ночью да внезапно — за тебя сойдёт. Накидка — не серое платье. Налезет.
Альма даже на толстую не обиделась — побыть сидхой заманчивее. К тому же ей доверили отряд, идущий к воротам! Скрип тяжелых створок. Стены Кер-Мирддина не удержали враждебного войска. Начинаются резня, насилие и разграбление.
А в церкви тихо и умиротворённо. Старые римские камни радостно впитывают шум, так похожий на учебную суету римского форта. Без пелерины августа выглядит совсем ребёнком. Хотя ей должно быть… Да, девятнадцать лет. Для замужества в самый раз. А до совершеннолетия почти год. Править должен опекун. А трактирщик и не знает, что формально является регентом Римской империи!
— Скажи, Августина, почему ты не захотела передать славу победы Господу нашему? Не из-за гордыни же… Тогда бы ты не пряталась.
— Не хочу быть святой. Ещё меньше, чем императрицей. Так что не зови меня Августиной! Пойми, мне пока нужно всего-навсего — обеспечить себе жизнь. Небольшой уютный статус. Даже если мне предназначены великие свершения — сначала создам условия для работы. А потом начну творить. Великие дела. Малые дела. Какие уж выйдет. Совсем растением на грядке не буду. Скучно. Но и поленом в огонь — не желаю.
— Да с чего ты взяла, что тебя канонизировали бы! Глупости. В Риме не дураки сидят. Подтвердили б ещё одно чудо святого Давида. Да ему из-за одного имени поддержать слабого в праведном бою положено. И я не желаю звать тебя, тем более в церкви, языческой кличкой. Августина — хорошее христианское имя. Твоё имя.
— Пусть будет моё… — про инквизицию Клирик рассказывать не стал. А то вдруг сразу учредят, — Но я и не говорю об официальной канонизации. Репутация святой… Или хотя бы официальной праведницы, приводимой в пример. Я к такому не готова. А святому Давиду хватит и своей славы. Опять же, получится ложь. Знаешь, преосвященный, я ведь сидха. А сидхи и правда не лгут. Не потому что не могут. А вот пошла за этим народом такая слава, которую лучше сохранить. И если ею рисковать, то ради чего-то очень большого. Кстати, не скажешь, для чего были все подковырки?
— Надо же проверить душу той, что взялась переводить Писание.
— Возможно и надо, но стоило ли это делать, когда она дрожит за свою голову?
— Конечно. Тогда это проще всего. Позволь и ответный вопрос — а для чего была та девочка. Похожая на тебя.
— Не знаю. Кажется, кто-то третий решил сыграть — то ли за меня, то ли против. Зависит от глубины замысла. Но свидетелей это могло как настроить в мою пользу, так и разозлить… Кстати, преосвященный, обрати внимание — эта базилика построена всего столетие назад. Через полтораста лет после того, как ушли легионы. До этого здесь стояла деревянная церковь. Но скажи — что-нибудь отличает её от церквей римской постройки?
Немайн обвела пространство рукой. Расписной — не мозаичный — купол. Но фрески получше, чем в Помпеях. Витражи — собственного стекла. Оставшиеся от старой церкви статуи святых. Дерево, не мрамор. Но резьба искусная. А вот Анна стоит перед крестом с огамическими надписями.
— Этот воздвигнут до Христа, — сообщает Анна, — на нём написано: под сим крестом лежит великий друид и пророк Амхэйргин. Князь Испании, победитель богов. И год. Раньше основания Рима! Наверное, это первый из кельтских крестов.
— Великий друид и пророк? Возможно, он знал. Многие пророки предсказывали приход мессии, — епископ пожал плечами. У каждого народа есть свои древности. И пусть они служат Церкви.
— Огама… А я про неё и забыла… — Немайн заговорила достаточно громко, но ни к кому не обращаясь, — Да это же основа ТРИЗа — возложить на систему функции другой системы! Спрашивается: зачем нам лесопилка, если уже есть ткацкие станки? Сколько у нас букв? И цифр… Значит, шестнадцать разрядов…
— Дочь моя, ты можешь объясняться понятно? Видишь ли, в светских науках я преуспел много менее тебя.
— Не обращайте внимания, преосвященный, я говорю вслух, не обращаясь к тебе, а формализуя мысли… Кстати, вот так и выглядит "сила сидхов" при самом зарождении. Впрочем, попробую понятно. У нас тут проблема с бумагой. Пергамента уже не хватает. Мне. На торговые документы. А я хочу книги издавать. Писцы работают медленно. Но — взгляни на огамический шрифт! Длинные и короткие зарубки, и больше ничего! Это удобно для высекания на дереве. И на камне. Дерево и камень материалы хорошие. Долговечные. Но объёмные и тяжёлые, и работать с ними нелегко. Недавно я видела ткацкий станок Элейн. И тогда подумала — а почему не выткать? Обычные буквы выткать трудно, но что есть вообще буква? Знак! Знак можно и поменять! Если мы возьмём нити двух цветов, мы можем легко выткать огаму. И можно придумать ещё более простые знаки. Вот идёт уток. Два утка: один с цветной нитью, другой с белой. И каждая нить основы может быть перехвачена либо цветной нитью, либо белой. Как это сделать технически — ещё подумаю. Главное — получаем двоичный код. Это, преосвященный, как бы «да» и «нет». А иначе и нельзя, прочее от лукавого, так? И только из этих «да» и «нет» мы можем составить любые смыслы. Скажем, все латинские буквы. И оставим знаки для восьми чисел. Меньше неудобно.
— Почему меньше неудобно? — неожиданно подыграл Дионисий.
— Смотри владыка: в римской записи есть палка для единицы, галка для пяти, косой крест для десяти, есть знаки для пятидесяти, ста, пятисот, тысячи… И посмотри на громоздкость записи! Чем меньше условных знаков, тем больше писать. Шутка в том, что мы любые наши знаки передадим через два! И сами знаки тоже будут понятны! Числовые, по крайней мере.
Дионисию стало казаться, что либо Августина-Немайн настоящая ведьма, либо Ираклий с Мартиной породили существо, полностью соответствующее императорскому титулу. Могущественное, вечное, святое. И очень не хотящее быть царицей!
— Итак, — Клирика несло, — всего шестьдесят четыре нити основы. Это мало! Получится узкая лента. Значит, буквы пойдут одна за другой, а не друг под другом. И всё это будет очень мелко. Ну и хорошо, это минимальный кегль, остальные будут кратные: на сто двадцать восемь нитей основы, на двести пятьдесят шесть — и так каждый раз умножая на два. Получится, кстати, ещё и очень красивый орнамент. Вроде белорусского. Это в верховьях Борисфена такие славяне живут, — пояснил, увидев угасание смысла в глазах Дионисия, — вот. Как тебе понравится, если здешние девицы начнут украшать себя не изображениями животных, кстати, непохожими, а цитатами из Писания?
— Особенно на срамных местах, — буркнул Дионисий.
— Там воспретим, или вставим тексты попроще, — Немайн зашлась смехом-кашлем-карканьем. Вот и всего оборотничества в ворону! — Теперь как поставить на поток. Нужно, чтоб разом работало несколько станков, и каждый повторял нужные движения. Или один — но по программе. Без ткача. Стоп. А ведь это возможно! Движения ткача повторяющиеся, даже сложные, можно задать как в музыкальной шкатулке. Помнишь орган Герона Александрийского?
Епископ смотрел куда-то внутрь себя.
— Ладно, — сказал Клирик, — механика тебе не интересна, да? А вот Анне, кажется, интересна. В общем, я с ней ещё побеседую. Слушатели очень помогают мышлению, знаешь ли. Заодно слазим на колокольню. Кер-Мирддин с высоты, ночью… Должно быть красиво.
Анна позволила себя увлечь наверх. Чего ждать — не знала. Было уже всё равно. Жизнь не удалась, последний шанс убит. С тем, что сидха сильнее, и бороться смысла нет — Анна смирилась.
Внизу пестрел огнями город. Шум. Военно-весёлый.
— Не дошло б до пожара, — в голосе Немайн сквозила искренняя озабоченность, — насчёт же моей силы. Ты то — поняла?
Анна марионеточно кивнула. К чему вообще этот разговор? Поиздеваться? Вороны любят выклёвывать раненым глаза. Ещё живым. Да и росомахи немногим лучше. Анне захотелось сразу шагнуть через парапет. Вниз. В ад — а куда ж ещё отправляются ведьмы? Но — ответила.
— Ты создала проход. Я так и не поняла, как.
— Значит, не поняла, — фыркнула богиня, — Проход там ещё от римлян.
— Вот именно, — согласилась Анна, — вот именно. Не появился — был всегда… Это и есть — сила богини. Я унижена. Я склоняюсь перед тобой, древняя. Но скажи — что же мне делать теперь?! Руки на себя наложить? Решила ж тебе, мерзавке, помочь, затяла игру с церковным судом. Ведьма! Всё ради того, чтоб ты поскорей своего добилась. Вы ж, боги, кто принял христианство, хотите стать святыми?! Так пожалуйста! Становись! Если бы Церковь вчера признала, что вся твоя сила исходит от Бога… Из колдовства получилось бы чудо! И мне, убогой, было б хорошо. Святая-то чудотворица ведьме хоть и конкурент, да всё ж не прямой. И ученицы твои монашками стали б, не знахарками. Но ты ж безумная сидха. Отреклась от приподнесённой святости. Ведьмой предпочла оказаться! Радуйся, древняя! А мне жить больше незачем…
Клирик сперва обалдел. Потом — не знал, что сказать. И, только уловив начало движения — к падению и смерти, влепил ведьме пощёчину. Чуть кисть не вывернул — но Анну отшвырнуло внутрь, к колоколу. А как припомнил, что Немайн тоже женщина — и второй раз припечатал. Наружной стороной. Рубиновой камеей.
— Первая — от истерики. Вторая — за Альму. Твоя работа, крыса охоты, больная страхом тела рек?
Клирик, того не заметив, воспроизвёл манеру кораблестроителя ругаться кеннингами. Сам оторопел. А ведьме пришлось расшифровывать…
— Ну и пусть сука бешеная, — сказала она тускло, — а ты добренькая? Спасла… Ну, не спрыгну вниз. Так повешусь в уголке. Или утоплюсь. А хочешь — грудь себе отрежу и на трофей подарю? А голову пусть муж отрубит. Я б и сама, так не успею. Только горло перережу… А детей моих сама дави. Я их многому уже научила, подрастут — мстить будут… Хотя раньше с голоду подохнут…
Клирик с неожиданным удовольствием влепил ей ещё одну плюху. Тыльной стороной, по носу. А вот кольцо повернул камнем внутрь. Хорошо, первым ударом лицо в кровь не разорвал.
— Встать, — прошипел, — быстро. Насрать мне на твоих детей, ясно? Личинки, семечки людей… Я таких как жертву не принимала, ягнятами не питалась… Но — хочешь в семью ведьму сидховой школы? Да или нет?
И — ещё пощёчину. Не слишком сильно. Для концентрации внимания. Старый, вполне средневековый приём. Когда свидетелей-простолюдинов нещадно пороли — чтобы запомнили, что нужно. Анну пороть нельзя — ведьма и воительница. А вот когда богиня последней целой рукой в морды, это даже почётно. Анна почему-то рухнула наземь.