Страница:
Миссис Легонтц страдала неврастенией, которая развилась у нее после смерти мужа. Мистер Легонтц работал под землей и умер от кессонной болезни.
То, что она увидела Кота, абсолютно исключалось.
Мэр согласился с репортерами, что это были, возможно, самые страшные волнения в истории Нью-Йорка после беспорядков 1863 года [77].
Прометей обращался к нему из своей водяной ниши, и Эллери чувствовал себя в его компании весьма комфортно.
— Тебя интересует, — начал позолоченный гигант, — каким образом зверь в человеческом облике, которого вы именуете Котом, смог с помощью простого выкрика его прозвища заставить тысячи людей потерять голову и превратиться в стадо испуганных животных.
Я настолько стар, что даже не помню, где родился, за исключением того, что там якобы не было женщин (что я нахожу неубедительным), зато припоминаю, что даровал людям огонь. Если это правда, то я — создатель цивилизации, поэтому считаю себя вправе выступить с пространными комментариями относительно происшедших событий.
Правда состоит в том, что случившееся вчера вечером и прошлой ночью вообще никак не связано с Котом.
Сегодняшний мир напоминает мне те давние времена, когда зарождались религии. Я имею в виду, что современное общество до смешного походит на общество примитивное. Та же самая забота о демократическом правлении, покуда некоторые из вас, заявляя, что находятся в контакте с высшими силами, не идут на все, чтобы дорваться до власти. Вы преклонялись перед именем и происхождением, делаете из людей идолов. Вы держите ваших женщин в золоченой клетке и проявляете к ним необычайное уважение, однако все важные дела предоставляете решать мужчинам. Вы даже вернулись к пищевым табу в вашем преклонении перед диетой и витаминами.
Но самое интересное сходство, — продолжал Прометей, очевидно нечувствительный к рассветному холоду, который заставлял Эллери стучать зубами, как старая тыква стучит высохшими зернами, — заключается в том, как вы реагируете на ваше окружение. Мыслящей единицей служит толпа, а не личность. При этом мыслительные способности толпы, как продемонстрировали недавние прискорбные события, находятся на крайне низком уровне. Вас распирает невежество, а невежество порождает панический страх. Вы боитесь практически всего, но в первую очередь личных контактов с проблемами вашего времени. Поэтому вы с радостью загоняете себя за высокую ограду традиций и позволяете вашим лидерам манипулировать всеми тайнами. Они стоят между вами и ужасом неведомого.
Но иногда жрецы власти вас подводят, и вы внезапно оказываетесь лицом к лицу с неизвестным. Те, которые должны были принести вам спасение и удачу, защитить от тайн жизни и смерти, больше не стоят между вами и жуткой тьмой. Во всем мире магические стены рушатся, оставляя ваши народы парализованными на краю бездны.
При таком положении, — закончил Прометей, — стоит ли удивляться, что один истерический голос, выкрикивающий нелепое прозвище, может побудить тысячи людей спасаться бегством?
Эллери проснулся на скамейке от боли и утреннего солнца, которое било ему в лицо и сверкало на позолоте его наставника. По площади шли люди и носились автомобили. Ему казалось, что кто-то создает очень много шума, и он сердито встал. Хриплые возбужденные возгласы доносились с западной стороны.
Мальчишеские голоса, отзывающиеся эхом, словно в ущелье...
Эллери поднялся по ступенькам, перешел дорогу и, хромая, направился в сторону Шестой авеню.
Спешить некуда, думал он. Мальчишки продают некролог КОТ. Сколько мертвых, сколько раненых, на какую сумму причинен ущерб. Читайте об этом в газете!
Нет, спасибо! Уж лучше горячий кофе.
Эллери побрел дальше, пытаясь не думать вообще, но голова пухла от мыслей.
Некролог КОТ. Некролог Кота — в этом что-то есть. Семь трупов...
«Наши желанья растут, когда наше солнце заходит...» [79]
Эллери засмеялся.
Или, как сказал другой бессмертный, «лучше бы мне оставаться в постели».
«Братец Квин, ты выдохся, но тебе придется воскреснуть из мертвых и продолжить охоту на Кота».
Что дальше?
Куда смотреть?
Где искать?
В тени навеса мюзик-холла мальчишка, выпучив глаза, выкрикивая сенсационные новости, упражнял легкие. Куча газет таяла на глазах.
Эллери приготовился перейти Шестую авеню в поисках вожделенной чашки кофе, когда крики мальчишек внезапно обрели для него смысл.
Он полез за монетой, которая обожгла его холодом.
— «Экстра»!
Эллери стоял среди толкающих его прохожих, держа в руках газету.
На первой полосе красовался знакомый Кот, но восьмой хвост у него был уже не в виде вопросительного знака.
Глава 8
То, что она увидела Кота, абсолютно исключалось.
Мэр согласился с репортерами, что это были, возможно, самые страшные волнения в истории Нью-Йорка после беспорядков 1863 года [77].
* * *
Эллери пришел в себя, сидя в полумраке на одной из скамеек Рокфеллер-Плаза. На площади больше никого не было, если не считать статуи Прометея [78]. Холодный нью-йоркский рассвет благотворно влиял на Эллери, уменьшая боль в покрытых ссадинами руках и лице и прочищая затуманенные мозги.Прометей обращался к нему из своей водяной ниши, и Эллери чувствовал себя в его компании весьма комфортно.
— Тебя интересует, — начал позолоченный гигант, — каким образом зверь в человеческом облике, которого вы именуете Котом, смог с помощью простого выкрика его прозвища заставить тысячи людей потерять голову и превратиться в стадо испуганных животных.
Я настолько стар, что даже не помню, где родился, за исключением того, что там якобы не было женщин (что я нахожу неубедительным), зато припоминаю, что даровал людям огонь. Если это правда, то я — создатель цивилизации, поэтому считаю себя вправе выступить с пространными комментариями относительно происшедших событий.
Правда состоит в том, что случившееся вчера вечером и прошлой ночью вообще никак не связано с Котом.
Сегодняшний мир напоминает мне те давние времена, когда зарождались религии. Я имею в виду, что современное общество до смешного походит на общество примитивное. Та же самая забота о демократическом правлении, покуда некоторые из вас, заявляя, что находятся в контакте с высшими силами, не идут на все, чтобы дорваться до власти. Вы преклонялись перед именем и происхождением, делаете из людей идолов. Вы держите ваших женщин в золоченой клетке и проявляете к ним необычайное уважение, однако все важные дела предоставляете решать мужчинам. Вы даже вернулись к пищевым табу в вашем преклонении перед диетой и витаминами.
Но самое интересное сходство, — продолжал Прометей, очевидно нечувствительный к рассветному холоду, который заставлял Эллери стучать зубами, как старая тыква стучит высохшими зернами, — заключается в том, как вы реагируете на ваше окружение. Мыслящей единицей служит толпа, а не личность. При этом мыслительные способности толпы, как продемонстрировали недавние прискорбные события, находятся на крайне низком уровне. Вас распирает невежество, а невежество порождает панический страх. Вы боитесь практически всего, но в первую очередь личных контактов с проблемами вашего времени. Поэтому вы с радостью загоняете себя за высокую ограду традиций и позволяете вашим лидерам манипулировать всеми тайнами. Они стоят между вами и ужасом неведомого.
Но иногда жрецы власти вас подводят, и вы внезапно оказываетесь лицом к лицу с неизвестным. Те, которые должны были принести вам спасение и удачу, защитить от тайн жизни и смерти, больше не стоят между вами и жуткой тьмой. Во всем мире магические стены рушатся, оставляя ваши народы парализованными на краю бездны.
При таком положении, — закончил Прометей, — стоит ли удивляться, что один истерический голос, выкрикивающий нелепое прозвище, может побудить тысячи людей спасаться бегством?
Эллери проснулся на скамейке от боли и утреннего солнца, которое било ему в лицо и сверкало на позолоте его наставника. По площади шли люди и носились автомобили. Ему казалось, что кто-то создает очень много шума, и он сердито встал. Хриплые возбужденные возгласы доносились с западной стороны.
Мальчишеские голоса, отзывающиеся эхом, словно в ущелье...
Эллери поднялся по ступенькам, перешел дорогу и, хромая, направился в сторону Шестой авеню.
Спешить некуда, думал он. Мальчишки продают некролог КОТ. Сколько мертвых, сколько раненых, на какую сумму причинен ущерб. Читайте об этом в газете!
Нет, спасибо! Уж лучше горячий кофе.
Эллери побрел дальше, пытаясь не думать вообще, но голова пухла от мыслей.
Некролог КОТ. Некролог Кота — в этом что-то есть. Семь трупов...
«Наши желанья растут, когда наше солнце заходит...» [79]
Эллери засмеялся.
Или, как сказал другой бессмертный, «лучше бы мне оставаться в постели».
«Братец Квин, ты выдохся, но тебе придется воскреснуть из мертвых и продолжить охоту на Кота».
Что дальше?
Куда смотреть?
Где искать?
В тени навеса мюзик-холла мальчишка, выпучив глаза, выкрикивая сенсационные новости, упражнял легкие. Куча газет таяла на глазах.
Эллери приготовился перейти Шестую авеню в поисках вожделенной чашки кофе, когда крики мальчишек внезапно обрели для него смысл.
Он полез за монетой, которая обожгла его холодом.
— «Экстра»!
Эллери стоял среди толкающих его прохожих, держа в руках газету.
На первой полосе красовался знакомый Кот, но восьмой хвост у него был уже не в виде вопросительного знака.
Глава 8
Ее звали Стелла Петрукки. Она жила с семьей на Томпсон-стрит, менее чем в полумиле от Вашингтон-сквер. Ей было двадцать два года; она была итальянского происхождения и римско-католического вероисповедания.
Почти пять лет Стелла Петрукки работала стенографисткой в адвокатской конторе на углу Мэдисон-авеню и Сороковой улицы.
Ее отец жил в Соединенных Штатах сорок пять лет. Он прибыл из Ливорно и занимался оптовой торговлей рыбой на Фултонском рынке. Мать Стеллы также была родом из провинции Тоскана.
Стелла была шестой из семи детей. Один из трех ее братьев был священником, а двое занимались бизнесом вместе с Джорджем Петрукки. Из трех сестер старшая была монахиней кармелитского ордена [80], другая вышла замуж за итальянского импортера сыра и оливкового масла, третья училась в колледже Хантера в Нью-Йорке. Все дети Петрукки, кроме старшего — священника, — родились в Нью-Йорке.
Сначала решили, что Стелла пала жертвой беспорядков в районе «Метрополь-Холла», которую не заметили во время уборки улиц. Но когда ее голову приподняли, откинув спутанные черные волосы, то обнаружили обмотанный вокруг шеи шелковый шнур — фирменный знак Кота.
Пятеро патрульных наткнулись на труп Стеллы в полутора кварталах от «Метрополь-Холла» как раз в то время, когда мэр передавал репортерам статистические данные происшедшей бойни. Тело лежало на асфальте в переулке между двумя магазинами, в десяти футах от тротуара Восьмой авеню.
Медицинский эксперт установил, что ее задушили незадолго до полуночи.
Опознание произвели отец Петрукки и замужняя сестра, миссис Тереза Баскалоне. Мистер и миссис Джордж Петрукки лишились сознания, когда им сообщили о трагедии.
Приятеля Стеллы, Хауарда Уитэкера, тридцати двух лет, проживающего в меблированных комнатах на Западной Четвертой улице, подробно допросили.
Уитэкер был высоким худощавым брюнетом с близко посаженными черными глазами, острыми скулами и мозолистыми руками. Он выглядел гораздо старше своего возраста.
Его профессия — «непризнанный поэт», заявил Уитэкер. Однако под нажимом он признал, что работает в кафетерии на Гринвич-авеню.
Уитэкер сообщил, что знал Стеллу Петрукки шестнадцать месяцев. Они познакомились в кафетерии позапрошлой весной, куда она заглянула со своим спутником в два часа ночи. Спутник, «троглодит из Бронкса с нарисованными от руки русалками на галстуке», начал издеваться над северозападным произношением официанта. Уитэкер взял с прилавка печеное яблоко и запихнул его парню в рот. После этого Стелла начала заглядывать в кафетерий почти каждый вечер, и они подружились.
Уитэкер с возмущением отрицал, что у него была связь с девушкой. Когда вопросы по этому поводу стали настойчивыми, он разбушевался, и его пришлось утихомирить.
— У нее была простая и чистая душа! — кричал он. — Мне и в голову не приходило заниматься с ней любовью!
О себе Уитэкер рассказывал неохотно. Он был родом из Битрис в штате Небраска. Его родители были фермерами, а прадед-шотландец приехал в 1829 году из Кентукки с группой кэмбеллитов [81]. В жилах семьи текла кровь индейцев-пауни, а также чешская и датская. Дома Уитэкер посещал церковь Апостолов Христа.
Он окончил университет Небраски. В начале войны его зачислили во флот.
— Плюхнулся в Тихий океан, когда в нас врезался камикадзе. У меня до сих пор иногда звенит в ушах. Это здорово повлияло на мою поэзию.
После войны, заскучав в Битрис, Уитэкер перебрался и Нью-Йорк «на денежки моего брата Даггина, считавшего меня величайшим поэтом округа Гейдж в Небраске».
Единственным его опубликованным произведением после прибытия в Нью-Йорк два года назад было стихотворение «Зерно в коралле», напечатанное в «Виллиджер» — газете Гринвич-Виллидж — весной 1947 года. В доказательство Уитэкер предъявил грязную газетную вырезку.
— Теперь мой брат Даггин знает, что я не второй Джон Нейхардт [82]. Но я получил одобрение поэтов Гринвич-Виллидж, а Стелла мною восхищалась. В три часа ночи у нас в кафетерии происходили регулярные чтения стихов. Я жил по-спартански, но сносно. Смерть Стеллы Петрукки оставила пустоту в моем сердце. Она была милым ребенком, хотя и с полным отсутствием мозговых клеток в голове.
Уитэкер с негодованием отрицал, что брал у нее деньги.
Касаясь событий вечера 22 сентября, Уитэкер заявил, что ночь с четверга на пятницу у него была свободной, поэтому он встретил Стеллу возле ее офиса, чтобы повести на массовый митинг в «Метрополь-Холле».
— Уже некоторое время в моей голове формировалось стихотворение о Коте, — объяснил он. — Поэтому мне было необходимо там присутствовать. Стелла всегда с нетерпением ждала четверга, чтобы вечером отправиться со мной куда-нибудь.
Они походили по городу, зашли в макаронную, принадлежащую кузену отца Стеллы.
— Я обсуждал с мистером Феррикванки движение команд отпора террору, и мы оба с удивлением заметили, что эта тема нервирует Стеллу. Иньяцио сказал, что мы не должны идти на митинг, если Стелла так волнуется, и я предложил, что пойду один, но Стелла заявила, что тоже пойдет, так как хорошо, что хоть кто-то пытается прекратить эти убийства. Она сказала, что каждый вечер молит Деву Марию о безопасности ее близких и друзей.
Им удалось проникнуть в «Метрополь-Холл» и найти места впереди.
— Когда началась паника, мы со Стеллой пытались держаться вместе, но чертово стадо нас разделило. Последний раз я видел ее живой, когда ее уносила за собой толпа психов. Она что-то кричала мне, но я не расслышал.
Уитэкер дешево отделался несколькими синяками и оторванным карманом.
— Я прятался вместе с несколькими людьми в подъезде напротив «Метрополь-Холла», чтобы избежать давки. Когда худшее было позади, я начал искать Стеллу. Среди мертвых и раненых в здании ее не оказалось, поэтому я стал искать на Восьмой авеню, боковых улицах, Бродвее. Я бродил всю ночь.
Уитэкера спросили, почему он не звонил Петрукки — семья не спала всю ночь, волнуясь из-за того, что Стелла не пришла домой. Они не знали, что у нее назначено свидание с Уитэкером.
— В том-то и дело, что они не знали обо мне. Стелла считала, что так будет лучше. Она сказала, что они закоренелые католики и если узнают, что она проводит время с парнем, не принадлежащим к католической церкви, то поднимут жуткий скандал. Стелла не возражала, чтобы кузен ее отца, Иньяцио Феррикванки, знал о нас, так как он был антипапистом, и никто в семействе Петрукки не желал иметь с ним ничего общего.
В половине восьмого утра Уитэкер вернулся в «Метрополь-Холл» для очередной проверки, намереваясь позвонить Петрукки, «несмотря на их религиозную щепетильность», если Стелла и на сей раз не найдется. При первом же вопросе его задержала полиция.
— Должно быть, я ночью проходил мимо этого переулка дюжину раз, — сказал Хауард Уитэкер. — Но было темно, да и откуда я мог знать, что Стелла лежит там?
Уитэкер был задержан «для дальнейших расспросов».
— Нет, — ответил репортерам инспектор Квин, — у нас нет против него абсолютно ничего. Просто мы хотим проверить его показания и все прочее. — Слова «все прочее» были справедливо расценены прессой как относящиеся к недавним событиям и несколько странным манерам, внешности и речи друга Стеллы Петрукки.
Медицинский осмотр трупа не обнаружил признаков изнасилования или попытки изнасилования.
Сумочка девушки исчезла, но впоследствии ее нашли с нетронутым содержимым среди хлама, разбросанного в «Метрополь-Холле». Золотой медальон на цепочке остался на шее Стеллы.
Шнур был из знакомого индийского шелка оранжево-розового цвета. Как и в предыдущих случаях, он был завязан на шее сзади. Лабораторное обследование шнура не выявило ничего значительного.
Не вызывало сомнений, что Стелла Петрукки нашла убежище в переулке после того, как толпа вынесла ее из «Метрополь-Холла» на улицу. Но поджидал ли ее Кот в переулке, вошел туда вместе с ней или следом за ней, невозможно было установить.
Вероятно, Стелла ничего не подозревала, пока не почувствовала шнур на своей шее. Она могла войти в переулок по приглашению Кота, надеясь, что он защитит ее от толпы. Как обычно, убийца не оставил никаких следов.
Эллери склонился над кроватью и слегка встряхнул Селесту.
Она широко открыла глаза.
— С вами все в порядке?
Селеста вздрогнула:
— Никогда больше так не делайте! Я подумала, что это Кот.
— А как Джимми?
— С ним все благополучно.
Эллери присел на край кровати, снова чувствуя назойливую пульсацию в затылке.
— Я часто мечтал о подобной ситуации, — сказал он, потирая его.
— Какой? — Селеста вытянула под одеялом длинные ноги и простонала: — У меня все тело болит!
— Знаю, — промолвил Эллери. — Нечто вроде этого происходило на рисунке Питера Арно [83].
— Что-что? — сонно переспросила Селеста. — Какой сейчас день?
Ее черные волосы весьма поэтично разметались на подушке.
— Увы, — вздохнул Эллери, — усталость — враг поэзии.
— Вы выглядите так, словно вот-вот развалитесь. С вами-то все в порядке?
— Будет, как только я посплю.
— Простите! — Селеста завернулась в одеяло и быстро села. — Я еще не вполне проснулась. Э-э... я не... Я хотела сказать, что не могла рыться у вас в комоде в поисках пижамы...
— Наглец! — послышался суровый голос. — Что вы пристаете к неодетой девушке?
— Джимми! — радостно воскликнула Селеста. Джимми Маккелл стоял в дверях спальни, прижимая к себе одной рукой большой, таинственно выглядевший бумажный пакет.
— Вижу, Маккелл, вы целы и невредимы, — заметил Эллери.
— Вы как будто тоже.
Они усмехнулись, глядя друг на друга. На Джимми были любимый спортивный пиджак Эллери и его новый галстук.
— Мои пиджак и галстук с меня сорвали, — объяснил Джимми. — Как себя чувствуем, девушка?
— Как Сентябрьское утро [84]на собрании Американского легиона [85]. Не будете ли вы оба любезны выйти в соседнюю комнату?
В гостиной Джимми нахмурился:
— Вы выглядите побежденным. Что там с этой девицей Петрукки?
— О, вы уже об этом знаете?
— Слышал утром по вашему радио. — Джимми поставил пакет.
— Что там у вас?
— Сухари и пеммикан [86]. Ваша кладовая опустошена. Кстати, вы что-нибудь ели?
— Нет.
— Мы тоже. Эй, Селеста! — крикнул Джимми. — Перестаньте возиться с одеждой и сообразите нам что-нибудь на завтрак.
Селеста засмеялась в спальне Эллери.
— Вы двое что-то уж очень веселые, — заметил Эллери, опускаясь в кресло.
— Забавно, как это иногда действует. — Джимми тоже рассмеялся. — Побывав в такой переделке, как это ночное фанданго, ощущаешь свою неопытность. Я-то думал, что в Тихом океане повидал абсолютно все, — оказывается, нет. Конечно, на войне убивают, но организованно. Ты носишь форму, держишь в руках винтовку, получаешь приказы и убиваешь, либо убивают тебя, но по правилам. А прошлой ночью люди дрались когтями и зубами, раздевая друг друга догола. Полный распад: каннибал из твоего же племени — твой враг. Ладно, хорошо, что остались в живых.
— А вот и Селеста, — сказал Эллери.
Вид у девушки был довольно жалкий, и, хотя Селеста почистила одежду и зашпилила дыры булавками, мокрое платье выглядело как застывшая лава. Рваные чулки едва прикрывали исцарапанные ноги.
— Вряд ли у вас дома найдется пара чулок, мистер Квин?
— Откуда? — печально ответил Эллери. — Мы ведь живем вдвоем с отцом.
— Ну, пойду приготовлю вам что-нибудь. — Селеста отправилась с пакетом в кухню.
— Великолепно, а? — Джимми уставился на дверь. — Заметьте, братец Квин, леди даже не извинилась за свой внешний вид.
— Как вам удалось держаться рядом прошлой ночью? — спросил Эллери, закрыв глаза.
— Не приписывайте нам лишних заслуг. — Джимми начал устанавливать откидную крышку стола. — Нам это не удалось.
— Вот как? — Эллери открыл один глаз.
— Нас разбросало в разные стороны, как только я пробрался к ней. Ни Селеста, ни я не помним, как очутились на улице. Мы искали друг друга всю ночь. Около пяти утра я нашел ее, она сидела на ступеньках больницы и рыдала.
Эллери закрыл глаз.
— Как вам приготовить бекон, мистер Квин? — крикнула из кухни Селеста.
Эллери что-то пробормотал.
— Он просит не пережаривать! — ответил за него Джимми. — Что с вами, Эллери?
— Вы остановились на слове «рыдала», — сказал Эллери.
— Все глаза выплакала. Я был тронут. Короче говоря, мы выпили кофе в ночной забегаловке и пошли искать вас, но вы исчезли. Мы подумали, что вы отправились домой, и пошли сюда. В квартире никого не было, поэтому я сказал Селесте: «Он не будет возражать» — и вскарабкался по пожарной лестнице. Для сыщика, Эллери, вы очень беспечны с вашими окнами.
— Продолжайте.
— Не знаю, сумею ли я объяснить, почему мы пришли. Вряд ли мы с Селестой после утренней встречи обменялись хотя бы дюжиной слов. Наверное, мы оба впервые поняли вашу позицию и хотели признаться, что были парой первостатейных идиотов, но не знали, как это сделать. — Джимми вертел в руках ложку. — Это та же война, хотя и в другой форме. Человеческое достоинство тут ничего не значит. Чтобы заниматься этим, приходится ходить по горло в грязи. До прошлой ночи я этого не сознавал, Эллери.
— И я тоже. — Селеста появилась в дверях с куском хлеба в одной руке и ножом в другой.
Должно быть, Пигготт и Джонсон упустили их вчера вечером, подумал Эллери.
— После прошлой ночи мы поняли, что вы были правы.
— В чем, Селеста?
— В том, что подозревали Джимми, меня и кого угодно.
— Очевидно, мы хотели услышать, как вы скажете: «Возвращайтесь — все забыто», — усмехнулся Джимми и снова взялся за ложку.
— Значит, вы поджидали меня здесь?
— Когда мы услышали новости, то поняли, что вас задержало. Я заставил Селесту лечь на вашу кровать — она валилась с ног, — а сам поместился на этом диване. Есть какая-нибудь связь между Стеллой Петрукки и остальными?
— Нет.
— А что насчет этого поэта из фермерской семейки? Как его зовут?
— Уитэкер. — Эллери пожал плечами. — Доктор Казалис вроде бы им заинтересовался, и они собираются тщательно его обследовать.
— Похоже, я никудышный репортер. — Джимми бросил ложку. — Ладно, скажу. Вы хотите использовать нас снова?
— У меня нет для вас поручений, Джимми.
— А для меня? — спросила Селеста.
— И для вас тоже.
— Вы не желаете иметь с нами дело?
— Желаю. Но у меня нет для вас работы. — Эллери встал и полез за сигаретой, но затем махнул рукой. — По правде говоря, я сам не знаю, что делать. Я совершенно выдохся.
Джимми и Селеста обменялись быстрыми взглядами.
— Вы просто-напросто смертельно устали. Все, что вам нужно, — это несколько часов в объятиях Морфея [87]. Кофе, Селеста!
Голос звучал по радио. Инспектор Квин сидел в кресле. Джимми и Селеста разместились на диване среди кучи газет.
— Вы все еще здесь? — обратился к ним Эллери.
Джимми что-то буркнул, опустив на грудь острый подбородок. Селеста неуверенно поглаживала вытянутую голую ногу.
Инспектор выглядел усталым и измученным.
— Папа...
— Слушай!
«...сообщили к вечеру, — продолжал голос. — Короткое замыкание на станции метро «Канал-стрит» вызвало панику — пострадало сорок шесть человек. Поезда с вокзалов Гранд-Сентрал и Пенсильвания отходят с опозданиями от полутора до двух часов. Выезды из центра города забиты несколькими рядами автомобилей вплоть до Гринвич-Виллидж и Уайт-Плейнс. Транспортные пробки заблокировали все дороги Манхэттена в сторону Голландского туннеля, туннеля Авраама Линкольна и моста Джорджа Вашингтона. Власти округа Нассау сообщают, что основные магистрали Лонг-Айленда вышли из-под контроля. Полиция Нью-Джерси, Коннектикута и северной части Нью-Йорка докладывает, что...»
Эллери выключил радио.
— Что происходит? — ошеломленно спросил он. — Война? — Его взгляд скользнул к окнам, словно ожидая увидеть пламенеющее небо.
— Нью-Йорк превратился в Малайский архипелаг, — с усмешкой ответил Джимми. — Амок [88]. Придется заново переписывать книги по психологии. — Он начал вставать, по Селеста удержала его.
— Драки? Паника?
— Вчерашний скандал в «Метрополь-Холле» был только началом, Эллери. — Инспектор еле сдерживал гнев. — Произошла цепная реакция. К тому же убийство Стеллы Петрукки в самый разгар беспорядков сослужило дурную службу. Паника распространяется по всему городу.
— Все бегут, — добавила Селеста.
— Куда?
— Никто не знает. Просто бегут.
— Прямо эпидемия «черной смерти», — сказал Джимми Маккелл. — Мы вернулись в Средние века. Нью-Йорк — очаг эпидемии в Западном полушарии, Эллери. Через две недели здесь можно будет охотиться на гиен.
— Заткнитесь, Маккелл. — Старик оторвал голову от спинки кресла. — Беспорядков в самом деле много, сынок. Драки, ограбления... Особенно скверные дела на Пятой авеню, Восемьдесят шестой улице возле Лексингтон-авеню, Сто двадцать пятой улице, Верхнем Бродвее и в районе Мейден-Лейн. И сотни дорожно-транспортных происшествий. Никогда не видел ничего подобного в Нью-Йорке.
Эллери подошел к окну. Улица была пуста. Где-то выла пожарная сирена. На северо-западе небо полыхало.
— И они говорят... — начала Селеста.
— Кто «они»? — Джимми снова рассмеялся. — Вот почему я сегодня так горжусь тем, что являюсь одним из капилляров системы кровообращения, формирующей общественное мнение. На сей раз мы его действительно сформировали. — Он отшвырнул газету. — Ответственная журналистика и трижды благословенное радио... Старина Рип [89]хочет слышать новости — ведь он проспал историю. Правда ли, что объявлен общегородской карантин? Что все школы закрывают на неопределенный срок? Что цыплята папаши Кникербокера [90]будут эвакуированы в лагеря за пределами города? Что все авиарейсы из Ла Гуардиа, Ньюарка и Айдлфилда отменены? Что Кот предпочитает зеленый сыр?
Эллери молчал.
— К тому же, — продолжал Джимми, — прошли слухи, что мэр подвергся нападению Кота, что теперь ФБР ведет расследование, а не полицейские управления, что фондовая биржа завтра не будет работать — а это факт, так как завтра суббота. — Он выпрямился на диване. — Эллери, я днем побывал в городе. В магазинах сумасшедший дом. Все только и заняты обсуждением слухов. По пути я заглянул домой посмотреть, удалось ли отцу и матери сохранить спокойствие в этом бедламе, и знаете, что я увидел? Швейцара на Парк-авеню, бьющегося в истерике. Братец, это конец света! — Джимми сердито ударил себя по носу. — Этого достаточно, чтобы отказаться от принадлежности к человеческой расе. Ладно, давайте выпьем.
— А как насчет Кота? — спросил отца Эллери.
— Ничего нового.
— Уитэкер?
— Казалис и психиатры возились с ним весь день и, насколько я знаю, все еще возятся. Но они вроде бы никаких отклонений не обнаружили. А мы ничего не нашли в его берлоге на Западной Четвертой улице.
— Неужели я все должен делать сам? — осведомился Джимми, наливая виски. — Тебе не полагается, Селеста.
— Что же будет теперь, инспектор?
— Не знаю, мисс Филлипс, — ответил старик. — И более того, не думаю, что хочу знать. — Он встал. — Эллери, если позвонят из управления, скажи, что я сплю.
Инспектор вышел, шаркая ногами.
— За Кота! — провозгласил Джимми, подняв стакан. — Пускай у него высохнут все потроха!
— Если ты намерен пьянствовать, Джимми, — сказала Селеста, — то я пойду домой. Я все равно собиралась уходить.
Почти пять лет Стелла Петрукки работала стенографисткой в адвокатской конторе на углу Мэдисон-авеню и Сороковой улицы.
Ее отец жил в Соединенных Штатах сорок пять лет. Он прибыл из Ливорно и занимался оптовой торговлей рыбой на Фултонском рынке. Мать Стеллы также была родом из провинции Тоскана.
Стелла была шестой из семи детей. Один из трех ее братьев был священником, а двое занимались бизнесом вместе с Джорджем Петрукки. Из трех сестер старшая была монахиней кармелитского ордена [80], другая вышла замуж за итальянского импортера сыра и оливкового масла, третья училась в колледже Хантера в Нью-Йорке. Все дети Петрукки, кроме старшего — священника, — родились в Нью-Йорке.
Сначала решили, что Стелла пала жертвой беспорядков в районе «Метрополь-Холла», которую не заметили во время уборки улиц. Но когда ее голову приподняли, откинув спутанные черные волосы, то обнаружили обмотанный вокруг шеи шелковый шнур — фирменный знак Кота.
Пятеро патрульных наткнулись на труп Стеллы в полутора кварталах от «Метрополь-Холла» как раз в то время, когда мэр передавал репортерам статистические данные происшедшей бойни. Тело лежало на асфальте в переулке между двумя магазинами, в десяти футах от тротуара Восьмой авеню.
Медицинский эксперт установил, что ее задушили незадолго до полуночи.
Опознание произвели отец Петрукки и замужняя сестра, миссис Тереза Баскалоне. Мистер и миссис Джордж Петрукки лишились сознания, когда им сообщили о трагедии.
Приятеля Стеллы, Хауарда Уитэкера, тридцати двух лет, проживающего в меблированных комнатах на Западной Четвертой улице, подробно допросили.
Уитэкер был высоким худощавым брюнетом с близко посаженными черными глазами, острыми скулами и мозолистыми руками. Он выглядел гораздо старше своего возраста.
Его профессия — «непризнанный поэт», заявил Уитэкер. Однако под нажимом он признал, что работает в кафетерии на Гринвич-авеню.
Уитэкер сообщил, что знал Стеллу Петрукки шестнадцать месяцев. Они познакомились в кафетерии позапрошлой весной, куда она заглянула со своим спутником в два часа ночи. Спутник, «троглодит из Бронкса с нарисованными от руки русалками на галстуке», начал издеваться над северозападным произношением официанта. Уитэкер взял с прилавка печеное яблоко и запихнул его парню в рот. После этого Стелла начала заглядывать в кафетерий почти каждый вечер, и они подружились.
Уитэкер с возмущением отрицал, что у него была связь с девушкой. Когда вопросы по этому поводу стали настойчивыми, он разбушевался, и его пришлось утихомирить.
— У нее была простая и чистая душа! — кричал он. — Мне и в голову не приходило заниматься с ней любовью!
О себе Уитэкер рассказывал неохотно. Он был родом из Битрис в штате Небраска. Его родители были фермерами, а прадед-шотландец приехал в 1829 году из Кентукки с группой кэмбеллитов [81]. В жилах семьи текла кровь индейцев-пауни, а также чешская и датская. Дома Уитэкер посещал церковь Апостолов Христа.
Он окончил университет Небраски. В начале войны его зачислили во флот.
— Плюхнулся в Тихий океан, когда в нас врезался камикадзе. У меня до сих пор иногда звенит в ушах. Это здорово повлияло на мою поэзию.
После войны, заскучав в Битрис, Уитэкер перебрался и Нью-Йорк «на денежки моего брата Даггина, считавшего меня величайшим поэтом округа Гейдж в Небраске».
Единственным его опубликованным произведением после прибытия в Нью-Йорк два года назад было стихотворение «Зерно в коралле», напечатанное в «Виллиджер» — газете Гринвич-Виллидж — весной 1947 года. В доказательство Уитэкер предъявил грязную газетную вырезку.
— Теперь мой брат Даггин знает, что я не второй Джон Нейхардт [82]. Но я получил одобрение поэтов Гринвич-Виллидж, а Стелла мною восхищалась. В три часа ночи у нас в кафетерии происходили регулярные чтения стихов. Я жил по-спартански, но сносно. Смерть Стеллы Петрукки оставила пустоту в моем сердце. Она была милым ребенком, хотя и с полным отсутствием мозговых клеток в голове.
Уитэкер с негодованием отрицал, что брал у нее деньги.
Касаясь событий вечера 22 сентября, Уитэкер заявил, что ночь с четверга на пятницу у него была свободной, поэтому он встретил Стеллу возле ее офиса, чтобы повести на массовый митинг в «Метрополь-Холле».
— Уже некоторое время в моей голове формировалось стихотворение о Коте, — объяснил он. — Поэтому мне было необходимо там присутствовать. Стелла всегда с нетерпением ждала четверга, чтобы вечером отправиться со мной куда-нибудь.
Они походили по городу, зашли в макаронную, принадлежащую кузену отца Стеллы.
— Я обсуждал с мистером Феррикванки движение команд отпора террору, и мы оба с удивлением заметили, что эта тема нервирует Стеллу. Иньяцио сказал, что мы не должны идти на митинг, если Стелла так волнуется, и я предложил, что пойду один, но Стелла заявила, что тоже пойдет, так как хорошо, что хоть кто-то пытается прекратить эти убийства. Она сказала, что каждый вечер молит Деву Марию о безопасности ее близких и друзей.
Им удалось проникнуть в «Метрополь-Холл» и найти места впереди.
— Когда началась паника, мы со Стеллой пытались держаться вместе, но чертово стадо нас разделило. Последний раз я видел ее живой, когда ее уносила за собой толпа психов. Она что-то кричала мне, но я не расслышал.
Уитэкер дешево отделался несколькими синяками и оторванным карманом.
— Я прятался вместе с несколькими людьми в подъезде напротив «Метрополь-Холла», чтобы избежать давки. Когда худшее было позади, я начал искать Стеллу. Среди мертвых и раненых в здании ее не оказалось, поэтому я стал искать на Восьмой авеню, боковых улицах, Бродвее. Я бродил всю ночь.
Уитэкера спросили, почему он не звонил Петрукки — семья не спала всю ночь, волнуясь из-за того, что Стелла не пришла домой. Они не знали, что у нее назначено свидание с Уитэкером.
— В том-то и дело, что они не знали обо мне. Стелла считала, что так будет лучше. Она сказала, что они закоренелые католики и если узнают, что она проводит время с парнем, не принадлежащим к католической церкви, то поднимут жуткий скандал. Стелла не возражала, чтобы кузен ее отца, Иньяцио Феррикванки, знал о нас, так как он был антипапистом, и никто в семействе Петрукки не желал иметь с ним ничего общего.
В половине восьмого утра Уитэкер вернулся в «Метрополь-Холл» для очередной проверки, намереваясь позвонить Петрукки, «несмотря на их религиозную щепетильность», если Стелла и на сей раз не найдется. При первом же вопросе его задержала полиция.
— Должно быть, я ночью проходил мимо этого переулка дюжину раз, — сказал Хауард Уитэкер. — Но было темно, да и откуда я мог знать, что Стелла лежит там?
Уитэкер был задержан «для дальнейших расспросов».
— Нет, — ответил репортерам инспектор Квин, — у нас нет против него абсолютно ничего. Просто мы хотим проверить его показания и все прочее. — Слова «все прочее» были справедливо расценены прессой как относящиеся к недавним событиям и несколько странным манерам, внешности и речи друга Стеллы Петрукки.
Медицинский осмотр трупа не обнаружил признаков изнасилования или попытки изнасилования.
Сумочка девушки исчезла, но впоследствии ее нашли с нетронутым содержимым среди хлама, разбросанного в «Метрополь-Холле». Золотой медальон на цепочке остался на шее Стеллы.
Шнур был из знакомого индийского шелка оранжево-розового цвета. Как и в предыдущих случаях, он был завязан на шее сзади. Лабораторное обследование шнура не выявило ничего значительного.
Не вызывало сомнений, что Стелла Петрукки нашла убежище в переулке после того, как толпа вынесла ее из «Метрополь-Холла» на улицу. Но поджидал ли ее Кот в переулке, вошел туда вместе с ней или следом за ней, невозможно было установить.
Вероятно, Стелла ничего не подозревала, пока не почувствовала шнур на своей шее. Она могла войти в переулок по приглашению Кота, надеясь, что он защитит ее от толпы. Как обычно, убийца не оставил никаких следов.
* * *
Было уже за полдень, когда Эллери, с трудом поднявшись по лестнице, обнаружил дверь квартиры Квинов незапертой. Удивленный, он вошел внутрь, и первым, что увидел в спальне, был рваный нейлоновый чулок на спинке стула. На другом стуле висел белый бюстгальтер.Эллери склонился над кроватью и слегка встряхнул Селесту.
Она широко открыла глаза.
— С вами все в порядке?
Селеста вздрогнула:
— Никогда больше так не делайте! Я подумала, что это Кот.
— А как Джимми?
— С ним все благополучно.
Эллери присел на край кровати, снова чувствуя назойливую пульсацию в затылке.
— Я часто мечтал о подобной ситуации, — сказал он, потирая его.
— Какой? — Селеста вытянула под одеялом длинные ноги и простонала: — У меня все тело болит!
— Знаю, — промолвил Эллери. — Нечто вроде этого происходило на рисунке Питера Арно [83].
— Что-что? — сонно переспросила Селеста. — Какой сейчас день?
Ее черные волосы весьма поэтично разметались на подушке.
— Увы, — вздохнул Эллери, — усталость — враг поэзии.
— Вы выглядите так, словно вот-вот развалитесь. С вами-то все в порядке?
— Будет, как только я посплю.
— Простите! — Селеста завернулась в одеяло и быстро села. — Я еще не вполне проснулась. Э-э... я не... Я хотела сказать, что не могла рыться у вас в комоде в поисках пижамы...
— Наглец! — послышался суровый голос. — Что вы пристаете к неодетой девушке?
— Джимми! — радостно воскликнула Селеста. Джимми Маккелл стоял в дверях спальни, прижимая к себе одной рукой большой, таинственно выглядевший бумажный пакет.
— Вижу, Маккелл, вы целы и невредимы, — заметил Эллери.
— Вы как будто тоже.
Они усмехнулись, глядя друг на друга. На Джимми были любимый спортивный пиджак Эллери и его новый галстук.
— Мои пиджак и галстук с меня сорвали, — объяснил Джимми. — Как себя чувствуем, девушка?
— Как Сентябрьское утро [84]на собрании Американского легиона [85]. Не будете ли вы оба любезны выйти в соседнюю комнату?
В гостиной Джимми нахмурился:
— Вы выглядите побежденным. Что там с этой девицей Петрукки?
— О, вы уже об этом знаете?
— Слышал утром по вашему радио. — Джимми поставил пакет.
— Что там у вас?
— Сухари и пеммикан [86]. Ваша кладовая опустошена. Кстати, вы что-нибудь ели?
— Нет.
— Мы тоже. Эй, Селеста! — крикнул Джимми. — Перестаньте возиться с одеждой и сообразите нам что-нибудь на завтрак.
Селеста засмеялась в спальне Эллери.
— Вы двое что-то уж очень веселые, — заметил Эллери, опускаясь в кресло.
— Забавно, как это иногда действует. — Джимми тоже рассмеялся. — Побывав в такой переделке, как это ночное фанданго, ощущаешь свою неопытность. Я-то думал, что в Тихом океане повидал абсолютно все, — оказывается, нет. Конечно, на войне убивают, но организованно. Ты носишь форму, держишь в руках винтовку, получаешь приказы и убиваешь, либо убивают тебя, но по правилам. А прошлой ночью люди дрались когтями и зубами, раздевая друг друга догола. Полный распад: каннибал из твоего же племени — твой враг. Ладно, хорошо, что остались в живых.
— А вот и Селеста, — сказал Эллери.
Вид у девушки был довольно жалкий, и, хотя Селеста почистила одежду и зашпилила дыры булавками, мокрое платье выглядело как застывшая лава. Рваные чулки едва прикрывали исцарапанные ноги.
— Вряд ли у вас дома найдется пара чулок, мистер Квин?
— Откуда? — печально ответил Эллери. — Мы ведь живем вдвоем с отцом.
— Ну, пойду приготовлю вам что-нибудь. — Селеста отправилась с пакетом в кухню.
— Великолепно, а? — Джимми уставился на дверь. — Заметьте, братец Квин, леди даже не извинилась за свой внешний вид.
— Как вам удалось держаться рядом прошлой ночью? — спросил Эллери, закрыв глаза.
— Не приписывайте нам лишних заслуг. — Джимми начал устанавливать откидную крышку стола. — Нам это не удалось.
— Вот как? — Эллери открыл один глаз.
— Нас разбросало в разные стороны, как только я пробрался к ней. Ни Селеста, ни я не помним, как очутились на улице. Мы искали друг друга всю ночь. Около пяти утра я нашел ее, она сидела на ступеньках больницы и рыдала.
Эллери закрыл глаз.
— Как вам приготовить бекон, мистер Квин? — крикнула из кухни Селеста.
Эллери что-то пробормотал.
— Он просит не пережаривать! — ответил за него Джимми. — Что с вами, Эллери?
— Вы остановились на слове «рыдала», — сказал Эллери.
— Все глаза выплакала. Я был тронут. Короче говоря, мы выпили кофе в ночной забегаловке и пошли искать вас, но вы исчезли. Мы подумали, что вы отправились домой, и пошли сюда. В квартире никого не было, поэтому я сказал Селесте: «Он не будет возражать» — и вскарабкался по пожарной лестнице. Для сыщика, Эллери, вы очень беспечны с вашими окнами.
— Продолжайте.
— Не знаю, сумею ли я объяснить, почему мы пришли. Вряд ли мы с Селестой после утренней встречи обменялись хотя бы дюжиной слов. Наверное, мы оба впервые поняли вашу позицию и хотели признаться, что были парой первостатейных идиотов, но не знали, как это сделать. — Джимми вертел в руках ложку. — Это та же война, хотя и в другой форме. Человеческое достоинство тут ничего не значит. Чтобы заниматься этим, приходится ходить по горло в грязи. До прошлой ночи я этого не сознавал, Эллери.
— И я тоже. — Селеста появилась в дверях с куском хлеба в одной руке и ножом в другой.
Должно быть, Пигготт и Джонсон упустили их вчера вечером, подумал Эллери.
— После прошлой ночи мы поняли, что вы были правы.
— В чем, Селеста?
— В том, что подозревали Джимми, меня и кого угодно.
— Очевидно, мы хотели услышать, как вы скажете: «Возвращайтесь — все забыто», — усмехнулся Джимми и снова взялся за ложку.
— Значит, вы поджидали меня здесь?
— Когда мы услышали новости, то поняли, что вас задержало. Я заставил Селесту лечь на вашу кровать — она валилась с ног, — а сам поместился на этом диване. Есть какая-нибудь связь между Стеллой Петрукки и остальными?
— Нет.
— А что насчет этого поэта из фермерской семейки? Как его зовут?
— Уитэкер. — Эллери пожал плечами. — Доктор Казалис вроде бы им заинтересовался, и они собираются тщательно его обследовать.
— Похоже, я никудышный репортер. — Джимми бросил ложку. — Ладно, скажу. Вы хотите использовать нас снова?
— У меня нет для вас поручений, Джимми.
— А для меня? — спросила Селеста.
— И для вас тоже.
— Вы не желаете иметь с нами дело?
— Желаю. Но у меня нет для вас работы. — Эллери встал и полез за сигаретой, но затем махнул рукой. — По правде говоря, я сам не знаю, что делать. Я совершенно выдохся.
Джимми и Селеста обменялись быстрыми взглядами.
— Вы просто-напросто смертельно устали. Все, что вам нужно, — это несколько часов в объятиях Морфея [87]. Кофе, Селеста!
* * *
Разбудили Эллери громкие голоса. Включив ночник, он встал с кровати, надел халат и шлепанцы и поспешил в гостиную.Голос звучал по радио. Инспектор Квин сидел в кресле. Джимми и Селеста разместились на диване среди кучи газет.
— Вы все еще здесь? — обратился к ним Эллери.
Джимми что-то буркнул, опустив на грудь острый подбородок. Селеста неуверенно поглаживала вытянутую голую ногу.
Инспектор выглядел усталым и измученным.
— Папа...
— Слушай!
«...сообщили к вечеру, — продолжал голос. — Короткое замыкание на станции метро «Канал-стрит» вызвало панику — пострадало сорок шесть человек. Поезда с вокзалов Гранд-Сентрал и Пенсильвания отходят с опозданиями от полутора до двух часов. Выезды из центра города забиты несколькими рядами автомобилей вплоть до Гринвич-Виллидж и Уайт-Плейнс. Транспортные пробки заблокировали все дороги Манхэттена в сторону Голландского туннеля, туннеля Авраама Линкольна и моста Джорджа Вашингтона. Власти округа Нассау сообщают, что основные магистрали Лонг-Айленда вышли из-под контроля. Полиция Нью-Джерси, Коннектикута и северной части Нью-Йорка докладывает, что...»
Эллери выключил радио.
— Что происходит? — ошеломленно спросил он. — Война? — Его взгляд скользнул к окнам, словно ожидая увидеть пламенеющее небо.
— Нью-Йорк превратился в Малайский архипелаг, — с усмешкой ответил Джимми. — Амок [88]. Придется заново переписывать книги по психологии. — Он начал вставать, по Селеста удержала его.
— Драки? Паника?
— Вчерашний скандал в «Метрополь-Холле» был только началом, Эллери. — Инспектор еле сдерживал гнев. — Произошла цепная реакция. К тому же убийство Стеллы Петрукки в самый разгар беспорядков сослужило дурную службу. Паника распространяется по всему городу.
— Все бегут, — добавила Селеста.
— Куда?
— Никто не знает. Просто бегут.
— Прямо эпидемия «черной смерти», — сказал Джимми Маккелл. — Мы вернулись в Средние века. Нью-Йорк — очаг эпидемии в Западном полушарии, Эллери. Через две недели здесь можно будет охотиться на гиен.
— Заткнитесь, Маккелл. — Старик оторвал голову от спинки кресла. — Беспорядков в самом деле много, сынок. Драки, ограбления... Особенно скверные дела на Пятой авеню, Восемьдесят шестой улице возле Лексингтон-авеню, Сто двадцать пятой улице, Верхнем Бродвее и в районе Мейден-Лейн. И сотни дорожно-транспортных происшествий. Никогда не видел ничего подобного в Нью-Йорке.
Эллери подошел к окну. Улица была пуста. Где-то выла пожарная сирена. На северо-западе небо полыхало.
— И они говорят... — начала Селеста.
— Кто «они»? — Джимми снова рассмеялся. — Вот почему я сегодня так горжусь тем, что являюсь одним из капилляров системы кровообращения, формирующей общественное мнение. На сей раз мы его действительно сформировали. — Он отшвырнул газету. — Ответственная журналистика и трижды благословенное радио... Старина Рип [89]хочет слышать новости — ведь он проспал историю. Правда ли, что объявлен общегородской карантин? Что все школы закрывают на неопределенный срок? Что цыплята папаши Кникербокера [90]будут эвакуированы в лагеря за пределами города? Что все авиарейсы из Ла Гуардиа, Ньюарка и Айдлфилда отменены? Что Кот предпочитает зеленый сыр?
Эллери молчал.
— К тому же, — продолжал Джимми, — прошли слухи, что мэр подвергся нападению Кота, что теперь ФБР ведет расследование, а не полицейские управления, что фондовая биржа завтра не будет работать — а это факт, так как завтра суббота. — Он выпрямился на диване. — Эллери, я днем побывал в городе. В магазинах сумасшедший дом. Все только и заняты обсуждением слухов. По пути я заглянул домой посмотреть, удалось ли отцу и матери сохранить спокойствие в этом бедламе, и знаете, что я увидел? Швейцара на Парк-авеню, бьющегося в истерике. Братец, это конец света! — Джимми сердито ударил себя по носу. — Этого достаточно, чтобы отказаться от принадлежности к человеческой расе. Ладно, давайте выпьем.
— А как насчет Кота? — спросил отца Эллери.
— Ничего нового.
— Уитэкер?
— Казалис и психиатры возились с ним весь день и, насколько я знаю, все еще возятся. Но они вроде бы никаких отклонений не обнаружили. А мы ничего не нашли в его берлоге на Западной Четвертой улице.
— Неужели я все должен делать сам? — осведомился Джимми, наливая виски. — Тебе не полагается, Селеста.
— Что же будет теперь, инспектор?
— Не знаю, мисс Филлипс, — ответил старик. — И более того, не думаю, что хочу знать. — Он встал. — Эллери, если позвонят из управления, скажи, что я сплю.
Инспектор вышел, шаркая ногами.
— За Кота! — провозгласил Джимми, подняв стакан. — Пускай у него высохнут все потроха!
— Если ты намерен пьянствовать, Джимми, — сказала Селеста, — то я пойду домой. Я все равно собиралась уходить.