Страница:
Я обратил внимание на тот факт, что Казалис повернулся спиной к своему детству. Почему? Его детство прошло с матерью, которая постоянно была беременной или возилась с малышами, с отцом-чернорабочим, постоянно делавшим беременной его мать, и кучей других детей, постоянно препятствовавших его желаниям. Я задал себе вопрос: не ненавидел ли Казалис своих родителей, братьев и сестер и не чувствовал ли из-за этого вину перед ними?
Учитывая избранную им карьеру, я снова задал вопрос: нет ли связи между его ненавистью к материнству и специализацией, непосредственно с ним связанной? Нет ли связи между ненавистью к многочисленному потомству родителей и решением посвятить себя науке, способствующей появлению детей на свет? Ненависть, вина — и защита от них. Я просто сложил два и два. Это дозволенный метод, герр профессор?
— Ваш математический метод приводит к излишним упрощениям, mein Herr, — ответил Зелигман. — Но продолжайте.
— Я сказал себе: не являются ли постоянно испытываемые в глубине души чувства вины и ненависти, подсознательная защита от них, ставшая сознательной и изощренной, фундаментальными причинами невротического поведения?
Перейдем к браку Казалиса. Мне кажется, что он сразу же создал новое напряжение или усилил старое. Даже для так называемого нормального мужчины сорока четырех лет брак с девятнадцатилетней девушкой после долгих лет, посвященных исключительно работе, явился бы источником беспокойства и конфликтов. В данном случае в жилах молодой жены текла голубая кровь новоанглийских аристократов. Она была утонченной, деликатной натурой, безусловно не имеющей опыта интимных отношений, как, полагаю, и сам Казалис.
Думаю, Казалис сразу же был вовлечен в конфликты, связанные с сексуальной неудовлетворенностью. Должно быть, у него периодически происходили случаи импотенции. А может, жена оказалась склонной к фригидности и вела себя холодно или даже враждебно. Он начал испытывать мучительное ощущение несостоятельности, возможно, обиды. Это вполне естественно. Казалис, будучи великолепным специалистом в области способствования биологическим процессам, не может овладеть техникой собственных супружеских отношений! К тому же он любит свою жену. Миссис Казалис очаровательная женщина — умная, сдержанная, красивая даже сейчас, в сорок два года, а в девятнадцать она, очевидно, отличалась необычайной привлекательностью. Казалис любит ее, как может любить мужчина, чей предмет страсти годится ему в дочери. Отсюда чувство неадекватности. Потом возникает тайный страх, что жена уйдет к молодому мужчине.
Эллери отпил немного кофе. Зелигман терпеливо ждал. Позолоченные часы на каминной полке заполняли паузы тиканьем.
— Страх усиливается, — продолжал Эллери, — благодаря разнице в возрасте, темпераменте, происхождении, интересах, специфике работы Казалиса, состоящей в помощи чужим женам производить на свет чужих детей и требующей частых отлучек из дома, особенно по ночам.
Страх распространяется, словно рак. Он выходит из-под контроля. Казалис становится подозрительным во всем, что касается отношений его жены — даже самых невинных — с другими мужчинами, прежде всего с молодыми. И вскоре страх превращается в навязчивую идею.
Эллери посмотрел в глаза старому венцу.
— Профессор Зелигман, испытывал ли Эдуард Казалис патологическую ревность к жене в первые четыре года их брака?
Зелигман подобрал трубку и стал тщательно выбивать ее.
— Ваш метод, мистер Квин, неизвестен науке, — с улыбкой сказал он. — Но меня он чрезвычайно интересует. Продолжайте. — Он вставил в рот пустую трубку.
— Наконец миссис Казалис удается забеременеть. — Эллери нахмурился. — Казалось бы, в этот момент страхи должны были отступить. Но Казалис уже преступил грань разумного. Беременность усиливает его ревность — он думает, что она подтверждает его подозрения. Казалис настаивает, что сам будет заботиться о жене, и, безусловно, ухаживает за ней преданно и внимательно. Но к несчастью, для созревания плода требуется девять месяцев. И все эти месяцы ему предстоит мучить себя вопросом: его ли это ребенок?
Казалис пытается сражаться с навязчивой идеей. Он ведет изнурительную борьбу. Но враг слишком коварен — его убиваешь в одном месте, а он воскресает в другом как ни в чем не бывало. Говорил ли жене Казалис о своих подозрениях? Обвинял ли ее в неверности? Были ли с ее стороны крики, плач, истеричные отрицания? Если да, то они лишь усилили подозрения. Если нет, то он держал свои страхи закупоренными, что еще хуже.
Наконец наступает время родов, которые принимает сам Казалис, и ребенок умирает. Видите, профессор Зелигман, каким дальним было мое путешествие?
Старик молча жевал трубку.
— Миссис Казалис забеременела вторично. Следовательно, повторяется процесс подозрений, ревности, самоистязаний и неопределенности. Казалис снова настаивает на личном наблюдении за женой в период беременности и на том, что он сам будет принимать роды. Но второй ребенок умирает, как и первый, — в родильном доме, в руках Казалиса. В этих сильных, опытных и чувствительных руках хирурга.
Эллери склонился над стариком:
— Профессор Зелигман, вы единственный человек на земле, который может сказать мне правду. Правда ли, что, когда восемнадцать лет назад Эдуард Казалис пришел к вам лечиться, он страдал от тяжкого груза вины — вины в убийстве двоих своих детей во время родов?
После паузы Зелигман вынул трубку изо рта и осторожно ответил:
— Врач, который убивает при родах своих детей, подозревая, что они не его, — опасный сумасшедший. Едва ли можно ожидать, что такой человек впоследствии сделает блестящую карьеру в области психиатрии. А уж моя роль была бы и вовсе незавидной. Тем не менее вы в это верите, герр Квин?
Эллери мрачно усмехнулся:
— Может быть, мой вопрос станет для вас яснее, если и изменю формулировку: вины в страхе, что он убил двоих своих детей?
Старик выглядел удовлетворенным.
— Ведь это было бы логическим следствием его невроза, верно? — продолжал Эллери. — Казалис испытывает чувство вины и жажду наказания. Он, знаменитый акушер, помог тысячам чужих детей родиться живыми, а два его ребенка умерли у него в руках. «Не убил ли я их? — спрашивает он себя. — Не довели ли меня до этого ревность и подозрительность? Не хотел ли я, чтобы они родились мертвыми, и не позаботились ли об этом мои руки? Да, я хотел этого, и так оно и вышло. Значит, я их убил». Беспощадная логика невроза.
Здравый смысл говорил ему, что все дело в тяжелых родах, а невроз возражал, что он успешно справлялся с множеством подобных случаев. Здравый смысл заявлял, что его жена не приспособлена для материнства, а невроз утверждал, что ее дети от других мужчин. Здравый смысл говорил, что он сделал все возможное, а невроз — что это не так, что ему следовало не самому принимать роды, а поручить жену другому акушеру, и тогда бы его дети выжили.
В результате Казалис быстро убедил себя, что убил обоих детей. Из-за этого страха наступил нервный срыв. Когда жена повезла его путешествовать, и он приехал в Вену — странное совпадение, не так ли, профессор? — срыв повторился. Казалис пришел к вам, вы обследовали его, подвергли психоанализу, лечили... и вылечили?
Когда старый психиатр заговорил, в его голосе послышались ворчливые нотки.
— Прошло слишком много лет, и с тех пор я ничего не знаю о его эмоциональных проблемах. Даже тогда возникали сложности в связи с менопаузой у его жены. Если в последние несколько лет он слишком надрывался, то сейчас... Часто в пожилом возрасте люди не могут защитить себя средствами невротических симптомов, и они переходят в психозы. Например, мы открыли, что параноидальная шизофрения — болезнь, как правило, пожилых людей. Тем не менее, я удивлен и обеспокоен. Не знаю, что вам ответить. Мне бы следовало повидать его.
— Казалис все еще испытывает чувство вины. Должен испытывать. Это единственное объяснение тому, что он сделал, профессор.
— Что он сделал? Вы имеете в виду убийство девяти человек?
— Нет.
— Он сделал что-то еще?
— Да.
— В добавление к девяти убийствам?
— За исключением девяти убийств, — ответил Эллери.
Зелигман постучал чашечкой трубки по подлокотнику кресла:
— Вы говорите загадками, mein Herr. Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что Казалис невиновен в преступлениях, за которые он завтра предстанет перед судом в Нью-Йорке.
— Невиновен?
— Я имею в виду, профессор Зелигман, что эти девять человек были убиты не Казалисом. Казалис не Кот и никогда им не был.
Глава 13
Учитывая избранную им карьеру, я снова задал вопрос: нет ли связи между его ненавистью к материнству и специализацией, непосредственно с ним связанной? Нет ли связи между ненавистью к многочисленному потомству родителей и решением посвятить себя науке, способствующей появлению детей на свет? Ненависть, вина — и защита от них. Я просто сложил два и два. Это дозволенный метод, герр профессор?
— Ваш математический метод приводит к излишним упрощениям, mein Herr, — ответил Зелигман. — Но продолжайте.
— Я сказал себе: не являются ли постоянно испытываемые в глубине души чувства вины и ненависти, подсознательная защита от них, ставшая сознательной и изощренной, фундаментальными причинами невротического поведения?
Перейдем к браку Казалиса. Мне кажется, что он сразу же создал новое напряжение или усилил старое. Даже для так называемого нормального мужчины сорока четырех лет брак с девятнадцатилетней девушкой после долгих лет, посвященных исключительно работе, явился бы источником беспокойства и конфликтов. В данном случае в жилах молодой жены текла голубая кровь новоанглийских аристократов. Она была утонченной, деликатной натурой, безусловно не имеющей опыта интимных отношений, как, полагаю, и сам Казалис.
Думаю, Казалис сразу же был вовлечен в конфликты, связанные с сексуальной неудовлетворенностью. Должно быть, у него периодически происходили случаи импотенции. А может, жена оказалась склонной к фригидности и вела себя холодно или даже враждебно. Он начал испытывать мучительное ощущение несостоятельности, возможно, обиды. Это вполне естественно. Казалис, будучи великолепным специалистом в области способствования биологическим процессам, не может овладеть техникой собственных супружеских отношений! К тому же он любит свою жену. Миссис Казалис очаровательная женщина — умная, сдержанная, красивая даже сейчас, в сорок два года, а в девятнадцать она, очевидно, отличалась необычайной привлекательностью. Казалис любит ее, как может любить мужчина, чей предмет страсти годится ему в дочери. Отсюда чувство неадекватности. Потом возникает тайный страх, что жена уйдет к молодому мужчине.
Эллери отпил немного кофе. Зелигман терпеливо ждал. Позолоченные часы на каминной полке заполняли паузы тиканьем.
— Страх усиливается, — продолжал Эллери, — благодаря разнице в возрасте, темпераменте, происхождении, интересах, специфике работы Казалиса, состоящей в помощи чужим женам производить на свет чужих детей и требующей частых отлучек из дома, особенно по ночам.
Страх распространяется, словно рак. Он выходит из-под контроля. Казалис становится подозрительным во всем, что касается отношений его жены — даже самых невинных — с другими мужчинами, прежде всего с молодыми. И вскоре страх превращается в навязчивую идею.
Эллери посмотрел в глаза старому венцу.
— Профессор Зелигман, испытывал ли Эдуард Казалис патологическую ревность к жене в первые четыре года их брака?
Зелигман подобрал трубку и стал тщательно выбивать ее.
— Ваш метод, мистер Квин, неизвестен науке, — с улыбкой сказал он. — Но меня он чрезвычайно интересует. Продолжайте. — Он вставил в рот пустую трубку.
— Наконец миссис Казалис удается забеременеть. — Эллери нахмурился. — Казалось бы, в этот момент страхи должны были отступить. Но Казалис уже преступил грань разумного. Беременность усиливает его ревность — он думает, что она подтверждает его подозрения. Казалис настаивает, что сам будет заботиться о жене, и, безусловно, ухаживает за ней преданно и внимательно. Но к несчастью, для созревания плода требуется девять месяцев. И все эти месяцы ему предстоит мучить себя вопросом: его ли это ребенок?
Казалис пытается сражаться с навязчивой идеей. Он ведет изнурительную борьбу. Но враг слишком коварен — его убиваешь в одном месте, а он воскресает в другом как ни в чем не бывало. Говорил ли жене Казалис о своих подозрениях? Обвинял ли ее в неверности? Были ли с ее стороны крики, плач, истеричные отрицания? Если да, то они лишь усилили подозрения. Если нет, то он держал свои страхи закупоренными, что еще хуже.
Наконец наступает время родов, которые принимает сам Казалис, и ребенок умирает. Видите, профессор Зелигман, каким дальним было мое путешествие?
Старик молча жевал трубку.
— Миссис Казалис забеременела вторично. Следовательно, повторяется процесс подозрений, ревности, самоистязаний и неопределенности. Казалис снова настаивает на личном наблюдении за женой в период беременности и на том, что он сам будет принимать роды. Но второй ребенок умирает, как и первый, — в родильном доме, в руках Казалиса. В этих сильных, опытных и чувствительных руках хирурга.
Эллери склонился над стариком:
— Профессор Зелигман, вы единственный человек на земле, который может сказать мне правду. Правда ли, что, когда восемнадцать лет назад Эдуард Казалис пришел к вам лечиться, он страдал от тяжкого груза вины — вины в убийстве двоих своих детей во время родов?
После паузы Зелигман вынул трубку изо рта и осторожно ответил:
— Врач, который убивает при родах своих детей, подозревая, что они не его, — опасный сумасшедший. Едва ли можно ожидать, что такой человек впоследствии сделает блестящую карьеру в области психиатрии. А уж моя роль была бы и вовсе незавидной. Тем не менее вы в это верите, герр Квин?
Эллери мрачно усмехнулся:
— Может быть, мой вопрос станет для вас яснее, если и изменю формулировку: вины в страхе, что он убил двоих своих детей?
Старик выглядел удовлетворенным.
— Ведь это было бы логическим следствием его невроза, верно? — продолжал Эллери. — Казалис испытывает чувство вины и жажду наказания. Он, знаменитый акушер, помог тысячам чужих детей родиться живыми, а два его ребенка умерли у него в руках. «Не убил ли я их? — спрашивает он себя. — Не довели ли меня до этого ревность и подозрительность? Не хотел ли я, чтобы они родились мертвыми, и не позаботились ли об этом мои руки? Да, я хотел этого, и так оно и вышло. Значит, я их убил». Беспощадная логика невроза.
Здравый смысл говорил ему, что все дело в тяжелых родах, а невроз возражал, что он успешно справлялся с множеством подобных случаев. Здравый смысл заявлял, что его жена не приспособлена для материнства, а невроз утверждал, что ее дети от других мужчин. Здравый смысл говорил, что он сделал все возможное, а невроз — что это не так, что ему следовало не самому принимать роды, а поручить жену другому акушеру, и тогда бы его дети выжили.
В результате Казалис быстро убедил себя, что убил обоих детей. Из-за этого страха наступил нервный срыв. Когда жена повезла его путешествовать, и он приехал в Вену — странное совпадение, не так ли, профессор? — срыв повторился. Казалис пришел к вам, вы обследовали его, подвергли психоанализу, лечили... и вылечили?
Когда старый психиатр заговорил, в его голосе послышались ворчливые нотки.
— Прошло слишком много лет, и с тех пор я ничего не знаю о его эмоциональных проблемах. Даже тогда возникали сложности в связи с менопаузой у его жены. Если в последние несколько лет он слишком надрывался, то сейчас... Часто в пожилом возрасте люди не могут защитить себя средствами невротических симптомов, и они переходят в психозы. Например, мы открыли, что параноидальная шизофрения — болезнь, как правило, пожилых людей. Тем не менее, я удивлен и обеспокоен. Не знаю, что вам ответить. Мне бы следовало повидать его.
— Казалис все еще испытывает чувство вины. Должен испытывать. Это единственное объяснение тому, что он сделал, профессор.
— Что он сделал? Вы имеете в виду убийство девяти человек?
— Нет.
— Он сделал что-то еще?
— Да.
— В добавление к девяти убийствам?
— За исключением девяти убийств, — ответил Эллери.
Зелигман постучал чашечкой трубки по подлокотнику кресла:
— Вы говорите загадками, mein Herr. Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что Казалис невиновен в преступлениях, за которые он завтра предстанет перед судом в Нью-Йорке.
— Невиновен?
— Я имею в виду, профессор Зелигман, что эти девять человек были убиты не Казалисом. Казалис не Кот и никогда им не был.
Глава 13
— Давайте-ка разоблачим судьбу, носящую фамилию Бауэр, — сказал Зелигман и громко позвал: — Эльза!
Фрау Бауэр появилась, точно джинн из бутылки.
— Эльза... — обратился к ней старик.
Но экономка прервала его, начав с легко переводимого «герр профессор» и перейдя на малоудобоваримый английский, дабы Эллери понял, что ее замечания предназначены и для его ушей.
— Вы иметь завтрак съеденным, когда уже ленч. Ленч вы не съесть. Теперь ваше время отдыхать. — Уперев кулаки в костлявые бедра, фрау Бауэр бросала вызов всему невенскому миру.
— Очень сожалею, профессор...
— О чем, мистер Квин? — Старик перешел на немецкий, обращаясь к фрау Бауэр: — Вы подслушивали под дверью. Вы оскорбили моего гостя. А теперь хотите лишить меня нескольких часов сознательной жизни. Неужели мне придется вас загипнотизировать?
Фрау Бауэр побледнела и испарилась.
— Это мое единственное оружие против нее, — усмехнулся Зелигман. — Я угрожаю загипнотизировать ее и отправить в советскую зону в качестве сексуальной игрушки для Москвы. С Эльзой это срабатывает, благодаря не ее высокой нравственности, а простому страху. Она скорее ляжет в постель с антихристом. Вы сказали, мистер Квин, что Казалис все-таки невиновен?
— Да.
Старик снова сел и улыбнулся.
— Вы пришли к этому выводу с помощью вашего неизвестного науке метода или же основываясь на факте, который может удовлетворить ваш суд?
— На факте, который может удовлетворить любого старше пяти лет, профессор Зелигман, — ответил Эллери. — Думаю, именно предельная простота сделала его незаметным. Простота, а также то, что убийств было слишком много и они происходили в течение длительного промежутка времени. К тому же в этом деле индивидуальность жертв имела тенденцию стушевываться с каждым новым преступлением, пока наконец они не стали выглядеть безликой кучей трупов. Подобная реакция возникает при взгляде на фотографии трупов в Бельзене, Бухенвальде, Освенциме и Майданеке. Никакой индивидуальности — только смерть.
— Но ваш факт, мистер Квин... — В голосе профессора звучало не только нетерпение.
Внезапно Эллери вспомнил, что единственная дочь Белы Зелигмана, бывшая замужем за польским евреем, погибла в Треблинке. Любовь конкретизирует смерть, подумал он.
— Ах да, факт. Это всего лишь вопрос азов физики, профессор. Вы говорили, что посещали в этом году конгресс в Цюрихе. Когда именно?
Седые брови приподнялись.
— Насколько я помню, в конце мая.
— Конгресс продолжался десять дней, а заключительное заседание окончилось в ночь с 3 на 4 июня. В ту ночь доктор Эдуард Казалис из Соединенных Штатов сделал доклад, озаглавленный «Охлофобия, никтофобия и понофобия», в зале заседаний перед большой аудиторией. Как сообщалось в цюрихском научном журнале, оратор, предшествовавший Казалису, датский ученый, превысил положенное время почти на два часа. Однако из уважения к доктору Казалису, который, согласно примечанию в журнале, посещал все заседания, ему позволили выступить с докладом. Казалис начал около полуночи и закончил в начале третьего. Официальное время закрытия конгресса — два часа двадцать четыре минуты утра 4 июня. — Эллери пожал плечами. — Разница во времени между Цюрихом и Нью-Йорком составляет шесть часов. Полночь 3 июня в Цюрихе, когда Казалис начал делать доклад, соответствовала шести часам вечера 3 июня в Нью-Йорке, а два часа ночи 4 июня в Цюрихе, когда Казалис заканчивал доклад, — восьми часам вечера 3 июня в Нью-Йорке. Даже если допустить, что Казалис выбежал из зала заседаний сразу же после закрытия конгресса или как только сошел с трибуны, закончив доклад, что он уже выписался из отеля и имел багаж наготове, что о его визе позаботились, что самолет был готов вылететь из цюрихского аэропорта в США, как только Казалис туда доберется (и что на этот специальный рейс у него был билет, невзирая на многословие доктора Нордвёсслера, необычный час и невозможность предвидеть задержку), что самолет летел в Нью-Йорк беспосадочно, что в аэропорту Нью-арк или Ла Гуардиа Казалиса ожидал полицейский эскорт на мотоциклах, позволивший его такси пробраться сквозь транспортные пробки с максимальной скоростью, — даже если допустить всю эту чепуху, герр профессор, в котором часу, по-вашему, Эдуард Казалис мог достигнуть центра Манхэттена? Назовите самое раннее время, какое только возможно.
— Я плохо знаком с прогрессом... как это называется... аэронавтики.
— Мог этот бросок через пространство — с трибуны в Цюрихе на улицу Манхэттена — занять от трех с половиной до четырех часов?
— Очевидно, нет.
— Поэтому я позвонил вам и узнал, что Эдуард Казалис не убегал в ту ночь из зала заседаний в аэропорт. Это не результат размышлений, а факт. Ибо вы сообщили мне, что задержали Казалиса в номере вашего отеля в Цюрихе «до начала следующего дня». Какое самое раннее время это могло означать? Скажем, шесть утра. В Нью-Йорке тогда наступила полночь 3 июня. Помните, я называл вам дату первого убийства, совершенного Котом? Убийства человека по фамилии Абернети?
— От дат одна путаница. К тому же их было так много...
— Конечно, их было так много, и это было так давно. Согласно рапорту нашего медэксперта, Абернети задушили около полуночи 3 июня. Вопрос, как я говорил, сводится к элементарной физике. Казалис продемонстрировал множество талантов, но способность находиться одновременно в двух местах на расстоянии тысяч миль к ним не принадлежит.
— Но это в самом деле элементарно! — воскликнул старик. — И ваша полиция, ваши прокуроры не заметили подобного несоответствия?
— На протяжении почти пяти месяцев произошло девять убийств и одна попытка убийства. Старые акушерские картотеки Казалиса, шнуры для удушения в его стальном шкафу, обстоятельства его ареста, добровольное, и подробное признание — все это создало несокрушимую презумпцию его виновности. К тому же большинство убийств Казалис физически был в состоянии совершить. Правда, прямых доказательств, связывающих его с каким-либо из них, не было — обвинение строится в основном на попытке десятого убийства. Казалис был схвачен в момент затягивания петли на шее девушки в пальто Мэрилин Сомс. Шнур из индийского шелка — эмблема Кота. Ergo [149], он и есть Кот. К чему думать об алиби?
С другой стороны, следовало ожидать, что адвокаты все проверят. Если они не обнаружили алиби, то по вине самого подзащитного. Когда я покидал Нью-Йорк, Казалис вел себя крайне несговорчиво и пытался вообще отказаться от защиты. Нет причины, по которой адвокат должен обладать иммунитетом против общей атмосферы уверенности в виновности его клиента.
Тем не менее, я подозреваю более глубокую причину того, что алиби осталось неизвестным — причину, коренящуюся в психологии. Лихорадочное стремление поймать Кота, вонзить ему в сердце осиновый кол и забыть весь этот кошмар достигло эпидемических масштабов, поразив и власти. Кот был Doppelgaenger [150]— его природа была настолько загадочна, что когда полиция наложила руки на существо из плоти и крови, соответствующее спецификациям...
— Если вы сообщите мне, к кому надо обратиться, мистер Квин, — сказал Зелигман, — я телеграфирую в Нью-Йорк, что задержал Казалиса до утра 4 июня в Цюрихе.
— Мы организуем для вас дачу показаний под присягой. Это плюс свидетельство о присутствии Казалиса на всех заседаниях цюрихского конгресса и его вылете в Штаты, который мог состояться не ранее 4 июня, полностью его оправдает.
— А суд поверит, что если Казалис физически не мог совершить первое убийство, то он не совершал и остальные?
— Оспаривать это было бы нелепо, профессор. Преступления с самого начала были признаны делом рук одного человека. И с достаточными основаниями. Источник имен жертв, метод их отбора из этого источника, идентичная техника удушения могут служить подтверждением. А самое главное — использование во всех девяти убийствах шнура из шелка индийского происхождения, который достать не так легко.
— И конечно, последовательность актов насилия обнаруживает общие психопатические свойства...
— Да. Множественные убийства подобного рода неизменно являются делом рук «одинокого волка» — работой одного психически ненормального человека. Так что тут осложнений не возникнет... Вы уверены, что не хотите отдохнуть, профессор Зелигман? Фрау Бауэр сказала...
Старик сердито отмахнулся от фрау Бауэр и протянул руку за табаком:
— Я начинаю понимать вашу цель, mein Herr. Тем не менее, вы раскрыли одну тайну, чтобы столкнуться с другой. Если Кот не Казалис, то кто же?
— Это следующий вопрос, — кивнул Эллери. Он сделал паузу. — Я ответил на него, находясь между небом и землей, профессор, едва ли не в подвешенном состоянии, поэтому вы простите меня, если теперь я буду двигаться вперед постепенно.
Чтобы найти ответ, мы должны рассмотреть известные нам действия Казалиса в свете выводов, к которым мы пришли относительно его невроза.
Действия его в качестве Кота начались с десятой жертвы. Выбор на ее роль Мэрилин Сомс в возрасте двадцати одного года явился следствием применения избирательной техники, используемой Котом при просмотре старых акушерских карт Казалиса. Я сам применил эту технику и определил ту же жертву. Так что любой логически мыслящий человек мог это сделать, располагая информацией о предыдущих девяти убийствах и картотекой.
Как же вел себя Казалис, избрав жертву методом Кота? Мэрилин Сомс работала дома, была очень занята, выходила на улицу редко и в разное время. Первой проблемой Кота в каждом случае было знакомство с лицом и фигурой намеченной жертвы. Следовательно, настоящий Кот, занимаясь Мэрилин Сомс, попытался бы выманить ее из дому с целью изучения ее внешности. Именно так и поступил Казалис. Он хитростью заманил девушку в переполненный вестибюль отеля, где мог безопасно «изучить» ее.
Четыре дня и вечера Казалис бродил возле дома Мэрилин, обследуя его. Очевидно, так же вел себя и Кот. Все это время Казалис демонстрировал энергию, коварство, разочарование временными неудачами. Такого поведения можно было ожидать и от Кота с его психической неуравновешенностью.
Наконец в кульминационную октябрьскую ночь Казалис подстерег девушку, походившую на Мэрилин Сомс ростом и фигурой и по ошибке надевшую ее пальто, затащил ее в проход между домами и начал душить шнуром из индийского шелка, точно таким же, каким пользовался Кот.
Будучи пойманным, Казалис «признался», что он — Кот, и описал свои действия во время предыдущих девяти убийств, включая убийство Абернети, совершенное, когда Казалис находился в Швейцарии!
Почему? Почему Казалис изображал Кота? Почему он признался в преступлениях Кота?
Старик внимательно слушал.
— Это, безусловно, не являлось бредом человека, отождествлявшего себя с другим лицом и претендовавшего на его преступления с помощью простого заявления, как делали многие психопаты в течение этих пяти месяцев, — такие случаи сопровождают каждое сенсационное преступление. Нет, Казалис доказал, что он — Кот, замыслом, планом и действием, совершив новое, типичное для Кота преступление, основанное на точных знаниях и глубоком изучении привычек, методов и техники Кота. Это была даже не имитация, а блистательная интерпретация, включающая и кажущиеся промахи. Например, в то утро, когда Казалис вошел в дом и вышел во двор, Мэрилин спустилась в вестибюль и провела там несколько минут, просматривая почту. В этот момент Казалис вернулся в нижний коридор. Поблизости никого не было заметно, а ранним утром улица пустовала. Тем не менее, в тот раз Казалис не попытался напасть на девушку. Почему? По тому что, сделав так, он бы нарушил постоянную схему преступлений Кота, которые совершались только под покровом ночной тьмы. Такое скрупулезное внимание к деталям не похоже на поведение обычного психопата, занятого самооговором, не упоминая уже о продемонстрированной Казалисом сдержанности.
Нет, Казалис не был безумен, и его перевоплощение в Кота, совершенное с истинно творческим энтузиазмом, имело вполне рациональную причину.
— Значит, вы считаете, — осведомился Зелигман, — что Казалис не намеревался задушить девушку до смерти? Что он всего лишь притворялся, будто хочет это сделать?
— Да.
— Но из этого следует, что он знал о полицейской слежке за собой и что его схватят в момент покушения?
— Конечно знал, профессор. Сам факт стремления доказать, что он Кот, будучи в здравом уме, предполагает логичный вопрос: доказать кому? Как я отметил, его доказательства не ограничивались простым признанием. Они включали изощренные действия в течение многих дней — от выражения лица до пребывания возле дома Сомсов. Такой обман свидетельствует о старании обмануть наблюдателя. Да, Казалис знал, что за ним следит полиция, знал, что каждое его движение замечают опытные оперативники.
А набросив шелковый шнур на шею Селесты Филлипс — девушки, которую он по ошибке принял за свою жертву, — Казалис сыграл финальную сцену для публики. Обращает на себя внимание тот факт, что десятое преступление было единственным, когда жертва смогла закричать достаточно громко, чтобы ее услышали. А затягивая петлю на ее шее, чтобы оставить там заметные следы, Казалис тем не менее позволил ей просунуть пальцы между петлей и горлом и не оглушил ее ударом, как делал Кот по крайней мере в двух случаях. В результате вскоре после нападения Селеста пришла в себя и смогла нормально говорить и двигаться — полученные ею повреждения были вызваны, главным образом, ее же сопротивлением и страхом. Можно только предполагать, как бы поступил Казалис, если бы мы не вбежали в проход, чтобы остановить его, — вероятно, он позволил бы девушке кричать достаточно долго, не нанося ей существенных повреждений, чтобы обеспечить вмешательство посторонних. Район был густонаселенный, и он наверняка не сомневался, что детективы бродят в тумане где-нибудь поблизости. Казалис хотел быть пойманным в момент покушения, тщательно это спланировал и добился успеха.
— Следовательно, — сказал старик, — мы также приближаемся к конечной цели нашего путешествия.
— Да. Ибо единственным объяснением стремления человека в здравом уме взять на себя чужие преступления и понести полагающееся за них наказание может быть только желание защитить истинного преступника.
Казалис скрывал личность Кота, защищал его от разоблачения и кары. И, делая так, он наказывал себя за ощущаемую им в глубине души вину, поскольку вина эта была непосредственно связана с Котом. Вы согласны со мной, профессор?
Но старик ответил странным тоном:
— Я всего лишь наблюдаю за маршрутом вашего странствия, мистер Квин. Поэтому я не соглашаюсь и не возражаю, а просто слушаю.
Эллери рассмеялся:
— Итак, что же в итоге нам известно о Коте?
Что Кот был кем-то, к кому Казалис испытывал глубокую привязанность.
Что Кот был кем-то, кого Казалис изо всех сил стремился защитить и чьи преступления, по мнению Казалиса, были связаны с его собственной виной.
Что Кот был психопатом, чья мания обусловила причину для розыска и убийства тех людей, которые появились на свет с помощью Казалиса-акушера.
Что, наконец, Кот был человеком, имевшим доступ к старым акушерским картам Казалиса, которые хранились в запертом помещении его квартиры.
Зелигман поднес трубку ко рту, но застыл как вкопанный.
— Известен ли мне такой человек, спросил я себя? — продолжал Эллери. — Да, известен. И только один — миссис Казалис.
Ибо миссис Казалис, — добавил Эллери, — единственная, кто соответствует только что перечисленным мною условиям.
Миссис Казалис — единственная, к кому Казалис испытывал глубокую привязанность.
Миссис Казалис — единственная, кого Казалис мог стремиться защитить и в чьих преступлениях он мог считать себя виновным.
Только у миссис Казалис могла иметься маниакальная причина искать и убивать людей, которым ее муж помог появиться на свет.
Наконец, только у нее был доступ к акушерским картам мужа.
Выражение лица Зелигмана не изменилось. Он не выглядел ни удивленным, ни потрясенным.
— Меня в основном интересует ваш третий пункт. Что вы понимаете под «маниакальной причиной» миссис Казалис? Как вы это объясните?
— Снова при помощи метода, который вы считаете неизвестным науке, герр профессор. Я знал, что миссис Казалис потеряла при родах двоих детей. Я знал со слов Казалиса, что после вторых родов она уже не могла забеременеть. Я знал, что вследствие этого несчастья она очень привязалась к своей племяннице Ленор Ричардсон и была для нее даже в большей степени матерью, чем ее сестра. Я знал, точнее, был уверен, что Казалис как муж был несостоятелен в сексуальном отношении. Безусловно, в течение длительного периода его нервных расстройств и последующего лечения он был источником постоянного разочарования для своей жены. А ведь когда они поженились, ей было всего девятнадцать.
Фрау Бауэр появилась, точно джинн из бутылки.
— Эльза... — обратился к ней старик.
Но экономка прервала его, начав с легко переводимого «герр профессор» и перейдя на малоудобоваримый английский, дабы Эллери понял, что ее замечания предназначены и для его ушей.
— Вы иметь завтрак съеденным, когда уже ленч. Ленч вы не съесть. Теперь ваше время отдыхать. — Уперев кулаки в костлявые бедра, фрау Бауэр бросала вызов всему невенскому миру.
— Очень сожалею, профессор...
— О чем, мистер Квин? — Старик перешел на немецкий, обращаясь к фрау Бауэр: — Вы подслушивали под дверью. Вы оскорбили моего гостя. А теперь хотите лишить меня нескольких часов сознательной жизни. Неужели мне придется вас загипнотизировать?
Фрау Бауэр побледнела и испарилась.
— Это мое единственное оружие против нее, — усмехнулся Зелигман. — Я угрожаю загипнотизировать ее и отправить в советскую зону в качестве сексуальной игрушки для Москвы. С Эльзой это срабатывает, благодаря не ее высокой нравственности, а простому страху. Она скорее ляжет в постель с антихристом. Вы сказали, мистер Квин, что Казалис все-таки невиновен?
— Да.
Старик снова сел и улыбнулся.
— Вы пришли к этому выводу с помощью вашего неизвестного науке метода или же основываясь на факте, который может удовлетворить ваш суд?
— На факте, который может удовлетворить любого старше пяти лет, профессор Зелигман, — ответил Эллери. — Думаю, именно предельная простота сделала его незаметным. Простота, а также то, что убийств было слишком много и они происходили в течение длительного промежутка времени. К тому же в этом деле индивидуальность жертв имела тенденцию стушевываться с каждым новым преступлением, пока наконец они не стали выглядеть безликой кучей трупов. Подобная реакция возникает при взгляде на фотографии трупов в Бельзене, Бухенвальде, Освенциме и Майданеке. Никакой индивидуальности — только смерть.
— Но ваш факт, мистер Квин... — В голосе профессора звучало не только нетерпение.
Внезапно Эллери вспомнил, что единственная дочь Белы Зелигмана, бывшая замужем за польским евреем, погибла в Треблинке. Любовь конкретизирует смерть, подумал он.
— Ах да, факт. Это всего лишь вопрос азов физики, профессор. Вы говорили, что посещали в этом году конгресс в Цюрихе. Когда именно?
Седые брови приподнялись.
— Насколько я помню, в конце мая.
— Конгресс продолжался десять дней, а заключительное заседание окончилось в ночь с 3 на 4 июня. В ту ночь доктор Эдуард Казалис из Соединенных Штатов сделал доклад, озаглавленный «Охлофобия, никтофобия и понофобия», в зале заседаний перед большой аудиторией. Как сообщалось в цюрихском научном журнале, оратор, предшествовавший Казалису, датский ученый, превысил положенное время почти на два часа. Однако из уважения к доктору Казалису, который, согласно примечанию в журнале, посещал все заседания, ему позволили выступить с докладом. Казалис начал около полуночи и закончил в начале третьего. Официальное время закрытия конгресса — два часа двадцать четыре минуты утра 4 июня. — Эллери пожал плечами. — Разница во времени между Цюрихом и Нью-Йорком составляет шесть часов. Полночь 3 июня в Цюрихе, когда Казалис начал делать доклад, соответствовала шести часам вечера 3 июня в Нью-Йорке, а два часа ночи 4 июня в Цюрихе, когда Казалис заканчивал доклад, — восьми часам вечера 3 июня в Нью-Йорке. Даже если допустить, что Казалис выбежал из зала заседаний сразу же после закрытия конгресса или как только сошел с трибуны, закончив доклад, что он уже выписался из отеля и имел багаж наготове, что о его визе позаботились, что самолет был готов вылететь из цюрихского аэропорта в США, как только Казалис туда доберется (и что на этот специальный рейс у него был билет, невзирая на многословие доктора Нордвёсслера, необычный час и невозможность предвидеть задержку), что самолет летел в Нью-Йорк беспосадочно, что в аэропорту Нью-арк или Ла Гуардиа Казалиса ожидал полицейский эскорт на мотоциклах, позволивший его такси пробраться сквозь транспортные пробки с максимальной скоростью, — даже если допустить всю эту чепуху, герр профессор, в котором часу, по-вашему, Эдуард Казалис мог достигнуть центра Манхэттена? Назовите самое раннее время, какое только возможно.
— Я плохо знаком с прогрессом... как это называется... аэронавтики.
— Мог этот бросок через пространство — с трибуны в Цюрихе на улицу Манхэттена — занять от трех с половиной до четырех часов?
— Очевидно, нет.
— Поэтому я позвонил вам и узнал, что Эдуард Казалис не убегал в ту ночь из зала заседаний в аэропорт. Это не результат размышлений, а факт. Ибо вы сообщили мне, что задержали Казалиса в номере вашего отеля в Цюрихе «до начала следующего дня». Какое самое раннее время это могло означать? Скажем, шесть утра. В Нью-Йорке тогда наступила полночь 3 июня. Помните, я называл вам дату первого убийства, совершенного Котом? Убийства человека по фамилии Абернети?
— От дат одна путаница. К тому же их было так много...
— Конечно, их было так много, и это было так давно. Согласно рапорту нашего медэксперта, Абернети задушили около полуночи 3 июня. Вопрос, как я говорил, сводится к элементарной физике. Казалис продемонстрировал множество талантов, но способность находиться одновременно в двух местах на расстоянии тысяч миль к ним не принадлежит.
— Но это в самом деле элементарно! — воскликнул старик. — И ваша полиция, ваши прокуроры не заметили подобного несоответствия?
— На протяжении почти пяти месяцев произошло девять убийств и одна попытка убийства. Старые акушерские картотеки Казалиса, шнуры для удушения в его стальном шкафу, обстоятельства его ареста, добровольное, и подробное признание — все это создало несокрушимую презумпцию его виновности. К тому же большинство убийств Казалис физически был в состоянии совершить. Правда, прямых доказательств, связывающих его с каким-либо из них, не было — обвинение строится в основном на попытке десятого убийства. Казалис был схвачен в момент затягивания петли на шее девушки в пальто Мэрилин Сомс. Шнур из индийского шелка — эмблема Кота. Ergo [149], он и есть Кот. К чему думать об алиби?
С другой стороны, следовало ожидать, что адвокаты все проверят. Если они не обнаружили алиби, то по вине самого подзащитного. Когда я покидал Нью-Йорк, Казалис вел себя крайне несговорчиво и пытался вообще отказаться от защиты. Нет причины, по которой адвокат должен обладать иммунитетом против общей атмосферы уверенности в виновности его клиента.
Тем не менее, я подозреваю более глубокую причину того, что алиби осталось неизвестным — причину, коренящуюся в психологии. Лихорадочное стремление поймать Кота, вонзить ему в сердце осиновый кол и забыть весь этот кошмар достигло эпидемических масштабов, поразив и власти. Кот был Doppelgaenger [150]— его природа была настолько загадочна, что когда полиция наложила руки на существо из плоти и крови, соответствующее спецификациям...
— Если вы сообщите мне, к кому надо обратиться, мистер Квин, — сказал Зелигман, — я телеграфирую в Нью-Йорк, что задержал Казалиса до утра 4 июня в Цюрихе.
— Мы организуем для вас дачу показаний под присягой. Это плюс свидетельство о присутствии Казалиса на всех заседаниях цюрихского конгресса и его вылете в Штаты, который мог состояться не ранее 4 июня, полностью его оправдает.
— А суд поверит, что если Казалис физически не мог совершить первое убийство, то он не совершал и остальные?
— Оспаривать это было бы нелепо, профессор. Преступления с самого начала были признаны делом рук одного человека. И с достаточными основаниями. Источник имен жертв, метод их отбора из этого источника, идентичная техника удушения могут служить подтверждением. А самое главное — использование во всех девяти убийствах шнура из шелка индийского происхождения, который достать не так легко.
— И конечно, последовательность актов насилия обнаруживает общие психопатические свойства...
— Да. Множественные убийства подобного рода неизменно являются делом рук «одинокого волка» — работой одного психически ненормального человека. Так что тут осложнений не возникнет... Вы уверены, что не хотите отдохнуть, профессор Зелигман? Фрау Бауэр сказала...
Старик сердито отмахнулся от фрау Бауэр и протянул руку за табаком:
— Я начинаю понимать вашу цель, mein Herr. Тем не менее, вы раскрыли одну тайну, чтобы столкнуться с другой. Если Кот не Казалис, то кто же?
— Это следующий вопрос, — кивнул Эллери. Он сделал паузу. — Я ответил на него, находясь между небом и землей, профессор, едва ли не в подвешенном состоянии, поэтому вы простите меня, если теперь я буду двигаться вперед постепенно.
Чтобы найти ответ, мы должны рассмотреть известные нам действия Казалиса в свете выводов, к которым мы пришли относительно его невроза.
Действия его в качестве Кота начались с десятой жертвы. Выбор на ее роль Мэрилин Сомс в возрасте двадцати одного года явился следствием применения избирательной техники, используемой Котом при просмотре старых акушерских карт Казалиса. Я сам применил эту технику и определил ту же жертву. Так что любой логически мыслящий человек мог это сделать, располагая информацией о предыдущих девяти убийствах и картотекой.
Как же вел себя Казалис, избрав жертву методом Кота? Мэрилин Сомс работала дома, была очень занята, выходила на улицу редко и в разное время. Первой проблемой Кота в каждом случае было знакомство с лицом и фигурой намеченной жертвы. Следовательно, настоящий Кот, занимаясь Мэрилин Сомс, попытался бы выманить ее из дому с целью изучения ее внешности. Именно так и поступил Казалис. Он хитростью заманил девушку в переполненный вестибюль отеля, где мог безопасно «изучить» ее.
Четыре дня и вечера Казалис бродил возле дома Мэрилин, обследуя его. Очевидно, так же вел себя и Кот. Все это время Казалис демонстрировал энергию, коварство, разочарование временными неудачами. Такого поведения можно было ожидать и от Кота с его психической неуравновешенностью.
Наконец в кульминационную октябрьскую ночь Казалис подстерег девушку, походившую на Мэрилин Сомс ростом и фигурой и по ошибке надевшую ее пальто, затащил ее в проход между домами и начал душить шнуром из индийского шелка, точно таким же, каким пользовался Кот.
Будучи пойманным, Казалис «признался», что он — Кот, и описал свои действия во время предыдущих девяти убийств, включая убийство Абернети, совершенное, когда Казалис находился в Швейцарии!
Почему? Почему Казалис изображал Кота? Почему он признался в преступлениях Кота?
Старик внимательно слушал.
— Это, безусловно, не являлось бредом человека, отождествлявшего себя с другим лицом и претендовавшего на его преступления с помощью простого заявления, как делали многие психопаты в течение этих пяти месяцев, — такие случаи сопровождают каждое сенсационное преступление. Нет, Казалис доказал, что он — Кот, замыслом, планом и действием, совершив новое, типичное для Кота преступление, основанное на точных знаниях и глубоком изучении привычек, методов и техники Кота. Это была даже не имитация, а блистательная интерпретация, включающая и кажущиеся промахи. Например, в то утро, когда Казалис вошел в дом и вышел во двор, Мэрилин спустилась в вестибюль и провела там несколько минут, просматривая почту. В этот момент Казалис вернулся в нижний коридор. Поблизости никого не было заметно, а ранним утром улица пустовала. Тем не менее, в тот раз Казалис не попытался напасть на девушку. Почему? По тому что, сделав так, он бы нарушил постоянную схему преступлений Кота, которые совершались только под покровом ночной тьмы. Такое скрупулезное внимание к деталям не похоже на поведение обычного психопата, занятого самооговором, не упоминая уже о продемонстрированной Казалисом сдержанности.
Нет, Казалис не был безумен, и его перевоплощение в Кота, совершенное с истинно творческим энтузиазмом, имело вполне рациональную причину.
— Значит, вы считаете, — осведомился Зелигман, — что Казалис не намеревался задушить девушку до смерти? Что он всего лишь притворялся, будто хочет это сделать?
— Да.
— Но из этого следует, что он знал о полицейской слежке за собой и что его схватят в момент покушения?
— Конечно знал, профессор. Сам факт стремления доказать, что он Кот, будучи в здравом уме, предполагает логичный вопрос: доказать кому? Как я отметил, его доказательства не ограничивались простым признанием. Они включали изощренные действия в течение многих дней — от выражения лица до пребывания возле дома Сомсов. Такой обман свидетельствует о старании обмануть наблюдателя. Да, Казалис знал, что за ним следит полиция, знал, что каждое его движение замечают опытные оперативники.
А набросив шелковый шнур на шею Селесты Филлипс — девушки, которую он по ошибке принял за свою жертву, — Казалис сыграл финальную сцену для публики. Обращает на себя внимание тот факт, что десятое преступление было единственным, когда жертва смогла закричать достаточно громко, чтобы ее услышали. А затягивая петлю на ее шее, чтобы оставить там заметные следы, Казалис тем не менее позволил ей просунуть пальцы между петлей и горлом и не оглушил ее ударом, как делал Кот по крайней мере в двух случаях. В результате вскоре после нападения Селеста пришла в себя и смогла нормально говорить и двигаться — полученные ею повреждения были вызваны, главным образом, ее же сопротивлением и страхом. Можно только предполагать, как бы поступил Казалис, если бы мы не вбежали в проход, чтобы остановить его, — вероятно, он позволил бы девушке кричать достаточно долго, не нанося ей существенных повреждений, чтобы обеспечить вмешательство посторонних. Район был густонаселенный, и он наверняка не сомневался, что детективы бродят в тумане где-нибудь поблизости. Казалис хотел быть пойманным в момент покушения, тщательно это спланировал и добился успеха.
— Следовательно, — сказал старик, — мы также приближаемся к конечной цели нашего путешествия.
— Да. Ибо единственным объяснением стремления человека в здравом уме взять на себя чужие преступления и понести полагающееся за них наказание может быть только желание защитить истинного преступника.
Казалис скрывал личность Кота, защищал его от разоблачения и кары. И, делая так, он наказывал себя за ощущаемую им в глубине души вину, поскольку вина эта была непосредственно связана с Котом. Вы согласны со мной, профессор?
Но старик ответил странным тоном:
— Я всего лишь наблюдаю за маршрутом вашего странствия, мистер Квин. Поэтому я не соглашаюсь и не возражаю, а просто слушаю.
Эллери рассмеялся:
— Итак, что же в итоге нам известно о Коте?
Что Кот был кем-то, к кому Казалис испытывал глубокую привязанность.
Что Кот был кем-то, кого Казалис изо всех сил стремился защитить и чьи преступления, по мнению Казалиса, были связаны с его собственной виной.
Что Кот был психопатом, чья мания обусловила причину для розыска и убийства тех людей, которые появились на свет с помощью Казалиса-акушера.
Что, наконец, Кот был человеком, имевшим доступ к старым акушерским картам Казалиса, которые хранились в запертом помещении его квартиры.
Зелигман поднес трубку ко рту, но застыл как вкопанный.
— Известен ли мне такой человек, спросил я себя? — продолжал Эллери. — Да, известен. И только один — миссис Казалис.
Ибо миссис Казалис, — добавил Эллери, — единственная, кто соответствует только что перечисленным мною условиям.
Миссис Казалис — единственная, к кому Казалис испытывал глубокую привязанность.
Миссис Казалис — единственная, кого Казалис мог стремиться защитить и в чьих преступлениях он мог считать себя виновным.
Только у миссис Казалис могла иметься маниакальная причина искать и убивать людей, которым ее муж помог появиться на свет.
Наконец, только у нее был доступ к акушерским картам мужа.
Выражение лица Зелигмана не изменилось. Он не выглядел ни удивленным, ни потрясенным.
— Меня в основном интересует ваш третий пункт. Что вы понимаете под «маниакальной причиной» миссис Казалис? Как вы это объясните?
— Снова при помощи метода, который вы считаете неизвестным науке, герр профессор. Я знал, что миссис Казалис потеряла при родах двоих детей. Я знал со слов Казалиса, что после вторых родов она уже не могла забеременеть. Я знал, что вследствие этого несчастья она очень привязалась к своей племяннице Ленор Ричардсон и была для нее даже в большей степени матерью, чем ее сестра. Я знал, точнее, был уверен, что Казалис как муж был несостоятелен в сексуальном отношении. Безусловно, в течение длительного периода его нервных расстройств и последующего лечения он был источником постоянного разочарования для своей жены. А ведь когда они поженились, ей было всего девятнадцать.