Страница:
— Как я могу ее знать, Уилф? — сказал Пол. — Этой маске от девяти до десяти тысяч лет. И, пожалуйста, не спрашивай меня, откуда я это знаю. — Потом он кисло усмехнулся. — Отнеси это на счет моих сумасшедших теорий, если хочешь, Уилф. Почему бы и нет? Еще одна безумная мысль Пола Арнота... — Он замолчал на несколько секунд, а потом добавил совершенно серьезно:
— Но, независимо от того, сумасшедшая это теория или нет, я кое-что тебе скажу, Уилф. Женщина, чье лицо изображено на маске, — это Ш'тарра...Я ждал ее всю жизнь!
Глава 4
Глава 5
Часть 3
Глава 1
Глава 2
— Но, независимо от того, сумасшедшая это теория или нет, я кое-что тебе скажу, Уилф. Женщина, чье лицо изображено на маске, — это Ш'тарра...Я ждал ее всю жизнь!
Глава 4
Рассказ Арнота
— Уилф, — снова обратился к другу Арнот, когда машина нырнула в уличный поток, — я хотел бы рассказать... о себе. Твой отец уже знает большую часть моей истории. Однажды мы выпили с ним, и я достаточно захмелел, чтобы объяснить ему кое-что — несколько моих «теорий», парочку сновидений — то, что преследовало меня, сколько я себя помню. Мы говорили о том о сем — обо всем. Твой отец умеет вытягивать правду из человека.
— Да, сэр Джордж — умный старикан, — кивнул Соммерс. — Он тебя принял, а это для меня достаточная рекомендация. Однажды он заявил, что мне пойдет на пользу, если я стану слушать тебя. Я многое узнал от тебя. Ты — самый противоречивый из людей, кого мне и сэру Джорджу посчастливилось когда-либо встретить. Можешь поверить, я выслушаю все, что ты скажешь.
Арнот кивнул.
— Твой отец льстит мне. Но я предполагаю, что он прав. Я, конечно, странный человек. Это правда, — Арнот устроился на сиденье поудобнее и спросил:
— Ты веришь в судьбу, Уилф?
— Наверное, да. Но эти теории для великих людей, Пол. Для королей и полководцев, а не для простых смертных.
— Да? Смешно, но я всегда чувствовал, что судьба ждет меня за углом. Не странно ли это? Я знаю, очень многие считают меня никчемным и никудышным повесой, другие — волокитой и дураком, но даже когда я был маленьким мальчиком, я чувствовал, как что-то зовет меня. Оно звало, а я искал. Я пошел в горы, но судьба ждала меня не там. Вместе с Адрианом Аргилом я отправился искать Атлантиду в Эгейском море. Он не нашел Атлантиду, а я не нашел свою судьбу.
Соммерс улыбнулся.
— Жажда странствий — вот как это называется, Пол. Ты не сумасшедший, у тебя просто беспокойный характер!
— Беспокойный характер? Да, наверное. Я провел год в кибуце в Израиле, еще два на острове Хоккайдо, изучая воинские искусства у настоящих специалистов своего дела, и еще я прожил целых двенадцать месяцев в так называемом «железном веке» — поселении довикинговых времен в Норвегии. А теперь скажи мне, если я не искал того, что нельзя найти в обычном мире, то, черт побери, чем же я занимался?
— Готовился к встрече со своей судьбой?
— Может, и так, — пожал плечами Арнот. — Я не уверен. Знаю только, что когда был в Японии, мне казалось очень важным, чтобы я превратился в боевую машину; а когда мы сидели на берегу замерзшего фьорда, единственное, что волновало нас — обработка кожи и ковка железа по технологии железного века.
Но всякий раз, когда я достигал намеченной цели...
Он снова пожал плечами, замолчал на некоторое время, а потом заговорил на другую тему:
— Что же касается спорта, то пока другие ребята гоняли в футбол или брызгались в бассейне, я занимался стрельбой из лука или фехтованием и даже средневековыми рыцарскими схватками! Я летал вместе с птицами на дельтаплане из шелка и алюминия; таскал на себе баллоны с кислородом, надевал ласты, спускаясь на морское дно. Но всякий раз судьба ускользала от меня.
— Да, Пол, уж чем ты только ни занимался, — согласился Соммерс. — Ты, конечно, много попутешествовал, но почему ты так и не съездил в Египет?
— Египет? — Арнот нахмурился и снова пожал плечами. — Возможно, я, с одной стороны, гонялся за судьбой, а, с другой, — избегал ее, — словно кошка, пытающаяся поймать свой хвост.
Пару минут он думал о чем-то, не произнося ни слова, а потом добавил:
— Это единственное место — единственное — которого я всегда боялся, — признался Арнот.
— Ты боишься Египта? — рассмеялся Соммерс. — Вот теперь я тебя совершенно не понимаю.
Арнот повернулся, чтобы взглянуть на друга.
— Я никогда там не был, — сказал он, — но чувствую, что был. И я знаю, что Египет ближе мне, чем Англия. Я имею в виду Древний Египет. В этом столетии я чувствую... всегда чувствовал себя пришельцем. И тем не менее я боюсь вернуться назад, посетить Египет. Наверное, я боюсь того, что могу там найти.
— Значит, ты считаешь, что твои фантазии — не просто грезы, а... что-то вроде воспоминаний? — Соммерс покосился на друга.
— Что-то вроде этого, — кивнул Арнот. — Я уверен, что твой отец догадался об истинном положении вещей, даже ни о чем меня не спрашивая. Конечно, я никому больше ничего не рассказывал. Я предпочитаю, чтобы меня считали эксцентричным, а не сумасшедшим! Но тебе я кое-что открою: некоторые из моих утверждений на самом деле оказываются не такими уж безумными — особенно после того, как разрушаются теории других египтологов.
Соммерс знал, что имел в виду Арнот. Во время недавней засухи на глинистых берегах голубого Нила в Вад-Медани было найдено колесо от колесницы. Хотя оно очень плохо сохранилось, сразу же становилось понятно, что оно отличалось по конструкции от других египетских колес. Обломки артефактов, обнаруженные в той же глине, совершенно определенно относились к бронзовому веку Египта или Нубии. Но ступица колеса была сделана из железа! Железа? И создано оно было за много тысяч лет до того, как, по общепринятой теории хетты, первыми выковали железо в Малой Азии!
Как такое могло быть? Или... Арнот оказался прав насчет доисторического колеса и использования железа в «бронзовом веке»?
С другой стороны, как можно было серьезно воспринимать откровения Арнота? Что сказать о его теории насчет пришельцев из космоса, от которых пошла Древняя Мудрость в преддинастическом Египте?
Правда, и здесь Арнот оказался не единственным, кто выдвигал подобные теории, хотя его современники, высказывающие подобные мысли, были шарлатанами и любителями сенсаций, желающими прославиться.
Соммерс старался подходить к этим идеям Арнота скептически. Тем не менее он не мог не вспомнить рисунок, который Арнот однажды сделал для сэра Джорджа. Он просто изобразил анк, египетский символ жизни; но рядом с традиционным изображением нарисовал и второй анк, который выглядел совсем по-другому:
А как соотносились «древние» египтяне с более ранней расой, в существовании которой не сомневался Арнот? Каким был истинный источник их веры в то, что фараон является «сыном» бога солнца и его представителем на земле? Почему они считали, что его тело должно храниться в огромной гробнице, пирамиде, чтобы он мог подняться на небо и соединиться с отцом?
Если человек обладал достаточно богатым воображением, то могло показаться, что у Арнота...
— Меня обвиняли в том, что я рос озорным ребенком, — продолжал Арнот, прервав размышления Соммерса. — Возможно, так оно и было. Но если это так, то причина кроется в не проходящем чувстве разочарования. Пускаясь в рискованные и опасные приключения, я пытался убежать от обыденной жизни. Наверное, меня испортили деньги моей матери. Они позволяли мне заниматься тем, чем хочется и когда хочется.
Затем, когда я нашел Джулию... я ближе всего подобрался к миру моих грез, понимаешь? И все равно я искал вовсе не Джулию, а то, а...
— Ш'тарру, ты хотел сказать?
— Да, Ш'тарру. Лицо на этой маске из Куша...
Мне нужно посмотреть на нее, подержать в руках, почувствовать! Фотография пробудила что-то во мне, разворошила тлеющие угольки. Я уверен, что есть и другие воспоминания, которые пока еще дремлют.
У меня есть чувство, что когда я снова дотронусь до этой маски...
Внезапно он замолчал.
Машина притормозила у музея, двое мужчин одновременно повернулись и уставились друг на друга.
Они долго молчали, затем с легкой дрожью в голосе Соммерс произнес то, что думали они оба:
— Когда ты снова дотронешься до этой маски. Пол?
На этот вопрос ни один из них не мог дать ответа...
— Да, сэр Джордж — умный старикан, — кивнул Соммерс. — Он тебя принял, а это для меня достаточная рекомендация. Однажды он заявил, что мне пойдет на пользу, если я стану слушать тебя. Я многое узнал от тебя. Ты — самый противоречивый из людей, кого мне и сэру Джорджу посчастливилось когда-либо встретить. Можешь поверить, я выслушаю все, что ты скажешь.
Арнот кивнул.
— Твой отец льстит мне. Но я предполагаю, что он прав. Я, конечно, странный человек. Это правда, — Арнот устроился на сиденье поудобнее и спросил:
— Ты веришь в судьбу, Уилф?
— Наверное, да. Но эти теории для великих людей, Пол. Для королей и полководцев, а не для простых смертных.
— Да? Смешно, но я всегда чувствовал, что судьба ждет меня за углом. Не странно ли это? Я знаю, очень многие считают меня никчемным и никудышным повесой, другие — волокитой и дураком, но даже когда я был маленьким мальчиком, я чувствовал, как что-то зовет меня. Оно звало, а я искал. Я пошел в горы, но судьба ждала меня не там. Вместе с Адрианом Аргилом я отправился искать Атлантиду в Эгейском море. Он не нашел Атлантиду, а я не нашел свою судьбу.
Соммерс улыбнулся.
— Жажда странствий — вот как это называется, Пол. Ты не сумасшедший, у тебя просто беспокойный характер!
— Беспокойный характер? Да, наверное. Я провел год в кибуце в Израиле, еще два на острове Хоккайдо, изучая воинские искусства у настоящих специалистов своего дела, и еще я прожил целых двенадцать месяцев в так называемом «железном веке» — поселении довикинговых времен в Норвегии. А теперь скажи мне, если я не искал того, что нельзя найти в обычном мире, то, черт побери, чем же я занимался?
— Готовился к встрече со своей судьбой?
— Может, и так, — пожал плечами Арнот. — Я не уверен. Знаю только, что когда был в Японии, мне казалось очень важным, чтобы я превратился в боевую машину; а когда мы сидели на берегу замерзшего фьорда, единственное, что волновало нас — обработка кожи и ковка железа по технологии железного века.
Но всякий раз, когда я достигал намеченной цели...
Он снова пожал плечами, замолчал на некоторое время, а потом заговорил на другую тему:
— Что же касается спорта, то пока другие ребята гоняли в футбол или брызгались в бассейне, я занимался стрельбой из лука или фехтованием и даже средневековыми рыцарскими схватками! Я летал вместе с птицами на дельтаплане из шелка и алюминия; таскал на себе баллоны с кислородом, надевал ласты, спускаясь на морское дно. Но всякий раз судьба ускользала от меня.
— Да, Пол, уж чем ты только ни занимался, — согласился Соммерс. — Ты, конечно, много попутешествовал, но почему ты так и не съездил в Египет?
— Египет? — Арнот нахмурился и снова пожал плечами. — Возможно, я, с одной стороны, гонялся за судьбой, а, с другой, — избегал ее, — словно кошка, пытающаяся поймать свой хвост.
Пару минут он думал о чем-то, не произнося ни слова, а потом добавил:
— Это единственное место — единственное — которого я всегда боялся, — признался Арнот.
— Ты боишься Египта? — рассмеялся Соммерс. — Вот теперь я тебя совершенно не понимаю.
Арнот повернулся, чтобы взглянуть на друга.
— Я никогда там не был, — сказал он, — но чувствую, что был. И я знаю, что Египет ближе мне, чем Англия. Я имею в виду Древний Египет. В этом столетии я чувствую... всегда чувствовал себя пришельцем. И тем не менее я боюсь вернуться назад, посетить Египет. Наверное, я боюсь того, что могу там найти.
— Значит, ты считаешь, что твои фантазии — не просто грезы, а... что-то вроде воспоминаний? — Соммерс покосился на друга.
— Что-то вроде этого, — кивнул Арнот. — Я уверен, что твой отец догадался об истинном положении вещей, даже ни о чем меня не спрашивая. Конечно, я никому больше ничего не рассказывал. Я предпочитаю, чтобы меня считали эксцентричным, а не сумасшедшим! Но тебе я кое-что открою: некоторые из моих утверждений на самом деле оказываются не такими уж безумными — особенно после того, как разрушаются теории других египтологов.
Соммерс знал, что имел в виду Арнот. Во время недавней засухи на глинистых берегах голубого Нила в Вад-Медани было найдено колесо от колесницы. Хотя оно очень плохо сохранилось, сразу же становилось понятно, что оно отличалось по конструкции от других египетских колес. Обломки артефактов, обнаруженные в той же глине, совершенно определенно относились к бронзовому веку Египта или Нубии. Но ступица колеса была сделана из железа! Железа? И создано оно было за много тысяч лет до того, как, по общепринятой теории хетты, первыми выковали железо в Малой Азии!
Как такое могло быть? Или... Арнот оказался прав насчет доисторического колеса и использования железа в «бронзовом веке»?
С другой стороны, как можно было серьезно воспринимать откровения Арнота? Что сказать о его теории насчет пришельцев из космоса, от которых пошла Древняя Мудрость в преддинастическом Египте?
Правда, и здесь Арнот оказался не единственным, кто выдвигал подобные теории, хотя его современники, высказывающие подобные мысли, были шарлатанами и любителями сенсаций, желающими прославиться.
Соммерс старался подходить к этим идеям Арнота скептически. Тем не менее он не мог не вспомнить рисунок, который Арнот однажды сделал для сэра Джорджа. Он просто изобразил анк, египетский символ жизни; но рядом с традиционным изображением нарисовал и второй анк, который выглядел совсем по-другому:
А как соотносились «древние» египтяне с более ранней расой, в существовании которой не сомневался Арнот? Каким был истинный источник их веры в то, что фараон является «сыном» бога солнца и его представителем на земле? Почему они считали, что его тело должно храниться в огромной гробнице, пирамиде, чтобы он мог подняться на небо и соединиться с отцом?
Если человек обладал достаточно богатым воображением, то могло показаться, что у Арнота...
— Меня обвиняли в том, что я рос озорным ребенком, — продолжал Арнот, прервав размышления Соммерса. — Возможно, так оно и было. Но если это так, то причина кроется в не проходящем чувстве разочарования. Пускаясь в рискованные и опасные приключения, я пытался убежать от обыденной жизни. Наверное, меня испортили деньги моей матери. Они позволяли мне заниматься тем, чем хочется и когда хочется.
Затем, когда я нашел Джулию... я ближе всего подобрался к миру моих грез, понимаешь? И все равно я искал вовсе не Джулию, а то, а...
— Ш'тарру, ты хотел сказать?
— Да, Ш'тарру. Лицо на этой маске из Куша...
Мне нужно посмотреть на нее, подержать в руках, почувствовать! Фотография пробудила что-то во мне, разворошила тлеющие угольки. Я уверен, что есть и другие воспоминания, которые пока еще дремлют.
У меня есть чувство, что когда я снова дотронусь до этой маски...
Внезапно он замолчал.
Машина притормозила у музея, двое мужчин одновременно повернулись и уставились друг на друга.
Они долго молчали, затем с легкой дрожью в голосе Соммерс произнес то, что думали они оба:
— Когда ты снова дотронешься до этой маски. Пол?
На этот вопрос ни один из них не мог дать ответа...
Глава 5
Пробуждение
Музей представлял собой трехэтажное здание, расположенное в центре улицы начала девятнадцатого века, неподалеку от реки, которая была видна из самых высоких окон. Наверху, куда вела лестница с балюстрадой, возвышались массивные двери — главный вход в здание. Хотя одна из этих дверей и оставалась открыта, висевшая табличка сообщала, что сегодня во второй половине дня музей закрыт для посещения публики. Последние посетители уже покинули его.
Это был музей антикварных и древних вещей. Первый этаж заполняло то, что осталось от исторической и Доисторической Британии. Второй посвящался древнему Китаю, Греции, Перу, Криту и другим землям.
Третий, где располагался кабинет и приемная сэра Джорджа, являлся центром хранилища и представлял наибольший интерес, потому что был маленьким уголком Древнего Египта, пойманным в капкан и законсервированным в Лондоне. Вся магия древней земли вместилась в небольшой комнате.
Взбираясь по лестнице вслед за другом, Арнот поинтересовался:
— А мне представится возможность встретиться с этим таинственным египтянином? Мне очень хотелось бы его увидеть.
— Уже есть такая договоренность, — ответил Соммере. — Хозяин маски решил на какое-то время остаться в Лондоне.
— Как его зовут?
— Он представился как Омар Дассам.
— А как получилось, что египетские власти позволили ему вывезти маску из Египта в Англию? Почему он обратился именно к сэру Джорджу?
Соммерс откашлялся и заявил:
— Очевидно, он привез ее контрабандой. Он — агент одной из крупных авиалиний, так что трудностей у него не возникло. А почему он принес маску нам... — Соммерс пожал плечами. — Он утверждает, что «догадался» о том, что именно с нами ему следует вступить в контакт!
Арнот нахмурился.
— Все это кажется каким-то колдовством и мало походит на правду. Безумие какое-то! Зачем было вывозить маску контрабандой?
Они остановились на площадке третьего этажа перед моделью храма царицы Хатшепсут в Дейр-эль-Бахари. Соммерс снова пожал плечами.
— Да, чертовщина какая-то, — согласился он. — И я еще не все тебе рассказал.
Часть третьего этажа с кабинетом и приемной отца Соммерса располагалась в западной части здания. Они направились туда, лавируя среди различных экспонатов — стеклянных витрин с мумиями и статуями в человеческий рост, изображающих богов Древнего Египта.
— Ну так расскажи, — попросил Арнот.
— Когда я пришел к тебе в больницу, моей главной целью было вытащить тебя сюда, — признался Соммерс.
— Ты преуспел в этом деле, — ответил Арнот. — Чтобы увидеть эту маску, я пешком пошел бы и на Джон о'Гротс[3].
— Ты не совсем правильно меня понял, — поправил его Соммерс. — Я хотел, чтобы вы встретились с Омаром. Он... в некотором роде он — точно такая же таинственная личность, как и ты. Мой отец все объяснит.
Они открыли дверь с табличкой, на которой значилось полное имя знаменитого отца Соммерса, миновали приемную и остановились перед второй дверью, ведущей в кабинет сэра Джорджа.
Соммерс легко постучал. В ответ прозвучало приглашение:
— Входите.
— Пол! — улыбнулся сэр Джордж, поднимаясь из-за огромного письменного стола, рядом с которым казался карликом. — Рад, что ты смог прийти.
— Как дела, сэр? — вежливо поинтересовался Арнот, крепко пожимая протянутую руку. — Вы прекрасно выглядите.
— Со мной все в порядке, Пол. И я очень рад тебя видеть. Более того, я страшно взволнован!
Профессор был невысоким, быстрым, проворным седовласым старичком, постоянно находящимся в нервном возбуждении и полным неистощимой энергии.
В эту минуту он, казалось, весь трепетал от волнения.
— Итак, ты, наконец, встал на ноги, — продолжал старший Соммерс. — И как ты себя чувствуешь?
— Мне станет гораздо лучше после того, как они снимут эту чертову смирительную рубашку с моей шеи! — уныло скорчил гримасу Арнот. — Уилфред рассказал мне о вашем странном посетителе, но упомянул, что вам есть что добавить. Просветите меня?
— Ах! — профессор снова улыбнулся. — А я-то надеялся, что это ты просветишь меня!
— Я чего-то не понимаю.
— Садись, Пол, садись. Уилфред, налей ему стаканчик, пожалуйста. Поговорим об этом египтянине, Омаре Дассаме, Пол. Это имя тебе что-нибудь говорит?
— Нет, никогда раньше его не слышал. А почему вы спрашиваете?
— Я долго с ним разговаривал и, честно говоря, если отбросить в сторону его акцент и очевидные различия в характере и воспитании — у меня создалось впечатление, что я разговариваю с тобой!
— Что вы имеете в виду? — нахмурился Арнот.
— Когда он говорит об Египте, — объяснил профессор, — о доисторическом Египте, существовавшем до той древней земли, которую мы изучаем и пытаемся понять, — его теории звучали точно так же, как и твои рассказы. Вы словно сговорились... Тебе не нужно верить мне на слово, ты сам сможешь с ним побеседовать через несколько минут. Он сейчас на пути сюда.
А пока скажи мне, что ты думаешь о маске?
— О фотографии? Я, конечно, предпочел бы увидеть оригинал.
Профессор кивнул, открыл шкаф, стоявший за его письменным столом, вынул оттуда большую тяжелую золотую маску и положил ее на стол перед Арнотом.
Пол тут же встал, взял ее в руки и поднес к окну, чтобы рассмотреть получше. От удивления у него округлились глаза.
— В эту минуту в приемной послышался звук приближающихся шагов, вслед за которым последовал стук в закрытую дверь и приглушенный гортанный голос:
— Сэр Джордж, можно войти?
— Ну, вот видишь? Он уже здесь, — повернулся профессор к Арноту. — Заходи, Омар, заходи, — более громким голосом добавил он.
Арнот услышал слова сэра Джорджа, то, как открылась и снова закрылась дверь в кабинет, но так и не шевельнулся. Он стоял, застыв и держа маску перед собой. Его глаза блестели.
Профессор откашлялся и обратился к сыну:
— Уилфред, может, ты представишь наших гостей друг другу?
— Пол, — прозвучал голос младшего Соммерса, словно издалека, разрушая чары золотой маски, — это Омар Дассам. Омар, Пол Арнот.
Наконец Арнот повернулся, чтобы взглянуть на вновь прибывшего. Темные глаза египтянина встретились с ним взглядом, вперед вытянулась сильная рука.
Омар, определенно, был из Египта, и по фигуре он напоминал Арнота — такие же узкие бедра, широкие плечи.
— Добрый день, — поздоровался Омар. Его чувствительные губы растянулись в осторожно-любопытной улыбке.
Их пальцы встретились.
Дассам опустил глаза, взглянул на руку, пожимавшую его собственную, и тут же, вырвав ладонь, отпрыгнул назад.
— Что?.. Какого черта!.. — воскликнул удивленный и разозленный Арнот.
Дассам показал на впадинку на среднем пальце правой руки Арнота, идущую подобно кольцу.
Вот этот след, — почти шепотом спросил Дассам. — Вы носите кольцо?
— Нет, — покачал головой Арнот. — Это шрам... Не помню откуда... Он у меня уже столько лет, сколько я себя помню.
Дассам отпустил его руку, порылся у себя в кармане и вынул два кольца. Одно из них, серебряное, он надел на свой палец. Второе — большое, золотое, украшенное выпуклым анком — протянул Арноту.
— Попробуйте его надеть, — предложил Омар, очевидно, охваченный непонятным волнением.
Арнот еще несколько секунд внимательно смотрел на Дассама, потом надел кольцо на палец. Оно легло, закрыв шрам так, словно приросло. Затем...
Затем Арноту показалось, что комната плывет у него перед глазами!
Для двух только что представленных друг другу людей это было подобно внезапному землетрясению, заставшему их в центре Лондона. Последствия его могли ощущать лишь они двое. Профессор с сыном в удивлении наблюдали, как Арнот и Дассам одновременно покачнулись. Они едва не упали, одновременно пытаясь поддержать один другого, затем выпрямились и уставились друг на друга.
— Кхай! — пробормотал Дассам, хватая ртом воздух. На мгновение он задохнулся, а потом пролепетал что-то на каком-то грубом непонятном языке.
— Манек! — ответил Арнот на том же языке. — Это ты, Манек Тотак!
Глядя друг другу в глаза, они, казалось, увидели сквозь свой нынешний облик тени далекого прошлого. Они смотрели сквозь столетия, вспоминали...
И все вспомнили.
Это был музей антикварных и древних вещей. Первый этаж заполняло то, что осталось от исторической и Доисторической Британии. Второй посвящался древнему Китаю, Греции, Перу, Криту и другим землям.
Третий, где располагался кабинет и приемная сэра Джорджа, являлся центром хранилища и представлял наибольший интерес, потому что был маленьким уголком Древнего Египта, пойманным в капкан и законсервированным в Лондоне. Вся магия древней земли вместилась в небольшой комнате.
Взбираясь по лестнице вслед за другом, Арнот поинтересовался:
— А мне представится возможность встретиться с этим таинственным египтянином? Мне очень хотелось бы его увидеть.
— Уже есть такая договоренность, — ответил Соммере. — Хозяин маски решил на какое-то время остаться в Лондоне.
— Как его зовут?
— Он представился как Омар Дассам.
— А как получилось, что египетские власти позволили ему вывезти маску из Египта в Англию? Почему он обратился именно к сэру Джорджу?
Соммерс откашлялся и заявил:
— Очевидно, он привез ее контрабандой. Он — агент одной из крупных авиалиний, так что трудностей у него не возникло. А почему он принес маску нам... — Соммерс пожал плечами. — Он утверждает, что «догадался» о том, что именно с нами ему следует вступить в контакт!
Арнот нахмурился.
— Все это кажется каким-то колдовством и мало походит на правду. Безумие какое-то! Зачем было вывозить маску контрабандой?
Они остановились на площадке третьего этажа перед моделью храма царицы Хатшепсут в Дейр-эль-Бахари. Соммерс снова пожал плечами.
— Да, чертовщина какая-то, — согласился он. — И я еще не все тебе рассказал.
Часть третьего этажа с кабинетом и приемной отца Соммерса располагалась в западной части здания. Они направились туда, лавируя среди различных экспонатов — стеклянных витрин с мумиями и статуями в человеческий рост, изображающих богов Древнего Египта.
— Ну так расскажи, — попросил Арнот.
— Когда я пришел к тебе в больницу, моей главной целью было вытащить тебя сюда, — признался Соммерс.
— Ты преуспел в этом деле, — ответил Арнот. — Чтобы увидеть эту маску, я пешком пошел бы и на Джон о'Гротс[3].
— Ты не совсем правильно меня понял, — поправил его Соммерс. — Я хотел, чтобы вы встретились с Омаром. Он... в некотором роде он — точно такая же таинственная личность, как и ты. Мой отец все объяснит.
Они открыли дверь с табличкой, на которой значилось полное имя знаменитого отца Соммерса, миновали приемную и остановились перед второй дверью, ведущей в кабинет сэра Джорджа.
Соммерс легко постучал. В ответ прозвучало приглашение:
— Входите.
— Пол! — улыбнулся сэр Джордж, поднимаясь из-за огромного письменного стола, рядом с которым казался карликом. — Рад, что ты смог прийти.
— Как дела, сэр? — вежливо поинтересовался Арнот, крепко пожимая протянутую руку. — Вы прекрасно выглядите.
— Со мной все в порядке, Пол. И я очень рад тебя видеть. Более того, я страшно взволнован!
Профессор был невысоким, быстрым, проворным седовласым старичком, постоянно находящимся в нервном возбуждении и полным неистощимой энергии.
В эту минуту он, казалось, весь трепетал от волнения.
— Итак, ты, наконец, встал на ноги, — продолжал старший Соммерс. — И как ты себя чувствуешь?
— Мне станет гораздо лучше после того, как они снимут эту чертову смирительную рубашку с моей шеи! — уныло скорчил гримасу Арнот. — Уилфред рассказал мне о вашем странном посетителе, но упомянул, что вам есть что добавить. Просветите меня?
— Ах! — профессор снова улыбнулся. — А я-то надеялся, что это ты просветишь меня!
— Я чего-то не понимаю.
— Садись, Пол, садись. Уилфред, налей ему стаканчик, пожалуйста. Поговорим об этом египтянине, Омаре Дассаме, Пол. Это имя тебе что-нибудь говорит?
— Нет, никогда раньше его не слышал. А почему вы спрашиваете?
— Я долго с ним разговаривал и, честно говоря, если отбросить в сторону его акцент и очевидные различия в характере и воспитании — у меня создалось впечатление, что я разговариваю с тобой!
— Что вы имеете в виду? — нахмурился Арнот.
— Когда он говорит об Египте, — объяснил профессор, — о доисторическом Египте, существовавшем до той древней земли, которую мы изучаем и пытаемся понять, — его теории звучали точно так же, как и твои рассказы. Вы словно сговорились... Тебе не нужно верить мне на слово, ты сам сможешь с ним побеседовать через несколько минут. Он сейчас на пути сюда.
А пока скажи мне, что ты думаешь о маске?
— О фотографии? Я, конечно, предпочел бы увидеть оригинал.
Профессор кивнул, открыл шкаф, стоявший за его письменным столом, вынул оттуда большую тяжелую золотую маску и положил ее на стол перед Арнотом.
Пол тут же встал, взял ее в руки и поднес к окну, чтобы рассмотреть получше. От удивления у него округлились глаза.
— В эту минуту в приемной послышался звук приближающихся шагов, вслед за которым последовал стук в закрытую дверь и приглушенный гортанный голос:
— Сэр Джордж, можно войти?
— Ну, вот видишь? Он уже здесь, — повернулся профессор к Арноту. — Заходи, Омар, заходи, — более громким голосом добавил он.
Арнот услышал слова сэра Джорджа, то, как открылась и снова закрылась дверь в кабинет, но так и не шевельнулся. Он стоял, застыв и держа маску перед собой. Его глаза блестели.
Профессор откашлялся и обратился к сыну:
— Уилфред, может, ты представишь наших гостей друг другу?
— Пол, — прозвучал голос младшего Соммерса, словно издалека, разрушая чары золотой маски, — это Омар Дассам. Омар, Пол Арнот.
Наконец Арнот повернулся, чтобы взглянуть на вновь прибывшего. Темные глаза египтянина встретились с ним взглядом, вперед вытянулась сильная рука.
Омар, определенно, был из Египта, и по фигуре он напоминал Арнота — такие же узкие бедра, широкие плечи.
— Добрый день, — поздоровался Омар. Его чувствительные губы растянулись в осторожно-любопытной улыбке.
Их пальцы встретились.
Дассам опустил глаза, взглянул на руку, пожимавшую его собственную, и тут же, вырвав ладонь, отпрыгнул назад.
— Что?.. Какого черта!.. — воскликнул удивленный и разозленный Арнот.
Дассам показал на впадинку на среднем пальце правой руки Арнота, идущую подобно кольцу.
Вот этот след, — почти шепотом спросил Дассам. — Вы носите кольцо?
— Нет, — покачал головой Арнот. — Это шрам... Не помню откуда... Он у меня уже столько лет, сколько я себя помню.
Дассам отпустил его руку, порылся у себя в кармане и вынул два кольца. Одно из них, серебряное, он надел на свой палец. Второе — большое, золотое, украшенное выпуклым анком — протянул Арноту.
— Попробуйте его надеть, — предложил Омар, очевидно, охваченный непонятным волнением.
Арнот еще несколько секунд внимательно смотрел на Дассама, потом надел кольцо на палец. Оно легло, закрыв шрам так, словно приросло. Затем...
Затем Арноту показалось, что комната плывет у него перед глазами!
Для двух только что представленных друг другу людей это было подобно внезапному землетрясению, заставшему их в центре Лондона. Последствия его могли ощущать лишь они двое. Профессор с сыном в удивлении наблюдали, как Арнот и Дассам одновременно покачнулись. Они едва не упали, одновременно пытаясь поддержать один другого, затем выпрямились и уставились друг на друга.
— Кхай! — пробормотал Дассам, хватая ртом воздух. На мгновение он задохнулся, а потом пролепетал что-то на каком-то грубом непонятном языке.
— Манек! — ответил Арнот на том же языке. — Это ты, Манек Тотак!
Глядя друг другу в глаза, они, казалось, увидели сквозь свой нынешний облик тени далекого прошлого. Они смотрели сквозь столетия, вспоминали...
И все вспомнили.
Часть 3
Глава 1
Мир Кхайя
Центром мира Кхайя считался Асорбес, город-крепость фараона Хасатута. Асорбес занимал площадь в полторы квадратные мили, был построен из известняка и находился в двух милях от западного берега Нила.
Река была хорошо видна с гребня восточной стены.
Маленьким мальчиком Кхай выезжал из города вместе с отцом и путешествовал вниз по реке до самого Великого Моря. Правда, от того путешествия у него остались лишь смутные воспоминания. Однако Кхай не забыл то великое приключение: он охотился на воображаемых зверей в горах и каменоломнях, пока его отец искал лучшие известняки для своей работы.
Что касается самого Асорбеса, то Кхай быстро изучил город. Мальчик поднялся на массивные стены, обошел крепость кругом и вернулся в исходную точку — и все только за одно утро. Однажды он совершил это путешествие с отцом и помнил, как старик устал.
В самом деле Харсин Бен Ибизин был не молод. Кхай родился, когда отец его уже приближался к старости.
Харсину Бену повезло: несмотря на его возраст, никто более молодой не занял его места. У него, конечно, имелись соперники, но в Асорбесе и даже во всем Кемете больше не нашлось бы еще одного такого умелого и искусного архитектора. Его высшим достижением, благодаря которому он пользовался благосклонностью фараона и его советников, стала великая пирамида, огромный памятник Хасатуту, пока еще не завершенная, но постепенно с каждым годом приближающаяся к завершению.
Харсину Бену приходилось бывать на месте строительства пирамиды почти каждый день, но это был единственный аспект его работы, который ему не нравился: смотреть на рабов из разных стран, чья кровь запятнала (в буквальном смысле) каждый каменный блок, из которых складывалась пирамида. Кхай тоже находил отвратительным вид тысяч и тысяч полуголых коричневых завшивевших тел, которые перенапрягались, потели, истекали кровью и умирали под кнутами надсмотрщиков Хасатута. Часто во время одиноких прогулок по городу мальчик останавливался и подолгу смотрел на огромную пирамиду. Он думал о том, почему этих людей держат здесь, в Асорбесе, когда их родные земли находятся за самыми дальними границами Кемета.
— Фараон издал указ о том, что пирамида должна быть построена при его жизни, — однажды объяснил Кхайю отец. — Его похоронят внутри этого сооружения, чтобы он дождался второго пришествия богов со звезд. Тех богов, что доставили предков Хасатута на землю, когда на ней еще царил хаос. Поскольку фараон знает, что отпущенное ему время среди смертных людей подходит к концу, он торопится завершить работу, поэтому он не бережет рабов. Он пригоняет их отовсюду — из Тира, Нубии, Дарфура, Сидона и Синайя, даже с гор Куша. И, конечно, на строительстве трудятся преступники Кемета — они не отбывают срок в темницах, а работают в каменоломнях или вместе с рабами возводят стены пирамиды.
С этими словами отец Кхайя посмотрел на сына.
— Я знаю, о чем размышляешь ты, Кхай. Твои мысли необычны для маленького мальчика, но я согласен с ними. Ты не был бы моим сыном, если бы не думал так, как думаешь, потому что ты добрый, как и я. Но подобные мысли опасны, сын мой, и никогда нельзя говорить то, что у тебя на уме, по крайней мере, в Кемете. Успокойся и помни: твой отец только проектирует великие памятники. Он не отвечает за те методы, которые его хозяева используют при строительстве...
Так что великая пирамида была единственным черным пятном в мире Кхайя. Пирамида... и, еще, трущобы, нагромождение низких, разваливающихся хибэр и лабиринт вонючих, загаженных улиц, где жили рабы, где эти несчастные старели и рождали следующее поколение, которое, в свою очередь, по достижении восьми или девяти лет начинало работать на строительстве пирамиды. Что касается остального Асорбеса — и, в общем, всех земель Кемета от Средиземного моря до границы с Нубией и от Куша и Дафрура до Узкого Моря — мир Кхайя был зеленым, прекрасным и бурлил жизнью.
Реки кишели бесчисленными гиппопотамами и крокодилами, а в лесах водились слоны и кабаны. В водах Нила играла рыба, а моллюски становились большими и жирными в теплом иле у берегов, в озерах и на болотах. Крупный рогатый скот собирался в огромные стада и пасся вместе с овцами и козами. В саваннах жили антилопы и газели.
Это была богатая земля, где по лесам и долинам свободно передвигались дикие ослы, страусы, муравьеды и львы. Бесчисленные животные сновали вокруг водоемов и в высокой траве саванн. Хотя лошади были практически неизвестны в Кемете, Кхайю довелось видеть несколько грациозных созданий, ввезенных из Аравии и земель на востоке. Еще мальчик слышал, что в горах Куша свирепые племена дикарей укрощали коней, скакали на их голых спинах и использовали их для перевозки грузов и в домашней работе. Кхай часто думал о том, что чувствует человек, сидя на спине быстроногой лошади. Ведь лошадь лихо могла обогнать украшенных драгоценными камнями, тяжело передвигающихся слонов Хасатута, появляющихся на всех официальных церемониях.
Благодаря множеству и разнообразию животных и птиц, Кемет считался раем для охотников. Отец подарил Кхайю его первый лук со стрелами, когда мальчику еще не исполнилось и девяти лет. Менее чем через два года Кхай принес домой пару отличных гусей. Он подстрелил их, когда они пролетали над зарослями тростника, у берегов Нила. Правда, Кхайю попало от отца, потому что он был еще маленьким мальчиком и вернулся домой очень поздно, — а в тот год многие жители пострадали от крокодилов. Нескольких детей и многих взрослых страшные твари утащили в воды Нила, так что городские власти назначили вознаграждение за каждого убитого крокодила.
Любопытно, но, по крайней мере, в одной провинции крокодилов обожествляли, и охота на них была запрещена под страхом сурового наказания, в то время как в тот же год в Асорбесе дубильщики набрали такое количество кож, что в ближайшие несколько лет не мог возникнуть недостаток сандалий и поясов, да и цены на них упали.
— Если бы твоя собственная кожа не была такой мягкой и белой, — заявил сыну Харсин Бен Ибизин, — и ты не был бы светом в очах своей матери, то я бы хорошо прошелся кнутом по твоему заду за такие прогулки! Мы сидели с твоей матерью и ждали, не представляя, жив ты или уже лежишь в брюхе крокодила.
А потом ты возвращаешься домой, весь покрытый нильской грязью с парой тощих гусей в качестве оправдания?! Ты что, предполагаешь, что они стоят того, чтобы родители целый день тебя ждали, не находя себе места? Больше никогда не поступай так, Кхай Ибизин! Слышишь меня?
Кхай отправился спать, так и не поужинав. Позднее его мать, Мерайет, украдкой проскользнула к нему в комнату с подносом, на котором лежал хлеб, мясо и чаша сладкого вина.
— Мой охотник, — назвала она сына и заявила, что на самом деле он подстрелил великолепных гусей, жирных и толстых. — Завтра съедим их, — сообщила она. — Зажарим в саду на вертелах, когда вернемся с парада.
Кхай вспомнил, что завтра он впервые отправится на царский парад — для него это была торжественная церемония, обставленная с помпой и роскошью. Фараон Хасатут устраивал ее каждые три месяца. Он являлся народу, чтобы выслушать хвалебные речи, дать возможность поклониться ему и выразить свое почтение. И еще на каждой церемонии фараон выбирал себе трех новых невест, забирал их с собой в пирамиду, где они становились супругами великого и всемогущего человека-бога...
Река была хорошо видна с гребня восточной стены.
Маленьким мальчиком Кхай выезжал из города вместе с отцом и путешествовал вниз по реке до самого Великого Моря. Правда, от того путешествия у него остались лишь смутные воспоминания. Однако Кхай не забыл то великое приключение: он охотился на воображаемых зверей в горах и каменоломнях, пока его отец искал лучшие известняки для своей работы.
Что касается самого Асорбеса, то Кхай быстро изучил город. Мальчик поднялся на массивные стены, обошел крепость кругом и вернулся в исходную точку — и все только за одно утро. Однажды он совершил это путешествие с отцом и помнил, как старик устал.
В самом деле Харсин Бен Ибизин был не молод. Кхай родился, когда отец его уже приближался к старости.
Харсину Бену повезло: несмотря на его возраст, никто более молодой не занял его места. У него, конечно, имелись соперники, но в Асорбесе и даже во всем Кемете больше не нашлось бы еще одного такого умелого и искусного архитектора. Его высшим достижением, благодаря которому он пользовался благосклонностью фараона и его советников, стала великая пирамида, огромный памятник Хасатуту, пока еще не завершенная, но постепенно с каждым годом приближающаяся к завершению.
Харсину Бену приходилось бывать на месте строительства пирамиды почти каждый день, но это был единственный аспект его работы, который ему не нравился: смотреть на рабов из разных стран, чья кровь запятнала (в буквальном смысле) каждый каменный блок, из которых складывалась пирамида. Кхай тоже находил отвратительным вид тысяч и тысяч полуголых коричневых завшивевших тел, которые перенапрягались, потели, истекали кровью и умирали под кнутами надсмотрщиков Хасатута. Часто во время одиноких прогулок по городу мальчик останавливался и подолгу смотрел на огромную пирамиду. Он думал о том, почему этих людей держат здесь, в Асорбесе, когда их родные земли находятся за самыми дальними границами Кемета.
— Фараон издал указ о том, что пирамида должна быть построена при его жизни, — однажды объяснил Кхайю отец. — Его похоронят внутри этого сооружения, чтобы он дождался второго пришествия богов со звезд. Тех богов, что доставили предков Хасатута на землю, когда на ней еще царил хаос. Поскольку фараон знает, что отпущенное ему время среди смертных людей подходит к концу, он торопится завершить работу, поэтому он не бережет рабов. Он пригоняет их отовсюду — из Тира, Нубии, Дарфура, Сидона и Синайя, даже с гор Куша. И, конечно, на строительстве трудятся преступники Кемета — они не отбывают срок в темницах, а работают в каменоломнях или вместе с рабами возводят стены пирамиды.
С этими словами отец Кхайя посмотрел на сына.
— Я знаю, о чем размышляешь ты, Кхай. Твои мысли необычны для маленького мальчика, но я согласен с ними. Ты не был бы моим сыном, если бы не думал так, как думаешь, потому что ты добрый, как и я. Но подобные мысли опасны, сын мой, и никогда нельзя говорить то, что у тебя на уме, по крайней мере, в Кемете. Успокойся и помни: твой отец только проектирует великие памятники. Он не отвечает за те методы, которые его хозяева используют при строительстве...
Так что великая пирамида была единственным черным пятном в мире Кхайя. Пирамида... и, еще, трущобы, нагромождение низких, разваливающихся хибэр и лабиринт вонючих, загаженных улиц, где жили рабы, где эти несчастные старели и рождали следующее поколение, которое, в свою очередь, по достижении восьми или девяти лет начинало работать на строительстве пирамиды. Что касается остального Асорбеса — и, в общем, всех земель Кемета от Средиземного моря до границы с Нубией и от Куша и Дафрура до Узкого Моря — мир Кхайя был зеленым, прекрасным и бурлил жизнью.
Реки кишели бесчисленными гиппопотамами и крокодилами, а в лесах водились слоны и кабаны. В водах Нила играла рыба, а моллюски становились большими и жирными в теплом иле у берегов, в озерах и на болотах. Крупный рогатый скот собирался в огромные стада и пасся вместе с овцами и козами. В саваннах жили антилопы и газели.
Это была богатая земля, где по лесам и долинам свободно передвигались дикие ослы, страусы, муравьеды и львы. Бесчисленные животные сновали вокруг водоемов и в высокой траве саванн. Хотя лошади были практически неизвестны в Кемете, Кхайю довелось видеть несколько грациозных созданий, ввезенных из Аравии и земель на востоке. Еще мальчик слышал, что в горах Куша свирепые племена дикарей укрощали коней, скакали на их голых спинах и использовали их для перевозки грузов и в домашней работе. Кхай часто думал о том, что чувствует человек, сидя на спине быстроногой лошади. Ведь лошадь лихо могла обогнать украшенных драгоценными камнями, тяжело передвигающихся слонов Хасатута, появляющихся на всех официальных церемониях.
Благодаря множеству и разнообразию животных и птиц, Кемет считался раем для охотников. Отец подарил Кхайю его первый лук со стрелами, когда мальчику еще не исполнилось и девяти лет. Менее чем через два года Кхай принес домой пару отличных гусей. Он подстрелил их, когда они пролетали над зарослями тростника, у берегов Нила. Правда, Кхайю попало от отца, потому что он был еще маленьким мальчиком и вернулся домой очень поздно, — а в тот год многие жители пострадали от крокодилов. Нескольких детей и многих взрослых страшные твари утащили в воды Нила, так что городские власти назначили вознаграждение за каждого убитого крокодила.
Любопытно, но, по крайней мере, в одной провинции крокодилов обожествляли, и охота на них была запрещена под страхом сурового наказания, в то время как в тот же год в Асорбесе дубильщики набрали такое количество кож, что в ближайшие несколько лет не мог возникнуть недостаток сандалий и поясов, да и цены на них упали.
— Если бы твоя собственная кожа не была такой мягкой и белой, — заявил сыну Харсин Бен Ибизин, — и ты не был бы светом в очах своей матери, то я бы хорошо прошелся кнутом по твоему заду за такие прогулки! Мы сидели с твоей матерью и ждали, не представляя, жив ты или уже лежишь в брюхе крокодила.
А потом ты возвращаешься домой, весь покрытый нильской грязью с парой тощих гусей в качестве оправдания?! Ты что, предполагаешь, что они стоят того, чтобы родители целый день тебя ждали, не находя себе места? Больше никогда не поступай так, Кхай Ибизин! Слышишь меня?
Кхай отправился спать, так и не поужинав. Позднее его мать, Мерайет, украдкой проскользнула к нему в комнату с подносом, на котором лежал хлеб, мясо и чаша сладкого вина.
— Мой охотник, — назвала она сына и заявила, что на самом деле он подстрелил великолепных гусей, жирных и толстых. — Завтра съедим их, — сообщила она. — Зажарим в саду на вертелах, когда вернемся с парада.
Кхай вспомнил, что завтра он впервые отправится на царский парад — для него это была торжественная церемония, обставленная с помпой и роскошью. Фараон Хасатут устраивал ее каждые три месяца. Он являлся народу, чтобы выслушать хвалебные речи, дать возможность поклониться ему и выразить свое почтение. И еще на каждой церемонии фараон выбирал себе трех новых невест, забирал их с собой в пирамиду, где они становились супругами великого и всемогущего человека-бога...
Глава 2
Парад царя-бога
С первыми лучами утреннего солнца, золотой диск которого был объявлен богом задолго до того, как прапрапрадед Хасатута стал первым фараоном, народ Кемета облачился в лучшие одежды и заполнил улицы Асорбеса, направляясь к основанию пирамиды.
Прибыв к месту в сопровождении родителей, старшего брата Адхана и сестры Намишы, Кхай поразился количеству цветов, возложенных к основанию пирамиды, тысячам стягов, на которых изображался анк Хасатута с двумя петлями, блеску золота и слоновой кости черной гвардии фараона, выстроившейся в один ряд вокруг пирамиды.
Широкие земляные склоны вели к подножию пирамиды. Каменные блоки, которым заранее придали нужную форму, толкали, тянули и поднимали по этим склонам, чтобы установить с внутренней стороны, сложив вначале лабиринты из коридоров и комнат, а уж потом внешние стены огромного памятника. Северная, южная и западная стены были уже почти завершены; но рабы еще не закончили облицовку лучшими породами белого известняка, на которые в дальнейшем планировалось нанести тонкий слой чеканного золота.
Восточная же грань с огромным склоном протяженностью около полумили выходила к восточной стене, огибающей город, и была еще не завершена. На ее вершине стояли ряды черной гвардии. Они находились там с раннего утра. Их копья наклонялись вперед, нацелившись на город. За их спинами возвышалась огромная остроконечная скала из резного камня в форме гигантского наконечника для стрел.
Прибыв к месту в сопровождении родителей, старшего брата Адхана и сестры Намишы, Кхай поразился количеству цветов, возложенных к основанию пирамиды, тысячам стягов, на которых изображался анк Хасатута с двумя петлями, блеску золота и слоновой кости черной гвардии фараона, выстроившейся в один ряд вокруг пирамиды.
Широкие земляные склоны вели к подножию пирамиды. Каменные блоки, которым заранее придали нужную форму, толкали, тянули и поднимали по этим склонам, чтобы установить с внутренней стороны, сложив вначале лабиринты из коридоров и комнат, а уж потом внешние стены огромного памятника. Северная, южная и западная стены были уже почти завершены; но рабы еще не закончили облицовку лучшими породами белого известняка, на которые в дальнейшем планировалось нанести тонкий слой чеканного золота.
Восточная же грань с огромным склоном протяженностью около полумили выходила к восточной стене, огибающей город, и была еще не завершена. На ее вершине стояли ряды черной гвардии. Они находились там с раннего утра. Их копья наклонялись вперед, нацелившись на город. За их спинами возвышалась огромная остроконечная скала из резного камня в форме гигантского наконечника для стрел.