Ламли Брайан. Второй визит (Дом дверей - 2)

   А в "Альт Дойчехаузе", в Берлине тысяча девятьсот семидесятого года, никогда не существовавшем нигде, кроме как в голове и в памяти Джека Тарнболла, начало, наконец, что-то происходить. И началось это с мерцавших на экранах бесстыдной процессии порнографических фильмов. Или правильнее сказать, на совсем особенном экране над стойкой, на том, который находился прямо перед развалившимся на стуле в угловой нише Тарнболлом.
   Первое, что привлекло внимание Джека и приковало к себе его сонный взгляд, это непривычный цвет, тот факт, что фильм перестал быть черно-белым. И это, и его неожиданно высокое качество - в смысле, техническое качество собственно пленки в противоположность сомнительному содержанию - заставило спецагента сосредоточиться. На самом-то деле он дернулся, резко выпрямившись на стуле, чуть-чуть не вскочил на ноги, когда там, прямо у него перед глазами, начал разворачиваться в отличном цвете этот новый образчик порнографии больше натуральной величины.
   Цвет, отчетливые подробности, кажущаяся близость актеров там, где те заполняли центр экрана и, наконец, сами актеры - притянули к себе взгляд спецагента, словно железные опилки к магниту. Их было всего двое, лишь двое актеров, или точнее, игроков, в хорошо освещенной комнате с рельефными, хотя неяркими и разноцветными занавесками и нейтральными коврами, где все выглядело идеально скоординированным - с расчетом приковать взгляд зрителя к круглой постели с черной простыней. И к игрокам, конечно же.
   Игроки...
   Одним из них являлся Сит-Баннермен, стоящий нагим, подбоченясь рядом с постелью, и лицом к зрителям; фактически, лицом к Джеку Тарнболлу. Не возникало никаких сомнений, что с экрана смотрит именно красивое человеческое (нечеловеческое) лицо Сита - или, скорее, лицо конструкции-Баннермена, скрывавшее его истинное, пришельческое обличье - но Тарнболл смог очень даже запросто усомниться насчет его тела. Так как, несмотря на то, что тело было тем же самым, имелось одно огромное отличие.
   Та первоначальная конструкция - Сит-Баннермен, которому спецагент разнес руку (оружие) на несколько алых сарделек той ночью в Киллине, в Шотландии, который попытался растоптать его, словно здоровенный бешеный бык, прежде чем скрыться в ночи - была всего лишь инопланетной конструкцией. А конструкция, инопланетная или любая иная (если она не являлась "куклой" того типа, к которому благоволили лица, имевшие трудности с чисто человеческими отношениями или хитроумной моделью для студентов, изучающих анатомию), не нуждалась в том "оборудовании", которым оказалась снаряжена эта. Фактически, первоначальный Сит-Баннермен был совершенно бесполым. О, с виду-то эта конструкция походила на мужчину, но зачем глубоководному скафандру - или космическому скафандру, если уж на то пошло - пенис и яички?
   Но там, где Тарнболл описывал конструкцию Сита-Баннермена в ее первоначальном виде как "здоровенный бешеный бык", это новое создание он мог бы описать только словами "висюлька, как у быка". И, пожалуй, не преувеличил бы.
   Прочие завсегдатаи "Альт Дойчехаузе" пораженно ахнули. Для них это тоже оказалось в новинку. Вполне естественно, так как демонстрируемое действо являлось сработанным синтезатором сюжетом из кошмара спецагента. Или, скорее, садистским дополнением к программе со стороны Сита.
   Что же касается другого актера - или актрисы - то та находилась на постели, которая, как теперь стало видно, вращалась, но медленно-премедленно. Она стояла на коленях, раздвинув ноги, широко разведя руки в стороны и опустив плечи. И стояла она спиной к зрителю. Все показывалось предельно отчетливо, в черно-розовом цвете на фоне многослойных, неярких комнатных занавесок и шелкрвисто-черном заднике простыней, когда вращение постели постепенно привело ее в профиль, но лицом не к Ситу-Баннермену.
   Именно это и происходило на экране, это послужило прелюдией к откровенно и даже пугающе сексуальной сцене. А вне экрана посетители "Альт Дойчехаузе" впали в совершенно нехарактерное безмолвие. Они привыкли и даже приучились к дешевым, дрянным, бородавки-и-все-такое-прочее порнофильмам.., но это было нечто иное. И в голове у Джека Тарнболла гремел глухой, отдаленный рев, становящийся с каждой секундой все громче и громче, и, затмевая все прочее, когда черная постель продолжала вращаться, стоящая на ней в эротической позе женская фигура постепенно поворачивалась лицом к зрителям.
   Но лицо ее оставалось направленным прочь от камеры, она оглядывалась на проделанный ею путь, и волосы спали ей на щеку и подбородок так, что спецагент не мог пока разглядеть ее лица... Не мог быть уверен в том, что более чем наполовину подозревал. С другой стороны, Сит-Баннермен выглядел вполне уверенным. И даже самоуверенным. Направляя двумя руками свой чудовищный, восставший член, он дождался, пока женщина не оказалась точно на нужном месте, а затем забрался на постель.
   И, Господи, она была готова принять его! Она толкнула зад, насаживая себя! И лицо ее свесилось с противоположной стороны постели, а груди подпрыгнули, когда он вонзал себя в цель, вновь, вновь и вновь.
   А постель продолжала вращаться...
   ***
   Сит-ггуддн смотрел через тот же экран на Тарнболла, как тот сидел в углу с отвисшей квадратной челюстью.
   Его голубые глаза больше не заволакивались туманом под полуопущенными веками, а вылезали из орбит, и тело сделалось напряженным, но (предполагал Сит) бессильно оцепеневшим. И Сит точно знал, что именно видел Тарнболл, так как та же сцена проигрывалась на одном из экранов компьютера в центре управления.
   В самом-то деле Сит оказался в весьма затруднительном положении, решая, на каком же предмете ему лучше всего сосредоточиться: на настоящем человеке или же на целиком вымышленном, созданном компьютером событии, являвшимся частью кошмара этого человека - и все же только половиной его настоящей сущности.
   Потому что другой половиной, наверняка, являлось бессилие самого Тарнболла, вызванное его губительным пристрастием!
   И вот он сидит, застыв на своем стуле - с отхлынувшей от лица кровью и все еще прилипшей к подбородку не то слюной, не то пеной от последней выпитой им кружки пива - и теперь кожа в уголке рта у него подергивалась в тике. Неандерталец, спецагент Джек Тарнболл, бессильный сдержать в узде свою склонность к пьянству и теперь сделавшийся еще более бессильным в силу таких излишеств. А черная постель по-прежнему вращалась, но уже повернулась под таким градусом, где Тарнболлу, наконец, будет позволено увидеть лицо женщины. Лицо Миранды Марш!
   Но такое лицо. Лицо, полное неописуемой похоти, когда ее груди так и подпрыгивали, а рука тянулась назад и вверх у нее между ног, чтобы схватить и потянуть за бешено бьющиеся яйца Баннермена. Истекающий слюной, ахающий рот, дергающийся в гримасе боли, страсти и невыносимого наслаждения. Ноздри раздуты, бешено втягивая воздух, чтобы придать сил ее экзерциям, когда она подавалась назад почти с такой же силой, как эта штука подавалась вперед!
   А потом ее взгляд встретился со взглядом зрителя - а конкретно, со взглядом Джека Тарнболла - и ее покрытые слюной губы изогнулись в ах-какой-понимающей улыбке! И беззвучный, но оглушительный хохот Сита-Баннермена, когда тот сжал ей ягодицы на своем здоровенном колу пениса и продолжал вонзать его в цель, глядя в то же время прямо в глаза спецагенту!
   Внимание Сита сосредоточилось теперь на сексуальном акте. Синтезатор превзошел самого себя. Сит лишь не мог понять, почему же ему дозволили так долго наблюдать. Потому что это, должно быть, самая жестокая из всех мук, грань, где Тарнболл, наверняка, должен опуститься, впав в животное бешенство. Но нет, нет - это будет следующим действием, когда рослого спецагента уволокут отсюда, бросят в камеру и оставят там гнить; и рассудок его тоже будет гнить, с ужасом осознавая, чему он только что стал свидетелем.
   И вот оно началось: рослый чернокожий капрал военной полиции и двое младших капралов появились из-за изогнутой дугой перегородки, поднялись по ступенькам и направлялись к пьяному и плачущему навзрыд Тарнболлу. И все трое чертовски рассерженные, когда столкнулись с ним.
   - Твою мать! - заорал капрал. - Я связался с караулкой Олимпийского стадиона, а там сверились с разведкорпусом, и у них нет никакого полковника Джека Тарнболла! И ты должен мне двадцать марок и целый ворох побоев! Держи его, ребята!
   После этого наступил сплошной хаос...
   Глава тридцать шестая
   Спенсер Джилл сидел, погрузившись на четыре-пять дюймов в мерзкое, воняющее рыбой масло, растекшееся по узкому, похожему на канаву желобу, образующему края грузовой платформы поезда. Похоже, он принимал ванну в этой отвратной жидкости. И Анжела Денхольм тоже давала этому маслу струиться у себя меж пальцев, капать на воротник изорванной, покрытой пятнами ржавчины куртки, и втирала его в нижнюю часть бедер и ног там, где ее бывшие брюки изодрались, превратившись в немногим более, чем шорты.
   Глядя на них, Фред Стэннерсли покачал головой:
   - За каким чертом?
   Джилл невесело усмехнулся и посоветовал ему:
   - Тебе желательно сделать то же самое. Эти ржавчерви - металлоеды.
   - Но мы же не металлические, - сдержанно возразила Миранда Марш. Ее интересовало только одно: выбраться из этого мира и найти Джека Тарнболла.
   - Да, - согласилась Анжела, - но ржавчерви-то этого не знают. Когда Спенсер сказал металл, то на самом деле имел в виду машины. Они калечат машины, превращают их в груду мертвого металла, а потом едят. Понимаете, машины ведь двигаются. Поэтому, раз ты тоже двигаешься, то тебя вполне могут по ошибке принять за машину.
   - А масло?
   - Оно вроде акульего репеллента, - снова вступил в разговор Джилл. - Но не спрашивайте меня, почему. - Он пожал плечами. - Возможно, черви видят в нем указание на хорошо смазанную, "живую" машину - нечто несъедобное, еще не совсем созревшее для ржавчины - не могу сказать наверняка. Но Дэвид Андерсон, который был предшественником Миранды и Джорджа в министерском кресле, когда нас впервые забрали, побывал здесь с нами, и ржавчервь его схватил. Он взял чиновника в рот и тут же выплюнул. И как я считаю, произошло это потому, что тот провонял маслом.
   Фред опустился на четвереньки у края канавки, принюхался к маслу, снял куртку и принялся пропитывать ее насквозь.
   - Ты меня убедил, - сказал он.
   Миранда сделала то же самое, что и Анжела: капнула масла на немногое оставшееся от ее блузки и втерла его в руки и ноги. А Кину Сун усмехнулся, когда последовал их примеру:
   - Похож на рыба! - прокомментировал он. Хотя энтузиазма его никто не разделял, им пришлось поневоле согласиться с ним. Что же касается Барни, то ему "помогли" Джилл и Стэннерсли, перед посадкой его уронили в канавку с маслом. Теперь он с угрюмым видом сидел один. Джордж Уэйт сидел примерно с тем же видом; он ничего не говорил, ничего не делал, пока Джилл не обратился к нему:
   - Джордж, ты дотянул до сих пор, оставшись живым, целым и невредимым. Мы обязательно выберемся из этой передряги, обещаю тебе. - Тут Джилл похвалялся, но если и говорил не правду, то знал, что ему не придется извиняться. Вероятно, просто не представится такой возможности.
   И Джордж вздохнул, перебрался к канавке, окунул руки в масло и вымазался, как и остальные:
   - Когда мы начинали, у меня в мозгу что-то росло, - сказал он. - А теперь там что-то иное - во всяком случае, у меня в уме. И, думаю, от этого мне никогда не избавиться.
   - Со временем рассосется, - попытался утешить его Джилл. - Ты можешь легко бороться с этим.
   - Как Андерсон? - посмотрел на него Джордж.
   - Ты гораздо моложе и сильнее, - гнул свое Джилл.
   - Может быть, - неуверенно ответил Джордж. - В любом случае, то, через что я прошел, должно быть самым худшим из всего этого. А это теперь закончилось.
   Джилл ничего не спросил, но гадал про себя: "Да неужели? Самое худшее из всего этого? Закончилось?
   Ну, надеюсь, что это так".
   Миранда положила ладони на наружный край канавки и посмотрела за кромку борта. Поезд походил на колючий продолговатый ящик на колесах, стоящий на шести парах массивных стальных колес, катящихся по рельсам в целый фут шириной и с колеей, по меньшей мере, в сорок футов. Сам же ящик достигал в высоту футов этак тридцать пять, а в длину - футов пятьдесят, и был перекошен или сделан с неидеально прямыми углами. Его так называемые "шипы" представляли собой множество хватающих, режущих или молотящих придатков, украшающих все четыре его стороны, словно инструменты на каком-то безумном гигантском швейцарском армейском ноже. Когда Миранда впервые увидела эту штуку вблизи, то усомнилась, что ей и другим вообще когда-либо удастся сесть на нее. Но...
   После того как поезд поднял вращающийся многозвенной перископ, бум-бамство после этого прекратилось, а передние придатки быстро заскрежетали, зажив странной механической жизнью. Выдвинувшись, словно растянутые меха гармони, они удалили лом, наваленный на рельсы Джиллом и его коллегами. Во время этой операции шестеро людей и один пес забрались по выступающим сзади кромкам неподвижных инструментов.
   Затем поезд фыркнул, дернулся и снова тронулся.
   И теперь они находились здесь, где бы там ни было, и ехали еще куда-то, но совсем не обязательно туда, куда им действительно хотелось. И все же Миранду удовлетворяло то, что она, по крайней мере, двигается. А если она направлялась во времени и пространстве к Тарнболлу, то ей вполне этого достаточно.
   И в то же время пейзаж выглядел поразительным; и потому меньше, чем через полчаса, он стал предельно скучным. За неимением лучшего занятия, Миранда обозревала расстилающийся вокруг красный, бесплодный "ландшафт". Машинный мир Спенсера. Но если не считать их странной езды верхом на поезде, в этой стороне попадалось не слишком много механизмов. Ну, вообще-то, встречались, но только в виде бесконечных дюн из окислов железа, пыли, обломков и окончательной смерти. Что же касается машинного города...
   Совершенно очевидно, что поезд шел из него. Когда они только-только вскарабкались на борт, усеянный утилем и ржавчиной силуэт виднелся лишь как не правильной формы, осевший, пронзенный скелетными шпилями, красный горб на горизонте; но, по крайней мере, он служил хоть каким-то отвлечением, хоть чем-то, на чем можно сфокусировать взгляд. А теперь он пропал вдали, а впереди виднелись только дюны...
   Или не только они.
   Было, например, еще и "солнце". Солнце Спенсера Джилла. В два-три раза больше земного; оно висело там, в небе, бросая вызов принятому значению данного слова. Гигантский серебряный шарикоподшипник, изрытый дыхалами, которые выстреливали спицы огня, света и радиации в нескончаемой цепной реакции атомной энергии; машинное солнце, установленное в центре солнечной машинной системы. Сперва оно причиняло боль глазам, если слишком долго смотреть на него, но теперь палило совсем не так уж и сильно. Потому что скоро оно начнет заходить, а атмосфера машинной планеты лишила косые лучи значительной доли жгучести. Оно проделало более трех четвертей пути вниз по небу, и отбрасываемые дюнами тени постоянно удлинялись.
   Но солнце было тут не всем, и Миранда моргнула, нахмурилась и посмотрела опять. Только что она видела еще что-то.., не так ли? Если так, то это что-то появилось и пропало буквально в мгновение ока, так что она даже сейчас не могла быть полностью уверена. Но все равно продолжала смотреть...
   Джилл с Анжелой теперь выбрались из канавки. Вымазанные в масле, растрепанные, измотанные, они растянулись, обнявшись, на утыканной железными заклепками грузовой платформе. Барни, свесив язык, скулил и ворчал у ног Джилла. Фред, Джордж и Кину Сун сидели, прислоняясь к канавке, клевали носами и засыпали там, где уснуть человеку было почти невозможно.
   А поезд продолжал монотонно, оглушительно лязгать свое "бум-бож".
   Но Миранде не спалось, так как она беспокоилась о рослом агенте, Джеке Тарнболле, который определенно "охранял" ее тело. Он заботился о ней изо всех сил. А сил у него, черт побери, очень даже хватало! Во всяком случае, на все, что могла дать Миранда...
   Она прошлась взглядом по горизонту впереди - и там снова было оно! Ну-ка, что за?.. Теперь Миранда какое-то время не видела ничего достойного внимания; ну, во всяком случае, ничего определенного. Никаких ветшающих балок, никаких прогоревших бойлеров, окисляющихся, превращаясь в ржаво-красный край, вообще никаких металлических частей, за исключением ярких стальных полос рельсов, тянущихся непосредственно спереди и сзади. А по обеим сторонам, волна за волной, мелкая, как песок, просеянная ржавчина.
   Но теперь на ложном горизонте в виде торчавшей впереди дюны, стали видны три темных холмика или примерно конусовидных строения. Видимыми они сделались исключительно благодаря заходящему солнцу, обрисовавшему их размытые очертания спорадическими лучами серебристо-красного огня. И когда внезапно ставший двигаться с трудом поезд переключил передачу, атакуя подъем, строения эти, казалось, стали вырастать на глазах намного быстрей.
   И все же Миранда смотрела, по-настоящему не видя их, так как искала взглядом нечто иное. Внимание его привлекли не холмики, а какая-то мимолетная штука, которая появлялась и пропадала чуть ли не быстрее, чем ее глазам удавалось зарегистрировать ее присутствие.
   И что ты скажешь, не успела прийти в голову эта мысль... и вот опять!
   Фонтан ржавчины, бьющий струей гейзер на фоне озаренного красным светом горизонта, может, в полумиле между гребнем той большой дюны и поездом. И еще один, и еще...
   И тогда...
   - Спенсер? - окликнула Миранда, но чересчур тихо. Джилл лежал, уткнувшись подбородком в грудь, и лишь чуть-чуть дернулся; голос Миранды заглушало нарастание громыхания поезда, когда тот взбирался на подъем. Она проползла по содрогающейся крыше, схватила Джилла за один из исцарапанных, потрепанных ботинков и дернула. - Спенсер, проснись. По-моему, что-то происходит.
   - Э? - начал просыпаться он. - Что? А?
   - Смотри, - показала Миранда.
   Джилл посмотрел, увидел холмики и кое-как поднялся на ноги, чтобы улучшить обзор. Поскольку извержения ржавчины прекратились, то вполне естественно напрашивался вывод, что именно эти странные строения - похожие на огромные высящиеся термитники - и являлись единственным источником озабоченности Миранды. И конечно же, он сразу понял, что это такое: гнезда ржавчервей, памятные с того предыдущего визита. Но здесь?
   Как же так получилось, что он не узнал ландшафт?
   Поднялась Анжела, встала рядом с Джиллом, поняла, о чем именно он думает. Поняла, так как сама думала примерно о том же, что и он. Но пока он искал решения в каком-то фокусе со стороны синтезатора или иной программы, она уже пришла к куда более простому выводу. Все дело заключалось в ориентации.
   - Спенсер, - обратилась она к нему, - поправь меня, если я ошибаюсь, но, когда мы были здесь в первый раз.., разве солнце не заходило между гнезд?
   - Ты права! - охнул он. - Оно заходило между ними, заставило их светиться и сделало видимыми. Но на этот раз оно заходит сильно в стороне. Следовательно: это определенно иной поезд, и едет он по иному пути!
   Должно быть, тут проложена целая сеть железнодорожных путей. Мы вновь вошли в программу не только в иное время, но и в ином месте.
   - Гнезда? - схватила Джилла за локоть Миранда. - Ты имеешь в виду гнезда ржавчервей? А что означают те струйки, которые я видела?..
   - Где? - Джилл сразу же повернулся к ней, проследил за ее взглядом, когда она показала дрожащей рукой. Идеально вовремя: не далее чем в сотне ярдов от добиравшегося сейчас до гребня большой дюны поезда взметнулся на двадцать футов гейзер ржавчины. Когда поезд добрался до гребня и рельсы снова легли ровно, то эта странно разумная машина со скрежетом выпустила из борта раздвижной перископ, чтобы обозреть лежащую впереди местность.
   И через несколько долгих мгновений (во время которых все члены команды считали, что слышат, как поезд думает, если не что он думает), со скребущим по нервам визгом несмазанных металлических частей, перископ снова убрался, а канавка вязко зажурчала. Масло сливалось в воронку, которая находилась на заднем конце грузовой платформы.
   - У нас появилось общество! - позвал Джордж, показывая вниз и вдаль на окисленную поверхность ржавой пустыни, где в каких-нибудь пятидесяти ярдах по правому борту что-то создавало совершенно новую дюну. Двигаясь параллельно рельсам и держась вровень с поездом, кротовина из ржавчины выталкивалась снизу наверх по прямой, как по линейке, линии, которая быстро превращалась в длинную борозду. Прямо у них на глазах что-то прокладывало в ржавчине туннель со скоростью от пятнадцати до двадцати миль в час. И примерно через каждые пятьдесят ярдов невидимый землерой останавливался и, словно фонтанирующий кашалот, выпускал гейзер ржавчины, мелкие частицы которой плавали в воздухе, будто пена, прежде, чем улечься.
   - Ржавчервь! - определил Джилл. - Вот сейчас вы и увидите, зачем нужно масло. У него двойное назначение: смазка для двигателя и репеллент для червей.
   И словно услышав его, поезд начал разбрызгивать масло из системы пульверизаторов, которая находилась у колес. Мелкий вонючий туман, превращавший рельсы и шпалы в блестяще-черные и впитывающийся в ржавчину, затемняя местность на пятнадцать, а то и больше футов от железнодорожного пути.
   Набирая скорость на легком уклоне, поезд больше не напрягался. Он переключился на другую передачу, и ржавчервь стал медленно, но верно, отставать. Когда они оторвались, тот прекратил погоню, толкнул морду вверх и выбрался на поверхность. И тогда...
   - Господи, Боже милостивый! - Джордж прошептал эти слова, словно молитву, временно забыв про собственный кошмар перед лицом новой угрозы. - А я-то считал твой доклад преувеличением!
   - Я тоже, - Миранда так и села.
   А Фред сказал:
   - Когда я думаю о червях, то они мне представляются маленькими влажными извивающимися созданиями, которых едят птицы. Но не очень-то мне бы хотелось увидеть птичку, способную съесть этого ублюдка.
   Червь представлял собой раздвижную змею из тускло-серого металла в семьдесят пять футов длиной и пять - толщиной. Верхняя половина его головы выглядела плоской, сужающейся, тупой, узкой мордой с установленными позади капюшона с защитной решеткой глазами, похожими на нашлемные шахтерские фонари.
   Под мордой имелся большой откидной ковш, словно пасть гигантской акулы. Внутри этого ковша яркие зигзаги электрической энергии создавали между челюстями занавес из "зубов".
   - Но нам ничего не грозит, пока не иссякнет масло, - попытался успокоить всех Джилл, хотя его никто и не спрашивал.
   - Нет, - не согласилась с ним Анжела, - я в этом не уверена.
   Все посмотрели туда же, куда и она.
   Рельсы изгибались, сворачивая в сторону от гнезд.
   Но прямо впереди, где металлические ленты петляли между конусами более крутых и высоких дюн...
   На рельсы осыпалась куча ржавчины!
   Настоящая стена ржавчины, огромный барьер из ржавчины, слишком большой, чтобы сумел прорваться поезд. И хотя он явно показывал себя "чувствующим" в отношении опасностей, но на этот раз локомотив, похоже, не распознал угрозы. Он по-прежнему набирал скорость. И выдал из свистка на вертикальной трубе в углу крыши серию пронзительных и, наверное, отчаянных "ту-ту!"
   - Ближе к гнездам нам вообще не подъехать, - крикнул Джилл. - Пора сходить.
   - Ты, наверное, спятил? - не мог поверить такому обороту событий Джордж Уэйт. - Нам же осталось секунд пятнадцать, прежде чем мы врежемся, а ты говоришь - нам слезать здесь?
   - Нет, - покачал головой Джилл, - я не спятил, а просто уже имею опыт. Эта ржавчина - мелкая, как тальк, и, помнится мне, я ничего не говорил о слезании.
   И осталось всего десять секунд, а не пятнадцать. - Взяв на руки Барни, он провел языком по сухим как трут губам и кивнул Анжеле. - Опять как в тот раз.
   И когда Анжела прыгнула, Джилл заорал:
   - Пять секунд!
   Но остальным потребовалось на подготовку к полету и того меньше. А затем все выглядело таким, словно они опять только-только приземлились. Джилл оказался прав, и ржавчина представляла собой мелкую пыль, и потому приземление и скатывание с насыпи не угрожали жизни, а вот дальнейшее пребывание на поезде, безусловно, угрожало бы ей совершенно определенно.
   Потрясенные, все шестеро растянулись там, где приземлились, и наблюдали, как обреченный поезд бумбамает на насыпи дальше по рельсам. И вот он с резким предупредительным "Ту-ту!" и последним сильно преувеличенным и отчаянным "У-у-у-у-у!" врезался в стену ржавчины! У этого поезда отсутствовал какой-либо скотосбрасыватель, и не имелось ничего, способного резко остановить или хоть как-то замедлить стремительный бросок, очертя голову, навстречу своей гибели. Он врезался в пологую кучу ржавчины, колеса его рассекали мягкое вещество, пока коробкообразный корпус не пропахал борозду, уперевшись в густую сплошную стену, а потом хвост поезда вздыбился и с силой закрутился в сторону - по счастью, на противоположную сторону насыпи, и опрокинулся. Последнее, что они на мгновение увидели, это его задние колеса и хвостовой конец...
   Пока он не взорвался.
   Произошло это, наверное, через минуту, а может, через девяносто секунд. В любом случае, команде хватило времени, чтобы собраться со своими мыслями. А ржавчервям по другую сторону насыпи его хватило для сползания на пир.
   Струйки ржавчины гейзерами взвились в небо, а со стороны обреченного поезда продолжало раздаваться затихающее, бум-бамное лязганье. А Джилл огласил запыхавшимся шепотом свежее мнение: