Ламур Луис. Бендиго Шефтер

   Наша долина осталась прежней, прежними — сосны и белый утес, что возвышается над городом. А деревьев на склоне вроде бы стало поменьше. Может, мне это только кажется, а может, пока нас тут не было, их повырубили на дрова.
   Дом и лавка Рут Макен красовались на склоне так, будто всегда стояли здесь, — я-то знал, что Рут этого и хотела. Она, подобно древним грекам, чувствовала, что постройка должна существовать в гармонии с окружением.
   Деревья по-прежнему были прелестны, ручей сверкал серебром, а снег подтаивал под лучами яркого солнца. Возле дома Рут какой-то человек колол дрова. Я видел блеск взлетающего топора, а потом слышал удары. Нет звука прекрасней, чем такой вот в морозное утро.
   Чуть ниже по склону и дальше — наш дом, вернее, дом Каина. Потом лесопилка, которая, хоть я и помогал строить, все равно была его. Каин был главой по праву. Горстка самых первых построек хорошо вписалась в склон горы, а те, что были срублены позже, сбегали в долину, поближе к дороге. Некрашеное дерево обветрилось, посерело, и все дома казались слегка потрепанными.
   Первым, кого мы встретили на улице, был Колли Бенсон.
   — Привет, Бендиго. Нам тебя не хватало. — Он крепко пожал мне руку. — Здесь, в общем, все тихо, Бен. Как ты хотел.
   — Спасибо, Колли.
   — К нам явились несколько новичков, а кое-кто уже уехал, — сказал Бенсон. — Похоже, что уехало все же больше. Приезжие, как правило, просто останавливаются на время.
   — Финнерли и Троттер не попадались?
   — Да нет… Вот только когда стреляли в Нили. А пару дней назад кто-то пытался пробраться на его прииск, может, это они. Нили заменил дверь, встроил в скалу толстые бревна, так что шума было много. Но пока мы туда добрались, грабители смылись.
   Мы ехали вверх по склону — Лорна, доктор Фэрчайлд и я. Слышно было, как в кузнице звенит молот Каина и визжит пила на лесопилке.
   В дверях лесопилки стоял Джон Сэмпсон. Мы остановились. Его морщинистое лицо расплылось в улыбке. Безжалостное время оказалось к Джону милостивым. Его белые волосы были по-прежнему густы, глаза оставались такими же ясными и мягкими, а лицо стало еще благороднее. Он походил на героя из рассказа Готорна «Великий каменный лик», профиль которого напоминал очертания скалы. Возраст, уверенность в себе, возрастающая мудрость сотворили с Джоном чудо. Может быть, он всегда был таким, только я разглядел его по-настоящему лишь только сейчас? Нет, все началось во время нашего путешествиям по прериям, когда к нему впервые обратились за советом. И Джон почувствовал, что нужен людям.
   — Вот мы и дома, Джон. Это друг Лорны, доктор Фэрчайлд.
   — Здравствуйте, сэр. Вы медик? Нашему городу очень нужен врач. — Он повернулся к Лорне: — Лорна… Ты стала настоящей женщиной, красивой женщиной.
   Она покраснела и смущенно засмеялась.
   — Я всего лишь деревенская девушка. И вернулась из большого города домой.
   Вышел Каин, потом Хелен и все остальные. Выше, на склоне, стояла Рут и, прикрывая ладонью глаза от солнца, глядела в нашу сторону.
   — Кофе готов, — сказала Хелен. — А еще есть пирог.
   — Как вы уехали, так она каждую неделю печет пирог, — сказал Каин. — Все ждет вашего возвращения.
   — Смотри, вон идет Уэбб, — сказала мне Хелен. — Он теперь совсем один.
   — А Фосс?
   — Уехал. Рука зажила, и он уехал. Сразу после вас. Сказал, что хочет податься на север с ковбоями из Техаса.
   Поникший и трезвый Уэбб протянул мне руку.
   — Привет, Бен. Давно не виделись.
   — Очень давно. Знаешь, там, на Востоке, у меня были небольшие неприятности с кое-какими людьми. И я вдруг сообразил, что смотрю по сторонам, выглядывая тебя. Привык, что ты, когда нужно, оказываешься рядом.
   — Если б я знал, непременно бы там оказался.
   — Заходите, мистер Уэбб. Мы собираемся пить кофе. — Ну…
   — Пойдем. — Я было положил ему руку на плечо, но спохватился — нельзя прикасаться к Уэббу, нельзя нарушать его обособленность.
   Мы сидели вокруг стола и говорили, и вдруг мне показалось, что я здесь — чужой. Глянул на Лорну: она была задумчива и немного растерянна, и я понял, что с ней происходит то же самое. Возвращаться назад странно, не случайно слова «странник» и «странно» так похожи, а по утверждению Шекспира, странник никогда не возвращается. Все меняется, делается иным, и он сам меняется и, вернувшись, тоскует по тому, что ушло безвозвратно.
   Но тут на меня пахнуло сосновым дымом, окутало домашним теплом, а вокруг были знакомые, родные лица. Это был дом.
   — Как Нинон? — спросила Хелен.
   Я смущенно улыбнулся.
   — Она скоро приезжает. Мы встретимся в Денвере.
   — Отлично! Она хорошая девушка, Бендиго. Я рада за тебя.
   Мало-помалу разрозненные кусочки складывались в единую картину, мой город собирался воедино. Я уставился в пол и слушал их голоса, разговоры и смех, добродушные шутки — и думал: вот люди, которые никуда не уезжали.
   — Контракт на поставку шпал окончился, Бен. Сейчас я заготовляю лес для приисков. А еще есть одно предложение — перевезти лесопилку в Рок-Спрингс.
   — Рок-Спрингс?
   — Городок поблизости. Похоже, он будет расти.
   Я поерзал на стуле, который Каин сделал своими руками. Посмотрел на бревенчатый потолок, который мы сложили вместе, но думал не просто о потолке и стуле, о доме или лесопилке. Я думал о людях, которые собрались вокруг, которые накрепко связаны с нашим городом. Здесь я возмужал, здесь Джон Сэмпсон нашел свое место в жизни и приобрел авторитет; и Дрейк Морелл и Папаша Дженн — все они так или иначе забили здесь свои колышки.
   Вошла Рут и протянула мне руки:
   — Бендиго! Какой же ты красавец!
   Я покраснел, а она рассмеялась.
   Снова неторопливо шел разговор. Я упомянул Крофта.
   — Тебе не говорили? Он уехал.
   Внутри наступила странная пустота.
   — Том? Уехал?
   — Они поссорились с Нили, да и вообще. Мери тут никогда не нравилось. Они все продали и уехали в Неваду. Место называется… вроде бы Эврика.
   Уехал Фосс Уэбб. Конечно, он всегда был в стороне, но все же — один из наших… А теперь вот — Том Крофт. Неужели началось?
   Рок-Спрингс не для меня. Я знаю это местечко… Какой-то погонщик мулов прятался там от индейцев и обнаружил родник. Это было примерно в 1861 году. Потом там была почтовая станция, а рядом поселились люди по фамилии Блэр. Теперь же рядом нашли уголь, и это очень заинтересовало железнодорожников.
   Вдоль железной дороги возникали и другие города, и в этот вечер мы много о них говорили.
   После ужина я поднялся вместе с Рут к ее дому. Буд вышел из лавки, где он теперь работал, чтобы поздороваться со мной. Мы были теперь почти одного роста.
   — Мы уже не пополняем запасы, Бен, — сказала Рут. — Торговля пошла на спад, оборот снизился. Когда все распродам, закрою лавку, и мы уедем в Калифорнию.
   — Я знал, что так и будет, но мне тяжело это видеть, -, медленно произнес я. — Я полюбил эти места.
   — Мы тоже. И всегда их будем любить.
   Я рассказал ей о Нинон, о Нью-Йорке, о гостиницах, кафе и театрах.
   — Мне всего этого очень не хватает, — наконец произнесла она. — А еще я хочу, чтобы Буд мог учиться в хорошем заведении. Дрейк, конечно, много ему дал, и теперь Буд читает те же книги, что и ты когда-то, но там есть по-настоящему хорошие школы, а я немало заработала благодаря своей лавке.
   Когда я вошел к Этану, тот сидел у огня.
   — Слыхал, что ты вернулся. Наверное, попозже сюда заглянет Стейси.
   — А как Урувиши?
   — Он ждет тебя, Бен. И все говорит о поездке к Биг-Хорнс. Больше ни о чем, разве что иногда о прошлых временах. Наверное, если бы ты не придумал это путешествие, он бы умер в середине зимы. Он живет только этой мечтой.
   — Мы обязательно туда поедем.
   — А компания тебе не нужна? Мы со Стейси присоединились бы к вам. Чтобы сгонять мошку с твоей спины.
   — Сочту за честь.
   — И правильно. Весной сиу вылезут из своих нор. Они начнут очередную охоту, и наши скальпы будут первыми, что они захотят получить.
   — Боишься?
   — Угу. Но отступать не собираюсь. Поеду. — Он поднял глаза. — Как в старые добрые времена, Бен, совсем как в старые времена.
   — Вот и отправимся, если, конечно, не будем нужны здесь.
   Ночь была спокойной и морозной. В городе стало больше огней, а значит — больше домов. Черная лента дороги петляла в долине. На этой дороге я когда-то нашел Морелла, по ней ехал на поиски Нинон. Далеко в горах завыл волк. Этот дикий, тоскливый, странный, но прелестный звук отдавался эхом в моей душе, завораживая и успокаивая. Он подходил к моему настроению.
   Если мы уедем отсюда, сумеем ли найти что-то подобное? Я не говорю, что наш город — самое лучшее местечко на земле, нет, конечно: лето здесь слишком короткое, а ветры слишком сильны… Есть много мест и получше, но это, пусть недолго, было нашим.
   Будем ли мы снова трудиться все вместе, как когда-то? Станем ли смотреть на горы? Мы строили здесь не только руками, но и сердцем. Мы строили свой дом, хотя, быть может, каждый в глубине души чувствовал, что дом этот — временный.
   В нас, американцах, навсегда останется чувство, что мы еще не дошли до конца пути. Наверное, лучше, когда человек накрепко привязан к земле, когда он строит дом не только для себя, но и для своих внуков и правнуков. Но мы — так было прежде, так будет и потом — мы всегда пребываем в движении. Мы идем вперед, оставляя позади многое. Можно называть это храбростью или глупостью — но благодаря этому свойству мы никогда не стояли на месте, а всегда двигались вперед. Нам всегда казалось, что где-то за горизонтом этого бескрайнего мира есть места получше здешних.
   Мы — люди пограничья, для него родились и воспитывались, наши взоры всегда устремлены к границе. Исчезнет граница нашей земли, фронтир превратится в упорядоченный мир — и тогда мы станем искать новые рубежи, рубежи разума, которые еще не переступал ни один человек. Мы отправимся к тем границам, что лежат дальше дальних звезд, таятся внутри нас самих и мешают нам добиться того, на что мы способны и чего мы желаем совершить.
   А мне еще нужно искать свое место в мире. Мне повезло меньше, чем моему брату Каину. Он своими руками превращает железо в сталь, сталь, которая носит на себе отпечаток любви и знак умения мастера выплавить совершенство из холодного металла. Нельзя пренебрегать руками ремесленника, руками, которые ткут, сеют, сваривают и плавят, иначе мы потеряем слишком многое. Всем нам нужна гордость мастера, когда он отступает на шаг, смотрит на плоды рук своих, как я однажды смотрел на сделанный мною пол, и говорит: «Да, это хорошая вещь. Она хорошо сделана».
   Я свернул с дороги и подошел к вигваму Урувиши. Сначала подал голос, а потом вошел. Они были там — Коротышка Бык и старик. Он курил у огня.
   — Друг мой, Урувиши тебя ожидает, — сказал Коротышка.
   Старик поднял глаза и показал, чтобы я сел рядом с ним на шкуру.
   Он курил и молчал, а я глядел, как пламя пожирает сухие дрова, которые когда-то были деревьями. Их пепел накормит землю, из которой вырастут другие деревья. И с ними появятся другие звери и другие люди.
   — Коротышка Бык говорил, что ты можешь не прийти, — произнес наконец Урувиши. — А я сказал ему, что мы вместе поедем туда, где собираются ветры.
   — Поедем.
   — Я стар… очень стар. Многие зимы ласкали мои кости, и с каждой зимой их ласка все сильнее. Это должно случиться скоро, сын мой.
   — Через две луны поедем, — сказал я. — Сегодня утром там, где нет снега, появилось немного зелени.
   — Это хорошо. Пока тебя не было, на наши сердца пала тень. А теперь ты вернулся, и мы снова стали молоды. Значит, через две луны. Мы будем готовы.

Глава 43

   Утром мы с Лорной и Дрейком Мореллом поднимались по склону к Рут. Дрейк как будто похудел и стал выше ростом. Он был очень аккуратно одет и тщательно выбрит, но ведь так было всегда.
   — Как дела в школе, Дрейк?
   — Отлично. Есть несколько очень способных учеников, Бен. Но я, кажется, слишком часто поминаю твое имя всуе. Они тобой восхищаются, а я этим пользуюсь — все время им толкую, что ты не перестаешь учиться до сих пор.
   — Тому, кто влюблен в учение, любимая не изменит никогда. Знание бесконечно.
   — Я слыхал, ты снова уезжаешь?
   — Да, я еду на север с Урувиши. Я ему обещал, и к тому же… ну, сам хочу поглядеть на Лечебное колесо. Мы называем нашу землю Новым Светом, но иногда, особенно в горах, я ощущаю дуновение древности. Дрейк, это очень, очень старая земля. Мне кажется, что люди бродили по здешним тропам куда раньше, чем принято думать. И Урувиши это тоже знает. Похоже, он хочет, чтобы я что-то почувствовал, что-то узнал, пока не стало поздно. Ты, наверное, и сам знаешь — каждое место рождает особое чувство, у каждого — своя атмосфера. В горах мне порой кажется, что они хотят мне что-то рассказать. Эти земли принадлежали индейцам, а теперь мы делим их с ними, как когда-то пикты делили Великобританию с кельтами, саксами и датчанами. Индейцы, которых мы знаем, — не первые здесь, до них тут жили другие, а многие — и до тех. Земля эта принадлежит нам временно, наше время истечет, и сюда придут жить другие. В прериях миллионы бизонов, и до тех пор, пока они пасутся здесь, нельзя обрабатывать землю, нельзя пахать и сеять. Не построить ни школ, ни больниц, ни церквей — бизонам нужен простор, их никакими заборами не остановить. У меня за них болит сердце. Наверное, я чувствую, что я — заодно и с ними, и с индейцами тоже, и время мое истечет вместе с их временем. Не знаю. Старые индейцы рассказывают, что когда-то здесь жили волосатые слоны. На них охотились их далекие предки. Теперь этих слонов уже нет. Здесь водились медведи побольше гризли, и кошки с зубами, похожими на кривые клыки. Один индеец носил на шее такие зубы, а кто знает, откуда они у него? Достались в наследство? Или он нашел их в оползне или пещере? Всего этого давно нет, а мы все плачемся о том, кто уходит на наших глазах. Взваливаем на себя вину за неизбежное. В этом мире только одно достоверно — все меняется. Стоит нам уехать отсюда, и через несколько лет здесь ничего не останется. И если потом сюда придут другие люди, они ничего не заметят, разве что какую-нибудь мелочь. Мы нанесли земле увечья, оставили шрамы — но это все ерунда, настоящие увечья наносила ей грозная рука Господа. Но трава и деревья всегда возвращаются.
   — Зачем же тогда строить?
   — А в этом и есть радость. Ну, а кое-что остается надолго… на длительное время. Поэтому я и хочу увидеть Колесо. Оно существует уже тысячу лет. Или две тысячи? Десять тысяч? Только слово может прожить дольше. Урувиши знает песни, и мне порой кажется, что они старше, чем это Колесо. А ведь их никто не записывал: ни на бумаге, ни на каменной стене. Они хранятся только в памяти людей, которых мы зовем дикарями.
   Дверь нам открыла Рут. Ветер налетел и растрепал ее темные волосы.
   — Я уже поставила кофе. Все будет, как раньше.
   На корточках у стены сидел Этан с чашкой в руках.
   — У нее где-то припрятаны пряники, ребята. Смотрите, чтоб она вас не надула.
   Он глотнул кофе.
   — Вчера вечером заходил Стейси. Он сказал, что сиу начали делать амулеты.
   — Ну, мы этого и ждали. Но если они захотят получить наши скальпы, тяжеленько им придется.
   — Да уж. — Этан поставил кружку на пол. — Но это не все. Есть еще один герой, из шошонов. Он порвал с племенем и собрал свою банду. Он тоже встал на тропу войны.
   — Шошон?
   — Угу. Звать его Крошка Бизон, говорят, он кровный враг белых. Бен, это, наверное, твой.
   — Мой?
   — Скорее всего. Теперь он большой человек. Два года назад он напал на железнодорожников и всех вырезал. Напал на армейский патруль, и только двое сумели спастись. Налетел на почтовую станцию у Трех Углов и угнал дюжину лошадей.
   — Бен, а ведь ты спас ему жизнь! Притащил сюда, когда он помирал на морозе, — сказала Рут.
   — В его глазах все это по-другому, мэм, — возразил Этан. — Он утверждает, что Бен не мог преодолеть силу его амулета. Хотел убить, но амулет помешал.
   — Сколько у него человек?
   — Около двадцати, но все зависит от времени и места. Ты же знаешь этих ребят — они то тут, то там. Но он в почете, и кучка кровожадных дикарей всегда при нем.
   Заговорили о другом: о новых приезжих и грядущих переменах, но слова теперь звучали как-то издалека. Я просто сидел и качался на волнах уютного тепла. Меня согревало и чувство, что мы вместе.
   — Я получила те книги, что ты послал, — вдруг сказала Рут. — И газеты тоже. В газетах какая-то… пыльная древность, что ли…
   — В каком смысле?
   — Не знаю, но многое из того, о чем они там так волнуются, здесь кажется совершенно пустым и никчемным. Наверное, чем благополучнее человек, тем больше его занимает всякая ерунда.
   — Эти индейцы, — сказал Этан, — конечно, опасны. Но тут есть еще кое-что. Я об Олли Троттере. Похоже, я напал на его след. Недавно убил лося, спустился, чтоб его разделать, и увидал следы. Мне это показалось странным, потому что я охотился в глубине каньона. Ну я взял и пошел по следу.
   Он глотнул кофе и поставил чашку на стол.
   — Возле ручья, против отмели, была стоянка. Три-четыре человека.
   — Четыре?
   — А может, и пять. По кострищам видно, что они бывали там не раз. Рубили ветки и пару недель назад, и недавно. И следы — старые и новые.
   — А лошади?
   — Все те же, и пара других.
   Финнерли, Троттер, Паппин и — кто еще? Кто же? Нужно подумать, ведь в городе и его ближайших окрестностях полно чужаков.
   — Может быть, стоит их поискать на прииске Нили? Если у них там что-то припрятано, значит, они где-то поблизости?
   — Тут что-то не так, — сказал Этан. — На прииске жить нельзя. Троттер, может быть, смог бы продержаться, хоть он и не лесной человек, а вот Финнерли — никогда. Думаю, у них где-то есть пристанище. Может быть, в городе Южного ущелья, а может, где-нибудь в селении.
   Что делать, если они и вправду где-то скрываются? Они хотели меня убить, выслеживали. Колли Бенсон думает, что нужно их найти, втянуть в перестрелку и прикончить. То же предлагает и Дрейк Морелл. Стоит только словом обмолвиться при Стейси, как он кинется их искать, выследит и пристрелит, словно каких-нибудь лис. Стейси Фоллет — реалист: если у тебя есть враг, убей его, пока он не убил тебя.
   Я же не склонен был торопиться. Они не уберутся отсюда, пока не попытаются еще раз забрать припрятанное золото.
   В лавке у Рут был выстроен настоящий прилавок, а по стенам развешаны полки для товара. Еще там была круглая печка, несколько стульев и скамейки. Я принялся подбирать вещи, необходимые для поездки на север: выбрал несколько пар носков, сапоги и мокасины из оленьей шкуры, сшитые на индейский манер. Словом, я занимался делом. Но только ли? Может быть, я наслаждался последними минутами в доме, который сам помогал строить, в котором провел столько счастливых часов? Рут Макен была мне очень дорога.
   Не в романтическом смысле, не из-за книг, которые она мне давала читать, и даже не потому, что между прочим обучала меня светским манерам. Она сумела стать для меня идеалом женственности, с которым я впоследствии сверял всех встреченных мною женщин. Конечно, ей и в голову не приходило читать мне лекции на эту тему, зато сама она была красива спокойной красотой, двигалась грациозно и уверенно, была терпелива и умна. Умела хорошо слушать и делала точные замечания. Она подмечала мою робость и мою тягу к знаниям и не обращала внимания на мои неуклюжие слова и поступки.
   Словом, она была прирожденным учителем. Таким же, как и Дрейк Морелл. Этот был обаятелен и решителен, и каждый мальчишка в школе мечтал стать таким же, как он, а каждая девчонка старалась заслужить его внимание.
   Через много лет никто и не скажет, что его ученики учились в деревне, в глуши. Он научил их гордости и хорошей осанке, научил любви к знаниям… не скажу «к науке» — зачастую это все-таки разные вещи.
   Вскоре я уеду отсюда. А пока я расхаживал по пустой лавке, слышал гул голосов в соседней комнате и думал, как же мне повезло, что я узнал всех этих людей. Рут Макен, Джона Сэмпсона, Дрейка Морелла и Каина.
   И конечно же Уэбба.
   Уэбб преуспел меньше остальных, но работал старательно. Что бы о нем ни говорили, в нем всегда было чувство товарищества и твердые убеждения, столь редкие в современных людях. Если когда-нибудь время станет испытывать мои взгляды на прочность, я буду вспоминать Уэбба. Я часто спрашивал себя — знаком ли ему страх? Когда вокруг становится жарко, он не испытывает колебаний. Чувств своих Уэбб никогда никому не открывал, но, где бы я ни оказался, я всегда буду помнить, что его плечо поддерживает меня.
   Несколько коробок патронов, небольшая и легкая подстилка, пара шерстяных рубашек.
   Вошла Рут.
   — Нашел все, что искал?
   — Да.
   — Будь осторожен, Бендиго. Сюда заходила индейская женщина, она к нам доброжелательна, так вот — она сказала, что черноногие весной выйдут на тропу войны.
   — Знаю. И думаю, что и другие племена тоже. Но это ненадолго.
   — Я хотела бы поехать с тобой. Сколько белых видели Колесо?
   — Не больше дюжины, а то и меньше. Эд Роуз побывал на плато Биг-Хорнс примерно в 1807 году, и еще, говорят, много лет назад испанская экспедиция пробилась аж до Йеллоустоун. Как они двигались, точно не скажешь, потому что тогда еще не было многих нынешних названий. Можно только гадать, где они прошли на самом деле. История написана, но так много осталось неизвестным… может быть, большая ее часть! После того как Де Сото увидел Миссисипи, следующий белый попал на эту реку только через сто лет.
   Я замолк, держа в руках флягу. Осторожность не повредит.
   — Я хочу туда поехать, миссис Макен. Я хочу побывать у Лечебного колеса. Мне рассказывали о нем, я даже представляю себе, как оно выглядит, но я хочу побыть там, постоять рядом… И не минуту-другую, а так, чтобы встретить там рассвет, увидеть закат и восходящую луну над Колесом. Это место притягивает меня, мучает… В обозе шел человек, который когда-то жил в Огайо, и он рассказывал мне об огромном кургане, который в былые времена насыпали люди. Может быть, те, кого мы зовем индейцами, а может, кто-то другой, кто жил там до них. Такие курганы, я слышал, есть на юге Миссисипи, а теперь вот еще Колесо…
   — Думаешь, между ними связь?
   — Может быть, и нет. Но мне кажется» что если я окажусь там, если буду совсем один, то я, возможно, интуитивно пойму что-то, что ускользает от меня сейчас.
   — Ты настоящий мистик, Бендиго.
   — Да нет… Просто я любопытный. Мне не нравится, когда слово «мистика» относят к людям или их мыслям. Оно слишком глубокое, а за глубокие мысли часто выдают полную чушь. Я просто думаю, раз люди очень долго жили на этом месте, что-то от них осталось. Невидимое, конечно. Может быть, если я окажусь там, где они были, я смогу уловить их образ мыслей и чувства. А может быть, это всего лишь повод, чтобы пошататься по свету. Мне нравятся далекие и дикие края. Во мне есть что-то от Этана и Стейси. Неужели вы думаете, что там, в горах, они всего лишь охотятся, заготавливают пушнину? Как бы не так. Они ищут новые места. Только представьте себе, что это: заехать на вершину горы и увидать бескрайние земли, которые, может быть, еще ни один белый человек не видывал… А то и индейцы. Есть много таких мест, куда индейцев заносило очень редко, если вообще заносило. Например, в Теннесси они только охотились иногда.
   Мы вернулись в комнату.
   — Беда в том, — говорил Этан, — что белые и индейцы думают совершенно по-разному, и потому недоразумения неизбежны. У нас — то, что Бен называет «христиански-еврейской нравственностью». Мы все воспитаны на ее принципах и вдруг обнаруживаем, что ничего такого нет, а есть только человеческая природа. Индейцы же думают совершенно по-другому. И мы, и они обижаемся друг на друга, когда не встречаем в ответ нужной реакции. Беда в том, что единых норм жизни просто не существует.

Глава 44

   Старая корова, притулившись у склона холма, глядела, как мы проезжаем мимо. Под соснами, которые торчали между голыми скалами, лежали тени, хранившие пятна подтаявшего снега. В горах началась обманчивая, хрупкая весна, но снег мог снова повалить в любую минуту.
   Мы ехали узкой тропой вдоль корявых скал, петляли среди деревьев. Лошади шли осторожно и нерешительно, опасаясь ступить на шаткий камень или увязнуть в рыхлом снегу.
   Впятером мы остановились на открытой вершине, чтобы глянуть в сторону маячившей вдали горы Биг-Хорнс. Издали луга казались по-настоящему зелеными, а леса были прошиты серебряным кружевом горных ручьев. Мы внимательно осматривали все вокруг. Нам было бы достаточно даже намека на движение, малейшего указания на то, где может прятаться враг.
   — Вчера на закате я видел дым, — сказал Стейси, не вынимая трубки изо рта. — Очень тонкий дымок, далеко отсюда. Похоже, индейцы двинулись, чтобы начать наступление с первой травой. Сейчас в вигвамах суета, герои раскрашивают свои лица.
   — Нам лучше не нарываться, — сказал я. — Наша цель — Лечебное колесо.
   — Это ты расскажешь индейцам, когда будешь глядеть на них в прицел своего «генри».
   Воздух был влажным: влага поднималась от промокшей земли, от ручьев талой снеговой воды. Мы пригибались, проезжая под нижними ветвями сосен, объезжали замшелые валуны, порой углублялись в лес, где не было слышно ни звука.
   Седла скрипели под нами, когда мы ехали вверх по склону, а когда останавливались, из лошадиных ноздрей валил пар.
   На привале рядом со мной сел Урувиши.