Ле Джон. Ночной администратор

   Они припарковались у Ланион-Роуз и пошли вдоль реки. Пит клялся, что в ту ночь они двигались тихо, как сами кролики, и не зажигали ламп, так светло было в полнолуние, почему они и выбрали эту ночь для охоты. Но когда они вышли к утесу, стараясь все время держаться в тени, там стоял Джек Линден, буквально в полудюжине шагов от них, с поднятыми руками. Кении Томас потом только и рассказывал об этих руках, таких бледных и огромных при лунном свете. Видно, у страха глаза велики, потому что умные головы утверждали, что руки у Линдена не были такими уж большими. Пит же предпочитал рассказывать о его лице: то еще личико, как кусок гранитной скалы на фоне неба. Вы бы разбили об него все кулаки. Дальнейшие события все описывали одинаково.
   – Простите, господа, куда это вы держите путь, позволю я себе поинтересоваться, – как всегда уважительно, но без улыбки приветствовал их Линден.
   – Охотиться на кроликов, – отвечал Пит.
   – Боюсь, Пит, охотиться здесь никому не придется. – Линден всего, может быть, пару раз и встречал Пита Пенгелли, но имя запомнил. – Это поле мое. Вы это знаете. Я не возделываю его, но все-таки это моя собственность, и я отношусь к ней с уважением. Того же я жду от всех остальных. Так что, боюсь, охота закончена.
   – Так, значит, так, мистер Линден? – только и смог вымолвить Пит.
   – Значит, так, мистер Пенгелли. Я не потерплю охотничьих забав на моей земле. Это нечестная игра. Прошу вас разрядить ружья, вернуться к машине, отправиться по домам и не обижаться.
   На что Пит пробурчал:
   – Пошел ты, парень, знаешь куда... – И три его дружка встали рядом с ним, так что они теперь вчетвером угрюмо оглядывали Линдена. Четверо вооруженных против одного, у которого за спиной ничего, кроме полной луны, не было. Они вышли как раз от Снага, и выпитое вино хорошо их разобрало.
   – Прочь, сука, с дороги, – зарычал Пит.
   И он дернул стволом, но это было ошибкой. Не в сторону Линдена, клялся Пит, он никогда бы не сделал этого, и все, кто знал Пита Пенгелли, конечно, поверили ему. Да и ружье-то было никудышным. Но как бы там ни было, а он дернул стволом, давая понять, что не шутит, и, может быть, щелкнул затвором для верности, он еще мог допустить такое. Рассказать же о том, в какой последовательности происходили дальнейшие события, было Питу не под силу, потому что весь мир вдруг перевернулся: луна оказалась в море, задница там, где должно было быть лицо, а ноги еще выше задницы, и первое, что он запомнил после этого, – стоящий над ним и вынимающий патроны из его ружья Линден. И если правда, что высокие люди падают больнее, то Пит действительно упал очень больно, потому что сила удара, куда бы она ни пришлась, лишила его не только дыхания, но и всякого желания вставать.
   Этика насилия предполагала, что очередь за оставшимися. А оставалось трое. Двое, братья Томас, неплохо владели кулаками, а Джейкоб был крайним нападающим в местной футбольной команде и мощным, как автобус. И Джейкоб уже приготовился принять эстафету. Но его брат, лежа в папоротнике, не велел ему связываться.
   – Не трогай его, Джейкоб. Не подходи к нему близко, будь он неладен. Это какой-то черт. Пойдем к машине, – прибавил он, с трудом поднимаясь на ноги.
   – Будьте добры, сначала разрядите ваши ружья, – напомнил Линден.
   Пит кивнул, и они послушно вынули патроны из стволов. И пошли к машине.
   – Я бы его убил, мерзавца! – взревел Джейкоб, как только они тронулись. – Я бы ему, подонку, все ноги переломал, после того что он сделал с тобой, Пит!
   – Нет, мой милый, не переломал бы, – возразил ему брат. – А он бы тебе – точно.
   И Пит, поговаривали, сильно изменился после той ночи. А может быть, те, кто так говорил, чуточку поторопились связать причину со следствием. В сентябре он женился на умненькой дочери фермера из Сент-Джаста, что послужило хорошим поводом посмотреть на прошедшее с некоторого расстояния и без особого смущения рассказывать всем желающим, что в ту ночь Джек Линден чуть не сделал с ним то, что он сделал с жирным австралийцем.
   – Я скажу тебе одну вещь, парень. Если Джек с ним что-то учинил, то, уж будь уверен, постарался на славу.
   Но история эта кончилась гораздо лучше, чем многие думали, ибо счастливый ее конец был настолько дорог сердцу Пита Пенгелли, что он не находил нужным рассказывать все кому ни попадя. Дело в том, что в ночь перед тем, как исчезнуть, Джек Линден снова появился у Снага и обнял там Пита за плечи, по крайней мере положил ему на плечо перебинтованную руку и поставил ему кружку пива, черт этакий. Они поболтали минут десять, и Линден отправился к себе. «Он во всем винил себя одного, – не без гордости говорил Пит. – Послушайте, вы, черти, Джек Линден наводил порядок в своей хибаре сразу после того, как разделался с австралийцем».
   Только тогда его звали уже не Джек Линден, к чему они никак не могли привыкнуть, да, наверно, никогда и не смогут. Через пару деньков после исчезновения Линден-через-"и"-и-через-"е" оказался Джонатаном Пайном из Цюриха, разыскиваемым швейцарской полицией служащим фешенебельного отеля, подозреваемым в хищении крупной суммы. «Ночной администратор – яхтсмен в бегах», – гласила надпись над фотографией Пайна-Линдена, помещенной в «Корнуолльце». «Полиция ищет лодочного торговца из Фалмута. В связи с пропавшим без вести гражданином Австралии. По нашей версии, речь идет об убийстве на почве торговли наркотиками, – сообщает шеф уголовного розыска. – Его без труда можно узнать по перевязанной руке».
   Но человека по имени Пайн в Ланионе не знал никто.

* * *

   Да, с перевязанной рукой. И с настоящей раной. Рана и перевязанная рука – все было неотъемлемой частью разработанного Берром плана.
   Та самая рука, которая легла на плечо Пита Пенгелли. Не только видел Пит, но многие видели перевязанную руку, и полиция, спровоцированная Берром, немедленно сделала стойку: кто видел, какая рука, когда. А когда выяснила, кто, какая и когда, она, как настоящая полиция, немедленно захотела докопаться до «почему». То есть они записали все те противоречивые версии, которые сам Джек предлагал для объяснения того, почему у него на правой руке массивная марлевая повязка, профессионально наложенная, стягивающая пальцы на манер спаржи. И, не без помощи Берра, полиция сделала все, чтобы они появились в печати.
   – Вставлял стекло в коттедже, – объяснил Джек Линден миссис Трезевэй, отсчитывая ей в последний раз банкноты левой рукой.
   – Помогай после этого друзьям, – бросил Джек Уильяму Чарльзу, когда им случилось встретиться у гаража, куда Джек зашел за бензином для мотоцикла, а Уильям Чарльз просто для времяпрепровождения. – Попросил меня заскочить на минутку и помочь вставить стекло. И вот поглядите. – На прощание он подал ему перебинтованную руку, как собака подает больную лапу. Джек умел пошутить.
   Но кто заставил всех побегать, так это Пит Пенгелли.
   – Ну, конечно, это случилось у него в сарае, – внушал он сержанту полиции. – Резал это чертово стекло, резец соскользнул и все в крови. Он, значит, ее перевязал крепко-накрепко и поехал на своем мотоцикле в госпиталь – одной рукой рулил! Говорил, вся дорога в Труро была залита кровью! Такое не придумаешь, парень. Как припрет, так сделаешь.
   Сунувшись в дровяной сарай и тщательно все осмотрев, полиция не нашла ни резца, ни стекла, ни крови.
   «Убийца всегда вынужден лгать, – объяснял Леонард Джонатану. – Опаснее всего, если все со всем сходится. Кто не ошибается, тот не преступник».
   И еще: "Роупер всех проверяет. Даже если кто вне подозрений, он все равно проверяет. Так что мы подкинем вам эту маленькую оплошность, чтобы ненастоящий убийца выглядел настоящим.
   А хороший шрам красноречивее всяких слов".

* * *

   В какой-то из этих последних дней Джонатан плюнул на все инструкции и, без ведома и согласия Берра, приехал к своей жене, Изабелле, ища примирения.
   – Буду проездом в твоих местах, – врал он ей по телефону-автомату из Пензанса, – не пообедать ли нам где-нибудь в тихом месте. – На мотоцикле он приехал в Бат, в одной перчатке на левой руке, снова и снова отрабатывая слова и выражения, пока в голове не зазвучало словно героическая песнь: «Газеты будут писать всякий вздор обо мне, Изабелла, но ты не верь ничему. Сожалею, что причинил тебе много горя, Изабелла, но были у нас и хорошие деньки». Затем он пожелает ей всего доброго и, может быть, воображал он, услышит в ответ то же самое.
   В мужском туалете он влез в костюм и вновь превратился в служащего отеля. Они не виделись пять лет, и он едва узнал ее, опоздавшую на двадцать минут и на чем свет стоит ругавшую транспорт. Когда-то у нее были длинные волосы, падавшие на обнаженную спину, когда она освобождала их от заколок, собираясь лечь к нему в постель. Теперь она была коротко подстрижена, что, разумеется, было практичнее. Просторная одежда скрывала ее фигуру. В руках у нее была сумка на «молнии» с радиотелефоном. И он вспомнил, что в самом конце их совместной жизни телефон остался единственным ее собеседником.
   – Боже, – сказала она. – У тебя цветущий вид. Не волнуйся – сейчас отключусь. – Она имела в виду телефон.
   «Стала болтушкой», – подумал он и вспомнил, что ее нынешний муж – заядлый охотник.
   – Не верю собственным глазам, – воскликнула его бывшая жена. – Капрал Пайн. Собственной персоной. После стольких лет. Что ты там вытворил со своей рукой?
   – Уронил на нее яхту, – пошутил Джонатан, но это объяснение, по-видимому, целиком устроило ее. Он спросил, как дела. Этот вопрос как нельзя более соответствовал его костюму. Кажется, она занималась дизайном интерьеров.
   – Ужасно, – сказала она в сердцах. – А у тебя? О Господи, – снова вскричала она, услышав, чем он занимается. – Тоже индустрия развлечений. Мы обречены, дорогой. Надеюсь, ты не строишьяхты?
   – Нет-нет. Перегоняю. Перепродаю. Мы неплохо начали дело.
   – Кто это «мы»?
   – У меня компаньон из Австралии.
   – Он или она?
   – Он, И весит восемнадцать стоунов.
   – А в личной, так сказать, жизни? Я всегда полагала, что здесь у тебя не без странностей. Ты часом не гомик?
   В свое время она его просто преследовала своими подозрениями, но, как видно, уже забыла об этом.
   – Боже упаси, нет, – рассмеялся Джонатан. – Как Майлз?
   – Достойно. Очень ласков. Банковские операции, и все такое. Он обещал оплатить мне перерасход кредита в следующем месяце, за что я ему очень признательна.
   Она заказала салат с уткой и «бадуа» и закурила.
   – Почему ты ушел из гостиницы? – спросила она, окутав дымом его лицо. – Надоело?
   – Потянуло на новое, – ответил он.
   «Давай убежим, – шептала дочь капитана, юная и неукротимая, прижимаясь к нему своим девственным телом. – Армейская кухня однажды доведет меня, я взорву ее собственными руками. Возьми меня, Джонатан. Сделай из меня женщину. Сделай мне больно. Сильнее. Увези меня куда-нибудь, где я могла бы дышать!»
   – А твоя живопись? – Он вспомнил, как они оба носились с ее талантом, как ему приходилось забывать о себе, лишь бы она могла развивать его, как он готовил, стирал и подметал, веря, что она будет писать еще лучше, видя его самопожертвование.
   Она фыркнула.
   – Последняя выставка была три года назад. Куплено шесть из тридцати работ, да и то друзьями Майлза. Наверное, нужен рядом кто-нибудь вроде тебя, чтобы носиться со мной как с писаной торбой. Боже, ты меня и доставал. Какого черта ты хотел? Я-то хотела стать Ван Гогом, а ты? Кроме того чтобы быть армейским Рэмбо?
   «Тебя, – подумал он. – Я хотел тебя. Но тебя-то и не было. Никогда». Но он ничего не смог ответить. Ему захотелось вдруг всю свою воспитанность отправить к чертям собачьим. Плохие манеры – это свобода, говорила она когда-то. Заниматься любовью – неучтиво. Но спорить с этим уже не имело смысла. Ему хотелось просить прощения за то, что будет, а не за то, что уже прошло.
   – Кстати, а почему ты просил не рассказывать Майлзу о том, что я виделась с тобой? – Это почему-то сердило ее.
   Джонатан улыбнулся старой неискренней улыбкой.
   – Мне бы не хотелось расстраивать Майлза.
   На какое-то волшебное мгновение она, некогда юная полковая красавица, вновь предстала перед ним такой, какой была в первую минуту их близости: живое, непокорное лицо, распаленное страстью, губы полуоткрыты, злой огонек в глазах. «Стань прежней, – взмолился он в глубине души. – Попробуем снова».
   Но юный призрак исчез, уступив место настоящему.
   – Ты все еще не завел себе кредитную карточку? – спросила она укоризненно, увидев, как он отсчитывает банкноты. – Легче подсчитать, куда деваются деньги, когда у тебя карточка, дорогой.
   «Берр был прав, – понял он. – Я по натуре холостяк».

8

   Съежившись на заднем сиденье автомобиля Рука, нырнувшего в опустившиеся над Корнуоллом сумерки, и еще тщательнее закрыв уши воротником пальто, Берр мыслями перенесся в Майами, вспоминая анфиладу комнат без окон в окрестностях города, где, меньше чем двое суток назад, их команда, участвовавшая в операции «Пиявка», проводила не совсем обычный «день открытых дверей».

* * *

   В этом не было бы никакой необходимости, но у Берра и Стрельски имелись свои причины слегка ввести в курс дела некоторых резидентов и кое-каких специалистов. Все действо смахивало на чрезвычайную конференцию по проблемам воскресных гостиничных распродаж. Делегаты прибывали поодиночке, предъявляли удостоверение, спускались на лифте, снова предъявляли удостоверение и сдержанно приветствовали друг друга. У каждого к лацкану была приколота карточка с именем и должностью, придуманными специально к этому дню. Расшифровать аббревиатуру на карточках подчас было сложно даже опытному глазу: «ДЕП ДР ОПС КООРДС» – красовалось на одной из них, «СУПТ НАРКС & ФМС СВ» – на другой. Куда большей ясностью радовал, например, «Сенатор США», «Федеральный прокурор» или «Офицер связи, Соединенное Королевство».
   Ривер-Хауз был представлен огромных размеров англичанкой с идеально уложенными локонами, упакованной под Маргарет Тэтчер. В официальной жизни она была миссис Кэтрин Хэндисайд Дарлинг, экономический советник посольства Великобритании в США, Вашингтон, но в своем кругу ее звали Милашка Кэти. Уже десять лет она держала в своих руках все нити связи Уайт-холла с бесчисленными американскими спецслужбами. У нее, как у священника, был свой приход, состоящий из служащих военных, морских, воздушных, сухопутных и прочих федеральных, центральных и национальных ведомств, включая всемогущих наушников и шептунов из личной охраны обитателей Белого дома – абсолютно здоровых, чуть-чуть больных и опасно невменяемых, которых она использовала, с которыми вела переговоры и которых запугивала и шантажировала, принимая за своим знаменитым обеденным столом.
   – Вы слышали, Кай, как он обозвал меня, этот монстр, этот тип? – загудела она, обращаясь к узкогубому сенатору в строгом двубортном костюме. Она приставила палец к виску Гудхью как пистолет. – «Жемагог»! Меня! Он назвал меня – жемагогом! Большей политической бестактности вы не припомните. Я скромная мышка, чудище. Вянущая фиалка! А еще христианином себя называет!
   Веселый смех раздался вокруг. Без шумной Кэти уже нельзя было себе представить ни одного подобного сборища. Представители продолжали прибывать. Группки рассыпались, составлялись новые. «Салют, Марта!.. Привет, Уолт!.. Рад видеть...» – слышалось тут и там.
   Кто-то подал знак, и, побросав бумажные стаканчики в мусорный ящик, толпа прошелестела в просмотровый зал. Самые скромные вслед за Амато направились в передние ряды. На дорогих местах в центре Нил Марджорэм, заместитель Даркера в группе по изучению снабжения, весело пересмеивался с рыжеволосым американским агентом, у которого на лацкане значилось: «Центральная Америка – финансирование». Свет погас. Какой-то шутник выкрикнул: «Мотор! Начали!» Берр в последний раз бросил взгляд на Гудхью. Тот откинулся на спинку кресла, созерцая потолок, словно меломан в концертном зале, знающий программу назубок. Первым выступил Джо Стрельски.

* * *

   Лучшего поставщика дезинформации, чем Джо Стрельски, придумать было трудно. Берр был просто поражен. Ему нередко приходилось сталкиваться с такого рода товаром, но только сейчас он понял, что чем занудней обманщик, тем удачливей. Если бы Стрельски с ног до головы был опутан проводами детектора лжи, то ни одна стрелка бы не шелохнулась. Им бы тоже было очень и очень скучно. Стрельски говорил пятьдесят минут, и, когда он кончил свой пространный доклад, было ясно, что больше никто не выдержал бы и минуты. Его тяжеловесная монотонная речь превратила в пепел самые сенсационные сведения. Имени Роупера он почти не произносил, хотя в Лондоне склонял его без угрызения совести. «Наша цель – Роупер. Роупер – центр паутины...» Но сейчас, в Майами, перед смешанной аудиторией из английских и американских агентов, имя Роупера было предано забвению, и когда Стрельски стал флегматично представлять появляющихся один за другим на экране действующих лиц, центральной фигурой неожиданно оказался д-р Пауль Апостол, «известный нам как главный посредник мафиозных картелей и крупнейший из дельцов Западного полушария...».
   Стрельски невыносимо нудно рассказывал о «засечении» Апостола, «как стержневой задаче нашего первоначального расследования», предложив слушателям вымученное сообщение на тему «успешной деятельности агентов Флинна и Амато» по установке прослушивающих устройств в нью-орлеанском офисе доктора". Если бы Флинн и Амато меняли трубы в мужском сортире, Стрельски, наверно, рассказал бы об этом с большим интересом. Отменно утомительной интонацией, читая по приготовленному заранее тексту, не обращая внимания на запятые и делая паузы в совершенно невероятных местах, он очень скоро почти усыпил аудиторию:
   – Основанием для операции «Пиявка» являются многочисленные данные разведки, полученные из различных источников, о том, что три ведущих колумбийских картеля подписали взаимные мирные соглашения, представляющие из себя предварительную договоренность о создании общего военного прикрытия, соразмерного с их финансовыми возможностями, и способного противостоять угрозе, которая, по их представлению, над ними нависла. – Стрельски перевел дух. – Угроза для них заключается, во-первых, – Стрельски еще раз остановился, – в возможном вооруженном вмешательстве Соединенных Штатов с согласия правительства Колумбии. – Последовала еще одна остановка, правда, не очень продолжительная. – Во-вторых, в растущей силе неколумбийских мафиозных картелей, главным образом в Венесуэле и Боливии. В-третьих, в самостоятельных действиях колумбийского правительства при поддержке американских служб.
   «Аминь», – мысленно произнес Берр, завороженный и восхищенный.
   История вопроса точно уже никого не интересовала, именно поэтому Стрельски ударился в ее пересказ.
   – За последние восемь лет, – говорил Стрельски, заставляя слушателей скучать все больше и больше, – разными сторонами, соблазненными неограниченными финансовыми ресурсами картелей, предпринимались попытки убедить их в необходимости приобретать серьезное вооружение. Французы, израильтяне и кубинцы – все погрели на этом руки, равно как и независимые предприниматели и дельцы, при молчаливом попустительстве со стороны «своих» правительств. Израильтяне, например, с помощью британских наемников продали им большие партии винтовок и учебного обмундирования. Но картели, – продолжал он, – картели через какое-то время сникли.
   Аудитория прекрасно поняла картели.
   На экране замелькали помехи и опять появился доктор Апостол, теперь уже на острове Тортола. Он был снят из дома на противоположной стороне улицы в конторе карибской фирмы Лэнгборна, Розена и де Сута, адвокатов дьявола. За одним с ним столом торчали два бесцветных шведских банкира. Там же находился майор Коркоран, к вящей радости Берра, понятной ему одному, державший в руке авторучку. Напротив него через стол сидел никому не известный латиноамериканец. Томный красавчик мужчина с кокетливым хвостом на затылке – не кто иной, как лорд Лэнгборн, он же Сэнди, собственной персоной, юрисконсульт мистера Ричарда Онслоу Роупера из компании «Айронбрэнд лэнд, руды и благородные металлы», Нассау, Багамские острова.
   – Кто снимал этот кусок, мистер Стрельски? – раздался вдруг из темноты резкий и требовательный голос законопослушного американца.
   – Мы снимали, мы, – сколь любезно, столь и незамедлительно откликнулся Берр, и сборище снова расслабилось: агент Стрельски, как бы там ни было, не превысил своих полномочий вне территории США.
   Но и Стрельски не смог унять трепета в голосе, когда ему пришлось-таки разок упомянуть имя пресловутого Роупера.
   – В прямой связи с теми соглашениями между картелями, о которых я уже говорил, находятся их попытки через своих представителей прозондировать почву на предмет незаконных поставок вооружения. Фильм, к сожалению, не озвучен, но то, что мы видим на экране, согласно сведениям, полученным из надежных источников, первое явное сближение Апостола с людьми, представляющими интересы Дикки Роупера.
   Как только Стрельски сел на свое место, Рекс Гудхью вскочил на ноги. На сей раз он был краток. Никаких шуточек, никаких чисто английских каламбуров, от которых американцы лезут на стену. Он искренне сожалеет, говорил Гудхью, что некоторые подданные Великобритании, многие из которых – люди известные, участвуют в этой афере. Он также сожалеет, что они прикрываются законами британских протекторатов на Багамских островах и островах Карибского бассейна. Он от души рад тем хорошим отношениям, которые сложились у американских специалистов с их английскими коллегами в ходе совместной работы. Он хочет возмездия и ждет помощи от «чистой разведки».
   – Наша общая цель – схватить преступников и предъявить общественности, – объяснил он с простотой, достойной самого Трумэна. – При вашей поддержке мы хотим восстановить законность, предотвратить распространение оружия в кризисные регионы и остановить поток наркотиков, – последнее слово в устах Гудхью прозвучало так, словно речь шла о безобидном аспирине, – которые, как мы убеждены, являются той валютой, которой картели рассчитываются за вооружение, с кем бы ни заключалась сделка. Поэтому мы просим вас – агентства, располагающие неограниченными возможностями, о безусловном содействии. Благодарю.
   Вслед за ним выступил федеральный прокурор, амбициозный молодой человек с голосом, завывающим, как мотор гоночного автомобиля на виражах. Он поклялся в том, что доведет дело до суда «в рекордно короткие сроки».
   Затем Берр и Стрельски ответили на вопросы.
   – А как насчет стукачей, Джо? – обратился к Стрельски женский голос из глубины зала, и весь британский контингент поежился от чудовищного жаргона братишек. Стукачей!
   Стрельски даже покраснел. Было видно, что вопрос ему неприятен. Казалось, он делает хорошую мину при плохой игре.
   – Мы думаем над этим, Джоанна, поверьте мне. В таких делах остается только ждать и уповать, что информатор проявится сам собой. У нас есть наметки, у нас есть надежды, наши люди ведут слежку, и мы верим, что очень скоро кто-нибудь из мелких сошек, во избежание худшего, пожелает выступить свидетелем, позвонит нам и попросит это устроить. Это должно произойти, Джоанна. – Он решительно кивнул, как бы соглашаясь с самим собой за всех остальных. – Это должно произойти, – повторил он еще более неубедительно, чем прежде.
   Наступило время ленча. И скрыло все прочее дымовой завесой. Никто так и не понял, что Джоанна – ближайшая ассистентка Стрельски. Все встали и направились к выходу. Гудхью двигался в компании Милашки Кэти и парочки резидентов.
   – А теперь, мужики, слушайте меня, – громогласно объявила Кэти, – чтобы никто не подсовывал мне никаких салатиков! Я хочу мяса с тремя гарнирами и сливовый пудинг. Или я никуда не иду. Ведь я «жемагог», Рекс Гудхью. Не суйтесь к нам со своей нищенской миской. Я вас изничтожу, святоша.

* * *

   Вечером Флинн, Берр и Стрельски сидели на веранде дома Стрельски у самого побережья, созерцая трепетание лунной дорожки в кильватере возвращающихся с увеселительной, прогулки катеров. Агент Флинн сжимал в обеих руках большую кружку с пивом. Бутылка предусмотрительно стояла рядом с ним. Они перебрасывались случайными фразами. О том, что было днем, никому говорить не хотелось. «Раньше моя дочь была вегетарианкой, – вымолвил Стрельски. – А теперь влюбилась в мясника». Флинн и Берр вежливо рассмеялись. Снова наступило молчание.
   – Когда ваш парень войдет в игру? – спросил Стрельски, понизив голос.
   – В конце недели, – так же тихо отозвался Берр, – с Божьей помощью и с помощью Уайт-холла.
   – Если ваш парень будет тянуть изнутри, а наш – напирать снаружи, у нас получится «закрытая эксплуатация».
   Флинн расхохотался, закачав в полутьме огромной темноволосой головой, будто глухонемой. Берр спросил, что такое «закрытая эксплуатация».