Страница:
Рука двинулась к ее подбородку. Сжав его между большим и указательным пальцами он вздернул ее голову вверх. В его глазах она увидела веселье, которое прежде принимала за доброту, и подумала, что человек, любовницей которого она была, выдуман ею, и то, что не вписывалось в вымышленный образ, она просто не принимала в расчет.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала она. – Я позволила тебе меня подобрать. Я была напугана. Ты был ангелом. Никогда не сделал мне ничего дурного. До сих пор. И я была к тебе очень привязана. Ты знаешь об этом. Но где он? – спросила она, глядя в глаза Роупера.
Он выпустил ее подбородок и отошел в дальний конец комнаты, держа в откинутой руке бокал с шампанским.
– Чудная идея, девочка, – одобрительно сказал он. – Здорово придумано. Выкради его. Спаси своего любимого. Сунь ему в хлеб напильник. Просунь его через решетку на свидании. Жаль, что с тобой нет Сары, а то бы вы на заре оба удрали на ней. – Потом, не меняя тона, спросил: – Тебе случаем не известен человек по фамилии Берр? Имя – Леонард? Такой уродец из северной деревни? Пахнет потом? Знает Библию? Никогда тебе не встречался? Ты с ним не спала? Возможно, называл себя Смитом. Жаль. Я думал, ты знаешь.
– Не знаю никакого Берра.
– Удивительная вещь. И Пайн не знает.
Они переоделись к обеду. Спина к спине, тщательно выбирая подходящее к случаю. Форменное безумие предстоящих им дней и ночей на борту яхты «Паша» только начиналось.
Прачечная.Когда гости не едят, они переодеваются, принимают ванны, совокупляются, и это значит, что каждый день им нужны свежие простыни, полотенца, белье и скатерти. На яхте была не только своя провизия, но и собственная прачечная: стиральные машины, сушилки, паровые утюги, за которыми с утра до вечера трудились две стюардессы.
Волосы.Морской воздух делает с волосами Бог знает что. Каждый вечер часов в пять пассажирская палуба наполняется жужжанием фенов, которые имеют обыкновение отключаться в середине процедуры. Поэтому без десяти шесть, минута в минуту, Джед всегда может увидеть воинственно настроенную полуодетую гостью, высовывающую голову в коридор. Волосы у нее стоят дыбом, напоминая щетку для мытья туалетов. Размахивая умолкнувшим феном, она просит: «Джед, милая, может быть ты?» – потому что экономка в этот момент отдает последние распоряжения у обеденного стола.
Цветы.Ежедневно гидроплан совершает вылет на ближайший остров, доставляя на борт цветы, свежую рыбу, морские деликатесы, яйца, газеты и письма. О цветах Роупер заботился особо. «Паша» славилась своими цветами. И не дай Бог, где-нибудь попадутся увядшие или безвкусно поставленные цветы – это могло вызвать серьезные нарекания.
Отдых.Что бы нам придумать? Поплавать? Или поохотиться под водой? Кого бы нам навестить? Не пообедать ли на воздухе ради разнообразия? Может, послать за кем-нибудь вертолет или самолет? Или отвезти кого-нибудь на берег? Гости на яхте постоянно меняются, на каждом острове кто-то сходит и кто-то садится, привнося что-то свое, свою банальность, свое отношение к предстоящему Рождеству: как ужасно сложно заниматься всей этой подготовкой, милая, я еще и не начинала думать о своей почте, разве еще не пришло время вам с Дикки пожениться, вы так смотритесь вместе?
И Джед как в бреду вертелась в этом сумасшедшем колесе, ожидая избавления. Роуперовские намеки на напильник в хлебе были небезосновательны. Она бы переспала со всеми пятью охранниками, Лэнгборном и даже Коркораном, если он того пожелает, чтобы оказаться рядом с Джонатаном.
А ночью она спала с Роупером и ждала избавления.
В его кровати.
Одевалась и раздевалась в его присутствии, носила его драгоценности и занимала его гостей.
Их постельные поединки обычно происходили по утрам, когда ее воля, как и воля умирающего, была более всего ослаблена. Он хотел ее, и Джед с отчаянной готовностью отвечала на его призыв, говоря себе, что, поступая так, затыкает рот притеснителю Джонатана, приручает его, умасливает, мирится с ним во имя спасения Джонатана. Она ждала.
Вот что она пыталась все время получить у Роупера в этой напряженной тишине после первого обмена залпами: возможность проскользнуть мимо охранника. Они порой смеялись вместе над какими-то глупостями, вроде испорченной маслины. Но даже в постели никогда не упоминали того, кто их сейчас объединял: Джонатана.
Возможно, Роупер тоже чего-то ждал? Поскольку Джед находилась в ожидании, она считала, что и он тоже. Почему тогда Коркоран стучится в самое неподходящее время в дверь, просовывает голову, трясет ею, а затем исчезает? В ее ночных кошмарах Коркоран действовал как палач Джонатана.
Вначале она обратила внимание на необычную суету в носовой части судна на нижней палубе далеко от гостевых кают: скопление людей и атмосфера возбуждения. Но ей там нечего делать. Эта часть судна всегда была для нее заповедной зоной. Во времена своей невинности она как-то слышала, что там размещается охрана, в другой раз – санчасть. Во всяком случае, эта территория была не для гостей и не для членов экипажа. А поскольку Джонатан не принадлежал ни к тем, ни к другим, Джед пришла к заключению, что санчасть – самое подходящее для его содержания место. Сосредоточенно обходя кухню, Джед рассматривала подносы с едой для больного, которая не входила в общий заказ. Их куда-то уносили загруженными, а возвращались они пустыми.
– Разве кто-нибудь болен? – опросила она у Фриски, загораживая ему дорогу.
Фриски не был больше с ней почтителен.
– Почему же? – нагло отвечал он, держа поднос на вытянутой вверх руке.
– Тогда кто же ест каши, йогурт, куриный бульон? Для кого все это?
Фриски делает вид, будто впервые замечает, что у него на подносе.
– О, это для Тэбби, мисс. – До этого никогда в жизни он не называл ее «мисс». – У Тэбби немного болят зубы. Ему удалили зуб мудрости в Антигуа. Десна очень кровоточит. Он пьет болеутоляющее. Увы.
Постепенно она вычислила, кто ходит к нему и когда. Очень удачно, что на судне ей полагалось следить за соблюдением всех ритуалов: ни одно даже малейшее отклонение от привычного уклада не ускользнуло от ее внимания. Инстинктивно она всегда знала, когда хорошенькая стюардесса-филиппинка развлекалась с капитаном или, как это было однажды днем, когда Кэролайн принимала солнечную ванну на верхней палубе, – с Сэнди Лэнгборном. По ее наблюдениям, три верных стража Роупера – Фриски, Тэбби и Гус – спали в каюте над тем трапом, который – она теперь была в этом уверена – вел в камеру Джонатана. Что касается этих немцев из Аргентины, то, возможно, они о чем-то догадываются, но сам секрет им не доверен. А Коркоран, этот новый напыщенный наглый Коркоран ходит туда дважды в день, отправляется с необыкновенно деловым видом, а возвращается злой.
– Корки, – упрашивала она, уповая на прежнюю дружбу, – Корки, милый, ради Бога скажи, как он там, он болен? Он знает, что я здесь?
Но на лице Коркорана лежала черная тень того места, где он побывал.
– Я предупреждал тебя, Джед, – отвечал он раздраженно. – Ты не послушалась меня. Вздумала упрямиться. – И уходил с видом оскорбленного достоинства.
Сэнди Лэнгборн тоже частенько туда заглядывал. Он делал это обычно после обеда, совершая вечернюю прогулку по палубам в поисках более занимательной компании, чем его жена.
– Ты подлец, Сэнди, – прошептала она, когда он проходил мимо. – Болтаешь всякую чушь.
Лэнгборн остался совершенно безучастен к этому выпаду Он слишком любовался собой и слишком скучал, чтобы обращать внимание на такие вещи.
И еще она знала, что Джонатана навещал Роупер, потому что он бывал необычно задумчив после этих посещений. Даже если бы она не видела, как он направляется в носовую часть, то все равно могла бы догадаться по его виду, когда он возвращался. Как и Лэнгборн, он предпочитал ходить туда вечерами. Вначале прогуливался по палубе, болтал со шкипером или звонил кому-нибудь из своих брокеров, валютных дилеров или банкиров по всему миру: не слетать ли тебе к немцам, Билл? – швейцарцам, Джек? – иена, фунт, эскудо, резина из Малайзии, русские алмазы, канадское золото? И так постепенно, задерживаясь то здесь, то там, он приближался, словно притягиваемый волшебным магнитом, к носовой части судна. И исчезал. И появлялся хмурый.
Но Джед понимала, что бесполезно умолять, плакать, рыдать, устраивать сцены. Потому что именно это могло сделать Роупера особенно опасным. Он расценил бы такое поведение как возмутительное посягательство на свое достоинство – какая-то баба пускает сопли у его ног.
Она знала, во всяком случае думала, что Джонатан пытается делать сейчас то, что делал когда-то в Ирландии. Он убивает себя собственной стойкостью.
Тут было все-таки лучше, чем в погребе Майстера, но и намного хуже. Тут не было бессмысленного хождения на ощупь вдоль черных стен, но только потому что он был прикован к ним. О нем не забыли, его присутствие было заботой целого ряда внимательных людей. Но эти же люди затыкали ему рот замшей и заклеивали пластырем, и хотя предполагалось, что они снимут все это, в случае если он пожелает говорить, они уже наглядно показали ему, каковы будут последствия, если он не продумает своих слов. После этого он взял себе за правило не говорить вовсе даже «здрасте» или «привет». Он опасался, что, будучи человеком, склонным порой к доверительности, хотя бы к такой, какая требуется от гостиничного служащего, – он может уступить этой склонности, и его «здрасте» со временем перейдет в «я послал Руку номера контейнеров и название парохода» или что-нибудь другое в этом же духе.
Собственно, какого признания они от него добиваются? Что еще они хотят знать, чего еще не знают? Им известно, что он подсадная утка и что большинство историй из его прошлого – ложь. Даже если они не знают, что именно он выдал, то в любом случае могут полностью изменить свои планы до того, как будет поздно. Почему такая настойчивость. Почему неуверенность? Потом постепенно, по мере того как допросы становились все более свирепыми, Джонатан пришел к заключению, что они считали своим правом добиться от него признания. Это был шпион, которого они разоблачили, и их гордость требовала, чтобы перед повешением он раскаялся.
Но они не учли Софи. Они не знали, что она была рядом с ним, она была впереди него. И сейчас она улыбалась ему над чашечкой кофе, «пожалуйста, по-египетски». Прощала его. Забавляла. Слегка кокетничала с ним, побуждая жить при дневном свете. Когда они били его по лицу – долго и профессионально, – он сравнивал ее заплывший глаз со своим и, чтобы отвлечься, рассказывал ей об ирландском парнишке и «геклере». Они не позволяли себе никакой слезливости – ей всегда была чужда сентиментальность, – никогда не жалели себя и не теряли чувства юмора. «Вы убили эту женщину?» – дразнила его она, поднимая свои выщипанные темные брови и заливаясь смехом. Нет, он не убивал ее. Этот разговор между ними происходил давным-давно. Она слушала рассказ о его делах с Огилви, давая ему выговориться, то улыбаясь, то брезгливо кривясь. «Мне кажется, вы исполнили свой долг, мистер Пайн, – заявила она, когда он кончил. – К сожалению, на свете бывает разная верность и невозможно быть верным всем сразу. Вы, как мой муж, верили, что исполняли свой долг патриота. В следующий раз вы сделаете лучший выбор. Возможно, мы сделаем его вместе». Когда Тэбби и Фриски терзали его тело, надолго подвешивая в таких положениях, что искры сыпались у него из глаз, – Софи напоминала ему, что и ее тело было изувечено – размолочено до неузнаваемости. А когда он проваливался в полузабытье, уже не надеясь выбраться из этой мрачной пропасти, он потчевал ее рассказами о трудных восхождениях в Альпах, например, на северный склон Юнгфрау, где все сложилось неудачно – пришлось разбивать лагерь при ветре сто миль в час. И даже если Софи были неинтересны эти подробности, она никогда не показывала виду. Она слушала его, и ее огромные карие глаза смотрели на него, любя и ободряя. «Уверена, мистер Пайн, вы никогда впредь не будете так дешево ценить себя, – сказала она ему. – Иногда хорошие манеры могут скрывать от нас наше мужество. У вас есть что почитать в самолете на обратном пути в Каир?» Я буду читать. «Это мне поможет не забывать, что я – это я». А потом, к своему удивлению, он опять увидел ее в маленькой квартирке в Луксоре в тот момент, когда она укладывала свои спальные принадлежности, каждую вещь отдельно и не спеша, будто выбирала себе спутников для длинного путешествия.
Конечно, именно Софи помогала ему хранить молчание. Разве сама она не умерла, так и не выдав его?
Когда они сняли пластырь и удалили замшевый кляп, именно Софи посоветовала ему попросить личного разговора с Роупером.
– Ну то-то, Томми, – сказал слегка запыхавшийся от предпринимаемых усилий Тэбби. – Ты переговоришь с шефом. Потом мы закажем хорошего пива и выпьем все вместе, как раньше.
И Роупер в выбранное им время, одетый в легкий костюм и белые туфли из оленьей кожи, которые заприметил Джонатан в гардеробной шефа на Кристалле, – вошел и сел на стул в дальнем конце комнаты.
У Джонатана мелькнула мысль, что Роупер уже вторично видит его с разбитым лицом, и при этом выражение у него одно и то же: нос наморщен, взгляд критически оценивающий – выживет или нет? Интересно, как бы Роупер смотрел на Софи, когда ее избивали до смерти?
– Ну что же, Пайн? – любезно проговорил он. – Жалоб нет? Они хорошо за вами присматривают?
– Постель немного жестковата.
Роупер добродушно рассмеялся.
– Нельзя все иметь сразу. Джед скучает по вас.
– Тогда пришлите ее сюда.
– Боюсь, это зрелище не для нее. Выросла в монастыре. Любит спокойную жизнь.
Джонатан объявил Роуперу, что во время первого объяснения с Лэнгборном, Коркораном и другими, они усиленно упирали на возможность участия Джед в делах Джонатана. Он хочет категорически заявить, что все, что он делал, он делал один, совершенно не прибегая к помощи Джед. И все, что, собственно, имело место, – это парочка светских визитов Джед в домик Вуди, когда ее до смерти замучила Кэролайн Лэнгборн, а Джонатан был одинок. После этого он с сожалением заявил, что больше не станет отвечать на вопросы, и Роупер, обычно так быстро на все реагирующий, кажется, слегка смешался, подыскивая слова.
– Ваши люди хотели украсть моего сына, – наконец произнес он. – Вы обманом пролезли в мой дом и украли у меня женщину. Вы хотели расстроить мою сделку. Какого черта мне интересоваться, будете вы говорить или нет? Вы мертвы.
«Следовательно, они хотят наказания, а не только покаяния», – думал Джонатан, пока они снова заклеивали ему рот. И чувство родства с Софи стало еще сильней, если это было только возможно. «Я не выдал Джед, – сказал он ей. – И никогда не сделаю этого, обещаю. Я буду стоек, как герр Каспар со своим париком».
«Герр Каспар носил парик?»
«Разве я тебе не рассказывал? О Господи! Герр Каспар – швейцарский герой! Он отказался от двадцати тысяч необлагаемых налогом франков в год, чтобы только сохранить верность самому себе!»
«Вы правы, мистер Пайн, – серьезно согласилась Софи, внимательно выслушав его рассказ. – Нельзя выдавать Джед. Надо быть мужественным, как герр Каспар, и себя тоже нельзя выдавать. Ну а теперь клади голову на мое плечо, как ты клал ее на плечо Джед, и мы поспим».
– Они убьют вас, Пайн, – пару раз предупредил Роупер. – Корки разок переусердствует – и конец, такие чудаки никогда не могут вовремя остановиться. Пока еще не поздно, мой совет. – И Роупер снова усаживался на стул с раздосадованным видом, какой бывает у нас, когда мы сознаем, что не в силах помочь другу.
Затем на том же стуле появлялся Коркоран и, нетерпеливо подавшись вперед, выплевывал вопросы, как команды, и считал до трех, ожидая беспрекословного повиновения. На счет «три» Фриски и Тэбби принимались за дело, и так до тех пор, пока Коркоран не уставал. Тогда он умиротворенно заявлял:
– Если не возражаешь, дружок, я переоденусь в свое блестящее сари, вставлю в пупок рубин и воткну пару петушиных перьев, – и, кланяясь и ухмыляясь, направлялся к двери. – Жаль, что ты не можешь составить мне компанию. Но если ты не распоешься к ужину, что же делать?
Никто, в том числе Коркоран, не задерживался слишком долго. Если человек отказывается говорить и настаивает на своем решении, зрелище вскоре приедается. Только Джонатан, деливший свой внутренний мир с Софи, был свободен от какого бы то ни было интереса. Он не владел ничем, чем не хотел владеть, его жизнь была гармонична, он чувствовал себя независимым. Он поздравил себя с тем, что разделался со всеми установленными обязательствами. Его отец, мать, приют и поющая тетушка Энни, его страна, его прошлое и Берр – за все он расплатился сполна. Ну а те женщины, которым он задолжал, больше не смогут докучать ему своими обвинениями.
И Джед? В этом было что-то очень приятное – расплатиться за грехи, которых еще не совершал. Конечно, он обманул ее у Мама Лоу, хитростью пробрался в дом, врал насчет себя – но у него было чувство, что он спас ее, Софи думала так же.
«А не слишком это мелко?» – спросил он Софи, как иногда молодые люди спрашивают у более опытных женщин о своих сердечных делах.
Она притворилась, что слегка сердится на него. «Мистер Пайн, мне кажется, вы слегка флиртуете. Вы же любовник, а не археолог. Натура Джед – нетронута. Она привлекательна и привыкла к тому, что ее обожают, с ней носятся, а иногда и обходятся не лучшим образом. Это нормально».
«Но я не поступал с ней дурно».
«Но вы и не носились с ней. Она не уверена в вас. Ей так было нужно ваше одобрение, а вы ей в нем отказали. Почему?» «Однако, мадам Софи, что, вы думаете, она для меня?» «Вы с ней связаны общим сопротивлением своему чувству. Это нормально. Такова обратная сторона взаимопритяжения. Вы оба получили то, чего желали. Теперь время подумать, что же дальше».
«Я не привык к таким. Она слишком банальна».
«Она вовсе не банальна, мистер Пайн. Я уверена, вы так и не привыкнете ни к кому. Однако ж вы влюблены, и это правда. А теперь немного поспим. У вас впереди работа, и нам нужно собрать все силы, чтобы закончить путешествие. Что, лечение шипучкой было в самом деле так отвратительно, как предупреждал Фриски?»
«Хуже».
Он снова немного подремал, а когда проснулся, оказался в Ланионе, где он лазил с Джед по скалам, уже не задумываясь над тем, кто ждет его за поворотом, совершенно довольный собой и той, которая рядом.
Он по-прежнему не желал говорить с Роупером.
Это было не просто соблюдение обета. В молчании он черпал силы.
Сам акт неповиновения способствовал его обновлению.
Каждое слово, им не произнесенное, каждый удар кулаком, ногой, локтем, сотрясающий все тело и дурманящий рассудок, каждая новая боль вливали в него свежую энергию, которую требовалось сохранить на будущее.
Когда боль была непереносимой, он представлял себе, что касается ее рукой, получая от нее и откладывая про запас жизненную силу.
И это действовало. Под маской агонии профессиональный наблюдатель напряженно разрабатывал план применения своей тайной энергии.
«Все безоружны, – думал он. – Они соблюдают закон лучших тюрем. Стражники не носят оружия».
30
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала она. – Я позволила тебе меня подобрать. Я была напугана. Ты был ангелом. Никогда не сделал мне ничего дурного. До сих пор. И я была к тебе очень привязана. Ты знаешь об этом. Но где он? – спросила она, глядя в глаза Роупера.
Он выпустил ее подбородок и отошел в дальний конец комнаты, держа в откинутой руке бокал с шампанским.
– Чудная идея, девочка, – одобрительно сказал он. – Здорово придумано. Выкради его. Спаси своего любимого. Сунь ему в хлеб напильник. Просунь его через решетку на свидании. Жаль, что с тобой нет Сары, а то бы вы на заре оба удрали на ней. – Потом, не меняя тона, спросил: – Тебе случаем не известен человек по фамилии Берр? Имя – Леонард? Такой уродец из северной деревни? Пахнет потом? Знает Библию? Никогда тебе не встречался? Ты с ним не спала? Возможно, называл себя Смитом. Жаль. Я думал, ты знаешь.
– Не знаю никакого Берра.
– Удивительная вещь. И Пайн не знает.
Они переоделись к обеду. Спина к спине, тщательно выбирая подходящее к случаю. Форменное безумие предстоящих им дней и ночей на борту яхты «Паша» только начиналось.
* * *
Меню.Обсуждение со стюардом и поварами. Госпожа Сэндаун – француженка, поэтому ее мнение на кухне воспринимается как истина в последней инстанции, и неважно, что сама она ест только салаты и клянется, что ничего в еде не понимает.Прачечная.Когда гости не едят, они переодеваются, принимают ванны, совокупляются, и это значит, что каждый день им нужны свежие простыни, полотенца, белье и скатерти. На яхте была не только своя провизия, но и собственная прачечная: стиральные машины, сушилки, паровые утюги, за которыми с утра до вечера трудились две стюардессы.
Волосы.Морской воздух делает с волосами Бог знает что. Каждый вечер часов в пять пассажирская палуба наполняется жужжанием фенов, которые имеют обыкновение отключаться в середине процедуры. Поэтому без десяти шесть, минута в минуту, Джед всегда может увидеть воинственно настроенную полуодетую гостью, высовывающую голову в коридор. Волосы у нее стоят дыбом, напоминая щетку для мытья туалетов. Размахивая умолкнувшим феном, она просит: «Джед, милая, может быть ты?» – потому что экономка в этот момент отдает последние распоряжения у обеденного стола.
Цветы.Ежедневно гидроплан совершает вылет на ближайший остров, доставляя на борт цветы, свежую рыбу, морские деликатесы, яйца, газеты и письма. О цветах Роупер заботился особо. «Паша» славилась своими цветами. И не дай Бог, где-нибудь попадутся увядшие или безвкусно поставленные цветы – это могло вызвать серьезные нарекания.
Отдых.Что бы нам придумать? Поплавать? Или поохотиться под водой? Кого бы нам навестить? Не пообедать ли на воздухе ради разнообразия? Может, послать за кем-нибудь вертолет или самолет? Или отвезти кого-нибудь на берег? Гости на яхте постоянно меняются, на каждом острове кто-то сходит и кто-то садится, привнося что-то свое, свою банальность, свое отношение к предстоящему Рождеству: как ужасно сложно заниматься всей этой подготовкой, милая, я еще и не начинала думать о своей почте, разве еще не пришло время вам с Дикки пожениться, вы так смотритесь вместе?
И Джед как в бреду вертелась в этом сумасшедшем колесе, ожидая избавления. Роуперовские намеки на напильник в хлебе были небезосновательны. Она бы переспала со всеми пятью охранниками, Лэнгборном и даже Коркораном, если он того пожелает, чтобы оказаться рядом с Джонатаном.
* * *
А пока она находилась в ожидании, все привычки ее сурового детства и монастыря – стисни зубы, но улыбайся – снова вернулись к ней. Следуя им, она уходила от реальности и вместе с тем избегала потерь. За это она была благодарна Господу, потому что надежда на чудо сохранялась. Когда Кэролайн Лэнгборн стала расписывать ей, как замечательно теперь жить с Сэнди, когда сучка няня наконец вернулась в Лондон, Джед мечтательно улыбнулась и сказала: «Каро, дорогая, я так рада за вас обоих. И за детей, конечно, тоже». Когда же Кэролайн добавила, что, кажется, наговорила всякий вздор про дела Дикки и Сэнди, но теперь она уже все обсудила с Сэнди и должна признать, что несомненно сгустила краски – ведь, в самом деле, разве можно заработать сегодня хоть один пенни и не замарать рук? – Джед снова выразила удовольствие и сказала, что не может припомнить ничего такого, когда речь идет о бизнесе, у нее в одно ухо влетает, в другое вылетает...А ночью она спала с Роупером и ждала избавления.
В его кровати.
Одевалась и раздевалась в его присутствии, носила его драгоценности и занимала его гостей.
Их постельные поединки обычно происходили по утрам, когда ее воля, как и воля умирающего, была более всего ослаблена. Он хотел ее, и Джед с отчаянной готовностью отвечала на его призыв, говоря себе, что, поступая так, затыкает рот притеснителю Джонатана, приручает его, умасливает, мирится с ним во имя спасения Джонатана. Она ждала.
Вот что она пыталась все время получить у Роупера в этой напряженной тишине после первого обмена залпами: возможность проскользнуть мимо охранника. Они порой смеялись вместе над какими-то глупостями, вроде испорченной маслины. Но даже в постели никогда не упоминали того, кто их сейчас объединял: Джонатана.
Возможно, Роупер тоже чего-то ждал? Поскольку Джед находилась в ожидании, она считала, что и он тоже. Почему тогда Коркоран стучится в самое неподходящее время в дверь, просовывает голову, трясет ею, а затем исчезает? В ее ночных кошмарах Коркоран действовал как палач Джонатана.
* * *
Она знала, где он находится. Роупер не сказал ей, но ему было забавно наблюдать, как Джед по крохам собирает информацию, приближаясь к разгадке. Теперь она знала правду.Вначале она обратила внимание на необычную суету в носовой части судна на нижней палубе далеко от гостевых кают: скопление людей и атмосфера возбуждения. Но ей там нечего делать. Эта часть судна всегда была для нее заповедной зоной. Во времена своей невинности она как-то слышала, что там размещается охрана, в другой раз – санчасть. Во всяком случае, эта территория была не для гостей и не для членов экипажа. А поскольку Джонатан не принадлежал ни к тем, ни к другим, Джед пришла к заключению, что санчасть – самое подходящее для его содержания место. Сосредоточенно обходя кухню, Джед рассматривала подносы с едой для больного, которая не входила в общий заказ. Их куда-то уносили загруженными, а возвращались они пустыми.
– Разве кто-нибудь болен? – опросила она у Фриски, загораживая ему дорогу.
Фриски не был больше с ней почтителен.
– Почему же? – нагло отвечал он, держа поднос на вытянутой вверх руке.
– Тогда кто же ест каши, йогурт, куриный бульон? Для кого все это?
Фриски делает вид, будто впервые замечает, что у него на подносе.
– О, это для Тэбби, мисс. – До этого никогда в жизни он не называл ее «мисс». – У Тэбби немного болят зубы. Ему удалили зуб мудрости в Антигуа. Десна очень кровоточит. Он пьет болеутоляющее. Увы.
Постепенно она вычислила, кто ходит к нему и когда. Очень удачно, что на судне ей полагалось следить за соблюдением всех ритуалов: ни одно даже малейшее отклонение от привычного уклада не ускользнуло от ее внимания. Инстинктивно она всегда знала, когда хорошенькая стюардесса-филиппинка развлекалась с капитаном или, как это было однажды днем, когда Кэролайн принимала солнечную ванну на верхней палубе, – с Сэнди Лэнгборном. По ее наблюдениям, три верных стража Роупера – Фриски, Тэбби и Гус – спали в каюте над тем трапом, который – она теперь была в этом уверена – вел в камеру Джонатана. Что касается этих немцев из Аргентины, то, возможно, они о чем-то догадываются, но сам секрет им не доверен. А Коркоран, этот новый напыщенный наглый Коркоран ходит туда дважды в день, отправляется с необыкновенно деловым видом, а возвращается злой.
– Корки, – упрашивала она, уповая на прежнюю дружбу, – Корки, милый, ради Бога скажи, как он там, он болен? Он знает, что я здесь?
Но на лице Коркорана лежала черная тень того места, где он побывал.
– Я предупреждал тебя, Джед, – отвечал он раздраженно. – Ты не послушалась меня. Вздумала упрямиться. – И уходил с видом оскорбленного достоинства.
Сэнди Лэнгборн тоже частенько туда заглядывал. Он делал это обычно после обеда, совершая вечернюю прогулку по палубам в поисках более занимательной компании, чем его жена.
– Ты подлец, Сэнди, – прошептала она, когда он проходил мимо. – Болтаешь всякую чушь.
Лэнгборн остался совершенно безучастен к этому выпаду Он слишком любовался собой и слишком скучал, чтобы обращать внимание на такие вещи.
И еще она знала, что Джонатана навещал Роупер, потому что он бывал необычно задумчив после этих посещений. Даже если бы она не видела, как он направляется в носовую часть, то все равно могла бы догадаться по его виду, когда он возвращался. Как и Лэнгборн, он предпочитал ходить туда вечерами. Вначале прогуливался по палубе, болтал со шкипером или звонил кому-нибудь из своих брокеров, валютных дилеров или банкиров по всему миру: не слетать ли тебе к немцам, Билл? – швейцарцам, Джек? – иена, фунт, эскудо, резина из Малайзии, русские алмазы, канадское золото? И так постепенно, задерживаясь то здесь, то там, он приближался, словно притягиваемый волшебным магнитом, к носовой части судна. И исчезал. И появлялся хмурый.
Но Джед понимала, что бесполезно умолять, плакать, рыдать, устраивать сцены. Потому что именно это могло сделать Роупера особенно опасным. Он расценил бы такое поведение как возмутительное посягательство на свое достоинство – какая-то баба пускает сопли у его ног.
Она знала, во всяком случае думала, что Джонатан пытается делать сейчас то, что делал когда-то в Ирландии. Он убивает себя собственной стойкостью.
Тут было все-таки лучше, чем в погребе Майстера, но и намного хуже. Тут не было бессмысленного хождения на ощупь вдоль черных стен, но только потому что он был прикован к ним. О нем не забыли, его присутствие было заботой целого ряда внимательных людей. Но эти же люди затыкали ему рот замшей и заклеивали пластырем, и хотя предполагалось, что они снимут все это, в случае если он пожелает говорить, они уже наглядно показали ему, каковы будут последствия, если он не продумает своих слов. После этого он взял себе за правило не говорить вовсе даже «здрасте» или «привет». Он опасался, что, будучи человеком, склонным порой к доверительности, хотя бы к такой, какая требуется от гостиничного служащего, – он может уступить этой склонности, и его «здрасте» со временем перейдет в «я послал Руку номера контейнеров и название парохода» или что-нибудь другое в этом же духе.
Собственно, какого признания они от него добиваются? Что еще они хотят знать, чего еще не знают? Им известно, что он подсадная утка и что большинство историй из его прошлого – ложь. Даже если они не знают, что именно он выдал, то в любом случае могут полностью изменить свои планы до того, как будет поздно. Почему такая настойчивость. Почему неуверенность? Потом постепенно, по мере того как допросы становились все более свирепыми, Джонатан пришел к заключению, что они считали своим правом добиться от него признания. Это был шпион, которого они разоблачили, и их гордость требовала, чтобы перед повешением он раскаялся.
Но они не учли Софи. Они не знали, что она была рядом с ним, она была впереди него. И сейчас она улыбалась ему над чашечкой кофе, «пожалуйста, по-египетски». Прощала его. Забавляла. Слегка кокетничала с ним, побуждая жить при дневном свете. Когда они били его по лицу – долго и профессионально, – он сравнивал ее заплывший глаз со своим и, чтобы отвлечься, рассказывал ей об ирландском парнишке и «геклере». Они не позволяли себе никакой слезливости – ей всегда была чужда сентиментальность, – никогда не жалели себя и не теряли чувства юмора. «Вы убили эту женщину?» – дразнила его она, поднимая свои выщипанные темные брови и заливаясь смехом. Нет, он не убивал ее. Этот разговор между ними происходил давным-давно. Она слушала рассказ о его делах с Огилви, давая ему выговориться, то улыбаясь, то брезгливо кривясь. «Мне кажется, вы исполнили свой долг, мистер Пайн, – заявила она, когда он кончил. – К сожалению, на свете бывает разная верность и невозможно быть верным всем сразу. Вы, как мой муж, верили, что исполняли свой долг патриота. В следующий раз вы сделаете лучший выбор. Возможно, мы сделаем его вместе». Когда Тэбби и Фриски терзали его тело, надолго подвешивая в таких положениях, что искры сыпались у него из глаз, – Софи напоминала ему, что и ее тело было изувечено – размолочено до неузнаваемости. А когда он проваливался в полузабытье, уже не надеясь выбраться из этой мрачной пропасти, он потчевал ее рассказами о трудных восхождениях в Альпах, например, на северный склон Юнгфрау, где все сложилось неудачно – пришлось разбивать лагерь при ветре сто миль в час. И даже если Софи были неинтересны эти подробности, она никогда не показывала виду. Она слушала его, и ее огромные карие глаза смотрели на него, любя и ободряя. «Уверена, мистер Пайн, вы никогда впредь не будете так дешево ценить себя, – сказала она ему. – Иногда хорошие манеры могут скрывать от нас наше мужество. У вас есть что почитать в самолете на обратном пути в Каир?» Я буду читать. «Это мне поможет не забывать, что я – это я». А потом, к своему удивлению, он опять увидел ее в маленькой квартирке в Луксоре в тот момент, когда она укладывала свои спальные принадлежности, каждую вещь отдельно и не спеша, будто выбирала себе спутников для длинного путешествия.
Конечно, именно Софи помогала ему хранить молчание. Разве сама она не умерла, так и не выдав его?
Когда они сняли пластырь и удалили замшевый кляп, именно Софи посоветовала ему попросить личного разговора с Роупером.
– Ну то-то, Томми, – сказал слегка запыхавшийся от предпринимаемых усилий Тэбби. – Ты переговоришь с шефом. Потом мы закажем хорошего пива и выпьем все вместе, как раньше.
И Роупер в выбранное им время, одетый в легкий костюм и белые туфли из оленьей кожи, которые заприметил Джонатан в гардеробной шефа на Кристалле, – вошел и сел на стул в дальнем конце комнаты.
У Джонатана мелькнула мысль, что Роупер уже вторично видит его с разбитым лицом, и при этом выражение у него одно и то же: нос наморщен, взгляд критически оценивающий – выживет или нет? Интересно, как бы Роупер смотрел на Софи, когда ее избивали до смерти?
– Ну что же, Пайн? – любезно проговорил он. – Жалоб нет? Они хорошо за вами присматривают?
– Постель немного жестковата.
Роупер добродушно рассмеялся.
– Нельзя все иметь сразу. Джед скучает по вас.
– Тогда пришлите ее сюда.
– Боюсь, это зрелище не для нее. Выросла в монастыре. Любит спокойную жизнь.
Джонатан объявил Роуперу, что во время первого объяснения с Лэнгборном, Коркораном и другими, они усиленно упирали на возможность участия Джед в делах Джонатана. Он хочет категорически заявить, что все, что он делал, он делал один, совершенно не прибегая к помощи Джед. И все, что, собственно, имело место, – это парочка светских визитов Джед в домик Вуди, когда ее до смерти замучила Кэролайн Лэнгборн, а Джонатан был одинок. После этого он с сожалением заявил, что больше не станет отвечать на вопросы, и Роупер, обычно так быстро на все реагирующий, кажется, слегка смешался, подыскивая слова.
– Ваши люди хотели украсть моего сына, – наконец произнес он. – Вы обманом пролезли в мой дом и украли у меня женщину. Вы хотели расстроить мою сделку. Какого черта мне интересоваться, будете вы говорить или нет? Вы мертвы.
«Следовательно, они хотят наказания, а не только покаяния», – думал Джонатан, пока они снова заклеивали ему рот. И чувство родства с Софи стало еще сильней, если это было только возможно. «Я не выдал Джед, – сказал он ей. – И никогда не сделаю этого, обещаю. Я буду стоек, как герр Каспар со своим париком».
«Герр Каспар носил парик?»
«Разве я тебе не рассказывал? О Господи! Герр Каспар – швейцарский герой! Он отказался от двадцати тысяч необлагаемых налогом франков в год, чтобы только сохранить верность самому себе!»
«Вы правы, мистер Пайн, – серьезно согласилась Софи, внимательно выслушав его рассказ. – Нельзя выдавать Джед. Надо быть мужественным, как герр Каспар, и себя тоже нельзя выдавать. Ну а теперь клади голову на мое плечо, как ты клал ее на плечо Джед, и мы поспим».
* * *
И с этих пор вопросы, сыпавшиеся на него градом, всегда оставались без ответа. Иногда Джонатан видел Роупера на том же самом стуле, только уже не в знакомых ботинках из оленьей кожи. Всечасно Софи была рядом не для того, чтобы мстить, а просто чтобы напомнить Джонатану: перед тобой самый страшный человек в мире.– Они убьют вас, Пайн, – пару раз предупредил Роупер. – Корки разок переусердствует – и конец, такие чудаки никогда не могут вовремя остановиться. Пока еще не поздно, мой совет. – И Роупер снова усаживался на стул с раздосадованным видом, какой бывает у нас, когда мы сознаем, что не в силах помочь другу.
Затем на том же стуле появлялся Коркоран и, нетерпеливо подавшись вперед, выплевывал вопросы, как команды, и считал до трех, ожидая беспрекословного повиновения. На счет «три» Фриски и Тэбби принимались за дело, и так до тех пор, пока Коркоран не уставал. Тогда он умиротворенно заявлял:
– Если не возражаешь, дружок, я переоденусь в свое блестящее сари, вставлю в пупок рубин и воткну пару петушиных перьев, – и, кланяясь и ухмыляясь, направлялся к двери. – Жаль, что ты не можешь составить мне компанию. Но если ты не распоешься к ужину, что же делать?
Никто, в том числе Коркоран, не задерживался слишком долго. Если человек отказывается говорить и настаивает на своем решении, зрелище вскоре приедается. Только Джонатан, деливший свой внутренний мир с Софи, был свободен от какого бы то ни было интереса. Он не владел ничем, чем не хотел владеть, его жизнь была гармонична, он чувствовал себя независимым. Он поздравил себя с тем, что разделался со всеми установленными обязательствами. Его отец, мать, приют и поющая тетушка Энни, его страна, его прошлое и Берр – за все он расплатился сполна. Ну а те женщины, которым он задолжал, больше не смогут докучать ему своими обвинениями.
И Джед? В этом было что-то очень приятное – расплатиться за грехи, которых еще не совершал. Конечно, он обманул ее у Мама Лоу, хитростью пробрался в дом, врал насчет себя – но у него было чувство, что он спас ее, Софи думала так же.
«А не слишком это мелко?» – спросил он Софи, как иногда молодые люди спрашивают у более опытных женщин о своих сердечных делах.
Она притворилась, что слегка сердится на него. «Мистер Пайн, мне кажется, вы слегка флиртуете. Вы же любовник, а не археолог. Натура Джед – нетронута. Она привлекательна и привыкла к тому, что ее обожают, с ней носятся, а иногда и обходятся не лучшим образом. Это нормально».
«Но я не поступал с ней дурно».
«Но вы и не носились с ней. Она не уверена в вас. Ей так было нужно ваше одобрение, а вы ей в нем отказали. Почему?» «Однако, мадам Софи, что, вы думаете, она для меня?» «Вы с ней связаны общим сопротивлением своему чувству. Это нормально. Такова обратная сторона взаимопритяжения. Вы оба получили то, чего желали. Теперь время подумать, что же дальше».
«Я не привык к таким. Она слишком банальна».
«Она вовсе не банальна, мистер Пайн. Я уверена, вы так и не привыкнете ни к кому. Однако ж вы влюблены, и это правда. А теперь немного поспим. У вас впереди работа, и нам нужно собрать все силы, чтобы закончить путешествие. Что, лечение шипучкой было в самом деле так отвратительно, как предупреждал Фриски?»
«Хуже».
* * *
Он снова почти умер, а когда очнулся, увидел, что здесь Роупер со своей заинтересованной улыбкой. Роупер не был альпинистом и не мог понять упорства Джонатана: зачем тогда вообще лазить по горам, если не стремиться покорить вершину? С другой стороны, Джонатан – гостиничный служащий – с симпатией относился ко всякому, кто может пренебречь своими чувствами. Он в самом деле хотел по-дружески протянуть Роуперу руку и втянуть его в бездну, чтобы шеф узнал, какова она: ты, который так горд своим неверием ни во что, и я с моей первозданной верой во все.Он снова немного подремал, а когда проснулся, оказался в Ланионе, где он лазил с Джед по скалам, уже не задумываясь над тем, кто ждет его за поворотом, совершенно довольный собой и той, которая рядом.
Он по-прежнему не желал говорить с Роупером.
Это было не просто соблюдение обета. В молчании он черпал силы.
Сам акт неповиновения способствовал его обновлению.
Каждое слово, им не произнесенное, каждый удар кулаком, ногой, локтем, сотрясающий все тело и дурманящий рассудок, каждая новая боль вливали в него свежую энергию, которую требовалось сохранить на будущее.
Когда боль была непереносимой, он представлял себе, что касается ее рукой, получая от нее и откладывая про запас жизненную силу.
И это действовало. Под маской агонии профессиональный наблюдатель напряженно разрабатывал план применения своей тайной энергии.
«Все безоружны, – думал он. – Они соблюдают закон лучших тюрем. Стражники не носят оружия».
30
Что-то наконец произошло. Что-то необычайное. К добру или нет – но что-то решительное и бесповоротное. Речь шла о жизни и смерти, и Джед чувствовала это очень остро.
Телефонный звонок раздался под вечер. Темно еще не было. «Конфиденциальный разговор, шеф, тет-а-тет, – сказал осторожно шкипер. – Это сэр Энтони, шеф, я не уверен, хотите ли вы, чтобы я соединил?» Роупер заворчал и перевернулся на бок, чтобы взять телефонную трубку. Он снова был в халате. Они лежали рядом, утомленные любовными ласками, хотя, видит Бог, это было больше похоже на ненависть, чем на любовь. В последнее время он опять стал испытывать желание после обеда. И она тоже. Их влечение друг к другу возрастало в обратной пропорции к чувству. У Джед стало даже возникать сомнение: имеет ли секс какое-то отношение к любви. «Я неплоха в постели», – сказала она, глядя в потолок. «О да, – согласился он. – Спроси у кого хочешь». И тут этот телефонный звонок, и он повернулся к ней спиной: «Да, черт его дери, соединяйте!» Было видно, как под шелковым халатом напряглись мышцы спины и ягодиц, теснее прижались одна к другой ноги.
– Тони, что за бесцеремонность! Ты что, снова пьян?.. Кто?!.. Ладно, соедини меня с ним. Почему бы и нет?.. Ладно, говори, если хочешь. Готов выслушать... Ко мне это не имеет никакого отношения, но я готов выслушать... Не рассказывай мне сопливых историй, Тони, ты знаешь, я не люблю этого... – Но вскоре его раздраженные реплики стали короче, а интервалы между ними – длинней. И вот Роупер, в полной тишине, уже не перебивает, а слушает, весь напружинившись и не шевелясь.
– Минутку, Тони, – велел он вдруг. – Остановись. – Он повернулся лицом к Джед и бросил, даже не думая прикрыть трубку ладонью: – Иди в ванную. Закрой дверь и открой краны. Быстро.
Джед пошла в ванную, пустила воду и подняла гуммированную отводную трубку, но Роупер услышал шум льющейся воды и заорал на нее, чтобы она отключилась. Тогда она пустила воду тоненькой струйкой и приставила ухо к замочной скважине, но распахнувшаяся от удара ногой дверь ударила ее по лицу, и Джед полетела на голландский кафель, который они недавно выбирали вместе. Тут снова раздался голос Роупера:
– Продолжай, Тони. Здесь маленькое недоразумение.
После этого она слышала только, что он слушает Брэдшоу, больше ничего. Джед погрузилась в ванну и вспомнила, как ему доставляло удовольствие садиться напротив с газетой в руках и, читая, поглаживать ступней ее бедра, а она, в свою очередь, щекотала его пальчиками ноги и возбуждала до предела. И частенько он, не вытираясь, тащил ее на руках в постель.
Но сейчас он стоит на пороге ванной.
В халате. И смотрит на нее. Соображая, что бы теперь, черт возьми, с ней сделать. И с Джонатаном. И с собой.
Его каменное лицо как бы говорило: «не подходи ко мне», что бывало исключительно редко и никогда в присутствии Дэниэла. Этим выражением он отгораживался от всего, что могло угрожать его безопасности.
– Тебе лучше одеться, – сказал он сухо. – Через две минуты здесь будет Коркоран.
– Зачем?
– Быстро одевайся.
Он вернулся к телефону, стал набирать номер и передумал. Он так аккуратно положил трубку на рычаг, что Джед поняла: еще немного, и он разнесет на кусочки не только телефон, но и всю яхту. Роупер стоял, засунув большие пальцы в карманы, и пристально наблюдал за тем, как она одевается, словно ему не нравилось то, что она на себя натягивает.
Телефонный звонок раздался под вечер. Темно еще не было. «Конфиденциальный разговор, шеф, тет-а-тет, – сказал осторожно шкипер. – Это сэр Энтони, шеф, я не уверен, хотите ли вы, чтобы я соединил?» Роупер заворчал и перевернулся на бок, чтобы взять телефонную трубку. Он снова был в халате. Они лежали рядом, утомленные любовными ласками, хотя, видит Бог, это было больше похоже на ненависть, чем на любовь. В последнее время он опять стал испытывать желание после обеда. И она тоже. Их влечение друг к другу возрастало в обратной пропорции к чувству. У Джед стало даже возникать сомнение: имеет ли секс какое-то отношение к любви. «Я неплоха в постели», – сказала она, глядя в потолок. «О да, – согласился он. – Спроси у кого хочешь». И тут этот телефонный звонок, и он повернулся к ней спиной: «Да, черт его дери, соединяйте!» Было видно, как под шелковым халатом напряглись мышцы спины и ягодиц, теснее прижались одна к другой ноги.
– Тони, что за бесцеремонность! Ты что, снова пьян?.. Кто?!.. Ладно, соедини меня с ним. Почему бы и нет?.. Ладно, говори, если хочешь. Готов выслушать... Ко мне это не имеет никакого отношения, но я готов выслушать... Не рассказывай мне сопливых историй, Тони, ты знаешь, я не люблю этого... – Но вскоре его раздраженные реплики стали короче, а интервалы между ними – длинней. И вот Роупер, в полной тишине, уже не перебивает, а слушает, весь напружинившись и не шевелясь.
– Минутку, Тони, – велел он вдруг. – Остановись. – Он повернулся лицом к Джед и бросил, даже не думая прикрыть трубку ладонью: – Иди в ванную. Закрой дверь и открой краны. Быстро.
Джед пошла в ванную, пустила воду и подняла гуммированную отводную трубку, но Роупер услышал шум льющейся воды и заорал на нее, чтобы она отключилась. Тогда она пустила воду тоненькой струйкой и приставила ухо к замочной скважине, но распахнувшаяся от удара ногой дверь ударила ее по лицу, и Джед полетела на голландский кафель, который они недавно выбирали вместе. Тут снова раздался голос Роупера:
– Продолжай, Тони. Здесь маленькое недоразумение.
После этого она слышала только, что он слушает Брэдшоу, больше ничего. Джед погрузилась в ванну и вспомнила, как ему доставляло удовольствие садиться напротив с газетой в руках и, читая, поглаживать ступней ее бедра, а она, в свою очередь, щекотала его пальчиками ноги и возбуждала до предела. И частенько он, не вытираясь, тащил ее на руках в постель.
Но сейчас он стоит на пороге ванной.
В халате. И смотрит на нее. Соображая, что бы теперь, черт возьми, с ней сделать. И с Джонатаном. И с собой.
Его каменное лицо как бы говорило: «не подходи ко мне», что бывало исключительно редко и никогда в присутствии Дэниэла. Этим выражением он отгораживался от всего, что могло угрожать его безопасности.
– Тебе лучше одеться, – сказал он сухо. – Через две минуты здесь будет Коркоран.
– Зачем?
– Быстро одевайся.
Он вернулся к телефону, стал набирать номер и передумал. Он так аккуратно положил трубку на рычаг, что Джед поняла: еще немного, и он разнесет на кусочки не только телефон, но и всю яхту. Роупер стоял, засунув большие пальцы в карманы, и пристально наблюдал за тем, как она одевается, словно ему не нравилось то, что она на себя натягивает.