Страница:
Джон Ле Карре
Ночной администратор
Памяти Грэма Гудвина посвящается
1
Вьюжным январским вечером 1991 года англичанин Джонатан Пайн, ночной администратор цюрихского отеля «Майстер-палас», охваченный непривычным волнением, покинул свое место за регистрационной стойкой и прошел в вестибюль, чтобы прямо у дверей встретить позднего важного гостя, которому нужно было оказать радушный прием. Война в Персидском заливе только что началась. Сводки о воздушных налетах союзников на Ирак, как ни смягчало их военное командование, вызывали панику на Цюрихской бирже. Гостиничные сборы, и без того низкие в январе, катастрофически упали. Не в первый раз за свою долгую историю Швейцария оказалась в осадном положении.
Но «Майстер-палас» держался. «Майстер», как попросту называли его таксисты и завсегдатаи, в силу своего местоположения и в силу традиции царил над Цюрихом – этакий обломок эдвардианской эпохи, вознесшийся на собственном холме и свысока взирающий на лихорадочную суету города. Чем больше перемен происходило в низине, тем больше обосабливался «Майстер», неизменный в своих пристрастиях оплот цивилизованного образа жизни в мире, летящем в тартарары.
Джонатан удобно устроился в небольшой нише между шикарными витринами магазинов модной дамской одежды. «Адель» с Банхофштрассе выставляла соболий палантин, накинутый на манекен, чью наготу оттеняли лишь золотистое бикини и коралловые серьги, причем о цене предлагалось справиться у портье. Шумные протесты против использования натуральных мехов, будоражившие весь западный мир, не менее громко звучали и в Цюрихе, но в «Майстер-палас» оставались к ним абсолютно глухи. Витрина же «Сезара» – тоже с Банхофштрассе – призвана была усладить восточный вкус броско расшитыми вечерними туалетами, чалмами, усыпанными алмазной пылью, и часиками с драгоценными камнями – шестьдесят тысяч франков за штуку. Закрытый с обеих сторон этими алтарями роскоши, Джонатан мог без помех наблюдать за парадным входом.
Джонатан – плотный, но элегантный человек с вежливо уклончивой улыбкой, делавший тайну даже из своего английского происхождения. Он был энергичен и в полном расцвете сил. Бывалый моряк сразу признал бы в нем собрата по нарочитой скупости движений и своеобразной походке, какой ходят по шаткой палубе. Аккуратно причесанные вьющиеся волосы и густые брови борца довершали картину. Однако бесцветные, водянистые глаза сбивали с толку. От такого человека можно было бы ожидать больше страсти, больше ярких красок.
Мягкость манер в сочетании с атлетическим телосложением придавала его облику интригующую выразительность. Его нельзя было спутать ни с кем другим в отеле – ни с герром Стриппли, русоволосым главным администратором, ни с кем-либо из служивших у герра Майстера высокомерных молодых немцев, проплывавших мимо с видом богов, устремляющихся в горные выси. Как администратор, Джонатан являл собой редкое совершенство. Вам и в голову бы не пришло поинтересоваться, кто его родители, любит ли он музыку, есть ли у него жена, дети, собака. Взгляд, которым он взял на мушку дверь, был наметанным, как у бывалого стрелка. В петлице у него торчала гвоздика. Он никогда не появлялся ночью без этого украшения.
Непогода за окнами даже по январским меркам была устрашающей. Густые валы снега проносились через освещенный двор, словно волны обезумевшего во время шторма моря. Швейцары в ожидании большого заезда глазели в окна, где не было ничего, кроме все той же неугомонной метели. «Да не может Роупер явиться, – подумал Джонатан. – Даже если им удалось взлететь, самолет ни за что не сядет в такую погоду. Герр Каспар ошибся».
Но герр Каспар, старший портье, никогда не ошибался. И если он выдохнул «ожидается прибытие», оповещая всех служащих по внутренней связи, то лишь неисправимому оптимисту могло бы померещиться, что самолет клиента отклонился от намеченного курса. Да и потом, стал бы он в этот поздний час лично руководить всеми гостиничными службами, если бы не ждал очередного сорящего деньгами воротилу? А было время, говаривала Джонатану фрау Лоринг, когда господин Каспар мог изувечить за два франка и придушить – за пять. Но старость не радость. И только перспектива урвать солидный куш могла оторвать его вечером от телевизора.
"Боюсь, что отель переполнен, мистер Роупер, – стал мысленно импровизировать Джонатан, делая последнюю отчаянную попытку избежать неизбежного. – Господин Майстер приносит свои извинения. Это непростительная ошибка временного сотрудника. Тем не менее мы забронировали для вас номера в «Бауролак»... И дальше – в том же духе, но и этой фантазии не суждено было осуществиться. Во всей Европе не нашлось бы в ту ночь отеля, заполненного больше чем наполовину. Состоятельные люди планеты сидели по домам за исключением одного только Ричарда Онслоу Роупера, коммерсанта, Нассау, Багамские острова.
Руки Джонатана онемели, и он машинально встряхнул ими, словно готовясь к поединку. «Мерседес», судя по звуку радиатора, въехал во двор, и в лучах его фар замелькали снежные хлопья. Джонатан увидел, как герр Каспар вскинул свою величественную голову и свет люстры растекся по его напомаженной шевелюре. Автомобиль припарковался в дальнем углу двора – обычное такси. Голова Каспара в снопах искусственного света подалась вперед, и снова склонилась над последними биржевыми сводками. Джонатан позволил себе мягко улыбнуться – ох уж этот парик, этот пресловутый парик! Предмет гордости лучшего портье Швейцарии, обошедшийся герру Каспару в сто сорок тысяч франков. Как говорила фрау Лоринг, он в этом парике сущий Вильгельм Телль! Ведь это он бросил вызов тирании мадам Арчетти, миллионерши.
То ли для того, чтобы сосредоточиться, то ли потому, что история с париком имела какое-то косвенное отношение к его нынешнему затруднительному положению, Джонатан вспомнил, как он впервые услышал ее от фрау Лоринг, главной кастелянши, угощавшей его сыром под белым соусом в своей мансарде. Семидесятипятилетняя фрау была родом из Гамбурга. В свое время она нянчила герра Майстера и, по слухам, спала с его отцом. Она была хранительницей легенды о парике, живой свидетельницей событий.
– В те времена мадам Арчетти считалась самой богатой женщиной в Европе, молодой герр Джонатан, – рассказывала фрау Лоринг, напирая на слово «молодой», будто с его отцом она спала тоже. – Любой бы отель почел за честь принимать ее у себя. Но она предпочитала «Майстер», пока Каспар не решил настоять на своем. Разумеется, и после того случая она останавливалась у нас, но только чтобы напомнить о себе.
Фрау Лоринг поведала далее, что мадам Арчетти унаследовала капиталы торговой фирмы «Арчетти» и преспокойно жила себе на проценты с процентов. В пятьдесят с небольшим ей нравилось разъезжать в открытом спортивном автомобиле по лучшим европейским гостиницам в сопровождении автофургона с целым штатом прислуги и гардеробом. Она знала по именам всех портье и метрдотелей начиная с «Четырех времен года» в Гамбурге и кончая «Чиприани» в Венеции и «Виллой д'Эсте» на озере Комо. Она назначала им диету, предписывала лекарственные травы и знакомила их с гороскопами. И она одаривала неслыханными чаевыми тех, кто заслуживал ее милость.
А Каспар просто купался в ее любви, говорила фрау Лоринг. Это приносило ему не менее двадцати тысяч швейцарских франков в год, не говоря уже о всяческих снадобьях для роста волос, колдовских камнях под подушкой, избавляющих от ревматизма, а также белужьей икры на Святки в невообразимых количествах, которую Каспар умело превращал в наличные благодаря связям с лучшим гастрономом Цюриха. И все эти блага за несколько заказанных билетов в театр и несколько забронированных столиков в ресторане – с чего он, кстати, тоже получал причитающиеся ему проценты. И еще – за неустанные доказательства безусловной преданности, которой требовала мадам Арчетти, игравшая роль владычицы в царстве прислуги.
До того дня, когда герр Каспар явился в своем парике.
Нельзя сказать, чтобы он слишком поспешил с этой покупкой, уверяла фрау Лоринг. Для начала он купил участок земли в Техасе, использовав знакомство с нефтяным магнатом, постоянным клиентом отеля. Вклад оправдал себя, дело процветало, и Каспар извлекал немалую прибыль. В конце концов он решил, что, как и его покровительница, достиг таких высот богатства и успеха, что вправе стряхнуть с себя несколько лет. Долгие месяцы длились многочисленные примерки и жаркие споры, но вот дело было сделано, и чудо-парик, не имеющая себе равных подделка, явился на свет. Чтобы хорошенько опробовать его, Каспар воспользовался своим ежегодным отпуском на острове Миконос, и в один из сентябрьских понедельников появился на своем рабочем месте загоревший и сбросивший лет пятнадцать, если не глядеть на него, скажем, с балкона.
Да никто и не глядел, добавляла фрау Лоринг. Или не показывал виду. Самое поразительное было то, что никто и словом не обмолвился о парике. Ни фрау Лоринг, ни Андрэ, тогдашний пианист, ни Брандт, предшественник мэтра Берри в ресторане, ни господин Майстер-старший, у которого был острый глаз на малейшие изменения во внешнем виде своих подчиненных. Казалось, весь отель сговорился погреться в лучах второй молодости герра Каспара. Сама фрау Лоринг рискнула надеть открытое летнее платье и чулки со швом-змейкой. И все шло прекрасно до того вечера, когда приехала мадам Арчетти, намереваясь, как обычно, целый месяц провести в Цюрихе, и, как обычно, вся ее гостиничная семья выстроилась в вестибюле для приветствия фрау Лоринг, мэтр Брандт, Андрэ и герр Майстер-старший, готовый лично сопровождать мадам в отведенные ей в Башне покои.
А за регистрационной стойкой – герр Каспар. В парике.
Начать с того, рассказывала фрау Лоринг, что мадам не позволила себе обратить внимание на изменение во внешнем облике своего любимчика. Она улыбнулась ему на ходу, но такой улыбкой, какой принцесса на своем первом в жизни балу одаривает всякого, кто осмелится взглянуть на нее. Герру Майстеру она подставила для поцелуя обе щеки, мэтру Брандту – одну. Фрау Лоринг тоже была удостоена улыбки. Потом ее руки легко скользнули по хилым плечам пианиста Андрэ, и тот блаженно промурлыкал: «О, мадам!» Только после этого она добралась до Каспара.
– Что это у вас на голове, Каспар?
– Волосы, мадам.
– Чьи волосы, Каспар?
– Мои, – невозмутимо ответствовал тот.
– Снимите их, – повелела мадам, – или вы больше не получите от меня ни пенни.
– Не могу, мадам. Мои волосы – часть моей личности. Неотъемлемая часть.
– Так сделайте ее отъемлемой,Каспар. Не сию минуту, это для вас затруднительно, но не позже завтрашнего утра. Иначе никаких чаевых. Что у нас в театре?
– «Отелло», мадам.
– Я увижу вас завтра утром. Кто играет?
– Лайзер, мадам. Наш лучший мавр.
– Ну это мы посмотрим.
На следующее утро ровно в восемь герр Каспар приступил к своим обязанностям. Форменные скрещенные ключи сверкали на его лацканах, как чемпионские медали, а на голове красовался парик – символ непокорности. Все утро в вестибюле царила обманчивая тишина. Постояльцы, как знаменитые фрайбургские гуси, по выражению фрау Лоринг, чувствовали приближение беды, даже не подозревая, откуда она грядет. Мадам Арчетти появилась в обычный для нее час, в полдень, и спустилась по лестнице, ведомая под руку постоянным обожателем, молодым подающим надежды парикмахером из Граца.
– А где же сегодня герр Каспар? – поинтересовалась мадам, обращая свой вопрос в тот угол, где, по ее мнению, должен был находиться старший портье.
– Он на своем месте и, как всегда, мадам, к вашим услугам, – отозвался Каспар таким голосом, что, казалось, готов жизнь положить в борьбе за свободу. – Пожалуйста, мадам, ваши билеты.
– Я вижу не господина Каспара, – объявила мадам своему окружению, – а какое-то волосатое чудовище. Скажите ему, что нам будет очень не хватать нашего дорогого Каспара.
– От судьбы не уйдешь, – подытожила фрау Лоринг. – Как только мадам появилась на пороге отеля, закат звезды Каспара был предрешен.
«А моя звезда закатится сегодня вечером», – горько подумал Джонатан, готовясь приветствовать человека, с которым ему меньше всего хотелось бы встретиться.
Джонатан не знал, куда деть руки. Их чистота была безупречна – в армейской школе его приучили обращать внимание на ногти. Сначала он прижал их к канту форменных брюк – учебный плац даром ни для кого не проходит. Потом, незаметно для себя самого, заложил их за спину, беспрерывно комкая носовой платок, чтобы ладони не были потными.
Джонатан скрыл свою озабоченность за милой улыбкой, проверил, достаточно ли она хороша в зеркальных витринах, между которыми он стоял. Это была Улыбка Милости Просим, очень приятная, но предусмотрительно сдержанная – его высшее профессиональное достижение. Он по опыту знал, что клиенты, особенно из самых богатых, бывают сильно раздражены после утомительного путешествия, и меньше всего хотели бы видеть в дверях отеля ночного администратора, скалящегося как шимпанзе.
Слава Богу, его фирменная улыбка не подвела. Хотя он продолжал ощущать приступы-тошноты, как во время морской болезни. Галстук, для лучших гостей, разбирающихся в таких мелочах, был повязан с очаровательной небрежностью. А волосы, хоть и не могли идти ни в какое сравнение с париком Каспара, все-таки были его собственными и в идеальном порядке.
«Это совсем другой Роупер, – снова пронеслось в его голове, – наверняка недоразумение. И к ней не имеет никакого отношения. Два Роупера – оба коммерсанты и оба из Нассау». Эта мысль не давала ему покоя с половины шестого, когда он, явившись на службу, машинально взял со стола герра Стриппли листок вечернего прибытия и увидел на компьютерной распечатке имя «Роупер».
Роупер Р. О., группа из 16 человек, прибытие из Афин частным самолетом в 21.30. Истерическая пометка герра Стриппли на полях: «VVIP!» [1] Джонатан нашел на компьютере нужный файл, и сразу же на экране появились надпись «Роупер Р. О.» и буквы «OBG» – шифр-ключ, обозначающий наличие телохранителей, где "О" – лицо, получившее от швейцарских федеральных властей разрешение на ношение оружия. Роупер, OBG, служебный адрес: компания «Айронбрэнд лэнд, руды и благородные металлы» в Нассау, домашний адрес, номер почтового ящика в Нассау, постоянный кредит в каком-то цюрихском банке. Так сколько же в мире Роуперов, имеющих инициал Р. и фирму под названием «Айронбрэнд»? Мог ли Господь Бог создать нескольких?
– Что за птица этот Роупер Р. О.? – спросил он у Стриппли по-немецки и как бы между прочим.
– Как и вы, англичанин.
Стриппли имел дурную привычку отвечать по-английски, хотя немецкий для Джонатана тоже был родным языком.
– Ну уж ничего общего со мной. Живет в Нассау, торгует благородными металлами, имеет банковские счета в Швейцарии. Ничего похожего.
Они так долго работали вместе, что не могли не препираться, словно пожилые супруги.
– Мистер Роупер действительно очень важная персона, – медленно и торжественно продекламировал Стриппли, застегивая кожаное пальто, перед тем как выйти в метель. – Из наших клиентов он пятый в списке и первый – среди гостей-англичан. В последний раз, когда он был тут со своими людьми, это обходилось ему в двадцать одну тысячу семьсот швейцарских франков в день, не считая обслуживания.
Глухой, словно из-под воды, треск мотоцикла дошел до сознания Джонатана – это Стриппли, невзирая на снежную бурю, пробивался к дому своей матушки. Джонатан обхватил голову руками и несколько минут сидел не шевелясь, будто в ожидании воздушного налета. «Спокойно, – сказал он себе. – Роупер не суетился, и ты не суетись». Он снова выпрямился и с сосредоточенным выражением лица принялся изучать письма, лежащие на его столе. Текстильный магнат из Штутгарта был недоволен счетом, выставленным ему за рождественскую вечеринку. Джонатан набросал язвительный ответ за подписью герра Майстера. Рекламная компания из Нигерии просила содействия в устройстве конференции. Джонатан выразил ей сожаление по поводу отсутствия мест.
Третье письмо оказалось адресованным лично ему от одной симпатичной француженки, жившей в отеле с матерью. Сибилла, так звали девушку, упрекала Джонатана: «Неужели вы настолько англичанин, что после всех наших прогулок на яхте, после замечательных вылазок в горы, после всего, что было, не можете стать для меня больше чем другом? Когда вы смотрите на меня, ваше лицо мрачнеет. Я вам отвратительна».
Чувствуя потребность пройтись, Джонатан прогулялся в северное крыло здания, где герр Майстер строил гриль-бар из редких сосновых пород, извлеченных им из крыши какого-то идущего на слом архитектурного памятника. Никто не знал, зачем ему понадобился гриль-бар, как никто не помнил, когда он принялся за его постройку. Пронумерованные панели были сложены в штабеля напротив незаконченной стены. Джонатан почувствовал их отдающий мускусом запах и вспомнил волосы Софи с их ванильным ароматом в ту ночь, когда она пришла к нему в его контору в отеле «Царица Нефертити» в Каире.
Нет, не гриль-бар навеял эти воспоминания. Стоило Джонатану в половине шестого увидеть имя мистера Роупера, как он тут же мысленно перенесся в Каир.
Он часто видел ее – томную темноволосую красавицу под сорок с тонкой узкой талией, элегантную и отрешенную, – но никогда не заговаривал с ней. Он узнавал ее, когда она проходила мимо или садилась в темно-бордовый «роллс-ройс», дверцу которого придерживал мускулистый шофер. Когда она возвращалась, шофер следовал за ней, как телохранитель, нависая сзади со скрещенными руками и поигрывая бицепсами. В ресторане она заказывала коктейль и, подняв темные очки на лоб, на манер гонщика, небрежно просматривала французскую газету, пока шофер потягивал содовую за соседним столиком. Персонал гостиницы называл ее мадам Софи, а мадам Софи принадлежала Фрэдди Хамиду, младшему из трех не пользовавшихся особенной симпатией братьев Хамидов, владевших большей частью Каира, в том числе отелем «Царица Нефертити». Величайшим «достижением» Фрэдди в его двадцать пять лет был проигрыш около полумиллиона долларов за десять минут игры в баккара.
– Вы – мистер Пайн, – начала она с французским акцентом, усаживаясь в кресло напротив его стола. И наклонив голову и глядя на него искоса: – Совершеннейший представитель английской нации.
Было три часа ночи. Она пришла в шелковом брючном костюме. На шее красовался амулет из топаза. «Возможно, под градусом, – сказал себе Джонатан. – Осторожность не повредит».
– Благодарю, – вежливо отозвался он. – Давно мне никто ничего подобного не говорил. Чем могу быть полезен?
И когда он осторожно втянул в себя воздух, казалось, вокруг витал только один запах – запах ее волос. И было какое-то таинственное очарование в том, что совершенно черные волосы пахли как светлые: теплом и ванилью.
– Мадам Софи. Пентхауз номер три, – продолжала она, словно проверяя собственную память. – Я часто вижу вас, мистер Пайн. Очень часто. У вас острый взгляд.
Ее точеные пальцы были унизаны кольцами. Грозди дымчатых бриллиантов, оправленных в белое золото.
– И я вас часто вижу, – откликнулся он со своей дежурной улыбкой.
– Вы тоже яхтсмен, – сказала она, будто упрекая его в забавном чудачестве. Почему «тоже», она не объяснила. – В прошлое воскресенье Фрэдди взял меня с собой в яхт-клуб. Ваш парусник появился у причала, когда мы пили там коктейль с шампанским. Фрэдди узнал вас и помахал рукой, о, вы были слишком заняты своими парусами, чтобы обратить на нас внимание...
– Мы боялись врезаться в пирс. – Джонатан припомнил шумную компанию богатых египтян, накачивавшихся шампанским на веранде клуба.
– Очаровательное голубое суденышко под английским флагом. Это ваша яхта? Она выглядит по-королевски.
– Боже милостивый, разумеется, нет. Яхта принадлежит нашей миссии.
– Вы что, катаете священника?
– Нет, второе лицо в посольстве Великобритании.
– Он выглядит очень молодо, ваш посольский друг. И вы тоже. Вы произвели впечатление. Во всяком случае, я всегда думала, что ночная работа сильно портит здоровье. Когда же вы спите?
– Это был мой уик-энд, – быстро проговорил Джонатан. Слишком мало они знакомы, чтобы обсуждать подробности его сна и здоровья.
– Вы всегда ходите на яхте в ваш уик-энд?
– Когда приглашают.
– Что вы еще делаете в свободное время?
– Играю в теннис. Немножко бегаю. Думаю о своей бессмертной душе.
– А она бессмертна?
– Надеюсь.
– Вы верите в это?
– Когда бываю счастлив.
– А когда несчастны, вы, значит, сомневаетесь. Ничего удивительного в том, что Бог так непостоянен. Может ли он быть лучше, если мы так плохо верим в него?
Она неодобрительно глядела на свои золотые сандалии, будто они тоже провинились. Джонатан не мог понять, пьяна она или просто живет в каком-то ином измерении. Не исключено, что балуется наркотиками: поговаривали, что Фрэдди торгует ливанским гашишем.
– Вы ездите верхом?
– Увы, нет.
– У Фрэдди отличные лошади.
– Слышал об этом.
– Арабские. Великолепные жеребцы. Вы ведь знаете – кто выводит чистопородных арабских, входит в мировую элиту.
– Слышал об этом тоже.
Она замолчала, словно в раздумье. Джонатан воспользовался паузой:
– Могу ли я хоть чем-нибудь быть вам полезен, мадам Софи?
– Этот из посольства, этот мистер...
– Огилви.
– Сэр, или как его там, Огилви?
– Именно мистер.
– Он ваш друг?
– Только в море.
– Вы вместе кончали школу?
– Никогда не учился в таких школах.
– Но вы – одного круга, или как это у вас называется? Разумеется, арабские жеребцы вам не по карману, но вы оба – Боже мой, как это, – оба джентльмены?
– Мистер Огилви и я – партнеры в парусном спорте. – На этот раз Джонатан использовал наиболее уклончивую из своих улыбок.
– У Фрэдди тоже есть яхта. Плавучий бордель. Вы ведь, кажется, так ее называете?
– Уверяю вас, нет.
– Уверена, так.
Она снова помолчала, поправила шелковый рукав и дотронулась до браслета.
– Нельзя ли чашечку кофе, мистер Пайн? По-египетски. Затем я попрошу вас об одном одолжении.
Ночной официант Махмуд принес кофе в медной кофеварке и, священнодействуя, разлил его в две чашки.
До Фрэдди она была любовницей богатого армянина, а еще раньше – грека из Александрии, владевшего сомнительными концессиями вдоль всего Нила. Фрэдди долго ее осаждал, забрасывая букетами орхидей в самый неподходящий момент и ночуя в своем «феррари» чуть ли не под окнами ее спальни. Светские хроникеры писали все, что им в голову взбредет. Армянину пришлось отступить.
Она попыталась зажечь сигарету, но рука дрожала. Джонатан щелкнул зажигалкой. Прикрыв глаза, гостья затянулась дымом. На шее обозначились морщинки – приметы возраста. А Фрэдди Хамиду каких-нибудь двадцать пять, подумал Джонатан. Он положил зажигалку на стол.
– Я тоже британка, мистер Пайн, – сказала она с таким выражением, словно это была их общая беда. – Когда я была молода и беспринципна, я вышла замуж за вашего соотечественника ради английского паспорта. Как выяснилось, он и вправду любил меня. И очень сильно. Он был честен и прям, как стрела. Нет никого лучше хорошего англичанина, и невыносимее – дурного. Я наблюдала за вами. Мне кажется, вы хороший англичанин. Мистер Пайн, знаете ли вы Ричарда Роупера?
– Боюсь, что нет.
– Но вы должны его знать. Он очень известен. Красавец. Пятидесятилетний Аполлон. Он разводит скакунов, как и Фрэдди. Они даже подумывают вместе открыть конный завод. Мистер Ричард Онслоу Роупер, один из известнейших ваших предпринимателей международного масштаба. Вспомните.
– Сожалею, но это имя мне ничего не говорит.
– Но Дикки Роупер активно ведет дела в Каире! Он англичанин, как и вы, обаятельный и богатый, великолепный и напористый. Для нас, простых арабов, может быть, чересчур напористый. У него роскошная моторная яхта, в два раза больше, чем у Фрэдди! Как же вы можете не знать его, если вы тоже яхтсмен? Разумеется, знаете. Я вижу, вы притворяетесь.
– Наверно, его совсем не интересуют отели, если в его распоряжении роскошная яхта с мотором. К тому же я редко читаю газеты. Так что не имею никакого представления. Сожалею.
Но мадам Софи не сожалела. Она уже убедилась, что он не лжет. Лицо ее просветлело, и она решительно потянулась к сумочке.
– Хочу попросить вас сделать копии документов личного характера. Это для меня. Очень прошу.
– Прямо через вестибюль, мадам, бюро обслуживания. – Джонатан потянулся к телефону. – Мистер Ахмади, как правило, работает по ночам. – Но она остановила его.
– Это конфиденциальные документы, мистер Пайн.
– Уверяю вас, мистер Ахмади абсолютно надежный человек.
– Благодарю, но я предпочла бы, чтобы мы сделали это сами. – Она быстро взглянула на стоявший в углу копировальный аппарат. И он понял, что она уже приметила его раньше, проходя мимо по коридору. Она вытащила стопку бумаг, положила на стол и медленно подвинула к нему негнущимися в кольцах пальцами.
– Только это портативная машина... – предупредил Джонатан, поднимаясь из-за стола. – Придется вставлять по одному листу. Разрешите, я покажу, как ею пользоваться, а дальше вы справитесь сами.
– Мы справимся вместе, прошу вас, – сказала она многозначительно.
Но «Майстер-палас» держался. «Майстер», как попросту называли его таксисты и завсегдатаи, в силу своего местоположения и в силу традиции царил над Цюрихом – этакий обломок эдвардианской эпохи, вознесшийся на собственном холме и свысока взирающий на лихорадочную суету города. Чем больше перемен происходило в низине, тем больше обосабливался «Майстер», неизменный в своих пристрастиях оплот цивилизованного образа жизни в мире, летящем в тартарары.
Джонатан удобно устроился в небольшой нише между шикарными витринами магазинов модной дамской одежды. «Адель» с Банхофштрассе выставляла соболий палантин, накинутый на манекен, чью наготу оттеняли лишь золотистое бикини и коралловые серьги, причем о цене предлагалось справиться у портье. Шумные протесты против использования натуральных мехов, будоражившие весь западный мир, не менее громко звучали и в Цюрихе, но в «Майстер-палас» оставались к ним абсолютно глухи. Витрина же «Сезара» – тоже с Банхофштрассе – призвана была усладить восточный вкус броско расшитыми вечерними туалетами, чалмами, усыпанными алмазной пылью, и часиками с драгоценными камнями – шестьдесят тысяч франков за штуку. Закрытый с обеих сторон этими алтарями роскоши, Джонатан мог без помех наблюдать за парадным входом.
Джонатан – плотный, но элегантный человек с вежливо уклончивой улыбкой, делавший тайну даже из своего английского происхождения. Он был энергичен и в полном расцвете сил. Бывалый моряк сразу признал бы в нем собрата по нарочитой скупости движений и своеобразной походке, какой ходят по шаткой палубе. Аккуратно причесанные вьющиеся волосы и густые брови борца довершали картину. Однако бесцветные, водянистые глаза сбивали с толку. От такого человека можно было бы ожидать больше страсти, больше ярких красок.
Мягкость манер в сочетании с атлетическим телосложением придавала его облику интригующую выразительность. Его нельзя было спутать ни с кем другим в отеле – ни с герром Стриппли, русоволосым главным администратором, ни с кем-либо из служивших у герра Майстера высокомерных молодых немцев, проплывавших мимо с видом богов, устремляющихся в горные выси. Как администратор, Джонатан являл собой редкое совершенство. Вам и в голову бы не пришло поинтересоваться, кто его родители, любит ли он музыку, есть ли у него жена, дети, собака. Взгляд, которым он взял на мушку дверь, был наметанным, как у бывалого стрелка. В петлице у него торчала гвоздика. Он никогда не появлялся ночью без этого украшения.
Непогода за окнами даже по январским меркам была устрашающей. Густые валы снега проносились через освещенный двор, словно волны обезумевшего во время шторма моря. Швейцары в ожидании большого заезда глазели в окна, где не было ничего, кроме все той же неугомонной метели. «Да не может Роупер явиться, – подумал Джонатан. – Даже если им удалось взлететь, самолет ни за что не сядет в такую погоду. Герр Каспар ошибся».
Но герр Каспар, старший портье, никогда не ошибался. И если он выдохнул «ожидается прибытие», оповещая всех служащих по внутренней связи, то лишь неисправимому оптимисту могло бы померещиться, что самолет клиента отклонился от намеченного курса. Да и потом, стал бы он в этот поздний час лично руководить всеми гостиничными службами, если бы не ждал очередного сорящего деньгами воротилу? А было время, говаривала Джонатану фрау Лоринг, когда господин Каспар мог изувечить за два франка и придушить – за пять. Но старость не радость. И только перспектива урвать солидный куш могла оторвать его вечером от телевизора.
"Боюсь, что отель переполнен, мистер Роупер, – стал мысленно импровизировать Джонатан, делая последнюю отчаянную попытку избежать неизбежного. – Господин Майстер приносит свои извинения. Это непростительная ошибка временного сотрудника. Тем не менее мы забронировали для вас номера в «Бауролак»... И дальше – в том же духе, но и этой фантазии не суждено было осуществиться. Во всей Европе не нашлось бы в ту ночь отеля, заполненного больше чем наполовину. Состоятельные люди планеты сидели по домам за исключением одного только Ричарда Онслоу Роупера, коммерсанта, Нассау, Багамские острова.
Руки Джонатана онемели, и он машинально встряхнул ими, словно готовясь к поединку. «Мерседес», судя по звуку радиатора, въехал во двор, и в лучах его фар замелькали снежные хлопья. Джонатан увидел, как герр Каспар вскинул свою величественную голову и свет люстры растекся по его напомаженной шевелюре. Автомобиль припарковался в дальнем углу двора – обычное такси. Голова Каспара в снопах искусственного света подалась вперед, и снова склонилась над последними биржевыми сводками. Джонатан позволил себе мягко улыбнуться – ох уж этот парик, этот пресловутый парик! Предмет гордости лучшего портье Швейцарии, обошедшийся герру Каспару в сто сорок тысяч франков. Как говорила фрау Лоринг, он в этом парике сущий Вильгельм Телль! Ведь это он бросил вызов тирании мадам Арчетти, миллионерши.
То ли для того, чтобы сосредоточиться, то ли потому, что история с париком имела какое-то косвенное отношение к его нынешнему затруднительному положению, Джонатан вспомнил, как он впервые услышал ее от фрау Лоринг, главной кастелянши, угощавшей его сыром под белым соусом в своей мансарде. Семидесятипятилетняя фрау была родом из Гамбурга. В свое время она нянчила герра Майстера и, по слухам, спала с его отцом. Она была хранительницей легенды о парике, живой свидетельницей событий.
– В те времена мадам Арчетти считалась самой богатой женщиной в Европе, молодой герр Джонатан, – рассказывала фрау Лоринг, напирая на слово «молодой», будто с его отцом она спала тоже. – Любой бы отель почел за честь принимать ее у себя. Но она предпочитала «Майстер», пока Каспар не решил настоять на своем. Разумеется, и после того случая она останавливалась у нас, но только чтобы напомнить о себе.
Фрау Лоринг поведала далее, что мадам Арчетти унаследовала капиталы торговой фирмы «Арчетти» и преспокойно жила себе на проценты с процентов. В пятьдесят с небольшим ей нравилось разъезжать в открытом спортивном автомобиле по лучшим европейским гостиницам в сопровождении автофургона с целым штатом прислуги и гардеробом. Она знала по именам всех портье и метрдотелей начиная с «Четырех времен года» в Гамбурге и кончая «Чиприани» в Венеции и «Виллой д'Эсте» на озере Комо. Она назначала им диету, предписывала лекарственные травы и знакомила их с гороскопами. И она одаривала неслыханными чаевыми тех, кто заслуживал ее милость.
А Каспар просто купался в ее любви, говорила фрау Лоринг. Это приносило ему не менее двадцати тысяч швейцарских франков в год, не говоря уже о всяческих снадобьях для роста волос, колдовских камнях под подушкой, избавляющих от ревматизма, а также белужьей икры на Святки в невообразимых количествах, которую Каспар умело превращал в наличные благодаря связям с лучшим гастрономом Цюриха. И все эти блага за несколько заказанных билетов в театр и несколько забронированных столиков в ресторане – с чего он, кстати, тоже получал причитающиеся ему проценты. И еще – за неустанные доказательства безусловной преданности, которой требовала мадам Арчетти, игравшая роль владычицы в царстве прислуги.
До того дня, когда герр Каспар явился в своем парике.
Нельзя сказать, чтобы он слишком поспешил с этой покупкой, уверяла фрау Лоринг. Для начала он купил участок земли в Техасе, использовав знакомство с нефтяным магнатом, постоянным клиентом отеля. Вклад оправдал себя, дело процветало, и Каспар извлекал немалую прибыль. В конце концов он решил, что, как и его покровительница, достиг таких высот богатства и успеха, что вправе стряхнуть с себя несколько лет. Долгие месяцы длились многочисленные примерки и жаркие споры, но вот дело было сделано, и чудо-парик, не имеющая себе равных подделка, явился на свет. Чтобы хорошенько опробовать его, Каспар воспользовался своим ежегодным отпуском на острове Миконос, и в один из сентябрьских понедельников появился на своем рабочем месте загоревший и сбросивший лет пятнадцать, если не глядеть на него, скажем, с балкона.
Да никто и не глядел, добавляла фрау Лоринг. Или не показывал виду. Самое поразительное было то, что никто и словом не обмолвился о парике. Ни фрау Лоринг, ни Андрэ, тогдашний пианист, ни Брандт, предшественник мэтра Берри в ресторане, ни господин Майстер-старший, у которого был острый глаз на малейшие изменения во внешнем виде своих подчиненных. Казалось, весь отель сговорился погреться в лучах второй молодости герра Каспара. Сама фрау Лоринг рискнула надеть открытое летнее платье и чулки со швом-змейкой. И все шло прекрасно до того вечера, когда приехала мадам Арчетти, намереваясь, как обычно, целый месяц провести в Цюрихе, и, как обычно, вся ее гостиничная семья выстроилась в вестибюле для приветствия фрау Лоринг, мэтр Брандт, Андрэ и герр Майстер-старший, готовый лично сопровождать мадам в отведенные ей в Башне покои.
А за регистрационной стойкой – герр Каспар. В парике.
Начать с того, рассказывала фрау Лоринг, что мадам не позволила себе обратить внимание на изменение во внешнем облике своего любимчика. Она улыбнулась ему на ходу, но такой улыбкой, какой принцесса на своем первом в жизни балу одаривает всякого, кто осмелится взглянуть на нее. Герру Майстеру она подставила для поцелуя обе щеки, мэтру Брандту – одну. Фрау Лоринг тоже была удостоена улыбки. Потом ее руки легко скользнули по хилым плечам пианиста Андрэ, и тот блаженно промурлыкал: «О, мадам!» Только после этого она добралась до Каспара.
– Что это у вас на голове, Каспар?
– Волосы, мадам.
– Чьи волосы, Каспар?
– Мои, – невозмутимо ответствовал тот.
– Снимите их, – повелела мадам, – или вы больше не получите от меня ни пенни.
– Не могу, мадам. Мои волосы – часть моей личности. Неотъемлемая часть.
– Так сделайте ее отъемлемой,Каспар. Не сию минуту, это для вас затруднительно, но не позже завтрашнего утра. Иначе никаких чаевых. Что у нас в театре?
– «Отелло», мадам.
– Я увижу вас завтра утром. Кто играет?
– Лайзер, мадам. Наш лучший мавр.
– Ну это мы посмотрим.
На следующее утро ровно в восемь герр Каспар приступил к своим обязанностям. Форменные скрещенные ключи сверкали на его лацканах, как чемпионские медали, а на голове красовался парик – символ непокорности. Все утро в вестибюле царила обманчивая тишина. Постояльцы, как знаменитые фрайбургские гуси, по выражению фрау Лоринг, чувствовали приближение беды, даже не подозревая, откуда она грядет. Мадам Арчетти появилась в обычный для нее час, в полдень, и спустилась по лестнице, ведомая под руку постоянным обожателем, молодым подающим надежды парикмахером из Граца.
– А где же сегодня герр Каспар? – поинтересовалась мадам, обращая свой вопрос в тот угол, где, по ее мнению, должен был находиться старший портье.
– Он на своем месте и, как всегда, мадам, к вашим услугам, – отозвался Каспар таким голосом, что, казалось, готов жизнь положить в борьбе за свободу. – Пожалуйста, мадам, ваши билеты.
– Я вижу не господина Каспара, – объявила мадам своему окружению, – а какое-то волосатое чудовище. Скажите ему, что нам будет очень не хватать нашего дорогого Каспара.
– От судьбы не уйдешь, – подытожила фрау Лоринг. – Как только мадам появилась на пороге отеля, закат звезды Каспара был предрешен.
«А моя звезда закатится сегодня вечером», – горько подумал Джонатан, готовясь приветствовать человека, с которым ему меньше всего хотелось бы встретиться.
Джонатан не знал, куда деть руки. Их чистота была безупречна – в армейской школе его приучили обращать внимание на ногти. Сначала он прижал их к канту форменных брюк – учебный плац даром ни для кого не проходит. Потом, незаметно для себя самого, заложил их за спину, беспрерывно комкая носовой платок, чтобы ладони не были потными.
Джонатан скрыл свою озабоченность за милой улыбкой, проверил, достаточно ли она хороша в зеркальных витринах, между которыми он стоял. Это была Улыбка Милости Просим, очень приятная, но предусмотрительно сдержанная – его высшее профессиональное достижение. Он по опыту знал, что клиенты, особенно из самых богатых, бывают сильно раздражены после утомительного путешествия, и меньше всего хотели бы видеть в дверях отеля ночного администратора, скалящегося как шимпанзе.
Слава Богу, его фирменная улыбка не подвела. Хотя он продолжал ощущать приступы-тошноты, как во время морской болезни. Галстук, для лучших гостей, разбирающихся в таких мелочах, был повязан с очаровательной небрежностью. А волосы, хоть и не могли идти ни в какое сравнение с париком Каспара, все-таки были его собственными и в идеальном порядке.
«Это совсем другой Роупер, – снова пронеслось в его голове, – наверняка недоразумение. И к ней не имеет никакого отношения. Два Роупера – оба коммерсанты и оба из Нассау». Эта мысль не давала ему покоя с половины шестого, когда он, явившись на службу, машинально взял со стола герра Стриппли листок вечернего прибытия и увидел на компьютерной распечатке имя «Роупер».
Роупер Р. О., группа из 16 человек, прибытие из Афин частным самолетом в 21.30. Истерическая пометка герра Стриппли на полях: «VVIP!» [1] Джонатан нашел на компьютере нужный файл, и сразу же на экране появились надпись «Роупер Р. О.» и буквы «OBG» – шифр-ключ, обозначающий наличие телохранителей, где "О" – лицо, получившее от швейцарских федеральных властей разрешение на ношение оружия. Роупер, OBG, служебный адрес: компания «Айронбрэнд лэнд, руды и благородные металлы» в Нассау, домашний адрес, номер почтового ящика в Нассау, постоянный кредит в каком-то цюрихском банке. Так сколько же в мире Роуперов, имеющих инициал Р. и фирму под названием «Айронбрэнд»? Мог ли Господь Бог создать нескольких?
– Что за птица этот Роупер Р. О.? – спросил он у Стриппли по-немецки и как бы между прочим.
– Как и вы, англичанин.
Стриппли имел дурную привычку отвечать по-английски, хотя немецкий для Джонатана тоже был родным языком.
– Ну уж ничего общего со мной. Живет в Нассау, торгует благородными металлами, имеет банковские счета в Швейцарии. Ничего похожего.
Они так долго работали вместе, что не могли не препираться, словно пожилые супруги.
– Мистер Роупер действительно очень важная персона, – медленно и торжественно продекламировал Стриппли, застегивая кожаное пальто, перед тем как выйти в метель. – Из наших клиентов он пятый в списке и первый – среди гостей-англичан. В последний раз, когда он был тут со своими людьми, это обходилось ему в двадцать одну тысячу семьсот швейцарских франков в день, не считая обслуживания.
Глухой, словно из-под воды, треск мотоцикла дошел до сознания Джонатана – это Стриппли, невзирая на снежную бурю, пробивался к дому своей матушки. Джонатан обхватил голову руками и несколько минут сидел не шевелясь, будто в ожидании воздушного налета. «Спокойно, – сказал он себе. – Роупер не суетился, и ты не суетись». Он снова выпрямился и с сосредоточенным выражением лица принялся изучать письма, лежащие на его столе. Текстильный магнат из Штутгарта был недоволен счетом, выставленным ему за рождественскую вечеринку. Джонатан набросал язвительный ответ за подписью герра Майстера. Рекламная компания из Нигерии просила содействия в устройстве конференции. Джонатан выразил ей сожаление по поводу отсутствия мест.
Третье письмо оказалось адресованным лично ему от одной симпатичной француженки, жившей в отеле с матерью. Сибилла, так звали девушку, упрекала Джонатана: «Неужели вы настолько англичанин, что после всех наших прогулок на яхте, после замечательных вылазок в горы, после всего, что было, не можете стать для меня больше чем другом? Когда вы смотрите на меня, ваше лицо мрачнеет. Я вам отвратительна».
Чувствуя потребность пройтись, Джонатан прогулялся в северное крыло здания, где герр Майстер строил гриль-бар из редких сосновых пород, извлеченных им из крыши какого-то идущего на слом архитектурного памятника. Никто не знал, зачем ему понадобился гриль-бар, как никто не помнил, когда он принялся за его постройку. Пронумерованные панели были сложены в штабеля напротив незаконченной стены. Джонатан почувствовал их отдающий мускусом запах и вспомнил волосы Софи с их ванильным ароматом в ту ночь, когда она пришла к нему в его контору в отеле «Царица Нефертити» в Каире.
Нет, не гриль-бар навеял эти воспоминания. Стоило Джонатану в половине шестого увидеть имя мистера Роупера, как он тут же мысленно перенесся в Каир.
Он часто видел ее – томную темноволосую красавицу под сорок с тонкой узкой талией, элегантную и отрешенную, – но никогда не заговаривал с ней. Он узнавал ее, когда она проходила мимо или садилась в темно-бордовый «роллс-ройс», дверцу которого придерживал мускулистый шофер. Когда она возвращалась, шофер следовал за ней, как телохранитель, нависая сзади со скрещенными руками и поигрывая бицепсами. В ресторане она заказывала коктейль и, подняв темные очки на лоб, на манер гонщика, небрежно просматривала французскую газету, пока шофер потягивал содовую за соседним столиком. Персонал гостиницы называл ее мадам Софи, а мадам Софи принадлежала Фрэдди Хамиду, младшему из трех не пользовавшихся особенной симпатией братьев Хамидов, владевших большей частью Каира, в том числе отелем «Царица Нефертити». Величайшим «достижением» Фрэдди в его двадцать пять лет был проигрыш около полумиллиона долларов за десять минут игры в баккара.
– Вы – мистер Пайн, – начала она с французским акцентом, усаживаясь в кресло напротив его стола. И наклонив голову и глядя на него искоса: – Совершеннейший представитель английской нации.
Было три часа ночи. Она пришла в шелковом брючном костюме. На шее красовался амулет из топаза. «Возможно, под градусом, – сказал себе Джонатан. – Осторожность не повредит».
– Благодарю, – вежливо отозвался он. – Давно мне никто ничего подобного не говорил. Чем могу быть полезен?
И когда он осторожно втянул в себя воздух, казалось, вокруг витал только один запах – запах ее волос. И было какое-то таинственное очарование в том, что совершенно черные волосы пахли как светлые: теплом и ванилью.
– Мадам Софи. Пентхауз номер три, – продолжала она, словно проверяя собственную память. – Я часто вижу вас, мистер Пайн. Очень часто. У вас острый взгляд.
Ее точеные пальцы были унизаны кольцами. Грозди дымчатых бриллиантов, оправленных в белое золото.
– И я вас часто вижу, – откликнулся он со своей дежурной улыбкой.
– Вы тоже яхтсмен, – сказала она, будто упрекая его в забавном чудачестве. Почему «тоже», она не объяснила. – В прошлое воскресенье Фрэдди взял меня с собой в яхт-клуб. Ваш парусник появился у причала, когда мы пили там коктейль с шампанским. Фрэдди узнал вас и помахал рукой, о, вы были слишком заняты своими парусами, чтобы обратить на нас внимание...
– Мы боялись врезаться в пирс. – Джонатан припомнил шумную компанию богатых египтян, накачивавшихся шампанским на веранде клуба.
– Очаровательное голубое суденышко под английским флагом. Это ваша яхта? Она выглядит по-королевски.
– Боже милостивый, разумеется, нет. Яхта принадлежит нашей миссии.
– Вы что, катаете священника?
– Нет, второе лицо в посольстве Великобритании.
– Он выглядит очень молодо, ваш посольский друг. И вы тоже. Вы произвели впечатление. Во всяком случае, я всегда думала, что ночная работа сильно портит здоровье. Когда же вы спите?
– Это был мой уик-энд, – быстро проговорил Джонатан. Слишком мало они знакомы, чтобы обсуждать подробности его сна и здоровья.
– Вы всегда ходите на яхте в ваш уик-энд?
– Когда приглашают.
– Что вы еще делаете в свободное время?
– Играю в теннис. Немножко бегаю. Думаю о своей бессмертной душе.
– А она бессмертна?
– Надеюсь.
– Вы верите в это?
– Когда бываю счастлив.
– А когда несчастны, вы, значит, сомневаетесь. Ничего удивительного в том, что Бог так непостоянен. Может ли он быть лучше, если мы так плохо верим в него?
Она неодобрительно глядела на свои золотые сандалии, будто они тоже провинились. Джонатан не мог понять, пьяна она или просто живет в каком-то ином измерении. Не исключено, что балуется наркотиками: поговаривали, что Фрэдди торгует ливанским гашишем.
– Вы ездите верхом?
– Увы, нет.
– У Фрэдди отличные лошади.
– Слышал об этом.
– Арабские. Великолепные жеребцы. Вы ведь знаете – кто выводит чистопородных арабских, входит в мировую элиту.
– Слышал об этом тоже.
Она замолчала, словно в раздумье. Джонатан воспользовался паузой:
– Могу ли я хоть чем-нибудь быть вам полезен, мадам Софи?
– Этот из посольства, этот мистер...
– Огилви.
– Сэр, или как его там, Огилви?
– Именно мистер.
– Он ваш друг?
– Только в море.
– Вы вместе кончали школу?
– Никогда не учился в таких школах.
– Но вы – одного круга, или как это у вас называется? Разумеется, арабские жеребцы вам не по карману, но вы оба – Боже мой, как это, – оба джентльмены?
– Мистер Огилви и я – партнеры в парусном спорте. – На этот раз Джонатан использовал наиболее уклончивую из своих улыбок.
– У Фрэдди тоже есть яхта. Плавучий бордель. Вы ведь, кажется, так ее называете?
– Уверяю вас, нет.
– Уверена, так.
Она снова помолчала, поправила шелковый рукав и дотронулась до браслета.
– Нельзя ли чашечку кофе, мистер Пайн? По-египетски. Затем я попрошу вас об одном одолжении.
Ночной официант Махмуд принес кофе в медной кофеварке и, священнодействуя, разлил его в две чашки.
До Фрэдди она была любовницей богатого армянина, а еще раньше – грека из Александрии, владевшего сомнительными концессиями вдоль всего Нила. Фрэдди долго ее осаждал, забрасывая букетами орхидей в самый неподходящий момент и ночуя в своем «феррари» чуть ли не под окнами ее спальни. Светские хроникеры писали все, что им в голову взбредет. Армянину пришлось отступить.
Она попыталась зажечь сигарету, но рука дрожала. Джонатан щелкнул зажигалкой. Прикрыв глаза, гостья затянулась дымом. На шее обозначились морщинки – приметы возраста. А Фрэдди Хамиду каких-нибудь двадцать пять, подумал Джонатан. Он положил зажигалку на стол.
– Я тоже британка, мистер Пайн, – сказала она с таким выражением, словно это была их общая беда. – Когда я была молода и беспринципна, я вышла замуж за вашего соотечественника ради английского паспорта. Как выяснилось, он и вправду любил меня. И очень сильно. Он был честен и прям, как стрела. Нет никого лучше хорошего англичанина, и невыносимее – дурного. Я наблюдала за вами. Мне кажется, вы хороший англичанин. Мистер Пайн, знаете ли вы Ричарда Роупера?
– Боюсь, что нет.
– Но вы должны его знать. Он очень известен. Красавец. Пятидесятилетний Аполлон. Он разводит скакунов, как и Фрэдди. Они даже подумывают вместе открыть конный завод. Мистер Ричард Онслоу Роупер, один из известнейших ваших предпринимателей международного масштаба. Вспомните.
– Сожалею, но это имя мне ничего не говорит.
– Но Дикки Роупер активно ведет дела в Каире! Он англичанин, как и вы, обаятельный и богатый, великолепный и напористый. Для нас, простых арабов, может быть, чересчур напористый. У него роскошная моторная яхта, в два раза больше, чем у Фрэдди! Как же вы можете не знать его, если вы тоже яхтсмен? Разумеется, знаете. Я вижу, вы притворяетесь.
– Наверно, его совсем не интересуют отели, если в его распоряжении роскошная яхта с мотором. К тому же я редко читаю газеты. Так что не имею никакого представления. Сожалею.
Но мадам Софи не сожалела. Она уже убедилась, что он не лжет. Лицо ее просветлело, и она решительно потянулась к сумочке.
– Хочу попросить вас сделать копии документов личного характера. Это для меня. Очень прошу.
– Прямо через вестибюль, мадам, бюро обслуживания. – Джонатан потянулся к телефону. – Мистер Ахмади, как правило, работает по ночам. – Но она остановила его.
– Это конфиденциальные документы, мистер Пайн.
– Уверяю вас, мистер Ахмади абсолютно надежный человек.
– Благодарю, но я предпочла бы, чтобы мы сделали это сами. – Она быстро взглянула на стоявший в углу копировальный аппарат. И он понял, что она уже приметила его раньше, проходя мимо по коридору. Она вытащила стопку бумаг, положила на стол и медленно подвинула к нему негнущимися в кольцах пальцами.
– Только это портативная машина... – предупредил Джонатан, поднимаясь из-за стола. – Придется вставлять по одному листу. Разрешите, я покажу, как ею пользоваться, а дальше вы справитесь сами.
– Мы справимся вместе, прошу вас, – сказала она многозначительно.