Страница:
— Кого я вижу! — радостно воскликнул Чаплинский, хотя и не мог скрыть своей озабоченности. — А как же с ним, с заключенным? — с тревогой спросил подстароста.
— Привез, как условились! Куда прикажешь, пан подстароста, сдать Хмельницкого?
Чаплинский, как совершивший удачную сделку купец, потер руки.
— В доме староства есть холодная с крепкими решетками и надежными запорами. Чигиринские мастера два дня возились с ними. А своих казаков, пан Лащ, куда-нибудь убери. Сегодня у меня двойная радость!
— Не женишься ли на старости лет?
— Ты бы лучше прикусил язык. Какой я старик, когда мне только каких-нибудь сорок пять или сорок шесть лет…
— Да кто их будет считать, боже мой, уважаемый пан Данило, если бы даже было и пятьдесят! Лишь бы здоровье да невеста не обращала на них внимания… Вот вовремя и мы приехали. Ну, я пошел, давайте ключи от холодной. Снять ли кандалы с рук Хмельницкого?
— Снимай. Дубовых стен лбом не прошибет. Скажи ему что пан подстароста женится на его Гелене, пусть радуется. Сегодня пан ксендз объявит о помолвке!
— Когда собираешься казнить его, подстароста? Учти — Чигирин не Боровица…
— Об этом я позабочусь, пан Самойло! Живым отсюда не уйдет, даю честное слово шляхтича! Сегодня я пошлю гонцов к коронному гетману.
— Не надо. Я уже послал гонца еще из Боровицы, через несколько дней получим ответ.
Чаплинский пошел распорядиться об обеде. Ведь сегодня у него гости — и такое событие, такой триумф!
А во дворе староства гайдуки сняли Хмельницкого с лошади, связали ему за спиной руки, перед тем как отвести в холодную.
Богдан посмотрел на Чигирин, на заснеженную, словно на праздник убранную гору. Она возвышалась на фоне облачного, темного неба так же, как и прежде, зовя на свои крутые склоны. Сколько мыслей возникло у него, сколько дорогих воспоминаний она вызвала о его детстве! Плачущая мать, карий конь, первые друзья, Иван Сулима…
Хмельницкого завели в темную холодную. На окне решетка, оно даже прикрыто ставнями. Гайдуки торопились, — очевидно, им надоело почти целую ночь возиться с Хмельницким. Старший из гайдуков приказал:
— Пан полковник велел развязать ему руки, запоры тут крепкие!
— А окно? Света для меня пожалели? Не казацкого вы рода, изуверы! — выругался Хмельницкий.
— Откроем, не ори, смертник. А сам-то ты казацкого ли рода? Еще неизвестно, не из шляхтичей ли был и твой отец, — сердито ответил старший гайдук.
Хлопнула дверь, грозно бряцнул железный засов. «Смертник!» — вертелось в голове слово, брошенное его палачами. Хмельницкого оставили одного, обреченного на смерть. Хорошо, что хоть ставни открыли, светлее стало в холодной!
Богдан подошел к окну. За ним на улице, покрытой снегом и окутанной морозной пеленой, была воля.
21
22
23
24
25
— Привез, как условились! Куда прикажешь, пан подстароста, сдать Хмельницкого?
Чаплинский, как совершивший удачную сделку купец, потер руки.
— В доме староства есть холодная с крепкими решетками и надежными запорами. Чигиринские мастера два дня возились с ними. А своих казаков, пан Лащ, куда-нибудь убери. Сегодня у меня двойная радость!
— Не женишься ли на старости лет?
— Ты бы лучше прикусил язык. Какой я старик, когда мне только каких-нибудь сорок пять или сорок шесть лет…
— Да кто их будет считать, боже мой, уважаемый пан Данило, если бы даже было и пятьдесят! Лишь бы здоровье да невеста не обращала на них внимания… Вот вовремя и мы приехали. Ну, я пошел, давайте ключи от холодной. Снять ли кандалы с рук Хмельницкого?
— Снимай. Дубовых стен лбом не прошибет. Скажи ему что пан подстароста женится на его Гелене, пусть радуется. Сегодня пан ксендз объявит о помолвке!
— Когда собираешься казнить его, подстароста? Учти — Чигирин не Боровица…
— Об этом я позабочусь, пан Самойло! Живым отсюда не уйдет, даю честное слово шляхтича! Сегодня я пошлю гонцов к коронному гетману.
— Не надо. Я уже послал гонца еще из Боровицы, через несколько дней получим ответ.
Чаплинский пошел распорядиться об обеде. Ведь сегодня у него гости — и такое событие, такой триумф!
А во дворе староства гайдуки сняли Хмельницкого с лошади, связали ему за спиной руки, перед тем как отвести в холодную.
Богдан посмотрел на Чигирин, на заснеженную, словно на праздник убранную гору. Она возвышалась на фоне облачного, темного неба так же, как и прежде, зовя на свои крутые склоны. Сколько мыслей возникло у него, сколько дорогих воспоминаний она вызвала о его детстве! Плачущая мать, карий конь, первые друзья, Иван Сулима…
Хмельницкого завели в темную холодную. На окне решетка, оно даже прикрыто ставнями. Гайдуки торопились, — очевидно, им надоело почти целую ночь возиться с Хмельницким. Старший из гайдуков приказал:
— Пан полковник велел развязать ему руки, запоры тут крепкие!
— А окно? Света для меня пожалели? Не казацкого вы рода, изуверы! — выругался Хмельницкий.
— Откроем, не ори, смертник. А сам-то ты казацкого ли рода? Еще неизвестно, не из шляхтичей ли был и твой отец, — сердито ответил старший гайдук.
Хлопнула дверь, грозно бряцнул железный засов. «Смертник!» — вертелось в голове слово, брошенное его палачами. Хмельницкого оставили одного, обреченного на смерть. Хорошо, что хоть ставни открыли, светлее стало в холодной!
Богдан подошел к окну. За ним на улице, покрытой снегом и окутанной морозной пеленой, была воля.
21
Когда старший гайдук зашел в дом подстаросты, полковник Лащ и хозяин сидели за столом. Какое спокойствие на их лицах, сколько самоуверенности и властности! Гайдук почувствовал себя перед ними ничтожно маленьким и совсем чужим для них человеком. Ему хотелось как можно скорее уйти отсюда.
— Заперли? — спросил полковник Лащ.
— Заперли. А охранять ли его, не знаю.
— Немедленно убирайтесь со двора! — приказал Чаплинский, повернувшись на стуле с высокой спинкой и выглядывая из-за нее. — Вы мне больше не нужны, мои слуги постерегут. — И, обращаясь к Лащу, сказал: — Сегодня я собираюсь объявить о своей помолвке с файной пленницей.
— Об этом уже слышали мои воины. Нам повезло, — значит, погуляем и мы! Прикажу своему цыгану сыграть под ее окном свадебную серенаду!
— Что ты, с ума сошел! Чтобы и ноги твоего цыгана не было возле моего двора! Пусть она в одиночестве подумает о своем будущем замужестве с подстаростой. Будет тут цыган твой надоедать ей…
— Пан чигиринский полковник! — закричал, вбежав в столовую, дворовый гайдук так, что испугал сидевших там.
Чаплинский не успел и слова вымолвить, вскакивая со стула, а Кричевский уже вошел в столовую. Он знал, что вместе с подстаростой сидит за обеденным столом и Самойло Лащ. Но полковника удивило то, что они уже успели выпить. Значит, Лащ доставил Хмельницкого в Чигирин, заранее договорившись с Чаплинским? Теперь они распивают магарыч на радостях…
О том, что Хмельницкого посадили в холодную староства, Кричевскому сообщил Карпо Полторалиха.
— Привезли Богдана на рассвете и бросили в холодную, — доложил ему Карпо.
— Сам видел или другие передали? — переспросил Кричевский.
— Мои хлопцы следили за ними. У нас есть жолнер Лукаш Матулинский, он видел.
Как видно, спешили расправиться с Хмельницким. То, что его передали в руки подстаросты Чаплинского, злейшего врага Богдана, встревожило Кричевского. А сейчас он видит за столом у Чаплинского и Самойла Лаща.
На южной границе Речи Посполитой начинается угрожающая прелюдия к трагическому акту. Только ли эти двое «друзей Короны», или есть и повыше их, которые ускорят этот акт? Кричевскому не с кем сейчас посоветоваться, да и нет у него времени, чтобы отправить доверенного человека с жалобой к коронному гетману.
И он, как отчаянный пловец, оглядываясь на берег, бросился наперерез волнам!..
— Мое почтение полковнику пану Лащу! — вежливо поздоровался с Лащом. — Не в поход ли на татар собираетесь снова? Кажется, пан Самойло возвращался вместе с паном старостой? — поинтересовался он.
Подстароста Чаплинский знал, что полковник Кричевский был возмущен его нападением на субботовский хутор и ограблением его. Чаплинский думал, что Кричевский даже не поздоровается с ним. Но тот, словно между ними ничего и не произошло, промолвил:
— О, день добрый, пан подстароста! Не Новый год ли заранее встречаете со своими друзьями?
Хозяин не только удивился, но и смутился. В его душе радость вступила в спор с сомнениями и страхом.
— Мы с полковником Лащом дружим давно, еще с тех пор, как он был королевским стражником. Вот и заехал ко мне… — старался отвечать как можно спокойнее Чаплинский.
— Вижу, вижу… Да не с задержанным ли Хмельницким заехал к вам пан Лащ? Вы ведь старые друзья с субботовским полковником?..
Эти слова были как гром среди ясного дня. От неожиданности Лащ переглянулся с подстаростой. Но Кричевский сделал вид, что не заметил этого. В ответ на приглашение подстаросты подошел к столу и сел. Кивком головы поблагодарил за предложенный ему кубок вина, левой рукой пододвинул его к себе. Все еще ждал ответа, пристально глядя на обоих.
— Этот предатель, уважаемый пан полковник, сейчас является заключенным староства, — вместо Лаща ответил Чаплинский.
— Заключенным староства или полка? Ведь Хмельницкого, согласно инкриминированному ему обвинению, должен судить полковой суд. Поэтому я и прибыл сюда, узнав об усердии пана подстаросты. Слишком перестарались вы, пан подстароста. Придется, пан Чаплинский, снять у холодной ваших гайдуков и поставить наших полковых жолнеров…
— Пока что холодная охраняется моими гайдуками, уважаемый пан полковник» Вижу, что мне придется поставить их целую сотню. Как подстароста пана Конецпольского, я никому не передам Хмельницкого, пока не получу приказа от пана коронного гетмана!
Кричевский, казалось, успокоился после такого ясного ответа. Он поднял кубок, чокнулся сначала с Лащом, а потом с хозяином. Чаплинский понял, что разговор с Кричевским не окончен, после этого он примет еще более острый характер. Хотя бы скорее возвращался от коронного гетмана гонец Лаща.
— Заперли? — спросил полковник Лащ.
— Заперли. А охранять ли его, не знаю.
— Немедленно убирайтесь со двора! — приказал Чаплинский, повернувшись на стуле с высокой спинкой и выглядывая из-за нее. — Вы мне больше не нужны, мои слуги постерегут. — И, обращаясь к Лащу, сказал: — Сегодня я собираюсь объявить о своей помолвке с файной пленницей.
— Об этом уже слышали мои воины. Нам повезло, — значит, погуляем и мы! Прикажу своему цыгану сыграть под ее окном свадебную серенаду!
— Что ты, с ума сошел! Чтобы и ноги твоего цыгана не было возле моего двора! Пусть она в одиночестве подумает о своем будущем замужестве с подстаростой. Будет тут цыган твой надоедать ей…
— Пан чигиринский полковник! — закричал, вбежав в столовую, дворовый гайдук так, что испугал сидевших там.
Чаплинский не успел и слова вымолвить, вскакивая со стула, а Кричевский уже вошел в столовую. Он знал, что вместе с подстаростой сидит за обеденным столом и Самойло Лащ. Но полковника удивило то, что они уже успели выпить. Значит, Лащ доставил Хмельницкого в Чигирин, заранее договорившись с Чаплинским? Теперь они распивают магарыч на радостях…
О том, что Хмельницкого посадили в холодную староства, Кричевскому сообщил Карпо Полторалиха.
— Привезли Богдана на рассвете и бросили в холодную, — доложил ему Карпо.
— Сам видел или другие передали? — переспросил Кричевский.
— Мои хлопцы следили за ними. У нас есть жолнер Лукаш Матулинский, он видел.
Как видно, спешили расправиться с Хмельницким. То, что его передали в руки подстаросты Чаплинского, злейшего врага Богдана, встревожило Кричевского. А сейчас он видит за столом у Чаплинского и Самойла Лаща.
На южной границе Речи Посполитой начинается угрожающая прелюдия к трагическому акту. Только ли эти двое «друзей Короны», или есть и повыше их, которые ускорят этот акт? Кричевскому не с кем сейчас посоветоваться, да и нет у него времени, чтобы отправить доверенного человека с жалобой к коронному гетману.
И он, как отчаянный пловец, оглядываясь на берег, бросился наперерез волнам!..
— Мое почтение полковнику пану Лащу! — вежливо поздоровался с Лащом. — Не в поход ли на татар собираетесь снова? Кажется, пан Самойло возвращался вместе с паном старостой? — поинтересовался он.
Подстароста Чаплинский знал, что полковник Кричевский был возмущен его нападением на субботовский хутор и ограблением его. Чаплинский думал, что Кричевский даже не поздоровается с ним. Но тот, словно между ними ничего и не произошло, промолвил:
— О, день добрый, пан подстароста! Не Новый год ли заранее встречаете со своими друзьями?
Хозяин не только удивился, но и смутился. В его душе радость вступила в спор с сомнениями и страхом.
— Мы с полковником Лащом дружим давно, еще с тех пор, как он был королевским стражником. Вот и заехал ко мне… — старался отвечать как можно спокойнее Чаплинский.
— Вижу, вижу… Да не с задержанным ли Хмельницким заехал к вам пан Лащ? Вы ведь старые друзья с субботовским полковником?..
Эти слова были как гром среди ясного дня. От неожиданности Лащ переглянулся с подстаростой. Но Кричевский сделал вид, что не заметил этого. В ответ на приглашение подстаросты подошел к столу и сел. Кивком головы поблагодарил за предложенный ему кубок вина, левой рукой пододвинул его к себе. Все еще ждал ответа, пристально глядя на обоих.
— Этот предатель, уважаемый пан полковник, сейчас является заключенным староства, — вместо Лаща ответил Чаплинский.
— Заключенным староства или полка? Ведь Хмельницкого, согласно инкриминированному ему обвинению, должен судить полковой суд. Поэтому я и прибыл сюда, узнав об усердии пана подстаросты. Слишком перестарались вы, пан подстароста. Придется, пан Чаплинский, снять у холодной ваших гайдуков и поставить наших полковых жолнеров…
— Пока что холодная охраняется моими гайдуками, уважаемый пан полковник» Вижу, что мне придется поставить их целую сотню. Как подстароста пана Конецпольского, я никому не передам Хмельницкого, пока не получу приказа от пана коронного гетмана!
Кричевский, казалось, успокоился после такого ясного ответа. Он поднял кубок, чокнулся сначала с Лащом, а потом с хозяином. Чаплинский понял, что разговор с Кричевским не окончен, после этого он примет еще более острый характер. Хотя бы скорее возвращался от коронного гетмана гонец Лаща.
22
Во дворе Чаплинского и в соседнем дворе староства жизнь шла своим чередом. Однако происшедшее наложило на все свой отпечаток. Люди замерли в ожидании чего-то страшного. Казалось, в каждую щель подсматривает невидимое око… А внешне — всюду спокойно.
Гелене разрешили выйти во двор, подышать свежим, морозным воздухом и прислушаться в тиши к биению своего девичьего сердца. Она, словно привидение, прошлась по двору подстароства, затем направилась на подворье староства. В ее голове вихрем проносились мысли. Со слов Чаплинского она знала, что в Чигирине всем известно, какая ждет ее судьба. Чигиринцы ждут пышной свадьбы подстаросты с приемной дочерью Хмельницкого.
А что, если попытаться сбежать?..
Но далеко ли убежишь, куда приклонишь свою бедную головушку? Хутор в Субботове сожжен, нет и его хозяев. Каждый из жителей Субботова знает о ее судьбе, как и о том, что она по доброй воле пошла к подстаросте. Почему заупрямилась, не пошла вместе с детьми Хмельницкого? Дура, дура!.. Но ведь теперь ей не придется встречаться со старухой Мелашкой, которая всегда упрекала да поучала ее. А все из-за ее глупого бахвальства своим шляхетским происхождением. А на что оно ей сейчас?
— Но все-таки я не люблю эту старую хлопку! — вслух убеждала себя Гелена. И остановилась, услышав, что кто-то зовет ее из дома староства.
— Геленка! Геленка, не брежу ли я!..
Голос Хмельницкого, — словно во сне! Ведь только во сне могла она теперь слышать его. Это был единственный человек на свете, который своим умом и ласковым отцовским словом скрашивал ее сиротство.
— Матка боска, кого я слышу! Пан Богдан уже здесь, в старостве? А говорили, что вас арестовали, заковали в цепи…
— Не арестован, а взят в плен, как турок… Меня тут заперли как заключенного… Постарайся, Геленка, разыскать Карпа, — умоляющим тоном просил Богдан, стараясь говорить как можно тише, чтобы не услышали часовые у дверей холодной.
И в голове Гелены как молния промелькнула мысль об утреннем разговоре с подстаростой. Перед свадьбой он должен выполнить ее последнее желание. Так вот оно, ее последнее сиротское желание! Последнее!..
Точно горная серна побежала она. Огляделась вокруг. На крыльце у входных дверей староства охраны не было. Подстароста не работает в воскресенье, поэтому там нет и охраны. Очевидно, служащие староства сейчас пьют варенуху дома, как и Чаплинский. Вошла в коридор и еще издали увидела дверь с огромным железным засовом. Но точно из-под земли перед ней выросли охранники-гайдуки.
— Я должна немедленно привести пана Хмельницкого в дом подстаросты! Там и полковник Кричевский!.. — властно приказала Гелена. Даже голос не дрогнул у нее. — Панове жолнеры должны подождать тут!
«А вдруг у меня не хватит сил открыть тяжелый засов?..» — подумала она в этот момент. За дверью мертвая тишина. Хмельницкий мог до сих пор ждать ее у окна. Очевидно, думает, что она приведет Карпа.
Засов громко брякнул, открылась дверь. В холодной стоял бледный, как после болезни, но все такой же, с добрыми глазами, ее отчим Зиновий-Богдан Хмельницкий!
— Прошу, батюшка, пойти вместе со мной к пану подстаросте! Там и полковник Кричевский… — И, понизив голос до шепота, сказала: — Пускай этот поступок будет моим свадебным подарком пану! Я беру все на себя. Пан подстароста сегодня объявляет о нашей помолвке, а после рождественских праздников и свадьбу сыграем… — Последние слова она пробормотала так быстро, что Богдан не сразу понял.
— Живее, прошу! Нас ждут панове полковники!.. — И она быстро сбежала по ступенькам.
Покуда Хмельницкий выбежал следом за Геленой, она уже была во дворе Чаплинского. Еще раз оглянулась, чтобы убедиться, все ли в порядке. Из-за тына навстречу им выбежал с немецким самопалом в руке обрадованный Карпо.
— Дорогой мой Богдан! — воскликнул Карпо.
Времени у них было мало, пожали только друг другу руки и скрылись в кустах бывшего подворья корчмы.
У часовых даже дыхание сперло от волнения: убегал их заключенный! Можно ли отбить его саблями, когда у Карпа немецкий или французский самопал! Их обманули! За то, что убежал Хмельницкий, их посадят на кол. У них остается лишь одна дорога на этом белом свете…
— Пускай сами садятся на кол, проклятые! Догоню Карпа Полторалиха, он таких, как мы, принимает. Пошли к нашим людям! — крикнул самый решительный из охранников и в тот же миг соскочил с крыльца, бросился в кустарник. За ним побежали и другие гайдуки.
Гелене разрешили выйти во двор, подышать свежим, морозным воздухом и прислушаться в тиши к биению своего девичьего сердца. Она, словно привидение, прошлась по двору подстароства, затем направилась на подворье староства. В ее голове вихрем проносились мысли. Со слов Чаплинского она знала, что в Чигирине всем известно, какая ждет ее судьба. Чигиринцы ждут пышной свадьбы подстаросты с приемной дочерью Хмельницкого.
А что, если попытаться сбежать?..
Но далеко ли убежишь, куда приклонишь свою бедную головушку? Хутор в Субботове сожжен, нет и его хозяев. Каждый из жителей Субботова знает о ее судьбе, как и о том, что она по доброй воле пошла к подстаросте. Почему заупрямилась, не пошла вместе с детьми Хмельницкого? Дура, дура!.. Но ведь теперь ей не придется встречаться со старухой Мелашкой, которая всегда упрекала да поучала ее. А все из-за ее глупого бахвальства своим шляхетским происхождением. А на что оно ей сейчас?
— Но все-таки я не люблю эту старую хлопку! — вслух убеждала себя Гелена. И остановилась, услышав, что кто-то зовет ее из дома староства.
— Геленка! Геленка, не брежу ли я!..
Голос Хмельницкого, — словно во сне! Ведь только во сне могла она теперь слышать его. Это был единственный человек на свете, который своим умом и ласковым отцовским словом скрашивал ее сиротство.
— Матка боска, кого я слышу! Пан Богдан уже здесь, в старостве? А говорили, что вас арестовали, заковали в цепи…
— Не арестован, а взят в плен, как турок… Меня тут заперли как заключенного… Постарайся, Геленка, разыскать Карпа, — умоляющим тоном просил Богдан, стараясь говорить как можно тише, чтобы не услышали часовые у дверей холодной.
И в голове Гелены как молния промелькнула мысль об утреннем разговоре с подстаростой. Перед свадьбой он должен выполнить ее последнее желание. Так вот оно, ее последнее сиротское желание! Последнее!..
Точно горная серна побежала она. Огляделась вокруг. На крыльце у входных дверей староства охраны не было. Подстароста не работает в воскресенье, поэтому там нет и охраны. Очевидно, служащие староства сейчас пьют варенуху дома, как и Чаплинский. Вошла в коридор и еще издали увидела дверь с огромным железным засовом. Но точно из-под земли перед ней выросли охранники-гайдуки.
— Я должна немедленно привести пана Хмельницкого в дом подстаросты! Там и полковник Кричевский!.. — властно приказала Гелена. Даже голос не дрогнул у нее. — Панове жолнеры должны подождать тут!
«А вдруг у меня не хватит сил открыть тяжелый засов?..» — подумала она в этот момент. За дверью мертвая тишина. Хмельницкий мог до сих пор ждать ее у окна. Очевидно, думает, что она приведет Карпа.
Засов громко брякнул, открылась дверь. В холодной стоял бледный, как после болезни, но все такой же, с добрыми глазами, ее отчим Зиновий-Богдан Хмельницкий!
— Прошу, батюшка, пойти вместе со мной к пану подстаросте! Там и полковник Кричевский… — И, понизив голос до шепота, сказала: — Пускай этот поступок будет моим свадебным подарком пану! Я беру все на себя. Пан подстароста сегодня объявляет о нашей помолвке, а после рождественских праздников и свадьбу сыграем… — Последние слова она пробормотала так быстро, что Богдан не сразу понял.
— Живее, прошу! Нас ждут панове полковники!.. — И она быстро сбежала по ступенькам.
Покуда Хмельницкий выбежал следом за Геленой, она уже была во дворе Чаплинского. Еще раз оглянулась, чтобы убедиться, все ли в порядке. Из-за тына навстречу им выбежал с немецким самопалом в руке обрадованный Карпо.
— Дорогой мой Богдан! — воскликнул Карпо.
Времени у них было мало, пожали только друг другу руки и скрылись в кустах бывшего подворья корчмы.
У часовых даже дыхание сперло от волнения: убегал их заключенный! Можно ли отбить его саблями, когда у Карпа немецкий или французский самопал! Их обманули! За то, что убежал Хмельницкий, их посадят на кол. У них остается лишь одна дорога на этом белом свете…
— Пускай сами садятся на кол, проклятые! Догоню Карпа Полторалиха, он таких, как мы, принимает. Пошли к нашим людям! — крикнул самый решительный из охранников и в тот же миг соскочил с крыльца, бросился в кустарник. За ним побежали и другие гайдуки.
23
Несмотря на снежную метель, полковник Скшетуский спешил в Броды. Приближались рождественские праздники, и он мчался, не останавливаясь в хуторах, лежавших на пути к Бродам. Продрогнувшие, изморенные гусары не окружали своего командира, а растянулись цепочкой, следуя за ним. Не доезжая нескольких миль до замка в Бродах, они соскочили с коней и вели их в поводу, едва волоча затекшие ноги.
Сторожевые посты у ворот замка и на его башнях, возвышавшихся в четырех углах старой крепости, зорко оберегали покой коронного гетмана так же, как и при покойном Станиславе Конецпольском.
Коронный гетман Николай Потоцкий прискакал из Белой Церкви, словно вырвался из турецкого плена. По поведению гусар и переглядывающихся друг с другом гонцов он догадывался, что все уже знают о его позорном бегстве от Богуна.
В замке готовились к встрече праздника рождества Христова. Николай Потоцкий в этот вечер надел новый кунтуш, привезенный слугами из Кракова. Он был без сабли и пистолей, как бы подчеркивая этим, что ему не страшны восставшие недалеко от Бара посполитые.
Праздники! Только сильные морозы помешали коронному гетману продолжить начатое им усмирение непокорных украинцев на Приднепровье. Теперь он хорошо понимал, что восстание посполитых, ведомых Богуном и Кривоносом, — это звенья одной и той же приднепровской цепи взбунтовавшейся черни. И он нисколько не сожалел о том, что отдал приказ арестовать Хмельницкого, заковать его в кандалы.
Потоцкий надеялся, что к нему на праздник приедет сын Александр, находившийся сейчас на Украине, или специальный его нарочный с подробным докладом о положении там дел. На Украине все чаще раздаются голоса не только о Кривоносо, но и о Хмельницком. А тут еще отряды Богуна я какого-то Полторалиха рыскают в чигиринских лесах…
Возрастающее недовольство на Украине наводит коронного гетмана на тяжелые мысли.
Когда Николаю Потоцкому доложили о прибытии полковника Скшетуского, он даже растерялся. Почему прибыл сам полковник, а не его нарочный? Но появление раскрасневшегося от мороза, обеспокоенного, но и по-военному энергичного полковника Скшетуского ободрило коронного гетмана. В присутствии полковника он почувствовал себя воином, а не только хозяином этого дома.
— Матка боска, с радостными или горестными вестями пан полковник приехал ко мне? — прервал Потоцкий приветствовавшего его Скшетуского.
Любезно взял Скшетуского под руку и повел через приемную комнату в празднично убранный зал с накрытыми столами. Резкий звон шпор на сапогах Скшетуского бодрил старого воина. Как жаль, что не Скшетуский, а Лащ сопровождал его под Белой. Церковью!
— Очевидно, пан Тобиаш приехал ко мне с добрыми вестями? — переспросил хозяин, движением руки приглашая гостя сесть на диван.
— Вести, как всегда, уважаемый пан гетман, хорошие, когда речь идет о добрых делах.
— Пан Скшетуский, кажется, выполнял благородное поручение, которое должно было принести мир нашей отчизне?..
— Ваша милость говорит о благородном поручении… А речь идет о судьбе человека.
— Пан имеет в виду…
— Полковника Хмельницкого, ваша милость…
— Надеюсь, что пану полковнику удалось арестовать его.
— Его арестовал мой сын, поручик Скшетуский, и передал казакам пана Лаща… Пан экс-королевский стражник был рад этому. Словно татарина, связали веревками пана полковника королевских войск, наказного атамана казачьих войск во Франции и так бросили в холодную.
— Ничего не понимаю! Пан полковник завидует сыну, или Лащу, или… сочувствует этому врагу шляхты?
Скшетуский лишь махнул рукой и, поднявшись с дивана, совсем неучтиво отошел от коронного гетмана. Звон шпор Скшетуского не ласкал уже его слух, как прежде. Потоцкий даже вздрогнул. Что это, неуважение к нему или, возможно, стряслось что-то непоправимое?
— Пан полковник нервничает, забывая о том, что он является моим гостем. А сейчас уже Белька ноц[23] наступила, уважаемый пан полковник.
— Да, конечно, наступила, пусть мне простит уважаемый пан коронный гетман. Сыну Скшетуского, погибшего от руки Наливайко, есть из-за чего нервничать! Почему так позорно погиб мой отец, уважаемый пан Николай? Потому, что неразумно вея себя с простыми людьми, не так, как подобает благородному человеку, уважаемый пан коронный гетман!.. Было время, когда польские паны позволяли себе шляхетские вольности. Посмотрите, какое пламя народных восстаний охватило Европу! Чего добивался граф Конде от Хмельницкого, нам неизвестно. Однако мы уверены, что Хмельницкий не замышлял ничего худого против приднепровского народа… Пора бы и нам более осмотрительно вести себя с людьми. Почему мы так не по-человечески относимся к украинцам?
У Потоцкого все шире и шире открывались глаза, он не понимал полковника, беседовавшего с ним, как шляхтич со шляхтичем. Но ведь Хмельницкий не шляхтич, и устранение его является победой шляхты над врагом. Неужели шляхтич, потомок знатного рода поляков, не понимает этого? Неужели он не понимает, что Хмельницкий становится грозной силой, и это ясно не только знатной шляхте, силой которой, к большому сожалению, хочет воспользоваться и король в борьбе за самовластье! А это страшно. Хмельницкий может стать опасным оружием Владислава в его стремлении ограничить права шляхтичей!
— Ведь Хмельницкий не шляхтич, пан Скшетуский, а хлоп, обученный в иезуитской коллегии по милости великого гетмана Жолкевского! Разве пан Тобиаш не знает о том, что ученого хлопа надо бояться больше, чем бешеного пса! Хмельницкий сейчас в наших руках, благодарение Езусу, — поднял вверх руку коронный гетман, словно хотел дотянуться к наивысшему для него судье.
Сторожевые посты у ворот замка и на его башнях, возвышавшихся в четырех углах старой крепости, зорко оберегали покой коронного гетмана так же, как и при покойном Станиславе Конецпольском.
Коронный гетман Николай Потоцкий прискакал из Белой Церкви, словно вырвался из турецкого плена. По поведению гусар и переглядывающихся друг с другом гонцов он догадывался, что все уже знают о его позорном бегстве от Богуна.
В замке готовились к встрече праздника рождества Христова. Николай Потоцкий в этот вечер надел новый кунтуш, привезенный слугами из Кракова. Он был без сабли и пистолей, как бы подчеркивая этим, что ему не страшны восставшие недалеко от Бара посполитые.
Праздники! Только сильные морозы помешали коронному гетману продолжить начатое им усмирение непокорных украинцев на Приднепровье. Теперь он хорошо понимал, что восстание посполитых, ведомых Богуном и Кривоносом, — это звенья одной и той же приднепровской цепи взбунтовавшейся черни. И он нисколько не сожалел о том, что отдал приказ арестовать Хмельницкого, заковать его в кандалы.
Потоцкий надеялся, что к нему на праздник приедет сын Александр, находившийся сейчас на Украине, или специальный его нарочный с подробным докладом о положении там дел. На Украине все чаще раздаются голоса не только о Кривоносо, но и о Хмельницком. А тут еще отряды Богуна я какого-то Полторалиха рыскают в чигиринских лесах…
Возрастающее недовольство на Украине наводит коронного гетмана на тяжелые мысли.
Когда Николаю Потоцкому доложили о прибытии полковника Скшетуского, он даже растерялся. Почему прибыл сам полковник, а не его нарочный? Но появление раскрасневшегося от мороза, обеспокоенного, но и по-военному энергичного полковника Скшетуского ободрило коронного гетмана. В присутствии полковника он почувствовал себя воином, а не только хозяином этого дома.
— Матка боска, с радостными или горестными вестями пан полковник приехал ко мне? — прервал Потоцкий приветствовавшего его Скшетуского.
Любезно взял Скшетуского под руку и повел через приемную комнату в празднично убранный зал с накрытыми столами. Резкий звон шпор на сапогах Скшетуского бодрил старого воина. Как жаль, что не Скшетуский, а Лащ сопровождал его под Белой. Церковью!
— Очевидно, пан Тобиаш приехал ко мне с добрыми вестями? — переспросил хозяин, движением руки приглашая гостя сесть на диван.
— Вести, как всегда, уважаемый пан гетман, хорошие, когда речь идет о добрых делах.
— Пан Скшетуский, кажется, выполнял благородное поручение, которое должно было принести мир нашей отчизне?..
— Ваша милость говорит о благородном поручении… А речь идет о судьбе человека.
— Пан имеет в виду…
— Полковника Хмельницкого, ваша милость…
— Надеюсь, что пану полковнику удалось арестовать его.
— Его арестовал мой сын, поручик Скшетуский, и передал казакам пана Лаща… Пан экс-королевский стражник был рад этому. Словно татарина, связали веревками пана полковника королевских войск, наказного атамана казачьих войск во Франции и так бросили в холодную.
— Ничего не понимаю! Пан полковник завидует сыну, или Лащу, или… сочувствует этому врагу шляхты?
Скшетуский лишь махнул рукой и, поднявшись с дивана, совсем неучтиво отошел от коронного гетмана. Звон шпор Скшетуского не ласкал уже его слух, как прежде. Потоцкий даже вздрогнул. Что это, неуважение к нему или, возможно, стряслось что-то непоправимое?
— Пан полковник нервничает, забывая о том, что он является моим гостем. А сейчас уже Белька ноц[23] наступила, уважаемый пан полковник.
— Да, конечно, наступила, пусть мне простит уважаемый пан коронный гетман. Сыну Скшетуского, погибшего от руки Наливайко, есть из-за чего нервничать! Почему так позорно погиб мой отец, уважаемый пан Николай? Потому, что неразумно вея себя с простыми людьми, не так, как подобает благородному человеку, уважаемый пан коронный гетман!.. Было время, когда польские паны позволяли себе шляхетские вольности. Посмотрите, какое пламя народных восстаний охватило Европу! Чего добивался граф Конде от Хмельницкого, нам неизвестно. Однако мы уверены, что Хмельницкий не замышлял ничего худого против приднепровского народа… Пора бы и нам более осмотрительно вести себя с людьми. Почему мы так не по-человечески относимся к украинцам?
У Потоцкого все шире и шире открывались глаза, он не понимал полковника, беседовавшего с ним, как шляхтич со шляхтичем. Но ведь Хмельницкий не шляхтич, и устранение его является победой шляхты над врагом. Неужели шляхтич, потомок знатного рода поляков, не понимает этого? Неужели он не понимает, что Хмельницкий становится грозной силой, и это ясно не только знатной шляхте, силой которой, к большому сожалению, хочет воспользоваться и король в борьбе за самовластье! А это страшно. Хмельницкий может стать опасным оружием Владислава в его стремлении ограничить права шляхтичей!
— Ведь Хмельницкий не шляхтич, пан Скшетуский, а хлоп, обученный в иезуитской коллегии по милости великого гетмана Жолкевского! Разве пан Тобиаш не знает о том, что ученого хлопа надо бояться больше, чем бешеного пса! Хмельницкий сейчас в наших руках, благодарение Езусу, — поднял вверх руку коронный гетман, словно хотел дотянуться к наивысшему для него судье.
24
В пылу спора, раздумий и тревожных настроений коронный гетман не заметил, как в зал вошел по-дорожному одетый взволнованный воин.
— Что еще случилось? Снова гонец и снова экстренный? — встревоженно спросил Потоцкий.
— Хмельницкий сбежал из-под ареста! — тихо произнес гонец, словно прося у хозяина прощения за то, что испортил ему праздничное настроение.
— Будьте прокляты, сволочи!.. Посадить на кол! — исступленно закричал коронный гетман.
— Но, уважаемый пан коронный гетман, некого сажать на кол. Хмельницкого освободили сами гайдуки, которые охраняли его в холодной! — продолжал гонец, предполагая, что гетман не понял его сообщения.
Потоцкий растерянным взглядом окинул гонца, потом Скшетуского, прижал руки к груди и даже посинел от ярости и испуга.
— Как это произошло, докладывай, хлоп! — наконец промолвил гетман. — Где в это время находился мой сын, пан Александр? Где были его войска? Почему и каким образом удалось этому гунцвоту вырваться из холодной? Ведь мне докладывали, что отковали новые запоры, сам подстароста позаботился об этом…
— Вот я и докладываю вашей милости коронному гетману, что запоры-то сделали новые, а людей для охраны Хмельницкого поставили тех же. Сам подстароста назначил четырех самых исправных гайдуков. Все они чигиринцы, ну и убежали вместе с заключенным. Все они ушли к Карпу Полторалиха… Передавали люди, что Хмельницкий был на могиле своей жены, — говорят, плакал. Будто бы, давая клятву казакам, сказал, что смерть жены на все открыла ему глаза. «Не Данило Чаплинский, — сказал он, — а целая шайка великопольской шляхты делает украинских детей сиротами. Мы им этого, оказал, не простим никогда…» А тут еще одна новость, ваша милость пан коронный гетман.
— Какая? Говори! Вижу, хороший подарок решили преподнести мне, коронному гетману, верноподданные Короны в канун рождества!
— Из Австрии возвращаются наши жолнеры и казаки. В Европе подписали мир…
— Ну и что же тут за новость, черт возьми!
— Да еще какая! Вместе с этим войском возвратился из-под Дюнкерка какой-то сын Кривоноса с целым полком казаков, вооруженных французскими самопалами. Полковник Мартын Пушкаренко с таким же оружием вернулся оттуда в Лубны. Иван Золотаренко тоже уезжал из Чернигова на войну во Францию, а когда вернулся оттуда, был незаслуженно обижен паном Адамом Киселем. Вот он и окопался с целым полком казаков в Нежине, объявив себя полковником Нежинского казацкого полка…
Коронный гетман махнул рукой. Хватит, хватит! Подошел к столу, налил кубок вина и залпом выпил. Затем повернулся лицом к Скшетускому, упершись обеими руками в стол, и почти шепотом сказал:
— Что вы теперь скажете, пан полковник? Как видите, пламя народных восстаний разгорается не только в Европе!
— Пока что могу повторить то же самое, ваша милость пан гетман. Мне было известно о возвращении из Европы войск наказного Хмельницкого. Этого и следовало ожидать после такого оскорбления и унижения их атамана. Но в полках реестрового казачества насчитывается и без них свыше шести тысяч человек!
— Не все же вернулись, уважаемые панове, — промолвил снова гонец. — Какой-то полковник Иван Серко остался под командованием французского гетмана…
— Где сейчас Хмельницкий? — прервал его Потоцкий, с трудом сдерживая гнев.
— Где он сейчас, не знаю, уважаемые панове. Пушкаренко привел из Европы и его сотню чигиринских казаков из полка пана Кричевского.
— Казаки этой сотни тоже ушли с предателем?
— Говорят, что да. А куда ей деваться, если их атаман оказался в таком положении? Теперь около трехсот казаков объединились вокруг него, оплакивающего свою жену.
— Где полки королевского стражника?
Гонец и не собирался отвечать на вопрос, в тоне которого чувствовалось смятение, а не гетманская властность. Он обо всем доложил. Скшетуский махнул рукой. Гонец, поклонившись гетману, вышел из комнаты.
— Должен признаться, Тобиаш, мне тяжело сознавать, что ты более мудро оценил нынешнее положение Речи Посполитой, — тихо произнес Потоцкий. — Поэтому тебе придется немедленно выехать на Украину и гасить там пожар, который мы, шляхтичи, неразумно раздули. Ведь взбунтовался какой хлоп! Под его началом около трех сотен вооруженных головорезов! Нам надо обезоружить Хмельницкого. Возможно, придется восстановить его в том же звании и назначить на полк, хотя бы и в Белой Церкви.
Скшетуский понимал состояние коронного гетмана, озабоченного положением в Чигирине. У Хмельницкого около трехсот казаков, но чтобы усмирить их, мало одного полка Барабаша!
— Не поздновато ли беремся за ум, ваша милость? Боюсь, слишком резким поворотом своей политики в отношении казачества мы лишь выкажем свой испуг, хотя я и согласен с тем, что мы должны изменить политику. Ибо похоже на то, что и без нашего вмешательства политика в отношении наших восточных границ претерпит обновление, подобно тому как это происходит с деревьями, которые сбрасывают с себя пожелтевшие листья, чтобы снова зазеленеть… Но нам при этом следует проявить гибкость и ум… Разумеется, я должен быть там, как уполномоченный пана коронного гетмана. Мне надо успеть уговорить, успокоить Хмельницкого, — может, и удержать от необдуманных действий. Он не шляхтич, но думаю, этой беды можно было бы уже давно избежать. Надо только не подчеркивать его происхождения во время наших переговоров с ним. Если и зайдет об этом речь, признать его шляхетское происхождение. Надо спешить, чтобы он в таком настроении не успел уйти на Сечь. Потому что если Хмельницкий отправится туда, то нам, уважаемый пан Николай, трудно будет его вернуть обратно. Это неразумно. Путь к Сечи нам навсегда преградила Кодацкая крепость. Казаки обходят ее в обоих направлениях, а нам… Теперь-то уже и в одном направлении не пройти. И последнее: советую вам, пан гетман, держать при себе своего сына. Тут он вам определенно пригодится…
Скшетуский звякнул шпорами, разбудив задремавшего маршалка дома, который собирался торжественно сообщить о приезде первых гостей, приглашенных на праздник.
— Что еще случилось? Снова гонец и снова экстренный? — встревоженно спросил Потоцкий.
— Хмельницкий сбежал из-под ареста! — тихо произнес гонец, словно прося у хозяина прощения за то, что испортил ему праздничное настроение.
— Будьте прокляты, сволочи!.. Посадить на кол! — исступленно закричал коронный гетман.
— Но, уважаемый пан коронный гетман, некого сажать на кол. Хмельницкого освободили сами гайдуки, которые охраняли его в холодной! — продолжал гонец, предполагая, что гетман не понял его сообщения.
Потоцкий растерянным взглядом окинул гонца, потом Скшетуского, прижал руки к груди и даже посинел от ярости и испуга.
— Как это произошло, докладывай, хлоп! — наконец промолвил гетман. — Где в это время находился мой сын, пан Александр? Где были его войска? Почему и каким образом удалось этому гунцвоту вырваться из холодной? Ведь мне докладывали, что отковали новые запоры, сам подстароста позаботился об этом…
— Вот я и докладываю вашей милости коронному гетману, что запоры-то сделали новые, а людей для охраны Хмельницкого поставили тех же. Сам подстароста назначил четырех самых исправных гайдуков. Все они чигиринцы, ну и убежали вместе с заключенным. Все они ушли к Карпу Полторалиха… Передавали люди, что Хмельницкий был на могиле своей жены, — говорят, плакал. Будто бы, давая клятву казакам, сказал, что смерть жены на все открыла ему глаза. «Не Данило Чаплинский, — сказал он, — а целая шайка великопольской шляхты делает украинских детей сиротами. Мы им этого, оказал, не простим никогда…» А тут еще одна новость, ваша милость пан коронный гетман.
— Какая? Говори! Вижу, хороший подарок решили преподнести мне, коронному гетману, верноподданные Короны в канун рождества!
— Из Австрии возвращаются наши жолнеры и казаки. В Европе подписали мир…
— Ну и что же тут за новость, черт возьми!
— Да еще какая! Вместе с этим войском возвратился из-под Дюнкерка какой-то сын Кривоноса с целым полком казаков, вооруженных французскими самопалами. Полковник Мартын Пушкаренко с таким же оружием вернулся оттуда в Лубны. Иван Золотаренко тоже уезжал из Чернигова на войну во Францию, а когда вернулся оттуда, был незаслуженно обижен паном Адамом Киселем. Вот он и окопался с целым полком казаков в Нежине, объявив себя полковником Нежинского казацкого полка…
Коронный гетман махнул рукой. Хватит, хватит! Подошел к столу, налил кубок вина и залпом выпил. Затем повернулся лицом к Скшетускому, упершись обеими руками в стол, и почти шепотом сказал:
— Что вы теперь скажете, пан полковник? Как видите, пламя народных восстаний разгорается не только в Европе!
— Пока что могу повторить то же самое, ваша милость пан гетман. Мне было известно о возвращении из Европы войск наказного Хмельницкого. Этого и следовало ожидать после такого оскорбления и унижения их атамана. Но в полках реестрового казачества насчитывается и без них свыше шести тысяч человек!
— Не все же вернулись, уважаемые панове, — промолвил снова гонец. — Какой-то полковник Иван Серко остался под командованием французского гетмана…
— Где сейчас Хмельницкий? — прервал его Потоцкий, с трудом сдерживая гнев.
— Где он сейчас, не знаю, уважаемые панове. Пушкаренко привел из Европы и его сотню чигиринских казаков из полка пана Кричевского.
— Казаки этой сотни тоже ушли с предателем?
— Говорят, что да. А куда ей деваться, если их атаман оказался в таком положении? Теперь около трехсот казаков объединились вокруг него, оплакивающего свою жену.
— Где полки королевского стражника?
Гонец и не собирался отвечать на вопрос, в тоне которого чувствовалось смятение, а не гетманская властность. Он обо всем доложил. Скшетуский махнул рукой. Гонец, поклонившись гетману, вышел из комнаты.
— Должен признаться, Тобиаш, мне тяжело сознавать, что ты более мудро оценил нынешнее положение Речи Посполитой, — тихо произнес Потоцкий. — Поэтому тебе придется немедленно выехать на Украину и гасить там пожар, который мы, шляхтичи, неразумно раздули. Ведь взбунтовался какой хлоп! Под его началом около трех сотен вооруженных головорезов! Нам надо обезоружить Хмельницкого. Возможно, придется восстановить его в том же звании и назначить на полк, хотя бы и в Белой Церкви.
Скшетуский понимал состояние коронного гетмана, озабоченного положением в Чигирине. У Хмельницкого около трехсот казаков, но чтобы усмирить их, мало одного полка Барабаша!
— Не поздновато ли беремся за ум, ваша милость? Боюсь, слишком резким поворотом своей политики в отношении казачества мы лишь выкажем свой испуг, хотя я и согласен с тем, что мы должны изменить политику. Ибо похоже на то, что и без нашего вмешательства политика в отношении наших восточных границ претерпит обновление, подобно тому как это происходит с деревьями, которые сбрасывают с себя пожелтевшие листья, чтобы снова зазеленеть… Но нам при этом следует проявить гибкость и ум… Разумеется, я должен быть там, как уполномоченный пана коронного гетмана. Мне надо успеть уговорить, успокоить Хмельницкого, — может, и удержать от необдуманных действий. Он не шляхтич, но думаю, этой беды можно было бы уже давно избежать. Надо только не подчеркивать его происхождения во время наших переговоров с ним. Если и зайдет об этом речь, признать его шляхетское происхождение. Надо спешить, чтобы он в таком настроении не успел уйти на Сечь. Потому что если Хмельницкий отправится туда, то нам, уважаемый пан Николай, трудно будет его вернуть обратно. Это неразумно. Путь к Сечи нам навсегда преградила Кодацкая крепость. Казаки обходят ее в обоих направлениях, а нам… Теперь-то уже и в одном направлении не пройти. И последнее: советую вам, пан гетман, держать при себе своего сына. Тут он вам определенно пригодится…
Скшетуский звякнул шпорами, разбудив задремавшего маршалка дома, который собирался торжественно сообщить о приезде первых гостей, приглашенных на праздник.
25
Черной ночью накануне рождественских праздников собрались в чигиринском лесу возле Субботова казаки, ожидая приезда Богдана. Именно черной была эта молчаливая и морозная рождественская ночь в лесу. Казаки передавали друг другу весть, что реестровые казаки, возглавляемые Барабашем, выступили из Черкасс, направляясь через леса на Смелу. Комиссар реестрового войска Станислав Потоцкий с жолнерами спешит в Чигирин. Возвратился из Киева к войскам и сын Потоцкого Стефан.
Хмельницкий бродил по пожарищу субботовского хутора, словно привидение, когда Карпо сообщил ему горестную весть о продвижении королевских войск вдоль Днепра.
— Успеют ли наши хлопцы поговорить с людьми в полках? — словно очнувшись от задумчивости, спросил Богдан.
— Несколько человек я послал еще позавчера, а Лукаш днем «сбежал» от меня…
— Думаешь, они поверят, что он сбежал от нас?
— Должны поверить…
Карло помчался на Чигиринскую дорогу, выполняя, возможно, последнее желание Богдана.
Именно за этой дорогой и следил Хмельницкий, бродя по пожарищу и прислушиваясь к биению собственного сердца да к топоту конских копыт на дороге. Богдану подали коня. Он вскочил в седло, не расспрашивая, чей это конь, молча выехал на Чигиринскую дорогу. Навстречу показались всадники. Кони их храпели от бешеной скачки.
— Эй, кто на конях? — крикнул он, как было условлено.
— И в седлах! — откликнулся Карпо.
Хмельницкий бродил по пожарищу субботовского хутора, словно привидение, когда Карпо сообщил ему горестную весть о продвижении королевских войск вдоль Днепра.
— Успеют ли наши хлопцы поговорить с людьми в полках? — словно очнувшись от задумчивости, спросил Богдан.
— Несколько человек я послал еще позавчера, а Лукаш днем «сбежал» от меня…
— Думаешь, они поверят, что он сбежал от нас?
— Должны поверить…
Карло помчался на Чигиринскую дорогу, выполняя, возможно, последнее желание Богдана.
Именно за этой дорогой и следил Хмельницкий, бродя по пожарищу и прислушиваясь к биению собственного сердца да к топоту конских копыт на дороге. Богдану подали коня. Он вскочил в седло, не расспрашивая, чей это конь, молча выехал на Чигиринскую дорогу. Навстречу показались всадники. Кони их храпели от бешеной скачки.
— Эй, кто на конях? — крикнул он, как было условлено.
— И в седлах! — откликнулся Карпо.