Страница:
«Успеет ли Вешняк со своей конницей за ночь переправиться через реку и выйти в тыл противника? Хорошо, что мы вовремя обнаружили его. В лоб шляхтичей и драгун с гусарами не возьмешь. Надо с хвоста их, как гуся, общипывать. Лишь только бы успел Вешняк!»
Несколько раз Богдан вскакивал, поглядывал на восток, ожидая рассвета. Слишком долгим казалось ожидание Гаркуши. Когда же горизонт опоясался светло-серым кушаком и погасил звезды, подозвал коновода, вскочил на коня. А когда услышал, что возвратился Гаркуша, взялся за саблю.
Из редкого кустарника показались двое всадников, хотя Богдан поджидал только одного.
— Неутешительные вести у нас, пан гетман… — тихо сказал полковник Лутай. — Крайне необходимо еще раз созвать совет. Этот нехристь все-таки выдал нас. Правда, и рейтара или драгуна какого-то заарканил, первый ясырь, говорит. Едва разрешил допросить пленного, спешит отослать его в подарок Туган-бею. Теперь Шемберг не будет зевать, мы знаем, какой настырный этот полковник. Дозорные сообщают, что он уже вышел со своим войском из окопов, — очевидно, двинется на нас!
— А ты укрыл своих людей в окопах, полковник?
— Как же так не укрыл, гетман! Казаки за ночь настоящие валы насыпали впереди себя. Я велел им по очереди: одним рыть окопы, другим отдыхать. Только надо было бы хоть одну плохонькую пушку поставить у наших окопов. Ляхи боятся пушек!..
— Нет, полковник, обойдемся без пушки. Дорошенко и оттуда нагонит страху на ляхов, потому что пушка в ближнем бою ни к чему. А нам надо разбить врага наголову! Прибережем пушки для другого случая. Война неизбежна, сейчас мы только испытываем свои силы… Дорошенко я велю не ждать нового приказа, а действовать. Своих воинов вводи в бой внезапно. Предупреди об этом сотников, и устремляйтесь вперед навстречу врагу. Вот тебе и весь совет, и мой гетманский приказ. Я тоже буду идти справа.
22
23
24
25
Несколько раз Богдан вскакивал, поглядывал на восток, ожидая рассвета. Слишком долгим казалось ожидание Гаркуши. Когда же горизонт опоясался светло-серым кушаком и погасил звезды, подозвал коновода, вскочил на коня. А когда услышал, что возвратился Гаркуша, взялся за саблю.
Из редкого кустарника показались двое всадников, хотя Богдан поджидал только одного.
— Неутешительные вести у нас, пан гетман… — тихо сказал полковник Лутай. — Крайне необходимо еще раз созвать совет. Этот нехристь все-таки выдал нас. Правда, и рейтара или драгуна какого-то заарканил, первый ясырь, говорит. Едва разрешил допросить пленного, спешит отослать его в подарок Туган-бею. Теперь Шемберг не будет зевать, мы знаем, какой настырный этот полковник. Дозорные сообщают, что он уже вышел со своим войском из окопов, — очевидно, двинется на нас!
— А ты укрыл своих людей в окопах, полковник?
— Как же так не укрыл, гетман! Казаки за ночь настоящие валы насыпали впереди себя. Я велел им по очереди: одним рыть окопы, другим отдыхать. Только надо было бы хоть одну плохонькую пушку поставить у наших окопов. Ляхи боятся пушек!..
— Нет, полковник, обойдемся без пушки. Дорошенко и оттуда нагонит страху на ляхов, потому что пушка в ближнем бою ни к чему. А нам надо разбить врага наголову! Прибережем пушки для другого случая. Война неизбежна, сейчас мы только испытываем свои силы… Дорошенко я велю не ждать нового приказа, а действовать. Своих воинов вводи в бой внезапно. Предупреди об этом сотников, и устремляйтесь вперед навстречу врагу. Вот тебе и весь совет, и мой гетманский приказ. Я тоже буду идти справа.
22
Однако не успел Лутай со своими сотнями казаков напасть на врага. В эту ночь не дремал и молодой Потоцкий. Неожиданная стычка с татарами в междуречье, где их совсем не ожидали, раскрыла ему то, чего не могли узнать самые рьяные разведчики.
Дотошный Шемберг еще вечером направил в сторону крымчаков ротмистра Стефана Чарнецкого с сотней конных драгун. В междуречье и произошла их неожиданная стычка с татарами. Правда, это была только небольшая стычка, а не бой, о котором мечтал Стефан Чарнецкий, где можно было бы размахнуться отдохнувшей за время длительного похода драгунской рукой.
Слишком короткой и феерической была эта ночная схватка. Крымчаки только внезапно нагрянули на фланг драгун и тотчас ускакали в лес. Они не придерживались ни какого-либо направления, ни порядка. Столкнулись с противником, нагнали на него страха и ускакали под покровом ночной темноты и лесной чащи.
В этой молниеносной схватке драгуны зарубили татарина и одного взяли в плен, убив его коня. Но, увлекшись стычкой, Чарнецкий не заметил, что и татары заарканили одного его драгуна. Ротмистр с гордым видом сдавал пленного полковнику Шембергу, своих потерь он не привык считать.
— Пустяковая победа, уважаемый пан полковник, — небрежно докладывал известный в войске рубака.
— У пана ротмистра была возможность сделать ее более громкой, приведя ко мне на аркане не одного, а целый отряд басурман, — многозначительно сказал полковник, лукаво поглядывая на ротмистра.
— Если бы это были воины, пшепрашам бардзо! А они после первой стычки, точно зайцы, рванули в кусты.
Полковник засмеялся:
— А крымчаки убежали в кусты тоже не с пустыми руками. Пан должен посчитать своих драгун. Ведь ротмистру Скшетускому уже известно, что татары заарканили одного драгуна… как же его… драгуна Гживецкого?
Полковник подошел к пленному татарину, которого драгун только что ударом кулака ссадил с неоседланного коня. Он с издевкой стал допрашивать пленного:
— Много ли воинов послал мурза Туган-бей на помощь своему побратиму Хмельницкому?
— Мурза Туган-бей не посылал ни единого воина. Он возглавил таких комграмляров[26], как и сам. Он только ждет нашего сообщения, чтобы выступить, — пробормотал пленный.
— А если ваш комграмляр получит сообщение, большое ли войско он поведет на помощь Хмельницкому?
— Мурза Туган-бей ни с кем не делится, сколько у него батыров. Зачем ему вести сразу всех против небольшого войска врага, слишком мал ясырь для такого мурзы…
Шембергу так и не удалось выяснить того, что ему хотелось, и он велел отрубить пленнику голову. Даже позавидовал такой засекреченности военных планов Туган-бея. Но и то, что он слышал от пленного, говорило о многом. Наконец он выяснил, что Хмельницкий движется не на Балканы через Дунай, а на Украину. Идет при надежной поддержке татар-людоловов, которым он обещал, как плату за помощь, передать всех пленных.
— Немедленно приступить к сооружению фортификационных укреплений, — приказал Шемберг, не посоветовавшись со Стефаном Потоцким.
— Сидение в окопах, уважаемый пан полковник, не лучший способ добиться победы, — повысив голос, возмущенно заявил Стефан Потоцкий.
— Но и воинственный пыл надо уметь сдерживать! О том, что мы должны разгромить войско Хмельницкого, известно каждому жолнеру пана Стефана. Но его легче будет разгромить, если заранее укроешься за хорошими фортификациями! Именно при наличии их враг будет вынужден показать, какими он располагает силами…
Согласились на том, что одновременно будут вести нападение на запорожских казаков Хмельницкого и строить фортификационные сооружения. Молодой Потоцкий поведет свои главные силы, чтобы отразить нападение войск Хмельницкого. А части полковника Шемберга должны обеспечить безопасность флангов и строить фортификации. Особенно сейчас надо следить за правым флангом, откуда, как известно, могут напасть крымчаки.
Над перелесками начал рассеиваться утренний туман. Загремели выстрелы из пушек коронного войска. Артиллерийскую подготовку к бою приказал провести горячий главнокомандующий Стефан Потоцкий, готовясь к своей первой стычке с запорожцами Хмельницкого. Он был уверен, что сечевики не позволили Хмельницкому вывезти с островов их считанные пушки. Драгун Чарнецкого он бросил на правый фланг, откуда ждал нападения крымчаков.
Но драгунам пришлось сражаться не с татарами, а с пешими казаками полковника Григория Лутая. Татарские же чамбулы сосредоточивались в перелесках, взвешивая силы шляхты, чтобы не столкнуться с численно превосходящим врагом.
— Казаки, пан ротмистр, стали «играть в смычка», — предупредил один из драгун, разыскав Чарнецкого.
— Значит, «в смычка»? Одной рукой отбиваются, а второй дергают коней назад! — издевался Чарнецкий.
— Да нет, уважаемый пан ротмистр: правой рукой рубят, а левой отбиваются от наших драгун! Это и называется у казаков «смычком», чтобы отбиваться от противника и в то же время заманивать его к себе. Очевидно, Хмельницкий задумал какую-то неожиданную операцию… Вот поэтому казаки и дурачат нас своим «смычком», стараясь усыпить нашу бдительность…
Дотошный Шемберг еще вечером направил в сторону крымчаков ротмистра Стефана Чарнецкого с сотней конных драгун. В междуречье и произошла их неожиданная стычка с татарами. Правда, это была только небольшая стычка, а не бой, о котором мечтал Стефан Чарнецкий, где можно было бы размахнуться отдохнувшей за время длительного похода драгунской рукой.
Слишком короткой и феерической была эта ночная схватка. Крымчаки только внезапно нагрянули на фланг драгун и тотчас ускакали в лес. Они не придерживались ни какого-либо направления, ни порядка. Столкнулись с противником, нагнали на него страха и ускакали под покровом ночной темноты и лесной чащи.
В этой молниеносной схватке драгуны зарубили татарина и одного взяли в плен, убив его коня. Но, увлекшись стычкой, Чарнецкий не заметил, что и татары заарканили одного его драгуна. Ротмистр с гордым видом сдавал пленного полковнику Шембергу, своих потерь он не привык считать.
— Пустяковая победа, уважаемый пан полковник, — небрежно докладывал известный в войске рубака.
— У пана ротмистра была возможность сделать ее более громкой, приведя ко мне на аркане не одного, а целый отряд басурман, — многозначительно сказал полковник, лукаво поглядывая на ротмистра.
— Если бы это были воины, пшепрашам бардзо! А они после первой стычки, точно зайцы, рванули в кусты.
Полковник засмеялся:
— А крымчаки убежали в кусты тоже не с пустыми руками. Пан должен посчитать своих драгун. Ведь ротмистру Скшетускому уже известно, что татары заарканили одного драгуна… как же его… драгуна Гживецкого?
Полковник подошел к пленному татарину, которого драгун только что ударом кулака ссадил с неоседланного коня. Он с издевкой стал допрашивать пленного:
— Много ли воинов послал мурза Туган-бей на помощь своему побратиму Хмельницкому?
— Мурза Туган-бей не посылал ни единого воина. Он возглавил таких комграмляров[26], как и сам. Он только ждет нашего сообщения, чтобы выступить, — пробормотал пленный.
— А если ваш комграмляр получит сообщение, большое ли войско он поведет на помощь Хмельницкому?
— Мурза Туган-бей ни с кем не делится, сколько у него батыров. Зачем ему вести сразу всех против небольшого войска врага, слишком мал ясырь для такого мурзы…
Шембергу так и не удалось выяснить того, что ему хотелось, и он велел отрубить пленнику голову. Даже позавидовал такой засекреченности военных планов Туган-бея. Но и то, что он слышал от пленного, говорило о многом. Наконец он выяснил, что Хмельницкий движется не на Балканы через Дунай, а на Украину. Идет при надежной поддержке татар-людоловов, которым он обещал, как плату за помощь, передать всех пленных.
— Немедленно приступить к сооружению фортификационных укреплений, — приказал Шемберг, не посоветовавшись со Стефаном Потоцким.
— Сидение в окопах, уважаемый пан полковник, не лучший способ добиться победы, — повысив голос, возмущенно заявил Стефан Потоцкий.
— Но и воинственный пыл надо уметь сдерживать! О том, что мы должны разгромить войско Хмельницкого, известно каждому жолнеру пана Стефана. Но его легче будет разгромить, если заранее укроешься за хорошими фортификациями! Именно при наличии их враг будет вынужден показать, какими он располагает силами…
Согласились на том, что одновременно будут вести нападение на запорожских казаков Хмельницкого и строить фортификационные сооружения. Молодой Потоцкий поведет свои главные силы, чтобы отразить нападение войск Хмельницкого. А части полковника Шемберга должны обеспечить безопасность флангов и строить фортификации. Особенно сейчас надо следить за правым флангом, откуда, как известно, могут напасть крымчаки.
Над перелесками начал рассеиваться утренний туман. Загремели выстрелы из пушек коронного войска. Артиллерийскую подготовку к бою приказал провести горячий главнокомандующий Стефан Потоцкий, готовясь к своей первой стычке с запорожцами Хмельницкого. Он был уверен, что сечевики не позволили Хмельницкому вывезти с островов их считанные пушки. Драгун Чарнецкого он бросил на правый фланг, откуда ждал нападения крымчаков.
Но драгунам пришлось сражаться не с татарами, а с пешими казаками полковника Григория Лутая. Татарские же чамбулы сосредоточивались в перелесках, взвешивая силы шляхты, чтобы не столкнуться с численно превосходящим врагом.
— Казаки, пан ротмистр, стали «играть в смычка», — предупредил один из драгун, разыскав Чарнецкого.
— Значит, «в смычка»? Одной рукой отбиваются, а второй дергают коней назад! — издевался Чарнецкий.
— Да нет, уважаемый пан ротмистр: правой рукой рубят, а левой отбиваются от наших драгун! Это и называется у казаков «смычком», чтобы отбиваться от противника и в то же время заманивать его к себе. Очевидно, Хмельницкий задумал какую-то неожиданную операцию… Вот поэтому казаки и дурачат нас своим «смычком», стараясь усыпить нашу бдительность…
23
Запорожцы под командованием Лутая не пошли в наступление. Подвергшись внезапному нападению драгун Чарнецкого, они защищались в окопах, а когда драгуны подъезжали к кустам, они бросались на них с пиками, сваливая на землю их тяжелых коней. Драгунам Чарнецкого возле кустов приходилось соскакивать с коней и вступать в рукопашный бой. С обеих сторон находились изобретательные воины, прибегавшие к разным хитростям. Драгунские кони то в одном, то в другом месте оказывались в умелых руках сечевиков.
Бой запорожцев с основными силами Потоцкого затянулся далеко за полдень.
— Проклятие! С левого фланга несется конница казаков! — закричал возбужденный боевой сечей ротмистр Чарнецкий.
А между драгунами бешеным галопом носился связной Стефана Потоцкого, искал ротмистра. Увидев Чарнецкого, он крикнул, не соскакивая с коня:
— Слева казацкая конница!.. Впереди скачет сам Хмельницкий! Да разве он скачет? Носится, как дьявол! Пан Потоцкий приказал…
— Знаю о Хмельницком! — прервал его ротмистр. — Немедленно разыщи пана Шемберга и все это доложи ему. Да заодно передай, что Чарнецкий со своими драгунами поворачивает навстречу коннице Хмельницкого!
Боевые драгуны Чарнецкого развернулись и с диким криком, от которого содрогнулся воздух, вихрем понеслись за своим шальным ротмистром навстречу казацкой коннице.
Казацкие кони, преодолевшие вплавь реку и блестевшие на солнце, рысью ринулись вперед. Молодой Потоцкий, предупрежденный о переправе конницы Хмельницкого, даже усмехнулся:
— Узнаю! Именно о такой казачьей аффектации в бою и говорил мне отец! Нех пан Ежи прикажет пушкарям палить со всех пушек, чтобы нагнать страх на казаков Хмельницкого. Панове гусары! Окружить этого заносчивого казака! Пленных не брать, кроме одного предателя Хмельницкого!..
То же велел делать своим драгунам и искусный в кавалерийском бою Чарнецкий. Отдавая приказы, он старался перекричать беспорядочно палящие пушки и сорвал себе голос. Драгуны, слушая ротмистра, были поражены не столько приказами, сколько его голосом. Он у него дрожал и был какой-то чужой и не вдохновлял, а вызывал страх. Действительно, там, где проносился Хмельницкий со своими лихими казаками, трупами падали гусары и кони, словно колосья перед косарями…
Встречные бои королевской конницы с казаками никогда еще не велись по приказам высокомерных гетманов войны. Гусары Скшетуского, а особенно драгуны Чарнецкого в этот момент не нуждались в командирах. Опережая друг друга, драгуны неслись навстречу казакам. В первые минуты боя разгорелась страшная сабельная сеча, и ротмистрам коронных войск трудно было понять, кто побеждает. Да и не было времени присматриваться и размышлять. Не командиры, а сами воины управляли боем, стараясь сражаться так, чтобы избежать смерти и поразить противника. Искрились на солнце сабли, тяжелым стоном разносился гул смертельной схватки Хмельницкого с польской шляхтой.
Слишком долго и старательно готовила эту схватку сама история. А то, что Богдан Хмельницкий первым осознал ее фатальную неизбежность, почувствовал ее начало, накладывало на него и большую ответственность.
О военном замысле Хмельницкого знал только Вешняк. Богдан сам выбирал момент, когда надо вступить в бой, сам и повел заранее подобранный отряд лихих казаков. От Вешняка зависел исход этого боя и жизнь гетмана в сражении. Заранее расставленные в надежных укрытиях за рекой Желтые воды сотни его конного полка ждали только приказа — в бой!
— Сам будешь выбирать момент для нападения, — приказывал своему верному другу Хмельницкий. — Тебе поручаю судьбу нашего первого боя и свою жизнь! Как только мои казаки вступят в бой, смотри немедленно наноси своей конницей удар, да гляди не прозевай!
Укрывшись в перелеске, Вешняк наблюдал, как Богдан повел своих казаков через реку, поднимая шум, чтобы привлечь на себя внимание шляхтичей.
Когда же завязалась сеча между двумя враждующими сторонами, Вешняк подал знак сотням хорошо отдохнувших ночью казаков, и из перелеска двинулась лавина, по численности вдвое превосходящая противника. Появившись, как гром среди ясного неба, они широким фронтом устремились на врага. И началось грозное побоище. Полку запорожских казаков Вешняка пришлось завершать этот первый решающий бой под Желтыми водами. Под саблями казаков искрилась первая победа Богдана Хмельницкого…
Ошеломленный неожиданным нападением казаков Вешняка, Стефан Потоцкий с юношеским пылом сам бросился в бой, чтобы, показывая пример доблести, достойной шляхетской чести, вести свое войско к победе.
Ротмистр Скшетуский с опозданием бросился ему на выручку. Потоцкий, как подкошенный чертополох во время покоса, упал с коня, но гусары успели подхватить его. Теперь-то сын коронного гетмана, пораженный казацкой саблей, оценил мудрую предупредительность опытного Шемберга. Слишком поздно…
— Отступать! В окопы! — теряя силы, кричал Потоцкий.
Гусары поддерживали его на коне. Превозмогая боль, он приказывал отступать, а Скшетуский и его гусары передавали запоздавший приказ упавшему духом, разбитому войску. Было уже поздно! Поредели ряды воинов, гусарские кони скакали по полю боя без всадников, вода в реке стала красной от крови. Шляхетские войска потерпели тяжелое поражение под Желтыми водами.
Шум проигранного сражения, полученные в бою смертельные раны пробудили в сознании сына гетмана Стефана запоздалые мысли о человеческой правде. Да, побеждал угнетаемый шляхтой украинский народ!
Бой запорожцев с основными силами Потоцкого затянулся далеко за полдень.
— Проклятие! С левого фланга несется конница казаков! — закричал возбужденный боевой сечей ротмистр Чарнецкий.
А между драгунами бешеным галопом носился связной Стефана Потоцкого, искал ротмистра. Увидев Чарнецкого, он крикнул, не соскакивая с коня:
— Слева казацкая конница!.. Впереди скачет сам Хмельницкий! Да разве он скачет? Носится, как дьявол! Пан Потоцкий приказал…
— Знаю о Хмельницком! — прервал его ротмистр. — Немедленно разыщи пана Шемберга и все это доложи ему. Да заодно передай, что Чарнецкий со своими драгунами поворачивает навстречу коннице Хмельницкого!
Боевые драгуны Чарнецкого развернулись и с диким криком, от которого содрогнулся воздух, вихрем понеслись за своим шальным ротмистром навстречу казацкой коннице.
Казацкие кони, преодолевшие вплавь реку и блестевшие на солнце, рысью ринулись вперед. Молодой Потоцкий, предупрежденный о переправе конницы Хмельницкого, даже усмехнулся:
— Узнаю! Именно о такой казачьей аффектации в бою и говорил мне отец! Нех пан Ежи прикажет пушкарям палить со всех пушек, чтобы нагнать страх на казаков Хмельницкого. Панове гусары! Окружить этого заносчивого казака! Пленных не брать, кроме одного предателя Хмельницкого!..
То же велел делать своим драгунам и искусный в кавалерийском бою Чарнецкий. Отдавая приказы, он старался перекричать беспорядочно палящие пушки и сорвал себе голос. Драгуны, слушая ротмистра, были поражены не столько приказами, сколько его голосом. Он у него дрожал и был какой-то чужой и не вдохновлял, а вызывал страх. Действительно, там, где проносился Хмельницкий со своими лихими казаками, трупами падали гусары и кони, словно колосья перед косарями…
Встречные бои королевской конницы с казаками никогда еще не велись по приказам высокомерных гетманов войны. Гусары Скшетуского, а особенно драгуны Чарнецкого в этот момент не нуждались в командирах. Опережая друг друга, драгуны неслись навстречу казакам. В первые минуты боя разгорелась страшная сабельная сеча, и ротмистрам коронных войск трудно было понять, кто побеждает. Да и не было времени присматриваться и размышлять. Не командиры, а сами воины управляли боем, стараясь сражаться так, чтобы избежать смерти и поразить противника. Искрились на солнце сабли, тяжелым стоном разносился гул смертельной схватки Хмельницкого с польской шляхтой.
Слишком долго и старательно готовила эту схватку сама история. А то, что Богдан Хмельницкий первым осознал ее фатальную неизбежность, почувствовал ее начало, накладывало на него и большую ответственность.
О военном замысле Хмельницкого знал только Вешняк. Богдан сам выбирал момент, когда надо вступить в бой, сам и повел заранее подобранный отряд лихих казаков. От Вешняка зависел исход этого боя и жизнь гетмана в сражении. Заранее расставленные в надежных укрытиях за рекой Желтые воды сотни его конного полка ждали только приказа — в бой!
— Сам будешь выбирать момент для нападения, — приказывал своему верному другу Хмельницкий. — Тебе поручаю судьбу нашего первого боя и свою жизнь! Как только мои казаки вступят в бой, смотри немедленно наноси своей конницей удар, да гляди не прозевай!
Укрывшись в перелеске, Вешняк наблюдал, как Богдан повел своих казаков через реку, поднимая шум, чтобы привлечь на себя внимание шляхтичей.
Когда же завязалась сеча между двумя враждующими сторонами, Вешняк подал знак сотням хорошо отдохнувших ночью казаков, и из перелеска двинулась лавина, по численности вдвое превосходящая противника. Появившись, как гром среди ясного неба, они широким фронтом устремились на врага. И началось грозное побоище. Полку запорожских казаков Вешняка пришлось завершать этот первый решающий бой под Желтыми водами. Под саблями казаков искрилась первая победа Богдана Хмельницкого…
Ошеломленный неожиданным нападением казаков Вешняка, Стефан Потоцкий с юношеским пылом сам бросился в бой, чтобы, показывая пример доблести, достойной шляхетской чести, вести свое войско к победе.
Ротмистр Скшетуский с опозданием бросился ему на выручку. Потоцкий, как подкошенный чертополох во время покоса, упал с коня, но гусары успели подхватить его. Теперь-то сын коронного гетмана, пораженный казацкой саблей, оценил мудрую предупредительность опытного Шемберга. Слишком поздно…
— Отступать! В окопы! — теряя силы, кричал Потоцкий.
Гусары поддерживали его на коне. Превозмогая боль, он приказывал отступать, а Скшетуский и его гусары передавали запоздавший приказ упавшему духом, разбитому войску. Было уже поздно! Поредели ряды воинов, гусарские кони скакали по полю боя без всадников, вода в реке стала красной от крови. Шляхетские войска потерпели тяжелое поражение под Желтыми водами.
Шум проигранного сражения, полученные в бою смертельные раны пробудили в сознании сына гетмана Стефана запоздалые мысли о человеческой правде. Да, побеждал угнетаемый шляхтой украинский народ!
24
У Богдана отраднее стало на душе, когда к вечеру прекратилась ужасная сеча и опустилась на землю легкая, как предвечерний туман, тишина.
Две небольшие раны на левой руке гетмана Тодось Гаркуша смазал горячим смальцем. За ночь они подсохли и только болью напоминали о вчерашней большой победе.
— Ну что же, Тодось, мы все-таки вчера победили! — радостно сказал Богдан. — Думаю, что паны Потоцкие не захотят реванша после такого кровавого поражения…
— Как это не захотят? — допытывался Гаркуша.
— Не захотят для своей же пользы. Вчера их избили, как собак, забравшихся в чужой двор. Хотят вести с нами переговоры, чтобы мирно-ладно разойтись.
— Ну, и как, разойдемся ли?
— А что же, можем и разойтись! — засмеялся гетман. — Ждем их парламентеров. А наши полковники Топыга и Петр Дорошенко взамен пошли ночью к ним по их приглашению… Узнай-ка, брат, как там дела у Вешняка, а я наведаюсь к раненым.
Стоял теплый послепасхальный день. Богдан Хмельницкий в приподнятом настроении пошел к раненым. Раненых казаков перенесли в перелесок. Старшие, опытные запорожцы старались облегчить их страдания. Они осторожно снимали засохшие повязки, смачивая их кипяченой водой, раны смазывали смальцем, прикладывали к ним чемерицу, а сверху корпию и завязывали чистыми бинтами. Хмельницкий обошел всех раненых, для каждого из них у него нашлось теплое слово, ибо они были для него как родные братья. И искренние, ласковые слова гетмана приносили им облегчение лучше всяких лекарств.
Ночью некоторые раненые умерли. Среди них лежал слегка прикрытый полковничьим кунтушем, обескровленный, с отрубленной рукой Григорий Лутай. Богдан опустился перед ним на колено, взял правую уцелевшую руку воина в свою. На холодную руку победителя упала слеза гетмана. Затем, словно протрезвившись, положил руку на грудь, посмотрел на подошедшего джуру.
— Вас приглашают на мирные переговоры. Прибыли парламентеры от ляхов, — наконец промолвил джура, уже несколько минут стоявший возле гетмана, не решаясь нарушить его скорбную задумчивость.
— Мирные переговоры… Похороним погибших победителей, тогда и поговорим с побежденными! Будут ли они мирными, наши переговоры, ежели полковник Шемберг выставил на своих валах жерла двенадцати пушек!
И тотчас оборвал свою речь, заметив парламентеров: для мирных переговоров к нему прислали его старых «приятелей».
— Не знаю, панове, как вас и приветствовать, — сдержанно произнес Богдан.
— Как друзей, уважаемый пан Богдан. Ведь мы считались друзьями еще во Львовской коллегии, — с подчеркнутой любезностью ответил ротмистр Стефан Чарнецкий. Вместе с ним прибыл, как товарищ парламентера, наместник Луцкого староства Иван Выговский, разжалованный в простого жолнера.
Заметив Хмельницкого, Выговский растерялся. Ведь сейчас встретились они не как старые школьные товарищи, а как представители двух враждующих армий! Заискивание Чарнецкого перед Хмельницким показалось отвратительным Выговскому. Богдан, как помнил нынешний жолнер Выговский, всегда отличался незаурядным умом. И, конечно, он по-своему расценит заискивание известного в стране ротмистра!
Богдан улыбнулся пришедшим, протянул руку Чарнецкому. А возле Выговского остановился в нерешительности. Но через мгновение раскинул руки и обнял его, как старого друга. Вспомнил Киев, бурсу, пирушки…
— Противников или друзей принимаю я? — преодолевая волнение, произнес Богдан Хмельницкий, не забывая о том, что ныне он является гетманом земли, заполоненной вражескими войсками. Да разве только одними кровавыми жертвами защитишь ее!
— По службе мы соперники, уважаемый пан Богдан, а еще с материнских пеленок были друзьями. Кажется, и с паном ротмистром вы не впервые встречаетесь! — с достоинством сказал Выговский, вспомнив в этот момент и родной язык отцов, православных помещиков из мелкой шляхты.
После этих слов, произнесенных с такой теплотой, Богдан душой почувствовал, что видит прежнего Выговского. Но тут же у него возникла мысль: не используют ли шляхтичи Выговского как приманку, чтобы поймать его, как судака?.. Но его мысли прервал ротмистр Чарнецкий.
— О наших давних встречах можно было бы в такой обстановке и не вспоминать. Вижу, что и пан Выговский не чуждый человек казацкому гетману. Возможно, что это облегчит нам ведение переговоров.
— Парламентер, уважаемый пан Стефан, это только официальное название человека, участвующего в подобной встрече. Ибо я принимаю вас не только как парламентеров побежденного войска, но и как старых своих друзей. Именно это, надеюсь, в самом деле поможет нам договориться о наших военных делах, — поддел и тут же успокоил Хмельницкий настороженного ротмистра Чарнецкого.
Но разговор поначалу не клеился. Гетман устроил парламентерам обед. Возможно, и не следовало бы это делать после такого жестокого боя, но Хмельницкий не пожалел для них двух баранов, а запорожцы не поскупились двумя бочонками горилки.
До обеда, да и после него Богдан Хмельницкий всячески старался избежать разговоров о военных делах. Сама судьба помогала ему в этом. Разговаривать было о чем, ведь обоих парламентеров разгромленных им шляхетских войск он знал еще со времени своей бурной молодости. И Львов и Киев интересовали обе стороны.
Выговский все вспоминал Киев, шумную бурсу и даже девичий монастырь. Было что вспомнить и соученикам Львовской коллегии Станислава Жолкевского.
— Не хватит ли, пан Иван, вспоминать про наши бурсацкие проделки, — прервал Богдан увлекшегося воспоминаниями Выговского. — Были мы тогда молоды и, конечно, слишком горячими, как и свойственно молодежи. А как пан Стефан, поддерживает ли сейчас какую-нибудь связь с нашими мудрыми наставниками в коллегии? — обратился он к Чарнецкому. — Во Львове оставался наш милый латинист пан Мокрский. Или он, может быть, снова переехал в Луцк?
— Мокрский, уважаемый пан, совсем состарился и, очевидно, разводит голубей на звоннице костела коллегии, — рассказывал Чарнецкий. — Действительно, он был умным человеком, но и слишком суровым по отношению к бурсакам.
— Разве это вредило нам? Подарил нам книгу Кампанеллы, чтобы упражнялись в латинском языке. Хотя сам был правоверным католиком…
— Только ли католиком? — иронизировал Чарнецкий. — Иезуитом, уважаемый пан Богдан. Я не понимаю, что вы нашли интересного в этой книге Кампанеллы, кроме латыни? С легкой руки спудеев Львовской коллегии во Львове получила распространение современнейшая книга того времени папы Урбана. Сенсация!..
— Современность ее сомнительна, пан Стефан, если вы имеете в виду книгу Маттео Барберини…
— Маттео Барберини, пан Богдан, уже давно называется папой Урбаном Восьмым, — высокомерно отпарировал Чарнецкий.
— Нас интересует не его служебное положение, а книга. Данное конклавом апостольское имя папе не уменьшает его ответственности как автора, хотя за ним и скрывается от мира фамилия ученого, — настаивал на своем Хмельницкий. — Этот называемый другом Галилея кардинал, или теперь уже папа, сумел написать и напечатать свой «Диалог о двух главных системах мира», очевидно, с явным намерением завуалировать роль папы в понимании этих систем. Французы не в восторге ни от одной из этих двух «систем». К сожалению, я не знаю итальянского языка, перевели ее наши друзья во Франции. Право, если бы сам папа перешел от слов к делу, хотя бы в управлении католической церковью, то вряд ли началась бы война в Западной Европе.
— Говорят, что испанцы воевали за восстановление доброго имени своего короля, кстати родственника нашей королевской семьи.
— Объяснение причин возникновения войн религиозными мотивами — сплошной обман, уважаемый пан Стефан. Не во имя же торжества иезуитизма пришел на Украину пан Стефан Потоцкий, рискуя своей жизнью?.. Господство сильных над слабыми, утверждение привилегий панства над тружениками — вот что приводит к столкновениям и у нас… Однако, уважаемые панове парламентеры, мы несколько уклонились от нашего главного разговора, — решил напомнить своим собеседникам Богдан Хмельницкий.
Чарнецкий пытался по-дружески возражать, но Хмельницкий знал цену его словам. Во время беседы за обедом, а потом во время прогулки в лесу он обратил внимание на растерянность Выговского, а позже увидел, что тот все больше и больше соглашается с ним. Несмотря на то что такое поведение парламентера Выговского начинало злить ротмистра Чарнецкого, Богдан настаивал на своем:
— А в отношении наших военных дел что я могу предложить? Не так уж мы, украинские люди, стремимся добивать панов шляхтичей, находящихся в войсках сына коронного гетмана. Но, пожалуйста, ради бога, отдайте нам все пушки и порох, сложите тяжелое огнестрельное оружие и уходите прочь с нашей, Украины! Мы не папа Урбан, в прятки играть не собираемся. Мы — народ, который вправе требовать, чтобы уважали его государство, и добьемся этого уважения! Вот тебе, пан ротмистр, и все наши условия мира. Решай!..
— Все? — удивленно вытаращил глаза Чарнецкий.
— Да, все, кроме мелочей. Такие условия предложат и наши уполномоченные. Правда, не знаю, с кем они будут вести переговоры, ведь Стефан Потоцкий, говорят, тяжело ранен!.. Очевидно, с комиссаром поредевших отрядов реестровых войск. Сегодня привезете пушки, сдадите тяжелое огнестрельное оружие, а завтра — с богом, Параска, откроем вам ворота, и уходите себе.
Две небольшие раны на левой руке гетмана Тодось Гаркуша смазал горячим смальцем. За ночь они подсохли и только болью напоминали о вчерашней большой победе.
— Ну что же, Тодось, мы все-таки вчера победили! — радостно сказал Богдан. — Думаю, что паны Потоцкие не захотят реванша после такого кровавого поражения…
— Как это не захотят? — допытывался Гаркуша.
— Не захотят для своей же пользы. Вчера их избили, как собак, забравшихся в чужой двор. Хотят вести с нами переговоры, чтобы мирно-ладно разойтись.
— Ну, и как, разойдемся ли?
— А что же, можем и разойтись! — засмеялся гетман. — Ждем их парламентеров. А наши полковники Топыга и Петр Дорошенко взамен пошли ночью к ним по их приглашению… Узнай-ка, брат, как там дела у Вешняка, а я наведаюсь к раненым.
Стоял теплый послепасхальный день. Богдан Хмельницкий в приподнятом настроении пошел к раненым. Раненых казаков перенесли в перелесок. Старшие, опытные запорожцы старались облегчить их страдания. Они осторожно снимали засохшие повязки, смачивая их кипяченой водой, раны смазывали смальцем, прикладывали к ним чемерицу, а сверху корпию и завязывали чистыми бинтами. Хмельницкий обошел всех раненых, для каждого из них у него нашлось теплое слово, ибо они были для него как родные братья. И искренние, ласковые слова гетмана приносили им облегчение лучше всяких лекарств.
Ночью некоторые раненые умерли. Среди них лежал слегка прикрытый полковничьим кунтушем, обескровленный, с отрубленной рукой Григорий Лутай. Богдан опустился перед ним на колено, взял правую уцелевшую руку воина в свою. На холодную руку победителя упала слеза гетмана. Затем, словно протрезвившись, положил руку на грудь, посмотрел на подошедшего джуру.
— Вас приглашают на мирные переговоры. Прибыли парламентеры от ляхов, — наконец промолвил джура, уже несколько минут стоявший возле гетмана, не решаясь нарушить его скорбную задумчивость.
— Мирные переговоры… Похороним погибших победителей, тогда и поговорим с побежденными! Будут ли они мирными, наши переговоры, ежели полковник Шемберг выставил на своих валах жерла двенадцати пушек!
И тотчас оборвал свою речь, заметив парламентеров: для мирных переговоров к нему прислали его старых «приятелей».
— Не знаю, панове, как вас и приветствовать, — сдержанно произнес Богдан.
— Как друзей, уважаемый пан Богдан. Ведь мы считались друзьями еще во Львовской коллегии, — с подчеркнутой любезностью ответил ротмистр Стефан Чарнецкий. Вместе с ним прибыл, как товарищ парламентера, наместник Луцкого староства Иван Выговский, разжалованный в простого жолнера.
Заметив Хмельницкого, Выговский растерялся. Ведь сейчас встретились они не как старые школьные товарищи, а как представители двух враждующих армий! Заискивание Чарнецкого перед Хмельницким показалось отвратительным Выговскому. Богдан, как помнил нынешний жолнер Выговский, всегда отличался незаурядным умом. И, конечно, он по-своему расценит заискивание известного в стране ротмистра!
Богдан улыбнулся пришедшим, протянул руку Чарнецкому. А возле Выговского остановился в нерешительности. Но через мгновение раскинул руки и обнял его, как старого друга. Вспомнил Киев, бурсу, пирушки…
— Противников или друзей принимаю я? — преодолевая волнение, произнес Богдан Хмельницкий, не забывая о том, что ныне он является гетманом земли, заполоненной вражескими войсками. Да разве только одними кровавыми жертвами защитишь ее!
— По службе мы соперники, уважаемый пан Богдан, а еще с материнских пеленок были друзьями. Кажется, и с паном ротмистром вы не впервые встречаетесь! — с достоинством сказал Выговский, вспомнив в этот момент и родной язык отцов, православных помещиков из мелкой шляхты.
После этих слов, произнесенных с такой теплотой, Богдан душой почувствовал, что видит прежнего Выговского. Но тут же у него возникла мысль: не используют ли шляхтичи Выговского как приманку, чтобы поймать его, как судака?.. Но его мысли прервал ротмистр Чарнецкий.
— О наших давних встречах можно было бы в такой обстановке и не вспоминать. Вижу, что и пан Выговский не чуждый человек казацкому гетману. Возможно, что это облегчит нам ведение переговоров.
— Парламентер, уважаемый пан Стефан, это только официальное название человека, участвующего в подобной встрече. Ибо я принимаю вас не только как парламентеров побежденного войска, но и как старых своих друзей. Именно это, надеюсь, в самом деле поможет нам договориться о наших военных делах, — поддел и тут же успокоил Хмельницкий настороженного ротмистра Чарнецкого.
Но разговор поначалу не клеился. Гетман устроил парламентерам обед. Возможно, и не следовало бы это делать после такого жестокого боя, но Хмельницкий не пожалел для них двух баранов, а запорожцы не поскупились двумя бочонками горилки.
До обеда, да и после него Богдан Хмельницкий всячески старался избежать разговоров о военных делах. Сама судьба помогала ему в этом. Разговаривать было о чем, ведь обоих парламентеров разгромленных им шляхетских войск он знал еще со времени своей бурной молодости. И Львов и Киев интересовали обе стороны.
Выговский все вспоминал Киев, шумную бурсу и даже девичий монастырь. Было что вспомнить и соученикам Львовской коллегии Станислава Жолкевского.
— Не хватит ли, пан Иван, вспоминать про наши бурсацкие проделки, — прервал Богдан увлекшегося воспоминаниями Выговского. — Были мы тогда молоды и, конечно, слишком горячими, как и свойственно молодежи. А как пан Стефан, поддерживает ли сейчас какую-нибудь связь с нашими мудрыми наставниками в коллегии? — обратился он к Чарнецкому. — Во Львове оставался наш милый латинист пан Мокрский. Или он, может быть, снова переехал в Луцк?
— Мокрский, уважаемый пан, совсем состарился и, очевидно, разводит голубей на звоннице костела коллегии, — рассказывал Чарнецкий. — Действительно, он был умным человеком, но и слишком суровым по отношению к бурсакам.
— Разве это вредило нам? Подарил нам книгу Кампанеллы, чтобы упражнялись в латинском языке. Хотя сам был правоверным католиком…
— Только ли католиком? — иронизировал Чарнецкий. — Иезуитом, уважаемый пан Богдан. Я не понимаю, что вы нашли интересного в этой книге Кампанеллы, кроме латыни? С легкой руки спудеев Львовской коллегии во Львове получила распространение современнейшая книга того времени папы Урбана. Сенсация!..
— Современность ее сомнительна, пан Стефан, если вы имеете в виду книгу Маттео Барберини…
— Маттео Барберини, пан Богдан, уже давно называется папой Урбаном Восьмым, — высокомерно отпарировал Чарнецкий.
— Нас интересует не его служебное положение, а книга. Данное конклавом апостольское имя папе не уменьшает его ответственности как автора, хотя за ним и скрывается от мира фамилия ученого, — настаивал на своем Хмельницкий. — Этот называемый другом Галилея кардинал, или теперь уже папа, сумел написать и напечатать свой «Диалог о двух главных системах мира», очевидно, с явным намерением завуалировать роль папы в понимании этих систем. Французы не в восторге ни от одной из этих двух «систем». К сожалению, я не знаю итальянского языка, перевели ее наши друзья во Франции. Право, если бы сам папа перешел от слов к делу, хотя бы в управлении католической церковью, то вряд ли началась бы война в Западной Европе.
— Говорят, что испанцы воевали за восстановление доброго имени своего короля, кстати родственника нашей королевской семьи.
— Объяснение причин возникновения войн религиозными мотивами — сплошной обман, уважаемый пан Стефан. Не во имя же торжества иезуитизма пришел на Украину пан Стефан Потоцкий, рискуя своей жизнью?.. Господство сильных над слабыми, утверждение привилегий панства над тружениками — вот что приводит к столкновениям и у нас… Однако, уважаемые панове парламентеры, мы несколько уклонились от нашего главного разговора, — решил напомнить своим собеседникам Богдан Хмельницкий.
Чарнецкий пытался по-дружески возражать, но Хмельницкий знал цену его словам. Во время беседы за обедом, а потом во время прогулки в лесу он обратил внимание на растерянность Выговского, а позже увидел, что тот все больше и больше соглашается с ним. Несмотря на то что такое поведение парламентера Выговского начинало злить ротмистра Чарнецкого, Богдан настаивал на своем:
— А в отношении наших военных дел что я могу предложить? Не так уж мы, украинские люди, стремимся добивать панов шляхтичей, находящихся в войсках сына коронного гетмана. Но, пожалуйста, ради бога, отдайте нам все пушки и порох, сложите тяжелое огнестрельное оружие и уходите прочь с нашей, Украины! Мы не папа Урбан, в прятки играть не собираемся. Мы — народ, который вправе требовать, чтобы уважали его государство, и добьемся этого уважения! Вот тебе, пан ротмистр, и все наши условия мира. Решай!..
— Все? — удивленно вытаращил глаза Чарнецкий.
— Да, все, кроме мелочей. Такие условия предложат и наши уполномоченные. Правда, не знаю, с кем они будут вести переговоры, ведь Стефан Потоцкий, говорят, тяжело ранен!.. Очевидно, с комиссаром поредевших отрядов реестровых войск. Сегодня привезете пушки, сдадите тяжелое огнестрельное оружие, а завтра — с богом, Параска, откроем вам ворота, и уходите себе.
25
Наступил уже второй день после сражения, но мир еще не наступил. По приказу Хмельницкого казацкие сотни были отведены, создав проход для отступления остатков коронных войск. В стан Шемберга помчались два казака с сообщением о принятии Чарнецким условий мира.
Полковник Шемберг в течение ночи перевез все пушки в расположение войск Хмельницкого. Вражеские воины старались держаться вместе. Они, словно воры, забравшиеся в чужую кладовую, искали щели, чтобы ускользнуть. Кто домой, а кто искать лучшей жизни. Они разболтались, не подчинялись приказам своих старшин.
— Наши отцы были вольными казаками — стало быть, и мы вольными родились! — выкрикивали реестровцы.
Некоторые из них даже дерзили своим поручикам:
— Пропади пропадом ваша коронная служба, хотя и в блестящей драгунской форме!
И реестровые казаки без колебаний переходили на сторону Хмельницкого. Среди них было немало жителей Подольщины, Львовщины и даже Закарпатья. Они поворачивали к запорожцам с возами, с провиантом.
— К лешему этот панский наряд! — подбадривали они себя. — Мы свои, украинцы, подоляне, хоть теперь примите нас к себе!
— Да мы люди не гулящие, масленицы не празднуем. Оружия тоже не складываем! — предупреждали их запорожцы.
— Не складываете? А кто сказал, что мы складываем его? Вот оно, проклятое! Ежели воевать, так воевать, сто чертей ему в печенки! — размахивали перебежчики венскими ружьями.
Такой беспорядок в войсках шляхты встревожил полковника Шемберга. Даже среди ротмистров ему не на кого было опереться. Ротмистры и уцелевшие поручики больше старались держаться вместе со своими воинами. Чувство человеческого достоинства толкало их на благородный путь патриотов.
А тот, кто обещал коронному гетману увенчать чело лавровым венком победителя, теперь позорно бежал, обесчещенный. На возу в сопровождении кучки гусар Скшетуского везли тяжело раненного в первом же бою сына коронного гетмана Стефана Потоцкого. Кивер с роскошным пером черного лебедя лежал измятый рядом с больным. Стефан Потоцкий несдержанно стонал, изо всех сил стараясь не потерять сознания. А стон неудачника тонул в беспорядочном шуме и насмешках казаков над гусарами, которых построил Скшетуский, чтобы пройти через ворота позора. Вот до чего довоевались шляхтичи на казацкой земле!
Вдруг внимание запорожцев привлекло другое событие. Из прибрежных перелесков выскочил отряд воинов. Передний поскакал наискосок, словно догоняя кого-то.
— Тьфу ты, смотри, Ганджа скачет! — удивленно воскликнули казаки Вешняка.
Хмельницкий резко обернулся, рукой дав знак Гаркуше подвести к нему коня. И, встревоженный, помчался к перелеску навстречу полковнику Гандже. Но тот, заметив гетмана, издали замахал шапкой. Потом соскочил с коня и побежал навстречу Хмельницкому.
Соскочил с коня и Богдан Хмельницкий, его даже в жар бросило от волнения.
— Вернулся, Иван! Вот хорошо, что живым вырвался!.. — как родного брата приветствовал Богдан.
— А разве вырвался? Вон сам гляди, гетман! Какие полки ведет твой наказной атаман Филон Джеджалий! Толковый воин, верный твой побратим. С нами и Кривоносиха приехала, Богдан… Знаешь, ее мало и гетманом величать! Какие вести от Максима Кривоноса принесла нам эта женщина!
Полковник Шемберг в течение ночи перевез все пушки в расположение войск Хмельницкого. Вражеские воины старались держаться вместе. Они, словно воры, забравшиеся в чужую кладовую, искали щели, чтобы ускользнуть. Кто домой, а кто искать лучшей жизни. Они разболтались, не подчинялись приказам своих старшин.
— Наши отцы были вольными казаками — стало быть, и мы вольными родились! — выкрикивали реестровцы.
Некоторые из них даже дерзили своим поручикам:
— Пропади пропадом ваша коронная служба, хотя и в блестящей драгунской форме!
И реестровые казаки без колебаний переходили на сторону Хмельницкого. Среди них было немало жителей Подольщины, Львовщины и даже Закарпатья. Они поворачивали к запорожцам с возами, с провиантом.
— К лешему этот панский наряд! — подбадривали они себя. — Мы свои, украинцы, подоляне, хоть теперь примите нас к себе!
— Да мы люди не гулящие, масленицы не празднуем. Оружия тоже не складываем! — предупреждали их запорожцы.
— Не складываете? А кто сказал, что мы складываем его? Вот оно, проклятое! Ежели воевать, так воевать, сто чертей ему в печенки! — размахивали перебежчики венскими ружьями.
Такой беспорядок в войсках шляхты встревожил полковника Шемберга. Даже среди ротмистров ему не на кого было опереться. Ротмистры и уцелевшие поручики больше старались держаться вместе со своими воинами. Чувство человеческого достоинства толкало их на благородный путь патриотов.
А тот, кто обещал коронному гетману увенчать чело лавровым венком победителя, теперь позорно бежал, обесчещенный. На возу в сопровождении кучки гусар Скшетуского везли тяжело раненного в первом же бою сына коронного гетмана Стефана Потоцкого. Кивер с роскошным пером черного лебедя лежал измятый рядом с больным. Стефан Потоцкий несдержанно стонал, изо всех сил стараясь не потерять сознания. А стон неудачника тонул в беспорядочном шуме и насмешках казаков над гусарами, которых построил Скшетуский, чтобы пройти через ворота позора. Вот до чего довоевались шляхтичи на казацкой земле!
Вдруг внимание запорожцев привлекло другое событие. Из прибрежных перелесков выскочил отряд воинов. Передний поскакал наискосок, словно догоняя кого-то.
— Тьфу ты, смотри, Ганджа скачет! — удивленно воскликнули казаки Вешняка.
Хмельницкий резко обернулся, рукой дав знак Гаркуше подвести к нему коня. И, встревоженный, помчался к перелеску навстречу полковнику Гандже. Но тот, заметив гетмана, издали замахал шапкой. Потом соскочил с коня и побежал навстречу Хмельницкому.
Соскочил с коня и Богдан Хмельницкий, его даже в жар бросило от волнения.
— Вернулся, Иван! Вот хорошо, что живым вырвался!.. — как родного брата приветствовал Богдан.
— А разве вырвался? Вон сам гляди, гетман! Какие полки ведет твой наказной атаман Филон Джеджалий! Толковый воин, верный твой побратим. С нами и Кривоносиха приехала, Богдан… Знаешь, ее мало и гетманом величать! Какие вести от Максима Кривоноса принесла нам эта женщина!