Страница:
Коренастый длиннорукий Червь спустился c нар.
Двое зэков, искоса поглядывая по сторонам, приблизились к ошалевшему новенькому. Завязалась драка. Корейко нанес Червю болезненный удар в плечо и сильной рукой оттолкнул его прочь, Пархатого лягнул ногой по почкам и задел кулаком по красному носу. Но силы были неравные. В конце концов новенького скрутили. Червь и Пархатый подвели его к пахану.
– Без шорохов, цацачка! – хмуро и спокойно заскрипел зубами пахан. – Ты не на ринге... Хочешь послушать лязг железа о камень? – В его опытных руках сверкнуло тонкое острие ножа. – На-ка, понюхай!
– Надзиратель! – глупо пискнул поверженный Корейко.
– Ах ты, сволочь, вертухаев звать?! – зеленея лицом, заскулил Червь.
– Цацачка, еще один гудок c твоей платформы, и твоя челюсть уходит первым рейсом! – стараясь не смотреть на новенького, ощетинился пахан.
– Замочи его, пахан, замочи! – вскипел Пархатый.
– Заткнись, Пархатый! – наставительно промямлил пахан. – Ладно... пусть живет, не видишь, политический он, дня через три и так вальтанутым станет... Что в карманах?
– Пустой я, – запинаясь ответил новенький.
– Курево есть?
– Некурящий.
– Так, ладно, отпустите его.
Кодла разбрелась по своим местам.
– А кони-то у него ничего, – проехидствовал Червь, приметив башмаки новенького, – на тебя, пахан!
– Не будь крысой, Червь! – ответил пахан раздраженным тоном. – А ну, цыпочка, сымай кони!..
– Какие кони, товарищ?
– Ну шо ты на меня, тошнотик, косяка давишь? Я Кремль из говна не леплю! Тошнит он тут «товарищами»! Кони, говорю, сымай!
– Ты шо, белат, коньки откинуть хочешь? – прибавил Червь.
Новенький все понял и, менжуясь, снял башмаки. «Ну, курвы, чтоб я вас всех видел на одной ноге, а вы меня одним глазом!», – презрительно подумал он, внутренне захлебываясь в слезном океане отчаянья.
– То-то, дядя. – Червь засуетился и подал башмаки новенького пахану. – Топчи, здоровый!
Александр Иванович молча устремил свой взгляд прямо перед собой, ноги у него подкосились, он лег на нары, потер виски и тяжело закрыл глаза. И стало ему так плохо, так скверно, что даже показалось, что его сердце приколото к нарам длинной булавкой, той самой – c алмазными шариками на концах, которую дают сотрудникам ГПУ. Неудержимо клонило в сон, хотелось забыться. Он свернулся клубочком, долго шептал, задремал, ждал не долго, вот оно... вот оно... еще самую чуточку... сон забежал в глаза, сжалился... миллионер начал выводить носом арпеджио... и посетило Александра Ивановича связное сновидение. И это была Колыма. И это были тучи пыли. Он шел по этапу c севера. На нем был серый бушлат, серые брюки, серая шапка, серые ботинки. Он шел c лесозаготовок, где его начальство ставило «на комарей». Он требовал, чтобы ему связали руки, дабы не быть убиенным при попытке к бегству. Руки связали... О, это был кошмар! Мерцание, мерцание, пелена. Пелена, пелена и опять мерцание. Вот и московская расстрельная комиссия приехала. Указали на него. «Значит, это ты сжег портрет?» – нежно так спросил начальник комиссии. «Не сжигал я!» – раздраженным тоном ответил он. И грянул выстрел...
Александр Иванович проснулся. В камере было тихо, но не так чтобы очень: храпел пахан, ворочался Пархатый, причмокивал во сне Червь, из крана капала вода. Щелкнул замок, открылось зарешеченное оконце и показалась морда конвоира.
– Подъем, подлюги!
Кто-то слегка ткнул Корейко в плечо. Он вздрогнул, услышав голос великого комбинатора: «Александр Иванович, вставайте, Москва зовет!»
Подпольный миллионер поднял со сна голову, солнечный луч прорезал его сомкнутые веки и заставил открыть глаза. Александр Иванович бессмысленно посмотрел по сторонам: мрачные сырые стены сменились красной гардиной и бодрой улыбкой Остапа Бендера.
– Что c вами, Александр Иванович? Вы выглядите так, словно вас только что вытянули из парилки!
– Я позволю себе сегодняшней ночью не спать вообще, – проворчал Корейко, – то есть, абсолютно не спать! Спишь, спишь, а отдохнуть некогда.. Если б вы знали, какой я видел сон... Подвал, камера, лагерь, расстрельная комиссия, стенка... бах! бах! бах!
– Скажу откровенно: прямо анекдотический сон вам приснился.
– Чем же он анекдотический?
И Остап выразил свою мысль в нескольких словах:
– Сновидение ворвалось в ваш мозг, напичканный первомайским шествием!
– Все шутите...
– Нисколько. В Газганде вы разве имели возможность насладиться столь грандиозной демонстрацией. Нет. Значит ваш сон – следствие... Как это? (Остап щелкнул пальцами.) Ага, вот! Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Центральном Комитете! Воистину так, ибо даже вы, товарищ подпольный миллионер, человек c устойчивой психикой, попали во власть политических снов. Другими словами, на вас весьма скверно влияет построение социализма. А это уже плохо, я бы даже сказал, это нехорошо...
– Все опять смеетесь?
– А знаете, Александр Иванович, что мне приснилось в ночь, перед тем как я повстречался c Шурой Балагановым, который, кстати, и сообщил мне о вашем существовании?
– И что же вам приснилось?
– Мне приснились чайки, много-много чаек, и я сразу понял, что это предзнаменование того, что у меня завяжутся деловые отношения со скупым и не очень благодарным партнером... Ну что ж, будем завтракать?
– Пожалуй.
Остап вызвал гостиничную прислугу.
И случилось так, что этот удивительный послепервомайский сон подпольного миллионера стал предвестником тех невероятных событий, которые произошли в милом пролетарском захолустье, городе Немешаевске, прославившемся впоследствии из-за этого самого сна не только совхозом-техникумом c единственным в республике асфальтно-топтальным факультетом, но и... Об этом позже, намного-намного позже. Сейчас же нас ждет Москва и контора Миир, контора c оборотом солидным, c двумя председателями, хранителем круглой печати, главбухом, да и много еще c чем.
Двое зэков, искоса поглядывая по сторонам, приблизились к ошалевшему новенькому. Завязалась драка. Корейко нанес Червю болезненный удар в плечо и сильной рукой оттолкнул его прочь, Пархатого лягнул ногой по почкам и задел кулаком по красному носу. Но силы были неравные. В конце концов новенького скрутили. Червь и Пархатый подвели его к пахану.
– Без шорохов, цацачка! – хмуро и спокойно заскрипел зубами пахан. – Ты не на ринге... Хочешь послушать лязг железа о камень? – В его опытных руках сверкнуло тонкое острие ножа. – На-ка, понюхай!
– Надзиратель! – глупо пискнул поверженный Корейко.
– Ах ты, сволочь, вертухаев звать?! – зеленея лицом, заскулил Червь.
– Цацачка, еще один гудок c твоей платформы, и твоя челюсть уходит первым рейсом! – стараясь не смотреть на новенького, ощетинился пахан.
– Замочи его, пахан, замочи! – вскипел Пархатый.
– Заткнись, Пархатый! – наставительно промямлил пахан. – Ладно... пусть живет, не видишь, политический он, дня через три и так вальтанутым станет... Что в карманах?
– Пустой я, – запинаясь ответил новенький.
– Курево есть?
– Некурящий.
– Так, ладно, отпустите его.
Кодла разбрелась по своим местам.
– А кони-то у него ничего, – проехидствовал Червь, приметив башмаки новенького, – на тебя, пахан!
– Не будь крысой, Червь! – ответил пахан раздраженным тоном. – А ну, цыпочка, сымай кони!..
– Какие кони, товарищ?
– Ну шо ты на меня, тошнотик, косяка давишь? Я Кремль из говна не леплю! Тошнит он тут «товарищами»! Кони, говорю, сымай!
– Ты шо, белат, коньки откинуть хочешь? – прибавил Червь.
Новенький все понял и, менжуясь, снял башмаки. «Ну, курвы, чтоб я вас всех видел на одной ноге, а вы меня одним глазом!», – презрительно подумал он, внутренне захлебываясь в слезном океане отчаянья.
– То-то, дядя. – Червь засуетился и подал башмаки новенького пахану. – Топчи, здоровый!
Александр Иванович молча устремил свой взгляд прямо перед собой, ноги у него подкосились, он лег на нары, потер виски и тяжело закрыл глаза. И стало ему так плохо, так скверно, что даже показалось, что его сердце приколото к нарам длинной булавкой, той самой – c алмазными шариками на концах, которую дают сотрудникам ГПУ. Неудержимо клонило в сон, хотелось забыться. Он свернулся клубочком, долго шептал, задремал, ждал не долго, вот оно... вот оно... еще самую чуточку... сон забежал в глаза, сжалился... миллионер начал выводить носом арпеджио... и посетило Александра Ивановича связное сновидение. И это была Колыма. И это были тучи пыли. Он шел по этапу c севера. На нем был серый бушлат, серые брюки, серая шапка, серые ботинки. Он шел c лесозаготовок, где его начальство ставило «на комарей». Он требовал, чтобы ему связали руки, дабы не быть убиенным при попытке к бегству. Руки связали... О, это был кошмар! Мерцание, мерцание, пелена. Пелена, пелена и опять мерцание. Вот и московская расстрельная комиссия приехала. Указали на него. «Значит, это ты сжег портрет?» – нежно так спросил начальник комиссии. «Не сжигал я!» – раздраженным тоном ответил он. И грянул выстрел...
Александр Иванович проснулся. В камере было тихо, но не так чтобы очень: храпел пахан, ворочался Пархатый, причмокивал во сне Червь, из крана капала вода. Щелкнул замок, открылось зарешеченное оконце и показалась морда конвоира.
– Подъем, подлюги!
Кто-то слегка ткнул Корейко в плечо. Он вздрогнул, услышав голос великого комбинатора: «Александр Иванович, вставайте, Москва зовет!»
Подпольный миллионер поднял со сна голову, солнечный луч прорезал его сомкнутые веки и заставил открыть глаза. Александр Иванович бессмысленно посмотрел по сторонам: мрачные сырые стены сменились красной гардиной и бодрой улыбкой Остапа Бендера.
– Что c вами, Александр Иванович? Вы выглядите так, словно вас только что вытянули из парилки!
– Я позволю себе сегодняшней ночью не спать вообще, – проворчал Корейко, – то есть, абсолютно не спать! Спишь, спишь, а отдохнуть некогда.. Если б вы знали, какой я видел сон... Подвал, камера, лагерь, расстрельная комиссия, стенка... бах! бах! бах!
– Скажу откровенно: прямо анекдотический сон вам приснился.
– Чем же он анекдотический?
И Остап выразил свою мысль в нескольких словах:
– Сновидение ворвалось в ваш мозг, напичканный первомайским шествием!
– Все шутите...
– Нисколько. В Газганде вы разве имели возможность насладиться столь грандиозной демонстрацией. Нет. Значит ваш сон – следствие... Как это? (Остап щелкнул пальцами.) Ага, вот! Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Центральном Комитете! Воистину так, ибо даже вы, товарищ подпольный миллионер, человек c устойчивой психикой, попали во власть политических снов. Другими словами, на вас весьма скверно влияет построение социализма. А это уже плохо, я бы даже сказал, это нехорошо...
– Все опять смеетесь?
– А знаете, Александр Иванович, что мне приснилось в ночь, перед тем как я повстречался c Шурой Балагановым, который, кстати, и сообщил мне о вашем существовании?
– И что же вам приснилось?
– Мне приснились чайки, много-много чаек, и я сразу понял, что это предзнаменование того, что у меня завяжутся деловые отношения со скупым и не очень благодарным партнером... Ну что ж, будем завтракать?
– Пожалуй.
Остап вызвал гостиничную прислугу.
И случилось так, что этот удивительный послепервомайский сон подпольного миллионера стал предвестником тех невероятных событий, которые произошли в милом пролетарском захолустье, городе Немешаевске, прославившемся впоследствии из-за этого самого сна не только совхозом-техникумом c единственным в республике асфальтно-топтальным факультетом, но и... Об этом позже, намного-намного позже. Сейчас же нас ждет Москва и контора Миир, контора c оборотом солидным, c двумя председателями, хранителем круглой печати, главбухом, да и много еще c чем.
Глава XXII
МИИР
И настал день следующий, который, нужно сказать, был довольно светлым днем. И занялся Александр Иванович в этот светлый день не чем-нибудь, а деловым миром столицы.
Ровно в девять тридцать утра Александр Иванович вышел из «Метрополя», приставил полочкой ладонь ко лбу, продефилировал перед зеркальной витриной коммерческого магазина «Антиквариат», успев заметить, что выглядит он «что надо», вышел на площадь, нанял пролетку и через полчаса оказался на улице товарища Николаева. Почему именно на Николаева? А черт его знает почему! Нюх, тот самый нюх подпольного миллионера подсказывал ему, что искать надо где-то здесь. Что искать? Конечно же контору, и не просто контору, а контору c большим оборотом. Скорее всего, Александр Иванович действовал сейчас, как старатель, неустанно фильтрующий тонны грязи, чтобы выискать хотя бы один золотой кусочек. Пробормотав про себя: «Как говорил один парижский палач, работы полно, просто руки опускаются», старатель мерно зашагал по Пресненской набережной. Ноги сами вынесли его на какую-то улицу. Здесь, на перекрестке, он остановился и, немного подумав, повернул налево и оказался во власти затейливых московских переулков. Сначала он прошел весь Большой Трехгорный переулок и, не доходя до Красной Пресни, свернул на улицу Заморенова, прошел ее до конца, вышел на Дружинниковскую, свернул в переулок, проскочил его и скоро вновь оказался в Большом Трехгорном, повернул налево в Нововаганьковский переулок, пройдя его, он уперся в тупик, и пошел назад. Нюх обманул.
Корейко долго еще плутал по городу, брал пролетку, снова блуждал в поисках подходящей конторы. Наконец, он сам не понял, как оказался на Сухаревской площади.
От площади стелилась улица Сретенка. Эта улица сразу всплыла в памяти бывшего председателя химической лжеартели «Реванш» – такая же красивая и манящая, как и в 1922 году. Александр быстро узнал слева на углу некогда благоухавший магазин одежды «Миляева и Карташева». За «миляйкарташевым» шел магазин спорттоваров. На правой стороне находились большой гастроном, банк, здание суда и табачный магазин. Александр Иванович живо вспомнил уютный трактир, где можно было выпить пива. Но сейчас было не до пива.
Накрутив, в общей сложности, километров тридцать c гаком (гак равнялся трем), он повернул на 1-ю Мещанскую, зачем-то плюнул на стены греческого посольства, прошел несколько кварталов скорым шагом, юркнул в Колокольников переулок и, остановившись у трехэтажного особняка c вывеской «Миир», подумал так: "Опять этот Миир! Этот гусар говорил, чтоб я поставил на нем метку. А почему именно на нем? Никогда раньше не слышал. Что, черт возьми, это такое?.. По всей видимости "м" означает «московский», или «московская», а может быть «моторы»? Или «моем»? «Моем и индивидуально раскапываем»! Что же они раскапывают? И почему индивидуально! Не понятно и уж больно закомуристо".
У подъезда закомуристого особняка стоял черный «шевроле». За рулем сидел важнецкого вида шофер, c таким приторным лицом, что было ясно: в бумажнике у него благодать божия.
Корейко подошел к авто и вежливо поинтересовался:
– Скажите, товарищ, вы работаете в Миире?
Важный водитель c лицом, не истощенным умственными упражнениями, подбородоком, как кошелек, и усами в аршин выразил на своей морде отталкивающую физию, пригладил сначала правый ус, затем левый, кинул на любопытного субъекта несколько неуклюжий взгляд, кивнул, ответил грубо:
– Работаю. Конечно, работаю. Пыль дорожную жру, да уши рву стонами клаксонов – вот моя работа!
– Извините за нескромный вопрос, товарищ, а чем собственно занимаются люди в этом учреждении?
– Дядя, ты задаешь много вопросов! – прошипел сквозь зубы водитель «шевроле».
«Сам ты дядя! Тоже мне племянник нашелся!» – подумал Корейко, но промолчал.
– Иди, дядя, в контору, тама тебе все и скажут! – зевнув, посоветовал водитель и, откинувшись на мягкую спинку, задремал.
В вестибюле было по-деловому суетно. Туда, оттуда и сюда метались курьеры. Кто-то лопал на ходу бутерброд, кто-то кричал: «Да вы сами посмотрите, товарищи, на эту галиматью!» Мимо Корейко несколько раз прошла важная и приятная во всех отношениях персона – хранитель большой и круглой печати товарищ Рыбкин-Мяскин.
– Гражданин, можно вас на минутку? – вежливо обратился к хранителю печати Александр Иванович.
– А успеете? – капризно прогундел Рыбкин-Мяскин.
– Долго ли умеючи?
– Умеючи-то долго.
– Скажите, а это не Ковчег частников?
– Вы что – сбрендили?!
– Точно не Ковчег?
– Да нет же, я вам говорю!
За небольшим столиком сидело довольно легкомысленное существо сорока лет – швейцариха в сером платке. Швейцариха вязала носки. Время от времени она закрывала глаза и на всех фыркала. Вошедший гражданин ей тоже не понравился.
– Что вы меня фотографируете? – спросила она c надсадой в голосе.
– Мамаша, как пройти к председателю? – наивно и трогательно спросил Корейко.
– Во-первых, я вам не мамаша, а во-вторых, поздоровались бы сначала, гражданин.
«Колом бы по балде тебе дать», – подумал Корейко, а вслух решился сказать мягко:
– Добрый день.
– Да какой же он добрый?!
– Как пройти к председателю?
– А вы не грубите! Вам к какому из председателей? К Парфену Ферапонтовичу или Пахому Феофилактовичу?
– Кто ж из них главнее?
Швейцариха косо поглядела на Корейко.
– А я почем знаю? Поднимайтесь на третий, там их приемная.
Александр Иванович замигал глазками, тихим тараканьим голосом поблагодарил не очень-то вежливую мадам и медленно направился к лестнице.
«Странно и закомуристо, – рассуждал он. – Учреждение одно, а председателя – два! Это тебе не газгандский Пятьдесят первый!»
На третьем этаже на Александра Ивановича налетел один из миировских служащих c придурковатым носом и быстрыми красноватыми глазками.
– Ага! Вот и вы! – радостно взвизгнул служащий. – У меня из-за вас все нервы отвинтились!
– Какие нервы, товарищ?
– Как же какие! За ваш поступок, Ефим Агапович, башку отломить надо! Вы знаете, что мне сказал Парфен Ферапонтович?
– Нет, я не знаю, что вам сказал Парфен Ферапонтович! Дайте пройти...
– Конечно, не знаете. А как задарма провизионку получать, вы знаете?
У Корейко больно зыныло в голове, и ему даже показалось, что его башку перевязали тряпкой.
– Какую провизионку?
– Комиссия разберется, какую! Припаяет такой срок, что до гроба помнить будете! Вы, товарищ Будомиров, под суд пойдете. Досконально пойдете!
– Послушайте, я не Будомиров, я...
– Не Будомиров? Так, что ж вы мне голову битый час морочите?
Придурковатый нос соколом шмыгнул на лестницу и, прыгая по ступенькам, скрылся в небытии, оставив подпольного миллионера в неописуемой растерянности. Покрутив головой так, что возникли первые признаки тошноты, Александр Иванович приступил к поиску приемной.
По обе стороны коридора шли двери, обитые дерматином, и на каждой висели разнокалиберные таблички. В конце коридора на подоконнике сидело четверо.
– ...Ну и приходим на Рогожское, – торопливо говорил какой-то тип со скошенными к носу глазами. – Поначалу сказали, что будут там хоронить. Потом оказалось, что на Калитниковском. Ну, мы c товарищами пешкодралом... У пруда народу тьма! Покойник на Боясова походил, но весьма растяжимо. Так и не узнали, где его похоронили. Форменная труба какая-то, да и неловко. В общем, так и ушли в дураках.
Корейко стал шарить глазами и вскоре уткнулся взглядом в высокую красного дерева резную дверь. На двери было две таблички: «Приемная председателя тов. П.Ф.Иванова» и «Приемная председателя тов. П.Ф.Сидорова».
В хорошо обставленной приемной Иванова-Сидорова было тихо-тихо. Напротив окна стоял большой письменный стол, за которым прихорашивалась секретарь-машинистка в костюмчике кофейного цвета. Взглянув на секретаршу, Корейко без труда вычислил, что перед ним сидит тот самый тип государственных служащих, для которых характерна чиновничья почтительность, перемешанная c фамильярной пренебрежительностью.
– Здравствуйте!
– Вы записаны?
– Я к вам курьером из Немешаевска.
– Кем?
– Курьером.
– Откуда?
– Из Немешаевска
– Ага!
– Мне к председателю.
– К какому председателю?
– К Иванову.
– Пахом Феофилактович будет через час.
– Тогда к Сидорову.
– Парфен Ферапонтович будет тоже через час.
– Хорошо, я подожду.
Секретарша хмыкнула.
– Я тогда прогуляюсь по Мииру.
Корейко вышел из приемной и сделал несколько шагов в сторону лестничной клетки. Стены коридора были сплошь заклеены разного рода бумажками: приказами, объявлениями, выписками из протоколов. Одна из бумажек c напечатанным на машинке престраннейшего смысла текстиком даже заставила улыбнуться всегда серьезного Александра Ивановича:
МИИРОВЕЦ! БУДЬ БДИТЕЛЕН!
НЕ ТО НЕ ПОЛУЧИШЬ КИРПИЧЕЙ!
Другая бумажка сообщала, что работа товарища Наровлянского ведется в порядке миража и обюрокрачивания. Серый подмокший листок c написанным от руки словом «Внимание!» информировал, что выдача мыла будет происходить в комнате No 6; предварительная запись у товарища Любомирова в комнате No 66. Текст же следующей бумаженции Александр Иванович был вынужден презрительно прочитать вслух:
– "Согласно приказу по Мииру No 2356/2357 от 25.04.31. выдача сала приостановлена. Выдача граблей завершена. Выдача тяпок продолжается, но уже по коммерческим ценам. Лопаты кончились. Чулки можно получить у товарища Конкордневой-Златовой. Членам профсоюза в 16.30 в порядке живой очереди будут выдаваться носки".
Корейко дошел до середины коридора и остановился возле плаката c надписью:
НЕ ДРЕЙФЬ, МИИРОВЕЦ!
ДАЕШЬ СОЦСОРЕВНОВАНИЕ!
Ниже плаката была приколота солидная бумажка, на которой аршинными буквами было написано: «Тяпкин-Тряпкин-старший понадеялся на самотек, а младший тоже хорош». Рядом c аршинными буквами наискось было написано красными чернилами: «Партийная и комсомольская прослойки Миира бракуют и корят за отсталость следующих товарищей: Зубочистку, Кириленко, Наливайко, Смесь, Беляковича, Магончука, Кравчука (очень особо), Корагина (завирается), Лещенко (последнее предупреждение), Прищепу и Панченко», ниже фиолетовыми: «Предлагаю взнуздать и бросить на низовку за обыкновенный хилес культуртрегеров К.Б.Нагишом и И.И.Одетого. Тов. Н.Селиверстова», еще ниже гвоздем к стене была прибита осьмушка листа c анонимным возмущением: «Почему монотонно молчит коллектив Миира по поводу безобразного поведения товарища Стульчикова-Пеночкина?»
Пока Александр Иванович читал всю эту ахинею и раскидывал мозгами по поводу прочитанного, его чуть не сшибли раскрывшейся дверью c табличкой «Отдел булавок». Из пахнущей мытым полом комнаты выскочила барышня c решительно дьявольскими глазами и спешно направилась к группе миировцев, облепивших окно в конце коридора.
– Представляете, товарищи, – гаркнула она на ходу. – Стягунчиков правым уклоном страдает! Все думали левым, а он правым! Мне только что позвонили!
– Да не может этого быть...
– Стягунчиков?!
– Враки!
– Сын сукин он. Я всегда говорил, что в голове у него сквозняк.
– Вот это шок! Ай-да Стягунчиков, подлец этакий!
– Аида Васильевна, а сведения точны?
– Вне всяких сомнений. Светозаров звонил!
– Позор на все учреждение!
– А наши председатели тоже хороши! Вот у Иванова, например, нет великой интуиции, а у Сидорова – прорицательного ума. Как вы думаете, кто из них обладает даром творческого воображения? Конечно, никто. Они только и умеют строгие приказы отдавать. Знаете, что мне вчера сказал личный секретарь товарища Иванова? Иванов и Сидоров – финансово обеспеченные люди! И скоро у наших шефов будет не один авто, а целых два.
– А я всегда вам говорила, что Иванов перспективу не видит.
– А Сидоров рисковать не умеет.
– А Иванов не может многообещающий договор подвергнуть тщательному анализу.
– А вы знаете, что кредитное соглашение c Италией на триста пятьдесят миллионов лир уже заключено? Вот где работа была! Вот где работают способные ответработники. Не то что наши миировцы!
– Да, ворочать советскими миллионными суммами – это вам не шуточки шутить!
– Иванов, по-моему, вообще не думает о растущей известности Миира.
– Это Сидоров не думает, а Иванов как раз думает!
– Вы хоть сами понимаете, что сказали?
– А что такое?
– А в чем дело?
– Вы сказали глупость!
– Я, например, хотела сказать, что приемов Миир давно не устраивал.
– Тоже мне сообщили!
– А вы человек, которому присущ только сухой цивилизованный юмор.
– Опять туманно и непонятно говорите!
– Ах! ах! ах!
– Да! да! да!
Александр Иванович обернулся, почесал рукою за ухом и, пройдя мимо трехметроворостой стенгазеты, медленно приблизился к восклицающим миировцам.
– Простите, товарищи, за навязчивость, а чем, собственно говоря, занимается ваше учреждение?
За навязчивость пришлось выдержать на себе семь мужских и два женских пристальных взгляда, по которым без особого труда угадывался вопрос: «Вы что, гражданин, полный идиот, что ли?» А в поросячьих глазках вышеупомянутой Аиды Васильевны даже блеснул веселый огонек, изо рта вылетело деревянное, полное сарказма замечаньице:
– В Миире идиотизмом не занимаются, тут люди работают!
– Чтоб меня уволили по сокращению штатов, но вы, гражданин, много себе позволяете!
Голос этот принадлежал худощавому мужчине в синей жилетке.
– А он лобан!
– А почему лобан?
– Да вы посмотрите на него: ни лица, ни морды, один лоб – и тот безобразный! – пробасил сероглазый тип, хлопая себя по брюху.
– Благодарю вас, – c гусарской надменностью процедил Корейко и, поклонившись соответствующим образом, отошел от глупых миировцев и уселся на один из трех стульев напротив двери c табличкой «Бухгалтерия».
Контора большая, это ясно, – предался размышлениям бывший счетовод. – C оборотом тоже немалым, это понятно. Люди работают. Чем занимаются? Какая разница! Что мне нужно? Точнее, кто мне нужен? Конечно же, председатель. А их два! Непонятно. Бардак какой-то! А если так, то необходимо использовать этот бардак в своих целях. Как же их заинтересовать? Может быть, тягой к прогрессу? «Немхерес» – прогрессивный винный напиток? А что? Бредово? Да, бредово! Но могут клюнуть. Идиотам надо делать идиотские предложения! У них своя логика. Значит, нужно, так сказать, в свете последних решений, уложиться в непонятно-какую деятельность Миира, то есть эту дурацкую контору при желании можно сделать существенным пайщиком.
Пока Александр Иванович обнаруживал в себе способность нестандартно мыслить в ситуациях c идиотскими конторами, за дверью бухгалтерии раздавались битте-дриттовские возгласы.
– А вы меня буржуями не стращайте! Я в Миире главбух со дня основания! Счетовод вшивый! Вы и полушки не стоите! Буржуйчик вы недорезанный, Платон Миронович! Происхожденьецем своим, прямо скажу, не блещете!
– А вы, Павел Жиянович, торговлишку при нэпе имели и насчет социализму скептически были настроены!
– Это я-то скептически?
– Ну не я же!
– Нэп – это полная утопия!
Слово «утопия» было сказано c ударением на последнем слоге.
– Это вы сейчас рветесь, а внутри вас нэпманишко сидит! Знайте, звякните на меня доносом – я вас тоже не пощажу!
И тогда главбух Миира выловил из своей души слово, которое уже давно тяжелило его сердце:
– Умалишенец!
– Нэпман двурогий!
– Хватит, Платон Миронович, в бухгалтерии детсадовщиной заниматься! Хватит. Лучше работайте лучше!
– А я что, по-вашему, делаю? Вечно вы, товарищ Ксенофонтов, меня зажимаете, вот мы и ссоримся c вами. А ссора, сами знаете, дело поганое, в наше время ни к чему хорошему не приводящее...
– Знаете что?..
Из дальнейшей беседы главбуха и счетовода Корейко почерпнул для себя весьма важные сведения: расчетный счет Миира оформлен в Моссоцбанке, в том самом здании, которое находится на углу Маросейки и Старосадского переулка.
Но вот в коридоре показались двое. Первый – мужчина средних лет c атласным подбородком, бодрым казацким чубом и лобиком типа «Я человек положительный, но c характером!»; второй – мужчина закатных лет c байковым подбородком, трехволосной прической и лобиком типа «Я человек благородный и требую, чтобы все поступали благородно». Первый был не кто иной, как Пахом Феофилактович Иванов, а второй – Парфен Ферапонтович Сидоров. Председатели маршевой походкой подошли к резной двери и, искрясь и сияя, обменялись приглашениями:
– Прошу вас, Пахом Феофилактович!
– Ну уж нет, только после вас, Парфен Ферапонтович!
– Да как же это возможно? После вас! Только после вас!
– Окажите любезность, Парфен Ферапонтович, прошу вас!
Корейко подбежал к председателям.
– Товарищи, я к вам курьером из Немешаевска...
– А у вас назначено, товарищ? – одновременно спросили председатели.
– Так я...
– Не назначено? – шмыгнув носом, фыркнул Пахом Феофилактович.
– Запишитесь у секретаря! – учтиво добавил Парфен Ферапонтович.
И председатели, помрачнев, друг за другом вошли в приемную.
– Что ж вы, дорогая?.. – строго проговорил товарищ Иванов, обращаясь к секретарше.
– Не записали товарища на прием? – не менее строго добавил товарищ Сидоров.
– Он к нам аж из Немешаевска прибыл... – прерывисто мурлыкнул Иванов.
– А вы его в коридоре держите! – подпел звонким тенорком Сидоров.
C этими замечаниями довольные председатели разошлись по своим кабинетам.
Когда c формальностями было покончено, Александр Иванович открыл дверь c табличкой «Иванов».
– Разрешите?
– Проходите, товарищ...
– Корейко Александр Иванович.
– Прошу вас, товарищ Корейко... Одну минуточку.
Корейко сел в кресло c неудобной резной спинкой и некоторое время сидел, устремив свои глаза в потолок.
«Положительный» председатель корпел за огромным письменным столом, заваленным конторскими книгами, и вскрывал конверт, равный по величине детскому гробику.
– Я к вам курьером из Немешаевска...
– Это я уже слышал, товарищ...
– Корейко.
– Товарищ Корейко... По какому делу?
Пахом Феофилактович отложил конверт и достал из кармана плоскую коробку c папиросами «Кавказ».
– Хотим предложить вам стать пайщиками акционерного общества «Немхерес».
– Пайщиками?
– Общество будет производить великолепное вино «Немешаевский херес».
– Хм...
– Это будет лучшее вино в республике!
– А почему вы выбрали именно Миир?
– Для нас это великая честь работать c такой организацией, как Миир!
– Да, Миир – это силища!
– Вот и я говорю, кто как не Миир поможет организовать в республике производство хереса на высокосоциалистическом уровне! Сами взгляните...
Корейко достал «Немешаевскую правду» c фицнеровской рекламной статьей.
– Согласовано? – поинтересовался председатель.
– Все как полагается, – кивнул Корейко.
– А-а, тогда это совсем другой разговор! – воскликнул председатель, затем помолчал и восхищенно добавил: – Ах какое нужное дело вы задумали, товарищ...
– Корейко. Я...
Александр Иванович хотел было в розовых тонах обрисовать производство немешаевского хереса, но хозяин кабинета вдруг разродился речью:
Ровно в девять тридцать утра Александр Иванович вышел из «Метрополя», приставил полочкой ладонь ко лбу, продефилировал перед зеркальной витриной коммерческого магазина «Антиквариат», успев заметить, что выглядит он «что надо», вышел на площадь, нанял пролетку и через полчаса оказался на улице товарища Николаева. Почему именно на Николаева? А черт его знает почему! Нюх, тот самый нюх подпольного миллионера подсказывал ему, что искать надо где-то здесь. Что искать? Конечно же контору, и не просто контору, а контору c большим оборотом. Скорее всего, Александр Иванович действовал сейчас, как старатель, неустанно фильтрующий тонны грязи, чтобы выискать хотя бы один золотой кусочек. Пробормотав про себя: «Как говорил один парижский палач, работы полно, просто руки опускаются», старатель мерно зашагал по Пресненской набережной. Ноги сами вынесли его на какую-то улицу. Здесь, на перекрестке, он остановился и, немного подумав, повернул налево и оказался во власти затейливых московских переулков. Сначала он прошел весь Большой Трехгорный переулок и, не доходя до Красной Пресни, свернул на улицу Заморенова, прошел ее до конца, вышел на Дружинниковскую, свернул в переулок, проскочил его и скоро вновь оказался в Большом Трехгорном, повернул налево в Нововаганьковский переулок, пройдя его, он уперся в тупик, и пошел назад. Нюх обманул.
Корейко долго еще плутал по городу, брал пролетку, снова блуждал в поисках подходящей конторы. Наконец, он сам не понял, как оказался на Сухаревской площади.
От площади стелилась улица Сретенка. Эта улица сразу всплыла в памяти бывшего председателя химической лжеартели «Реванш» – такая же красивая и манящая, как и в 1922 году. Александр быстро узнал слева на углу некогда благоухавший магазин одежды «Миляева и Карташева». За «миляйкарташевым» шел магазин спорттоваров. На правой стороне находились большой гастроном, банк, здание суда и табачный магазин. Александр Иванович живо вспомнил уютный трактир, где можно было выпить пива. Но сейчас было не до пива.
Накрутив, в общей сложности, километров тридцать c гаком (гак равнялся трем), он повернул на 1-ю Мещанскую, зачем-то плюнул на стены греческого посольства, прошел несколько кварталов скорым шагом, юркнул в Колокольников переулок и, остановившись у трехэтажного особняка c вывеской «Миир», подумал так: "Опять этот Миир! Этот гусар говорил, чтоб я поставил на нем метку. А почему именно на нем? Никогда раньше не слышал. Что, черт возьми, это такое?.. По всей видимости "м" означает «московский», или «московская», а может быть «моторы»? Или «моем»? «Моем и индивидуально раскапываем»! Что же они раскапывают? И почему индивидуально! Не понятно и уж больно закомуристо".
У подъезда закомуристого особняка стоял черный «шевроле». За рулем сидел важнецкого вида шофер, c таким приторным лицом, что было ясно: в бумажнике у него благодать божия.
Корейко подошел к авто и вежливо поинтересовался:
– Скажите, товарищ, вы работаете в Миире?
Важный водитель c лицом, не истощенным умственными упражнениями, подбородоком, как кошелек, и усами в аршин выразил на своей морде отталкивающую физию, пригладил сначала правый ус, затем левый, кинул на любопытного субъекта несколько неуклюжий взгляд, кивнул, ответил грубо:
– Работаю. Конечно, работаю. Пыль дорожную жру, да уши рву стонами клаксонов – вот моя работа!
– Извините за нескромный вопрос, товарищ, а чем собственно занимаются люди в этом учреждении?
– Дядя, ты задаешь много вопросов! – прошипел сквозь зубы водитель «шевроле».
«Сам ты дядя! Тоже мне племянник нашелся!» – подумал Корейко, но промолчал.
– Иди, дядя, в контору, тама тебе все и скажут! – зевнув, посоветовал водитель и, откинувшись на мягкую спинку, задремал.
В вестибюле было по-деловому суетно. Туда, оттуда и сюда метались курьеры. Кто-то лопал на ходу бутерброд, кто-то кричал: «Да вы сами посмотрите, товарищи, на эту галиматью!» Мимо Корейко несколько раз прошла важная и приятная во всех отношениях персона – хранитель большой и круглой печати товарищ Рыбкин-Мяскин.
– Гражданин, можно вас на минутку? – вежливо обратился к хранителю печати Александр Иванович.
– А успеете? – капризно прогундел Рыбкин-Мяскин.
– Долго ли умеючи?
– Умеючи-то долго.
– Скажите, а это не Ковчег частников?
– Вы что – сбрендили?!
– Точно не Ковчег?
– Да нет же, я вам говорю!
За небольшим столиком сидело довольно легкомысленное существо сорока лет – швейцариха в сером платке. Швейцариха вязала носки. Время от времени она закрывала глаза и на всех фыркала. Вошедший гражданин ей тоже не понравился.
– Что вы меня фотографируете? – спросила она c надсадой в голосе.
– Мамаша, как пройти к председателю? – наивно и трогательно спросил Корейко.
– Во-первых, я вам не мамаша, а во-вторых, поздоровались бы сначала, гражданин.
«Колом бы по балде тебе дать», – подумал Корейко, а вслух решился сказать мягко:
– Добрый день.
– Да какой же он добрый?!
– Как пройти к председателю?
– А вы не грубите! Вам к какому из председателей? К Парфену Ферапонтовичу или Пахому Феофилактовичу?
– Кто ж из них главнее?
Швейцариха косо поглядела на Корейко.
– А я почем знаю? Поднимайтесь на третий, там их приемная.
Александр Иванович замигал глазками, тихим тараканьим голосом поблагодарил не очень-то вежливую мадам и медленно направился к лестнице.
«Странно и закомуристо, – рассуждал он. – Учреждение одно, а председателя – два! Это тебе не газгандский Пятьдесят первый!»
На третьем этаже на Александра Ивановича налетел один из миировских служащих c придурковатым носом и быстрыми красноватыми глазками.
– Ага! Вот и вы! – радостно взвизгнул служащий. – У меня из-за вас все нервы отвинтились!
– Какие нервы, товарищ?
– Как же какие! За ваш поступок, Ефим Агапович, башку отломить надо! Вы знаете, что мне сказал Парфен Ферапонтович?
– Нет, я не знаю, что вам сказал Парфен Ферапонтович! Дайте пройти...
– Конечно, не знаете. А как задарма провизионку получать, вы знаете?
У Корейко больно зыныло в голове, и ему даже показалось, что его башку перевязали тряпкой.
– Какую провизионку?
– Комиссия разберется, какую! Припаяет такой срок, что до гроба помнить будете! Вы, товарищ Будомиров, под суд пойдете. Досконально пойдете!
– Послушайте, я не Будомиров, я...
– Не Будомиров? Так, что ж вы мне голову битый час морочите?
Придурковатый нос соколом шмыгнул на лестницу и, прыгая по ступенькам, скрылся в небытии, оставив подпольного миллионера в неописуемой растерянности. Покрутив головой так, что возникли первые признаки тошноты, Александр Иванович приступил к поиску приемной.
По обе стороны коридора шли двери, обитые дерматином, и на каждой висели разнокалиберные таблички. В конце коридора на подоконнике сидело четверо.
– ...Ну и приходим на Рогожское, – торопливо говорил какой-то тип со скошенными к носу глазами. – Поначалу сказали, что будут там хоронить. Потом оказалось, что на Калитниковском. Ну, мы c товарищами пешкодралом... У пруда народу тьма! Покойник на Боясова походил, но весьма растяжимо. Так и не узнали, где его похоронили. Форменная труба какая-то, да и неловко. В общем, так и ушли в дураках.
Корейко стал шарить глазами и вскоре уткнулся взглядом в высокую красного дерева резную дверь. На двери было две таблички: «Приемная председателя тов. П.Ф.Иванова» и «Приемная председателя тов. П.Ф.Сидорова».
В хорошо обставленной приемной Иванова-Сидорова было тихо-тихо. Напротив окна стоял большой письменный стол, за которым прихорашивалась секретарь-машинистка в костюмчике кофейного цвета. Взглянув на секретаршу, Корейко без труда вычислил, что перед ним сидит тот самый тип государственных служащих, для которых характерна чиновничья почтительность, перемешанная c фамильярной пренебрежительностью.
– Здравствуйте!
– Вы записаны?
– Я к вам курьером из Немешаевска.
– Кем?
– Курьером.
– Откуда?
– Из Немешаевска
– Ага!
– Мне к председателю.
– К какому председателю?
– К Иванову.
– Пахом Феофилактович будет через час.
– Тогда к Сидорову.
– Парфен Ферапонтович будет тоже через час.
– Хорошо, я подожду.
Секретарша хмыкнула.
– Я тогда прогуляюсь по Мииру.
Корейко вышел из приемной и сделал несколько шагов в сторону лестничной клетки. Стены коридора были сплошь заклеены разного рода бумажками: приказами, объявлениями, выписками из протоколов. Одна из бумажек c напечатанным на машинке престраннейшего смысла текстиком даже заставила улыбнуться всегда серьезного Александра Ивановича:
МИИРОВЕЦ! БУДЬ БДИТЕЛЕН!
НЕ ТО НЕ ПОЛУЧИШЬ КИРПИЧЕЙ!
Другая бумажка сообщала, что работа товарища Наровлянского ведется в порядке миража и обюрокрачивания. Серый подмокший листок c написанным от руки словом «Внимание!» информировал, что выдача мыла будет происходить в комнате No 6; предварительная запись у товарища Любомирова в комнате No 66. Текст же следующей бумаженции Александр Иванович был вынужден презрительно прочитать вслух:
– "Согласно приказу по Мииру No 2356/2357 от 25.04.31. выдача сала приостановлена. Выдача граблей завершена. Выдача тяпок продолжается, но уже по коммерческим ценам. Лопаты кончились. Чулки можно получить у товарища Конкордневой-Златовой. Членам профсоюза в 16.30 в порядке живой очереди будут выдаваться носки".
Корейко дошел до середины коридора и остановился возле плаката c надписью:
НЕ ДРЕЙФЬ, МИИРОВЕЦ!
ДАЕШЬ СОЦСОРЕВНОВАНИЕ!
Ниже плаката была приколота солидная бумажка, на которой аршинными буквами было написано: «Тяпкин-Тряпкин-старший понадеялся на самотек, а младший тоже хорош». Рядом c аршинными буквами наискось было написано красными чернилами: «Партийная и комсомольская прослойки Миира бракуют и корят за отсталость следующих товарищей: Зубочистку, Кириленко, Наливайко, Смесь, Беляковича, Магончука, Кравчука (очень особо), Корагина (завирается), Лещенко (последнее предупреждение), Прищепу и Панченко», ниже фиолетовыми: «Предлагаю взнуздать и бросить на низовку за обыкновенный хилес культуртрегеров К.Б.Нагишом и И.И.Одетого. Тов. Н.Селиверстова», еще ниже гвоздем к стене была прибита осьмушка листа c анонимным возмущением: «Почему монотонно молчит коллектив Миира по поводу безобразного поведения товарища Стульчикова-Пеночкина?»
Пока Александр Иванович читал всю эту ахинею и раскидывал мозгами по поводу прочитанного, его чуть не сшибли раскрывшейся дверью c табличкой «Отдел булавок». Из пахнущей мытым полом комнаты выскочила барышня c решительно дьявольскими глазами и спешно направилась к группе миировцев, облепивших окно в конце коридора.
– Представляете, товарищи, – гаркнула она на ходу. – Стягунчиков правым уклоном страдает! Все думали левым, а он правым! Мне только что позвонили!
– Да не может этого быть...
– Стягунчиков?!
– Враки!
– Сын сукин он. Я всегда говорил, что в голове у него сквозняк.
– Вот это шок! Ай-да Стягунчиков, подлец этакий!
– Аида Васильевна, а сведения точны?
– Вне всяких сомнений. Светозаров звонил!
– Позор на все учреждение!
– А наши председатели тоже хороши! Вот у Иванова, например, нет великой интуиции, а у Сидорова – прорицательного ума. Как вы думаете, кто из них обладает даром творческого воображения? Конечно, никто. Они только и умеют строгие приказы отдавать. Знаете, что мне вчера сказал личный секретарь товарища Иванова? Иванов и Сидоров – финансово обеспеченные люди! И скоро у наших шефов будет не один авто, а целых два.
– А я всегда вам говорила, что Иванов перспективу не видит.
– А Сидоров рисковать не умеет.
– А Иванов не может многообещающий договор подвергнуть тщательному анализу.
– А вы знаете, что кредитное соглашение c Италией на триста пятьдесят миллионов лир уже заключено? Вот где работа была! Вот где работают способные ответработники. Не то что наши миировцы!
– Да, ворочать советскими миллионными суммами – это вам не шуточки шутить!
– Иванов, по-моему, вообще не думает о растущей известности Миира.
– Это Сидоров не думает, а Иванов как раз думает!
– Вы хоть сами понимаете, что сказали?
– А что такое?
– А в чем дело?
– Вы сказали глупость!
– Я, например, хотела сказать, что приемов Миир давно не устраивал.
– Тоже мне сообщили!
– А вы человек, которому присущ только сухой цивилизованный юмор.
– Опять туманно и непонятно говорите!
– Ах! ах! ах!
– Да! да! да!
Александр Иванович обернулся, почесал рукою за ухом и, пройдя мимо трехметроворостой стенгазеты, медленно приблизился к восклицающим миировцам.
– Простите, товарищи, за навязчивость, а чем, собственно говоря, занимается ваше учреждение?
За навязчивость пришлось выдержать на себе семь мужских и два женских пристальных взгляда, по которым без особого труда угадывался вопрос: «Вы что, гражданин, полный идиот, что ли?» А в поросячьих глазках вышеупомянутой Аиды Васильевны даже блеснул веселый огонек, изо рта вылетело деревянное, полное сарказма замечаньице:
– В Миире идиотизмом не занимаются, тут люди работают!
– Чтоб меня уволили по сокращению штатов, но вы, гражданин, много себе позволяете!
Голос этот принадлежал худощавому мужчине в синей жилетке.
– А он лобан!
– А почему лобан?
– Да вы посмотрите на него: ни лица, ни морды, один лоб – и тот безобразный! – пробасил сероглазый тип, хлопая себя по брюху.
– Благодарю вас, – c гусарской надменностью процедил Корейко и, поклонившись соответствующим образом, отошел от глупых миировцев и уселся на один из трех стульев напротив двери c табличкой «Бухгалтерия».
Контора большая, это ясно, – предался размышлениям бывший счетовод. – C оборотом тоже немалым, это понятно. Люди работают. Чем занимаются? Какая разница! Что мне нужно? Точнее, кто мне нужен? Конечно же, председатель. А их два! Непонятно. Бардак какой-то! А если так, то необходимо использовать этот бардак в своих целях. Как же их заинтересовать? Может быть, тягой к прогрессу? «Немхерес» – прогрессивный винный напиток? А что? Бредово? Да, бредово! Но могут клюнуть. Идиотам надо делать идиотские предложения! У них своя логика. Значит, нужно, так сказать, в свете последних решений, уложиться в непонятно-какую деятельность Миира, то есть эту дурацкую контору при желании можно сделать существенным пайщиком.
Пока Александр Иванович обнаруживал в себе способность нестандартно мыслить в ситуациях c идиотскими конторами, за дверью бухгалтерии раздавались битте-дриттовские возгласы.
– А вы меня буржуями не стращайте! Я в Миире главбух со дня основания! Счетовод вшивый! Вы и полушки не стоите! Буржуйчик вы недорезанный, Платон Миронович! Происхожденьецем своим, прямо скажу, не блещете!
– А вы, Павел Жиянович, торговлишку при нэпе имели и насчет социализму скептически были настроены!
– Это я-то скептически?
– Ну не я же!
– Нэп – это полная утопия!
Слово «утопия» было сказано c ударением на последнем слоге.
– Это вы сейчас рветесь, а внутри вас нэпманишко сидит! Знайте, звякните на меня доносом – я вас тоже не пощажу!
И тогда главбух Миира выловил из своей души слово, которое уже давно тяжелило его сердце:
– Умалишенец!
– Нэпман двурогий!
– Хватит, Платон Миронович, в бухгалтерии детсадовщиной заниматься! Хватит. Лучше работайте лучше!
– А я что, по-вашему, делаю? Вечно вы, товарищ Ксенофонтов, меня зажимаете, вот мы и ссоримся c вами. А ссора, сами знаете, дело поганое, в наше время ни к чему хорошему не приводящее...
– Знаете что?..
Из дальнейшей беседы главбуха и счетовода Корейко почерпнул для себя весьма важные сведения: расчетный счет Миира оформлен в Моссоцбанке, в том самом здании, которое находится на углу Маросейки и Старосадского переулка.
Но вот в коридоре показались двое. Первый – мужчина средних лет c атласным подбородком, бодрым казацким чубом и лобиком типа «Я человек положительный, но c характером!»; второй – мужчина закатных лет c байковым подбородком, трехволосной прической и лобиком типа «Я человек благородный и требую, чтобы все поступали благородно». Первый был не кто иной, как Пахом Феофилактович Иванов, а второй – Парфен Ферапонтович Сидоров. Председатели маршевой походкой подошли к резной двери и, искрясь и сияя, обменялись приглашениями:
– Прошу вас, Пахом Феофилактович!
– Ну уж нет, только после вас, Парфен Ферапонтович!
– Да как же это возможно? После вас! Только после вас!
– Окажите любезность, Парфен Ферапонтович, прошу вас!
Корейко подбежал к председателям.
– Товарищи, я к вам курьером из Немешаевска...
– А у вас назначено, товарищ? – одновременно спросили председатели.
– Так я...
– Не назначено? – шмыгнув носом, фыркнул Пахом Феофилактович.
– Запишитесь у секретаря! – учтиво добавил Парфен Ферапонтович.
И председатели, помрачнев, друг за другом вошли в приемную.
– Что ж вы, дорогая?.. – строго проговорил товарищ Иванов, обращаясь к секретарше.
– Не записали товарища на прием? – не менее строго добавил товарищ Сидоров.
– Он к нам аж из Немешаевска прибыл... – прерывисто мурлыкнул Иванов.
– А вы его в коридоре держите! – подпел звонким тенорком Сидоров.
C этими замечаниями довольные председатели разошлись по своим кабинетам.
Когда c формальностями было покончено, Александр Иванович открыл дверь c табличкой «Иванов».
– Разрешите?
– Проходите, товарищ...
– Корейко Александр Иванович.
– Прошу вас, товарищ Корейко... Одну минуточку.
Корейко сел в кресло c неудобной резной спинкой и некоторое время сидел, устремив свои глаза в потолок.
«Положительный» председатель корпел за огромным письменным столом, заваленным конторскими книгами, и вскрывал конверт, равный по величине детскому гробику.
– Я к вам курьером из Немешаевска...
– Это я уже слышал, товарищ...
– Корейко.
– Товарищ Корейко... По какому делу?
Пахом Феофилактович отложил конверт и достал из кармана плоскую коробку c папиросами «Кавказ».
– Хотим предложить вам стать пайщиками акционерного общества «Немхерес».
– Пайщиками?
– Общество будет производить великолепное вино «Немешаевский херес».
– Хм...
– Это будет лучшее вино в республике!
– А почему вы выбрали именно Миир?
– Для нас это великая честь работать c такой организацией, как Миир!
– Да, Миир – это силища!
– Вот и я говорю, кто как не Миир поможет организовать в республике производство хереса на высокосоциалистическом уровне! Сами взгляните...
Корейко достал «Немешаевскую правду» c фицнеровской рекламной статьей.
– Согласовано? – поинтересовался председатель.
– Все как полагается, – кивнул Корейко.
– А-а, тогда это совсем другой разговор! – воскликнул председатель, затем помолчал и восхищенно добавил: – Ах какое нужное дело вы задумали, товарищ...
– Корейко. Я...
Александр Иванович хотел было в розовых тонах обрисовать производство немешаевского хереса, но хозяин кабинета вдруг разродился речью: