Страница:
— Пусть, если хочет, пьет даже из собачьего черепка! — проворчал Крикс. — А я хочу пить и есть на золоте. И многие наши тоже. Ты ведь слышал, наверное, эти строки поэта:
— Я подобного не говорил, — отвечал Крикс. — Но это будет действительно тиранией, если ты не станешь давать нам жить как мы хотим, даже в мирное время. Достаточно, что мы все тебе беспрекословно подчиняемся в бою и в походе!
— Так я, значит, неправильно поступаю, я вас зажимаю? — снова переспросил Спартак. Обвинение казалось ему верхом несправедливости.
— Конечно, неправильно, — подтвердил Крикс. — Давно известно: власть полководца по своей природе близка к тирании, так же, как безрассудство соприкасается с храбростью, расточительство с щедростью.
— Нет, Крикс, ты ошибаешься, — покачал головой Спартак. — С моей стороны нет даже и намека на тиранию. Я хочу порядка, дисциплины, бдительности. Только с ними, а не с золотыми чашами и кувшинами, в непрерывных попойках, в обществе юнцов и женщин можно побеждать на войне.
— Нет, Спартак, я не могу согласиться с тобой! — стоял на своем самнит. — Ни попойки, ни золотые чаши не имеют отношения к честному исполнению каждым своих обязанностей. Отдельные поражения могут быть в любом случае. Потому-то и говорит один из поэтов:
— Почему странно? — не соглашался Крикс. — Я говорил и говорю: несправедливо прижимать своих товарищей. Это ведет к тирании. Такую тиранию создал у себя после персидских походов Александр Великий! Ни одному свободному человеку нельзя было и слова правды сказать! Удивительная вещь: македоняне своими подвигами на войне сами выковали себе цепи! Вот что действительно и достоверно (можешь, Спартак, сердиться сколько хочешь): тирания всегда влечет за собой лживость со стороны окружающих, клевету, изворотливость, лицемерие, преданность же свободе требует любви к истине и справедливости! И воспитывать людей надо с умом, не раздражая их понапрасну, как один поэт говорил:
— Никогда такого с нами не будет! — Крикс в гневе вскочил с места. — Не мы, поклонники золотой чаши, будем показывать тыл врагу! Мы скорее падем в битве, чем позволим снова надеть на нас веревку раба!
— Очень ты меня утешил, Крикс! Вот спасибо! — Спартак насмешливо поклонился. — Значит, вы, сторонники золотой чаши, уже настроились на поражение, а не на победу?! Вот теперь, дорогой друг, я тебе доскажу то, что прежде не хотел говорить: не должен командовать тот, кто без стеснения проводит среди женщин дни и ночи напролет, кто совращает мальчиков, кто под звуки бубнов пляшет среди скопцов, кто ежедневно играет в кости, у кого ночи состоят из обедов, а дни из долгих завтраков, описать которые не хватило бы времени!
Крикс покраснел и, насупившись, отвернулся.
— Ты на меня намекаешь или на моих командиров? — наконец спросил он после долгого молчания.
— Сам рассуди, к кому относятся мои слова, — отвечал Спартак. — Но я бы хотел, чтобы ты переговорил со своими командирами вполне откровенно сам. Некоторых пора призвать к порядку, пока еще не поздно! Они подают всем дурной пример! Если бы я этого тебе не сказал, я бы не выполнил своего долга как полководец! Ты должен переговорить со своими! Твой авторитет в войске велик, тебя любят и уважают. Мы должны с тобой, Крикс, действовать во всех важных вопросах вместе, не разделяясь. Ведь мы вдвоем подняли столько людей на борьбу, и они верят нам! Недопустимо положение, если я захочу вести войско в одну сторону, а ты в другую! Мы уничтожим тогда в ожесточенных спорах влияние друг друга! Тогда в войске начнутся разложение, смуты, интриги! То-то будут рады римляне! Разброд и интриги в нашей среде — почва для измены. Люди неустойчивые и алчные — ты хорошо знаешь — есть и у нас. Ты дашь гарантию, что никто из них не пойдет навстречу пожеланиям римлян и… Мне не хочется договаривать!
— Негодяи всюду есть! — с трудом выдавил Крикс. — Как можно дать какую-то гарантию? И к нам они, как и к другим, попадут в известном числе. Особенно если римляне стараются заслать к нам немало тайных агентов. Но в моем окружении их не будет! Я убью собственной рукой подлеца, позволившего подкупить себя римлянам! Или того, кто станет вносить смуту в наши ряды! Кто будет заниматься интригами и шпионажем, кто захочет нас предать!
— Было бы лучше, дорогой Крикс, другое: если бы ты повседневно воспитывал своих людей, показывал им не только пример храбрости, честного отношения к обязанностям — в нашей войне этого мало! — но и воздержанности. У высших командиров воздержанность должна быть одним из главных качеств. Она дает, понимаешь, какое преимущество? Такой вождь всеми силами, ни на что не отвлекаясь — ни на пьянство, ни на интриги с женщинами! — сосредоточен на войне. Только такие вожди могут привести войско к победе! Это несомненно! Потому-то и говорят философы, мнения которых ты столь недолюбливаешь, следующим образом: «Трудно быть предводителем. Многими качествами надо обладать: знать блестяще военное дело, людей и политику, отличаться мужеством, воздержанностью, скромностью, выносливостью, неприхотливостью, уравновешенным характером, чувством собственного достоинства и самообладанием, бодростью в трудных обстоятельствах, в том числе и в болезни. А сколь важно отличаться неподверженностью чужим влияниям, оказываться невосприимчивым к клевете, уметь шутить, выносить свободное, нелицеприятное слово! Телесные удовольствия должны играть у нас такую же роль, какую в войске занимают вспомогательные и легковооруженные отряды. Они даны нам на время и скоротечны. Мы не должны быть их рабами. Только при этом условии могут они оказаться полезны для нашего тела и духа».
И еще: «Достигнуть вершины человеческого могущества можно лишь одним путем: совершенствуясь в воздержании и мужестве».
Наконец: «Образ жизни полководца должен быть не расточительным, а умеренным. Иначе говоря, полководцу следует вести жизнь воина. Этим все сказано».
— Может быть, ты прав по-своему, Спартак, — уже без прежнего раздражения возразил Крикс. — Но нельзя слишком далеко заходить в требованиях к воинам и командирам! Надо соблюдать благоразумную умеренность. Мы находимся на войне. Каждый из нас любой день может погибнуть. Что же он получит от жизни? Только обещания о будущей прекрасной жизни на звездах? Или обещания о прекрасной жизни на земле в случае успеха нашего дела, который он, может быть, и не увидит?! Стыдно и страшно обмануть людей! Поэтому следует идти им, если возможно, навстречу! За подвиги следует щедро награждать — и дорогим оружием, и цветным платьем, и редкостными ожерельями! Пусть пьют вино даже из золотых чаш! В этом ли дело? Справедливо сказано поэтом:
— Дорогой мой Крикс! Разве я против наград? Разве я хочу отнять у людей твердые надежды? Но пути политики крайне сложны… Поэтому-то и говорится: «Истиной часто становится та ложь, которой все поверили!»
— Я никогда не признавал такого мнения, — сказал Крикс с раздражением. — Надо давать реальные обещания. Ничто так не подрывает веры к вождю, как обман! Хочу привести полезное мнение философов (и я в юности их слушал, не считай меня совсем уже за невежду!): «Лишь тот является великим, кто щедро раздает деньги, в военных походах первым подвергается опасности, ценит друзей, не обращая внимания на их недостатки».
— Ты сказал, Крикс, только первую часть мнения философов, а вторую — не менее важную! — опустил. А вторая звучит так: «…кто проявляет милосердие к пленникам, будучи победителем, легко отходит от гнева, на вершине успеха не теряет человеколюбия». Почему ты забываешь про вторую часть изречения?!
— Я не собираюсь проявлять милосердия к римлянам, нашим заклятым врагам! — в гневе вскричал Крикс, вскакивая с места. — Они мучители самнитов, всех народов Италии, всех народов земли! Самниты поклялись разрушить Рим, истребить всех римлян до последнего человека! Если Судьба и боги будут способствовать нашему делу, я выполню клятву предков! Сначала мы разграбим проклятый город — он веками грабил другие народы и города, должна же прийти и его очередь! — потом я лично первым поднесу пылающий факел к самому красивому дворцу на Палатине! Когда Рим превратится в кучу обгорелых развалин и пепла, я лично пройдусь по его обломкам с плугом и засею развалины солью! Это будет знаком того, что никто не должен отныне здесь селиться, что место это проклято богами и людьми! Не может быть никакой жалости к Риму и римлянам! Почему можно избивать и грабить другие народы и города — Коринф, Карфаген и другие, — а Рим нельзя?!
— Успокойся, Крикс! — Спартак схватил его за руку и снова усадил. — Успокойся! Это мы еще обсудим! А пока скажи мне, что ты думаешь о наших дальнейших планах? Как, по-твоему, куда нам вести войско? Что вообще делать дальше?
— Мне кажется, — ответил Крикс, несколько успокоившись, — существует в настоящий момент три предложения для рассмотрения. Они исходят от разных воинов и командиров. Первое: собрав значительные силы, вести наступление прямо на Рим (я и сам держусь такого мнения). Второе: собрать как можно больше людей, действительно жаждущих свободы, готовых бороться за нее, и всех выводить из Италии: через Брундизий, например, или перевалив через Альпы. Третье предложение: вести войну в Италии, не думая о Риме, столько лет, сколько удастся, грабить италиков и римлян, как заклятых врагов, мстить им за все наши беды и унижения. Заглядывать слишком далеко вперед — смешно. Кто знает темную Судьбу?!
— Третье предложение заведомо плохо, — живо отозвался Спартак. — Пускать события на самотек глупо! Если бы мы с тобой на подобное согласились, это бы не свидетельствовало о нашем уме! Я думаю, следует обсуждать только два предложения, если не появятся какие-нибудь новые и лучшие. У второго предложения — сразу видно — крупные недостатки: призывая людей к трусливому бегству из Италии, трудно склонить их яростно сражаться! А сражаться придется много! Разве могут римляне позволить разом бежать из Италии сотне тысяч рабов?! Нет! Значит, на нас будут направлены войска с хорошими полководцами. Придется яростно сражаться, с боями пробиваться через всю Италию, с боями пробиться через две провинции — Цизальпийскую и Трансальпийскую Галлии. Наверно, Помпей или Метелл будут брошены с одной испанской армией сенатом на помощь наместнику Трансальпийской Галии Фонтею. Но если даже удастся пробиться и выйти в Свободную Галлию, где нет владычества римлян, захотят ли нас принять галлы? В стране нет свободной земли для поселения.
— Тогда можно уйти в Германию, — вставил реплику Крикс.
— И в Германии нет свободных земель. Германцы тоже ищут и не знают, где, на какой земле селить свою молодежь. Именно поэтому каждый год они вторгаются в Галлию, а вовсе не ради одной добычи!
— Так что тогда делать? — нетерпеливо спросил Крикс. — Уходить ты не хочешь, и оставаться, как я понимаю, тоже не склонен.
— Надо перебрать все возможности, рассмотреть варианты с римскими провинциями, узнать мнения людей, которые там долго жили. Обстановку надо тщательно обдумать и со всеми откровенно обсудить!
Тут разговор двух вождей прервался. Подошли молодые стражи и позвали старших товарищей к костру. Огонь жарко пылал, багровые угли источали тепло. Сидеть на расстеленном войлоке было хорошо и приятно. Жаркое оказалось чудесным: кусочки мяса и жира, отлично обжаренные, источали соблазнительные запахи. По чашам было разлито прекрасное вино. На деревянных кружках были разложены лепешки и овощи, всякие приправы.
Богам принесли положенные первинки от вина и мяса, прочитав короткую молитву. Через минуту все весело жевали дымящееся, необыкновенно вкусное мясо. Молодые стражи вновь начали рассказывать смешные истории. Потом один из певцов, входивший в окружение Крикса, настроил свою лиру и стал петь о любовном приключении Ареса и Афродиты, о том, как был обманут муж-рогоносец Гефест и как однажды он им жестоко отомстил: поймал в искусно сделанные им невидимые сети совершенно голыми и выставил на позор перед всеми богами…
Охота прошла, по общему мнению, очень приятно. Все возвращались в лагерь, полные множества впечатлений, и потом восторженно рассказывали товарищам, что они видели, что ели и как каждый из них убил «самого большого кабана».
Только Спартак и Крикс сохраняли обычную сдержанность. У них было о чем подумать…
V
Глава десятая
Так перестань же, Спартак, прижимать нас по мелочам! Не забывай той истины, которая высказана другим поэтом:
Коротки и быстротечны человеческие дна —
Сколько можешь, наслаждений в чаше жизни зачерпни.
— Так я, по-твоему, вас прижимаю? — возмутился Спартак. — Я — новый тиран?
Тебе дано Судьбою царство, чтоб ты им правил справедливо,
Ты должен избегать насилья и не таить его в груди.
— Я подобного не говорил, — отвечал Крикс. — Но это будет действительно тиранией, если ты не станешь давать нам жить как мы хотим, даже в мирное время. Достаточно, что мы все тебе беспрекословно подчиняемся в бою и в походе!
— Так я, значит, неправильно поступаю, я вас зажимаю? — снова переспросил Спартак. Обвинение казалось ему верхом несправедливости.
— Конечно, неправильно, — подтвердил Крикс. — Давно известно: власть полководца по своей природе близка к тирании, так же, как безрассудство соприкасается с храбростью, расточительство с щедростью.
— Нет, Крикс, ты ошибаешься, — покачал головой Спартак. — С моей стороны нет даже и намека на тиранию. Я хочу порядка, дисциплины, бдительности. Только с ними, а не с золотыми чашами и кувшинами, в непрерывных попойках, в обществе юнцов и женщин можно побеждать на войне.
— Нет, Спартак, я не могу согласиться с тобой! — стоял на своем самнит. — Ни попойки, ни золотые чаши не имеют отношения к честному исполнению каждым своих обязанностей. Отдельные поражения могут быть в любом случае. Потому-то и говорит один из поэтов:
А другой поэт считает даже некоторые неудачи полезными. Он так говорит об этом:
Рок в бездну трудностей порой нас бросит,
А после облегчение приносит.
— Странно ты рассуждаешь, Крикс! — воскликнул Спартак, уже сильно рассердившись.
Сноси свою Судьбу, пусть даже Рок вершит
Не то, что ты хотел, — ты все ж не будь строптив.
Для мужа будет жизнь приятною тогда,
Коль в наслажденьях есть какой-то перерыв.
— Почему странно? — не соглашался Крикс. — Я говорил и говорю: несправедливо прижимать своих товарищей. Это ведет к тирании. Такую тиранию создал у себя после персидских походов Александр Великий! Ни одному свободному человеку нельзя было и слова правды сказать! Удивительная вещь: македоняне своими подвигами на войне сами выковали себе цепи! Вот что действительно и достоверно (можешь, Спартак, сердиться сколько хочешь): тирания всегда влечет за собой лживость со стороны окружающих, клевету, изворотливость, лицемерие, преданность же свободе требует любви к истине и справедливости! И воспитывать людей надо с умом, не раздражая их понапрасну, как один поэт говорил:
— Странно ты рассуждаешь, Крикс! Клянусь Юпитером, странно! — Спартак, возмущаясь, ударил себя по бедрам. — По-твоему, золотые чаши — символ свободы! Тот, кто хочет их запретить, почти тиран! А по-моему, они предвестник новых рабских цепей! Тебе не понятно? Объясню! Те, кто на войне начинает употреблять золотые чаши, быстро переходит к роскоши во всем. Бдительность их, работоспособность, желание и умение воевать быстро уменьшаются. Они начинают небрежно исполнять свои обязанности. Глядя на высших командиров, так же начинают вести себя и командиры поменьше, военные трибуны и, наконец, воины. Конец всегда один: полное и позорное поражение! Тем, кто уцелел, надевают на шею веревку и отправляют на рабский рынок. Ты такой участи хочешь себе и войску?!
Если ты шипы посеял, виноград не соберешь!
— Никогда такого с нами не будет! — Крикс в гневе вскочил с места. — Не мы, поклонники золотой чаши, будем показывать тыл врагу! Мы скорее падем в битве, чем позволим снова надеть на нас веревку раба!
— Очень ты меня утешил, Крикс! Вот спасибо! — Спартак насмешливо поклонился. — Значит, вы, сторонники золотой чаши, уже настроились на поражение, а не на победу?! Вот теперь, дорогой друг, я тебе доскажу то, что прежде не хотел говорить: не должен командовать тот, кто без стеснения проводит среди женщин дни и ночи напролет, кто совращает мальчиков, кто под звуки бубнов пляшет среди скопцов, кто ежедневно играет в кости, у кого ночи состоят из обедов, а дни из долгих завтраков, описать которые не хватило бы времени!
Крикс покраснел и, насупившись, отвернулся.
— Ты на меня намекаешь или на моих командиров? — наконец спросил он после долгого молчания.
— Сам рассуди, к кому относятся мои слова, — отвечал Спартак. — Но я бы хотел, чтобы ты переговорил со своими командирами вполне откровенно сам. Некоторых пора призвать к порядку, пока еще не поздно! Они подают всем дурной пример! Если бы я этого тебе не сказал, я бы не выполнил своего долга как полководец! Ты должен переговорить со своими! Твой авторитет в войске велик, тебя любят и уважают. Мы должны с тобой, Крикс, действовать во всех важных вопросах вместе, не разделяясь. Ведь мы вдвоем подняли столько людей на борьбу, и они верят нам! Недопустимо положение, если я захочу вести войско в одну сторону, а ты в другую! Мы уничтожим тогда в ожесточенных спорах влияние друг друга! Тогда в войске начнутся разложение, смуты, интриги! То-то будут рады римляне! Разброд и интриги в нашей среде — почва для измены. Люди неустойчивые и алчные — ты хорошо знаешь — есть и у нас. Ты дашь гарантию, что никто из них не пойдет навстречу пожеланиям римлян и… Мне не хочется договаривать!
— Негодяи всюду есть! — с трудом выдавил Крикс. — Как можно дать какую-то гарантию? И к нам они, как и к другим, попадут в известном числе. Особенно если римляне стараются заслать к нам немало тайных агентов. Но в моем окружении их не будет! Я убью собственной рукой подлеца, позволившего подкупить себя римлянам! Или того, кто станет вносить смуту в наши ряды! Кто будет заниматься интригами и шпионажем, кто захочет нас предать!
— Было бы лучше, дорогой Крикс, другое: если бы ты повседневно воспитывал своих людей, показывал им не только пример храбрости, честного отношения к обязанностям — в нашей войне этого мало! — но и воздержанности. У высших командиров воздержанность должна быть одним из главных качеств. Она дает, понимаешь, какое преимущество? Такой вождь всеми силами, ни на что не отвлекаясь — ни на пьянство, ни на интриги с женщинами! — сосредоточен на войне. Только такие вожди могут привести войско к победе! Это несомненно! Потому-то и говорят философы, мнения которых ты столь недолюбливаешь, следующим образом: «Трудно быть предводителем. Многими качествами надо обладать: знать блестяще военное дело, людей и политику, отличаться мужеством, воздержанностью, скромностью, выносливостью, неприхотливостью, уравновешенным характером, чувством собственного достоинства и самообладанием, бодростью в трудных обстоятельствах, в том числе и в болезни. А сколь важно отличаться неподверженностью чужим влияниям, оказываться невосприимчивым к клевете, уметь шутить, выносить свободное, нелицеприятное слово! Телесные удовольствия должны играть у нас такую же роль, какую в войске занимают вспомогательные и легковооруженные отряды. Они даны нам на время и скоротечны. Мы не должны быть их рабами. Только при этом условии могут они оказаться полезны для нашего тела и духа».
И еще: «Достигнуть вершины человеческого могущества можно лишь одним путем: совершенствуясь в воздержании и мужестве».
Наконец: «Образ жизни полководца должен быть не расточительным, а умеренным. Иначе говоря, полководцу следует вести жизнь воина. Этим все сказано».
— Может быть, ты прав по-своему, Спартак, — уже без прежнего раздражения возразил Крикс. — Но нельзя слишком далеко заходить в требованиях к воинам и командирам! Надо соблюдать благоразумную умеренность. Мы находимся на войне. Каждый из нас любой день может погибнуть. Что же он получит от жизни? Только обещания о будущей прекрасной жизни на звездах? Или обещания о прекрасной жизни на земле в случае успеха нашего дела, который он, может быть, и не увидит?! Стыдно и страшно обмануть людей! Поэтому следует идти им, если возможно, навстречу! За подвиги следует щедро награждать — и дорогим оружием, и цветным платьем, и редкостными ожерельями! Пусть пьют вино даже из золотых чаш! В этом ли дело? Справедливо сказано поэтом:
Так я думаю, Спартак, и с этого не сойду!
Как светит, манит нас красавица надежда!
Нам с нею хорошо, пусть даже и тревожно.
Живи же веселей: на свадьбе Смерти, знаешь,
Красавиц нет таких, найти их невозможно.
— Дорогой мой Крикс! Разве я против наград? Разве я хочу отнять у людей твердые надежды? Но пути политики крайне сложны… Поэтому-то и говорится: «Истиной часто становится та ложь, которой все поверили!»
— Я никогда не признавал такого мнения, — сказал Крикс с раздражением. — Надо давать реальные обещания. Ничто так не подрывает веры к вождю, как обман! Хочу привести полезное мнение философов (и я в юности их слушал, не считай меня совсем уже за невежду!): «Лишь тот является великим, кто щедро раздает деньги, в военных походах первым подвергается опасности, ценит друзей, не обращая внимания на их недостатки».
— Ты сказал, Крикс, только первую часть мнения философов, а вторую — не менее важную! — опустил. А вторая звучит так: «…кто проявляет милосердие к пленникам, будучи победителем, легко отходит от гнева, на вершине успеха не теряет человеколюбия». Почему ты забываешь про вторую часть изречения?!
— Я не собираюсь проявлять милосердия к римлянам, нашим заклятым врагам! — в гневе вскричал Крикс, вскакивая с места. — Они мучители самнитов, всех народов Италии, всех народов земли! Самниты поклялись разрушить Рим, истребить всех римлян до последнего человека! Если Судьба и боги будут способствовать нашему делу, я выполню клятву предков! Сначала мы разграбим проклятый город — он веками грабил другие народы и города, должна же прийти и его очередь! — потом я лично первым поднесу пылающий факел к самому красивому дворцу на Палатине! Когда Рим превратится в кучу обгорелых развалин и пепла, я лично пройдусь по его обломкам с плугом и засею развалины солью! Это будет знаком того, что никто не должен отныне здесь селиться, что место это проклято богами и людьми! Не может быть никакой жалости к Риму и римлянам! Почему можно избивать и грабить другие народы и города — Коринф, Карфаген и другие, — а Рим нельзя?!
— Успокойся, Крикс! — Спартак схватил его за руку и снова усадил. — Успокойся! Это мы еще обсудим! А пока скажи мне, что ты думаешь о наших дальнейших планах? Как, по-твоему, куда нам вести войско? Что вообще делать дальше?
— Мне кажется, — ответил Крикс, несколько успокоившись, — существует в настоящий момент три предложения для рассмотрения. Они исходят от разных воинов и командиров. Первое: собрав значительные силы, вести наступление прямо на Рим (я и сам держусь такого мнения). Второе: собрать как можно больше людей, действительно жаждущих свободы, готовых бороться за нее, и всех выводить из Италии: через Брундизий, например, или перевалив через Альпы. Третье предложение: вести войну в Италии, не думая о Риме, столько лет, сколько удастся, грабить италиков и римлян, как заклятых врагов, мстить им за все наши беды и унижения. Заглядывать слишком далеко вперед — смешно. Кто знает темную Судьбу?!
— Третье предложение заведомо плохо, — живо отозвался Спартак. — Пускать события на самотек глупо! Если бы мы с тобой на подобное согласились, это бы не свидетельствовало о нашем уме! Я думаю, следует обсуждать только два предложения, если не появятся какие-нибудь новые и лучшие. У второго предложения — сразу видно — крупные недостатки: призывая людей к трусливому бегству из Италии, трудно склонить их яростно сражаться! А сражаться придется много! Разве могут римляне позволить разом бежать из Италии сотне тысяч рабов?! Нет! Значит, на нас будут направлены войска с хорошими полководцами. Придется яростно сражаться, с боями пробиваться через всю Италию, с боями пробиться через две провинции — Цизальпийскую и Трансальпийскую Галлии. Наверно, Помпей или Метелл будут брошены с одной испанской армией сенатом на помощь наместнику Трансальпийской Галии Фонтею. Но если даже удастся пробиться и выйти в Свободную Галлию, где нет владычества римлян, захотят ли нас принять галлы? В стране нет свободной земли для поселения.
— Тогда можно уйти в Германию, — вставил реплику Крикс.
— И в Германии нет свободных земель. Германцы тоже ищут и не знают, где, на какой земле селить свою молодежь. Именно поэтому каждый год они вторгаются в Галлию, а вовсе не ради одной добычи!
— Так что тогда делать? — нетерпеливо спросил Крикс. — Уходить ты не хочешь, и оставаться, как я понимаю, тоже не склонен.
— Надо перебрать все возможности, рассмотреть варианты с римскими провинциями, узнать мнения людей, которые там долго жили. Обстановку надо тщательно обдумать и со всеми откровенно обсудить!
Тут разговор двух вождей прервался. Подошли молодые стражи и позвали старших товарищей к костру. Огонь жарко пылал, багровые угли источали тепло. Сидеть на расстеленном войлоке было хорошо и приятно. Жаркое оказалось чудесным: кусочки мяса и жира, отлично обжаренные, источали соблазнительные запахи. По чашам было разлито прекрасное вино. На деревянных кружках были разложены лепешки и овощи, всякие приправы.
Богам принесли положенные первинки от вина и мяса, прочитав короткую молитву. Через минуту все весело жевали дымящееся, необыкновенно вкусное мясо. Молодые стражи вновь начали рассказывать смешные истории. Потом один из певцов, входивший в окружение Крикса, настроил свою лиру и стал петь о любовном приключении Ареса и Афродиты, о том, как был обманут муж-рогоносец Гефест и как однажды он им жестоко отомстил: поймал в искусно сделанные им невидимые сети совершенно голыми и выставил на позор перед всеми богами…
Охота прошла, по общему мнению, очень приятно. Все возвращались в лагерь, полные множества впечатлений, и потом восторженно рассказывали товарищам, что они видели, что ели и как каждый из них убил «самого большого кабана».
Только Спартак и Крикс сохраняли обычную сдержанность. У них было о чем подумать…
V
Разворачивая борьбу против Рима, стараясь сделать ее всеиталийской, Спартак и его товарищи из гладиаторов на ряде совещаний рассмотрели важнейшие вопросы повстанческого движения. Вместе они приняли ряд программных документов, определявших цели восстания, текущие и перспективные, а также общее направление политики в отношении возможных союзников.
Эти документы принимались в обстановке горячих споров. Точек зрения оказалось достаточно много. Были даже такие предложения: непрерывно передвигаться по всей стране, подобно Ганнибалу, подвергая разграблению римлян и всех италиков, поскольку и те и другие одинаково враги гладиаторам и рабам, и необходимо отомстить им по принципу «око — за око, зуб — за зуб».
— О так называемом «будущем», — говорили они, — нечего особенно заботиться: кто непрерывно воюет, естественно, умирает не в своей постели!
Такое утверждение (а высказывалось оно в самых различных вариациях) было решительно отклонено подавляющим большинством.
— Так можно настроить против нас население всей Италии! — с негодованием говорили они. — То-то будут рады римляне!
В ходе дальнейшего обсуждения собравшиеся решили: надо составлять общую программу действий так, чтобы она в наибольшей степени учитывала коренные запросы сил, которые ведут войну с Римом (гладиаторов и рабов) или оказывают поддержку этой войне (городские плебеи, значительная часть беднейшего и разоренного крестьянства Италии).
Относительно требований гладиаторов не возникло значительных разногласий. Командный состав повстанческой армии как раз и состоял из бывших гладиаторов. Они вполне прочувствовали гнусность гладиаторства и хорошо знали требования своей среды. Поэтому эта часть программных требований была быстро сформулирована и нашла общую поддержку.
Гораздо сложнее был вопрос относительно оформления программных требований других категорий восставших: рабов, городских плебеев, крестьян, сочувствовавших восстанию по тем или иным причинам. Интересы этих слоев оказались очень противоречивыми и часто весьма болезненно задевали друг друга. Представлялось насущно необходимым найти такое сочетание этих требований, чтобы они не разрывали движения непрерывными спорами и склоками, на базе которых могли бы развиться измена и дезертирство.
Тут возникла особенно горячая полемика. Многие рядовые командиры из бывших гладиаторов и рабов, все галлы и германцы, требовали сразу и открыто выставить крайние требования: Рим разрушить и разграбить, уничтожить его как политический центр самого преступного в мире племени; навечно запретить гладиаторство и рабство как состояния, противные человеческой природе; наделить гладиаторов и рабов гражданскими правами и имуществом бывших рабовладельцев; установить более справедливые порядки на основе «заветов предков». Их поддерживал своим влиянием Крикс — ведь он являлся самнитом, а самниты дали клятву стереть Рим с лица земли! Им всем возражал Спартак. Он говорил:
— Город квиритов — давно сложившийся и авторитетный политический центр. Далеко не все племена в Италии хотят разрушения и разграбления Рима! Такое крайнее требование, выставленное несвоевременно, немедленно оттолкнет от поддержки восстания значительное количество участников, а также сочувствующих.
Доводы Спартака, хотя и не сразу, были наконец уяснены всеми. Таким образом, в результате принятия повстанческими руководителями общей программы для последующей борьбы возникло положение некоего сбалансированного равновесия: основные требования каждой из социальных групп так или иначе были удовлетворены, и она могла оказывать поддержку восстанию, не чувствуя себя беспредельно ущемленной и надеясь на будущее. Относительно же последнего вожди восстания дали вполне определенное заверение: в случае победы над сенатом будут приняты меры, ломающие политическую и социальную структуру Италии, способствующие установлению всеобщей справедливости — «Государства Солнца»! О том, что именно оно будет из себя представлять, давали разъяснения философы, находившиеся в окружении Спартака. Ибо, подобно тому как Аристоник в Пергаме держал у себя в качестве советчика и наперсника философа Блоссия, друга Тиберия Гракха, а Александр Македонский — Аристотеля и еще немало других, так и Спартак вовсе не чуждался общения с философами. В античную эпоху с ними можно было встретиться всюду: в бане, на рынке, в мастерской ремесленника, в цирке, в кружке досужих зевак и т. д. Чаще всего эти философы сами вели жизнь, полную горя и унижения. Поэтому среди них особенно сильна была тяга к справедливости, мучительные размышления над работами Аристотеля, Платона и других светил философии о государстве и обществе, о путях переустройства несовершенного мира. Но об этом как раз думал и Спартак.
Успешный ход восстания ставил перед Спартаком задачу организационного оформления высшей власти. В его распоряжении было три возможных образца: 1) государственного устройства сицилийских рабов (периода второго восстания); 2) государственного устройства римлян; 3) государственного устройства союзников. Образец первый явно не соответствовал новым условиям: подавляющая масса рабов происходила из стран, не знавших неограниченной царской власти эллинистических царей. Образец второй не мог считаться желательным из-за многих антидемократических черт римской конституции. Наиболее приемлемым казался третий образец. С государства союзников спартаковцы-повстанцы и взяли пример, внося в общую схему поправки, продиктованные духом времени и наиболее радикальными философскими теориями. Конечную цель своей собственной власти повстанцы видели, по выражению Диодора, — что типично в общем для всех массовых восстаний, — «в причинении крайних несчастий свободным людям», то есть рабовладельцам, в создании условий для полной победы над своими господами (Синезий).
Спартаку и его единомышленникам не было особой необходимости что-либо самим изобретать. Развитая философская мысль древней Эллады, Италии и Фракии выработала четкие понятия относительно важнейших категорий общественной жизни, путей и методов общественных преобразований. «Свобода, — провозглашает один из поэтов, — заключается в том, что, когда спрашивают у граждан: „Кто желает публично высказать какой-нибудь полезный для города совет?“ — желающий выступает перед народом, а кто не желает, тот молчит. Что может быть для свободного государства справедливее этого?» (Еврипид).
В конечном итоге по всему югу Италии был создан определенный аппарат управления, начинавшийся в отдельных имениях и завершавшийся в стоявших на стороне восстания городах.
Город Фурии, знаменитый торгово-ремесленный центр со значительным греческим населением, лежавший неподалеку от Тарентинского залива, имевший в своем округе множество стад и пастухов, не без некоторых споров был избран повстанцами в качестве столицы. Здесь стал функционировать, как и у Сертория в Испании, как у Эвна и Сальвия (Трифона) во время двух сицилийских восстаний рабов, совет восставших, состоявший из «мужей, отличавшихся рассудительностью».
Государство, созданное восставшими под руководством Спартака, поставило римлян в очень трудное положение, «заставило испытать горькое чувство и жестокий страх и много трудиться, чтобы избежать жестокого поражения» (Блаженный Августин). Порядки этого государства представлялись римлянам безумной «вакханалией» и изображались в том же духе, в каком они изображали государство сицилийских рабов: «Всюду в стране происходило насильственное расхищение имущества богатых. Те, которые раньше занимали первые места в городах по своей известности и богатству, теперь благодаря неожиданному повороту судьбы не только теряли имущество из-за своеволия беглых рабов, но и были вынуждены терпеть оскорбления со стороны свободных… Вообще в городах было расстройство и нарушение законных прав, ибо мятежники, господствуя над открытыми местами, делали страну непроходимой. Они мстили своим господам и не могли насытиться неожиданно выпавшим на их долю счастьем».
Так складывались события в восставшей против римлян Сицилии (104—101 гг. до н. э.). Видимо, подобным же образом они складывались в восставшей Италии.
Спартак всеми силами старался прекратить анархические явления. Как человек дальновидный, он хотел продолжать курс Афиниона, который говорил своим соратникам в Сицилии, что «необходимо беречь страну и находящихся в ней животных и запасы, как свои собственные», что тем, кто не занят на войне, надо «оставаться на своей прежней работе и заботиться о своем хозяйстве, поддерживая в нем порядок» (Диодор). Не сразу, не в один момент, но постепенно положение стабилизировалось.
Очень скоро государство восставших рабов показало свою силу. А что представляло из себя противостоявшее им государство римлян?
Эти документы принимались в обстановке горячих споров. Точек зрения оказалось достаточно много. Были даже такие предложения: непрерывно передвигаться по всей стране, подобно Ганнибалу, подвергая разграблению римлян и всех италиков, поскольку и те и другие одинаково враги гладиаторам и рабам, и необходимо отомстить им по принципу «око — за око, зуб — за зуб».
— О так называемом «будущем», — говорили они, — нечего особенно заботиться: кто непрерывно воюет, естественно, умирает не в своей постели!
Такое утверждение (а высказывалось оно в самых различных вариациях) было решительно отклонено подавляющим большинством.
— Так можно настроить против нас население всей Италии! — с негодованием говорили они. — То-то будут рады римляне!
В ходе дальнейшего обсуждения собравшиеся решили: надо составлять общую программу действий так, чтобы она в наибольшей степени учитывала коренные запросы сил, которые ведут войну с Римом (гладиаторов и рабов) или оказывают поддержку этой войне (городские плебеи, значительная часть беднейшего и разоренного крестьянства Италии).
Относительно требований гладиаторов не возникло значительных разногласий. Командный состав повстанческой армии как раз и состоял из бывших гладиаторов. Они вполне прочувствовали гнусность гладиаторства и хорошо знали требования своей среды. Поэтому эта часть программных требований была быстро сформулирована и нашла общую поддержку.
Гораздо сложнее был вопрос относительно оформления программных требований других категорий восставших: рабов, городских плебеев, крестьян, сочувствовавших восстанию по тем или иным причинам. Интересы этих слоев оказались очень противоречивыми и часто весьма болезненно задевали друг друга. Представлялось насущно необходимым найти такое сочетание этих требований, чтобы они не разрывали движения непрерывными спорами и склоками, на базе которых могли бы развиться измена и дезертирство.
Тут возникла особенно горячая полемика. Многие рядовые командиры из бывших гладиаторов и рабов, все галлы и германцы, требовали сразу и открыто выставить крайние требования: Рим разрушить и разграбить, уничтожить его как политический центр самого преступного в мире племени; навечно запретить гладиаторство и рабство как состояния, противные человеческой природе; наделить гладиаторов и рабов гражданскими правами и имуществом бывших рабовладельцев; установить более справедливые порядки на основе «заветов предков». Их поддерживал своим влиянием Крикс — ведь он являлся самнитом, а самниты дали клятву стереть Рим с лица земли! Им всем возражал Спартак. Он говорил:
— Город квиритов — давно сложившийся и авторитетный политический центр. Далеко не все племена в Италии хотят разрушения и разграбления Рима! Такое крайнее требование, выставленное несвоевременно, немедленно оттолкнет от поддержки восстания значительное количество участников, а также сочувствующих.
Доводы Спартака, хотя и не сразу, были наконец уяснены всеми. Таким образом, в результате принятия повстанческими руководителями общей программы для последующей борьбы возникло положение некоего сбалансированного равновесия: основные требования каждой из социальных групп так или иначе были удовлетворены, и она могла оказывать поддержку восстанию, не чувствуя себя беспредельно ущемленной и надеясь на будущее. Относительно же последнего вожди восстания дали вполне определенное заверение: в случае победы над сенатом будут приняты меры, ломающие политическую и социальную структуру Италии, способствующие установлению всеобщей справедливости — «Государства Солнца»! О том, что именно оно будет из себя представлять, давали разъяснения философы, находившиеся в окружении Спартака. Ибо, подобно тому как Аристоник в Пергаме держал у себя в качестве советчика и наперсника философа Блоссия, друга Тиберия Гракха, а Александр Македонский — Аристотеля и еще немало других, так и Спартак вовсе не чуждался общения с философами. В античную эпоху с ними можно было встретиться всюду: в бане, на рынке, в мастерской ремесленника, в цирке, в кружке досужих зевак и т. д. Чаще всего эти философы сами вели жизнь, полную горя и унижения. Поэтому среди них особенно сильна была тяга к справедливости, мучительные размышления над работами Аристотеля, Платона и других светил философии о государстве и обществе, о путях переустройства несовершенного мира. Но об этом как раз думал и Спартак.
Успешный ход восстания ставил перед Спартаком задачу организационного оформления высшей власти. В его распоряжении было три возможных образца: 1) государственного устройства сицилийских рабов (периода второго восстания); 2) государственного устройства римлян; 3) государственного устройства союзников. Образец первый явно не соответствовал новым условиям: подавляющая масса рабов происходила из стран, не знавших неограниченной царской власти эллинистических царей. Образец второй не мог считаться желательным из-за многих антидемократических черт римской конституции. Наиболее приемлемым казался третий образец. С государства союзников спартаковцы-повстанцы и взяли пример, внося в общую схему поправки, продиктованные духом времени и наиболее радикальными философскими теориями. Конечную цель своей собственной власти повстанцы видели, по выражению Диодора, — что типично в общем для всех массовых восстаний, — «в причинении крайних несчастий свободным людям», то есть рабовладельцам, в создании условий для полной победы над своими господами (Синезий).
Спартаку и его единомышленникам не было особой необходимости что-либо самим изобретать. Развитая философская мысль древней Эллады, Италии и Фракии выработала четкие понятия относительно важнейших категорий общественной жизни, путей и методов общественных преобразований. «Свобода, — провозглашает один из поэтов, — заключается в том, что, когда спрашивают у граждан: „Кто желает публично высказать какой-нибудь полезный для города совет?“ — желающий выступает перед народом, а кто не желает, тот молчит. Что может быть для свободного государства справедливее этого?» (Еврипид).
В конечном итоге по всему югу Италии был создан определенный аппарат управления, начинавшийся в отдельных имениях и завершавшийся в стоявших на стороне восстания городах.
Город Фурии, знаменитый торгово-ремесленный центр со значительным греческим населением, лежавший неподалеку от Тарентинского залива, имевший в своем округе множество стад и пастухов, не без некоторых споров был избран повстанцами в качестве столицы. Здесь стал функционировать, как и у Сертория в Испании, как у Эвна и Сальвия (Трифона) во время двух сицилийских восстаний рабов, совет восставших, состоявший из «мужей, отличавшихся рассудительностью».
Государство, созданное восставшими под руководством Спартака, поставило римлян в очень трудное положение, «заставило испытать горькое чувство и жестокий страх и много трудиться, чтобы избежать жестокого поражения» (Блаженный Августин). Порядки этого государства представлялись римлянам безумной «вакханалией» и изображались в том же духе, в каком они изображали государство сицилийских рабов: «Всюду в стране происходило насильственное расхищение имущества богатых. Те, которые раньше занимали первые места в городах по своей известности и богатству, теперь благодаря неожиданному повороту судьбы не только теряли имущество из-за своеволия беглых рабов, но и были вынуждены терпеть оскорбления со стороны свободных… Вообще в городах было расстройство и нарушение законных прав, ибо мятежники, господствуя над открытыми местами, делали страну непроходимой. Они мстили своим господам и не могли насытиться неожиданно выпавшим на их долю счастьем».
Так складывались события в восставшей против римлян Сицилии (104—101 гг. до н. э.). Видимо, подобным же образом они складывались в восставшей Италии.
Спартак всеми силами старался прекратить анархические явления. Как человек дальновидный, он хотел продолжать курс Афиниона, который говорил своим соратникам в Сицилии, что «необходимо беречь страну и находящихся в ней животных и запасы, как свои собственные», что тем, кто не занят на войне, надо «оставаться на своей прежней работе и заботиться о своем хозяйстве, поддерживая в нем порядок» (Диодор). Не сразу, не в один момент, но постепенно положение стабилизировалось.
Очень скоро государство восставших рабов показало свою силу. А что представляло из себя противостоявшее им государство римлян?
Глава десятая
ГОСУДАРСТВО РИМЛЯН
Система государственного управления в Риме сложилась в эпоху ранней республики и с той поры многократно подвергалась различным изменениям.
После жестокой междоусобной войны нобилитета и всадничества за власть (эпоха Мария и Суллы) победоносный диктатор провел ряд важнейших реформ, имевших целью укрепить аристократический режим. Таким образом, в период восстания Спартака структура римского государства имела следующий вид. Высшими магистратами являлись консулы. Их ежегодно избирали в июне месяце на Марсовом поле. Через 6 месяцев, 1 января следующего года, они приступали к исполнению своих обязанностей. В пределах Италии консулы не могли командовать войсками без особого постановления сената и не имели военной власти. В общественных местах консулов сопровождала почетная стража из 12 служителей-ликторов со связками прутьев на плечах. За чертой города в связки прутьев вкладывались топоры, символизировавшие власть консула над жизнью находившихся рядом с ним граждан (в городской черте власть консула ограничивали народные трибуны и народное собрание).
Второе место среди римских должностных лиц занимали преторы. Их было восемь. Один из них — городской — разбирал споры римских граждан. Остальные выступали в качестве постоянных председателей уголовных комиссий и ведали уголовным судопроизводством. Покидая город, преторы получали почетную стражу в шесть ликторов с такими же связками и топорами.
Консулы, преторы и следовавшие за ними курульные эдилы являлись почетными (курульными) магистратами. Они носили тогу с красной каймой и сидели при исполнении служебных обязанностей на особом стуле без спинки, украшенном слоновой костью.
Высшие должностные лица — консулы и преторы — избирались в центуриатных комициях — в собрании граждан, поделенных в соответствии с древним обычаем на призывные единицы (каждая из них при наборе выставляла сто воинов). Таких центурий граждан было 373.
Остальных магистратов — эдилов, трибунов, квесторов избирали в трибутских комициях — на форуме под председательством высших магистратов. Очередность выбора должностных лиц была при этом следующая: консулы, народные трибуны, преторы, курульные эдилы, плебейские эдилы.
После жестокой междоусобной войны нобилитета и всадничества за власть (эпоха Мария и Суллы) победоносный диктатор провел ряд важнейших реформ, имевших целью укрепить аристократический режим. Таким образом, в период восстания Спартака структура римского государства имела следующий вид. Высшими магистратами являлись консулы. Их ежегодно избирали в июне месяце на Марсовом поле. Через 6 месяцев, 1 января следующего года, они приступали к исполнению своих обязанностей. В пределах Италии консулы не могли командовать войсками без особого постановления сената и не имели военной власти. В общественных местах консулов сопровождала почетная стража из 12 служителей-ликторов со связками прутьев на плечах. За чертой города в связки прутьев вкладывались топоры, символизировавшие власть консула над жизнью находившихся рядом с ним граждан (в городской черте власть консула ограничивали народные трибуны и народное собрание).
Второе место среди римских должностных лиц занимали преторы. Их было восемь. Один из них — городской — разбирал споры римских граждан. Остальные выступали в качестве постоянных председателей уголовных комиссий и ведали уголовным судопроизводством. Покидая город, преторы получали почетную стражу в шесть ликторов с такими же связками и топорами.
Консулы, преторы и следовавшие за ними курульные эдилы являлись почетными (курульными) магистратами. Они носили тогу с красной каймой и сидели при исполнении служебных обязанностей на особом стуле без спинки, украшенном слоновой костью.
Высшие должностные лица — консулы и преторы — избирались в центуриатных комициях — в собрании граждан, поделенных в соответствии с древним обычаем на призывные единицы (каждая из них при наборе выставляла сто воинов). Таких центурий граждан было 373.
Остальных магистратов — эдилов, трибунов, квесторов избирали в трибутских комициях — на форуме под председательством высших магистратов. Очередность выбора должностных лиц была при этом следующая: консулы, народные трибуны, преторы, курульные эдилы, плебейские эдилы.