Страница:
7. Л. Минуций Басилл — командир легиона в войске Суллы на войне с Митридатом, активный участник кампании против марианцев.
8. М. Красс, легат Суллы на войне с марианцами. Кроме этих лиц, назывались и другие имена: консулов 72 года Л. Геллия и Гн. Лентула, преторов Кв. Аррия, П. Консидия Лонга (все они прошли через войну с Митридатом и марианцами; начав службу военными трибунами, постепенно поднялись до более высоких чинов).
При оглашении этих имен сенаторы горестно вздыхали. О причине их тогдашней удрученности Цицерон два года спустя (в 69 г.) сказал так: «Военное дело перестало быть приманкой для молодежи; храбрые воины и выдающиеся полководцы перевелись, отчасти умерши естественной смертью, отчасти пав жертвою гражданских междоусобиц и прочих несчастий, обрушившихся на наше отечество, — а между тем столько войн необходимо требует нашего участия, столько их возникает внезапно и непредвиденно!..»
Вот именно по этой-то причине и вздыхали в 72 году сенаторы. Не было среди всех возможных кандидатов ни одного, кто в силу своих исключительных достоинств и положения устраивал бы всех.
После ожесточенных препирательств решили направить против Спартака Геллия и Лентула, консулов того года. Решение оказалось не из легких (первый принадлежал к группе Помпея, а второй — к аристократическим реформаторам), но выхода у сената не было. Кроме того, проконсульской властью был облечен П. Сервилий Исаврийский и вслед за незадачливым Муреной отправлен на борьбу с пиратами.
Побуждаемые к энергичным действиям опасностью положения, консулы и П. Сервилий взялись за дело со всем рвением. П. Сервилий отправился к римскому флоту в Остию, а оттуда — к берегам Сицилии. Консулы же послали письма в Цизальпийскую Галлию проконсулу Г. Кассию и в Трансальпийскую Галлию пропретору М. Фонтею, требуя поставить свои провинции на военное положение и начать сбор сил для участия в облаве на «убегающего из Италии Спартака». Одновременно в самом Риме они произвели набор и составили два легиона, которые и присоединили к войскам, набранным вербовщиками в Лации, Этрурии, Умбрии, Пицене, Трансальпийской Галлии (Цицерон). Конницу консулам доставили из Свободной Галлии эдуи (позже — в период войны Цезаря в Галлии — эдуи ставили себе в заслугу оказание Риму помощи в войне со Спартаком и неоднократно напоминали Цезарю о такой своей услуге).
Быстро завершив формирование армий, Геллий и Лентул двинулись с ними на восток от Рима, навстречу шедшему на север Спартаку.
Вскоре они разделились. Геллий повернул на юг — он взял на себя Крикса, а Лентул продолжал движение Спартаку наперерез. У второго консула имелась личная причина взять на себя вождя рабов. Все это время — от начала «войны Спартака» — он подвергался в Риме укорам за своего бывшего гладиатора. Поэтому Лентулу не терпелось сразиться со Спартаком и «привести в чувство» своего мятежного гладиатора.
Весь Рим замер в ожидании. Действительно, зрелище предстояло небывалое: бывший хозяин состязался со своим бывшим гладиатором в счастье и воинском таланте.
IV
V
8. М. Красс, легат Суллы на войне с марианцами. Кроме этих лиц, назывались и другие имена: консулов 72 года Л. Геллия и Гн. Лентула, преторов Кв. Аррия, П. Консидия Лонга (все они прошли через войну с Митридатом и марианцами; начав службу военными трибунами, постепенно поднялись до более высоких чинов).
При оглашении этих имен сенаторы горестно вздыхали. О причине их тогдашней удрученности Цицерон два года спустя (в 69 г.) сказал так: «Военное дело перестало быть приманкой для молодежи; храбрые воины и выдающиеся полководцы перевелись, отчасти умерши естественной смертью, отчасти пав жертвою гражданских междоусобиц и прочих несчастий, обрушившихся на наше отечество, — а между тем столько войн необходимо требует нашего участия, столько их возникает внезапно и непредвиденно!..»
Вот именно по этой-то причине и вздыхали в 72 году сенаторы. Не было среди всех возможных кандидатов ни одного, кто в силу своих исключительных достоинств и положения устраивал бы всех.
После ожесточенных препирательств решили направить против Спартака Геллия и Лентула, консулов того года. Решение оказалось не из легких (первый принадлежал к группе Помпея, а второй — к аристократическим реформаторам), но выхода у сената не было. Кроме того, проконсульской властью был облечен П. Сервилий Исаврийский и вслед за незадачливым Муреной отправлен на борьбу с пиратами.
Побуждаемые к энергичным действиям опасностью положения, консулы и П. Сервилий взялись за дело со всем рвением. П. Сервилий отправился к римскому флоту в Остию, а оттуда — к берегам Сицилии. Консулы же послали письма в Цизальпийскую Галлию проконсулу Г. Кассию и в Трансальпийскую Галлию пропретору М. Фонтею, требуя поставить свои провинции на военное положение и начать сбор сил для участия в облаве на «убегающего из Италии Спартака». Одновременно в самом Риме они произвели набор и составили два легиона, которые и присоединили к войскам, набранным вербовщиками в Лации, Этрурии, Умбрии, Пицене, Трансальпийской Галлии (Цицерон). Конницу консулам доставили из Свободной Галлии эдуи (позже — в период войны Цезаря в Галлии — эдуи ставили себе в заслугу оказание Риму помощи в войне со Спартаком и неоднократно напоминали Цезарю о такой своей услуге).
Быстро завершив формирование армий, Геллий и Лентул двинулись с ними на восток от Рима, навстречу шедшему на север Спартаку.
Вскоре они разделились. Геллий повернул на юг — он взял на себя Крикса, а Лентул продолжал движение Спартаку наперерез. У второго консула имелась личная причина взять на себя вождя рабов. Все это время — от начала «войны Спартака» — он подвергался в Риме укорам за своего бывшего гладиатора. Поэтому Лентулу не терпелось сразиться со Спартаком и «привести в чувство» своего мятежного гладиатора.
Весь Рим замер в ожидании. Действительно, зрелище предстояло небывалое: бывший хозяин состязался со своим бывшим гладиатором в счастье и воинском таланте.
IV
Каждый новый день Цицерон начинал в большом волнении. Он жадно ловил всякую весточку из армии, где находилось много близких ему людей, и с нетерпением ждал писем от своих друзей — консулов.[31]
Ни в какой мере восставшим рабам и италийским низам Цицерон не сочувствовал. Для этого взгляды его были слишком консервативны. И сам он никогда этого не скрывал. Уже в одной из первых своих речей, когда ему было 26 лет, он говорил: «Кто меня знает, тому известно, что, когда мое задушевное желание о примирении партий (Мария и Суллы. — В. Л.) не осуществилось, я, насколько позволяли мои слабые, ничтожные силы, трудился для победы тех, которые ныне победили. Всякому было ясно, что тут подонки общества вступали в борьбу за власть с его цветом. Одни только дурные граждане могли не примкнуть в этой борьбе к тем, торжество которых обеспечивало государству достоинство внутри и почет извне. Доволен и рад от всего сердца, судьи, что это стало действительностью, что каждому были возвращены его права и преимущества, и вместе с тем не могу не признать, что все это произошло по воле богов, при живом участии римского народа и благодаря уму, военной силе и счастью Л. Суллы. Я не имею права порицать того, что были наказаны люди, упорно сражавшиеся за дело другой партии, не могу не похвалить того, что возданы почести героям, оказавшим громадные услуги при исполнении самого дела. Ради этого, мне кажется, сражались они, ради этого, признаюсь, примкнул к их партии и я».
Такой спич не являлся насилием над собой, вызванным тяжелыми обстоятельствами времени — мрачным господством сулланского режима. Цицерон в силу своего воспитания всегда тяготел к аристократии, а демократию марианцев не выносил. Недаром, конечно, он говорил: «Все мы, честные люди, всегда благосклонно относимся к знатности». Себя самого он именовал «борцом за дело сената, Италии, государства» и очень любил порассуждать о «безумных стремлениях вожаков народа». Всякий народный трибун, несогласный с сенатом, был для него «явный негодяй и неимущий». О самом римско-италийском плебсе Цицерон отзывался презрительно. Так, в одном интимном письме Аттику (61 г.) он пишет о «составляющей народные сходки пьявке казначейства, жалкой и голодной черни», в другом (60 г.): «Ведь нашу силу, как ты хорошо знаешь, составляют богатые люди. Народу же и Помпею я вполне угодил своим предложением о покупке земель (ведь этого я и хотел); я полагал, что, проведя ее настойчиво, можно будет вычерпать городские подонки и заселить безлюдные области Италии».
Понятно, что при таких взглядах Цицерону не терпелось узнать, как же консульские армии разделались с мятежниками. Нетерпение его вскоре было удовлетворено, но не совсем так, как он ожидал.
Ни в какой мере восставшим рабам и италийским низам Цицерон не сочувствовал. Для этого взгляды его были слишком консервативны. И сам он никогда этого не скрывал. Уже в одной из первых своих речей, когда ему было 26 лет, он говорил: «Кто меня знает, тому известно, что, когда мое задушевное желание о примирении партий (Мария и Суллы. — В. Л.) не осуществилось, я, насколько позволяли мои слабые, ничтожные силы, трудился для победы тех, которые ныне победили. Всякому было ясно, что тут подонки общества вступали в борьбу за власть с его цветом. Одни только дурные граждане могли не примкнуть в этой борьбе к тем, торжество которых обеспечивало государству достоинство внутри и почет извне. Доволен и рад от всего сердца, судьи, что это стало действительностью, что каждому были возвращены его права и преимущества, и вместе с тем не могу не признать, что все это произошло по воле богов, при живом участии римского народа и благодаря уму, военной силе и счастью Л. Суллы. Я не имею права порицать того, что были наказаны люди, упорно сражавшиеся за дело другой партии, не могу не похвалить того, что возданы почести героям, оказавшим громадные услуги при исполнении самого дела. Ради этого, мне кажется, сражались они, ради этого, признаюсь, примкнул к их партии и я».
Такой спич не являлся насилием над собой, вызванным тяжелыми обстоятельствами времени — мрачным господством сулланского режима. Цицерон в силу своего воспитания всегда тяготел к аристократии, а демократию марианцев не выносил. Недаром, конечно, он говорил: «Все мы, честные люди, всегда благосклонно относимся к знатности». Себя самого он именовал «борцом за дело сената, Италии, государства» и очень любил порассуждать о «безумных стремлениях вожаков народа». Всякий народный трибун, несогласный с сенатом, был для него «явный негодяй и неимущий». О самом римско-италийском плебсе Цицерон отзывался презрительно. Так, в одном интимном письме Аттику (61 г.) он пишет о «составляющей народные сходки пьявке казначейства, жалкой и голодной черни», в другом (60 г.): «Ведь нашу силу, как ты хорошо знаешь, составляют богатые люди. Народу же и Помпею я вполне угодил своим предложением о покупке земель (ведь этого я и хотел); я полагал, что, проведя ее настойчиво, можно будет вычерпать городские подонки и заселить безлюдные области Италии».
Понятно, что при таких взглядах Цицерону не терпелось узнать, как же консульские армии разделались с мятежниками. Нетерпение его вскоре было удовлетворено, но не совсем так, как он ожидал.
V
Проводив армию Спартака, Крикс со своими легионами двинулся к Синонту, на земле которого располагалась колония сулланских ветеранов (около 10 тысяч).
Основанная в 194 году до н. э. недалеко от горы Гарган (к югу от нее находилась печально знаменитая болотистая Салапия), колония эта являлась худшим из всех районов расселения ветеранов (82 г. до н.э.).
Но такое положение оказалось временным. Ветераны сильно обогатились на восточной войне и на проскрипциях, деньги у них были, война их уже не привлекала, теперь они жаждали спокойной и мирной жизни, заслуженного почета и славы. Естественно, что они с величайшей охотой по заветам предков вновь взялись за земледелие, в большом количестве покупали рабов из галлов и германцев, лошадей и овец, обстраивались, осушали землю, пробовали разводить виноград, широко используя советы многочисленных римских агрономов и знающих соседей.
В результате за небольшой срок, меньше чем за 10 лет, окрестности Сипонта и Салапии совершенно преобразились.
Вот в эту-то область и двинулся Крикс. Он намеревался окончательно разделаться с ветеранами, засевшими в Сипонте, освободить из эргастулов заключенных туда рабов, захватить для формирования кавалерийских частей новые конские табуны, создать еще одну продовольственную базу.
Сулланские ветераны, призванные вновь к оружию декретом сената и необходимостью, и не думали сдаваться, хотя их было и гораздо меньше. Поседевшие в войнах, люди храбрые и опытные, увенчанные блестящими победами под начальством Суллы, они презирали повстанцев, во-первых, как людей, уже однажды побежденных ими на войне, во-вторых, как собственных беглых рабов, по спинам которых они еще столь недавно прохаживались палкой и плетью.
Собравшись с началом восстания в Сипонте, ветераны сильно укрепили город. Отсюда они делали частые вылазки против осадившего их Крикса. Последний отвечал разорением окрестностей с помощью летучих отрядов. И ветераны, сжимая кулаки и задыхаясь от злобы, вынуждены были смотреть, как горели их имения и под стенами города толпы беглых рабов делили их имущество.
А с главными военными силами римлян происходило в это время вот что: консул Геллий, разделившись с Лентулом (последний двинулся на Спартака), стремительно вел свои войска на юг. По соглашению между ними он должен был взять на себя Крикса.
Предки Л. Геллия Публиколы были самнитами. Десятилетиями они воевали с римлянами, а со второй Пунической войны (218—201 гг. до н. э.) переселились в Рим. К началу спартаковской войны род Геллиев дал уже несколько поколений видных политиков и полководцев и путем брака с фамилией знатных Валериев приобрел для своих сочленов почетное прозвище Публиколы. Отец Л. Геллия, сенатор и судебный оратор средней величины, известен был своей образованностью, знанием родной истории, находчивостью в судебном споре. Великие ораторы того времени оттеснили его с первых мест. «Тем не менее он принес много пользы своим друзьям и прожил так долго, что был современником ораторов многих поколений» (Цицерон). Сам Л. Геллий (114 — после 45 г. до н.э.), «сильный и мудрый человек», по отзыву его друга Цицерона, врат Верреса (вместе с ним он был претором в 74 г.), благодаря принадлежности к «кругу» Помпея и большим способностям военачальника и оратора сумел подняться до положения консула, а в 70 году со своим коллегой Гн. Лентулом стал даже цензором. Наместничество он проводил в провинции Ахайе (71 г.), в Афинах затем исполнял обязанности легата Помпея при его борьбе с пиратами (67 г.). Был на стороне сената в борьбе с Катилиной и голосовал вместе с другими за казнь руководителей заговора (63 г.). Способствовал возвращению Цицерона из изгнания (57 г.).
Видавший виды в прошлых войнах, с кадровыми войнами из ветеранов, призванных из Этрурии, Умбрии и Пицена, с хорошими, тщательно отобранными командирами, Геллий твердо надеялся на победу в войне со Спартаком. В этом направлении он предпринимал и необходимые тайные меры. По его заданиям целые отряды из верных германцев и галлов приходили к Спартаку и просили принять их в ряды «доблестных борцов за свободу». Им консул поручал разлагать ряды врага, сеять смуты, ссоры из-за добычи, побуждать кельтов, народ, склонный к неумеренному пьянству и обжорству, сводить счеты из-за добычи с оружием в руках, запугивать и подкупать неустойчивых, сообщать ему тайные планы Спартака, нашептывать всем галлам и германцам подряд: «Пейте день и ночь, поступайте, как греки!», то есть живите в свое удовольствие! «Сломить мятежников пороками легче, чем оружием!» — усмехаясь, говорил многоопытный Геллий и обещал своим агентам сделать так, чтобы повстанцы в бою не раз брали то, что окажется для них всего вреднее — предметы римской роскоши, вино и т. п.
Легат и помощник Л. Геллия Кв. Аррий всячески укреплял консула в надежде на победу. О человеке этом, сыгравшем столь важную роль в последующих событиях, следует рассказать. Квинт Аррий (112 — после 52 г. до н. э.), родом из Этрурии, имевший очень смешное провинциальное произношение и сам не замечавший того, принадлежал к числу полудрузей-полуврагов Цицерона. В своей переписке великий оратор не раз именуется его «неверным другом», памятуя о его губительных советах и действиях. Кв. Аррий был значительным военачальником своего времени и незаурядным оратором. Сначала он выступал как сторонник М. Красса, потом — Гн. Помпея, потом опять М. Красса. Соответственно менялись его оценки политического положения и советы. Цицерону они дорого обошлись, и он, вспоминая о нем, дает ему крайне враждебную характеристику: «То же самое (что и о Г. Косконии. — В. Л.) можно сказать и про Квинта Аррия, который был как бы подголоском при Марке Крассе. Этот человек должен быть для всех примером того, как далеко можно пойти в нашем городе, если уметь многим угождать и многим оказывать услуги в делах и помощь в беде. Именно таким вот образом Аррий, несмотря на низкое происхождение, достиг и почетных должностей, и богатства, и влияния и, не имея ни способностей, ни знаний, стяжал себе призвание как адвокат. Но, как недостаточно обученный кулачный боец, который, возжаждав олимпийских наград, выносит натиск кулачных ударов, но подчас не может вынести солнечного зноя, так Аррий, успешно пройдя через все должности, несмотря на великие усилия, не вынес строгих требований преобразованного суда (70 г. до н.э.), который оказался для него полуденным солнцем».
Подготовка новой кампании завершилась в Риме. Сенат, сознавая опасность положения, энергично помогал своим авторитетом. Консулы не давали покоя ни себе, ни другим. Шпионы Геллия сообщали ему о каждом шаге повстанцев. Они сумели проникнуть даже в лагерь Крикса и доносили оттуда о вещах очень интересных. Последнее сообщение, породившее у консулов радостные надежды, было таково: в лагере рабов (наконец-то!) произошел полный раскол. Сообщались важные подробности. Общая картина представлялась такой. Спартак и Крикс, и прежде не очень согласные во мнениях по многим вопросам, окончательно разошлись между собой относительно планов дальнейших действий. Сам Спартак предлагал вполне разумный план действий: повести войско к Альпам, перевалить их и оттуда, со свободной территории, отправиться всем на родину: одним — во Фракию, другим — в Галлию, третьим — в Германию. «У нас, — говорил он, — нет лучшего плана действий. Мы слабее Рима. В нашем войске нет дисциплины, ее нарушают даже высшие командиры. Подготовка воинов, несмотря на все усилия, на низком уровне. О вооружении и вовсе нечего говорить. На что можно надеяться?.. Неужели кто-то полагает всерьез, что победы будут и дальше на нашей стороне?.. Пустые надежды!.. Римляне раздавили в Италии все народы, посмевшие с ними бороться, а у них имелись армии более многочисленные, чем наша, лучше подготовленные, отлично знавшие местные условия. Римляне победили прославленные победами войска галлов в долине реки По, одолели могущественных этрусков, сломили население Африки, Испании, Греции, Малой Азии. Они одолели Пирра и Ганнибала, величайшего полководца, какого знает история. Дважды римляне победили великого царя Понта Митридата и сейчас, в третьей войне, наносят ему новые сокрушительные удары. Как только с ним будет покончено — а это, судя по всему, быстро случится, — войска из Малой Азии вернутся в Италию. Нет! Ждать и медлить, составлять нелепые планы, питать иллюзии на успех — величайшее безумие! Нам не удастся сломить Рим! Это не удалось даже Ганнибалу, 16 лет воевавшему на почве Италии и одержавшему здесь множество славных побед!»
Спартаку яростно возражали Крикс и его единомышленники из галлов и германцев. Крикс проявлял особую заносчивость. Не стесняясь в выражениях, он поднимает на смех предложение верховного вождя. Смысл его многочисленных выступлений таков: «О великие боги, да где же подобное видано?! Где видано, чтобы победители оставляли поле битвы и убегали, словно побежденные?! Если поступить так, как предлагает Спартак, то все они станут предметом насмешек и вполне заслуженного позора. „Трусы!..“ — скажут о них, и такое мнение будет справедливо. Нет, не убегать надо из Италии!.. Никогда и никого еще бегство не спасало! Спасают лишь мужество и сила, спасает полная победа над врагом! Напрасно Спартак питает пустые надежды: не позволят римляне бежать своим рабам за Альпы! В распоряжении сената пока еще достаточно войск, они смогут преградить им к Альпам дорогу. Значит, все равно придется сражаться, проливать кровь. Но если бы даже задуманное Спартаком и удалось, на что он, собственно, надеется? Где его ждут?! Где та пресловутая родина, о которой он говорит?! Войной сейчас охвачен весь мир: война идет в Испании, в Трансальпийской Галлии, во Фракии, в Малой Азии, в сопредельных царствах. Война бушует на море и даже в провинциях. Ныне на земле нет спокойных и безопасных уголков! Бежать некуда, да, некуда!.. Но если бы даже было куда, какой народ захочет принимать к себе трусливых беглецов?! Они сами себя не смогли защитить оружием и теперь надеются на гостеприимство других народов, которые из-за них станут ссориться с римлянами, победителями народов, подвергать опасности свой дом, свою жизнь, свою свободу!.. Нет, пустая надежда! Трусливым беглецам нет спасения! Он, Крикс, предлагает другое: не убегать из Италии, а продолжать яростно сражаться. Надо собирать новые армии, укреплять дисциплину, вооружать воинов, обучать их, поднимать на восстание новые области Италии, зажать Рим в железное кольцо, уморить его голодом, как Марий поступил с сулланцами во время недавней войны. И как только наступит удобный момент, следует немедленно нанести удар по самому Риму! Всегда удается именно то, чего никто не ожидает! И они, несомненно, смогут победить, если ударят прямо по Риму! Не следует брать пример с Ганнибала: 16 лет воевал в Италии, а по Риму ударить не посмел и потому проиграл войну. Правильно сказал о нем карфагенянин Магон: „Ты умеешь выигрывать сражения, но ты не умеешь пользоваться плодами победы!..“ Спартак — человек доблестный, он, несомненно, похож на Ганнибала: тоже умеет побеждать и тоже не умеет пользоваться плодами побед. Итак, надо отклонить его ошибочный и вредный план постыдного бегства из Италии!.. Надо все силы своего ума и души сосредоточить на одном: подготовке условий для нанесения прямого удара по Риму».
Вот о чем в величайшем секрете вожди мятежных рабов недавно спорили между собой на своих советах. Крикс остался в меньшинстве и был этим чрезвычайно раздражен. Он всячески поносил своих противников, говоря: «Спартак заразился малодушием от своих фракийцев. Они ни во что не ставят наши войска, доблестных галлов и германцев, покрытых славой великих побед! Он говорит, будто они во всем уступают римским. Неправда: мы побеждали римлян уже не раз и много раз еще сумеем их победить!.. Мы возьмем Рим, проклятый город, и разрушим его до основания, не оставим от него камня на камне!.. Впрочем, если Спартак так боится за свою жизнь, почему бы не сложить ему своих полномочий?! Пусть убегает с маленькой кучкой малодушных за Альпы!.. Тот же, кто хочет чести, добычи, славы от потомства, кто хочет отомстить римлянам за бесчисленные унижения, за гибель близких и родных, за попранные земли своей родины, тот останется здесь! Мы разорим всю Италию, если она посмеет бороться против нас. Не забывайте: Италия полна рабов, они жаждут свободы, они наши союзники, они нам окажут помощь. С каждым днем восстание становится все сильнее, а наши враги — все слабее!.. Боги с нами, предзнаменования сулят нам победу!.. И потому я не собираюсь служить Спартаку спутником в позорном бегстве!.. Я остаюсь в Италии и буду вести борьбу с Римом до конца!»
Так говорил Крикс на последнем военном совете. И Спартак, не сдержавшись, в гневе сказал ему: «Ты погубишь понапрасну все войско! 30 тысяч доблестных мужей без всякой пользы падут — и ты один будешь виновен!» Крикс ему ответил: «Всякий человек смертен и рано или поздно умрет. А храброму воину вообще не суждена смерть в своей постели. Мы же, если нас и постигнет неудача, погибнем с великой славой, и потомки воспоют наши деяния! А какая слава выпадет на долю того, кто трусливо бежит за Альпы, кто кончит жизнь в жалкой дряхлости, в полной безвестности, в каком-нибудь удаленном уголке мира, забытом и богами и людьми?!»
Итак, вождям мятежников не удалось достичь соглашения. Вопрос: «Идти за Альпы или не идти?» — был вынесен на собрание всего войска. Две трети войска, фракийцы и галлы, высказались все-таки за предложение Спартака, одна треть — в пользу Крикса, а это все — германцы, часть галлов и местные италийские уроженцы. Видя, что делать нечего, Спартак позволил им от себя отделиться. Германцы и галлы отошли от него с чувством огорчения и печали. Они любят Спартака, уважают его, разговорам о его трусости не верят. Но германцы и галлы — опытные и неустрашимые воины, любящие битвы. Они не боятся проливать кровь, считают это высшей доблестью и хотят продолжать борьбу с Римом на почве Италии. В то же время их мучают всякие опасения. Но Крикс их успокаивает. Он ссылается на предзнаменования и волю богов, сулит им верную победу.
Вот что сообщили римскому консулу его шпионы. Тщательно обдумав обстановку и взвесив характер Крикса, Геллий приказал распустить повсюду слухи о предзнаменовании, в силу которого вся германо-галльская армия Крикса обречена в жертву Великой матери богов.
Об этом вдруг заговорили разом все: и местное свободное население окрестностей Сипонта (лесорубы, охотники, рыбаки, пахари и т. п.), и приходившие к Криксу рабы, об этом кричали повстанцам со стен осажденные в городе сулланцы.
Эти единодушные разговоры сильно смутили повстанцев. Воины, а за ними и командиры по германскому и талльскому обычаю стали гадать на палочках с наговорами, пытаясь таким образом узнать свою судьбу. У одних знамения получались благоприятные, у других — нет. Тогда жены видных германских командиров, известные предсказательницы (они не раз предсказывали повстанцам благоприятный исход в их рискованных предприятиях), вновь, как и прежде, стали бросать жребий. Трижды они делали это и всякий раз получали один ответ: «Вас ждет неподалеку ужасная опасность, затем — гибель». Тут уже замешательство стало всеобщим. Посовещавшись, смущенные командиры пришли к своему полководцу и честно сказали ему, что страх начал заползать в души солдат. Они напомнили ему, что неподалеку, у горы Гарган, вдающейся в Адриатическое море, находится зпаменитый на всю Италию памятник и оракул героя Калханта (Калхаса) из Линии, известнейшего прорицателя греков в Троянской войне.[32] Командиры просили Крикса прибегнуть к услугам этого оракула, чтобы узнать будущее, положить конец слухам и начавшему распространяться страху; они сказали также, что кельты жаждут совершить поход к своей национальной святыне — Гаргану («Небесной горе»), посвященной великому богу-великану Гаргану, сыну величайшего кельтского бога Бела, божеству их древней прародины, так как Гарган может открыть им их будущее.
Крикс сильно колебался: такой поход не был согласован со Спартаком. Сам Крикс верил в богов (хотя Спартак старался всячески поколебать его веру) и со времен юности был мистом, о чем свидетельствовало само его имя (Крикс значит: «Тот, кто носит браслет»; древнегреческое krikos — браслет, кольцо[33]). Он также верил в предчувствие и предзнаменование, считая справедливым римское изречение: «Предчувствия предваряют судьбу». Правда, он знал, что Спартак и к вере, и к предзнаменованиям относится отрицательно, хотя некоторыми «предзнаменованиями» разумно пользуется ради успокоения массы.
Долго думал Крикс и наконец согласился. Оставив под Сипонтом 10 тысяч человек продолжать осаду города, остальную часть армии он повел к Гаргану. Устроив здесь лагерь, Крикс в сопровождении высших командиров отправился на холм, где находился оракул. По пути к оракулу он, чтобы принести отраду духу умершего, совершил возлияние[34] у памятника герою Подалирию, фессалийцу, называвшему себя сыном бога Асклепия, врачу греков под Троей. Поднявшись затем на холм к оракулу. Крикс переговорил со жрецами, по обычаю принес в жертву черного быка. Затем он улегся спать на шкуре черного барана, ожидая, что в сновидении Калхант откроет ему участь его и подчиненного ему войска.
Спал он плохо. Его мучили опасения всякого рода и сознание ответственности за жизнь 30 тысяч человек. Только под утро он забылся в недолгом сне, а когда проснулся, то вышел навстречу товарищам и с просветленным лицом объявил им, что герой Калхапт сулит им всем победу.
Командиры с облегчением вздохнули и, довольные, последовали за ним назад к войску, желая обрадовать воинов. Когда они вернулись, то были страшно изумлены: доносили, что со стороны Рима на них надвигается враг — преторская армия Кв. Аррия — не меньше 10 тысяч человек.
Все единогласно решили, что боги ведут Кв. Лррия на гибель. Крикс среди радостного возбуждения тотчас приказал вывести войско из лагеря и двинуться врагу навстречу, чтобы уничтожить его, используя свое преимущество в силах.
Завязалась ожесточенная битва. Крикс и его командиры считали себя уже победителями, как вдруг, неизвестно откуда, точно снег на голову свалился новый враг.
Это был Л. Геллий. Блестяще все рассчитав вместе с Кв. Аррием, он выдвинул его вперед как приманку, а сам (при нем находилось 30 тысяч войска) сумел совершить стремительный и скрытый маневр, в результате чего вышел повстанцам в тыл. Вот во что обошелся Криксу вояж к оракулу Калханта!..
Этого внезапного удара повстанческие войска не выдержали, хотя сражались с огромным мужеством и стойкостью. Крикс сделал все возможное, чтобы развернуть часть войск фронтом в сторону нового врага, но перестройка из-за условий местности и неизбежного замешательства сильно запоздала. В результате войско оказалось разбито наголову. Почти вся армия — 20 тысяч человек — легла на поле битвы. Сам Крикс показал в бою чудеса храбрости, пытаясь переломить ход боя. Видя, что поражение армии полное, он, помня о своем достоинстве и прошлых подвигах, бросился в гущу врагов и пал, пронзенный множеством неприятельских мечей.
Основанная в 194 году до н. э. недалеко от горы Гарган (к югу от нее находилась печально знаменитая болотистая Салапия), колония эта являлась худшим из всех районов расселения ветеранов (82 г. до н.э.).
Но такое положение оказалось временным. Ветераны сильно обогатились на восточной войне и на проскрипциях, деньги у них были, война их уже не привлекала, теперь они жаждали спокойной и мирной жизни, заслуженного почета и славы. Естественно, что они с величайшей охотой по заветам предков вновь взялись за земледелие, в большом количестве покупали рабов из галлов и германцев, лошадей и овец, обстраивались, осушали землю, пробовали разводить виноград, широко используя советы многочисленных римских агрономов и знающих соседей.
В результате за небольшой срок, меньше чем за 10 лет, окрестности Сипонта и Салапии совершенно преобразились.
Вот в эту-то область и двинулся Крикс. Он намеревался окончательно разделаться с ветеранами, засевшими в Сипонте, освободить из эргастулов заключенных туда рабов, захватить для формирования кавалерийских частей новые конские табуны, создать еще одну продовольственную базу.
Сулланские ветераны, призванные вновь к оружию декретом сената и необходимостью, и не думали сдаваться, хотя их было и гораздо меньше. Поседевшие в войнах, люди храбрые и опытные, увенчанные блестящими победами под начальством Суллы, они презирали повстанцев, во-первых, как людей, уже однажды побежденных ими на войне, во-вторых, как собственных беглых рабов, по спинам которых они еще столь недавно прохаживались палкой и плетью.
Собравшись с началом восстания в Сипонте, ветераны сильно укрепили город. Отсюда они делали частые вылазки против осадившего их Крикса. Последний отвечал разорением окрестностей с помощью летучих отрядов. И ветераны, сжимая кулаки и задыхаясь от злобы, вынуждены были смотреть, как горели их имения и под стенами города толпы беглых рабов делили их имущество.
А с главными военными силами римлян происходило в это время вот что: консул Геллий, разделившись с Лентулом (последний двинулся на Спартака), стремительно вел свои войска на юг. По соглашению между ними он должен был взять на себя Крикса.
Предки Л. Геллия Публиколы были самнитами. Десятилетиями они воевали с римлянами, а со второй Пунической войны (218—201 гг. до н. э.) переселились в Рим. К началу спартаковской войны род Геллиев дал уже несколько поколений видных политиков и полководцев и путем брака с фамилией знатных Валериев приобрел для своих сочленов почетное прозвище Публиколы. Отец Л. Геллия, сенатор и судебный оратор средней величины, известен был своей образованностью, знанием родной истории, находчивостью в судебном споре. Великие ораторы того времени оттеснили его с первых мест. «Тем не менее он принес много пользы своим друзьям и прожил так долго, что был современником ораторов многих поколений» (Цицерон). Сам Л. Геллий (114 — после 45 г. до н.э.), «сильный и мудрый человек», по отзыву его друга Цицерона, врат Верреса (вместе с ним он был претором в 74 г.), благодаря принадлежности к «кругу» Помпея и большим способностям военачальника и оратора сумел подняться до положения консула, а в 70 году со своим коллегой Гн. Лентулом стал даже цензором. Наместничество он проводил в провинции Ахайе (71 г.), в Афинах затем исполнял обязанности легата Помпея при его борьбе с пиратами (67 г.). Был на стороне сената в борьбе с Катилиной и голосовал вместе с другими за казнь руководителей заговора (63 г.). Способствовал возвращению Цицерона из изгнания (57 г.).
Видавший виды в прошлых войнах, с кадровыми войнами из ветеранов, призванных из Этрурии, Умбрии и Пицена, с хорошими, тщательно отобранными командирами, Геллий твердо надеялся на победу в войне со Спартаком. В этом направлении он предпринимал и необходимые тайные меры. По его заданиям целые отряды из верных германцев и галлов приходили к Спартаку и просили принять их в ряды «доблестных борцов за свободу». Им консул поручал разлагать ряды врага, сеять смуты, ссоры из-за добычи, побуждать кельтов, народ, склонный к неумеренному пьянству и обжорству, сводить счеты из-за добычи с оружием в руках, запугивать и подкупать неустойчивых, сообщать ему тайные планы Спартака, нашептывать всем галлам и германцам подряд: «Пейте день и ночь, поступайте, как греки!», то есть живите в свое удовольствие! «Сломить мятежников пороками легче, чем оружием!» — усмехаясь, говорил многоопытный Геллий и обещал своим агентам сделать так, чтобы повстанцы в бою не раз брали то, что окажется для них всего вреднее — предметы римской роскоши, вино и т. п.
Легат и помощник Л. Геллия Кв. Аррий всячески укреплял консула в надежде на победу. О человеке этом, сыгравшем столь важную роль в последующих событиях, следует рассказать. Квинт Аррий (112 — после 52 г. до н. э.), родом из Этрурии, имевший очень смешное провинциальное произношение и сам не замечавший того, принадлежал к числу полудрузей-полуврагов Цицерона. В своей переписке великий оратор не раз именуется его «неверным другом», памятуя о его губительных советах и действиях. Кв. Аррий был значительным военачальником своего времени и незаурядным оратором. Сначала он выступал как сторонник М. Красса, потом — Гн. Помпея, потом опять М. Красса. Соответственно менялись его оценки политического положения и советы. Цицерону они дорого обошлись, и он, вспоминая о нем, дает ему крайне враждебную характеристику: «То же самое (что и о Г. Косконии. — В. Л.) можно сказать и про Квинта Аррия, который был как бы подголоском при Марке Крассе. Этот человек должен быть для всех примером того, как далеко можно пойти в нашем городе, если уметь многим угождать и многим оказывать услуги в делах и помощь в беде. Именно таким вот образом Аррий, несмотря на низкое происхождение, достиг и почетных должностей, и богатства, и влияния и, не имея ни способностей, ни знаний, стяжал себе призвание как адвокат. Но, как недостаточно обученный кулачный боец, который, возжаждав олимпийских наград, выносит натиск кулачных ударов, но подчас не может вынести солнечного зноя, так Аррий, успешно пройдя через все должности, несмотря на великие усилия, не вынес строгих требований преобразованного суда (70 г. до н.э.), который оказался для него полуденным солнцем».
Подготовка новой кампании завершилась в Риме. Сенат, сознавая опасность положения, энергично помогал своим авторитетом. Консулы не давали покоя ни себе, ни другим. Шпионы Геллия сообщали ему о каждом шаге повстанцев. Они сумели проникнуть даже в лагерь Крикса и доносили оттуда о вещах очень интересных. Последнее сообщение, породившее у консулов радостные надежды, было таково: в лагере рабов (наконец-то!) произошел полный раскол. Сообщались важные подробности. Общая картина представлялась такой. Спартак и Крикс, и прежде не очень согласные во мнениях по многим вопросам, окончательно разошлись между собой относительно планов дальнейших действий. Сам Спартак предлагал вполне разумный план действий: повести войско к Альпам, перевалить их и оттуда, со свободной территории, отправиться всем на родину: одним — во Фракию, другим — в Галлию, третьим — в Германию. «У нас, — говорил он, — нет лучшего плана действий. Мы слабее Рима. В нашем войске нет дисциплины, ее нарушают даже высшие командиры. Подготовка воинов, несмотря на все усилия, на низком уровне. О вооружении и вовсе нечего говорить. На что можно надеяться?.. Неужели кто-то полагает всерьез, что победы будут и дальше на нашей стороне?.. Пустые надежды!.. Римляне раздавили в Италии все народы, посмевшие с ними бороться, а у них имелись армии более многочисленные, чем наша, лучше подготовленные, отлично знавшие местные условия. Римляне победили прославленные победами войска галлов в долине реки По, одолели могущественных этрусков, сломили население Африки, Испании, Греции, Малой Азии. Они одолели Пирра и Ганнибала, величайшего полководца, какого знает история. Дважды римляне победили великого царя Понта Митридата и сейчас, в третьей войне, наносят ему новые сокрушительные удары. Как только с ним будет покончено — а это, судя по всему, быстро случится, — войска из Малой Азии вернутся в Италию. Нет! Ждать и медлить, составлять нелепые планы, питать иллюзии на успех — величайшее безумие! Нам не удастся сломить Рим! Это не удалось даже Ганнибалу, 16 лет воевавшему на почве Италии и одержавшему здесь множество славных побед!»
Спартаку яростно возражали Крикс и его единомышленники из галлов и германцев. Крикс проявлял особую заносчивость. Не стесняясь в выражениях, он поднимает на смех предложение верховного вождя. Смысл его многочисленных выступлений таков: «О великие боги, да где же подобное видано?! Где видано, чтобы победители оставляли поле битвы и убегали, словно побежденные?! Если поступить так, как предлагает Спартак, то все они станут предметом насмешек и вполне заслуженного позора. „Трусы!..“ — скажут о них, и такое мнение будет справедливо. Нет, не убегать надо из Италии!.. Никогда и никого еще бегство не спасало! Спасают лишь мужество и сила, спасает полная победа над врагом! Напрасно Спартак питает пустые надежды: не позволят римляне бежать своим рабам за Альпы! В распоряжении сената пока еще достаточно войск, они смогут преградить им к Альпам дорогу. Значит, все равно придется сражаться, проливать кровь. Но если бы даже задуманное Спартаком и удалось, на что он, собственно, надеется? Где его ждут?! Где та пресловутая родина, о которой он говорит?! Войной сейчас охвачен весь мир: война идет в Испании, в Трансальпийской Галлии, во Фракии, в Малой Азии, в сопредельных царствах. Война бушует на море и даже в провинциях. Ныне на земле нет спокойных и безопасных уголков! Бежать некуда, да, некуда!.. Но если бы даже было куда, какой народ захочет принимать к себе трусливых беглецов?! Они сами себя не смогли защитить оружием и теперь надеются на гостеприимство других народов, которые из-за них станут ссориться с римлянами, победителями народов, подвергать опасности свой дом, свою жизнь, свою свободу!.. Нет, пустая надежда! Трусливым беглецам нет спасения! Он, Крикс, предлагает другое: не убегать из Италии, а продолжать яростно сражаться. Надо собирать новые армии, укреплять дисциплину, вооружать воинов, обучать их, поднимать на восстание новые области Италии, зажать Рим в железное кольцо, уморить его голодом, как Марий поступил с сулланцами во время недавней войны. И как только наступит удобный момент, следует немедленно нанести удар по самому Риму! Всегда удается именно то, чего никто не ожидает! И они, несомненно, смогут победить, если ударят прямо по Риму! Не следует брать пример с Ганнибала: 16 лет воевал в Италии, а по Риму ударить не посмел и потому проиграл войну. Правильно сказал о нем карфагенянин Магон: „Ты умеешь выигрывать сражения, но ты не умеешь пользоваться плодами победы!..“ Спартак — человек доблестный, он, несомненно, похож на Ганнибала: тоже умеет побеждать и тоже не умеет пользоваться плодами побед. Итак, надо отклонить его ошибочный и вредный план постыдного бегства из Италии!.. Надо все силы своего ума и души сосредоточить на одном: подготовке условий для нанесения прямого удара по Риму».
Вот о чем в величайшем секрете вожди мятежных рабов недавно спорили между собой на своих советах. Крикс остался в меньшинстве и был этим чрезвычайно раздражен. Он всячески поносил своих противников, говоря: «Спартак заразился малодушием от своих фракийцев. Они ни во что не ставят наши войска, доблестных галлов и германцев, покрытых славой великих побед! Он говорит, будто они во всем уступают римским. Неправда: мы побеждали римлян уже не раз и много раз еще сумеем их победить!.. Мы возьмем Рим, проклятый город, и разрушим его до основания, не оставим от него камня на камне!.. Впрочем, если Спартак так боится за свою жизнь, почему бы не сложить ему своих полномочий?! Пусть убегает с маленькой кучкой малодушных за Альпы!.. Тот же, кто хочет чести, добычи, славы от потомства, кто хочет отомстить римлянам за бесчисленные унижения, за гибель близких и родных, за попранные земли своей родины, тот останется здесь! Мы разорим всю Италию, если она посмеет бороться против нас. Не забывайте: Италия полна рабов, они жаждут свободы, они наши союзники, они нам окажут помощь. С каждым днем восстание становится все сильнее, а наши враги — все слабее!.. Боги с нами, предзнаменования сулят нам победу!.. И потому я не собираюсь служить Спартаку спутником в позорном бегстве!.. Я остаюсь в Италии и буду вести борьбу с Римом до конца!»
Так говорил Крикс на последнем военном совете. И Спартак, не сдержавшись, в гневе сказал ему: «Ты погубишь понапрасну все войско! 30 тысяч доблестных мужей без всякой пользы падут — и ты один будешь виновен!» Крикс ему ответил: «Всякий человек смертен и рано или поздно умрет. А храброму воину вообще не суждена смерть в своей постели. Мы же, если нас и постигнет неудача, погибнем с великой славой, и потомки воспоют наши деяния! А какая слава выпадет на долю того, кто трусливо бежит за Альпы, кто кончит жизнь в жалкой дряхлости, в полной безвестности, в каком-нибудь удаленном уголке мира, забытом и богами и людьми?!»
Итак, вождям мятежников не удалось достичь соглашения. Вопрос: «Идти за Альпы или не идти?» — был вынесен на собрание всего войска. Две трети войска, фракийцы и галлы, высказались все-таки за предложение Спартака, одна треть — в пользу Крикса, а это все — германцы, часть галлов и местные италийские уроженцы. Видя, что делать нечего, Спартак позволил им от себя отделиться. Германцы и галлы отошли от него с чувством огорчения и печали. Они любят Спартака, уважают его, разговорам о его трусости не верят. Но германцы и галлы — опытные и неустрашимые воины, любящие битвы. Они не боятся проливать кровь, считают это высшей доблестью и хотят продолжать борьбу с Римом на почве Италии. В то же время их мучают всякие опасения. Но Крикс их успокаивает. Он ссылается на предзнаменования и волю богов, сулит им верную победу.
Вот что сообщили римскому консулу его шпионы. Тщательно обдумав обстановку и взвесив характер Крикса, Геллий приказал распустить повсюду слухи о предзнаменовании, в силу которого вся германо-галльская армия Крикса обречена в жертву Великой матери богов.
Об этом вдруг заговорили разом все: и местное свободное население окрестностей Сипонта (лесорубы, охотники, рыбаки, пахари и т. п.), и приходившие к Криксу рабы, об этом кричали повстанцам со стен осажденные в городе сулланцы.
Эти единодушные разговоры сильно смутили повстанцев. Воины, а за ними и командиры по германскому и талльскому обычаю стали гадать на палочках с наговорами, пытаясь таким образом узнать свою судьбу. У одних знамения получались благоприятные, у других — нет. Тогда жены видных германских командиров, известные предсказательницы (они не раз предсказывали повстанцам благоприятный исход в их рискованных предприятиях), вновь, как и прежде, стали бросать жребий. Трижды они делали это и всякий раз получали один ответ: «Вас ждет неподалеку ужасная опасность, затем — гибель». Тут уже замешательство стало всеобщим. Посовещавшись, смущенные командиры пришли к своему полководцу и честно сказали ему, что страх начал заползать в души солдат. Они напомнили ему, что неподалеку, у горы Гарган, вдающейся в Адриатическое море, находится зпаменитый на всю Италию памятник и оракул героя Калханта (Калхаса) из Линии, известнейшего прорицателя греков в Троянской войне.[32] Командиры просили Крикса прибегнуть к услугам этого оракула, чтобы узнать будущее, положить конец слухам и начавшему распространяться страху; они сказали также, что кельты жаждут совершить поход к своей национальной святыне — Гаргану («Небесной горе»), посвященной великому богу-великану Гаргану, сыну величайшего кельтского бога Бела, божеству их древней прародины, так как Гарган может открыть им их будущее.
Крикс сильно колебался: такой поход не был согласован со Спартаком. Сам Крикс верил в богов (хотя Спартак старался всячески поколебать его веру) и со времен юности был мистом, о чем свидетельствовало само его имя (Крикс значит: «Тот, кто носит браслет»; древнегреческое krikos — браслет, кольцо[33]). Он также верил в предчувствие и предзнаменование, считая справедливым римское изречение: «Предчувствия предваряют судьбу». Правда, он знал, что Спартак и к вере, и к предзнаменованиям относится отрицательно, хотя некоторыми «предзнаменованиями» разумно пользуется ради успокоения массы.
Долго думал Крикс и наконец согласился. Оставив под Сипонтом 10 тысяч человек продолжать осаду города, остальную часть армии он повел к Гаргану. Устроив здесь лагерь, Крикс в сопровождении высших командиров отправился на холм, где находился оракул. По пути к оракулу он, чтобы принести отраду духу умершего, совершил возлияние[34] у памятника герою Подалирию, фессалийцу, называвшему себя сыном бога Асклепия, врачу греков под Троей. Поднявшись затем на холм к оракулу. Крикс переговорил со жрецами, по обычаю принес в жертву черного быка. Затем он улегся спать на шкуре черного барана, ожидая, что в сновидении Калхант откроет ему участь его и подчиненного ему войска.
Спал он плохо. Его мучили опасения всякого рода и сознание ответственности за жизнь 30 тысяч человек. Только под утро он забылся в недолгом сне, а когда проснулся, то вышел навстречу товарищам и с просветленным лицом объявил им, что герой Калхапт сулит им всем победу.
Командиры с облегчением вздохнули и, довольные, последовали за ним назад к войску, желая обрадовать воинов. Когда они вернулись, то были страшно изумлены: доносили, что со стороны Рима на них надвигается враг — преторская армия Кв. Аррия — не меньше 10 тысяч человек.
Все единогласно решили, что боги ведут Кв. Лррия на гибель. Крикс среди радостного возбуждения тотчас приказал вывести войско из лагеря и двинуться врагу навстречу, чтобы уничтожить его, используя свое преимущество в силах.
Завязалась ожесточенная битва. Крикс и его командиры считали себя уже победителями, как вдруг, неизвестно откуда, точно снег на голову свалился новый враг.
Это был Л. Геллий. Блестяще все рассчитав вместе с Кв. Аррием, он выдвинул его вперед как приманку, а сам (при нем находилось 30 тысяч войска) сумел совершить стремительный и скрытый маневр, в результате чего вышел повстанцам в тыл. Вот во что обошелся Криксу вояж к оракулу Калханта!..
Этого внезапного удара повстанческие войска не выдержали, хотя сражались с огромным мужеством и стойкостью. Крикс сделал все возможное, чтобы развернуть часть войск фронтом в сторону нового врага, но перестройка из-за условий местности и неизбежного замешательства сильно запоздала. В результате войско оказалось разбито наголову. Почти вся армия — 20 тысяч человек — легла на поле битвы. Сам Крикс показал в бою чудеса храбрости, пытаясь переломить ход боя. Видя, что поражение армии полное, он, помня о своем достоинстве и прошлых подвигах, бросился в гущу врагов и пал, пронзенный множеством неприятельских мечей.