Страница:
В 74 году благодаря поддержке Митридата, царя Армении Тиграна и марианского правителя Испании Сертория пираты вновь воспрянули. Они построили новые суда, вооружились и вновь вышли в море с заданием дезорганизовать снабжение Италии, сорвав поставки хлеба из провинций.
Италия в обычное время имела достаточно собственного хлеба. Но трехлетняя засуха поставила ее в чрезвычайно затруднительное положение. Новые всадники из сулланцев не замедлили этим воспользоваться, еще больше взвинтили цены. Плебс в Риме и других италийских городах взволновался. Массы людей, ища спасения от голода, кинулись в столицу. Повсюду стали раздаваться призывы принять меры против опасного положения. Но сенат, причастный к хлебным аферам, не торопился…
В таком положении подавленная подавленная оппозиция подняла голову. Те, кто укрывался в горах, занимаясь разбоем, смело стали появляться в городах. Форум и Марсово поле в Риме закипели страстями. Народный трибун Л. Квинкций, окруженный большим числом единомышленников, стал завсегдатаем суда. Там он устраивал своим противникам неистовые сцены. Потом трибун собирал народные сходки, и ораторы демократии разражались дикой бурей мятежных речей. Народная толпа, по признанию Цицерона, «приходила в ярость» и отправлялась крушить дома своих врагов. Консулу Л. Лукуллу приходилось разгонять толпу с помощью воинов.
Позже Цицерон с ужасом вспоминал 74 год как «эпоху полного разгона народных страстей». По его мнению и мнению всех сулланцев, Л. Квинкций явно подкапывался под устои государства с помощью бурных сходок. Действительно, речи Л. Квинкция, как и П. Цетега, пользовались огромной популярностью. П. Цетег в качестве претора «словом и делом угождал толпе» (Плутарх). Благодаря этому он заслужил тогда в государстве наибольшее влияние.
Мятежные речи на Марсовом поле и форуме не прошли даром. Все больше людей бежало в леса и бралось за оружие, начинались частые грабежи на дорогах и в сельской местности. То же делали рабы, которых их хозяева не могли или не хотели кормить.
В такой обстановке из школы Лентула Батиата в Капуе бежало 78 гладиаторов. Они-то и положили начало грандиозному восстанию рабов, известному в истории под именем восстания Спартака.
Глава третья
I
II
Глава четвертая
Италия в обычное время имела достаточно собственного хлеба. Но трехлетняя засуха поставила ее в чрезвычайно затруднительное положение. Новые всадники из сулланцев не замедлили этим воспользоваться, еще больше взвинтили цены. Плебс в Риме и других италийских городах взволновался. Массы людей, ища спасения от голода, кинулись в столицу. Повсюду стали раздаваться призывы принять меры против опасного положения. Но сенат, причастный к хлебным аферам, не торопился…
В таком положении подавленная подавленная оппозиция подняла голову. Те, кто укрывался в горах, занимаясь разбоем, смело стали появляться в городах. Форум и Марсово поле в Риме закипели страстями. Народный трибун Л. Квинкций, окруженный большим числом единомышленников, стал завсегдатаем суда. Там он устраивал своим противникам неистовые сцены. Потом трибун собирал народные сходки, и ораторы демократии разражались дикой бурей мятежных речей. Народная толпа, по признанию Цицерона, «приходила в ярость» и отправлялась крушить дома своих врагов. Консулу Л. Лукуллу приходилось разгонять толпу с помощью воинов.
Позже Цицерон с ужасом вспоминал 74 год как «эпоху полного разгона народных страстей». По его мнению и мнению всех сулланцев, Л. Квинкций явно подкапывался под устои государства с помощью бурных сходок. Действительно, речи Л. Квинкция, как и П. Цетега, пользовались огромной популярностью. П. Цетег в качестве претора «словом и делом угождал толпе» (Плутарх). Благодаря этому он заслужил тогда в государстве наибольшее влияние.
Мятежные речи на Марсовом поле и форуме не прошли даром. Все больше людей бежало в леса и бралось за оружие, начинались частые грабежи на дорогах и в сельской местности. То же делали рабы, которых их хозяева не могли или не хотели кормить.
В такой обстановке из школы Лентула Батиата в Капуе бежало 78 гладиаторов. Они-то и положили начало грандиозному восстанию рабов, известному в истории под именем восстания Спартака.
Глава третья
ЗАГОВОР
I
Спартак пробыл в школе гладиаторов шесть лет. За это время он многократно выступал на арене в качестве мурмилона, стяжав себе громкую славу силой, мужеством, умением красиво биться, что ценилось римлянами. В 76 году Спартак получил свободу и отставку. Как гладиатор высшего класса он переводится в число преподавателей школы. Лентул Батиат, ланиста этой школы, гордился своим выдающимся учеником, доставившим ему и школе громкую славу. Он считался с его мнением и во всем доверял. Этим Спартак отлично воспользовался для собственных целей. В школе Батиата он нашел тот слой людей, с помощью которых можно было, по его мнению, попытаться с надеждой на успех опрокинуть Рим.
Спартак стал подбирать соратников среди товарищей по корпорации мурмилонов, среди собственных учеников — людей неустрашимых, волевых, организаторов, имевших познания в философии и литературе, обладавших значительным военным опытом. Особенно он старался привлекать к своему делу участников Первой Митридатовой войны, чья непримиримая враждебность Риму была ему хорошо известна. Многих среди них Спартак отобрал для гладиаторской школы лично, посещая с ланистой невольничьи рынки и рабские эргастулы. С готовностью Спартак брал в школу Батиата и подходящих ему беглецов — людей, имевших у хозяев дурную репутацию. Ближайшими помощниками Спартака в задуманном опасном деле становятся трое: Крикс (ок. 110—72 гг. до н.э.), Эномай (ок. 109—73 гг. до н.э.) и Ганник (ок. 110—72 гг. до н.э.). Ближайшим соратником Спартака при организации первой группы заговорщиков являлся Эномай. Имя это было распространено в древности в кругах знати. Известен герой Эномай-троянец, соратник Энея. Еще более известен царь города Писы в Элиде, называвший себя сыном Ареса. Пелопс, сын царя Тантала, коварно погубил его во время состязания на колесницах, подкупив возницу царя Миртила (тот вынул из оси чеку, колесо на полном ходу соскочило, и царь разбился насмерть). Спор же у царя и Пелопса шел за руку дочери царя Гипподамии. Царю было предсказано, что он погибнет в результате брака дочери, и царь стал отделываться от нежеланных ему женихов состязанием на колесницах, во время которых убивал проигравших ударом копья. На эту тему в древности была широко известна трагедия Еврипида «Эномай».
Ганник скорее всего родом инсубр. Инсубры — самое многочисленное сильное племя Транспаданской Галлии, яростные враги римлян, много раз воевавшие с ними, союзники Ганнибала. Столицей инсубров был город Медиолан («Земля медов»!), древний могущественный город, важный стратегический центр. В III веке до н.э. римляне покорили его.
О Криксе речь будет вестись дальше особо.
Все эти помощники Спартака свободно говорили по-кельтски и по-германски. По указанной причине, а также имея в виду, что они во время войны командовали галлами и германцами, древние авторы без всякого колебания объявляют их галлами или германцами по племенной принадлежности.
Благодаря образованности, уму, замечательному мужеству, презрению к смерти, умению увлекать за собой товарищей с помощью личного примера и пылкого красноречия, Эномай, Крикс и Ганник пользовались в гладиаторской среде и вне ее огромным авторитетом. Благодаря прежним побегам, скитаниям по Италии и провинциям они имели запас ценнейших сведений, которые теперь очень пригодились их верховному вождю. Историк Саллюстрий, современник восстания, оценивал ближайших помощников Спартака очень высоко: «Это были, — пишет он, — люди свободного духа и прославленные».
Спартак стал подбирать соратников среди товарищей по корпорации мурмилонов, среди собственных учеников — людей неустрашимых, волевых, организаторов, имевших познания в философии и литературе, обладавших значительным военным опытом. Особенно он старался привлекать к своему делу участников Первой Митридатовой войны, чья непримиримая враждебность Риму была ему хорошо известна. Многих среди них Спартак отобрал для гладиаторской школы лично, посещая с ланистой невольничьи рынки и рабские эргастулы. С готовностью Спартак брал в школу Батиата и подходящих ему беглецов — людей, имевших у хозяев дурную репутацию. Ближайшими помощниками Спартака в задуманном опасном деле становятся трое: Крикс (ок. 110—72 гг. до н.э.), Эномай (ок. 109—73 гг. до н.э.) и Ганник (ок. 110—72 гг. до н.э.). Ближайшим соратником Спартака при организации первой группы заговорщиков являлся Эномай. Имя это было распространено в древности в кругах знати. Известен герой Эномай-троянец, соратник Энея. Еще более известен царь города Писы в Элиде, называвший себя сыном Ареса. Пелопс, сын царя Тантала, коварно погубил его во время состязания на колесницах, подкупив возницу царя Миртила (тот вынул из оси чеку, колесо на полном ходу соскочило, и царь разбился насмерть). Спор же у царя и Пелопса шел за руку дочери царя Гипподамии. Царю было предсказано, что он погибнет в результате брака дочери, и царь стал отделываться от нежеланных ему женихов состязанием на колесницах, во время которых убивал проигравших ударом копья. На эту тему в древности была широко известна трагедия Еврипида «Эномай».
Ганник скорее всего родом инсубр. Инсубры — самое многочисленное сильное племя Транспаданской Галлии, яростные враги римлян, много раз воевавшие с ними, союзники Ганнибала. Столицей инсубров был город Медиолан («Земля медов»!), древний могущественный город, важный стратегический центр. В III веке до н.э. римляне покорили его.
О Криксе речь будет вестись дальше особо.
Все эти помощники Спартака свободно говорили по-кельтски и по-германски. По указанной причине, а также имея в виду, что они во время войны командовали галлами и германцами, древние авторы без всякого колебания объявляют их галлами или германцами по племенной принадлежности.
Благодаря образованности, уму, замечательному мужеству, презрению к смерти, умению увлекать за собой товарищей с помощью личного примера и пылкого красноречия, Эномай, Крикс и Ганник пользовались в гладиаторской среде и вне ее огромным авторитетом. Благодаря прежним побегам, скитаниям по Италии и провинциям они имели запас ценнейших сведений, которые теперь очень пригодились их верховному вождю. Историк Саллюстрий, современник восстания, оценивал ближайших помощников Спартака очень высоко: «Это были, — пишет он, — люди свободного духа и прославленные».
II
С такими единомышленниками и товарищами Спартак вступил в заговор, намереваясь, по словам древнего историка Синезия, «ниспровергнуть существующие порядки». Выступая главным агитатором, он своей волей и авторитетом, своим неоспоримым доводом, что «лучше пойти на крайний риск ради свободы, чем рисковать своею жизнью на арене для потехи зрителей» (Аппиан), убеждает присоединиться к заговору немалое количество людей.
Как прославленный гладиатор, Спартак имел доступ во многие знатные дома, где имелось множество рабов, часть которых знала немалое количество секретов римской политической жизни, секреты своих господ.[12]
В результате большой и напряженной деятельности Спартака возникает — с центром в Капуе — заговор. Ячейки его распространяются по различным областям южной Италии (Апулия, Лукания, Брутий и т.д.), проникают в провинции, в Рим, в дома знати.
Заговор рос, втягивая в свои ряды все новых людей.[13]
Несмотря на многолюдные сходки, конспирация у заговорщиков была поставлена хорошо. И когда где-то на окраине организации нашелся доносчик, он почти ничего не знал: ни имен руководителей заговора (и потому они избежали ареста), ни даже количества заговорщиков (и потому древние авторы путаются в этом вопросе и противоречат друг другу).
Тем не менее доносчик не смутился. Желая получить награду, он прибыл в Рим и сделал заявление о подготовке восстания городскому претору Г. Верресу. Встревоженный претор созвал сенат и доложил о раскрытом его трудами гладиаторском заговоре. Сенат вынес постановление: претору снестись с властями Капуи, обязать последние расследовать дело и наказать виновных. Претор тотчас отправил в Капую гонца с письмом. Но… линия связи заговорщиков сработала много быстрее.
Спартак первым получил известие о доносе. Он собрал на совет своих руководителей. Было решено не дожидаться дня открытия Мегалетийских игр (4—10 апреля)[14], к которым приурочивалось восстание (устроитель игр Г. Антоний Гибрида собирался на арене принести очистительную жертву за народ римский и уже договорился о продаже ему отряда гладиаторов), и начать выступление немедля.[15]
Захватив на кухне ножи, вертела и веревки, отряд Спартака взломал двери оружейной и достал оттуда боевое оружие. Опрокинув охрану, не ожидавшую нападения, гладиаторы выломали двери школы, пронеслись по изумленным улицам, обрушились на воротную стражу и после ожесточенной схватки вырвались из города. Из большого отряда после первых стычек осталось только 30 человек. Но спустя некоторое время, уже в пути, подошли отставшие. Таким образом, составился отряд в 78 человек.
Было решено двинуться на гору Везувий, сильно укрепленное от природы место (тогда она не являлась еще вулканом). Спартак считал, что оттуда, если враг начнет сильно теснить, можно будет пробраться на побережье (этот путь составил бы всего 14 километров), захватить какой-нибудь корабль или лодки и пробиться на соединение с пиратами, периодически крейсировавшими вдоль кампанского побережья.
Мнение Спартака его товарищи приняли. Весь путь от Капуи до Везувия (около 50 километров) гладиаторы проделали с похвальным рвением. По дороге им попалось несколько телег с оружием, направлявшихся в Помпеи для гладиаторской школы. Повстанцы напали на охрану и обратили ее в бегство. Вооружившись, они продолжили путь к Везувию, отнимая по дороге кинжалы у путников и вырезывая себе тяжелые дубинки.
Власти Капуи были неприятно удивлены инцидентом в школе Батиата. Но поскольку побеги рабов и гладиаторов представляли обычное дело, а в условиях 74 года, после двух неурожайных лет и попыток экономить на пайках рабов и гладиаторов в особенности, то ни властям, ни Батиату не хотелось поднимать шум. Ибо Батиат потихоньку наживался за счет своих питомцев, а власти вовремя не разгадали заговор и не желали признаваться в ротозействе. По желанию обеих сторон дело было замято. Взаимная амнистия в Капуе позже вскрылась, ибо из побега 78 гладиаторов вскоре выросли невероятные события, и сенату поневоле пришлось вернуться к их истокам.
Прибыв на высокую гору Везувий, покрытую лесом, лугами и дикорастущим виноградом, повстанцы по римскому обычаю построили укрепленный лагерь и по предложению Спартака вновь проголосовали по вопросу о верховном предводителе. Выборы дали прежний результат: главным вождем единогласно был избран душа всего дела Спартак. Эношай, Крикс и Ганник, его ближайшие помощники, показавшие в критические часы удивительное мужество и храбрость, были избраны его заместителями.
Руководители разработали план дальнейших действий. Было решено стараться оттянуть столкновение у Везувия, центра восстания, боевые действия вести исключительно на Кампанской равнине, в Самнии, Апулии, Калабрии и Лукании. Выбор этих территорий определялся следующими соображениями: во-первых, там римскими сенаторами и всадниками была сосредоточена огромная масса рабов-пастухов (галлов, германцев, фракийцев), людей, наиболее подходящих для призыва их к восстанию; во-вторых, рабы Апулии уже имели опыт восстания (186—184 гг. до н. э.), было также желательно сорвать отсюда все хлебные поставки в Рим и другие области Италии[16]; в-третьих, крайней бедностью и воинственностью италийского населения (его опутывали долги римским ростовщикам, и оно жило в ужасной бедности, не имея никаких перспектив). Все эти люди ненавидели Рим и сенат, сулланский порядок. В особенности жители Лукании и Самния не могли забыть тягостных конфискаций и жестоких избиений, которые устраивал им Сулла как своим непримиримым врагам.
Предполагалось, что организаторами отрядов в различных частях страны, и в первую очередь на юге, станут специально туда командированные посланцы вождя. Сам Спартак, находясь на Везувии, будет координировать действия партизанских отрядов в пределах Италии, а в подходящий момент отдаст приказ сливать их в армию для ведения регулярных военных действий.
Разрешив таким образом самые важные вопросы, вожди повстанцев тотчас перешли к энергичным действиям. На пастбища с пастухами отправились надежные гонцы с приказом вызвать на Везувий отборных людей. В Кампанию, Самний, Луканию и Брутий отправились эмиссары с подробными инструкциями.
В горах и лесах вновь начались тайные совещания. По обычаю всех мятежей на сторону восстания привлекали «всех буянов, всех тех, для кого от нищеты и страха наказания было одно спасение — в преступлении» (Тацит).
В разных концах страны, прежде всего на юге, начали возникать партизанские отряды во главе с гладиаторами.
Тяжелое положение рабов в латифундиях и средних по размерам имениях, издевательства и грубость администрации и надсмотрщиков, бесстыдные кражи из рабских котлов, особенно остро ощущавшиеся в связи с двухлетним неурожаем, — все это до крайности накалило обстановку, вызвало массовые мятежные настроения. Рабские эргастулы были наполнены колодниками. Лоза и железо свирепствовали.
Плиний Старший следующим образом характеризовал тех, кто работал на полях слишком больших имений: «Скованные ноги, осужденные руки, клейменые лбы».
По этим причинам агитация среди рабов (в первую очередь среди пастухов, надзор за которыми являлся более слабым) имела полный успех. Диодор образно описал тот тип людей, которые в числе первых присоединились к Спартаку: «Естественно, что пастухи, проводящие жизнь в поле и вооруженные, были исполнены высокомерия и дерзости. Вооруженные дубинами, копьями и большими пастушескими посохами, одетые в шкуры волков и кабанов, они имели почти воинственный и устрашающий вид. За каждым следовала свора резвых собак; большое количество пищи — молока и мяса — делали дикими их души и тела…»
Результаты агитации не замедлили сказаться. «Сначала рабы стали убивать на открытых местах людей, путешествующих поодиночке и по двое, затем, собираясь толпами, начали нападать ночью на незащищенные сельские виллы, уничтожали их, имущество грабили, а пытавшихся сопротивляться убивали. Дерзость грабителей возрастала все более и более» (Диодор).
Короткие вылазки-набеги в различных частях Италии сбивали с толку римскую администрацию, не давали возможности определить действительный центр восстания. Все оставшиеся месяцы 74 года римские власти занимались раскрытием на местах мелких и крупных заговоров рабов, а отряды римских войск безуспешно боролись с отрядами повстанцев. Последние непрерывно расширяли район действий, обзаводились лошадьми, оружием. Каждый новый успех повстанцев обрастал лавиной слухов и увеличивал число желавших последовать их примеру. Тут уже было не до побега кучки гладиаторов из Капуи!
Между тем повстанческий центр на Везувии работал с огромной энергией, выпуская из своих стен все новых эмиссаров. Каждый из них, простившись со Спартаком, расцеловавшись по-братски с его соратниками, возвращался в свою область, организовывал самостоятельный отряд и начинал боевые операции.
При этом повстанцы часто пускались на хитрость: по дорогам они разъезжали, не вызывая подозрения, под видом купцов или военных людей. Разузнав, что было им необходимо, они затем нападали на богатые дома, виллы и даже города. Повсюду повстанцы отнятые долговые расписки возвращали должникам, обращали в паническое бегство сборщиков налогов, повергали в страх и трепет должностных лиц. Наиболее жестоких рабовладельцев они сначала предупреждали. Если те не унимались, устраивали над ними экзекуцию: привязав к жернову, заставляли вращать его под ударами бичей в присутствии рабов и отпускали еле живых или сравнивали с землей их дом, а то и все имение. Самых глумливых рабовладельцев, любивших разъезжать в повозках, запряженных рабами, они подстерегали где-нибудь в дороге, и спустя несколько минут те уже, в свою очередь, точно лошади, бежали перед повозкой, а их рабы сидели в ней на месте господ.
К весне 73 года набеги рабов в пределах Кампании, «вооружившихся против самих законов» и грабивших господ «во время своих свирепых нападений», стали для рабовладельцев невыносимыми. В то же время организующая роль Везувия, на котором укрылись гладиаторы, бежавшие из Капуи, для всех стала совершенно несомненной.
А что происходило тем временем в самом Риме?
Как прославленный гладиатор, Спартак имел доступ во многие знатные дома, где имелось множество рабов, часть которых знала немалое количество секретов римской политической жизни, секреты своих господ.[12]
В результате большой и напряженной деятельности Спартака возникает — с центром в Капуе — заговор. Ячейки его распространяются по различным областям южной Италии (Апулия, Лукания, Брутий и т.д.), проникают в провинции, в Рим, в дома знати.
Заговор рос, втягивая в свои ряды все новых людей.[13]
Несмотря на многолюдные сходки, конспирация у заговорщиков была поставлена хорошо. И когда где-то на окраине организации нашелся доносчик, он почти ничего не знал: ни имен руководителей заговора (и потому они избежали ареста), ни даже количества заговорщиков (и потому древние авторы путаются в этом вопросе и противоречат друг другу).
Тем не менее доносчик не смутился. Желая получить награду, он прибыл в Рим и сделал заявление о подготовке восстания городскому претору Г. Верресу. Встревоженный претор созвал сенат и доложил о раскрытом его трудами гладиаторском заговоре. Сенат вынес постановление: претору снестись с властями Капуи, обязать последние расследовать дело и наказать виновных. Претор тотчас отправил в Капую гонца с письмом. Но… линия связи заговорщиков сработала много быстрее.
Спартак первым получил известие о доносе. Он собрал на совет своих руководителей. Было решено не дожидаться дня открытия Мегалетийских игр (4—10 апреля)[14], к которым приурочивалось восстание (устроитель игр Г. Антоний Гибрида собирался на арене принести очистительную жертву за народ римский и уже договорился о продаже ему отряда гладиаторов), и начать выступление немедля.[15]
Захватив на кухне ножи, вертела и веревки, отряд Спартака взломал двери оружейной и достал оттуда боевое оружие. Опрокинув охрану, не ожидавшую нападения, гладиаторы выломали двери школы, пронеслись по изумленным улицам, обрушились на воротную стражу и после ожесточенной схватки вырвались из города. Из большого отряда после первых стычек осталось только 30 человек. Но спустя некоторое время, уже в пути, подошли отставшие. Таким образом, составился отряд в 78 человек.
Было решено двинуться на гору Везувий, сильно укрепленное от природы место (тогда она не являлась еще вулканом). Спартак считал, что оттуда, если враг начнет сильно теснить, можно будет пробраться на побережье (этот путь составил бы всего 14 километров), захватить какой-нибудь корабль или лодки и пробиться на соединение с пиратами, периодически крейсировавшими вдоль кампанского побережья.
Мнение Спартака его товарищи приняли. Весь путь от Капуи до Везувия (около 50 километров) гладиаторы проделали с похвальным рвением. По дороге им попалось несколько телег с оружием, направлявшихся в Помпеи для гладиаторской школы. Повстанцы напали на охрану и обратили ее в бегство. Вооружившись, они продолжили путь к Везувию, отнимая по дороге кинжалы у путников и вырезывая себе тяжелые дубинки.
Власти Капуи были неприятно удивлены инцидентом в школе Батиата. Но поскольку побеги рабов и гладиаторов представляли обычное дело, а в условиях 74 года, после двух неурожайных лет и попыток экономить на пайках рабов и гладиаторов в особенности, то ни властям, ни Батиату не хотелось поднимать шум. Ибо Батиат потихоньку наживался за счет своих питомцев, а власти вовремя не разгадали заговор и не желали признаваться в ротозействе. По желанию обеих сторон дело было замято. Взаимная амнистия в Капуе позже вскрылась, ибо из побега 78 гладиаторов вскоре выросли невероятные события, и сенату поневоле пришлось вернуться к их истокам.
Прибыв на высокую гору Везувий, покрытую лесом, лугами и дикорастущим виноградом, повстанцы по римскому обычаю построили укрепленный лагерь и по предложению Спартака вновь проголосовали по вопросу о верховном предводителе. Выборы дали прежний результат: главным вождем единогласно был избран душа всего дела Спартак. Эношай, Крикс и Ганник, его ближайшие помощники, показавшие в критические часы удивительное мужество и храбрость, были избраны его заместителями.
Руководители разработали план дальнейших действий. Было решено стараться оттянуть столкновение у Везувия, центра восстания, боевые действия вести исключительно на Кампанской равнине, в Самнии, Апулии, Калабрии и Лукании. Выбор этих территорий определялся следующими соображениями: во-первых, там римскими сенаторами и всадниками была сосредоточена огромная масса рабов-пастухов (галлов, германцев, фракийцев), людей, наиболее подходящих для призыва их к восстанию; во-вторых, рабы Апулии уже имели опыт восстания (186—184 гг. до н. э.), было также желательно сорвать отсюда все хлебные поставки в Рим и другие области Италии[16]; в-третьих, крайней бедностью и воинственностью италийского населения (его опутывали долги римским ростовщикам, и оно жило в ужасной бедности, не имея никаких перспектив). Все эти люди ненавидели Рим и сенат, сулланский порядок. В особенности жители Лукании и Самния не могли забыть тягостных конфискаций и жестоких избиений, которые устраивал им Сулла как своим непримиримым врагам.
Предполагалось, что организаторами отрядов в различных частях страны, и в первую очередь на юге, станут специально туда командированные посланцы вождя. Сам Спартак, находясь на Везувии, будет координировать действия партизанских отрядов в пределах Италии, а в подходящий момент отдаст приказ сливать их в армию для ведения регулярных военных действий.
Разрешив таким образом самые важные вопросы, вожди повстанцев тотчас перешли к энергичным действиям. На пастбища с пастухами отправились надежные гонцы с приказом вызвать на Везувий отборных людей. В Кампанию, Самний, Луканию и Брутий отправились эмиссары с подробными инструкциями.
В горах и лесах вновь начались тайные совещания. По обычаю всех мятежей на сторону восстания привлекали «всех буянов, всех тех, для кого от нищеты и страха наказания было одно спасение — в преступлении» (Тацит).
В разных концах страны, прежде всего на юге, начали возникать партизанские отряды во главе с гладиаторами.
Тяжелое положение рабов в латифундиях и средних по размерам имениях, издевательства и грубость администрации и надсмотрщиков, бесстыдные кражи из рабских котлов, особенно остро ощущавшиеся в связи с двухлетним неурожаем, — все это до крайности накалило обстановку, вызвало массовые мятежные настроения. Рабские эргастулы были наполнены колодниками. Лоза и железо свирепствовали.
Плиний Старший следующим образом характеризовал тех, кто работал на полях слишком больших имений: «Скованные ноги, осужденные руки, клейменые лбы».
По этим причинам агитация среди рабов (в первую очередь среди пастухов, надзор за которыми являлся более слабым) имела полный успех. Диодор образно описал тот тип людей, которые в числе первых присоединились к Спартаку: «Естественно, что пастухи, проводящие жизнь в поле и вооруженные, были исполнены высокомерия и дерзости. Вооруженные дубинами, копьями и большими пастушескими посохами, одетые в шкуры волков и кабанов, они имели почти воинственный и устрашающий вид. За каждым следовала свора резвых собак; большое количество пищи — молока и мяса — делали дикими их души и тела…»
Результаты агитации не замедлили сказаться. «Сначала рабы стали убивать на открытых местах людей, путешествующих поодиночке и по двое, затем, собираясь толпами, начали нападать ночью на незащищенные сельские виллы, уничтожали их, имущество грабили, а пытавшихся сопротивляться убивали. Дерзость грабителей возрастала все более и более» (Диодор).
Короткие вылазки-набеги в различных частях Италии сбивали с толку римскую администрацию, не давали возможности определить действительный центр восстания. Все оставшиеся месяцы 74 года римские власти занимались раскрытием на местах мелких и крупных заговоров рабов, а отряды римских войск безуспешно боролись с отрядами повстанцев. Последние непрерывно расширяли район действий, обзаводились лошадьми, оружием. Каждый новый успех повстанцев обрастал лавиной слухов и увеличивал число желавших последовать их примеру. Тут уже было не до побега кучки гладиаторов из Капуи!
Между тем повстанческий центр на Везувии работал с огромной энергией, выпуская из своих стен все новых эмиссаров. Каждый из них, простившись со Спартаком, расцеловавшись по-братски с его соратниками, возвращался в свою область, организовывал самостоятельный отряд и начинал боевые операции.
При этом повстанцы часто пускались на хитрость: по дорогам они разъезжали, не вызывая подозрения, под видом купцов или военных людей. Разузнав, что было им необходимо, они затем нападали на богатые дома, виллы и даже города. Повсюду повстанцы отнятые долговые расписки возвращали должникам, обращали в паническое бегство сборщиков налогов, повергали в страх и трепет должностных лиц. Наиболее жестоких рабовладельцев они сначала предупреждали. Если те не унимались, устраивали над ними экзекуцию: привязав к жернову, заставляли вращать его под ударами бичей в присутствии рабов и отпускали еле живых или сравнивали с землей их дом, а то и все имение. Самых глумливых рабовладельцев, любивших разъезжать в повозках, запряженных рабами, они подстерегали где-нибудь в дороге, и спустя несколько минут те уже, в свою очередь, точно лошади, бежали перед повозкой, а их рабы сидели в ней на месте господ.
К весне 73 года набеги рабов в пределах Кампании, «вооружившихся против самих законов» и грабивших господ «во время своих свирепых нападений», стали для рабовладельцев невыносимыми. В то же время организующая роль Везувия, на котором укрылись гладиаторы, бежавшие из Капуи, для всех стала совершенно несомненной.
А что происходило тем временем в самом Риме?
Глава четвертая
ДЕЛА РИМСКИЕ
В год побега 78 гладиаторов из Капуи консулами в Риме были Марк Аврелий Котта и Луций Лициний Лукулл. М. Котту все считали человеком средних способностей, скорее адвокатом и оратором, чем полководцем. В сенате он принадлежал к группе консервативных реформаторов, усилия которых и сделали его консулом. Его коллега Л. Лукулл (116—56 гг. до н.э.), по общему признанию, являлся человеком блестящим. Он происходил из очень знатной, но обедневшей семьи. Его предки, непримиримые аристократы, за свою деятельность подвергались самым ожесточенным нападкам популяров. Прадед, будучи эдилом, обвинялся в преступлении по должности, дед в качестве консула оказался замешан в неприятную историю с кражей статуй, отца обвиняли (лживо, как сам он утверждал) в подкупе его вождями сицилийских восставших рабов (102 г. до н.э.) и грабежах. Он добровольно удалился в изгнание и кончил свои дни в Сицилии, в городе Гераклее, пользуясь там величайшим влиянием и почетом.
Л. Лукулл вырос в доме со скромным достатком (отец находился в изгнании). Тем не менее он получил вместе с младшим братом, усыновленным другом и единомышленником отца, видным римским писателем и общественным деятелем М. Теренцием Варроном, прекрасное греческое образование. Принимал участие в Союзнической войне (90—88 гг. до н.э.) на стороне сената. Во время борьбы Мария и Суллы, как и положено аристократу, стал на сторону последнего. Когда Сулла пошел с войском на Рим, Лукулл, занимавший должность квестора, оказался единственным офицером, не испугавшимся такого деяния и не покинувшим своего полководца. Эта верность положила начало его возвышению. Под командой Суллы Лукулл принимал участие в Первой Митридатовой войне. Он собирал войска и корабли, давал успешные бои на суше и на море. После заключения Дарданского мира Сулла поручил ему, как честнейшему из своих сотрудников, почетную и трудную миссию собирать налоги и контрибуцию с городов Малой Азии. В 82 году, успешно выполнив поручение полководца, Лукулл вернулся в Рим. Грозный диктатор, победивший своих врагов, встретил его исключительно тепло. В проскрипциях Лукулл не принимал участия. Избегал он и скупки достояния казненных, заботясь о своей репутации. Тем не менее до самого конца он оставался вернейшим другом Суллы. И именно ему, а не Помпею поручил экс-диктатор окончательную шлифовку своих «Воспоминаний», именно его сделал опекуном своего сына Фауста. После смерти Суллы Лукулл стал грозным мечом его партии, ближайшим соратником Кв. Катулла, консула 78 года, признанного вождем твердых сулланцев. Именно Лукулл фактически командовал войсками сената, нанесшими поражение войскам восставшего проконсула Лепида на Марсовом поле.
В 76 году Лукулл получил претуру и вступил в брак с дочерью Аппия Клавдия, консула 79 года, наместника Македонии (78—76 гг. до н.э.), умершего от болезни во время неудачной войны с фракийцами. Брак не принес Лукуллу ни денег, ни счастья. Его жена, удивительная красавица (ее под именем Лесбии воспел знаменитый римский лирик Катул), отличалась крайним любвеобилием. В 74 году Лукулл стал консулом. Убежденный аристократ, утомленный домашними неурядицами и тщетным ожиданием наград за свои староримские доблести, он стал подумывать: не внести ли существенные изменения в свои убеждения и образ жизни?
К этому времени практически встал вопрос о Третьей Митридатовой войне. Как знаток восточных дел, Лукулл очень хотел получить командование, сулившее при победе великие богатства восточных царей. Но жеребьевка провинций обманула его надежды. Ему досталась Цизальпийская Галлия, где «не представлялось возможности совершить что-либо значительное» (Плутарх). Котте же, его товарищу, досталась Вифиния. Наместничество это являлось весьма выгодным, так как вновь образованная провинция была богатой. Но честолюбивому Котте хотелось принять участие в предстоящей войне не в качестве подчиненного лица. После долгих просьб перед вождями всех групп в сенате он сумел добиться поручения охранять вход в Пропонтиду (Мраморное море) из Черного моря. С флотом из 80 кораблей и 3 легионами Котта поспешил отбыть в провинцию, куда и прибыл в конце мая.
Одновременно на борьбу с пиратами отправился я претор М. Антоний (отец будущего триумвира М. Антония). Ему поручалось очистить от них море и завоевать Крит. Эта задача для претора, человека совсем невоенного, оказалась не по силам. Он был разбит вождями пиратов Ласфеном и Панаром у Кидонии (середина 74 г. до н.э.) и взят в плен, где и умер в 71 году. Эта победа вызвала ликование во всех пиратских эскадрах, которые рассматривали ее как воздаяние за победу отца М. Антония над киликийскими корсарами 30 лет назад.
Помпей, сражаясь в Испании с Серторием, внимательно следил за римскими делами. Он был доволен неудачей своего соперника Лукулла с провинцией, поощряя своих сторонников и врагов любимого наперсника Суллы к большей решительности в организации государственного переворота. Причины к этому были самые серьезные: во-первых, все расширявшаяся война, ведшаяся отрядами рабов, во-вторых, крупные продовольственные затруднения, связанные с засухой 75 года (новый хлеб теперь надеялись получить только в августе 74 года); в-третьих, из-за вопиющих безобразий в суде.
В 74 году на самом благоприятном для соискания популярности посту городского претора очутился Веррес. Среди его коллег находились П. Целий, Л. Кальпурний Пизон — председатели комиссий по уголовным делам. Должности эти, по словам Цицерона, были весьма грустными: «Посмотришь направо — слезы, скорбное одеяние, посмотришь налево — кандалы, доносчики; присяжным не хочется приходить — ты их требуешь, хочется уйти — ты их задерживаешь; осудил писца — вся корпорация против тебя; не преклонился пред сулланской системой ассигнаций — нажил врагов в массе хороших людей, в доброй части наших сограждан; отнесся строго к оценке гражданских исков — извлекший пользу забыл, поплатившийся помнит».
Среди этих-то своих коллег — преторов Веррес имел пост самый приятный и выгодный. Но он думал не о популярности. Его интересовали только деньги. И он добывал их со своей любовницей, греческой гетерой Хелидоной (Ласточкой), всеми способами. Позже на суде Цицерон приводил картинку из быта претора, взятую с натуры! «Ее (то есть Хелидоны. — В. Л.) квартира была битком набита посетителями; тут требовали новых прав, новых распоряжений, новых порядков судопроизводства. Один говорил: «Пусть он утвердит меня во владении», другой: «Пусть он не лишит меня его», третий: «Пусть он не дозволит преследовать меня судом», четвертый: «Пусть он присудит мне имущество». Одни отсчитывали деньги, другие прикладывали печать к векселям; одним словом, зал наполняли не клиенты веселых женщин, а просители претора».
Но Веррес обирал не только богатых людей. Он жестоко тиранил и бедняков. По его приказу не раз секли розгами мятежных римских плебеев. «…Все знают, — говорил Цицерон, — как он презирал бедняков, как он ни с кем из них не обращался как со свободным человеком».
Демократическая оппозиция пыталась, правда, использовать факты грубого попрания гражданских прав. Она вела агитацию, нападала на самых уважаемых лиц консервативного направления и на суды. Л. Лукулл энергично отражал эти нападки. Л. Квинкция (публичными увещеваниями и частными беседами) он призывал унять свое честолюбие и отказаться от планов насильственного изменения государственного строя. Цетега же, который внушал ему особую ненависть заискиванием у народа, своим расточительством и скандальными любовными похождениями, Л. Лукулл громил самыми резкими словами. На форуме он давал отпор его шайкам с помощью собственных вооруженных сторонников и отставных ветеранов.
Л. Лукулл вырос в доме со скромным достатком (отец находился в изгнании). Тем не менее он получил вместе с младшим братом, усыновленным другом и единомышленником отца, видным римским писателем и общественным деятелем М. Теренцием Варроном, прекрасное греческое образование. Принимал участие в Союзнической войне (90—88 гг. до н.э.) на стороне сената. Во время борьбы Мария и Суллы, как и положено аристократу, стал на сторону последнего. Когда Сулла пошел с войском на Рим, Лукулл, занимавший должность квестора, оказался единственным офицером, не испугавшимся такого деяния и не покинувшим своего полководца. Эта верность положила начало его возвышению. Под командой Суллы Лукулл принимал участие в Первой Митридатовой войне. Он собирал войска и корабли, давал успешные бои на суше и на море. После заключения Дарданского мира Сулла поручил ему, как честнейшему из своих сотрудников, почетную и трудную миссию собирать налоги и контрибуцию с городов Малой Азии. В 82 году, успешно выполнив поручение полководца, Лукулл вернулся в Рим. Грозный диктатор, победивший своих врагов, встретил его исключительно тепло. В проскрипциях Лукулл не принимал участия. Избегал он и скупки достояния казненных, заботясь о своей репутации. Тем не менее до самого конца он оставался вернейшим другом Суллы. И именно ему, а не Помпею поручил экс-диктатор окончательную шлифовку своих «Воспоминаний», именно его сделал опекуном своего сына Фауста. После смерти Суллы Лукулл стал грозным мечом его партии, ближайшим соратником Кв. Катулла, консула 78 года, признанного вождем твердых сулланцев. Именно Лукулл фактически командовал войсками сената, нанесшими поражение войскам восставшего проконсула Лепида на Марсовом поле.
В 76 году Лукулл получил претуру и вступил в брак с дочерью Аппия Клавдия, консула 79 года, наместника Македонии (78—76 гг. до н.э.), умершего от болезни во время неудачной войны с фракийцами. Брак не принес Лукуллу ни денег, ни счастья. Его жена, удивительная красавица (ее под именем Лесбии воспел знаменитый римский лирик Катул), отличалась крайним любвеобилием. В 74 году Лукулл стал консулом. Убежденный аристократ, утомленный домашними неурядицами и тщетным ожиданием наград за свои староримские доблести, он стал подумывать: не внести ли существенные изменения в свои убеждения и образ жизни?
К этому времени практически встал вопрос о Третьей Митридатовой войне. Как знаток восточных дел, Лукулл очень хотел получить командование, сулившее при победе великие богатства восточных царей. Но жеребьевка провинций обманула его надежды. Ему досталась Цизальпийская Галлия, где «не представлялось возможности совершить что-либо значительное» (Плутарх). Котте же, его товарищу, досталась Вифиния. Наместничество это являлось весьма выгодным, так как вновь образованная провинция была богатой. Но честолюбивому Котте хотелось принять участие в предстоящей войне не в качестве подчиненного лица. После долгих просьб перед вождями всех групп в сенате он сумел добиться поручения охранять вход в Пропонтиду (Мраморное море) из Черного моря. С флотом из 80 кораблей и 3 легионами Котта поспешил отбыть в провинцию, куда и прибыл в конце мая.
Одновременно на борьбу с пиратами отправился я претор М. Антоний (отец будущего триумвира М. Антония). Ему поручалось очистить от них море и завоевать Крит. Эта задача для претора, человека совсем невоенного, оказалась не по силам. Он был разбит вождями пиратов Ласфеном и Панаром у Кидонии (середина 74 г. до н.э.) и взят в плен, где и умер в 71 году. Эта победа вызвала ликование во всех пиратских эскадрах, которые рассматривали ее как воздаяние за победу отца М. Антония над киликийскими корсарами 30 лет назад.
Помпей, сражаясь в Испании с Серторием, внимательно следил за римскими делами. Он был доволен неудачей своего соперника Лукулла с провинцией, поощряя своих сторонников и врагов любимого наперсника Суллы к большей решительности в организации государственного переворота. Причины к этому были самые серьезные: во-первых, все расширявшаяся война, ведшаяся отрядами рабов, во-вторых, крупные продовольственные затруднения, связанные с засухой 75 года (новый хлеб теперь надеялись получить только в августе 74 года); в-третьих, из-за вопиющих безобразий в суде.
В 74 году на самом благоприятном для соискания популярности посту городского претора очутился Веррес. Среди его коллег находились П. Целий, Л. Кальпурний Пизон — председатели комиссий по уголовным делам. Должности эти, по словам Цицерона, были весьма грустными: «Посмотришь направо — слезы, скорбное одеяние, посмотришь налево — кандалы, доносчики; присяжным не хочется приходить — ты их требуешь, хочется уйти — ты их задерживаешь; осудил писца — вся корпорация против тебя; не преклонился пред сулланской системой ассигнаций — нажил врагов в массе хороших людей, в доброй части наших сограждан; отнесся строго к оценке гражданских исков — извлекший пользу забыл, поплатившийся помнит».
Среди этих-то своих коллег — преторов Веррес имел пост самый приятный и выгодный. Но он думал не о популярности. Его интересовали только деньги. И он добывал их со своей любовницей, греческой гетерой Хелидоной (Ласточкой), всеми способами. Позже на суде Цицерон приводил картинку из быта претора, взятую с натуры! «Ее (то есть Хелидоны. — В. Л.) квартира была битком набита посетителями; тут требовали новых прав, новых распоряжений, новых порядков судопроизводства. Один говорил: «Пусть он утвердит меня во владении», другой: «Пусть он не лишит меня его», третий: «Пусть он не дозволит преследовать меня судом», четвертый: «Пусть он присудит мне имущество». Одни отсчитывали деньги, другие прикладывали печать к векселям; одним словом, зал наполняли не клиенты веселых женщин, а просители претора».
Но Веррес обирал не только богатых людей. Он жестоко тиранил и бедняков. По его приказу не раз секли розгами мятежных римских плебеев. «…Все знают, — говорил Цицерон, — как он презирал бедняков, как он ни с кем из них не обращался как со свободным человеком».
Демократическая оппозиция пыталась, правда, использовать факты грубого попрания гражданских прав. Она вела агитацию, нападала на самых уважаемых лиц консервативного направления и на суды. Л. Лукулл энергично отражал эти нападки. Л. Квинкция (публичными увещеваниями и частными беседами) он призывал унять свое честолюбие и отказаться от планов насильственного изменения государственного строя. Цетега же, который внушал ему особую ненависть заискиванием у народа, своим расточительством и скандальными любовными похождениями, Л. Лукулл громил самыми резкими словами. На форуме он давал отпор его шайкам с помощью собственных вооруженных сторонников и отставных ветеранов.