— Да?
— Эверетт, я тебя заждался. Где ты был? Я искал, искал…
— Ты кто?
— Неужели забыл? Меня тоже зовут Эверетт. Ты меня поставил, чтобы решить кое-какие вопросы. Давным-давно. Я работал, и, кажется, нашел кое-какие ответы. Но ты сначала должен сказать, что ты помнишь.
— Это мой дом, — ответил он. — Меня зовут Эверетт.
— Да.
— Что произошло?
— Пока не знаю точно. Но я над этим работаю. Мне кажется, ты спишь. Либо принял чрезмерную дозу, и это — галлюцинация. А может, ретроспекция. Всего лишь воспоминание. Несущественное. Либо проблема во мне: ты меня, часом, не выключал? Магнит на мое «железо» не клал? Может, это тест какой-нибудь, а, Эверетт? Не могу сказать точно, в чем неполадка, но уже так долго…
Он отошел от компьютера, спустился с крыльца к машине. Автомобиль был на солнечных аккумуляторах и долго простоял на солнце. Зарядился под завязку. Можно прокатиться, подумал Эверетт. Прижал ладонь к замку, тот сканировал его пальцы; отворилась дверца машины, тихо загудел мотор. Он сел на водительское сиденье и обнаружил, что рядом, на пассажирском, кто-то сидит. Маленькая девочка в рваных джинсах и тенниске. Все ее тело и большую часть лица покрывал красивый коричневый мех.
— Привет, — сказала она. — Хочешь прокатиться?
— Можно.
— А можно и мне?
— Наверное, — ответил он. — Вот только как насчет твоих родителей?
Девочка пожала плечами, и Хаос проснулся. Она сидела рядом, точь-в-точь как во сне, но они по-прежнему находились в пустыне, в авто Келлога. Позади садилось солнце, его тусклое сияние заполняло машину. Хаос почувствовал жуткую жажду. Отыскал между передними сиденьями бутылку с водой, напился.
— Привет, — сказала девочка. Мелинда, вспомнил он. Мелинда Селф.
— Ты давно проснулась?
— Не очень. Можешь еще поспать. Мне все равно.
— Нет. Я хочу ехать.
— А может, еще еды принести? Он отдал ей ключи, она вышла и отперла багажник. Хаос протер глаза, повернулся на сиденье и уставился назад, на полотно автострады. Теперь он был уверен, что малоамериканцы их не преследуют. Интересно, подумал он, как они поступили с Келлогом, когда нашли его лежащим с окровавленной головой у водохранилища? И что он им сказал?
Вернулась Мелинда с охапкой банок. Выбрала одну. Вскрыла.
— Мне снился сон, — сказал Хаос. — Но не от Келлога. Мой собственный. Впервые в жизни.
— Угу, — отозвалась она с, набитым ртом.
— Совершенно не такой, как остальные, — продолжал он. — Как будто я — не я. И все кругом иначе. Там был компьютер, я с ним разговаривал, а еще машина с солнечными панелями…
— Машина и мне снилась.
— Это была другая машина, — сказал он. — Из пластмассы, кажется, и ключи не такие, как эти. Не знаю, на что похожа… Может, на гоночную.
— Угу. Я ее тоже видела. Но только она не ехала. И еще кругом была вода и деревья. « И ты выходишь из дома…
Хаос посидел молча. Осмыслил. Девчонкин сон сходился с его собственным. Эффект Келлога. При отсутствии самого Келлога.
Но, может, для Мелинды это нормально? Своих снов она отродясь не видала. Значит, дело только в ней. Келлог далеко, и она просто-напросто подсматривает сны того, кто ближе.
Он вспомнил слова Келлога о том, что эффект сновидений — ерунда, что Хаос, если попытается, сам его добьется. Но Келлог на своем веку чего только не нагородил: начнешь разбираться — увидишь миллион противоречий.
Но по крайней мере в одном Келлог был прав: Хаос очень многого не понимал.
А как насчет самого сна? Что он означал?
— Это похоже на то, что было прежде? — спросила Мелинда.
— Нет, — поспешно ответил он. — Всего-навсего сон. Забудь.
— Ладно.
Хаос завел машину, выехал на автостраду и запасся терпением для нового перегона. Мелинда выбросила в окно пустую жестянку, а консервный нож убрала в бардачок.
А вообще-то жалко, — сказала она некоторое время спустя.
— Чего тебе жалко?
— Я бы очень хотела туда попасть. Мне там понравилось.
Мне тоже, подумал Хаос. Но вслух не сказал. Он припомнил завершение сна, чувство одиночества, и подумал: должно быть, она не знает всей истории. Она видела только машину, озеро и лес. Настоящий рай, на ее взгляд. Но во сне был не рай. Там были какие-то реальные проблемы. Ему показалось, что там совсем не просто.
Почему же ей так хочется туда вернуться? Он гнал машину все утро, пока солнце не поднялось в зенит. Впереди пустыню сменяли горы. Он оставил позади несколько городов, не обращая внимания на дорожные знаки и указатели въездов. Мелинда принюхивалась, присматривалась к далеким зданиям, а Хаос на них почти не глядел. Они ни разу не свернули с автострады. Когда приходило время есть, съезжали с обочины и копались в багажнике. В конце концов в баке иссяк бензин, и Хаос опустошил запасную канистру Келлога. Заодно помочился на столбик рекламного щита, а Мелинда перешла через магистраль и присела на корточки на песке.
По пути им не встретилось ни единой души, только брошенные машины. От самой Малой Америки — ни единого признака человеческой жизни.
— Бензин скоро кончится, — сказал Хаос.
— А ты мой шланг выбросил, — сказала она.
— У Келлога в багажнике есть. Возле первой попавшейся машины они остановились и осушили бак. К сумеркам расстояние между ними и горами сократилось вдвое. Впереди туман казался зеленым. Хаос остановил машину за гаражом, запертым на висячий замок, и развел небольшой костер, а тем временем Мелинда собрала обед из консервов и воды. Когда наступила ночь, они снова заснули в машине, он — на заднем сиденье, она — на переднем.
Опять ему снился дом у озера, но на этот раз он к компьютеру не подходил. Не был готов вникать в его теории и проблемы. Слишком уж похоже на общение с Келлогом. Когда он проснулся, солнце почти уже встало, а девочки на переднем сиденье не было. Он выбрался из машины, запретив себе даже упоминать о сне.
Ее нигде не было видно. Либо она — в кювете на той стороне автострады, либо ушла погулять в пустыню, на север, на поросшие кустами холмы. Он прополоскал рот водой, сплюнул на песок, затем подошел к гаражу — отлить на стену. Струйка зашелестела, разбиваясь об алюминий, и он не услышал голос девочки, пока не опорожнил мочевой пузырь.
— Перекрывай, — сказала она, — тут уже потоп.
Он обошел сарай и увидел полуоторванный лист алюминия.
— Ты погляди, — сказала она, высовывая голову наружу. — Тут интересно. Залезай.
Стараясь не порезать руки, он взялся за алюминиевый лист, расширил отверстие и пролез в гараж.
— Смотри. Машины.
Пол был земляной, сваи, на которых стоял гараж, выступали из песка. Когда глаза привыкли к сумраку, Хаос увидел, что так взволновало девочку: автомобили напоминали машину из его сна. Короткие, приземистые. Корпуса из легкой пластмассы, панели солнечных аккумуляторов. И вместо замочных скважин — пластины фотоэлементов. Обе машины были целехоньки, будто только что с конвейера, в полутьме слабо сиял лак.
Мелинда гордо улыбнулась:
— Смотри.
Она прижала ладонь к пластине, дверца отворилась, ожил двигатель.
— Выруби, — сказал он. Она снова приложила ладонь к дверце, машина закрылась и умолкла.
— Почему она работает в темноте? спросила девочка.
— Может, стартовые аккумуляторы или что-нибудь в этом роде, — предположил он. — Не знаю.
— Мы можем па ней поехать, — сказала она с надеждой.
— Нет.
— Откуда они?
— Не знаю, — сердито ответил Хаос. — И не хочу об этом говорить. Все, уходим.
Он протиснулся в лаз, она — следом. В молчании они разделили новую банку, затем он раскидал ногой останки костра и забросил мусор как можно дальше в пустыню. Они забрались в машину Келлога и поехали. На сарай au так ни разу и не оглянулся.
В разгаре утра они достигли предгорий и, взбираясь по серпантину, угодили в туман. Когда остановились перекусить у ручья, туман еще просвечивал — казалось, зеленоватые жгуты липнут к скалам, деревьям и даже асфальту; иные плыли над землей, точно призраки. В полдень облако сгустилось, дорога впереди исчезла, в небе, все быстрее теряющем синеву, полоскались зеленые флаги. Машина еле ползла, Хаос напрягал глаза, высматривая впереди редкие обрывки дорожного полотна или ограждения. Гор он уже не видел, слои зеленого кружева стали непроницаемы, все реже на ветровое стекло падали лучи солнца.
— Подними боковое стекло, — сказал он Мелинде, которая молчала с самого завтрака. Она кивнула и закрутила ручку.
Теперь автомобиль продвигался короткими рывками. Дорога сгинула напрочь, Хаос с трудом видел капот. Даже воздух между ветровым стеклом и лицом был насыщен туманом.
— Тащимся, как черепаха, — сказала Мелинда.
— Ничего, терпимо, — ответил он. — А ведь хорошо, что мы не в той солнечной машине, верно? Через такой туман лучи не проходят.
— Да какая разница? Все равно еле ползем. В конце концов ему пришлось остановиться. Он повернул голову к Мелинде, между ними висел зеленый занавес. Она помахала ладонью, но это почти не помогло.
— И сюда забирается, — сказала она.
— Машина не герметична. Даже с поднятыми стеклами.
— А может, те солнечные машины герметичны?
Хаос рассмеялся:
— Возможно.
Он вышел из машины и встал рядом. У зелени не было глубины, казалось, перед тобой лист бумаги. Он поднял ладони к лицу и не увидел их. С гор прилетел ветер, сплющил последние крохи видимого пространства.
Мелинда ощупью обогнула машину и взяла Хаоса за руку:
— Может, лучше повернуть?
— Давай чуток прогуляемся, — сказал он.
— Давай.
Держа ее за руку, он отошел от машины к щебенчатой бровке дороги. И дальше сквозь слепящую зелень их вел хруст щебня.
Мун стиснул руку дочери. Они сидели в приемной Белого Уолната. В непроницаемой зелени кто-то шуршал бумагами на столе. Уже час прошел после первого разговора с секретаршей, и весь этот час Мун просидел в кресле. Влажная рука дочери ответила на пожатие. Они ждали. Мун слышал шум генераторов, питавших громадное сооружение, они были где-то близко, так близко, что казалось, принюхайся хорошенько, и учуешь дефицитный и дорогой полупрозрачный воздух.
Уже много лет Мун не видел ничего, кроме зелени. Только лаборатория Белого Уолната располагала техникой, которая позволяла видеть нормально, и ни разу доселе Мун не проникал так глубоко в недра этого сооружения. Дочь и вовсе не понимала, что значит»нормально видеть». Потому-то он ее сюда и привел. Решил добиться, чтобы ее взяли в белоуолнатскую школу, где талантливым детям дозволено учиться на свету. Таков был его план. Но если он рухнет, Мун утешится мыслью, что дочь была здесь. Неделю, день… Да хоть бы час! Просто увидеть. Один-единственный разок. Чтобы узнать.
Но в Белом Уолнате он встретил упорное и организованное сопротивление. Во всяком случае, так Муну казалось. В этом офисе, куда посетитель мог обратиться с просьбой или жалобой, стояла зелень; Муну и его дочери не давали даже одним глазком взглянуть на вожделенный зримый мир за воздухонепроницаемой дверью. А персонал на все его вопросы отвечал молчанием каменных истуканов.
— Мистер Мун, — позвала наконец женщина. Он взял дочь за руку и повел к столу.
— Пройдите со мной. — Секретарша взяла его за плечо и повела сквозь ряды столов, через несколько проходов, в дальнюю часть зала. Затем звук шагов подсказал, что они входят в помещение поуже, может быть, в коридор, и с обновленной надеждой Мун подумал, что скоро они с дочерью, быть может, увидят свет.
Секретарша скользнула прочь, скрылась за дверью, через которую они вошли; тут же грубые руки схватили Муна за плечи и оторвали от дочери.
— Линда! — выкрикнул он.
— Папа!
— Молчать! — рявкнули в ухо Муну. Грубые руки повалили его в кресло. — Сиди тихо. — По шуму Мун определил, что вокруг него три-четыре человека.
— В чем дело? — спросил он.
— В твоих глазах. Сиди спокойно.
— Папа?
— Линда, все в порядке. Тебе ничего плоxoгo не сделают.
Затрещала рвущаяся ткань. Кто-то запрокинул Муну голову, поднял волосы со лба. По векам мазнула влажная вата. Неприятный запах… Перекись водорода. Затем — сухое полотенце, и тут же на глаза легло что-то жесткое и холодное. Мун недоумевал: зачем нужны шоры в нормальном свете? Он услышал возглас Линды — ее вытолкали с кресла К и погнали в дальний конец комнаты. В следующее мгновение чьи-то ладони толкнули его в плечи, в том же направлении. Справа и слева от него стояли люди. Впереди чмокнули резиновые прокладки, засвистел воздух. Мунa тычками погнали вперед, через воздушный шлюз, и вдруг он сообразил, что чернота на глазах — не очки для слепца, а тонированные пластмассовые линзы, они должны защитить атрофированные глаза от света.
Он снова видел. Но еле-еле. Различал впереди силуэты дочери и двух ее поводырей.
Видел яркие лампочки на потолке коридора. Повернув голову, кое-как рассмотрел людей, шедших совсем рядом.
Его быстро провели коридором в лифт. Кабина камнем ринулась вниз, остановилась, разъехались створки двери. Двое вывели Линду и исчезли. Мун двинулся вслед, но оставшиеся два проводника удержали его на месте. Кабина закрылась.
— Э, постойте, — сказал Мун. — Куда…
— Успокойся. Нам надо с тобой поговорить. А с ней все будет в порядке.
— Что вы…
— Ты же сам ее привел, хочешь устроить в школу. Значит, ей надо пройти кое-какие экзамены. Верно? — В его предплечье больно впились чужие пальцы.
Это нечестно, подумал Мун. Я хочу быть с ней, когда она поймет, что значит «видеть». Я хочу разделить с ней это мгновение.
И вообще, он не хотел сумрака за пластмассой линз. Он хотел ошеломить ее светом.
Кабина провалилась па этаж и открылась; Муна провели по другому коридору в кабинет без мебели. Он пытался рассмотреть через пластмассовые кружочки лица и одежду сопровождающих, но видел только дымчатые силуэты. Принесли стулья. Муна усадили посреди кабинета, спиной к двери.
— Мун, — сказал один из незнакомцев, — Ты назвался фамилией Мун.
— Да…
— Но мы никогда о тебе не слышали. У тебя было другое имя.
Мун невольно поднял руку, схватился за липкую ленту на переносице. Он хотел видеть, с кем разговаривает.
— Руку с лица! А ну, живо! Вот так. Сиди спокойно, руки на коленях. Назови настоящую фамилию.
— Мун, — сказал он. Спрашивавший вздохнул:
— Если Мун — настоящая фамилия, то мы хотим знать, какая у тебя была раньше. В наших краях нет никаких Мунов.
— Зачем вы это делаете?
— Нет, — отрезал собеседник. — Зачем ты это делаешь? Зачем являешься к нам под вымышленным именем и с чужим ребенком, зачем так упорно стараешься проникнуть в Белый Уолнат? Мун, ты — фальшивка. Мы хотим знать, откуда ты взялся. Известно ли тебе, что твоя одежда дурно пахнет, а? Так воняет, будто ты в лесу жил. Как ты это объяснишь, а, Мун?
Мун попытался сосредоточить взгляд на двух сидящих напротив. Оба двигались — закидывали ногу на ногу, наклоняли головы, — и он не мог понять, кто из них задает вопросы. Чертовски хотелось сорвать с глаз пластмассу.
— Я хочу выбраться из зелени, — медленно произнес он. — У меня крыша едет. Ни о чем больше думать не могу. Я… мне начинает казаться, будто все это из меня исходит, дело лишь во мне одном, а все кругом видят нормально… все, кроме нас с дочерью. Может, это из-за моего безумия она ослепла. Я должен разобраться, должен показать ей…
— Хорошо, Мун. Хватит с нас грустных песен. Каждый считает, будто он один такой. Каждый хочет выкарабкаться. Потому-то у нас замки на дверях. Что тебя заставило выползти из норы и скрестись у нас под дверью? Да еще под вымышленным именем, да еще с этой бедной маленькой уродиной?
— Что? — растерянно переспросил Мун.
— Давай не будем усложнять, — произнес другой голос. — Три "вопроса: настоящее имя? Откуда пришел? И чего хочешь?
Мун уже ровным счетом ничего не понимал.
— Я здесь живу, — сказал он. — В зелени. У меня есть право на попытку устроить Линду в вашу школу.
— Здесь живешь, да? И чем же ты занимаешься?
— Я…
— Ну-ну?
Что с ним творится? Может, какая-нибудь разновидность амнезии? Он был смущен, сбит с толку, напуган. Говорят, от него воняет лесом.
— Я на ферме работаю! — выпалил он. Не более чем догадка. Но чем больше он об этом думал, тем больше верил. Он знал, что здесь есть фермы, он все знал об этом местечке, о том, как тут устроена жизнь. Белым пятном для Муна была лишь его собственная биография.
— Я, между прочим, для вас хлеб выращиваю, — сказал он. — И то, чем вы тут занимаетесь, ничуть не важнее. Так что валяйте, упрекайте за запах. — Воспоминания придали ему уверенности в себе, возвратили чувство собственного достоинства. — Мы, между прочим, по полям не запросто ходим, а по тросам-проводникам. Вам бы так хоть разок попробовать! Если хотите знать, я вам не увалень деревенский, которому можно руку выкручивать! До катастрофы я большим человеком был… — Он снова смолк и попытался разглядеть сидевшего напротив. — А жил в Сан-Франциско. И потому вполне могу находиться здесь, у вас. Если на то пошло, у меня полное право устраивать Линду в…
— Ты не местный, — возразил собеседник. — В момент катастрофы ты жил не здесь.
Мун напряг мозги, но воспоминания ускользали. Не здесь? Конечно… Но не здесь — это где? Все, что он помнил, все, что он знал…
Зелень.
Погоди-ка! Он помнил день, когда все изменилось. По крайней мере, эти видения были яркими. Он вернулся домой с работы и сел слушать радио. Ждать подробностей. Курить сигареты, не подозревая, что они в его жизни последние. Биохимическая травма — так это впервые прозвучало по радио. Затемнение земной атмосферы. Потом, чуть позже, это назвали цветением. Как будто заплесневело само небо. Однако очень скоро все стали называть это явление так, как многие называли с самого начала: зеленью. Что же касается причин катастрофы, тут спецы расходились во мнениях. Как всегда.
— Нет. — Он сам себя почти не слышал. — Я жил здесь.
— Но не под фамилией Мун, — упорствовал собеседник. — После катастрофы Белый Уолнат регистрировал фамилии, адреса и профессии всех мужчин, женщин и детей в этом секторе, и не было никакого программиста по фамилии Мун. И не было никакой малолетней дочери. А направления на фермы, Мун, выдаем мы. Мы ведаем всем на свете. Следим за жизнью каждого. Вот только за твоей не уследили. Потому что ты жил не здесь.
Мун на это ничего не ответил. Не смог.
— Ладно, попробуем с другой стороны, — сказал второй. — Что тебя сюда привело? Что изменилось?
— Вы что имеете в виду? Второй собеседник вздохнул:
— Нынче утром что тебя побудило совершить небольшое паломничество на холм? Какой-нибудь знак, знамение? Голос в мозгу? Или что-то еще?
— Не знаю.
Неразличимый человек снова вздохнул:
— В первую очередь я имею в виду сон. Ты сегодня ночью спал? Все было как обычно?
Мун напряг память. Ему было нечего скрывать от этих людей. Однако ничто не шло на ум. Он мог думать только о зелени.
— А вообще тебе снятся сны? О чем они обычно?
Вопросы сбивали с толку. Все глубже затаскивали в туман воспоминаний, и там он заблудился. Он сидел, беззвучно шевеля губами, и не мог вымолвить ни слова.
Он услышал очередной вздох.
— Ладно, успокойся. Ты не спишь. Мун увидел, как человек поднимается со стула и идет к нему.
— Сколько пальцев я поднял?
— Три. — Мун обрадовался вопросу, на который мог ответить.
— Глаза не болят?
— Нет.
— Хорошо. Закрой глаза. — Собеседник протянул руку и снял пластмассовые линзы с лица Myна. Лента больно рванула кожу вокруг глаз и брови. Мун протер глаза и дал рукам безвольно повиснуть.
Впереди, в нескольких футах друг от друга, сидели на стульях двое и смотрели на него. Почти одинаковые серые костюмы, почти одинаковые усталость и скука на лицах. Внешность под стать манерам, а манеры полицейских. Кроме них и Муна, в комнате не было ни души. Зато везде и всюду — зеленый сумрак, проклятая неотвязная дымка. Напрасно Мун моргал, пытаясь от нее отделаться.
— Что, болят глаза?
— Нет. Но тут тоже зелень.
— Потому-то, Мун, этот воздух и называют полупрозрачным. Зелень невозможно убрать без остатка. Черт побери, если не откачивать ее постоянно машинами, тут через несколько часов будет хоть глаз коли.
Мун помахал ладонью перед лицом — хотел разогнать туман. Никакого толку.
— Но если так… то мир никогда не удастся починить.
Один пожал плечами, другой сказал:
— Возможно, ты прав. Мун опустил руку:
— Почему вы увели мою дочь? Что я сделал не так?
— Мун, ты нам принес проблему. Сегодня ночью произошло нечто очень странное. Здорово взбудоражило людей. И никто не понимает, что это значит, и никто не догадывается, почему это произошло. И тут являешься ты с девчонкой и под незарегистрированным именем. По мне, дело тут нечисто. А ты как считаешь? Все это настораживает. Наталкивает на мысли о связи с ночным происшествием. Если ты сейчас начнешь отвечать на вопросы, мы, возможно, придем к выводу, что все это — не более чем совпадение. И всем станет легче. Ты будешь виноват лишь в том, что пришел сюда в неподходящее время. Мы принесем извинения. Но пока мы ни в чем не уверены, давай считать тебя нашей новой проблемой. Ее вестником.
За спиной у Муна постучали в дверь.
— Войдите, — произнес один из его собеседников.
Дверь отворилась, третий человек в сером костюме вкатил инвалидную коляску. В ней уютно полусидела-полулежала старая женщина. Во всяком случае, Мун принял ее за женщину. Под пледом виднелись джинсы и теннисные туфли. Из подвернутых обшлагов торчали тонюсенькие, как хворостины, запястья. Большая голова, повернутая вбок, опиралась на высокую спинку кресла. Седые волосы были очень коротко подстрижены, лицо — сплошь в морщинах.. Когда она заговорила, Мун окончательно убедился, что перед ним женщина.
— Это вы — Мун? — спросила она. Он кивнул.
— Я только что разговаривала с вашей девочкой. Как ее зовут?
— Линда.
— Да, Линда. Весьма необычный ребенок. Что ж, мистер Мун, я очень рада, что вы ее к нам привели. Очень необычный ребенок. Вы знаете, что в ней необычно?
— Что вы имеете в виду?
— У Линды есть весьма специфическая черта, я просто интересуюсь, известно ли вам о ней.
— Не знаю…
— Линда вся покрыта шерстью, мистер Мун. Вам не кажется, что это весьма необычно?
— Кажется, — тихо ответил Мун. Он и сам не понимал, отчего ни разу не обмолвился о ее шерсти… нет, о волосах. Он предпочитал называть это — даже в мыслях — волосами и не знал, поправила бы его Линда, если б услышала. Он решил, что не стала бы.
— Почему? — спросила женщина. — Почему она такая?
— Такой родилась, — ответил Мун.
— Понятно, — сказала старуха. — Мистер Мун, если не трудно, скажите, что вам сегодня ночью снилось.
— Мы уже спрашивали, — уныло произнес один из мужчин. — Он не помнит.
— Позвольте, мистер Мун, я расскажу, что снилось мне. Впервые после катастрофы — не зелень. Я была в пустыне, и со мной — маленькая девочка, вроде вашей дочери. Вся в шерсти. Мы подошли к мужчине, который восседал в огромном деревянном кресле, как на самодельном троне. Мужчина был огромный, жирный, на лице — ужасная гримаса вожделения. Он ел с ножа собачьи консервы. Я еще ни разу в жизни не встречала этого человека, мистер Мун. И никто из этих джентльменов, — указала она на людей в сером, — с ним не знаком, но и они увидели его во сне. Как и все, с кем я сегодня разговаривала. Кроме вас. Но вы поступили гораздо интереснее, чем если бы просто увидели во сне этого человека или девочку. Вы привезли ее сюда. И это, на мой взгляд, весьма и весьма необычно.
Увидев на лице старухи неподдельное удовольствие, растерянный Мун подумал, что она хочет спасти его от недобрых, циничных людей в сером. Но его улыбка осталась без ответа. Он вмиг упал духом, как будто расположение этой женщины было важнее всего на свете, а он не сумел его завоевать.
— Известно ли вам мое имя? — спросила она.
— Нет.
— Странно. Неужели вам не знаком мой голос?
— Голос? Хм… нет.
Она опустила сморщенные кисти на колеса и подъехала к Муну. Он не успел заслониться — старуха протянула руку и шлепнула его по губам. Он отдернул голову и вскинул руки, но старуха уже отстранилась.
— Кто вы? — сверкнула она глазами.
— Мун, — повторил он, хотя уже слегка сомневался в этом.
— Мун, кем бы вы ни были на самом деле, я хочу, чтобы вы кое-что поняли: снами здесь ведаю я. Кто тот, жирный?
— Келлог, — ответил Мун. Не ведая, откуда взялось это имя. Оно просто сидело в голове, ждало своего часа. Если уж на то пошло, у Муна бродило в мозгу смутное подозрение, что Келлог, кем бы он ни был, в ответе за все происходящее.
— Это Келлог вас прислал?
— Нет, что вы. Я сам пришел. У меня дочка…
— Вы хотите, чтобы ее приняли в нашу школу.
— Да, — подтвердил он, чуть не плача.
— Где Келлог?
— В… другом месте. Вы не понимаете…
— А при чем тут девочка? Мне ее приход кажется символичным. А вы что скажете?
— Нет, она ни при чем.
— А Келлог, стало быть, в другом месте. В пустыне?
— Не знаю. — Мун до предела вымотался под шквалом вопросов. — Он же не мне приснился, а вам. — Произнеся эти слова, он вдруг вспомнил свой последний сон. Домик на берегу озера, деревья. Но это было бесполезно, не имело ничего общего с тем, что ее интересовало. Он выбросил из головы никчемные воспоминания.
— Эверетт, я тебя заждался. Где ты был? Я искал, искал…
— Ты кто?
— Неужели забыл? Меня тоже зовут Эверетт. Ты меня поставил, чтобы решить кое-какие вопросы. Давным-давно. Я работал, и, кажется, нашел кое-какие ответы. Но ты сначала должен сказать, что ты помнишь.
— Это мой дом, — ответил он. — Меня зовут Эверетт.
— Да.
— Что произошло?
— Пока не знаю точно. Но я над этим работаю. Мне кажется, ты спишь. Либо принял чрезмерную дозу, и это — галлюцинация. А может, ретроспекция. Всего лишь воспоминание. Несущественное. Либо проблема во мне: ты меня, часом, не выключал? Магнит на мое «железо» не клал? Может, это тест какой-нибудь, а, Эверетт? Не могу сказать точно, в чем неполадка, но уже так долго…
Он отошел от компьютера, спустился с крыльца к машине. Автомобиль был на солнечных аккумуляторах и долго простоял на солнце. Зарядился под завязку. Можно прокатиться, подумал Эверетт. Прижал ладонь к замку, тот сканировал его пальцы; отворилась дверца машины, тихо загудел мотор. Он сел на водительское сиденье и обнаружил, что рядом, на пассажирском, кто-то сидит. Маленькая девочка в рваных джинсах и тенниске. Все ее тело и большую часть лица покрывал красивый коричневый мех.
— Привет, — сказала она. — Хочешь прокатиться?
— Можно.
— А можно и мне?
— Наверное, — ответил он. — Вот только как насчет твоих родителей?
Девочка пожала плечами, и Хаос проснулся. Она сидела рядом, точь-в-точь как во сне, но они по-прежнему находились в пустыне, в авто Келлога. Позади садилось солнце, его тусклое сияние заполняло машину. Хаос почувствовал жуткую жажду. Отыскал между передними сиденьями бутылку с водой, напился.
— Привет, — сказала девочка. Мелинда, вспомнил он. Мелинда Селф.
— Ты давно проснулась?
— Не очень. Можешь еще поспать. Мне все равно.
— Нет. Я хочу ехать.
— А может, еще еды принести? Он отдал ей ключи, она вышла и отперла багажник. Хаос протер глаза, повернулся на сиденье и уставился назад, на полотно автострады. Теперь он был уверен, что малоамериканцы их не преследуют. Интересно, подумал он, как они поступили с Келлогом, когда нашли его лежащим с окровавленной головой у водохранилища? И что он им сказал?
Вернулась Мелинда с охапкой банок. Выбрала одну. Вскрыла.
— Мне снился сон, — сказал Хаос. — Но не от Келлога. Мой собственный. Впервые в жизни.
— Угу, — отозвалась она с, набитым ртом.
— Совершенно не такой, как остальные, — продолжал он. — Как будто я — не я. И все кругом иначе. Там был компьютер, я с ним разговаривал, а еще машина с солнечными панелями…
— Машина и мне снилась.
— Это была другая машина, — сказал он. — Из пластмассы, кажется, и ключи не такие, как эти. Не знаю, на что похожа… Может, на гоночную.
— Угу. Я ее тоже видела. Но только она не ехала. И еще кругом была вода и деревья. « И ты выходишь из дома…
Хаос посидел молча. Осмыслил. Девчонкин сон сходился с его собственным. Эффект Келлога. При отсутствии самого Келлога.
Но, может, для Мелинды это нормально? Своих снов она отродясь не видала. Значит, дело только в ней. Келлог далеко, и она просто-напросто подсматривает сны того, кто ближе.
Он вспомнил слова Келлога о том, что эффект сновидений — ерунда, что Хаос, если попытается, сам его добьется. Но Келлог на своем веку чего только не нагородил: начнешь разбираться — увидишь миллион противоречий.
Но по крайней мере в одном Келлог был прав: Хаос очень многого не понимал.
А как насчет самого сна? Что он означал?
— Это похоже на то, что было прежде? — спросила Мелинда.
— Нет, — поспешно ответил он. — Всего-навсего сон. Забудь.
— Ладно.
Хаос завел машину, выехал на автостраду и запасся терпением для нового перегона. Мелинда выбросила в окно пустую жестянку, а консервный нож убрала в бардачок.
А вообще-то жалко, — сказала она некоторое время спустя.
— Чего тебе жалко?
— Я бы очень хотела туда попасть. Мне там понравилось.
Мне тоже, подумал Хаос. Но вслух не сказал. Он припомнил завершение сна, чувство одиночества, и подумал: должно быть, она не знает всей истории. Она видела только машину, озеро и лес. Настоящий рай, на ее взгляд. Но во сне был не рай. Там были какие-то реальные проблемы. Ему показалось, что там совсем не просто.
Почему же ей так хочется туда вернуться? Он гнал машину все утро, пока солнце не поднялось в зенит. Впереди пустыню сменяли горы. Он оставил позади несколько городов, не обращая внимания на дорожные знаки и указатели въездов. Мелинда принюхивалась, присматривалась к далеким зданиям, а Хаос на них почти не глядел. Они ни разу не свернули с автострады. Когда приходило время есть, съезжали с обочины и копались в багажнике. В конце концов в баке иссяк бензин, и Хаос опустошил запасную канистру Келлога. Заодно помочился на столбик рекламного щита, а Мелинда перешла через магистраль и присела на корточки на песке.
По пути им не встретилось ни единой души, только брошенные машины. От самой Малой Америки — ни единого признака человеческой жизни.
— Бензин скоро кончится, — сказал Хаос.
— А ты мой шланг выбросил, — сказала она.
— У Келлога в багажнике есть. Возле первой попавшейся машины они остановились и осушили бак. К сумеркам расстояние между ними и горами сократилось вдвое. Впереди туман казался зеленым. Хаос остановил машину за гаражом, запертым на висячий замок, и развел небольшой костер, а тем временем Мелинда собрала обед из консервов и воды. Когда наступила ночь, они снова заснули в машине, он — на заднем сиденье, она — на переднем.
Опять ему снился дом у озера, но на этот раз он к компьютеру не подходил. Не был готов вникать в его теории и проблемы. Слишком уж похоже на общение с Келлогом. Когда он проснулся, солнце почти уже встало, а девочки на переднем сиденье не было. Он выбрался из машины, запретив себе даже упоминать о сне.
Ее нигде не было видно. Либо она — в кювете на той стороне автострады, либо ушла погулять в пустыню, на север, на поросшие кустами холмы. Он прополоскал рот водой, сплюнул на песок, затем подошел к гаражу — отлить на стену. Струйка зашелестела, разбиваясь об алюминий, и он не услышал голос девочки, пока не опорожнил мочевой пузырь.
— Перекрывай, — сказала она, — тут уже потоп.
Он обошел сарай и увидел полуоторванный лист алюминия.
— Ты погляди, — сказала она, высовывая голову наружу. — Тут интересно. Залезай.
Стараясь не порезать руки, он взялся за алюминиевый лист, расширил отверстие и пролез в гараж.
— Смотри. Машины.
Пол был земляной, сваи, на которых стоял гараж, выступали из песка. Когда глаза привыкли к сумраку, Хаос увидел, что так взволновало девочку: автомобили напоминали машину из его сна. Короткие, приземистые. Корпуса из легкой пластмассы, панели солнечных аккумуляторов. И вместо замочных скважин — пластины фотоэлементов. Обе машины были целехоньки, будто только что с конвейера, в полутьме слабо сиял лак.
Мелинда гордо улыбнулась:
— Смотри.
Она прижала ладонь к пластине, дверца отворилась, ожил двигатель.
— Выруби, — сказал он. Она снова приложила ладонь к дверце, машина закрылась и умолкла.
— Почему она работает в темноте? спросила девочка.
— Может, стартовые аккумуляторы или что-нибудь в этом роде, — предположил он. — Не знаю.
— Мы можем па ней поехать, — сказала она с надеждой.
— Нет.
— Откуда они?
— Не знаю, — сердито ответил Хаос. — И не хочу об этом говорить. Все, уходим.
Он протиснулся в лаз, она — следом. В молчании они разделили новую банку, затем он раскидал ногой останки костра и забросил мусор как можно дальше в пустыню. Они забрались в машину Келлога и поехали. На сарай au так ни разу и не оглянулся.
В разгаре утра они достигли предгорий и, взбираясь по серпантину, угодили в туман. Когда остановились перекусить у ручья, туман еще просвечивал — казалось, зеленоватые жгуты липнут к скалам, деревьям и даже асфальту; иные плыли над землей, точно призраки. В полдень облако сгустилось, дорога впереди исчезла, в небе, все быстрее теряющем синеву, полоскались зеленые флаги. Машина еле ползла, Хаос напрягал глаза, высматривая впереди редкие обрывки дорожного полотна или ограждения. Гор он уже не видел, слои зеленого кружева стали непроницаемы, все реже на ветровое стекло падали лучи солнца.
— Подними боковое стекло, — сказал он Мелинде, которая молчала с самого завтрака. Она кивнула и закрутила ручку.
Теперь автомобиль продвигался короткими рывками. Дорога сгинула напрочь, Хаос с трудом видел капот. Даже воздух между ветровым стеклом и лицом был насыщен туманом.
— Тащимся, как черепаха, — сказала Мелинда.
— Ничего, терпимо, — ответил он. — А ведь хорошо, что мы не в той солнечной машине, верно? Через такой туман лучи не проходят.
— Да какая разница? Все равно еле ползем. В конце концов ему пришлось остановиться. Он повернул голову к Мелинде, между ними висел зеленый занавес. Она помахала ладонью, но это почти не помогло.
— И сюда забирается, — сказала она.
— Машина не герметична. Даже с поднятыми стеклами.
— А может, те солнечные машины герметичны?
Хаос рассмеялся:
— Возможно.
Он вышел из машины и встал рядом. У зелени не было глубины, казалось, перед тобой лист бумаги. Он поднял ладони к лицу и не увидел их. С гор прилетел ветер, сплющил последние крохи видимого пространства.
Мелинда ощупью обогнула машину и взяла Хаоса за руку:
— Может, лучше повернуть?
— Давай чуток прогуляемся, — сказал он.
— Давай.
Держа ее за руку, он отошел от машины к щебенчатой бровке дороги. И дальше сквозь слепящую зелень их вел хруст щебня.
Мун стиснул руку дочери. Они сидели в приемной Белого Уолната. В непроницаемой зелени кто-то шуршал бумагами на столе. Уже час прошел после первого разговора с секретаршей, и весь этот час Мун просидел в кресле. Влажная рука дочери ответила на пожатие. Они ждали. Мун слышал шум генераторов, питавших громадное сооружение, они были где-то близко, так близко, что казалось, принюхайся хорошенько, и учуешь дефицитный и дорогой полупрозрачный воздух.
Уже много лет Мун не видел ничего, кроме зелени. Только лаборатория Белого Уолната располагала техникой, которая позволяла видеть нормально, и ни разу доселе Мун не проникал так глубоко в недра этого сооружения. Дочь и вовсе не понимала, что значит»нормально видеть». Потому-то он ее сюда и привел. Решил добиться, чтобы ее взяли в белоуолнатскую школу, где талантливым детям дозволено учиться на свету. Таков был его план. Но если он рухнет, Мун утешится мыслью, что дочь была здесь. Неделю, день… Да хоть бы час! Просто увидеть. Один-единственный разок. Чтобы узнать.
Но в Белом Уолнате он встретил упорное и организованное сопротивление. Во всяком случае, так Муну казалось. В этом офисе, куда посетитель мог обратиться с просьбой или жалобой, стояла зелень; Муну и его дочери не давали даже одним глазком взглянуть на вожделенный зримый мир за воздухонепроницаемой дверью. А персонал на все его вопросы отвечал молчанием каменных истуканов.
— Мистер Мун, — позвала наконец женщина. Он взял дочь за руку и повел к столу.
— Пройдите со мной. — Секретарша взяла его за плечо и повела сквозь ряды столов, через несколько проходов, в дальнюю часть зала. Затем звук шагов подсказал, что они входят в помещение поуже, может быть, в коридор, и с обновленной надеждой Мун подумал, что скоро они с дочерью, быть может, увидят свет.
Секретарша скользнула прочь, скрылась за дверью, через которую они вошли; тут же грубые руки схватили Муна за плечи и оторвали от дочери.
— Линда! — выкрикнул он.
— Папа!
— Молчать! — рявкнули в ухо Муну. Грубые руки повалили его в кресло. — Сиди тихо. — По шуму Мун определил, что вокруг него три-четыре человека.
— В чем дело? — спросил он.
— В твоих глазах. Сиди спокойно.
— Папа?
— Линда, все в порядке. Тебе ничего плоxoгo не сделают.
Затрещала рвущаяся ткань. Кто-то запрокинул Муну голову, поднял волосы со лба. По векам мазнула влажная вата. Неприятный запах… Перекись водорода. Затем — сухое полотенце, и тут же на глаза легло что-то жесткое и холодное. Мун недоумевал: зачем нужны шоры в нормальном свете? Он услышал возглас Линды — ее вытолкали с кресла К и погнали в дальний конец комнаты. В следующее мгновение чьи-то ладони толкнули его в плечи, в том же направлении. Справа и слева от него стояли люди. Впереди чмокнули резиновые прокладки, засвистел воздух. Мунa тычками погнали вперед, через воздушный шлюз, и вдруг он сообразил, что чернота на глазах — не очки для слепца, а тонированные пластмассовые линзы, они должны защитить атрофированные глаза от света.
Он снова видел. Но еле-еле. Различал впереди силуэты дочери и двух ее поводырей.
Видел яркие лампочки на потолке коридора. Повернув голову, кое-как рассмотрел людей, шедших совсем рядом.
Его быстро провели коридором в лифт. Кабина камнем ринулась вниз, остановилась, разъехались створки двери. Двое вывели Линду и исчезли. Мун двинулся вслед, но оставшиеся два проводника удержали его на месте. Кабина закрылась.
— Э, постойте, — сказал Мун. — Куда…
— Успокойся. Нам надо с тобой поговорить. А с ней все будет в порядке.
— Что вы…
— Ты же сам ее привел, хочешь устроить в школу. Значит, ей надо пройти кое-какие экзамены. Верно? — В его предплечье больно впились чужие пальцы.
Это нечестно, подумал Мун. Я хочу быть с ней, когда она поймет, что значит «видеть». Я хочу разделить с ней это мгновение.
И вообще, он не хотел сумрака за пластмассой линз. Он хотел ошеломить ее светом.
Кабина провалилась па этаж и открылась; Муна провели по другому коридору в кабинет без мебели. Он пытался рассмотреть через пластмассовые кружочки лица и одежду сопровождающих, но видел только дымчатые силуэты. Принесли стулья. Муна усадили посреди кабинета, спиной к двери.
— Мун, — сказал один из незнакомцев, — Ты назвался фамилией Мун.
— Да…
— Но мы никогда о тебе не слышали. У тебя было другое имя.
Мун невольно поднял руку, схватился за липкую ленту на переносице. Он хотел видеть, с кем разговаривает.
— Руку с лица! А ну, живо! Вот так. Сиди спокойно, руки на коленях. Назови настоящую фамилию.
— Мун, — сказал он. Спрашивавший вздохнул:
— Если Мун — настоящая фамилия, то мы хотим знать, какая у тебя была раньше. В наших краях нет никаких Мунов.
— Зачем вы это делаете?
— Нет, — отрезал собеседник. — Зачем ты это делаешь? Зачем являешься к нам под вымышленным именем и с чужим ребенком, зачем так упорно стараешься проникнуть в Белый Уолнат? Мун, ты — фальшивка. Мы хотим знать, откуда ты взялся. Известно ли тебе, что твоя одежда дурно пахнет, а? Так воняет, будто ты в лесу жил. Как ты это объяснишь, а, Мун?
Мун попытался сосредоточить взгляд на двух сидящих напротив. Оба двигались — закидывали ногу на ногу, наклоняли головы, — и он не мог понять, кто из них задает вопросы. Чертовски хотелось сорвать с глаз пластмассу.
— Я хочу выбраться из зелени, — медленно произнес он. — У меня крыша едет. Ни о чем больше думать не могу. Я… мне начинает казаться, будто все это из меня исходит, дело лишь во мне одном, а все кругом видят нормально… все, кроме нас с дочерью. Может, это из-за моего безумия она ослепла. Я должен разобраться, должен показать ей…
— Хорошо, Мун. Хватит с нас грустных песен. Каждый считает, будто он один такой. Каждый хочет выкарабкаться. Потому-то у нас замки на дверях. Что тебя заставило выползти из норы и скрестись у нас под дверью? Да еще под вымышленным именем, да еще с этой бедной маленькой уродиной?
— Что? — растерянно переспросил Мун.
— Давай не будем усложнять, — произнес другой голос. — Три "вопроса: настоящее имя? Откуда пришел? И чего хочешь?
Мун уже ровным счетом ничего не понимал.
— Я здесь живу, — сказал он. — В зелени. У меня есть право на попытку устроить Линду в вашу школу.
— Здесь живешь, да? И чем же ты занимаешься?
— Я…
— Ну-ну?
Что с ним творится? Может, какая-нибудь разновидность амнезии? Он был смущен, сбит с толку, напуган. Говорят, от него воняет лесом.
— Я на ферме работаю! — выпалил он. Не более чем догадка. Но чем больше он об этом думал, тем больше верил. Он знал, что здесь есть фермы, он все знал об этом местечке, о том, как тут устроена жизнь. Белым пятном для Муна была лишь его собственная биография.
— Я, между прочим, для вас хлеб выращиваю, — сказал он. — И то, чем вы тут занимаетесь, ничуть не важнее. Так что валяйте, упрекайте за запах. — Воспоминания придали ему уверенности в себе, возвратили чувство собственного достоинства. — Мы, между прочим, по полям не запросто ходим, а по тросам-проводникам. Вам бы так хоть разок попробовать! Если хотите знать, я вам не увалень деревенский, которому можно руку выкручивать! До катастрофы я большим человеком был… — Он снова смолк и попытался разглядеть сидевшего напротив. — А жил в Сан-Франциско. И потому вполне могу находиться здесь, у вас. Если на то пошло, у меня полное право устраивать Линду в…
— Ты не местный, — возразил собеседник. — В момент катастрофы ты жил не здесь.
Мун напряг мозги, но воспоминания ускользали. Не здесь? Конечно… Но не здесь — это где? Все, что он помнил, все, что он знал…
Зелень.
Погоди-ка! Он помнил день, когда все изменилось. По крайней мере, эти видения были яркими. Он вернулся домой с работы и сел слушать радио. Ждать подробностей. Курить сигареты, не подозревая, что они в его жизни последние. Биохимическая травма — так это впервые прозвучало по радио. Затемнение земной атмосферы. Потом, чуть позже, это назвали цветением. Как будто заплесневело само небо. Однако очень скоро все стали называть это явление так, как многие называли с самого начала: зеленью. Что же касается причин катастрофы, тут спецы расходились во мнениях. Как всегда.
— Нет. — Он сам себя почти не слышал. — Я жил здесь.
— Но не под фамилией Мун, — упорствовал собеседник. — После катастрофы Белый Уолнат регистрировал фамилии, адреса и профессии всех мужчин, женщин и детей в этом секторе, и не было никакого программиста по фамилии Мун. И не было никакой малолетней дочери. А направления на фермы, Мун, выдаем мы. Мы ведаем всем на свете. Следим за жизнью каждого. Вот только за твоей не уследили. Потому что ты жил не здесь.
Мун на это ничего не ответил. Не смог.
— Ладно, попробуем с другой стороны, — сказал второй. — Что тебя сюда привело? Что изменилось?
— Вы что имеете в виду? Второй собеседник вздохнул:
— Нынче утром что тебя побудило совершить небольшое паломничество на холм? Какой-нибудь знак, знамение? Голос в мозгу? Или что-то еще?
— Не знаю.
Неразличимый человек снова вздохнул:
— В первую очередь я имею в виду сон. Ты сегодня ночью спал? Все было как обычно?
Мун напряг память. Ему было нечего скрывать от этих людей. Однако ничто не шло на ум. Он мог думать только о зелени.
— А вообще тебе снятся сны? О чем они обычно?
Вопросы сбивали с толку. Все глубже затаскивали в туман воспоминаний, и там он заблудился. Он сидел, беззвучно шевеля губами, и не мог вымолвить ни слова.
Он услышал очередной вздох.
— Ладно, успокойся. Ты не спишь. Мун увидел, как человек поднимается со стула и идет к нему.
— Сколько пальцев я поднял?
— Три. — Мун обрадовался вопросу, на который мог ответить.
— Глаза не болят?
— Нет.
— Хорошо. Закрой глаза. — Собеседник протянул руку и снял пластмассовые линзы с лица Myна. Лента больно рванула кожу вокруг глаз и брови. Мун протер глаза и дал рукам безвольно повиснуть.
Впереди, в нескольких футах друг от друга, сидели на стульях двое и смотрели на него. Почти одинаковые серые костюмы, почти одинаковые усталость и скука на лицах. Внешность под стать манерам, а манеры полицейских. Кроме них и Муна, в комнате не было ни души. Зато везде и всюду — зеленый сумрак, проклятая неотвязная дымка. Напрасно Мун моргал, пытаясь от нее отделаться.
— Что, болят глаза?
— Нет. Но тут тоже зелень.
— Потому-то, Мун, этот воздух и называют полупрозрачным. Зелень невозможно убрать без остатка. Черт побери, если не откачивать ее постоянно машинами, тут через несколько часов будет хоть глаз коли.
Мун помахал ладонью перед лицом — хотел разогнать туман. Никакого толку.
— Но если так… то мир никогда не удастся починить.
Один пожал плечами, другой сказал:
— Возможно, ты прав. Мун опустил руку:
— Почему вы увели мою дочь? Что я сделал не так?
— Мун, ты нам принес проблему. Сегодня ночью произошло нечто очень странное. Здорово взбудоражило людей. И никто не понимает, что это значит, и никто не догадывается, почему это произошло. И тут являешься ты с девчонкой и под незарегистрированным именем. По мне, дело тут нечисто. А ты как считаешь? Все это настораживает. Наталкивает на мысли о связи с ночным происшествием. Если ты сейчас начнешь отвечать на вопросы, мы, возможно, придем к выводу, что все это — не более чем совпадение. И всем станет легче. Ты будешь виноват лишь в том, что пришел сюда в неподходящее время. Мы принесем извинения. Но пока мы ни в чем не уверены, давай считать тебя нашей новой проблемой. Ее вестником.
За спиной у Муна постучали в дверь.
— Войдите, — произнес один из его собеседников.
Дверь отворилась, третий человек в сером костюме вкатил инвалидную коляску. В ней уютно полусидела-полулежала старая женщина. Во всяком случае, Мун принял ее за женщину. Под пледом виднелись джинсы и теннисные туфли. Из подвернутых обшлагов торчали тонюсенькие, как хворостины, запястья. Большая голова, повернутая вбок, опиралась на высокую спинку кресла. Седые волосы были очень коротко подстрижены, лицо — сплошь в морщинах.. Когда она заговорила, Мун окончательно убедился, что перед ним женщина.
— Это вы — Мун? — спросила она. Он кивнул.
— Я только что разговаривала с вашей девочкой. Как ее зовут?
— Линда.
— Да, Линда. Весьма необычный ребенок. Что ж, мистер Мун, я очень рада, что вы ее к нам привели. Очень необычный ребенок. Вы знаете, что в ней необычно?
— Что вы имеете в виду?
— У Линды есть весьма специфическая черта, я просто интересуюсь, известно ли вам о ней.
— Не знаю…
— Линда вся покрыта шерстью, мистер Мун. Вам не кажется, что это весьма необычно?
— Кажется, — тихо ответил Мун. Он и сам не понимал, отчего ни разу не обмолвился о ее шерсти… нет, о волосах. Он предпочитал называть это — даже в мыслях — волосами и не знал, поправила бы его Линда, если б услышала. Он решил, что не стала бы.
— Почему? — спросила женщина. — Почему она такая?
— Такой родилась, — ответил Мун.
— Понятно, — сказала старуха. — Мистер Мун, если не трудно, скажите, что вам сегодня ночью снилось.
— Мы уже спрашивали, — уныло произнес один из мужчин. — Он не помнит.
— Позвольте, мистер Мун, я расскажу, что снилось мне. Впервые после катастрофы — не зелень. Я была в пустыне, и со мной — маленькая девочка, вроде вашей дочери. Вся в шерсти. Мы подошли к мужчине, который восседал в огромном деревянном кресле, как на самодельном троне. Мужчина был огромный, жирный, на лице — ужасная гримаса вожделения. Он ел с ножа собачьи консервы. Я еще ни разу в жизни не встречала этого человека, мистер Мун. И никто из этих джентльменов, — указала она на людей в сером, — с ним не знаком, но и они увидели его во сне. Как и все, с кем я сегодня разговаривала. Кроме вас. Но вы поступили гораздо интереснее, чем если бы просто увидели во сне этого человека или девочку. Вы привезли ее сюда. И это, на мой взгляд, весьма и весьма необычно.
Увидев на лице старухи неподдельное удовольствие, растерянный Мун подумал, что она хочет спасти его от недобрых, циничных людей в сером. Но его улыбка осталась без ответа. Он вмиг упал духом, как будто расположение этой женщины было важнее всего на свете, а он не сумел его завоевать.
— Известно ли вам мое имя? — спросила она.
— Нет.
— Странно. Неужели вам не знаком мой голос?
— Голос? Хм… нет.
Она опустила сморщенные кисти на колеса и подъехала к Муну. Он не успел заслониться — старуха протянула руку и шлепнула его по губам. Он отдернул голову и вскинул руки, но старуха уже отстранилась.
— Кто вы? — сверкнула она глазами.
— Мун, — повторил он, хотя уже слегка сомневался в этом.
— Мун, кем бы вы ни были на самом деле, я хочу, чтобы вы кое-что поняли: снами здесь ведаю я. Кто тот, жирный?
— Келлог, — ответил Мун. Не ведая, откуда взялось это имя. Оно просто сидело в голове, ждало своего часа. Если уж на то пошло, у Муна бродило в мозгу смутное подозрение, что Келлог, кем бы он ни был, в ответе за все происходящее.
— Это Келлог вас прислал?
— Нет, что вы. Я сам пришел. У меня дочка…
— Вы хотите, чтобы ее приняли в нашу школу.
— Да, — подтвердил он, чуть не плача.
— Где Келлог?
— В… другом месте. Вы не понимаете…
— А при чем тут девочка? Мне ее приход кажется символичным. А вы что скажете?
— Нет, она ни при чем.
— А Келлог, стало быть, в другом месте. В пустыне?
— Не знаю. — Мун до предела вымотался под шквалом вопросов. — Он же не мне приснился, а вам. — Произнеся эти слова, он вдруг вспомнил свой последний сон. Домик на берегу озера, деревья. Но это было бесполезно, не имело ничего общего с тем, что ее интересовало. Он выбросил из головы никчемные воспоминания.