Леженда Валентин. Непобедимый эллин

   Геракл с Софоклюсом представили, и сын Зевса, поежившись, натянул на голову свой «львиный» капюшон, хотя ему-то ежей-летяг следовало опасаться в самую последнюю очередь.
   Понятно, никто не знал, что диковинных зверей Пифас элементарно выдумывает, играя на врожденном суеверии наивных сородичей. Отдельные болваны даже золото ему платили за всяческие спасительные средства.
   — Ежи-летяги — это, конечно, интересно, — после некоторых раздумий произнес Геракл, — но нас с Софоклюсом больше интересуют ишаки Диомеда.
   Ишаки Диомеда не были выдумкой Пифаса, и потому парень лишь разочарованно махнул рукой.
   — Эка невидаль, и что в них диковинного, в ишаках этих? Маленькие, кривоногие, полосатые. Полоска черная, полоска белая. Прямо в глазах рябит, когда они по загону бегают. Зачем они вам?
   — Нужны! — уклончиво ответил сын Зевса.
   — Нет ничего проще, — улыбнулся Пифас. — Идите в лес за город, там сейчас проходит ежегодный конкурс фракийской самодеятельности. Приз победителю два отличных племенных ишака.
   — А что означает «конкурс фракийской самодеятельности»? — страшно оживился Геракл.
   — А вы умеете, к примеру… петь? — в свою очередь поинтересовался специалист по невиданным зверям.
   — О нет, только не это… — тихо простонал несчастный Софоклюс.

* * *

   Распрощавшись с Пифасом и купив у него (для Софоклюса) пару баночек с целебной (антиежовой) мазью, наши обаятельные герои устремились к месту проведения ежегодного конкурса фракийской самодеятельности.
   На возведенном посреди леса помосте уже выступали соревнующиеся.
   Несколько греков в самодельных театральных костюмах разыгрывали драматическую сцену «Зевс уличает Геру в измене».
   Актер, исполнявший роль Громовержца (огромный черный двухметровый эфиоп), хмуро взирал на возлежавшую на бутафорском ложе дряхлую старуху, неумело загримированную под семнадцатилетнюю красавицу.
   — Молилась ли ты сегодня на ночь, Гера? — басом вопросил «Зевс», зловеще шевеля сплюснутым негроидным носом.
   — Нет-нет, конечно, не молила-а-а-ась… — взвыл стоявший на заднем плане сцены хор подвыпивших рапсодов.
   «Зевс» дернул головой и очень нехорошо посмотрел на хористов, что несколько противоречило правилам театральной постановки.
   — Душить или не душить? — горестно вопросил он, обращаясь к многочисленным зрителям. — Вот в чем вопрос…
   — Душить, душить… — нестройно пропел хор.
   — Конечно, душить! — благожелательно кивнул на Олимпе настоящий Зевс, ища под троном куда-то запропастившийся молниеметатель.
   — О, горе мне! — зарыдал чернокожий.
   — Душить, душить… — всё не унимался хор.
   Эфиоп снова злобно зыркнул на рапсодов, и те благоразумно заткнулись.
   — Ох…— вздохнула обильно припудренная «Гера». — Я умираю…
   — Что?! — воскликнул актер, с недоумением глядя на кривляющегося в маленькой будочке потного суфлера. Судя по выражению лица эфиопа, такого в пьесе отродясь не было.
   — Отсебятина, — знающе бросил Софоклюс. — Что еще можно ожидать от самодеятельности…
   — Меня отравили! — снова проговорила на сцене актриса. — Коварный Посейдон пробрался ночью ко мне в спальню и влил змеиный яд в мое правое ухо…
   — Да идите вы на хрен с такой постановкой! — гневно выкрикнул эфиоп и гордо удалился со сцены.
   — Ну и дурак, ну и дурак… — пропели ему вслед раскрасневшиеся рапсоды.
   Актер резко обернулся и, запрыгнув на скрипнувшую сцену, угрожающе пошел на певцов. Те с воплями прыснули за кулисы.
   Зрители восторженно зааплодировали. Финал драматической пьесы пришелся им по душе. Кто-то пьяным голосом прокричал: «Браво!»
   — Где же этот молниеметатель? — расстроенно всплеснул руками Зевс. Впрочем, стрелять было уже решительно не в кого, актеры внизу разбежались.
   — А можно я спою? — громко спросил Геракл и без приглашения забрался на опустевшую сцену.
   При виде лоснящихся бицепсов героя ему никто не посмел возразить.
   На сцену, слегка прихрамывая, вышли три одноруких арфиста-виртуоза и один одноногий кифаред.
   — Вы кто? — удивился сын Зевса.
   — Мы аккомпанемент, — отозвались музыканты. — Что желаете исполнять?
   Могучий герой задумался.
   — Про птичку, — наконец ответил он, — народную песню…
   Музыканты закивали и взяли первый аккорд. Софоклюс заткнул уши, не желая слышать этот позор.
   Геракл сделал одухотворенное лицо и утробно запел:
   — О птичка, птичечка-а-а-а… на нежном лепестке-е-е-е… сидишь ты, словно мотыле-о-о-ок. Прекрасный руче-е-о-ок бежит меж живописных гор Колхиды. Вдали тихонько бухает топо-о-о-ор, циклопы валят крепкий ельник, наверное, сегодня понедельни-и-и-ик…
   К счастью, песня была относительно короткой.
   Пропев куплет восемнадцать раз, сын Зевса требовательно поглядел на зрителей.
   Постная рожа была лишь у одного заткнувшего уши Софоклюса.
   — Браво! — хрипло проревел всё тот же пьяный голос, и зрители разразились оглушительными овациями.
   Сын Зевса благосклонно склонил голову. На сцену полетели цветы и пустой кувшин из-под вина, угодивший в одного из арфистов.
   Да, это был самый настоящий триумф.
   В тот же день Геракл с Софоклюсом покинули Фракию верхом на двух крупастых зебрах. Ну а о золотой колеснице позаботился добрая душа Гефест, переправив повозку в Тиринф при помощи верной телепортационной пушки.
   Таким образом, благодаря своей находчивости и несомненному певческому дарованию могучий Геракл с легкостью исполнил восьмое поручение Эврисфея.

Глава четырнадцатая
ГЕРАКЛ У АДМЕТА

   Ишаки Диомеда оказались на редкость строптивыми.
   Но Геракл быстро приструнил животных, повесив перед мордой каждого по сочному персику, привязанному веревкой к длинной крепкой ветке.
   Персик на бегу раскачивался, и ишак резво бежал вперед в тщетной надежде нагнать сочный плод.
   Особенно тяжело приходилось тому копытному, на котором ехал огромный сын Зевса, но лакомый персик делал свое дело.
   Правда, ишак Софоклюса по совершенно необъяснимой причине скакал задом наперед.
   — Что это с ним? — удивился Геракл, но причина столь странного поведения животного выяснилась довольно быстро. Просто историк сожрал болтавшийся на веревочке персик.
   — Софоклюс, — с чувством гаркнул сын Зевса, — какая же ты всё-таки скотина!
   — В таких условиях я совершенно не могу продолжать работу над твоим эпосом, — недовольно ответил историк. — У меня окончательно расстроились нервы, а когда я нервничаю, то хочу есть, а когда хочу есть, то я нервничаю!
   — Серьезная проблема, — кивнул сын Зевса. — Тогда попробуй сочинять вслух.
   Хронист призадумался.
   — Итак, ишаки Диомеда! — с пафосом воскликнул он. — Или нет, лучше пусть будут жеребцы.
   — Жеребцы?
   — Конечно, так благородней и величественнее.
   — Всецело согласен.
   — Жеребцы Диомеда! — снова возвестил Софоклюс. — По поручению Эврисфея пришлось отправиться Гераклу во Фракию к царю бир… бис… как же там было? К царю бизонов Диомеду.
   — Каких еще бизонов? — разозлился Геракл.
   — У этого царя имелись невероятной красоты и силы жеребцы, — невозмутимо продолжал историк. — Они были прикованы цепями в своих стойлах, ибо лишь особые путы могли удержать их.
   — Пока хорошо! — похвалил сын Зевса. Софоклюс приободрился:
   — А кормил своих дивных жеребцов царь Диомед человеческим мясом…
   — Всё, довольно! — хрипло выкрикнул могучий герой. — Никакой больше чернухи! Я не желаю слушать этот бред. Ну а если ты всё-таки посмеешь написать нечто подобное, то… пеняй на себя.
   — Ладно-ладно, — пошел на попятную хронист, — так уж и быть, придумаю в следующий раз что-нибудь другое…
   — Да, кстати, — вспомнил Геракл, — а как там обстоят дела с моим седьмым подвигом, касающимся Критского Быка?
   — Седьмой подвиг в стадии разработки, — ответил Софоклюс.
   — В стадии? Это в смысле меры длины? — уточнил могучий герой.
   — Нет, это в смысле творческого этапа, — пояснил историк. — Ведь то, что я пишу сейчас по ходу героических дел, всего лишь наброски моего великого труда. Всё еще будет много раз обдумываться, переписываться и вычитываться в спокойной, благоприятной обстановке.
   — Например, в каком-нибудь питейном заведении! — хохотнул Геракл.
   — Можно и в питейном заведении, — согласился хронист. — Тебе-то какое дело?
   — Да мне, собственно… — Герой озадаченно почесал левую бровь, чуть не свалившись при этом со своего ишака.
   — Собственно что?
   — Всё равно.
   — Значит, порядок! — улыбнулся Софоклюс. — Про Критского Быка придумаю что-нибудь потом, а то одно и то же всё время получается: сумасбродное задание, кровожадный монстр, короткая эффектная битва и триумфальная победа.
   — А по-другому и быть не может, — пробурчал сын Зевса. — Ты ведь учти, я всё проверю, вычитаю, отредактирую, а то ты уже про лернейскую гидру мне такого наваял! Особенно мне понравился друг Иолай, которого у меня отродясь не было.
   — Гм… — смущенно кашлянул историк. Но тут Геракла осенило.
   — Слушай, Софоклюс, — радостно сказал он, — а давай как-нибудь назовем наших кривоногих полосатых друзей. Ну, в смысле подберем подходящие имена ишакам.
   — Давай, — согласился хронист.
   После коротких дебатов с обычными переругиваниями эллины сошлись на двух более или менее звучных именах. Зебру Геракла назвали Герой (за сильно выпяченный полосатый зад), а зебру Софоклюса нарекли Аресом (за тупое выражение длинной морды).
   — Отлично! — рассмеялся сын Зевса, резко сворачивая с дороги.
   — Эй, ты куда? — закричал историк, с трудом управляя своей «лошадкой».
   — Великий Геракл всегда выполняет свои обещания!
   — Какие еще обещания?
   — Но ведь последние дни ты только и мечтал о том, чтобы славно выпить?
   — Н-ну да, — неуверенно подтвердил историк, заставив, наконец, упрямого ишака семенить в нужном направлении.
   — Вот и устроим очередной героический перерыв, — с воодушевлением пояснил Геракл. — Заскочим в гости к царю Адмету. Это тут недалеко… вон, я уже вижу стены города Феры.
   — А почему именно к Адмету? — не понял Софоклюс. — Чем он лучше других достойных правителей?
   — У него вино — закачаешься, — весело подмигнул своему хронисту сын Зевса.
   Что ж, немного передохнуть им действительно не мешало.

* * *

   Однако не очень удачный момент выбрал Геракл для налета на винные погреба царя Адмета.
   Большие проблемы были в доме царя Фер, так как его жена Алкестида со дня на день должна была сойти в подземное царство мрачного Аида или, иными словами, умереть. Но не вследствие какой-нибудь болезни или предсказанного несчастного случая. Во всём был виноват сам Адмет, который оказался тем еще прохвостом.
   Избрав его в качестве мишени для своей очередной искрометной шутки, всемогущие боги (в лице известного олимпийского весельчака Аполлона) выдали царю весьма оригинальное пророчество. Пророчество это гласило, что избежать неминуемой насильственной смерти (во время внезапного дворцового переворота) царь сможет лишь в том случае, если кто-либо (всё равно кто, но желательно родственник) согласится добровольно сойти вместо него в подземное царство Аида.
   Хитрил Адмет и так и сяк, пытаясь избежать ужасного предсказания. Чтобы пресечь дворцовый переворот, царь каждую неделю изгонял из Фер очередного казначея, начальника стражи и личного повара. Это были, по его мнению, самые опасные люди в его маленьком царстве. В конечном счете у стен Фер собралась огромная толпа желающих попасть на стремительно освобождавшиеся престижные вакантные места.
   Дело кончилось тем, что один из новых царских поваров, оказавшийся пронырливым слепым бродягой, сварил правителю на обед издохшую крысу, и вот именно тогда Адмет загрустил всерьез.
   Решил он попросить своих престарелых родителей, чтобы кто-нибудь из них согласился помереть вместо него. Всё равно старые кошелки уже обеими немощными ногами стояли в фамильном царском склепе, да и пользы от них было немного, сплошные упреки. Но те и не подумали согласиться, а вместо этого послали обнаглевшего сыночка в одно очень темное и далекое место, кое из соображений цензуры лучше всуе не поминать.
   Упорный царь и тут не сдался, продолжая свои отчаянные потуги избежать проклятия. Боги на Олимпе веселились от души, наблюдая за ним.
   Решил Адмет обратиться всё с той же просьбой к жителям Фер: мол, не хочет ли кто добровольно умереть за царя?
   Таких придурков, понятное дело, не нашлось. Хотя нет, один юродивый почти согласился, но его в тот же день случайно переехала колесница. Хотя случайно ли?
   Так или иначе, но Адмет окончательно приуныл и даже впал в легкую маниакальную депрессию. Жизнь ведь только начиналась. Всего тридцать лет, а он уже царь живописной богатой части Греции, муж красавицы Алкестиды и любовник ненасытной молоденькой жрицы храма Афины. О, горе, горе…
   Ну к кому еще мог обратиться хитрый мерзавец?
   Возможно, он бы обратился к Гераклу: «За то, что я устрою тебе грандиозный пир, спустись-ка в царство Аида вместо меня».
   И Геракл определенно спустился бы и навел под землей такого шороху, что… Впрочем, сын Зевса прибыл во дворец царя много позже, когда тот уже уболтал на столь немыслимый по своему благородству поступок собственную жену.
   — Ну Алкестида, ну пожалуйста… — ныл и канючил Адмет день и ночь, доставая супругу. — Ну умри вместо меня, что тебе стоит…
   — Отстань!
   — Ну пожалуйста…
   — Пошел к сатиру, урод!
   — Ну я очень прошу.
   — Отцепись!
   — А вот согласишься, тогда и отцеплюсь.
   — О боги…
   Короче, через несколько дней доведенная до состояния нервного срыва (или всё-таки помешательства?) Алкестида согласилась на просьбу надоедливого муженька, лишь бы он наконец от нее отстал.
   Но хитрый подлец хорошо знал, что делал.
   В любом случае он убивал одной стрелой сразу двух жирных зайцев: избавлялся от ужасного божественного пророчества и от надоевшей по самое «здравствуйте» жены. Пройдет некоторое время, и ничто не помешает Адмету жениться вторично на прекрасной, голубоглазой, сексуально озабоченной жрице храма Афины.
   Вот такие коварные были в Древней Греции мужики.
   Довольно потирая руки, царь тут же распорядился о начале погребальной церемонии. Вызвал в Феры знаменитых одноруких арфистов — виртуозов, веселых шутов из фиванского цирка, заказал много цветов, вина и конечно же эфиопов с дрессированными медведями. Сразу было видно, что очень серьезно отнесся царь к героическому поступку своей супруги.
   — Я вечно буду скорбеть о тебе, дорогая! — с пафосом восклицал Адмет, обнимая Алкестиду за хрупкие плечи и при этом зорко следя за слугами, развешивавшими по стенам дворца праздничные ленточки.
   И вот как раз в этот драматический момент к царю Фер заявился великий сын Зевса, который, понятное дело, всё испортил.

* * *

   Слуги уже приготовились нести пока еще живую Алкестиду к ее наскоро возведенной из плохо отесанных досок гробнице, когда в город Феры вдруг прибыл Геракл, здорово развеселивший добропорядочных граждан, которые собрались поглазеть на диковинную погребальную церемонию жены царя Адмета, прослывшего в простом народе большим оригиналом.
   Развеселили граждан довольно своеобразные кони, на которых величественно въезжал в город знаменитый сын Зевса и его личный (верный!) хронист. Правда, смеяться в голос никто не смел. Все прятали улыбки, повязав лица черными (траурными) кусками ткани.
   — Может, тут у них какая-нибудь опасная эпидемия? — испуганно предположил Софоклюс.
   — Смеются, сволочи, — презрительно бросил сын Зевса. — Если бы не наше твердое намерение поучаствовать в славном пиру, я бы им показал.
   У дворца могучего героя уже поджидал сам царь.
   — О, мой милый друг! — радостно воскликнул Адмет. — Какая честь для нас встречать знаменитого сына эгидодержавного Зевса!
   — А что это я заметил в переулке похоронную процессию? Хороните кого? — с ходу спросил Геракл. — У вас кто-то умер?
   — Да нет, — рассмеялся царь. — Это всё фигня! Не бери в голову! Лучше развлекайся на пиру, который я немедленно устрою в твою честь.
   — Пир — это хорошо! — величественно кивнул могучий герой, стараясь не выказывать своего волнения.
   Ведь очень скоро, неимоверно скоро, немыслимо скоро им с Софоклюсом предстояло попробовать чудесное царское вино.
   Как и было обещано, начался пир.
   — Ешьте, пейте, дорогие друзья! — щедро предлагал Адмет. — Ну а я присоединюсь к вам несколько позже. У меня тут… кое-какие дела, так, сущие пустяки. В общем… как только их решу, я ваш!
   И, покинув дворец, царь помчался догонять погребальную процессию. Адмет очень сильно рассчитывал, что грозный бог смерти Танат не заставит себя ждать целые сутки, как это случилось, когда надумала помирать троюродная бабушка царя.
   Беззаботно пировали Геракл с Софоклюсом во дворце мерзавца Адмета. Знаменитые эллины в венках из плюща устроили настоящую грандиозную пьянку с шутками-прибаутками, пением, азартной стрельбой из лука по прислуживавшим на пиру эфиопам, с дружеским мордобитием и еще с многими не менее приятными, сатирски веселыми развлечениями.
   — Геракл, расскажи о подвигах, расскажи о подвигах! — хлопая в ладоши, подхватили гости, после того как могучий герой в пятнадцатый раз исполнил хриплым голосом на бис свою знаменитую лирическую песню «О птичка, птичечка!».
   Встав с атласных подушек, сын Зевса торжественно произнес:
   — Как же я могу рассказать вам о своих великолепных подвигах, когда они еще не завершены?
   — По-жа-луй-ста! — скандировали гости. — По-жа-луй-ста-а-а-а…
   — Хорошо! — Геракл величественно кивнул и, наклонившись к Софоклюсу, тихо прошептал: — Будешь моим суфлером.
   — Буду твоим… чем? Суфле? — переспросил пьяный историк, испугавшись, что от вина у сына Зевса внезапно проснулись тщательно скрывавшиеся каннибальские наклонности.
   — Суфлером, идиот, — побагровел Геракл, — будешь мне подсказывать.
   И, снова выпрямившись, могучий герой объявил:
   — Поведаю я вам, дорогие гости, о самом первом моем подвиге. О битве с немейским львом!
   — О-о-о-о… — одобрительно загудели пирующие.
   — Не шкура ли этого чудовища надета сейчас на ваше прекрасное тело? — хлопая длинными ресницами, кокетливо поинтересовалась роскошная смуглокожая красавица, томно отпив из золотого кубка глоточек вина.
   — Нет-нет, что вы! — обаятельно рассмеялся сын Зевса. — Это шкура немейского льва в детстве. Его же шкуру в зрелом возрасте я подарил моему отцу Зевсу — укрывать пол огромного тронного зала…
   — О-о-о-о… — снова восхищенно загомонили пирующие, а смуглокожая красотка многозначительно облизала красным язычком пухлые порочные губки.
   От разыгравшихся эротических фантазий Геракла слегка затрясло.
   — Но, к сожалению… — поспешно добавил могучий герой, — шкура убитого мною взрослого немейского льва оказалась больше, чем пол тронного зала Олимпа, и ее пришлось слегка подрезать…
   — Ах, как красиво врет! — воскликнул веселящийся Зевс и, повернувшись к остальным богам, не без гордости добавил: — Видали? Мой сынок, родная кровь!
   — Но как же ты его убил? — закричали гости. — Расскажи, Геракл.
   — Кого убил? — растерялся герой, вдруг очень не к месту вспомнив несчастного учителя музыки Лина.
   — Немейского льва!
   — Как же я его убил? — Сын Зевса задумчиво нахмурил брови, незаметно пиная ногой кемарившего Софоклюса.
   Историк быстро очнулся и злым шепотом процедил:
   — Загонял его до смерти.
   — Я загонял немейского льва до смерти! — воскликнул Геракл, и лицо его просияло.
   — Это как? — не отставали со своими расспросами любопытные гости.
   Сын Зевса снова пнул хрониста.
   — Бегал от льва, пока тот не издох, — тихо хихикая, подсказал пьяный Софоклюс.
   — Я бегал от льва, пока тот не издох! — опрометчиво ляпнул сын Зевса, полюбовался открытыми ртами слушателей и поспешно добавил: — Шутка!
   Зал ответил оглушительным хохотом.
   — Прошу меня извинить. — Геракл деликатно кашлянул и, схватив давящегося смехом историка за шиворот, выволок юмориста в темный коридор дворца.
   В коридоре раздалась непонятная возня.
   — Да ты что?! — коротко взвизгнул Софоклюс, после чего послышались глухие удары, кто-то с шумом проехал по отполированному мраморному полу, сдавленно ойкнул и, простонав, затих.
   В пиршественный зал Геракл вернулся уже без своего спутника.
   — А где же твой верный хронист? — обеспокоено спросил главный распорядитель пира.
   — Софоклюсу немного поплохело, — безмятежно пояснил сын Зевса. — Всему виной слишком жирная форель под яблочным соусом. Мой спутник решил немного подышать свежим воздухом.
   — А вот это правильно! — согласился распорядитель. — Граждане, поосторожней с форелью…
   — Еще подвиг, еще подвиг! — весело потребовали гости.
   — Никаких подвигов! — твердо отрезал Геракл. — Лучше вместо скучного рассказа об очередной моей сокрушительной победе я произнесу тост.
   Присутствующие с воодушевлением согласились.
   — Ну… — Герой поднял над головой огромный кубок. — За Зевса!
   — Ну… за Геракла! — одновременно со своим сыном провозгласил на Олимпе Тучегонитель, и все боги (кроме отсутствовавших на общем собрании Геры с Аресом) выпили пузырящейся, сильно бьющей в нос амброзии.

* * *

   И вот всё, казалось бы, пучком, но внезапно обратил сын Зевса свое рассеянное внимание на одного из виночерпиев, который обслуживал ту часть пиршественного стола, где возлежал почетный гость.
   Время от времени прикладываясь к своему черпаку, виночерпий тихо рыдал, утирая рукавом скупые мужские слезы.
   «Вот же нажрался, стервец!» — подумал могучий герой и хотел уже было выкинуть пьяного слугу из головы, но… Всё-таки не удержался и спросил рыдающего грека:
   — В чем дело, друг, почему ты плачешь?
   — Ик… — всхлипывая, заговорил слуга. — Больно взирать мне на всё это веселье!
   — Но отчего, скажи мне, не таись! — Виночерпий утер слезы, хорошенько глотнул из черпака и, наклонившись к уху сына Зевса, пьяно хихикая, прошептал:
   — Подонок Адмет заставил свою красавицу жену Алко… тьфу ты, Алкестиду добровольно сойти в мрачное царство мертвых!
   — Но зачем?
   — А мне… ик… почем знать? Сейчас, пока вы тут жрете да пьете, ее живьем закрыли в фамильном склепе, дабы она не сбежала, пока не явится ужасный Танат.
   — Ужасный Танат, — передразнил слугу Геракл. — Ничего ужасного в этом дураке нет. Ладно, если что, скажешь Адмету, я, дескать, вышел подышать свежим воздухом вместе со своим верным хронистом.
   — После солидной порции жареной форели? — уточнил виночерпий.
   — Нет! — гневно отрезал герой. — Никакой форели! Просто взял и вышел на полчасика.
   — Заметано!
   Для пущей убедительности сын Зевса незаметно сунул в руку пьяному слуге золотой талант. Затем встал со своего места и величественно покинул пир. Здорово упившиеся гости на его уход совершенно не обратили внимания, что было даже несколько обидно…
   — А вот и я! — громко возвестил, вбежав в зал после ухода сына Зевса, царь Адмет.
   — Геракл вышел, — сообщил царю бухой виночерпий, — на полчасика, подышать свежим воздухом вместе со своей верной форелью…
   И, выдав сие, слуга с грохотом рухнул прямо на пиршественный стол.

* * *

   — Нет, ну каков мерзавец, каков мерзавец! — повторял могучий герой, пробираясь ночными улицами Фер к усыпальнице рода Адмета.
   По идее эта самая усыпальница должна была располагаться на окраине города.
   Геракл не ошибся.
   Наметанным глазом осмотрев усыпальный комплекс царей Фер, сын Зевса обратил внимание на огромный деревянный ящик, на котором сверху было коряво выцарапано: «Преждевременно усопшая супруга царя Адмета, Алкестида».
   — Нет, ну каков мерзавец! — снова прошептал могучий герой и, подобравшись к ящику, легонько в него постучал. — Эй, есть здесь кто?
   В ответ тишина.
   Но внутри определенно кто-то был. Чуткий слух Геракла уловил едва слышный шорох.
   — Эх… мать моя Гея! — выдохнул герой, высаживая тонкую стенку деревянного склепа.
   — И-и-и-и… — завизжало что-то прямо под самым ухом сына Зевса, и в следующую секунду на его голову опустилась здоровенная доска.
   Но, слава богам, Геракла выручил верный лева, погасивший удар своим широким черепом.
   — Эй, какого сатира! — возмутился герой, хватая за тонкие руки редкой красоты чернявую женщину.
   — Ой… — воскликнула жена Адмета, — а я думала, это уже Танат за мной пришел.
   — Нет, это не Танат, это великий Геракл, — ответил сын Зевса и, подобрав валявшуюся у ног доску, взвесил ее в руке. — Ничего, подойдет!
   — Ты мне поможешь? — с робкой надеждой спросила Алкестида.
   — Ну а как ты думаешь, зачем я сюда среди ночи явился? — язвительно поинтересовался Геракл.
   — Наверное, тебя послали всемогущие боги?
   — Да нет. — Герой небрежно повел плечами. — Я сам себя послал… гм… в смысле, узнал о творящемся безобразии и решил все исправить. Не терплю, знаешь ли, несправедливости, особенно в отношении таких… э… э… э… таких красивых женщин…
   И сын Зевса смущенно зарделся.
   Снаружи послышались хлопки огромных крыльев.