Леженда Валентин. Непобедимый эллин

   Подобных безумцев, к счастью (для этих самых безумцев), не нашлось.
   Итак, история великого героя обрела наконец законченную форму.

* * *

   Не по дням, а по часам рос малютка Геракл, что, конечно, не могло не сопровождаться многочисленными курьезами…
   С дикими визгами бросились врассыпную из детской многочисленные няньки младенца, зашедшие проведать малютку и поменять ему древнегреческие соломенные подгузники.
   — Куда, Сатаровы толстухи? — хрипло неслось им вслед. — Принесите вина!
   На шум из своих покоев появился Амфитрион, уже почти готовый отправиться в новый военный поход.
   Придержав за локоть Алкмену, которая рвалась в детскую, полководец строго окликнул одну из удиравших нянек. Служанка покорно приблизилась к Амфитриону. Под ее правым глазом наливался синевой огромный фингал.
   — Немедленно отвечай мне, что произошло?
   — Там-там-там… — отрывисто пробормотала служанка и, ойкнув, свалилась в обморок.
   Пожав плечами, Амфитрион приказал Алкмене подождать его у дверей, а сам бесстрашно вошел в детскую.
   Полководец ничего в своей жизни никогда не боялся, ибо был добрым бравым воякой, а у всех добрых бравых вояк, как известно, напрочь отсутствует всяческое воображение, впрочем, как и соображение.
   В детской царила полная неразбериха. Плетеная люлька лежала на полу в ворохе пеленок и роскошных тканей, оберегавших младенца от прожорливых москитов.
   Первое, что пришло в голову Амфитриону, так это что ребенка похитили. Но люлька вроде не была пустой. Полководец приободрился.
   — Агу-у-у-у, агу-у-у-у… — тихонько произнес он, на цыпочках подбираясь к середине комнаты.
   Затем Амфитрион улыбнулся и осторожно, чтобы, не дай Зевс, не напугать младенца, заглянул в люльку:
   — Агу…
   Нежное сюсюканье резко оборвалось. У подслушивавшей за дверьми детской Алкмены екнуло сердце.
   — Привет, мужик, — хрипло произнесла бородатая голова, которая занимала почти всю люльку. — У тебя вино есть?
   — А-а!.. — дико заголосил Амфитрион, отпрыгивая к двери.
   Ворох разбросанных по полу тканей пришел в движение, и из него возник, вернее, встал на ноги могучий обнаженный мужила. Плетеная люлька была надета на его чернявую голову на манер боевого шлема.
   — Стража-а-а-а… — жалко просипел Амфитрион, выхватывая из ножен меч.
   — Мужик, я что-то не очень понял, — несколько недоуменно проговорил могучий незнакомец. — У вас во дворце вино есть или вы все тут заядлые трезвенники?
   Судорожно дернувшись, Амфитрион стрелой вылетел из спальни, наткнувшись на бледную Алкмену. Искра понимания промелькнула в его безумных глазах.
   — Ага! — зловеще зашептал полководец, неумолимо сверля благоверную взглядом. — Значит, вот где ты прятала своего любовничка…
   Короткий греческий меч зловеще взлетел вверх, но опуститься так и не успел, ибо из детской выдвинулась огромная волосатая ручища, сгребла Амфитриона в охапку, затем приподняла над полом и…
   — Не трожь маманю, козел, — зловеще донеслось из-за двери.
   Алкмена вскрикнула и повалилась на лежавшую у дверей обморочную служанку.

* * *

   — Эрот, голубчик, — недовольно пробурчал Зевс, вглядываясь с Олимпа в земли смертных через огромной длины суставчатую подзорную трубу, — пошли-ка ты в Фивы Гермеса, пусть там разъяснит этим несчастным, что к чему.
   — А ну, дай глянуть в телескопис! — тут же потребовал юноша, и Тучегонитель неохотно ему уступил.
   — Да-да, — пробормотал Эрот, крутя блестящие ручки настройки, — с твоим Гераклом непонятка вышла. Неужели он всего лишь за несколько часов так вымахал?
   — А вот это тебя нужно спросить, — ехидно ввернул Громовержец. — Всё, пошел-пошел! Гляди, уже на линзы надышал, паразит. Зови Гермеса, а то мой сынуля там сейчас навоюет.
   Жадно припав к смотровому глазку телескописа, Зевс не без удовольствия наблюдал, как Геракл голыми руками с легкостью расшвыривает набежавшую воинственную стражу.
   — Сразу видно — моя кровь! — пробормотал с самодовольной гордостью Тучегонитель.

* * *

   Возникшая было нелепая семейная баталия быстро улеглась, стоило только спуститься в Фивы с Летающего острова богов быстроногому посланцу Зевса Гермесу.
   Геракл к тому времени уже разнес большую часть дворца фиванского царя, на службе у которого и воевал полководец Амфитрион.
   Кровь да неистовая силища так и кипели в могучем сыне Зевса и ежесекундно искали выхода. Молодой Геракл страстно желал сеять вокруг себя хаос и разрушение. В общем, с самого дня своего рождения герой научился наживать на свою чернявую голову колоссальные проблемы.
   — Да усмирите же его кто-нибудь в конце-то концов! — в сердцах возопил фиванский царь, приваленный надломившейся мраморной колонной.
   И именно в этот момент во дворец залетел божественный вестник Гермес, сверкая своими быстрыми огненными сандалиями.
   После получасовой беседы всё стало на свои законные места. Родителям героя было объяснено, кто такой на самом деле их великорослый сынишка, почему он стал так быстро расти и какая великая миссия ожидает «малыша» в будущем.
   Алкмену быстро привели в чувство, нянек-служанок за ненадобностью разогнали, Амфитриону дали валерьянки, ругающегося царя извлекли из-под обломков, ну а Геракла на всякий случай Гермес связал, но поразмыслив, всё же дал могучему герою неразбавленного вина.
   Зевс на Олимпе сокрушенно покачал головой:
   — Малютке день от роду, — задумчиво протянул Тучегонитель, — а его уже спаивают бесшабашные родственники…
   Если чего-то фиванцам и было жаль, так это разрушенного царского дворца.
   Напившийся вина, освобожденный от веревок, расслабленный Геракл спокойно кемарил в детской. Где-то невдалеке громогласно наставлял Алкмену с Амфитрионом быстроногий Гермес.
   Всё вроде бы утряслось.
   Всё да не всё.

* * *

   — Вот. — Гера протянула трясущейся от страха богине раздора Эриде прозрачную запечатанную колбу, в которой шевелились две ядовитые змеи. — Спустишься сейчас в Фивы и подбросишь гадов в кроватку малышу. Я знаю, что тебе лучше, чем кому-либо из нас, удается становиться невидимой.
   — Но ведь он умрет! — в ужасе воскликнула Эрида.
   — Кто умрет?
   — Младенец!
   — Ну, естественно, а ты чего, собственно, ожидала? Геракл для меня ходячий позор, официально признанный незаконнорожденный сын Зевса! Этот бабник при всех олимпийцах сознался, что изменил мне, подумать только! Нет, я этого не потерплю.
   — А что, если младенец уже начал расти? — опасливо предположила богиня раздора, пряча под черной одеждой сосуд со змеями.
   — Вряд ли он успел, — небрежно отмахнулась Гера. — Давай, действуй!
   Став невидимой, Эрида тут же телепортировалась прямо во дворец фиванского царя, который (дворец) напоминал руины после внезапного налета ужасных птиц — стимфалид. Правда, то крыло, где проживали Алкмена с Амфитрионом, как ни странно, совсем не пострадало.
   Оставаясь невидимой, Эрида беспрепятственно проникла в спальню малютки, да так и застыла на пороге с открытым ртом, увидав возлежавшего на полу громадного обнаженного красавца-мужика. Мужик был просто чудовищен (в хорошем смысле), рельефные мышцы из него так и перли. Было похоже, что обнаженный атлет дремал.
   Впав в состояние полной опупелости, Эрида перестала быть невидимой, и прекрасный гигант не замедлил проснуться.
   — Опа! — сказал он, увидав перед собой изящную бледную брюнетку.
   — А где малютка? — слегка заикаясь, неуверенно спросила богиня раздора.
   — Я малютка, — улыбнувшись, проникновенным басом ответил Геракл.
   Прозрачный сосуд с двумя змеями выпал из руки Эриды и со звоном разлетелся о мраморный пол.
   — Дорогая, можешь называть меня как тебе нравится. — Геракл грациозно поднялся с пола. — Хочешь, и только для тебя, я буду малюткой?
   Герой медленно подошел к по-прежнему оцепеневшей богине, по пути с легкостью раздавив босой пяткой двух маленьких змеек. Затем он заключил Эриду в могучие объятия и запечатлел на ее изящных устах долгий страстный поцелуй.
   Богиня вскрикнула и потеряла сознание.
   — Моя кровь! — бил себя кулаком в грудь подпрыгивавший на Олимпе Зевс. — Трижды моя кровь!
   Так не удалось сбыться самой первой интриге коварной Геры.

* * *

   Пораженный внезапным волшебным взрослением своего приемного божественного сына, полководец Амфитрион после ухода Гермеса на всякий случай пригласил к себе известного сумасшедшего прорицателя Тиресия, ибо в то время в Греции (как бы странно это ни звучало) больше доверяли сумасшедшим прорицателям, чем всемогущим богам.
   Тиресий в Фивы незамедлительно прибыл, но, к сожалению, в последнее время дедок находился в состоянии глубочайшего старческого слабоумия. Во всяком случае, Геракл смотрел на прорицателя с большой враждебностью…

* * *

   — Хороший песик. — Тиресий ласково поглядел на сидящего в ворохе пеленок героя. — Какая отличная черная масть. Будете разводить, оставите мне одного, всех не топите.
   Алкмена с Амфитрионом в замешательстве переглянулись.
   Сопровождавший старика юноша (на чье плечо прорицатель всё время опирался) тихонько шепнул в сторону:
   — Вы, главное, ничему не удивляйтесь, он раньше ветеринаром был у царя Микен.
   — Ну, так в чем ваша проблема? — Тиресий внимательно осматривал Геракла. — Лапку он уже поднимает?
   — Поднимаю, — злобно огрызнулся сын Зевса.
   — Хороший песик, — повторил старикан и потрепал Геракла по холке.
   Тут герою надоело это изощренное издевательство, и он, очень натурально зарычав, слегка тяпнул Тиресия за дряблую руку.
   — Ой-ей-ей! — вскричал прорицатель, падая навзничь. — О, Зевс, он меня укусил!
   — Геракл! — гневно воскликнула Алкмена. — Фу… то есть прекрати немедленно!
   — Да ладно, — усмехнулся герой и с поэтической тоской во взгляде стал смотреть в распахнутое окно.
   — Ой-ей-ей… — продолжал причитать Тиресий. — Он, наверное, бешеный. Теперь я пропал, а ведь на следующей неделе только собрался в восемнадцатый раз жениться. Жаль, невеста расстроится, ведь ей всего-навсего тринадцать.
   Амфитрион взялся за голову, а Зевс на Олимпе гневно топнул ногой, и старичка тут же как подменили.
   Прорицатель без посторонней помощи поднялся с пола, решительно отряхнул одежду и твердо объявил:
   — Великие подвиги ждут сына Зевса! — Любующийся облаками Геракл скептически приподнял правую бровь.
   — Всего он их совершит ровно двенадцать, — продолжал Тиресий. — На всю Аттику прославит он свое великое имя и вскоре после этого достигнет божественного бессмертия!
   Тут старик несколько поник и, опираясь на твердое плечо верного проводника, прошествовал к выходу из детской. Но на пороге вдруг задержался, обернулся и вкрадчиво добавил:
   — Давайте ему козье молоко в небольшой мисочке два раза в день.
   И, преисполненный безумного достоинства, Тиресий покинул полуразрушенный дворец фиванского правителя.
   — М-да, весьма недурственно, — изрек Геракл, имея в виду не то пейзаж за окном, не то пророчество сумасшедшего старика.

* * *

   Узнав, какая грандиозная слава ожидает приемного сына, Амфитрион решил дать дитятке самое лучшее воспитание, достойное истинного героя. Понятно, что если бы Алкмена изменила старому вояке с кем-то из смертных, то полководец порешил бы благоверную в тот же день и особых угрызений совести по этому поводу не испытывал бы. Но любовница самого Зевса!
   Это, знаете ли, великая честь!
   Громовержец на Олимпе только одобрительно крякнул, с видом заправского знатока (маленькими глоточками) пробуя новый сорт выведенной Дионисом амброзии.
   Говорить Геракл, судя по всему, уже умел, причем, как выяснилось, довольно бойко. В ругани герой тоже немало преуспел. По крайней мере то, что слетало с его уст, когда он рушил фиванский дворец, заставило покраснеть не только его родителей.
   С женщинами у сына Зевса также всё было в порядке. Во всяком случае, многие видели выбежавшую из его покоев растрепанную чернявую красотку с припухшими губами.
   Но вот в остальном… В остальном Геракла требовалось немного подучить. Не только о бицепсах пасынка решил позаботиться Амфитрион, но и о его сером веществе, в простонародье именуемом мозгами.
   Сына Зевса быстро обучили читать, писать и танцевать. Но вот с пением и игрой на кифаре получилась серьезная загвоздка.
   Учить музыке Геракла взялся не кто-нибудь, а брат великого Орфея Лин.
   Лин был упорным педагогом, но и суровым, что сыграло в его жизни роковую роль.
   В тот злосчастный день Лин занимался с сыном Зевса на природе неподалеку от руин царского дворца.
   Недовольный Геракл стоял у высокого пюпитра и до рези в глазах вглядывался в восковую дощечку с нотами и текстом знаменитой лирической народной песни. В правой, заведенной за спину руке герой держал каменный метательный диск, которым он незаметно для учителя ловко поигрывал.
   — Итак, всё сначала! — строго приказал музыкант и звонко ударил по струнам кифары.
   Геракл сделал одухотворенное лицо (так, как учил его Лин) и гулким басом утробно взвыл:
   — О птичка, птичечка…
   — Нет-нет-нет! — Брат Орфея как ужаленный вскочил с небольшого круглого камня. — Сколько раз можно тебя учить?! Ведь есть элементарные понятия о мелодии. Я понимаю, что у тебя отродясь не было слуха. Но это не оправдание, в конце концов. Мало ли, у меня, может быть, тоже слуха нет, но это не значит, что я не могу стать самым великим певцом и музыкантом Греции!
   Геракл согласно кивнул, перебрасывая за спиной диск в левую руку.
   — Итак, всё с самого начала! — Лин воинственно встряхнул кифару. — Начали…
   Сын Зевса подобрался:
   — О птичка, птичечка-а-а-а… на нежном лепестке-е-е-е… сидишь ты словно…
   — Нет-нет-нет! — дико заголосил учитель и, как припадочный, забегал по зеленой поляне.
   Геракл с любопытством наблюдал за рвущим на себе длинные волосы педагогом.
   Прекратив скакать вокруг пюпитра, Лин внезапно замер и зловеще уставился на Геракла.
   Почувствовав неладное, сын Зевса хмуро набычился.
   — А ну покажи, что у тебя там в руке за спиной? — мрачно потребовал учитель.
   — Не-а, — упрямо мотнул головой герой.
   — Немедленно покажи, я требую! — Голос музыканта возвысился до немелодичного визга.
   Геракл горестно вздохнул и протянул учителю спортивный каменный диск.
   — О, горе на мою голову! — трагически всплеснул руками Лин. — Снова и снова искусство приносится в жертву грубой силе, приносится в жертву спорту!
   Сын Зевса слушал учителя и, радостно кивая, добродушно улыбался.
   Это стало последней каплей.
   В состоянии минутного умопомрачения педагог выхватил из рук героя каменный диск и хряснул этим самым каменным диском ученика по голове.
   Диск тут же раскололся, осыпавшись к ногам мелкой серой крошкой.
   Сын владыки Олимпа осторожно потрогал маленькую ссадину на лбу, задумчиво пожевал губами и тут, наконец, рассвирепел.
   Брат Орфея и сам ужаснулся своему сугубо антипедагогическому поступку, но каяться было поздно.
   — Никто… — проревел Геракл, наливаясь опасной краской и опрокидывая ногой ненавистный пюпитр, — ни один смертный не смеет бить великого сына Зевса…
   Выкрикнув сие, герой схватил увесистую кифару и швырнул ее прямо в голову убегавшему зигзагами перекошенному учителю.
   И, что прискорбно, попал.
   — ..! — в один голос воскликнули на Олимпе Зевс с Эротом.
   Но душа допустившего весьма опрометчивую ошибку Лина уже вовсю брела по полям асфодела в мрачном царстве Аида.

* * *

   И был суд.
   Тут уж и Зевс не мог вмешаться, ибо сам для смертных справедливые законы выдумал. Как говорится: за что боролся, на то и напоролся.
   Судили Геракла там же, в Фивах, хотя каяться в содеянном сын Зевса, похоже, не собирался.
   — Да пошли вы! — гневно ревел он с места подсудимого. — Да я вас…
   — Спокойно, дружище, спокойно! — примирительно замахал руками защитник, маленький смуглый иудей по имени Авраам. — Мы сейчас всё решим демократическим путем без применения так называемой грубой силы.
   — Да видел я эту вашу демократию знаете где? — еще больше разбушевался герой.
   — Знаем, знаем… — согласно закивал иудей.
   — Подсудимый, не хулиганьте! — прикрикнул на Геракла судья Радаманф. — Не усугубляйте и так шаткое свое положение…
   — Да я тебя… одной левой!
   Тихо зарыдала на плече у мужа пришедшая на суд Алкмена.
   Единственным, кто сохранял радостное спокойствие, был защитник. Особое удовольствие ему доставляло звяканье золотых талантов в мешочке на поясе, которые (сохраняя инкогнито) ему передал лично Зевс, спустившись на землю под видом странствующего торговца лососиной.
   — Геракл, приемный сын Амфитриона, — обличающий перст судьи Радаманфа уткнулся в разъяренного сына Зевса, — признаешь ли ты себя виновным в убийстве своего любимого учителя музыки Лина?
   — Ты мне тут не тыкай… — огрызнулся герой, зловеще шевеля кустистыми бровями.
   — Прошу суд внести орудие убийства…
   В здании правосудия тут же появились два солдата, неся на большом медном подносе искореженную до неузнаваемости кифару.
   Инструмент навеял Гераклу недавние воспоминания, и он дурным голосом пропел:
   — О птичка, птичечка…
   — Подсудимый, прошу не кощунствовать! — взвился судья. — Этим своим возмутительным поведением вы глумитесь над покойным, попираете память великолепного музыканта и педагога!
   — Вам не нравится, как я пою? — Геракл обиженно потер заросший бородой подбородок. — Что ж, вы еще попросите…
   И он демонстративно стал изучать свои сандалии.
   — Итак, мы видим, что подсудимый совершенно не отрицает своей вины, — продолжил Радаманф. — При других обстоятельствах это пошло бы ему только на пользу. Но при этом… — Судья картинно взмахнул рукой. — При всём при этом подсудимый наотрез отказывается раскаяться в содеянном и за свою немыслимую дерзость безо всяких сомнений будет справедливо покаран. Защита, ваше слово!
   Маленький иудей хитро блеснул глазками и от дальнейших комментариев воздержался.
   — Что ж, — Радаманф торжествующе усмехнулся, — уважаемые присяжные, вы можете посовещаться. Нам нечего добавить по рассматриваемому делу.
   Присяжные, набранные ради справедливого суда преимущественно из обитателей фиванского приюта для всех сирых и убогих, гуськом потянулись в комнату совещаний. При этом многие с опаской оглядывались на Геракла, который показывал им из-под деревянной скамьи могучий кулак.
   Через полчаса присяжные вернулись в зал суда.
   — Итак, уважаемые, каков же ваш вердикт? — несколько высокопарно поинтересовался судья, ни на секунду не сомневаясь в итоге рассматриваемого дела.
   Вперед выступил худой одноглазый старик и громко проблеял:
   — Мы затрудняемся с ответом.
   — Как так?! — возмутился Радаманф.
   — Голоса разделились поровну.
   — В таком случае, — сразу оживился судья, — в соответствии с греческим судебным кодексом я беру ответственность за решение на себя…
   — Одну минуточку! — вмешался защитник.
   — Да, в чем дело? — Радаманф с пренебрежением покосился на иноземца.
   — Одно маленькое, но весьма существенное обстоятельство, — быстро добавил иудей и извлек из-под одежды небольшую восковую дощечку.
   — Что это? — заподозрив неладное, воскликнул судья.
   — Это свидетельство о рождении подсудимого.
   — Ну и что с того?
   — А то, — Авраам ехидно захихикал, — что подсудимый по греческим законам не может предстать перед уголовным судом.
   — Это почему еще не может?
   — А потому что ему семь дней от роду! — выкрикнул иудей, сунув побледневшему судье восковую дощечку под нос.
   Через пять минут Геракла отпустили.
   — Нет, ну какой всё-таки молодец! — радостно хлопал себя по бокам, зорко следивший за происходящим Зевс. — Ай да Авраам, ай да хитрюга! Нет, Эрот, ты видел? За этим народом великое будущее!
   В общем, Громовержец как в воду глядел.

Глава третья
ГЕРАКЛ В ФИВАХ

   Что ж, не лежало у молодого героя сердце к высокому искусству. Однако по большому счету и не особо-то оно было ему нужно.
   Наибольшие успехи Геракл проявил в греческой (олимпийской) борьбе, стрельбе из лука и владении различным холодным оружием. Тут сыну Зевса не было равных. Его могучие руки сами собой вертели ножи, ловко управлялись с мечом и метко кидали копье.
   Пытались еще обучить Геракла математике, но это дело оказалось таким же гиблым, как и пресловутое обучение музыке, закончившееся небольшой курьезной трагедией.
   Великий герой смог научиться считать лишь до пяти, а дальше… его словно заклинивало. Прямо психическое расстройство какое-то.
   Учитель математики Фагопир чуть с ума не сошел, втолковывая сыну Зевса азы примитивного счета. Этот учитель был уже наслышан об ужасной смерти брата Орфея Лина и потому во время занятий с Гераклом всегда надевал боевой медный шлем, хотя походил в этом шлеме на старую, выжившую из ума черепаху. Правда, чем герой мог огреть старикана, было непонятно. Ну разве что каменным макетом октаэдра либо булькающей клепсидрой.
   — Ну, давай, милок, — тихо просил математик, — считай… один, два…
   — Три, — радостно подхватывал Геракл, — четыре, пять, тридцать восемь…
   — О Зевс всемогущий!
   — Ладно, ты, Тортилла, не выделывайся, — зычно кричал на ученого сын Зевса. — Помни, что учишь ты величайшего из греческих героев, и это для тебя, старой мочалки, большая честь…
   Поприсутствовав на уроках математики, Амфитрион вовремя прекратил бесполезные занятия, чем, возможно, спас жизнь старику Фагопиру. Уж больно часто во время уроков Геракл поглядывал на каменный октаэдр, лежавший перед учителем на столе.
   Подумал Амфитрион, подумал и решил, что всему, чему нужно, Геракл уже обучен.
   После напряженной учебы началась практика, и сын Зевса поплыл вместе с аргонавтами за золотым руном, не особо, впрочем, в этом знаменитом походе напрягаясь.
   Вернувшись из славного похода, великий герой заслуживал небольшого отдыха, и приемный отец послал сына Зевса в лесистый Киферон пасти стада.
   Однако неблагодарный Геракл больше безобразничал, чем действительно пас скотину. Поначалу он увлекся спортивной стрельбой из лука по быстро движущимся целям. Овцы для сей забавы подходили просто великолепно. Крепкий лук героя бил без промаха. Но по большей части сын Зевса дремал в тени высоких деревьев, пожевывая в уголке презрительно искривленных губ зеленую травинку.
   Вовсе не удивительно, что часть огромного стада тут же растащили пронырливые волки, да и циклопы не зевали, умыкнув под шумок пару десятков овечек. Все эти мирские дела были сыну Зевса глубоко до фени. Приятная теплая нега медленно разливалась по его могучему телу. Ну что еще нужно для тихого героического счастья? Какие, к сатиру под хвост, подвиги? Кому это, извините, надо? Куда-то идти, непонятно с кем сражаться. Ищите дураков. Настоящее счастье заключено в ничегонеделании! И это Геракл уяснил для себя на всю оставшуюся жизнь, а с перспективой бессмертия — так и до скончания веков.
   Совсем отощали в стаде героя несчастные овечки, ибо паслись они на одном и том же месте, обожрав вокруг всё, что можно было еще обожрать. Ко всему животные препротивнейше блеяли, а некоторые, озверев от голода, так и вовсе несколько раз пытались покусать ленивого пастуха.
   Забравшись на дерево, Геракл кое-как отбился от рычащих копытных, а затем погнал жалкие остатки стада на новый выгон.
   По дороге герой наткнулся на издохшего в лесу льва. Бедняга, судя по предсмертным судорогам, подавился чахоточной овцой из стада Геракла. Во всяком случае, из его раззявленной в предсмертном оскале пасти по-прежнему торчали худые каракулевые копыта.
   Видно было, что лев издох совсем недавно.
   — Эх, лева, лева, ты меня огорчаешь! — сокрушенно покачал головой сын Зевса и ловко выхватил из-за спины медный разделочный тесак.
   И действительно, не пропадать же такой отличной мохнатой львиной шкуре.
   — Скажу всем, что я выследил его и убил голыми руками, — хрипло проговорил герой, снимая шкуру с покойной зверушки.
   Шкура вышла что надо, здоровая, как раз с самого Геракла.
   — А ну-ка, посмотрим-посмотрим. — Сын Зевса задумчиво погладил рыжий мех. — Стильная, однако, выйдет одежка!
   Иголка и бычьи жилы всегда были у сына Зевса под рукой. Пара часов — и герой изготовил из шкуры усопшего льва великолепный плащ. Встряхнул, проверил швы и накинул шкуру на свои могучие плечи. Плащ сидел как влитой. Передние лапы льва Геракл завязал у себя на груди, а задние на поясе. Часть черепа с головы льва послужила ему шлемом. Сын Зевса оставил зубы, уши и усы хищника, таким образом получалось, что герой как бы выглядывает из пасти зевнувшего царя зверей.
   — Если не выйдет из меня великого героя, — торжественно провозгласил Геракл, — стану портным…
   Ну хоть один талант нашелся, и то слава Зевсу.
   Громовержец на Олимпе резко оживился и послал в леса Киферона Гермеса с божественными дарами любимому сынуле.
   — А, это ты, огненогая шестерка! — так приветствовал божественного вестника сын владыки Олимпа, раздумывая, отрезать волочащийся сзади львиный хвост с кисточкой или оставить всё как есть.
   — Хамство тебя явно не красит, — невозмутимо парировал приземлившийся рядом Гермес. — Ко всему еще, приятель, от тебя слегка попахивает.