Скальповые волосы женщин обыкновенно тоньше волос мужчин. Они прямо паутинки если белёсого или песочного колора, если же чёрного или медного — они потолще. И напротив, волосы у женщин, под мышками или в паху бывают много грубее мужских волос в соответствующих местах, без обиняков утверждя простую истину: женский интимный набор прелестей на самом деле жёсток и бескомпромисен, никаких телячьих нежностей вход в самую нежную, самую трогательную, не предвещает. Всё грубо, как солдатский сапог и брутально до невозможности. А скальп, — этот нежный ореол одуванчика — это обманка, это для привлечения мужчины, дабы совершилась мистерия соития и совершён блыл бы акт репродукции.
Где-то в дебрях французского издания 1963 года книги Лотреамона "Песни Мальдорора" с илюстрациями Филлипа Супо осталась сцена изнасилования женщины волосом. Я почему-то это сцену совсем не помню, хотя незодолгодо ареста перечитывал Лотреамона, так как писал статьи о нём для «Лимонки» — "Профессор гипнотизма". Между тем, сцена представляется мне чрезвычайно важной. Я сейчас напишу её здесь, вступив в соавторство с Лотреамоном. Женщину я заменю девочкой-подростком, навём меё Фоли-Юга. Волос: упругое, эластичное существо высотой в 176 сантиметров. Там где у человека — талия, Волос доститгае6 т солидного диаметра 50 сантиметров. На концах же своих, Волос достаточно худ, чобы изнасилдовать собой.
Весенний вечер. Спальный район Москвы. Фоли-Юга с ранцем за плечами входит в подъезд своего дома. На ней курточка, юбочка в клетку, на ногах ботинки. Ей жарко, ей 12 лет, она уже полгода как ментструирует, мастурбирует она с детского сада. Фоли-Юга небольшого роста, в ней всего 157 сантиметров. Она хотела бы быть выше, выглядеть менее ребёнком и чтоб на неё обращали внимание мужчины. У неё роман вприглядку с соседом. Сосед по лестничной площадке — чурка, у него есть жена и двое детей. Вчера он угостил её семечками, при этом коснулся её белых рук и семечки всё сыпались и сыпались. Фоли-Юга ждала что он дотронется до её губ или ещё до чего-нибудь. У себя в квартире, закрывшись в ванной Юга закончила сцену, спустила трусы, и на корточках долго мастурбировала, вспоминая чёрные глаза чурки. Юга вздыхает и входит в лифт. Волос, стоявший до сих пор у лифта прислонившись к трубам и проводам, будто он один из них падает в лифт вслед за девочкой. Он тотчас встаёт на дыбы за её спиной, но Юга его не видит. Она размышляет, что хорошо бы встретить чурку на лестничной клетке. Он такой боязливый, чего он такой боязливый, по поведению не похож на чурок. Он должен быть смелым. Она тоже боязливая, но в следующий раз она попытается что-то следать. Что? Попытается удержать его руку, сыплящую семечки.
Волос, изогнувший свой верхний конец в хобот, появляется перед литцом девочки. Она изумлённо глядит на непонятный ей отросток. Урча, медленно карабкается вверх старый лифт. Волос, который медленно танцует перед лицом девочки, щекочет ушко, ласково мажет её по губам. «Хэ-хэ» — бормочет Фоли-Юга и улыбается. И пробует схватить хобот в ладошку. Волос охотно позволяе6 т себя схватить. Схваченный, он с силой тащит руку девочки к ней под юбку. Так он, расталкивая одежду, начинает поглаживать ей животик, втискиваясь тяжёлым и сильным, спускаясь сверху под тусики, ей в пах. И вдруг сильно, этластично и ласково проводит ей по половым губам. "Эй, эй" — задыхается девчонка, "ты что, ты что…" С ней ещё никто так не обращался. Волос наседает и проталкивается в сочную мякоть девочки. Разлепляет ей первые волосы на половых губах. Внутри девчонка оказывается мокрой и горячей. Волос, проникнув в лоно девчонки и возбуждённый ею из хобота набухает в целую змею и такой змеёй начинает пульсировать в девчонке. Открыв рот в одурении, Фоли-Юга подрагивает на волосе. Хотя она и мастурбирует с детсадовского возраста, такого она себе доставить не может. Такой скачки на огненном толстом гибком звере. Одним из особенно сильных движений Волос рвёт кй трусы на талии и остатки их бессильно съезжают к ногам Юги.
"Ты, ты…" пытается сказать девчонка. Она вцепилавсь руками в змеиное тело Волоса, в его бёдра, которые бёдрами не назовёшь и прыгает вздрагивая вместе с ним, как он желает. Порою то одна, то другая её нога отрывается от земли, настолько сильно Волос орудует в небольшой её дырке, умело расширяя её и сужая.
Лифт стоит на верхнем этаже. Через некоторое время из дверей выходит Фоли-Юга. Вид у неё, как у пьяной девочки. Открывает с трудом дверь квартиры. Проходит в свою комнату и улыбаясь, заползает под одеяло. И долго спит.
С волосами связаны множество преданий. Интересно предание о богатыре Варваров Самсоне носившем длиннейшие дебри волос. Лазутчица из иудейского лагеря шпионка Далила сумела остричь его во сне, и таким образом лишила его силы. То есть волосам приписывается тайная сила. Это конечно волософильское предание. Священнослужители и хиппи могут быть отнесены к волософилам в наше время. (19 век весь был волософильский. Вспомните хотя бы портреты из школьных учебников) Огромные армии участвовавший в Великих войнах 20-го века, широкое распространение санитарии и гигиены приучили век двадцатый к волософобии. В 60-е годы среди рабочей молодёжи Великобритании зародилось движение скинов, — skin от слова кожа. Остригавшиеся так коротко, что видна была кожа ерепа скины постепенно пробились как молодёжная мода и в отсталую Россию. В 1992 я, помню, удивлялся "Как у вас нет скинов?" Теперь они на каждом углу. Скином быть дёшево.
Во всей этой богоборческой возне за или против волоса что-то есть. Сам волос не так то прост, что смотреть на него под микроскопом, что без микроскопа. Человеческий волос смотрится как синтетический, настолько аккуратно и твёрдо изготовлен он из неизвестного материала. Может быть космического происхождения.
Человек — мясо, поросшее волосом. Может человек — это земля, а волосы, это деревья, растущие из земли.
ДЕНЬГИ
GADGETS
Где-то в дебрях французского издания 1963 года книги Лотреамона "Песни Мальдорора" с илюстрациями Филлипа Супо осталась сцена изнасилования женщины волосом. Я почему-то это сцену совсем не помню, хотя незодолгодо ареста перечитывал Лотреамона, так как писал статьи о нём для «Лимонки» — "Профессор гипнотизма". Между тем, сцена представляется мне чрезвычайно важной. Я сейчас напишу её здесь, вступив в соавторство с Лотреамоном. Женщину я заменю девочкой-подростком, навём меё Фоли-Юга. Волос: упругое, эластичное существо высотой в 176 сантиметров. Там где у человека — талия, Волос доститгае6 т солидного диаметра 50 сантиметров. На концах же своих, Волос достаточно худ, чобы изнасилдовать собой.
Весенний вечер. Спальный район Москвы. Фоли-Юга с ранцем за плечами входит в подъезд своего дома. На ней курточка, юбочка в клетку, на ногах ботинки. Ей жарко, ей 12 лет, она уже полгода как ментструирует, мастурбирует она с детского сада. Фоли-Юга небольшого роста, в ней всего 157 сантиметров. Она хотела бы быть выше, выглядеть менее ребёнком и чтоб на неё обращали внимание мужчины. У неё роман вприглядку с соседом. Сосед по лестничной площадке — чурка, у него есть жена и двое детей. Вчера он угостил её семечками, при этом коснулся её белых рук и семечки всё сыпались и сыпались. Фоли-Юга ждала что он дотронется до её губ или ещё до чего-нибудь. У себя в квартире, закрывшись в ванной Юга закончила сцену, спустила трусы, и на корточках долго мастурбировала, вспоминая чёрные глаза чурки. Юга вздыхает и входит в лифт. Волос, стоявший до сих пор у лифта прислонившись к трубам и проводам, будто он один из них падает в лифт вслед за девочкой. Он тотчас встаёт на дыбы за её спиной, но Юга его не видит. Она размышляет, что хорошо бы встретить чурку на лестничной клетке. Он такой боязливый, чего он такой боязливый, по поведению не похож на чурок. Он должен быть смелым. Она тоже боязливая, но в следующий раз она попытается что-то следать. Что? Попытается удержать его руку, сыплящую семечки.
Волос, изогнувший свой верхний конец в хобот, появляется перед литцом девочки. Она изумлённо глядит на непонятный ей отросток. Урча, медленно карабкается вверх старый лифт. Волос, который медленно танцует перед лицом девочки, щекочет ушко, ласково мажет её по губам. «Хэ-хэ» — бормочет Фоли-Юга и улыбается. И пробует схватить хобот в ладошку. Волос охотно позволяе6 т себя схватить. Схваченный, он с силой тащит руку девочки к ней под юбку. Так он, расталкивая одежду, начинает поглаживать ей животик, втискиваясь тяжёлым и сильным, спускаясь сверху под тусики, ей в пах. И вдруг сильно, этластично и ласково проводит ей по половым губам. "Эй, эй" — задыхается девчонка, "ты что, ты что…" С ней ещё никто так не обращался. Волос наседает и проталкивается в сочную мякоть девочки. Разлепляет ей первые волосы на половых губах. Внутри девчонка оказывается мокрой и горячей. Волос, проникнув в лоно девчонки и возбуждённый ею из хобота набухает в целую змею и такой змеёй начинает пульсировать в девчонке. Открыв рот в одурении, Фоли-Юга подрагивает на волосе. Хотя она и мастурбирует с детсадовского возраста, такого она себе доставить не может. Такой скачки на огненном толстом гибком звере. Одним из особенно сильных движений Волос рвёт кй трусы на талии и остатки их бессильно съезжают к ногам Юги.
"Ты, ты…" пытается сказать девчонка. Она вцепилавсь руками в змеиное тело Волоса, в его бёдра, которые бёдрами не назовёшь и прыгает вздрагивая вместе с ним, как он желает. Порою то одна, то другая её нога отрывается от земли, настолько сильно Волос орудует в небольшой её дырке, умело расширяя её и сужая.
Лифт стоит на верхнем этаже. Через некоторое время из дверей выходит Фоли-Юга. Вид у неё, как у пьяной девочки. Открывает с трудом дверь квартиры. Проходит в свою комнату и улыбаясь, заползает под одеяло. И долго спит.
С волосами связаны множество преданий. Интересно предание о богатыре Варваров Самсоне носившем длиннейшие дебри волос. Лазутчица из иудейского лагеря шпионка Далила сумела остричь его во сне, и таким образом лишила его силы. То есть волосам приписывается тайная сила. Это конечно волософильское предание. Священнослужители и хиппи могут быть отнесены к волософилам в наше время. (19 век весь был волософильский. Вспомните хотя бы портреты из школьных учебников) Огромные армии участвовавший в Великих войнах 20-го века, широкое распространение санитарии и гигиены приучили век двадцатый к волософобии. В 60-е годы среди рабочей молодёжи Великобритании зародилось движение скинов, — skin от слова кожа. Остригавшиеся так коротко, что видна была кожа ерепа скины постепенно пробились как молодёжная мода и в отсталую Россию. В 1992 я, помню, удивлялся "Как у вас нет скинов?" Теперь они на каждом углу. Скином быть дёшево.
Во всей этой богоборческой возне за или против волоса что-то есть. Сам волос не так то прост, что смотреть на него под микроскопом, что без микроскопа. Человеческий волос смотрится как синтетический, настолько аккуратно и твёрдо изготовлен он из неизвестного материала. Может быть космического происхождения.
Человек — мясо, поросшее волосом. Может человек — это земля, а волосы, это деревья, растущие из земли.
ДЕНЬГИ
Деньги это такие бумажки, «билеты» государственного казначейского банка. Они ничто в природе не напоминают, а напоминают узкую записную карманную книжечку. «Тангэ» — это государственная валюта Казахстана, страны в которую я якобы намеревался совершить вооружённое вторжение. Так что наши деньги произошли от казахского «тангэ» оно же монгольское «танге», откуда уже легко искорёжить язык с зубами в «дэнгэ», а там уже и до «деньги» недалеко. Во время своего шестилетнего пребывания в Соединённых Штатах Америки я спал с девушкой, которую близкие друзья называли «тугрик», это денежная единица Монголии. Дело в том что девушка была дочерью настоящего степного монгола из Монгольской Народной республики и русской матери. Это была е. ливая девушка.
Есть половица: "деньги — не пахнут". Мне кажется это не русская пословица, она не в нашем характере. Ну понятно что народная мудрость — пословица имеет ввиду, что мол деньги есть деньги, каким бы способом их не добыл, хотя бы в мусоре нашёл, или построил завод по переработке мусора. Но если отбросить пословицы и иносказания, — деньги не только пахнут — они отвратительно воняют. В небольшой комнате кассы фирмы «ЛОГОС-М» (она занималась и занимается распространением печатной продукции), куда я приходил раз в месяц за деньгами, полагающимся нам за распространение нашей газеты, ужасающе смердело деньгами. "Вот и окно открывали, и форточку держим открытой, — ничего не помогает", — пожаловалась мне кассирша. "Вонючие у нас деньги. Ничего удивительного, ведь через столько рук проходят". Это были годы до девальвации — 1995–1996 и денег потому было много. Даже от продажи нашего мизерного пятитысячного тиража я выносил солидную упаковку денег в пластиковом пакете. Вначале я заворачивал пачки в газету, а газету клал в пакет. В кармане деньги никак не умещались, даже в случае плохой продажи. Каждая пачка в сто штук билетов госбанка немилосердно воняла. Рубли, трояки, пятёрки — обиходные деньги простолюдинов воняли больше, десятки — меньше, двадцатипяти рублёвки ещё меньше. Чем воняли деньги? Состав тяжёлой вони был трудноопределим. Рабочими руками, возможно остатками пищи, смазавшимися с рук на деньги. Простолюдин ел масляный пирожок отойдя в сторону, углядел в стеклянной витрине киоска газету, купил её выхватив масляной рукой трояк из кармана. Лох ел селёдку, недомыл руки и вот завонял свои бумажки, свою трёшницу, которую отлепил от других заплатив за «СПИД-ИНФО». Шофёр завонял свои деньги бензином и маслом и грязью мотора, так как не дотёр руки ветошью. Домохозяйка коснулась пятёрки рукою в постном масле. Хулиган замазал свою десятку кровью. А ещё на деньгах неуловимый, но явственно прогорклый присутствовал, покрывая их тонким слоем кожный человеческий жир. И это именно он преобладал в запахе денег. Жир человечий, выходящий из пор рук вместе с потом от страха, от напряжения, от переутомления жизнью, от обилия жизни. Сальные железы выделяют его и человечество залапывает им деньги. И он воняет.
Я прописал свои наблюдения в прошедшем времени только потому, что кажется уже в 97-ом фирма «ЛОГОС-М» вместе со всей страной перестала выплачивать деньги наличными, их стали переводить на счета. И мне не пришлось с тех пор подниматься в кассу «ЛОГОС-М» в здание на Цветном бульваре, на четвёртый этаж за вонючими российскими деньгами эпохи Ельцина. Но деньги по- прежнему смердят на рынках и в магазинах страны. Их надо бы эти прямоугольные бумажки- «билеты» государственного банка называть «смерды» потому что они тошнотворно смердят. (Человечество вообще смердит неимоверно. Облака вони стоят над городами. Представляю, с каким отвращением обоняет нас Высший разум).
Русские деньги стали некрасивые и незагадочные. Сейчас на русских деньгах изображён какой-то невыразительный большой театр что ли. Прошлые наши деньги были грозные и глубокие. Те что были с изображением фараона Ленина — самые величественные. Больше таких денег не предвидится, разве что поместят когда-нибудь на деньги меня. Я бы хотел. Забальзамированный вождь придавал России и её деньгам респектабельность, четвёртое и пятое измерения.
Азиатские деньги — геометрические рапсодии в зелёных тонах с полумесяцами и ятаганами очень хороши. Они обыкновенно стёрты до дыр почему-то (бумага что ли плохая) и выглядят как ветхие рубища нищего. Помню в Самарканде у мечети сидел красивый, стройный седобородый нищий в чёрном халате и на чёрном с алыми цветами платке у него лежали зелёные протёртые дряхлые «сомы» — узбекские деньги, присыпанные чёрт знает какой сборной медной мелочью, как из могильника. Легко было представить, что он сидит здесь второе тысячелетие. Он был злой и ругался. Было впечатление что сейчас он достанет иголку с зелёной ниткой и начнёт штопать «сомы». Ругаясь.
В Азии деньги донашиваю до дыр. Азия — бедная. В Европе деньги холёные, лощёные, новые и холодные. Я убеждён, что деньги должны быть старыми. Новые деньги — это для выскочек. «Евро» так же как искусственный язык «эсперанто».
Американский доллар по колориту похож на листья двух самых знаменитых американских растений: на кукурузные и табачные листья. Табак и кукуруза принесли американским колониям первые большие деньги. Табак был основным предметом экспорта американских колоний в родную мамку Англию до самой Американской Революции. Самый богатый плантатор Америки генерал Джордж Вашингтон посылал в Англию свой вирждинский табак кораблями. Что доллар нарисовали, глядя на широкие листья табака и кукурузы, — не вызывает сомнения.
На китайских «юанях» много воздуха, и просторной серой голубизны и несколько больших птиц — иероглифов. Ясно что это Поднебесная империя. Немецкие голубые «марки» — парадокс, они не связываются с характером фрицев. Пока не понимаешь, что это деньги побеждённой страны. Как голубые флаги российских профсоюзов — флаги побеждённого класса. У французов были отличные рыжие крупные пятисотфранковые билеты. Имея в кармане несколько таких больших бумажек, человек чувствует себя уверенно, как с большим носовым платком. Теперь, как у всех европейцев, у них будут безличные стерильные «евро», на которые смотреть противно.
Я упомянул, что возил деньги из «ЛОГОС-М» в пластиковом пакете. С пакетом я спускался в метро и ехал себе. (В те времена я ещё передвигался без охранника, до 18 октября 1996 года). В этом я следовал семейной традиции. В дивизии где служил мой отец, начфин (была такая должность: начальник финансовой части) привозил зарплату в дивизию в наволочке. Так он ехал через весь город в трамвае, везя зарплату для нескольких тысяч человек. Времена были бандитские, послевоенные, начфин же как лох, едущий с наволочкой в трамвае не вызывал даже и тени подозрения, что у этого человека могут быть деньги. В 2000 году, помню, пришлось мне ехать с большим количеством денег, а именно более десяти тысяч долларов из Красноярска в Барнаул. По моей просьбе мы купили билеты заранее. Когда я явился на вокзал, то обнаружил, что состав мой ожидает несколько тысяч узбеков. Оказалось что поезд «Иркутск-Ташкент» ни в чём не уступает поезду «Душанбе-Москва» и даже превосходит его по мрачности. Войдя в вагон, я едва нашёл себе свободное место. С каждой полки свисали по минимум три пары ног. Я было заколебался, но времени у меня было в обрез, к тому же немногие поезда идут прямиком с трансибирской магистрали на Барнаул, обычно требуется пересадка в Новосибирске. Я остался в вагоне. Когда пришли два узбекских здоровенных бандюка и усевшись рядом со мной стали со мной разговаривать, я представился учителем средней школы из села Усть-Кокса. До Барнаула я добрался лишь благодаря своим железным нервам. Парня с которым я познакомился, полу узбек полу таджик работающий в Иркутске, той же ночью ограбили свои, просто вывели в тамбур, и обыскав, отобрали деньги. Всю ночь прямо в вагоне жарили плов, кого-то били, что-то делили. Всем заправляли два тех самых гололобых бандюка. Если б они прознали, что я везу с собой десять тысяч зелёных, они бы легко срезали бы мне голову. Легко! В Барнауле при выходе они попрощались со мной за руку "До свиданья Эдуард. Учи хорошо!" Я пошёл в город, думая о том что на х… мне нужны эти экстремальные приключения. В городе меня ждали двое моих ребят, один из которых уже работал на спецслужбы. Но я об этом ещё не знал. Я обрадовался своим. и понял как меня заебал вагон узбеков. Я даже устал за сутки как за месяц.
Post Scriptum: Сегодня на прогулке услышал по "Радио на семи холмах": американцы утверждают, будто бы им стало известно о планах международных террористов распространять вирусы заразных болезней: оспы, чумы и других, с помощью бумажных денег.
Есть половица: "деньги — не пахнут". Мне кажется это не русская пословица, она не в нашем характере. Ну понятно что народная мудрость — пословица имеет ввиду, что мол деньги есть деньги, каким бы способом их не добыл, хотя бы в мусоре нашёл, или построил завод по переработке мусора. Но если отбросить пословицы и иносказания, — деньги не только пахнут — они отвратительно воняют. В небольшой комнате кассы фирмы «ЛОГОС-М» (она занималась и занимается распространением печатной продукции), куда я приходил раз в месяц за деньгами, полагающимся нам за распространение нашей газеты, ужасающе смердело деньгами. "Вот и окно открывали, и форточку держим открытой, — ничего не помогает", — пожаловалась мне кассирша. "Вонючие у нас деньги. Ничего удивительного, ведь через столько рук проходят". Это были годы до девальвации — 1995–1996 и денег потому было много. Даже от продажи нашего мизерного пятитысячного тиража я выносил солидную упаковку денег в пластиковом пакете. Вначале я заворачивал пачки в газету, а газету клал в пакет. В кармане деньги никак не умещались, даже в случае плохой продажи. Каждая пачка в сто штук билетов госбанка немилосердно воняла. Рубли, трояки, пятёрки — обиходные деньги простолюдинов воняли больше, десятки — меньше, двадцатипяти рублёвки ещё меньше. Чем воняли деньги? Состав тяжёлой вони был трудноопределим. Рабочими руками, возможно остатками пищи, смазавшимися с рук на деньги. Простолюдин ел масляный пирожок отойдя в сторону, углядел в стеклянной витрине киоска газету, купил её выхватив масляной рукой трояк из кармана. Лох ел селёдку, недомыл руки и вот завонял свои бумажки, свою трёшницу, которую отлепил от других заплатив за «СПИД-ИНФО». Шофёр завонял свои деньги бензином и маслом и грязью мотора, так как не дотёр руки ветошью. Домохозяйка коснулась пятёрки рукою в постном масле. Хулиган замазал свою десятку кровью. А ещё на деньгах неуловимый, но явственно прогорклый присутствовал, покрывая их тонким слоем кожный человеческий жир. И это именно он преобладал в запахе денег. Жир человечий, выходящий из пор рук вместе с потом от страха, от напряжения, от переутомления жизнью, от обилия жизни. Сальные железы выделяют его и человечество залапывает им деньги. И он воняет.
Я прописал свои наблюдения в прошедшем времени только потому, что кажется уже в 97-ом фирма «ЛОГОС-М» вместе со всей страной перестала выплачивать деньги наличными, их стали переводить на счета. И мне не пришлось с тех пор подниматься в кассу «ЛОГОС-М» в здание на Цветном бульваре, на четвёртый этаж за вонючими российскими деньгами эпохи Ельцина. Но деньги по- прежнему смердят на рынках и в магазинах страны. Их надо бы эти прямоугольные бумажки- «билеты» государственного банка называть «смерды» потому что они тошнотворно смердят. (Человечество вообще смердит неимоверно. Облака вони стоят над городами. Представляю, с каким отвращением обоняет нас Высший разум).
Русские деньги стали некрасивые и незагадочные. Сейчас на русских деньгах изображён какой-то невыразительный большой театр что ли. Прошлые наши деньги были грозные и глубокие. Те что были с изображением фараона Ленина — самые величественные. Больше таких денег не предвидится, разве что поместят когда-нибудь на деньги меня. Я бы хотел. Забальзамированный вождь придавал России и её деньгам респектабельность, четвёртое и пятое измерения.
Азиатские деньги — геометрические рапсодии в зелёных тонах с полумесяцами и ятаганами очень хороши. Они обыкновенно стёрты до дыр почему-то (бумага что ли плохая) и выглядят как ветхие рубища нищего. Помню в Самарканде у мечети сидел красивый, стройный седобородый нищий в чёрном халате и на чёрном с алыми цветами платке у него лежали зелёные протёртые дряхлые «сомы» — узбекские деньги, присыпанные чёрт знает какой сборной медной мелочью, как из могильника. Легко было представить, что он сидит здесь второе тысячелетие. Он был злой и ругался. Было впечатление что сейчас он достанет иголку с зелёной ниткой и начнёт штопать «сомы». Ругаясь.
В Азии деньги донашиваю до дыр. Азия — бедная. В Европе деньги холёные, лощёные, новые и холодные. Я убеждён, что деньги должны быть старыми. Новые деньги — это для выскочек. «Евро» так же как искусственный язык «эсперанто».
Американский доллар по колориту похож на листья двух самых знаменитых американских растений: на кукурузные и табачные листья. Табак и кукуруза принесли американским колониям первые большие деньги. Табак был основным предметом экспорта американских колоний в родную мамку Англию до самой Американской Революции. Самый богатый плантатор Америки генерал Джордж Вашингтон посылал в Англию свой вирждинский табак кораблями. Что доллар нарисовали, глядя на широкие листья табака и кукурузы, — не вызывает сомнения.
На китайских «юанях» много воздуха, и просторной серой голубизны и несколько больших птиц — иероглифов. Ясно что это Поднебесная империя. Немецкие голубые «марки» — парадокс, они не связываются с характером фрицев. Пока не понимаешь, что это деньги побеждённой страны. Как голубые флаги российских профсоюзов — флаги побеждённого класса. У французов были отличные рыжие крупные пятисотфранковые билеты. Имея в кармане несколько таких больших бумажек, человек чувствует себя уверенно, как с большим носовым платком. Теперь, как у всех европейцев, у них будут безличные стерильные «евро», на которые смотреть противно.
Я упомянул, что возил деньги из «ЛОГОС-М» в пластиковом пакете. С пакетом я спускался в метро и ехал себе. (В те времена я ещё передвигался без охранника, до 18 октября 1996 года). В этом я следовал семейной традиции. В дивизии где служил мой отец, начфин (была такая должность: начальник финансовой части) привозил зарплату в дивизию в наволочке. Так он ехал через весь город в трамвае, везя зарплату для нескольких тысяч человек. Времена были бандитские, послевоенные, начфин же как лох, едущий с наволочкой в трамвае не вызывал даже и тени подозрения, что у этого человека могут быть деньги. В 2000 году, помню, пришлось мне ехать с большим количеством денег, а именно более десяти тысяч долларов из Красноярска в Барнаул. По моей просьбе мы купили билеты заранее. Когда я явился на вокзал, то обнаружил, что состав мой ожидает несколько тысяч узбеков. Оказалось что поезд «Иркутск-Ташкент» ни в чём не уступает поезду «Душанбе-Москва» и даже превосходит его по мрачности. Войдя в вагон, я едва нашёл себе свободное место. С каждой полки свисали по минимум три пары ног. Я было заколебался, но времени у меня было в обрез, к тому же немногие поезда идут прямиком с трансибирской магистрали на Барнаул, обычно требуется пересадка в Новосибирске. Я остался в вагоне. Когда пришли два узбекских здоровенных бандюка и усевшись рядом со мной стали со мной разговаривать, я представился учителем средней школы из села Усть-Кокса. До Барнаула я добрался лишь благодаря своим железным нервам. Парня с которым я познакомился, полу узбек полу таджик работающий в Иркутске, той же ночью ограбили свои, просто вывели в тамбур, и обыскав, отобрали деньги. Всю ночь прямо в вагоне жарили плов, кого-то били, что-то делили. Всем заправляли два тех самых гололобых бандюка. Если б они прознали, что я везу с собой десять тысяч зелёных, они бы легко срезали бы мне голову. Легко! В Барнауле при выходе они попрощались со мной за руку "До свиданья Эдуард. Учи хорошо!" Я пошёл в город, думая о том что на х… мне нужны эти экстремальные приключения. В городе меня ждали двое моих ребят, один из которых уже работал на спецслужбы. Но я об этом ещё не знал. Я обрадовался своим. и понял как меня заебал вагон узбеков. Я даже устал за сутки как за месяц.
Post Scriptum: Сегодня на прогулке услышал по "Радио на семи холмах": американцы утверждают, будто бы им стало известно о планах международных террористов распространять вирусы заразных болезней: оспы, чумы и других, с помощью бумажных денег.
GADGETS
Вместе с цивилизацией я проделал некий вполне ощутимый путь. Вехи этого пути — различные бытовые изобретения и приспособления. Я помню примуса! Мальчишкой я путешествовал на крышах вагонов, влекомых паровозом! Когда я учился в школе, часы дарили детям отцы на окончание школы или на совершеннолетие. Ну, у учеников побогаче часы появились раньше, но богатых в 8-ой средней на Салтыковке было раз два и обчёлся. Учился-то я в пятидесятые годы, тогда ещё часы считались признаком преуспевания и достатка. Салтыковский посёлок вообще недалеко ушёл от крестьянства. Мне свои часы отдал отец. И по этому случаю ознакомил меня с анекдотом о деревенском моднике, сделавшем себе наконец, часы и ботинки. Надел он часы и ботинки, вышел в воскресный день на деревенскую улицу, а там никого, хоть шаром покати. Стоял-стоял, ждал, некому похвастаться, сельская улица пустынна. Собака только подошла. Вот её внимание он и обратил на свои ботинки и часы. "Как дам новым ботинком, через пять минут и сдохнешь!" Несмешно? Людям пятидесятых было смешно.
Я родился так давно, что в новых домах строители ещё воздвигали печи! Когда в 1951 году (я был восьмилетним мальчишкой) мы вселились в комнату в коммуналке в пахнущем краской новом доме на Салтыковке (как Брикстон у Лондона, так Салтыковка у Харькова — рабочий район был, окраина) посередине кухни там возвышалась мощная шестикомфорочная печь с огромной духовкой. И под домом мы обнаружили новенький подвал для хранения угля. Газ появился лет через шесть-восемь, если не ошибаюсь. С печью, надо сказать было хорошо. В ней дружно пекли на праздник пироги, обмазывая их яичным желтком. Вокруг печи собирались как вокруг мамки в зимние вечера все соседи. Когда нам снесли печь и провели газ, в кухне стало просторнее, чище, но сиротливо как-то. И соседи стали больше ругаться между собой. Печь нас сплачивала.
Первый наш телевизор отец сделал сам, из деталей купленных на барахолке. В Харькове тогда заработал первый, как тогда говорили «любительский» телецентр. Это был, если не ошибаюсь, 1953 год. Именно к открытию «любительского» отец и спаял из частей телевизор. Помню, там была одна часть, называемая "отклоняющаяся система". У нашего телевизора отныне сидело по меньшей мере два ряда гостей. Первые передачи потрясли зрителей. «Любительский» работал любительски, изображение было ужасное, но зрители были неизбалованные и благодарные. Они неистово всматривались в призраков на экране. Обычно зрительскую массу составляли: две тёти Маруси и их дети Валерка и Витька — соседи — из квартиры точно под нами — на первом этаже. Их мужья молодые мужики дядя Саша и дядя Ваня присоединялись к ним, когда позволяла смена, на их заводах народ вкалывал в три смены. Дядя Саша был электрик, дядя Ваня не помню кто. Валерка и Витька были совсем сопливые. Иногда приходил горбатенький Толик Переворочаев, он садился в первый ряд. Переворочаевы жили аккурат под нашей комнатой. Кроме Толика в семье печника и уборщицы были ещё дочь юбка чуть старше меня и младшая Надька, но к нам они не ходили. Телевизор был моден. Из-за телевизора мы быстро стали модными, — наша семья. К нам ломились и напрашивались. Пришлось купить линзу — пластиковое выпуклое на зрителя сооружение куда заливалась дистиллированная вода. На штативах (а может быть кронштейнах?)линза выдвигалась и отодвигалась, регулируя фокусировку и величину изображения. Зрители теперь садились дальше от изображения и народу вмещалось больше. Меня наша популярность радовала всё меньше. Отец разделял мои взгляды. Приезжая после военной службы домой на двух трамваях, через весь город, он хотел отдохнуть, но находил дома кинотеатр, набитый зрителями. Я уговаривал его испортить телевизор. Мать не позволяла. Она у нас работала нашей совестью и держала всегда сторону народа. Слава Богу телевизоры стали выпускать советские заводы, ящики появились в продаже и народ стал покупать себе телевизоры. Некоторые закупили с большими экранами и наши зрители переметнулись к ним. Чему мы с отцом были счастливы. В конце концов у нас оказался самый допотопный, музейный телевизор, и те люди, которые смаковали фильмы у нашей линзы стали снисходительно пенять нам "Почему вы не купите себе нормальный телевизор?!"
Родители заняли денег у Антонины Васильевны Шепельской — жены профессора из другого подъезда и купили мне велосипед. Это было прочное, не очень быстрое сооружение из крепких тяжёлых труб. На этом велосипеде однажды летом мне проводом чуть не отрезало голову. Я мчался с горы, торопился на пляж, и заметил сорвавшийся электропровод только в последний момент. Мне лишь рассекло подбородок и чуть покорёжило во время падения. Велосипеду, — хоть бы хны.
Потом мой отец взял и купил красный мотоцикл «Ява». Себе. Чёрт знает зачем. Я думаю, отец мой в некоторой степени предвосхитил меня и некоторые черты характера, которые развились у меня позднее, и привели меня в государственные преступники, имелись уже и у него. Потому он и купил себе мотоцикл «Ява» году в 1958, когда ему уже было сорок лет. Я съездил с ним, помню, куда-то, сидя на заднем сидении, к реке что ли мы ездили. Отец был в полевой форме советского офицера, с портупеей и с пистолетом. Мы походили у реки и вернулись обратно. В тот год я уже начал серьёзно пить водку и гулять, а отец мой не пил, но за «Яву» я его зауважал. Но отнять у него мотоцикл я не хотел, почему-то даже и в мыслях не возникало. Очевидно по причине моей близорукости… Не знаю, почему. Но с «Явой» мы стали опять на некоторое время модными. Так как мотоциклы эти только что появились в продаже. Отцу, впрочем мотоцикл быстро надоел. К тому же и времени ездить у него было мало. Первое время он ездил на нём в свою воинскую часть на Холодной горе, потом поставил в подвал, а позже продал.
Прогресс не должен был останавливаться. Как напоминание об этом отец делал себе тщательный маникюр с помощью швейцарского ножика состоящего из четырнадцати предметов! Время от времени отец мой изготавливал всяческие чудо-приборы. Когда у нас появился препоганейший сосед-учитель (его мы называли «Баба» а его жену "Выдра") а вместе с ними и беда, — супруги постоянно включали музыку так громко, и за полночь, что нам стало тяжело жить, отец изготовил глушитель. Отец просидел недели две вечерами: гнул алюминий, сверлил, паял, прикреплял лампы и однажды продемонстрировал нам с матерью результат: Дождавшись, пока соседи введут свою музыку, он щёлкнул каким-то переключателем и стал выворачивать ручку громкости. У соседей музыка сменилась вытьём сирены. После двух дней попыток восстановить свои сатанинские музыкальные вечера соседи постучались к нам: "Вениамин Иванович, это не Вы руку приложили?" Отца дома не было, а мы с матерью сделали невинные глаза. "Да Вы что! Это должно быть радио-инспекция Вас глушит. Вы, что не знаете, что учреждена особая радио-инспекция для тех, кто громко включает музыку? Штрафовать будут".
Потом мы купили холодильник. И поставили его в комнате у двери. Мать не могла нарадоваться. Отец был доволен, что довольна мать, она долго выпрашивала у него белую эту штуковину. А мне было всё равно, я жил своей тяжёлой жизнью трудного подростка, как раз тогда арестовали моих друзей, сразу трёх, так что появление этого как бы революционного по своему значению предмета, скорее прошло для меня незамеченным. Холодильник же назвал символом революционности Маршалл Маклюэн, правда в сослагательном наклонении. Холодильник мог бы вызвать революционные изменения в жизни народа какой-нибудь Индонезии, если наладить туда поставку дешёвых холодильников, так сказал Маклюэн. В России, где восемь месяцев в году природа холоднее внутренностей морозильника, холодильники, как и телевизоры, стали служить показателями социального статуса владельца. Холодильник стал символом достатка.
У Кольки Ковалёва магнитофон с бабинами уже был, когда мы познакомились, а это был не то 56, не то 57 год. Колька был ранний. Никакого достатка у него не было. У него были связи, потому этот самый «маг» прибалтийского производства. В клетке барака, где Колька жил с матерью-почтальоншей постоянно воняло ацетоном — Колька клеил рвущуюся магнитную свою музыку. Иметь «маг» было престижно у молодёжи. Редко у кого был «маг». Но Колька вертелся возле центровых пацанов из первой в СССР антисоциальной организации "Голубая Лошадь", они впрочем называли друг друга «чуваками» а своих подруг «чувихами», потому у Кольки было австрийское альпийское пальто с капюшоном и «маг». Колька был самое воплощение прогресса. Я о нём много написал в книге "Подросток Савенко", в "Книге Мёртвых", а трагический конец его описан в романе "Иностранец в смутное время".
Первое орудие труда: швейная машинка была мною куплена в городе Харькове. Была она подольского завода выпуска и светло-зелёная окраска. Примитивное, но сильное, это орудие поддерживало моё существование лет десять с 1965 по 1974 годы до самого отъезда в Америку. Я умудрялся прошивать на ней шинельное сукно и пожарный брезент, не говоря уж о мехе и коже. Где потом потерялась моя кормилица, кому она досталась когда я 30 сентября 1974 года выехал из России мне неизвестно. Первую свою пишущую машинку я приобрёл глубокой осенью 1968 года в Москве. Деньги собранные мною на то, чтобы купить себе московскую прописку оказались свободны, схема получения прописки не сработала, потому я оказался обладателем чехословацкого производства довольно тяжёлой пишущей машинки в чёрном футляре. Когда из-за происков гонителей искусства мне срочно пришлось менять место жительства в Москве, так себя и помню, переминающегося с двумя символами цивилизации пишущей и швейной машинки в руках. Я бросил мою чешскую леди (Yady of althabeth) в Москве, когда уезжал с Еленой за границу. Вместо моей мы взяли её, машинку совсем мелкую, тоже кажется чешскую портативную подружку с большим алфавитом. Ей предстояло жить в Австрии, в Италии, дважды пересечь Атлантику в Соединённые Штаты и обратно и умереть во Франции, в городе Париже, в мансарде по адресу 86, rue de Turenne. У вещей бывают куда более интересные судьбы чем у людей. Мои старые очки путешествовали куда больше чем все обитатели престижной тюрьмы Лефортово, наверняка. Я посчитал, оказалось они побывали в восемнадцати странах.
Я родился так давно, что в новых домах строители ещё воздвигали печи! Когда в 1951 году (я был восьмилетним мальчишкой) мы вселились в комнату в коммуналке в пахнущем краской новом доме на Салтыковке (как Брикстон у Лондона, так Салтыковка у Харькова — рабочий район был, окраина) посередине кухни там возвышалась мощная шестикомфорочная печь с огромной духовкой. И под домом мы обнаружили новенький подвал для хранения угля. Газ появился лет через шесть-восемь, если не ошибаюсь. С печью, надо сказать было хорошо. В ней дружно пекли на праздник пироги, обмазывая их яичным желтком. Вокруг печи собирались как вокруг мамки в зимние вечера все соседи. Когда нам снесли печь и провели газ, в кухне стало просторнее, чище, но сиротливо как-то. И соседи стали больше ругаться между собой. Печь нас сплачивала.
Первый наш телевизор отец сделал сам, из деталей купленных на барахолке. В Харькове тогда заработал первый, как тогда говорили «любительский» телецентр. Это был, если не ошибаюсь, 1953 год. Именно к открытию «любительского» отец и спаял из частей телевизор. Помню, там была одна часть, называемая "отклоняющаяся система". У нашего телевизора отныне сидело по меньшей мере два ряда гостей. Первые передачи потрясли зрителей. «Любительский» работал любительски, изображение было ужасное, но зрители были неизбалованные и благодарные. Они неистово всматривались в призраков на экране. Обычно зрительскую массу составляли: две тёти Маруси и их дети Валерка и Витька — соседи — из квартиры точно под нами — на первом этаже. Их мужья молодые мужики дядя Саша и дядя Ваня присоединялись к ним, когда позволяла смена, на их заводах народ вкалывал в три смены. Дядя Саша был электрик, дядя Ваня не помню кто. Валерка и Витька были совсем сопливые. Иногда приходил горбатенький Толик Переворочаев, он садился в первый ряд. Переворочаевы жили аккурат под нашей комнатой. Кроме Толика в семье печника и уборщицы были ещё дочь юбка чуть старше меня и младшая Надька, но к нам они не ходили. Телевизор был моден. Из-за телевизора мы быстро стали модными, — наша семья. К нам ломились и напрашивались. Пришлось купить линзу — пластиковое выпуклое на зрителя сооружение куда заливалась дистиллированная вода. На штативах (а может быть кронштейнах?)линза выдвигалась и отодвигалась, регулируя фокусировку и величину изображения. Зрители теперь садились дальше от изображения и народу вмещалось больше. Меня наша популярность радовала всё меньше. Отец разделял мои взгляды. Приезжая после военной службы домой на двух трамваях, через весь город, он хотел отдохнуть, но находил дома кинотеатр, набитый зрителями. Я уговаривал его испортить телевизор. Мать не позволяла. Она у нас работала нашей совестью и держала всегда сторону народа. Слава Богу телевизоры стали выпускать советские заводы, ящики появились в продаже и народ стал покупать себе телевизоры. Некоторые закупили с большими экранами и наши зрители переметнулись к ним. Чему мы с отцом были счастливы. В конце концов у нас оказался самый допотопный, музейный телевизор, и те люди, которые смаковали фильмы у нашей линзы стали снисходительно пенять нам "Почему вы не купите себе нормальный телевизор?!"
Родители заняли денег у Антонины Васильевны Шепельской — жены профессора из другого подъезда и купили мне велосипед. Это было прочное, не очень быстрое сооружение из крепких тяжёлых труб. На этом велосипеде однажды летом мне проводом чуть не отрезало голову. Я мчался с горы, торопился на пляж, и заметил сорвавшийся электропровод только в последний момент. Мне лишь рассекло подбородок и чуть покорёжило во время падения. Велосипеду, — хоть бы хны.
Потом мой отец взял и купил красный мотоцикл «Ява». Себе. Чёрт знает зачем. Я думаю, отец мой в некоторой степени предвосхитил меня и некоторые черты характера, которые развились у меня позднее, и привели меня в государственные преступники, имелись уже и у него. Потому он и купил себе мотоцикл «Ява» году в 1958, когда ему уже было сорок лет. Я съездил с ним, помню, куда-то, сидя на заднем сидении, к реке что ли мы ездили. Отец был в полевой форме советского офицера, с портупеей и с пистолетом. Мы походили у реки и вернулись обратно. В тот год я уже начал серьёзно пить водку и гулять, а отец мой не пил, но за «Яву» я его зауважал. Но отнять у него мотоцикл я не хотел, почему-то даже и в мыслях не возникало. Очевидно по причине моей близорукости… Не знаю, почему. Но с «Явой» мы стали опять на некоторое время модными. Так как мотоциклы эти только что появились в продаже. Отцу, впрочем мотоцикл быстро надоел. К тому же и времени ездить у него было мало. Первое время он ездил на нём в свою воинскую часть на Холодной горе, потом поставил в подвал, а позже продал.
Прогресс не должен был останавливаться. Как напоминание об этом отец делал себе тщательный маникюр с помощью швейцарского ножика состоящего из четырнадцати предметов! Время от времени отец мой изготавливал всяческие чудо-приборы. Когда у нас появился препоганейший сосед-учитель (его мы называли «Баба» а его жену "Выдра") а вместе с ними и беда, — супруги постоянно включали музыку так громко, и за полночь, что нам стало тяжело жить, отец изготовил глушитель. Отец просидел недели две вечерами: гнул алюминий, сверлил, паял, прикреплял лампы и однажды продемонстрировал нам с матерью результат: Дождавшись, пока соседи введут свою музыку, он щёлкнул каким-то переключателем и стал выворачивать ручку громкости. У соседей музыка сменилась вытьём сирены. После двух дней попыток восстановить свои сатанинские музыкальные вечера соседи постучались к нам: "Вениамин Иванович, это не Вы руку приложили?" Отца дома не было, а мы с матерью сделали невинные глаза. "Да Вы что! Это должно быть радио-инспекция Вас глушит. Вы, что не знаете, что учреждена особая радио-инспекция для тех, кто громко включает музыку? Штрафовать будут".
Потом мы купили холодильник. И поставили его в комнате у двери. Мать не могла нарадоваться. Отец был доволен, что довольна мать, она долго выпрашивала у него белую эту штуковину. А мне было всё равно, я жил своей тяжёлой жизнью трудного подростка, как раз тогда арестовали моих друзей, сразу трёх, так что появление этого как бы революционного по своему значению предмета, скорее прошло для меня незамеченным. Холодильник же назвал символом революционности Маршалл Маклюэн, правда в сослагательном наклонении. Холодильник мог бы вызвать революционные изменения в жизни народа какой-нибудь Индонезии, если наладить туда поставку дешёвых холодильников, так сказал Маклюэн. В России, где восемь месяцев в году природа холоднее внутренностей морозильника, холодильники, как и телевизоры, стали служить показателями социального статуса владельца. Холодильник стал символом достатка.
У Кольки Ковалёва магнитофон с бабинами уже был, когда мы познакомились, а это был не то 56, не то 57 год. Колька был ранний. Никакого достатка у него не было. У него были связи, потому этот самый «маг» прибалтийского производства. В клетке барака, где Колька жил с матерью-почтальоншей постоянно воняло ацетоном — Колька клеил рвущуюся магнитную свою музыку. Иметь «маг» было престижно у молодёжи. Редко у кого был «маг». Но Колька вертелся возле центровых пацанов из первой в СССР антисоциальной организации "Голубая Лошадь", они впрочем называли друг друга «чуваками» а своих подруг «чувихами», потому у Кольки было австрийское альпийское пальто с капюшоном и «маг». Колька был самое воплощение прогресса. Я о нём много написал в книге "Подросток Савенко", в "Книге Мёртвых", а трагический конец его описан в романе "Иностранец в смутное время".
Первое орудие труда: швейная машинка была мною куплена в городе Харькове. Была она подольского завода выпуска и светло-зелёная окраска. Примитивное, но сильное, это орудие поддерживало моё существование лет десять с 1965 по 1974 годы до самого отъезда в Америку. Я умудрялся прошивать на ней шинельное сукно и пожарный брезент, не говоря уж о мехе и коже. Где потом потерялась моя кормилица, кому она досталась когда я 30 сентября 1974 года выехал из России мне неизвестно. Первую свою пишущую машинку я приобрёл глубокой осенью 1968 года в Москве. Деньги собранные мною на то, чтобы купить себе московскую прописку оказались свободны, схема получения прописки не сработала, потому я оказался обладателем чехословацкого производства довольно тяжёлой пишущей машинки в чёрном футляре. Когда из-за происков гонителей искусства мне срочно пришлось менять место жительства в Москве, так себя и помню, переминающегося с двумя символами цивилизации пишущей и швейной машинки в руках. Я бросил мою чешскую леди (Yady of althabeth) в Москве, когда уезжал с Еленой за границу. Вместо моей мы взяли её, машинку совсем мелкую, тоже кажется чешскую портативную подружку с большим алфавитом. Ей предстояло жить в Австрии, в Италии, дважды пересечь Атлантику в Соединённые Штаты и обратно и умереть во Франции, в городе Париже, в мансарде по адресу 86, rue de Turenne. У вещей бывают куда более интересные судьбы чем у людей. Мои старые очки путешествовали куда больше чем все обитатели престижной тюрьмы Лефортово, наверняка. Я посчитал, оказалось они побывали в восемнадцати странах.