Страница:
Подобно Уошо, Люси умела ругаться. Она, например, недвусмысленно показала, что изобретенное ею слово «поводок» не вызывает у нее теплых чувств, поскольку употребляла его в сочетании со словом «грязный». В другой раз, встретившись с незнакомым бродячим котом, она обозвала его «грязный кот». Свои отношения с другими животными Люси, как и другие шимпанзе, воспринимает, по-видимому, очень серьезно.
Ругательства обезьян являются тем самым аспектом использования языка, который с точки зрения стороннего наблюдателя – непрофессионала наиболее наглядно демонстрирует понимание и использование животными творческих, созидательных возможностей языка. Люси, употребляя слово «грязный», применяет чисто описательный термин в пейоративном значении. Такая ассоциация описательного термина с уничижительным его значением была результатом не обучения, а дедукции, произведенной самой Люси. Более того, вкладывая чувства в то, что она говорит, Люси подбирает слова, подходящие для выражения этих чувств. Точнее говоря, когда Люси сообщила нам, что она думает о встреченной ею кошке, – это и было то, что составляет вообще предмет языка. Если бы Люси пользовалась амсленом, просто «обезьянничая», с оглядкой на своих воспитателей, то маловероятно, что она научилась бы ругаться.
Когда Люси достигнет половозрелости, ее возвратят в общество сородичей. Возможно, у нее появится собственный детеныш, и тогда – это составляет предел мечтаний Футса – может быть, она научит его общению с помощью амслена.
Вспоминая Люси во время моего первого посещения Оклахомы, я прихожу к выводу, что она очень быстро входит в тот возраст, когда потребность в обществе других шимпанзе становится необходимой для удовлетворения ее социальных и сексуальных потребностей, а ее физическое превосходство над человеком делает для него затруднительным постоянное общение с ней. Выросши в семье Темерлинов, она слушается их, помнит и принимает их превосходство над собой. Однако, чем меньшее отношение к семье и институту имеет человек в глазах Люси, тем менее уважительно она к нему относится. Когда я впервые познакомился с ней, ей было около шести месяцев и я был еще значительно сильнее ее. Игры и возня с ней были простым и увлекательным занятием. Она была (да и сейчас остается) очень подвижной и ничего так не любила, как перепрыгивать с кушетки на кушетку и куролесить всеми возможными способами. Во время моего второго посещения я снова получил приглашение немного побороться. Однако теперь я чувствовал себя напряженно и неспокойно. Не то чтобы я боялся, что Люси может ударить меня, напротив, она казалась даже более осторожной и внимательной, чем прежде, но она буквально источала дрожь еле сдерживаемой мощи. Уже не стоял вопрос, кто из нас сильнее, и мне пришлось подумать, что со стороны Люси просто очень мило до сих пор испытывать интерес к играм со мной. Обнаружились и другие различия между двумя моими посещениями. В прошлом году мы с Футсом время от времени делали перерыв в занятиях с Люси, чтобы выпить кофе; на этот раз, пока мы пили кофе, Люси также держала в руках чашку. По мере взросления Люси становится все более щедрой и великодушной; часто, попросив еды для себя, она отдает ее Роджеру и настаивает, чтобы он съел предложенный кусок.
Конец детства
7. КОЛОНИЯ ШИМПАНЗЕ: ЭЛЛИ
8. КОЛОНИЯ ШИМПАНЗЕ: БРУНО И БУИ
Ругательства обезьян являются тем самым аспектом использования языка, который с точки зрения стороннего наблюдателя – непрофессионала наиболее наглядно демонстрирует понимание и использование животными творческих, созидательных возможностей языка. Люси, употребляя слово «грязный», применяет чисто описательный термин в пейоративном значении. Такая ассоциация описательного термина с уничижительным его значением была результатом не обучения, а дедукции, произведенной самой Люси. Более того, вкладывая чувства в то, что она говорит, Люси подбирает слова, подходящие для выражения этих чувств. Точнее говоря, когда Люси сообщила нам, что она думает о встреченной ею кошке, – это и было то, что составляет вообще предмет языка. Если бы Люси пользовалась амсленом, просто «обезьянничая», с оглядкой на своих воспитателей, то маловероятно, что она научилась бы ругаться.
Когда Люси достигнет половозрелости, ее возвратят в общество сородичей. Возможно, у нее появится собственный детеныш, и тогда – это составляет предел мечтаний Футса – может быть, она научит его общению с помощью амслена.
Вспоминая Люси во время моего первого посещения Оклахомы, я прихожу к выводу, что она очень быстро входит в тот возраст, когда потребность в обществе других шимпанзе становится необходимой для удовлетворения ее социальных и сексуальных потребностей, а ее физическое превосходство над человеком делает для него затруднительным постоянное общение с ней. Выросши в семье Темерлинов, она слушается их, помнит и принимает их превосходство над собой. Однако, чем меньшее отношение к семье и институту имеет человек в глазах Люси, тем менее уважительно она к нему относится. Когда я впервые познакомился с ней, ей было около шести месяцев и я был еще значительно сильнее ее. Игры и возня с ней были простым и увлекательным занятием. Она была (да и сейчас остается) очень подвижной и ничего так не любила, как перепрыгивать с кушетки на кушетку и куролесить всеми возможными способами. Во время моего второго посещения я снова получил приглашение немного побороться. Однако теперь я чувствовал себя напряженно и неспокойно. Не то чтобы я боялся, что Люси может ударить меня, напротив, она казалась даже более осторожной и внимательной, чем прежде, но она буквально источала дрожь еле сдерживаемой мощи. Уже не стоял вопрос, кто из нас сильнее, и мне пришлось подумать, что со стороны Люси просто очень мило до сих пор испытывать интерес к играм со мной. Обнаружились и другие различия между двумя моими посещениями. В прошлом году мы с Футсом время от времени делали перерыв в занятиях с Люси, чтобы выпить кофе; на этот раз, пока мы пили кофе, Люси также держала в руках чашку. По мере взросления Люси становится все более щедрой и великодушной; часто, попросив еды для себя, она отдает ее Роджеру и настаивает, чтобы он съел предложенный кусок.
Конец детства
Для того чтобы правильно оценить языковые способности шимпанзе, важно проследить их развитие в период полового созревания. Изучение одних лишь детенышей шимпанзе может создать у наблюдателя превратное представление о том, что амсленом точно так же пользуются и взрослые обезьяны. Необыкновенные успехи детенышей в освоении амслена действительно впечатляющи, но они в очень сильной степени определяются человеческим окружением, а это приводит к нивелировке индивидуальности животных и делает их более сообразительными. Общение с одними детенышами создает также впечатление, что шимпанзе только и мечтают превратиться в людей, если бы это было возможно. По мере того, как шимпанзе взрослеют, становится ясно, что вместо того, чтобы быть несовершенными подобиями людей, они вполне преуспевают, оставаясь самими собой – шимпанзе. Не надо самоуверенно умиляться видом прелестных послушных детенышей шимпанзе – следовало бы ощутить угрозу, проистекающую из мощи, решительности и склонности к самоутверждению взрослых шимпанзе. Поскольку шимпанзе – животные серьезные, нельзя не призадуматься над тем, что может произойти, если они окажутся в состоянии объясняться с нами на одном из человеческих языков. Нет ничего страшного в том, что очаровательный послушный детеныш осмысленно жестикулирует; совсем другое дело, когда с помощью языка разъясняет свои возможности хладнокровное, устрашающего вида взрослое существо. Человек тогда сразу вспомнит, что язык – это его исключительная собственность и едва ли не единственное качество, позволяющее ему компенсировать несовершенства своего физического склада.
Все это становится более понятным, когда сталкиваешься с шимпанзе, не сидящим в клетке зоопарка и не выступающим в обычной цирковой программе. Сажая животное в клетку, мы превращаем его из источника угрозы в предмет заботы и опеки и в результате в корне искажаем отношение к нему со стороны наблюдателя. Само же животное превращается в большинстве случаев в невротика, вынужденного мириться с условиями, навязанными ему заключением в клетке. Однако Люси живет не в клетке. Она – полноправный член семьи. В соответствии с этим мои зарисовки из жизни шимпанзе менее искажены символическим грузом сочувствия к животным-узникам. Впрочем, Люси содержится в условиях, которые резко отличаются от тех, где она могла бы по-настоящему процветать, – от обстановки девственного леса, населенного дикими шимпанзе.
При моем втором посещении Люси я вспомнил фантастический роман Артура Кларка «Конец детства», в котором люди под надзором расы стерильных рассудочных правителей превращаются в машины для воспроизведения таких же машин. Обучая колонию шимпанзе амслену, мы передаем наше самое драгоценное орудие животным, уже и без того превосходно подготовленным природой для существования в этом мире и без помощи людей. И мы не знаем пока, как они воспользуются этим орудием.
Все это становится более понятным, когда сталкиваешься с шимпанзе, не сидящим в клетке зоопарка и не выступающим в обычной цирковой программе. Сажая животное в клетку, мы превращаем его из источника угрозы в предмет заботы и опеки и в результате в корне искажаем отношение к нему со стороны наблюдателя. Само же животное превращается в большинстве случаев в невротика, вынужденного мириться с условиями, навязанными ему заключением в клетке. Однако Люси живет не в клетке. Она – полноправный член семьи. В соответствии с этим мои зарисовки из жизни шимпанзе менее искажены символическим грузом сочувствия к животным-узникам. Впрочем, Люси содержится в условиях, которые резко отличаются от тех, где она могла бы по-настоящему процветать, – от обстановки девственного леса, населенного дикими шимпанзе.
При моем втором посещении Люси я вспомнил фантастический роман Артура Кларка «Конец детства», в котором люди под надзором расы стерильных рассудочных правителей превращаются в машины для воспроизведения таких же машин. Обучая колонию шимпанзе амслену, мы передаем наше самое драгоценное орудие животным, уже и без того превосходно подготовленным природой для существования в этом мире и без помощи людей. И мы не знаем пока, как они воспользуются этим орудием.
7. КОЛОНИЯ ШИМПАНЗЕ: ЭЛЛИ
Как и Люси, Элли родился в институте и воспитывался в изоляции от своих сородичей. Отца его зовут Пан (это доминирующий самец в институтской колонии), а мать – Каролина. В отличие от Люси, которую начали учить амслену в возрасте около четырех месяцев, Элли обучался языку знаков почти с самого рождения. Его приемной матерью была Шери Рауш, сотрудница благотворительной организации, сельский дом которой, как и дом Темерлинов, оборудован просторным, обтянутым сеткой помещением, где и располагался Элли в тех случаях, когда оставался в доме один. То ли учителя к тому времени лучше овладели амсленом, то ли потому, что обучение началось прямо с самого рождения, то ли Элли оказался очень способным шимпанзе, но только в три месяца его лексикон насчитывал уже 90 слов. Новые слова он усваивал ежедневно, а точность его жестикуляции была почти хрестоматийной.
Обстоятельство, затруднявшее интерпретацию достижений Уошо (как для ее сторонников, так и для противников), заключалось в отсутствии сравнительных данных по другим шимпанзе. В такой ситуации невозможно было установить, являются ли успехи Уошо в овладении одними словами и комбинациями слов и затруднения в овладении другими следствием общих свойств мозга шимпанзе, метода обучения или ее индивидуальных склонностей и антипатий. Так, например, Беллуджи и Броновский придавали большое значение тому, что за три месяца обучения Уошо не освоила отрицания и не научилась задавать вопросы, хотя со временем она обучилась и тому и другому. Достижения же Люси и Элли показали, что медлительность Уошо при освоении отрицательной и вопросительной форм не была результатом каких-либо принципиальных особенностей шимпанзе. Обе обезьяны обучились отрицаниям «не» и «нет», и обе регулярно задавали вопросы, когда желали узнать что-либо. Каждый шимпанзе обладает очень сильно выраженной индивидуальностью, и уже одно это делает рискованными попытки рассматривать их как безликих, взаимозаменяемых представителей вида. Футс, кроме того, на основе собственного опыта со временем понял, что утверждать, будто один шимпанзе пользуется амсленом лучше другого, – это все равно что ставить хорошего инженера выше хорошего врача. Он улавливал различия в достижениях разных шимпанзе, но не брался выделить ни лучших, ни худших. И однако, не умаляя достоинств других шимпанзе, можно сказать, что Элли был действительно выдающимся учеником.
Элли сам представился мне, когда я тихонько сидел и пил кофе в уголке гостиной, в очередной раз пытаясь ненавязчиво понаблюдать за Футсом и его воспитанниками. Шимпанзе прошел через комнату ко мне, смерил меня взглядом, а затем, показав на меня, провел пальцем левой руки по тыльной стороне правой кисти и изобразил свое имя. Он явно счел, что я гожусь на то, чтобы пощекотать его, и мы немного повозились. Элли был самцом, поэтому, нападая, нанося удары и принимая агрессивные позы, получал большее удовлетворение, чем молодые самки. В возбужденном состоянии шимпанзе обычно скалят зубы в характерной «ухмылке», а придя в восторг от щекотки, любят пускать в ход свои зубы. В азарте борьбы такое игривое покусывание может стать более агрессивным. Когда я ненароком перевернул Элли на спину, он пришел в сильное возбуждение и начал хлопать руками по полу и скалиться. Затем, как бы осознав, что излишне разошелся, он сомкнул губы и даже принялся сосать их, чтобы они не растянулись в «ухмылке».
Элли, никогда в жизни не видевший других шимпанзе, помимо зачатков агрессивного поведения обнаруживает иногда и другие свойственные этим обезьянам повадки. Однажды он устроил себе гнездо из разных собранных им поблизости от его комнаты предметов. Но в отличие от диких шимпанзе Элли, возвращая эти предметы на место, хорошо знал наименование каждого из них.
Итак, Элли быстро оставил свои неуверенные попытки запугать меня и обратил внимание на то, что застежка на моих брюках была на пуговицах, а не на молнии.
– Что это? – просигналил он.
– Пуговица, – ответил Роджер.
– Что это? – спросил затем Роджер, показывая на пуговицу.
– Пуговица, – ответил Элли и тут же вскочил мне на плечи.
В отличие от Люси, относившейся к кошкам враждебно, за исключением того случая с котенком, когда она чувствовала себя заботливой мамашей, Элли отлично ладил с ними. Причина заключалась в том, что он вырос среди кошек и очень рано научился с уважением относиться к нраву этих своих сожителей. Минут через десять одна из кошек зашла в комнату, и Элли соскочил с моих плеч, чтобы поприветствовать ее. Кошка лизнула Элли в лицо. Он сделал резкий жест – и кошка молнией вылетела из комнаты. Элли бросился за ней, но оказавшаяся рядом Шери Рауш крикнула: «Не приставай к кошке!» И Элли остановился. Он отлично понял Шери, хотя изъяснялась она не на амслене. Английский был вторым языком, известным Элли. Институтские шимпанзе слышали английскую речь гораздо чаще, чем того хотелось бы Футсу. В отличие от методов воспитания Уошо в Рино (где всячески старались сделать амслен единственным языком, употребляемым в присутствии Уошо) некоторые из здешних шимпанзе, в частности Элли и Люси, воспитывались в обычных домах, где члены семьи общались между собой по-английски и часто обращались на этом языке и к шимпанзе. Кроме того, воспитатели шимпанзе сопровождали жесты на амслене переводом на разговорный английский язык. «Эй, что это такое?» – иногда произносил инструктор, привлекая внимание шимпанзе к своим жестам (надо сказать, что тестовые испытания всегда происходили при полном молчании). Такое смешение каналов связи имеет не только недостатки, но и некоторые преимущества. Разумно предположить, что если бы шимпанзе воспитывали среди глухонемых, то он оказался бы в обстановке, более благоприятной для усвоения амслена, поскольку обезьяну не сбивало бы с толку то обстоятельство, что ее наставники общаются на двух языках, один из которых ей недоступен. К тому же не следует забывать, что приемные родители шимпанзе владеют амсленом, как правило, отнюдь не в совершенстве и далеко не столь свободно и непринужденно общаются на нем, как глухонемые. Все это в гораздо большей степени может ограничивать достижения шимпанзе в освоении амслена, чем какой-либо недостаток природных способностей. Сейчас Гарднеры проверяют в Рино справедливость этого предположения, исследуя поведение двух новых шимпанзе, которых инструктируют глухонемые. И тем не менее воспитание в двуязычном доме дает некоторые дополнительные возможности, которые Футс и пытается использовать в настоящее время.
Как я уже говорил, нередко во время нашей беседы с Футсом Люси, играя в одиночестве, не переставала в то же время прислушиваться к разговору, по крайней мере так нам казалось. Прошлой зимой два помощника Футса, Билл Чаун и Ларри Гудин, предприняли сознательную попытку обучить Элли десяти словам одновременно на амслене и по-английски. Поначалу они использовали английский язык, чтобы проверить понимание Элли десяти разговорных слов. Тренер, например, говорил: «Принеси мне ложку», и если Элли последовательно пять раз отыскивал ложку среди множества других предметов, то считалось, что он действительно знает это слово. Когда Элли усвоил все десять слов по-английски, их список был разделен на две половины, и начались тренировки. Один из трех исследователей обучал шимпанзе переводам каждого из пяти английских разговорных слов на амслен. Например, он говорил «ложка» и одновременно выполнял соответствующий жест. После завершения этой серии тренировок первого исследователя сменял второй, который не знал, каким из пяти жестов обучал Элли его предшественник и какие из них шимпанзе освоил. Он просто проверял знания Элли в амслене, поочередно показывая все пять предметов и каждый раз спрашивая: «Что это?». Такая постановка эксперимента исключала при проверке знаний Элли возможность сознательной или бессознательной подсказки со стороны экзаменующего. Со временем Элли показал, что он знает обозначения всех этих предметов на амслене.
После того как стало ясно, что Элли способен усваивать названия предметов на амслене, в следующей серии экспериментов он обучался правильно называть различные предметы на языке жестов, пользуясь исключительно ранее приобретенным знакомством с соответствующими английскими словами. Когда Элли учили обозначать ложку на амслене, никакой ложки при этом поблизости не было; единственным стимулом было слово «ложка», произносимое инструктором по-английски. При этом инструктор одновременно складывал руки Элли в соответствующий жест. Когда Элли спрашивали: «Что это?» и показывали ложку, этот предмет ассоциировался у него с английским словом еще до того, как он научился изображать необходимый жест на амслене.
Чтобы правильно ответить на вопрос, Элли должен был мысленно связать жест, который он заучил в момент восприятия слова на слух, со зрительным стимулом – самой ложкой. Такая способность переводить стимул из зрительного в слуховой канал носит название кросс-модального переноса. Эта способность считается ключевой для овладения языком. Но даже после описанных экспериментов некоторые из исследователей поведения все еще не верят в способность шимпанзе к установлению подобных ассоциаций.
Таким образом, поведение Элли показывает, что препятствие, мешающее шимпанзе заговорить, кроется не в строении их нервной системы (хотя мы вряд ли могли бы ожидать, что шимпанзе заговорят с той же легкостью, что и люди, совершенствовавшиеся в этом искусстве более миллиона лет), а носит фонологический характер – другими словами, шимпанзе просто не в состоянии издавать и соответствующим образом организовывать те или иные звуки человеческой речи.
Доказав на своем примере способность к кросс-модальному переносу, Элли тем самым продемонстрировал и определенный уровень перемещаемости. Когда его обучали жестам на амслене, соответствующим английским названиям предметов, то стимулом служило английское слово, произнесенное вслух. Самого предмета при этом не было, и чтобы понять, что означает английское слово, Элли должен был мысленно связать во времени и пространстве два совершенно различных акта коммуникации. В этом одновременно участвуют свойства перемещаемости, реконституции, овеществления и кросс-модального переноса. Вряд ли можно себе представить, чтобы Элли был способен к кросс-модальному переносу, не овладев способностью к перемещаемости, или мог символически овеществлять окружающее его, не владея кросс-модальным переносом. Равным образом шимпанзе едва ли мог проявить свойство реконституции, не обладая всеми только что перечисленными особенностями поведения.
Пока мы с Роджером обсуждали достижения Элли, он все более настойчиво и агрессивно просил повозиться с ним. «Он хочет узнать, насколько вы сильны», – сказала Шери. «Я чертовски силен!» – ответил я и подбросил Элли к потолку. Но шимпанзе ткнул меня опять пальцем в грудь жестом армейского старшины, восклицающего «Эй, ты!», если бы тот вздумал потребовать: «Эй, ты, пощекочи-ка меня!». Футс заверил меня, что я не первый гость, подвергающийся столь упорным и настойчивым требованиям пощекотать Элли. Незадолго до моего посещения Элли преследовал теми же требованиями Чауна, проводившего с ним очередной послеобеденный урок.
– Ты щекотать Элли, – сказал Элли, тыча пальцем в грудь Билла. Чаун проигнорировал этот жест.
– Ты, ты, ты! – повторял Элли все более настойчиво. Чаун по-прежнему не обращал внимания.
Наконец, совершенно выведенный из себя Элли сказал: «Ты щекотать Элли, ты орех!» (Элли часто называли «крепким орешком», и он знал и прямой, и переносный смысл этого слова).
Ежедневно во второй половине дня Билл и Ларри проводят регулярные занятия с Элли. Все трое садятся в кружок и начинают играть в такую игру: перед ними ставится мешок со всякой всячиной и из него по очереди вытаскивают различные предметы. Например, Билл достает щетку и говорит: «Ларри щетка Элли». В другой раз достают мяч, и Ларри говорит: «Элли дать мяч Билл»; или вынимают что-нибудь еще, и Элли говорит: «Дать карандаш Элли». Цель этой игры заключалась в том, чтобы проверить, понимает ли Элли смысл порядка слов, соответствующий последовательности «действующее лицо – действие – объект действия», в тех ситуациях, когда часто меняются и объекты действия, и действующие лица. Я спросил, говорил ли когда-нибудь Элли нечто вроде: «Билл щетка Ларри». Футс ответил, что он сомневается, чтобы Элли когда-либо говорил что-нибудь подобное, но даже если и говорил, то, вернее всего, просто по ошибке. Кроме всего прочего, не следует забывать, что Элли еще ребенок.
Хотя абсурдность противопоставления хорошего врача хорошему инженеру и свежа в моей памяти, я не могу отделаться от впечатления, что Элли – выдающийся шимпанзе и что он оставит свой след в истории. Взять хотя бы его первые упражнения в живописи маслом по холсту. Один из помощников Футса собирал его полотна и как-то показал их одному искусствоведу, не сказав ему, однако, что они принадлежат кисти шимпанзе. Искусствовед был вне себя от восторга. «Это новый Поллак!» – твердил он исследователю, который, разумеется, также пришел в восторг.
Обстоятельство, затруднявшее интерпретацию достижений Уошо (как для ее сторонников, так и для противников), заключалось в отсутствии сравнительных данных по другим шимпанзе. В такой ситуации невозможно было установить, являются ли успехи Уошо в овладении одними словами и комбинациями слов и затруднения в овладении другими следствием общих свойств мозга шимпанзе, метода обучения или ее индивидуальных склонностей и антипатий. Так, например, Беллуджи и Броновский придавали большое значение тому, что за три месяца обучения Уошо не освоила отрицания и не научилась задавать вопросы, хотя со временем она обучилась и тому и другому. Достижения же Люси и Элли показали, что медлительность Уошо при освоении отрицательной и вопросительной форм не была результатом каких-либо принципиальных особенностей шимпанзе. Обе обезьяны обучились отрицаниям «не» и «нет», и обе регулярно задавали вопросы, когда желали узнать что-либо. Каждый шимпанзе обладает очень сильно выраженной индивидуальностью, и уже одно это делает рискованными попытки рассматривать их как безликих, взаимозаменяемых представителей вида. Футс, кроме того, на основе собственного опыта со временем понял, что утверждать, будто один шимпанзе пользуется амсленом лучше другого, – это все равно что ставить хорошего инженера выше хорошего врача. Он улавливал различия в достижениях разных шимпанзе, но не брался выделить ни лучших, ни худших. И однако, не умаляя достоинств других шимпанзе, можно сказать, что Элли был действительно выдающимся учеником.
Элли сам представился мне, когда я тихонько сидел и пил кофе в уголке гостиной, в очередной раз пытаясь ненавязчиво понаблюдать за Футсом и его воспитанниками. Шимпанзе прошел через комнату ко мне, смерил меня взглядом, а затем, показав на меня, провел пальцем левой руки по тыльной стороне правой кисти и изобразил свое имя. Он явно счел, что я гожусь на то, чтобы пощекотать его, и мы немного повозились. Элли был самцом, поэтому, нападая, нанося удары и принимая агрессивные позы, получал большее удовлетворение, чем молодые самки. В возбужденном состоянии шимпанзе обычно скалят зубы в характерной «ухмылке», а придя в восторг от щекотки, любят пускать в ход свои зубы. В азарте борьбы такое игривое покусывание может стать более агрессивным. Когда я ненароком перевернул Элли на спину, он пришел в сильное возбуждение и начал хлопать руками по полу и скалиться. Затем, как бы осознав, что излишне разошелся, он сомкнул губы и даже принялся сосать их, чтобы они не растянулись в «ухмылке».
Элли, никогда в жизни не видевший других шимпанзе, помимо зачатков агрессивного поведения обнаруживает иногда и другие свойственные этим обезьянам повадки. Однажды он устроил себе гнездо из разных собранных им поблизости от его комнаты предметов. Но в отличие от диких шимпанзе Элли, возвращая эти предметы на место, хорошо знал наименование каждого из них.
Элли угощает из своей миски одну из институтских кошек.
Итак, Элли быстро оставил свои неуверенные попытки запугать меня и обратил внимание на то, что застежка на моих брюках была на пуговицах, а не на молнии.
– Что это? – просигналил он.
– Пуговица, – ответил Роджер.
– Что это? – спросил затем Роджер, показывая на пуговицу.
– Пуговица, – ответил Элли и тут же вскочил мне на плечи.
В отличие от Люси, относившейся к кошкам враждебно, за исключением того случая с котенком, когда она чувствовала себя заботливой мамашей, Элли отлично ладил с ними. Причина заключалась в том, что он вырос среди кошек и очень рано научился с уважением относиться к нраву этих своих сожителей. Минут через десять одна из кошек зашла в комнату, и Элли соскочил с моих плеч, чтобы поприветствовать ее. Кошка лизнула Элли в лицо. Он сделал резкий жест – и кошка молнией вылетела из комнаты. Элли бросился за ней, но оказавшаяся рядом Шери Рауш крикнула: «Не приставай к кошке!» И Элли остановился. Он отлично понял Шери, хотя изъяснялась она не на амслене. Английский был вторым языком, известным Элли. Институтские шимпанзе слышали английскую речь гораздо чаще, чем того хотелось бы Футсу. В отличие от методов воспитания Уошо в Рино (где всячески старались сделать амслен единственным языком, употребляемым в присутствии Уошо) некоторые из здешних шимпанзе, в частности Элли и Люси, воспитывались в обычных домах, где члены семьи общались между собой по-английски и часто обращались на этом языке и к шимпанзе. Кроме того, воспитатели шимпанзе сопровождали жесты на амслене переводом на разговорный английский язык. «Эй, что это такое?» – иногда произносил инструктор, привлекая внимание шимпанзе к своим жестам (надо сказать, что тестовые испытания всегда происходили при полном молчании). Такое смешение каналов связи имеет не только недостатки, но и некоторые преимущества. Разумно предположить, что если бы шимпанзе воспитывали среди глухонемых, то он оказался бы в обстановке, более благоприятной для усвоения амслена, поскольку обезьяну не сбивало бы с толку то обстоятельство, что ее наставники общаются на двух языках, один из которых ей недоступен. К тому же не следует забывать, что приемные родители шимпанзе владеют амсленом, как правило, отнюдь не в совершенстве и далеко не столь свободно и непринужденно общаются на нем, как глухонемые. Все это в гораздо большей степени может ограничивать достижения шимпанзе в освоении амслена, чем какой-либо недостаток природных способностей. Сейчас Гарднеры проверяют в Рино справедливость этого предположения, исследуя поведение двух новых шимпанзе, которых инструктируют глухонемые. И тем не менее воспитание в двуязычном доме дает некоторые дополнительные возможности, которые Футс и пытается использовать в настоящее время.
Как я уже говорил, нередко во время нашей беседы с Футсом Люси, играя в одиночестве, не переставала в то же время прислушиваться к разговору, по крайней мере так нам казалось. Прошлой зимой два помощника Футса, Билл Чаун и Ларри Гудин, предприняли сознательную попытку обучить Элли десяти словам одновременно на амслене и по-английски. Поначалу они использовали английский язык, чтобы проверить понимание Элли десяти разговорных слов. Тренер, например, говорил: «Принеси мне ложку», и если Элли последовательно пять раз отыскивал ложку среди множества других предметов, то считалось, что он действительно знает это слово. Когда Элли усвоил все десять слов по-английски, их список был разделен на две половины, и начались тренировки. Один из трех исследователей обучал шимпанзе переводам каждого из пяти английских разговорных слов на амслен. Например, он говорил «ложка» и одновременно выполнял соответствующий жест. После завершения этой серии тренировок первого исследователя сменял второй, который не знал, каким из пяти жестов обучал Элли его предшественник и какие из них шимпанзе освоил. Он просто проверял знания Элли в амслене, поочередно показывая все пять предметов и каждый раз спрашивая: «Что это?». Такая постановка эксперимента исключала при проверке знаний Элли возможность сознательной или бессознательной подсказки со стороны экзаменующего. Со временем Элли показал, что он знает обозначения всех этих предметов на амслене.
После того как стало ясно, что Элли способен усваивать названия предметов на амслене, в следующей серии экспериментов он обучался правильно называть различные предметы на языке жестов, пользуясь исключительно ранее приобретенным знакомством с соответствующими английскими словами. Когда Элли учили обозначать ложку на амслене, никакой ложки при этом поблизости не было; единственным стимулом было слово «ложка», произносимое инструктором по-английски. При этом инструктор одновременно складывал руки Элли в соответствующий жест. Когда Элли спрашивали: «Что это?» и показывали ложку, этот предмет ассоциировался у него с английским словом еще до того, как он научился изображать необходимый жест на амслене.
Чтобы правильно ответить на вопрос, Элли должен был мысленно связать жест, который он заучил в момент восприятия слова на слух, со зрительным стимулом – самой ложкой. Такая способность переводить стимул из зрительного в слуховой канал носит название кросс-модального переноса. Эта способность считается ключевой для овладения языком. Но даже после описанных экспериментов некоторые из исследователей поведения все еще не верят в способность шимпанзе к установлению подобных ассоциаций.
Таким образом, поведение Элли показывает, что препятствие, мешающее шимпанзе заговорить, кроется не в строении их нервной системы (хотя мы вряд ли могли бы ожидать, что шимпанзе заговорят с той же легкостью, что и люди, совершенствовавшиеся в этом искусстве более миллиона лет), а носит фонологический характер – другими словами, шимпанзе просто не в состоянии издавать и соответствующим образом организовывать те или иные звуки человеческой речи.
Доказав на своем примере способность к кросс-модальному переносу, Элли тем самым продемонстрировал и определенный уровень перемещаемости. Когда его обучали жестам на амслене, соответствующим английским названиям предметов, то стимулом служило английское слово, произнесенное вслух. Самого предмета при этом не было, и чтобы понять, что означает английское слово, Элли должен был мысленно связать во времени и пространстве два совершенно различных акта коммуникации. В этом одновременно участвуют свойства перемещаемости, реконституции, овеществления и кросс-модального переноса. Вряд ли можно себе представить, чтобы Элли был способен к кросс-модальному переносу, не овладев способностью к перемещаемости, или мог символически овеществлять окружающее его, не владея кросс-модальным переносом. Равным образом шимпанзе едва ли мог проявить свойство реконституции, не обладая всеми только что перечисленными особенностями поведения.
Пока мы с Роджером обсуждали достижения Элли, он все более настойчиво и агрессивно просил повозиться с ним. «Он хочет узнать, насколько вы сильны», – сказала Шери. «Я чертовски силен!» – ответил я и подбросил Элли к потолку. Но шимпанзе ткнул меня опять пальцем в грудь жестом армейского старшины, восклицающего «Эй, ты!», если бы тот вздумал потребовать: «Эй, ты, пощекочи-ка меня!». Футс заверил меня, что я не первый гость, подвергающийся столь упорным и настойчивым требованиям пощекотать Элли. Незадолго до моего посещения Элли преследовал теми же требованиями Чауна, проводившего с ним очередной послеобеденный урок.
– Ты щекотать Элли, – сказал Элли, тыча пальцем в грудь Билла. Чаун проигнорировал этот жест.
– Ты, ты, ты! – повторял Элли все более настойчиво. Чаун по-прежнему не обращал внимания.
Наконец, совершенно выведенный из себя Элли сказал: «Ты щекотать Элли, ты орех!» (Элли часто называли «крепким орешком», и он знал и прямой, и переносный смысл этого слова).
Роджер беседует с Бруно и Буи.
Ежедневно во второй половине дня Билл и Ларри проводят регулярные занятия с Элли. Все трое садятся в кружок и начинают играть в такую игру: перед ними ставится мешок со всякой всячиной и из него по очереди вытаскивают различные предметы. Например, Билл достает щетку и говорит: «Ларри щетка Элли». В другой раз достают мяч, и Ларри говорит: «Элли дать мяч Билл»; или вынимают что-нибудь еще, и Элли говорит: «Дать карандаш Элли». Цель этой игры заключалась в том, чтобы проверить, понимает ли Элли смысл порядка слов, соответствующий последовательности «действующее лицо – действие – объект действия», в тех ситуациях, когда часто меняются и объекты действия, и действующие лица. Я спросил, говорил ли когда-нибудь Элли нечто вроде: «Билл щетка Ларри». Футс ответил, что он сомневается, чтобы Элли когда-либо говорил что-нибудь подобное, но даже если и говорил, то, вернее всего, просто по ошибке. Кроме всего прочего, не следует забывать, что Элли еще ребенок.
Хотя абсурдность противопоставления хорошего врача хорошему инженеру и свежа в моей памяти, я не могу отделаться от впечатления, что Элли – выдающийся шимпанзе и что он оставит свой след в истории. Взять хотя бы его первые упражнения в живописи маслом по холсту. Один из помощников Футса собирал его полотна и как-то показал их одному искусствоведу, не сказав ему, однако, что они принадлежат кисти шимпанзе. Искусствовед был вне себя от восторга. «Это новый Поллак!» – твердил он исследователю, который, разумеется, также пришел в восторг.
8. КОЛОНИЯ ШИМПАНЗЕ: БРУНО И БУИ
Элли, Люси и двум шимпанзе по кличке Салом и Таня скоро будет предоставлена возможность общения со своими сородичами. Их не вернут в колонию взрослых особей, содержащуюся в институте, а познакомят с Уошо и четырьмя другими шимпанзе: Бруно, Буи, Синди и Тельмой. Все вместе они станут ядром сообщества шимпанзе, пользующихся языком.
Бруно, Буи, Синди и Тельма начиная с 1971 года бо?льшую часть времени проводили вместе на институтском острове шимпанзе. Иногда кого-нибудь из них удаляли с острова либо за плохое поведение, либо для занятий, разлучались они и на время экзаменов, но все же в основном пребывали в компании друг с другом. Основываясь на данных по поведению именно этих обезьян, Роджер предпринял первую попытку сравнить и проанализировать различия в усвоении знаков амслена разными особями шимпанзе.
Участвовавших в этом исследовании шимпанзе прежде всего обучили десяти знакам: «шляпа», «покажи», «фрукт», «пить», «еще», «смотри», «ключ», «слушай», «веревка» и «еда». Работая вместе с Гарднерами, Футс опробовал различные методы обучения Уошо. Теперь же его цель была иной – не в том, чтобы найти наиболее эффективный метод обучения, а в том, чтобы выявить различия между шимпанзе, – различия, возникающие при их обучении амслену вполне определенным методом и в контролируемых условиях. Соответственно для всех четырех шимпанзе Футс использовал метод, который показал себя наиболее эффективным при обучении Уошо, – формовку и ослабление, а также процедуру двойного контроля. Футс сравнивал способности шимпанзе по тем временны?м затратам (в минутах), которые требовались каждому из них, чтобы без подсказки правильно назвать объект при пяти последовательных его предъявлениях. Футс обнаружил, что в экзаменационной обстановке результаты испытаний порой больше говорят о реакции шимпанзе на обстановку в целом, чем об их действительных достижениях. Он также установил, что различия в усвоении символов амслена в значительной степени отражали индивидуальные особенности шимпанзе, так что было бы весьма рискованно пускаться в рассуждения относительно познавательных способностей шимпанзе вообще, основываясь на усвоении конкретным шимпанзе конкретного набора знаков. И наконец, он отметил некоторые общие черты усвоения всеми шимпанзе тех десяти знаков, которым их обучали, – черты, которые могут кое-что поведать о том, как шимпанзе думают.
Бруно родился в институте в феврале 1968 года. Его отцом был все тот же Пан, а матерью – Пампи. Бруно рано начал учиться амслену. Первое время он проявлял мало интереса к подражанию тем странным движениям, которые его заставляли повторять вновь и вновь. Его даже прозвали гордецом. Но очень скоро он обнаружил исключительные способности. Футс рассказывает, что, когда он начал обучать Бруно слову «шляпа» (при этом ладонь кладется на темя), тот посмотрел на него с легким любопытством, как если бы хотел сказать: «Я бы с удовольствием помог тебе, но, право же, не могу понять, чего ты от меня хочешь!» Немного погодя Футс рассердился и пригрозил Бруно наказанием. Шимпанзе немедленно стал прикладывать ладонь к макушке, повторяя «шляпа», «шляпа», «шляпа»…
Буи всегда весел и временами немного несдержан. Его родители неизвестны, но мы знаем, что перед тем, как попасть в институт, он перенес операцию на мозге. Такие операции, при которых рассекается мозолистое тело, делают людям в случаях тяжелой эпилепсии, а шимпанзе – в экспериментах по изучению свойств правого и левого полушарий мозга. Операцию Буи перенес в очень раннем возрасте, так что она почти не сказалась на его поведении, если не считать манеры рисовать: он всегда заполнял резко различающимися каракулями два противоположных угла полотна. Похоже, что учителя и воспитатели привязались к Буи больше, чем к какой-либо другой обезьяне. Он весьма охотно и успешно учится, отчасти, вероятно, потому, что обожает изюм, который иногда используют в качестве вознаграждения, однако неважно выглядит на экзаменах, быть может, оттого, что вознаграждения там не выдают.
Синди и Тельма родились на воле примерно в середине 1967 года. Прежде чем попасть в институт, они обе некоторое время воспитывались в домашних условиях, но ни одна не обладала столь ярко выраженной индивидуальностью, как Уошо или Люси. Синди хорошо усваивала жесты амслена, поскольку ей всегда отчаянно хотелось во всем угодить учителю. Когда, обучая ее жесту «шляпа», инструктор брал ее руку и прикладывал ладонью к макушке, Синди не убирала руки, а оставляла ее на голове, как бы желая сказать: «Если это именно то, чего вы от меня хотите, – прекрасно, пожалуйста». Тельма выглядит несколько рассеянной. Роджер сравнивает ее с мыслителем, то и дело отвлекающимся на всякие пустяки вроде пролетающей по клетке мухи. На экзаменах ни Синди, ни Тельма не показывают особых успехов: первая – из-за отсутствия инструктора, которому она хотела бы угодить, вторая – из-за недостатка сосредоточенности.
Бруно, Буи, Синди и Тельма начиная с 1971 года бо?льшую часть времени проводили вместе на институтском острове шимпанзе. Иногда кого-нибудь из них удаляли с острова либо за плохое поведение, либо для занятий, разлучались они и на время экзаменов, но все же в основном пребывали в компании друг с другом. Основываясь на данных по поведению именно этих обезьян, Роджер предпринял первую попытку сравнить и проанализировать различия в усвоении знаков амслена разными особями шимпанзе.
Участвовавших в этом исследовании шимпанзе прежде всего обучили десяти знакам: «шляпа», «покажи», «фрукт», «пить», «еще», «смотри», «ключ», «слушай», «веревка» и «еда». Работая вместе с Гарднерами, Футс опробовал различные методы обучения Уошо. Теперь же его цель была иной – не в том, чтобы найти наиболее эффективный метод обучения, а в том, чтобы выявить различия между шимпанзе, – различия, возникающие при их обучении амслену вполне определенным методом и в контролируемых условиях. Соответственно для всех четырех шимпанзе Футс использовал метод, который показал себя наиболее эффективным при обучении Уошо, – формовку и ослабление, а также процедуру двойного контроля. Футс сравнивал способности шимпанзе по тем временны?м затратам (в минутах), которые требовались каждому из них, чтобы без подсказки правильно назвать объект при пяти последовательных его предъявлениях. Футс обнаружил, что в экзаменационной обстановке результаты испытаний порой больше говорят о реакции шимпанзе на обстановку в целом, чем об их действительных достижениях. Он также установил, что различия в усвоении символов амслена в значительной степени отражали индивидуальные особенности шимпанзе, так что было бы весьма рискованно пускаться в рассуждения относительно познавательных способностей шимпанзе вообще, основываясь на усвоении конкретным шимпанзе конкретного набора знаков. И наконец, он отметил некоторые общие черты усвоения всеми шимпанзе тех десяти знаков, которым их обучали, – черты, которые могут кое-что поведать о том, как шимпанзе думают.
Бруно родился в институте в феврале 1968 года. Его отцом был все тот же Пан, а матерью – Пампи. Бруно рано начал учиться амслену. Первое время он проявлял мало интереса к подражанию тем странным движениям, которые его заставляли повторять вновь и вновь. Его даже прозвали гордецом. Но очень скоро он обнаружил исключительные способности. Футс рассказывает, что, когда он начал обучать Бруно слову «шляпа» (при этом ладонь кладется на темя), тот посмотрел на него с легким любопытством, как если бы хотел сказать: «Я бы с удовольствием помог тебе, но, право же, не могу понять, чего ты от меня хочешь!» Немного погодя Футс рассердился и пригрозил Бруно наказанием. Шимпанзе немедленно стал прикладывать ладонь к макушке, повторяя «шляпа», «шляпа», «шляпа»…
Буи всегда весел и временами немного несдержан. Его родители неизвестны, но мы знаем, что перед тем, как попасть в институт, он перенес операцию на мозге. Такие операции, при которых рассекается мозолистое тело, делают людям в случаях тяжелой эпилепсии, а шимпанзе – в экспериментах по изучению свойств правого и левого полушарий мозга. Операцию Буи перенес в очень раннем возрасте, так что она почти не сказалась на его поведении, если не считать манеры рисовать: он всегда заполнял резко различающимися каракулями два противоположных угла полотна. Похоже, что учителя и воспитатели привязались к Буи больше, чем к какой-либо другой обезьяне. Он весьма охотно и успешно учится, отчасти, вероятно, потому, что обожает изюм, который иногда используют в качестве вознаграждения, однако неважно выглядит на экзаменах, быть может, оттого, что вознаграждения там не выдают.
Синди и Тельма родились на воле примерно в середине 1967 года. Прежде чем попасть в институт, они обе некоторое время воспитывались в домашних условиях, но ни одна не обладала столь ярко выраженной индивидуальностью, как Уошо или Люси. Синди хорошо усваивала жесты амслена, поскольку ей всегда отчаянно хотелось во всем угодить учителю. Когда, обучая ее жесту «шляпа», инструктор брал ее руку и прикладывал ладонью к макушке, Синди не убирала руки, а оставляла ее на голове, как бы желая сказать: «Если это именно то, чего вы от меня хотите, – прекрасно, пожалуйста». Тельма выглядит несколько рассеянной. Роджер сравнивает ее с мыслителем, то и дело отвлекающимся на всякие пустяки вроде пролетающей по клетке мухи. На экзаменах ни Синди, ни Тельма не показывают особых успехов: первая – из-за отсутствия инструктора, которому она хотела бы угодить, вторая – из-за недостатка сосредоточенности.