Линдсей Дэвид. Путешествие к Арктуру

   – Но что помешало тебе найти Трил? Это, без сомнения, хорошо известная страна?
   – Она лежит под землей и мало где сообщается с наружным миром, а где, никто из тех, с кем я говорил, не знает. Я прочесал все долины и холмы. Я был у самых ворот Личсторма. Я стар настолько, что ваши старцы по сравнению со мной показались бы новорожденными младенцами, но столь же далек от Трила, как во времена моей ранней юности, когда я жил среди множества сородичей-фейнов.
   – Значит, если мне везет, то тебе нет… Но когда ты найдешь Фейсни, что это тебе даст?
   Лихолфей молча смотрел на него. Улыбка сошла с его лица, а на ее месте появилось такое выражение неземной муки, что Маскаллу не было необходимости настаивать на своем вопросе.
   Фейна снедала грусть и томление влюбленного, навеки разлученного с возлюбленной, чьи запахи и следы были повсюду. Эта страсть запечатлелась в его чертах в это мгновение дикой суровой духовной красотой, намного превосходящей любую красоту женщины или мужчины.
   Но это выражение моментально исчезло, и тут резкий контраст показал Маскаллу истинного Лихолфея. Его чувственность была исключительной, но вульгарной – наподобие геройства одинокой натуры, преследующей с неустанной настойчивостью скотские цели.
   Маскалл подозрительно посмотрел на фейна и постучал пальцами по бедру.
   – Хорошо, мы пойдем вместе. Может, мы что-то найдем, но в любом случае я не буду сожалеть о беседе с такой уникальной личностью, как ты.
   – Но я должен предупредить тебя, Маскалл. Ты и я из разных мирозданий. Тело фейна содержит жизнь целиком, тело мужчины содержит лишь половину жизни – вторая половина в женщине. Фейсни может оказаться слишком непереносимым для твоего тела… Разве ты этого не чувствуешь?
   – Я отупел от разных своих ощущений. Я должен принять все возможные предосторожности, а в остальном положиться на случай.
   Он нагнулся и, взявшись за тонкую потрепанную рясу фейна, оторвал широкую полосу, которую обмотал вокруг лба.
   – Я не забываю твой совет, Лихолфей. Мне не хотелось бы начать прогулку Маскаллом, а закончить Диграном.
   Фейн криво ухмыльнулся, и они двинулись вверх по течению. Идти было трудно; им приходилось шагать с камня на камень. Время от времени попадалось более серьезное препятствие, преодолеть которое можно было лишь карабкаясь. Долгое время они не разговаривали. Маскалл, насколько возможно, следовал совету своего спутника избегать воды, но иногда он был вынужден становиться в нее ногой. Сделав это второй или третий раз, он почувствовал резкую мучительную боль в руке, в том месте, где ее поранил Крэг. Глаза его повеселели; страхи исчезли; и он начал умышленно ступать в поток.
   Лихолфей поглаживал свой подбородок и, щурясь, следил за Маскаллом, пытаясь понять, что произошло.
   – Это с тобой говорит твоя удача, Маскалл, или что?
   – Послушай. Ты существо с древним опытом и должен знать, если кто-нибудь знает. Что такое Маспел?
   Лицо фейна осталось пустым.
   – Не знаю этого названия.
   – Это в каком-то роде другой мир.
   – Этого быть не может. Есть только один этот мир – мир Фейсни.
   Маскалл подошел к нему, скрестил руки и заговорил:
   – Я рад, что наткнулся на тебя, Лихолфей, потому что эта долина и все с ней связанное требует массы объяснений. Например, в этом месте почти не осталось никаких органических форм – почему они все исчезли? Ты называешь этот ручей «потоком жизни», но чем ближе мы к его истоку, тем меньше жизни он дает. Милей-двумя ниже из ничего появлялись эти самозарождающиеся растения-животные, а у самого моря растения и звери просто кишели друг на друге. Так что, если все это тем или иным таинственным образом связано с твоим Фейсни, мне кажется, он должен обладать весьма парадоксальной натурой. Его сущность не начинает создавать форм, пока изрядно не ослабнет, и ее не разбавит вода… Но может, мы оба несем чушь.
   Лихолфей покачал головой.
   – Все взаимосвязано. Поток это жизнь, и он все время выбрасывает искры жизни. Когда материал захватывает и ловит эти искры, они становятся живыми формами. Чем ближе поток к своему истоку, тем яростнее и энергичнее в нем жизнь. Ты сам увидишь, когда мы достигнем начала долины, там живых форм нет вообще. Это значит, что нет материи достаточно прочной, чтобы захватить и удержать тамошние яростные искры. Ниже по течению большинство искр достаточно энергичны, чтобы подняться наверх, но некоторые захватываются и неожиданно превращаются в формы. Я сам возник таким образом. А еще ниже, у моря, поток теряет большую часть своей жизненной силы, и искры становятся ленивыми и вялыми. Они больше разлетаются в стороны, чем поднимаются вверх. И вряд ли найдется материя, как бы слаба она ни была, которая не способна захватить эти вялые искры, и их захватывают во множестве – в этом причина бесчисленного количества живых форм, которые ты там видел. А ниже всего само Топящее море. Там выродившаяся и ослабленная жизнь потоков Маттерплея имеет в качестве тела все море. Но так мала ее сила, что она вообще не может создать никаких форм, но ее непрерывные тщетные попытки сделать это ты можешь наблюдать в виде всплесков и фонтанов.
   – Значит, медленное развитие мужчин и женщин объясняется слабостью их эмбриона жизни?
   – Вот именно. Он не может сразу достичь всего, к чему стремится. Теперь ты понимаешь, насколько неизмеримо выше находятся фейны, которые самопроизвольно возникли из более электризованных и энергичных искр.
   – Но откуда берется материя, которая захватывает эти искры?
   – Когда жизнь погибает, она становится материей. Материя и сама умирает, но ее место постоянно занимает новая материя.
   – Но если жизнь исходит от Фейсни, как она вообще может погибать?
   – Жизнь это мысли Фейсни, а эти мысли, покинув его мозг, превращаются в ничто – простые гаснущие угольки.
   – Невеселая философия, – сказал Маскалл. – Но кто тогда сам Фейсни, и почему он вообще думает?
   Лихолфей вновь криво улыбнулся.
   – Это я тоже объясню. Природа Фейсни такова. Он со всех сторон обращен в Небытие. У него нет спины и нет боков, он весь лицо; и это лицо является его формой. Иначе и быть не может, поскольку ничего не может существовать между ним и Небытием. Все его лицо состоит из глаз, ибо он вечно созерцает Небытие. Оттуда он черпает свои вдохновенные мысли; никаким иным образом он не может себя ощутить. По той же причине фейны и даже люди обожают находиться в необитаемых местах и на обширных пустых пространствах, ибо каждый это маленький Фейсни.
   – Это похоже на правду, – сказал Маскалл.
   – Мысли непрерывно текут с лица Фейсни назад. Однако, поскольку лицо у него со всех сторон, они текут внутрь его. Таким образом, поток мыслей все время движется из Небытия в центр Фейсни, а это и есть наш мир. Мысли обретают форму и населяют мир. То есть этот наружный мир, лежащий вокруг, находится вовсе не снаружи, а внутри. Видимая вселенная подобна гигантскому желудку, а что на самом деле снаружи этого мира, мы никогда не увидим.
   На некоторое время Маскалл глубоко задумался.
   – Лихолфей, я не вижу, на что можешь надеяться лично ты, поскольку ты всего лишь отвергнутая умирающая мысль.
   – Ты когда-нибудь любил женщину? – спросил фейн, пристально глядя на него.
   – Предположим, любил.
   – Когда ты любил, были ли у тебя возвышенные мгновения?
   – Этот тот же вопрос, но иначе сформулированный.
   – В те мгновения ты приближался к Фейсни. Если бы ты мог еще более приблизиться, разве ты не сделал бы этого?
   – Сделал бы, невзирая на последствия.
   – Даже если бы тебе лично надеяться было не на что?
   – Но я надеялся бы на ЭТО.
   Лихолфей продолжал путь молча.
   – Мужчина – это половина жизни, – вдруг резко заговорил он. – Женщина – вторая половина жизни, а фейн это вся жизнь. Более того, когда жизнь раскалывается на половинки, из нее выпадает нечто, что свойственно лишь целому. Между твоей любовью и моей нет никакого сравнения. Но если даже твою вялую кровь влечет к Фейсни, и ты не задумываешься о последствиях, то что тогда говорить обо МНЕ?
   – Я не подвергаю сомнению истинность твоей страсти, – ответил Маскалл, – но очень жаль, что ты не видишь пути перенести ее в следующий мир.
   Лихолфей криво усмехнулся, выражая бог весть какие чувства.
   – Люди думают все, что взбредет им в голову, но фейны устроены так, что они видят мир только таким, какой он есть на самом деле.
   На этом разговор окончился.
   Солнце стояло высоко, они, похоже, приближались к началу ущелья. Его стены сдвинулись еще ближе, и они все время шагали в глубокой тени, за исключением тех мгновений, когда Бранчспелл оказывался у них прямо за спиной; но все равно чрезмерная жара действовала расслабляюще. Исчезли все признаки жизни. Прекрасный, фантастический пейзаж состоял из скал, каменистой почвы и валунов, загромождавших всю ширину прохода. Они состояли из белоснежного кристаллического известняка, густо испещренного яркими поблескивающими синими прожилками. Ручей больше не был зеленым, а стал бесцветным, хрустально-прозрачным. Он музыкально журчал и, в целом, выглядел необычайно романтично и привлекательно, но Лихолфей, похоже, чувствовал в нем что-то иное – его черты становились все более неподвижными и искаженными мукой.
   Примерно через полчаса после того, как исчезли все другие формы жизни, еще одно растение-животное возникло из пустоты прямо перед ними. Оно было высотой с Маскалла и имело яркий, полный энергии вид, как и следовало существу, только что созданному Природой. Оно двинулось было вперед, но почти тут же беззвучно взорвалось. Не осталось ничего – все тело мгновенно исчезло, обратившись в тот же невидимый туман, из которого возникло.
   – Это подтверждает твои слова, – заметил Маскалл, сильно побледнев.
   – Да, – ответил Лихолфей, – теперь мы пришли в места, где жизнь яростна.
   – Значит, раз ты прав в этом, я должен верить всему, что ты мне говорил.
   Когда он произносил эти слова, они как раз поворачивали, следуя изгибам ущелья. Там, прямо перед ними возвышалась вертикальная скала высотой около трехсот футов из белого с прожилками камня. Это и было начало долины, и двигаться дальше они не могли.
   – В ответ на мою мудрость, – сказал фейн, – ты теперь одолжишь мне свою удачу.
   Они подошли к подножию скалы, и Маскалл задумчиво оглядел ее. На скалу можно было вскарабкаться, но подъем был бы труден. Ставший теперь совсем малюсеньким ручеек вытекал из отверстия в скале на высоте всего нескольких футов. Не слышалось ни единого звука, кроме его музыкального журчания. На дне ущелья лежала тень, но выше сияло солнце.
   – Что ты от меня хочешь? – спросил Маскалл.
   – Теперь все в твоих руках, у меня нет никаких предложений. Тут нам должна помочь твоя удача.
   Маскалл еще некоторое время внимательно смотрел вверх.
   – Нам лучше подождать, Лихолфей. Мне, видимо, придется лезть на вершину, но сейчас слишком жарко – а кроме того, я устал. Я посплю несколько часов, а потом посмотрим.
   Лихолфей, казалось, был раздосадован, но спорить не стал.

17. КОРПАН

   Маскалл проснулся, когда блодсомбр уже давно закончился. Лихолфей стоял рядом, глядя на него. Похоже, он вообще не ложился.
   – Который час? – спросил Маскалл, садясь и протирая глаза.
   – День проходит, – последовал неопределенный ответ.
   Маскалл поднялся на ноги и взглянул на скалу.
   – А теперь я собираюсь забраться ТУДА. Нет необходимости рисковать своей шеей нам обоим, так что ты подожди здесь, а если я что-нибудь найду на вершине, я тебя позову.
   Фейн странно взглянул на него.
   – Там наверху ничего нет, кроме голого склона. Я часто бывал там. Ты задумал что-то особенное?
   – Горы часто вдохновляют меня. Садись и жди.
   Сон восстановил силы Маскалла, он бросился на приступ и одним броском одолел первые двадцать футов. Далее скала стала отвесной, и подъем требовал большей осмотрительности и расчетливости. Было очень мало мест, дававших опору руке или ноге; ему приходилось задумываться над каждым шагом. С другой стороны, скала была прочной, а он не новичок в таком деле. Бранчспелл вовсю светил на стену, и она слепила Маскалла своей сверкающей белизной.
   После многочисленных колебаний и остановок он приблизился к вершине. Он страдал от зноя, обильно лился пот, голова кружилась. Чтобы взобраться на край, он уцепился руками за два выступающих камня, одновременно карабкаясь между ними наверх. Левый камень, больший из двух, сдвинулся под тяжестью Маскалла и, большой темной тенью пролетев мимо его головы, увлекая за собой кучу мелких камней, с ужасающим грохотом рухнул у подножия обрыва. Маскалл, как мог, удержал равновесие, но лишь через несколько мгновений осмелился взглянуть вниз.
   Сначала он не мог различить Лихолфея. Затем он заметил ноги и зад на высоте нескольких футов от дна. Он сообразил, что фейн сунул голову в какое-то отверстие и что-то там рассматривает, и стал ждать, пока тот появится вновь.
   Фейн вылез, поднял взгляд на Маскалла и закричал своим похожим на звук рога голосом:
   – Здесь вход!
   – Я спускаюсь! – проревел Маскалл. – Жди меня!
   Он спускался быстро – без особой осторожности, поскольку, как ему казалось, в этом открытии сказалась его «удача» – и через двадцать минут стоял возле фейна.
   – Что случилось?
   – Камень, который ты уронил, ударился о другой камень, прямо над родником, и выбил его с места. Смотри – теперь мы оба можем войти!
   – Не суетись! – сказал Маскалл. – Это замечательная случайность, но у нас полно времени. Дай я гляну.
   Он заглянул в отверстие, достаточно большое, чтобы высокий человек вошел, не сутулясь. По контрасту со светом дня снаружи там было темно, но все место наполнялось каким-то странным сиянием, и он мог видеть достаточно хорошо. Скалистый туннель шел прямо в недра горы, исчезая из виду. Ручей не тек по дну туннеля, как он ожидал, а бил ключом у самого входа.
   – Ну, Лихолфей, особенно раздумывать не приходится, а? Все же обрати внимание, что твой поток тут покидает нас.
   Повернувшись в ожидании ответа, он заметил, что его спутник дрожит с головы до ног.
   – Эй, в чем дело?
   Лихолфей прижал руку к сердцу.
   – Поток покидает нас, но то, что делает этот поток тем, что он есть, остается с нами. Фейсни там.
   – Но ты, конечно, не надеешься увидеть его лично? Почему ты дрожишь?
   – Наверное, в конце концов, это будет для меня непосильно.
   – Почему? Как это на тебя влияет?
   Фейн взял его за плечо и, удерживая на расстоянии вытянутой руки, старался рассмотреть его своим нетвердым взглядом.
   – Мысли Фейсни непонятны. Я обожаю его, ты обожаешь женщин, и все же он дарует тебе то, в чем отказывает мне.
   – Что он мне дарует?
   – Возможность увидеть его и остаться в живых. Я умру. Но это несущественно. Завтра мы оба будем мертвы.
   Маскалл нетерпеливо высвободился.
   – Может, твои ощущения и правильны в том, что касается тебя, но откуда ты знаешь, что умру я?
   – В тебе пылает жизнь, – ответил Лихолфей, встряхивая головой. – Но, достигнув своего пика – возможно этой ночью, она быстро начнет спадать, и завтра ты умрешь. Что касается меня, если я войду в Трил, я не выйду обратно. Запах смерти доносится до меня из этой дыры.
   – Ты говоришь, как будто испуган. Я не чувствую никакого запаха.
   – Я не испуган, – спокойно сказал Лихолфей, он постепенно восстанавливал хладнокровие, – но когда проживешь так долго, как я, умереть это серьезное дело. Каждый год дает новые корни.
   – Решай, что ты собираешься делать, – сказал Маскалл с оттенком презрения, – я отправляюсь сию минуту.
   Фейн взглянул назад в ущелье странным долгим задумчивым взглядом и, не говоря ни единого слова, вошел в отверстие. Маскалл, почесывая голову, вплотную следовал за ним.
   Едва они перешагнули через бьющий ключ, атмосфера изменилась. Не став затхлой или неприятной, она стала холодной, чистой и изысканной, но почему-то наводила на мысль о склепе. После первого же поворота туннеля дневной свет исчез, и Маскалл уже не мог сказать, откуда идет освещение. Должно быть, светился воздух, поскольку, хотя было светло, как на Земле в полнолуние, ни он, ни Лихолфей не отбрасывали тени. Другой особенностью этого света было то, что и стены туннеля и их собственные тела казались лишенными красок. Все было черно-белым, как лунный пейзаж. Это усиливало торжественное погребальное ощущение, создаваемое атмосферой.
   Они шли минут десять, после туннель начал расширяться. Потолок ушел ввысь, а в ширину бок о бок могли бы пройти шестеро. Лихолфей слабел на глазах. Он брел медленно, с трудом, опустив голову.
   Маскалл схватил его.
   – Тебе нельзя идти дальше. Лучше я отведу тебя назад.
   Фейн улыбнулся и покачнулся.
   – Я умираю.
   – Не говори так. Это лишь временное недомогание. Давай я отведу тебя обратно на свет.
   – Нет, помоги мне идти вперед. Я хочу увидеть Фейсни.
   – Больным нужно уступать, – сказал Маскалл. Взяв фейна на руки, он быстро прошел еще ярдов сто. И тут они вышли из туннеля и оказались лицом к лицу с миром, подобного которому Маскалл никогда не видел.
   – Отпусти меня! – тихо произнес Лихолфей. – Тут я умру.
   Маскалл подчинился и положил его плашмя на каменистую землю. Фейн с трудом приподнялся, опершись на руку, и быстро тускнеющими глазами смотрел на таинственный пейзаж.
   Маскалл тоже смотрел и видел холмистую равнину, будто освещенную луной – но конечно, там не было луны и не было теней. В отдалении он различил бегущие ручьи. Возле них росли необычные деревья; корни их уходили в почву, но и ветки тоже были воздушными корнями без листьев. Других растений Маскалл не видел. Почва состояла из мягкого пористого камня, напоминавшего пемзу. Через одну-две мили в любом направлении свет переходил во мрак. Позади них в обе стороны тянулась огромная каменная стена; но она была не гладкой, а усеянной впадинами и выступами, как неровные морские утесы. Крыша этого огромного подземного мира находилась за пределами видимости. То тут, то там вверх уходила могучая, фантастически выветренная каменная колонна, без сомнения поддерживающая крышу. Красок не было – каждая деталь пейзажа была черной, белой или серой. Все зрелище казалось таким неподвижным, таким торжественным и строгим, что все чувства Маскалла стихли и его охватило абсолютное спокойствие.
   Вдруг Лихолфей упал на спину. Маскалл стал на колени и беспомощно следил за последними трепетаниями его духа, угасавшего, как свеча в спертом воздухе. Наступила смерть… Маскалл закрыл ему глаза. Отвратительная ухмылка Кристалмена тут же застыла на мертвом лице фейна.
   Маскалл еще стоял на коленях, как вдруг понял, что кто-то стоит рядом. Он быстро поднял взгляд и увидел человека, но встал не сразу.
   – Еще один мертвый фейн, – сказал незнакомец печальным, монотонным голосом.
   Маскалл встал.
   Человек был невысок и коренаст, но сильно истощен. Никакой орган не портил его лоб. На вид он казался человеком средних лет с энергичными и довольно грубыми чертами – но у Маскалла сложилось впечатление, что честная трудовая жизнь каким-то образом облагородила их. Его красные глаза смотрели озадаченно, вероятно его мозг трудился над какой-то не имеющей решения проблемой. Безбородый человек с короткими волосами и высоким лбом был одет в черное одеяние без рукавов и держал в руке длинный посох. В целом от него исходила какая-то влекущая атмосфера чистоты и аскетизма.
   Он продолжал бесстрастно говорить с Маскаллом и одновременно с задумчивым видом проводил рукой по щекам и подбородку.
   – Они все находят путь сюда, чтобы умереть. Они приходят из Маттерплея. Там они доживают до неслыханного возраста. Частично из-за этого, частично из-за своего самопроизвольного возникновения они считают себя любимыми детьми Фейсни. Но когда они приходят сюда, чтобы отыскать его, они тут же умирают.
   – Я думаю, что этот – последний из их рода. Но с кем я говорю?
   – Я Корпан. Кто ты, откуда и что здесь делаешь?
   – Меня зовут Маскалл. Дом мой на другом краю вселенной. Что касается того, что я тут делаю – я сопровождал Лихолфея, этого фейна, из Маттерплея.
   – Но человек не сопровождает фейна из дружеских побуждений. Что тебе нужно в Триле?
   – Значит, это и есть Трил?
   – Да.
   Маскалл молчал.
   Корпан изучал его лицо грубым любопытным взглядом.
   – Ты несведущ или просто скрытен, Маскалл?
   – Я пришел сюда задавать вопросы, а не отвечать на них.
   Неподвижность этого места угнетала. Ни дуновения ветерка, ни единого звука не слышалось в воздухе. Они разговаривали вполголоса, будто находились в храме.
   – Так тебе нужно мое общество или нет? – спросил Корпан.
   – Да, если ты сможешь подстроиться под меня – а я сейчас не склонен говорить о себе.
   – Но ты по меньшей мере должен мне сказать, куда ты хочешь направиться.
   – Я хочу увидеть то, что здесь стоит увидеть, а затем двинуться дальше, в Личсторм.
   – Я могу тебя провести, если это все, что тебе нужно. Вперед, в путь.
   – Сначала выполним свой долг и похороним мертвеца, если возможно.
   – Обернись, – велел Корпан.
   Маскалл быстро оглянулся. Тело Лихолфея исчезло.
   – Что это значит – что случилось?
   – Тело вернулось туда, откуда пришло. Здесь для него не было места, вот оно и исчезло. Похорон не потребуется.
   – Значит, фейн был иллюзией?
   – Ни в коей мере.
   – Тогда быстро объясни, что произошло. Похоже, я схожу сума.
   – В этом нет ничего недоступного для понимания, если только ты спокойно выслушаешь. Этот фейн принадлежал, телом и душой, наружному, видимому миру – принадлежал Фейсни. Этот подземный мир не мир Фейсни, а мир Тайра, и создания Фейсни не могут дышать его атмосферой. И поскольку это относится не только к телам целиком, но и к мельчайшим частицам тел, фейн распался в Ничто.
   – Но ведь ты и я тоже принадлежим миру.
   – Мы принадлежим всем трем мирам.
   – Каким трем мирам – что ты имеешь в виду?
   – Есть три мира, – сдержанно сказал Корпан. – Первый – мир Фейсни, второй – Эмфьюза, третий – Тайра.
   – Но это просто терминология. В каком смысле это три разных мира?
   Корпан потер лоб рукой.
   – Все это мы можем обсудить по дороге. Стоять неподвижно для меня пытка.
   Маскалл вновь посмотрел на то место, где лежало тело Лихолфея, весьма озадаченный необычным исчезновением. Он не мог оторваться от этого места, такого загадочного. Лишь когда Корпан окликнул его второй раз, он решился следовать за ним.
   Они пошли от каменной стены прямо через освещенную воздухом равнину, направляясь к ближайшим деревьям. Мягкий свет, отсутствие теней, массивные серо-белые колонны, выраставшие из похожей на гагат земли, фантастические деревья, отсутствие неба, мертвая тишина, осознание того, что он находится под землей, – сочетание всего этого предрасполагало Маскалла к мистицизму, и он с некоторым нетерпением приготовился услышать объяснение Корпана по поводу этой страны и ее чудес. Он уже начал понимать, что реальность наружного мира и реальность этого мира это абсолютно разные вещи.
   – В каком смысле это три разных мира? – повторил он свой прежний вопрос.
   Корпан ударил концом посоха о землю.
   – Прежде всего, Маскалл, почему ты спрашиваешь? Если это просто любопытство, скажи мне, потому что нам не следует играть с серьезными вещами.
   – Нет, это не так, – медленно произнес Маскалл. – Я не просто стремлюсь к знанию. Мое путешествие не развлекательная прогулка.
   – У тебя на совести кровь? – спросил Корпан, внимательно глядя на него.
   Кровь бросилась в лицо Маскаллу, но в таком освещении оно от этого будто почернело.
   – К сожалению, да, и немало.
   Лицо собеседника сморщилось, но он ничего не сказал.
   – Итак, ты видишь, – продолжал Маскалл с коротким смешком. – Я в наилучшем состоянии для выслушивания твоих указаний.
   Корпан все молчал.
   – За твоими преступлениями я вижу человека, – сказал он через несколько минут. – Поэтому и потому, что нам велено помогать друг другу, я не покину тебя сейчас, хотя я вовсе не собирался прогуливаться с убийцей… А теперь на твой вопрос… Все, что человек видит своими глазами, Маскалл, он видит в трех измерениях – длина, ширина, высота. Длина это существование, ширина – отношение, высота – чувство.
   – Нечто в этом роде мне говорил Эртрид, музыкант, пришедший из Трила.
   – Я его не знаю. Что он еще тебе говорил?
   – Он развивал это применительно к музыке. Продолжай, извини, что я тебя перебил.
   – Эти три вида восприятия и есть три мира. Существование это мир Фейсни, отношение – мир Эмфьюза, чувство – мир Тайра.
   – Может, мы перейдем к реальным фактам? – нахмурившись, сказал Маскалл. – Я не больше, чем раньше, понимаю, что ты имеешь в виду под тремя мирами.
   – Нет более реальных фактов, чем те, что я тебе даю. Первый мир это видимая, осязаемая Природа. Она была создана Фейсни из ничего, и поэтому мы называем ее Существованием.
   – Это я понимаю.
   – Второй мир это Любовь – под которой я не подразумеваю похоть. Без любви каждый в отдельности был бы целиком эгоистичен и не мог бы сознательно воздействовать на других. Без любви не было бы сочувствия – даже ненависть, ярость и месть были бы невозможны. Это все несовершенные и извращенные формы истинной любви. Таким образом, во взаимном проникновении с миром Природы Фейсни существует мир Любви, или Отношения Эмфьюза.