Вскоре косолапые пропали из леса. Что с ними стало, Андрюша не знал, но очень расстраивался. Думал поначалу, что в берлогу залегли, но и по весне звери не появились… А как-то раз в поселок приехал передвижной зверинец, и когда Слизкин, поглядев на разных животных, подошел к клеткам с медведями, то неожиданно узнал в одной из затравленных бурых морд медведицу Машу с перетянутой кожаным ремешком челюстью.
— Маша! — воскликнул подросток.
На секунду в глазах зверя сверкнул огонек воли, но тотчас погас. Он гладил ее по голове, засунув тонкую руку между прутьями решетки, а она тихо поскуливала.
— Мальчик! — услышал Слизкин чей-то грозный окрик. — Ты что, идиот! А ну, убери руку из клетки!
Почему-то Андрюша не испугался голоса хозяина зверинца, дядьки с густыми усами, а в свою очередь стал приставать:
— А медвежата где? Медвежат куда дели?
— Отстань! — отмахивался дядька.
— Вы их продали?
— Ничего не знаю!
— А отлов медведиц с детенышами запрещен законом!
— Отстань, говорю, — злился дядька, кулаки которого были похожи на две гири.
— А вы все-таки отчитайтесь перед общественностью!
— Отвали! — уже шипел от злости зверовод.
Он уходил куда-то «за кулисы» своего представления, к вагончику, где не было посторонних глаз.
— Вы — живодер! — смело выкрикнул Слизкин и получил такой удар по физиономии, что, конечно же, мгновенно лишился сознания. Он не слышал, как в своей клетке кричала медведица Маша, а пришел в себя в лесу к вечеру, с опухшей правой частью лица.
Провалялся дома почти две недели, пораженный не столь физически, сколь душевно, открыв в людях нескончаемую, лютую злость. От этой эврики ему расхотелось жить, он валялся в кровати, и даже гормональные сны перестали сладостно мучить его тело.
Помогла бабка. Притащила в коробке из-под туфель маленького лохматого щеночка.
— На-ка вот, отвлекись!
— Кавказец, — улыбнулся мальчик. — Мне?
— Кому ж еще!
С этого дня Слизкин проводил все дни напролет со своей псиной, назвав ее Абрек. Сомнений в том, что бабка подарила кобеля, не было, Андрюшка сразу же заглянул куда следует, обнаружив причиндалы чин по чину, подходящие только для мужчины.
То ли Абрек был одаренным псом, то ли Слизкин отличался способностью к дрессуре, но уже через четыре месяца юный пес делал все, что приказывал ему хозяин. И сидел по команде, и прыгал через изгородь, за палкой мчался стремительнее пули, и ходил, словно болонка, между ног…
А когда Абреку исполнился год, он вырос в холке до восьмидесяти сантиметров. Светофор стал обходить Слизкина стороной, правда, в школе иногда вяло угрожал, что возьмет кавказца за лапы и разорвет на части.
Андрюшка смеялся на такие слова и тратил свой пятнарик на конфетки, которыми поощрял Абрека за заслуги.
А когда Слизкин учился в десятом классе, Абрек прославился на весь поселок, поймав двух залетных воров, которые неслись со всех ног мимо прогуливающегося Андрея, а за ними местные милиционеры с пустыми кобурами отставали.
— Фас! — приказал Слизкин, и Абрек рванулся за преступниками, будто каждый день этим трудом занимался.
В собаку даже стреляли, но лишь шерсть опалили. Зато Абрек в отместку потрепал задницы залетных, за что получил от местных стражей порядка двадцать килограммов отварных костей и два дня занимался ими, урча от удовольствия.
А в мае Слизкина вызвал местный участковый и предложил работать в милиции, конечно, с собакой Абреком. Андрей согласился, так как других способностей в себе не ощущал, кроме как для работы с животными.
— Тебе же в армию! — привел самый важный аргумент начальник поселковой милиции.
— Ага, — согласился Слизкин.
Он окончил школу и на следующий день надел милицейскую форму. Начальник хохотнул в кулачок, глядя, как у парня в плечах узко, а в бедрах широко, назвал его штатным кинологом и положил зарплату в три доллара плюс премиальные.
Бабка Нина, гордая внуком, всю ночь подгоняла синюю форму под фигуру Андрюшки и радовалась, что при возвращении из зоны отцеубийц, внуковых родителей, парень сам даст отпор извергам.
Собственно говоря, надежды, конечно, были на Абрека и на его стальную челюсть, но командовал им все-таки Андрюшка.
Но загадываем мы одно, а происходит другое.
Родители Слизкина освободились почти одновременно, сошлись на каком-то дремучем полустанке и двинули в родные края, по пути разоряя винные магазины. За нездешнюю дерзость разбойников прозвали на американский манер — Бони и Клайд, фильм недавно прошел по ТВ.
Особенно дерзким явилось нападение на церковь, которое придумал, мучимый похмельем, юридический отец Андрюшки.
На утреннем причастии в маленькую деревенскую церковь ворвались мужик с бабой, которые, не убоявшись Бога, отняли у батюшки всю кровь Христову, марочный «кагор», по случаю пасхальной недели используемый, и выдули нектар на задках церковной земельки. Заодно они ободрали со стен иконы с образами, батюшку лишили креста с камушками, а паре прихожан морды почистили….
Так Слизкин получил свое первое задание.
— Бери Абрека и дуй в Монино, — скомандовал поселковый начальник. — Там у участкового бутылка пустая имеется, пусть кобелек понюхает, может, след возьмет.
— Так точно! — обрадовался Андрюшка.
А монинский участковый совсем не обрадовался появлению кинолога с собакой.
— Чего у тебя с ногами? — поинтересовался он.
— Болезнь, — вздохнул Слизкин.
— А как же ты за кобелем побежишь, не ровен час, след возьмет?
— Не знаю… Как-нибудь…
— И что, бегал уже?
— Не-а. Первый раз…
Участковый чуть было не расплакался от такой подмоги, но пустую бутылку из-под кагора все-таки дал понюхать возле церковной оградки кавказцу, который тотчас сделал стойку, а услышав Андрюшкин приказ: «Ищи», — рванул в сторону леса, словно гоночный болид. Абрек был уже среди первых деревьев, когда рядовой Слизкин только стартовал.
— У меня поводок двадцатиметровый! — попытался успокоить кинолог монинского участкового, который от наблюдения сей картины жить не хотел.
— Побегу! — сообщил Андрюшка.
— Беги! — смахнул слезу милиционер.
И Слизкин побежал, и был похож его бег на езду плохо смазанной телеги. Криво бежал, не быстро, но стабильно!
Через полчаса передвижения в пространстве Слизкин заметил дымок на краю полянки и фигуры двух людей, сидящих возле костра.
Он остановился, чтобы отдышаться для решаюидего броска, сдерживая мощь Абрека, который драл поводок, прикусывая его между клыками, но молчал, не лаял.
Андрюшка отстегнул карабин и второй раз в своей жизни скомандовал «фас»!
Кавказцу понадобилась лишь пара мгновений, чтобы одержать победу и кинолог услышал женские вопли, перемежающиеся мужицкой матерщиной.
Побегу, подумал Слизкин. А то загрызет ведь!..
Он добежал до полянки, по которой катался клубок из человеческих тел, в который успешно вгрызся Абрек и драл фигуры за телогрейки, разбрасывая по округе ошметки ваты.
Вот они какие, Бони и Клайд!
— А-а-а! — кричала женщина.
— О-о-о! — вторил ей мужик.
Ситуация была под контролем, а потому Слизкин скомандовал «фу», оттаскивая разгоряченного пса от преступников.
— Лицом в землю! — вскричал Андрюшка.
Оба рваных подчинились беспрекословно, а лицо мужика пришлось прямиком в край муравейника. От этой ситуации он начал покрикивать, а Слизкин неловко надевал наручники на задержанных.
Наконец он закончил.
— Все, можете вставать!
С охами и ахами пара перевернулась лицами к небу и уставилась на милиционера изумленно.
— Андрюшка! — воскликнула мать.
— Сынок!
— Мама? — удивленно отозвался Слизкин. — Папа?
— Да что ж ты, сынок, в менты пошел! — таращила глаза мамаша, косясь взглядом на Абрека.
— Опозорил, гаденыш! — гавкнул отец, но тут кавказец прикусил его слегка за ногу, заставив папу замолчать.
— Другой работы в поселки нету, — сказал Андрюшка. — А за что вы дедушку убили?
— А потому что он сукой был, твой дед!
— А вы кто?
— Мы — родители твои! — ощерился папаша.
— А чего вы оба чернявые, а я рыжий? — поинтересовался Слизкин.
Здесь Андрюшкин отец вдруг задумался, а мать сделала вид, что вопрос не ей задан, а просто в пространство проговорен.
Отец все думал, шевеля губами, будто что-то подсчитывал… Неожиданно русский Клайд нанес ловкий удар своей подруге ногой в живот, приговаривая: «Утроба грязная! Сука немытая!..»
Мамаша взвыла, скорчилась и к сыну оборотилась.
— Что ж, ты сынок, мать свою позволяешь обижать!
Слизкину не понравилось действие отца, он хотел было применить Абрека матери в помощь, но сначала поинтересовался:
— А кто папа мой? Настоящий?
— Да-да! — поддержал Андрюшку убивец деда. — Где ты рыжего-то нашла, любительница цветного кино?!. Разве этот шисенок похож на меня, на мужика?! Меченный он! Шельма! — Он вновь попытался ногой достать материнское брюхо, но Слизкин был начеку и ослабил поводок, чем не преминул воспользоваться Абрек, вонзивший свои клыки в лодыжку лже-папаши.
— А-а-а! — кричал мужик на весь лес. — Менты поганые! Пыткой мучаете!
— Так тебе и надо! — подзуживала мать.
— Ну, все! — прикрикнул Андрюшка. — Вставайте!
— Ты, сына, руки освободи маме!
— В наручниках пойдете!
— Сдашь нас? — изумилась престарелая Бони. — В ментуру?
— Я ж тебя, Дрюня, воспитывал! — зажалился отец. — Мамка твоя выпивала, а я тебе молочко в магазине покупал!
— Во-во, — вспомнил Андрюшка. — Бабуля говорила, что вы меня грудного магазинным молоком вскармливали. Что у меня оттуда болезни все!
— Жива, падаль старая! — воскликнула мать.
— Надо было ее с дедом тогда!
Лицо милиционера Слизкина помрачнело.
— А ну, пошли!
— Да как же ты можешь!
— Христопродавец!
Здесь кавказец Абрек свой голос подал, клокочущий злобой и поражающий обилием обертонов.
Пойманные родители поднялись с земли русской и поковыляли в сторону цивилизации. Иногда Слизкин позволял Абреку раз-другой куснуть за мягкие места преступников, чему псина была чрезвычайно рада.
— Морозов ты! — причитала мать.
— Павлик! — вторил отец. — Пионер гребаный!
— Шагайте, шагайте! — не оскорблялся Андрюшка.
— Надо было тебя в шайке банной утопить во младенчестве!
— Я пыталась достать его гвоздем, — сообщила мамаша. — Когда он еще в утробе был! Живучий, сучонок! Сейчас бы и воспоминаний не осталось!.. Жаль, гвоздик короткий был!..
Так, обругивая Андрюшку, на чем свет стоит, они были явлены монинскому участковому, на лице которого выразился праздник Первого мая, особенно, когда из-под телогреек были извлечены иконки и крест батюшки.
— Ну, Слизкин! — жал рядовому руку участковый. — Ну, потряс! Ну, удивил!
— Абрека благодарить надо, — скромно ответствовал Андрюшка. — Я что, я при собаке!
— Да, молодец ты преогромный! Собаку-то ты воспитал!
Слизкина наградили денежной премией в размере десяти американских долларов и дали три дня отгулов, которые он провалялся дома, мучимый вопросом: похож ли он на современного Павлика Морозова?
Баба Нина рассказала, что Светофора в больницу увезли, в Москву.
— А что с ним?
— Гормон какой-то у него большой. Вот и растет парень без остановки. Вымахал за два двадцать!
«Чемпионом мог бы стать, — прикинул Слизкин. — В NBA играть, миллионы зарабатывать, а тут какой-то гормон…»
После отгулов, в рядовой день, он встретил Катьку, сильно беременную, и когда она призналась, что понесла от Светофора, Андрюшка еще раз подумал, что все в жизни связано, что каждый — часть каких-нибудь событий, или события — часть твоей жизни…
— Может, мне аборт сделать? — спросила Катя.
— На таком-то сроке? — пожал плечами Андрюшка.
— Или искусственные роды?
— А как же Светофор? Вдруг он умрет?.. Что ж, тогда о нем и памяти не останется?
— А я как же? Одна?
— Рожай! — смело предложил Слизкин. — Поможем! Общественность и все такое!
— Ты извини меня за то…
— За что? — Андрюшка сделал вид, что не помнит.
— Ну тогда, в раздевалке… Я еще сказала… Ну, что у тебя… яиц нет… Ты извини, я просто злая! Есть у тебя яйца…
«Какие же бабы дуры! — думал милиционер Слизкин, сидя на ступеньках поселкового отделения и лузгая семечки. — Дуры!!!»
Два часа назад ему вручили повестку в военкомат, и он точно знал, что не будет косить на здоровье, а исполнит священный долг каждого россиянина, охраняя покой таких дур, как Светофорова Катька.
На медкомиссии Слизкина неожиданно вызвал к себе военный комиссар.
— Знаю, что болен, — признался подполковник. — Знаю, что в армию не силком идешь, а по убеждению. А еще, парень, я ведаю, что ты с животными управляешься, как в цирке. Правда?
— Ну, конечно, не как в цирке, — скромно ответил призывник. — Так, кое-что…
— Поедешь в Москву, там тебе службу определят!
— С Абреком? — обрадовался Андрюшка.
— Кто такой?
— Да кобель мой! Абреком зовут! Выдающихся способностей служебный пес!
— Кобеля дома оставишь, — отказал подполковник.
— Да как же!..
— Приказ!
Слизкину выдали проездные деньги и конверт.
— Два дня на дорогу, явишься по адресу на конверте, туда же конверт и отдай! — отдал последнее распоряжение подполковник.
Были проводы, на которые пришла Катька на сносях и монинский участковый.
Бабка Нина щедро лила мужчинам водку, украдкой смахивала старушечьи слезы, а Катьку наставляла, чтобы, когда родит, тотчас младенца к груди приложила.
— Сейчас разрешают! А из сиськи он молозиво глотнет, в котором вся его будущая силушка.
— А почему «он»? — поинтересовалась Катька, которой трудно было на чем-нибудь сосредоточиться, кроме салата «оливье» с обилием в нем качественной колбасы.
— А вижу я тебя насквозь! — призналась бабка Нина.
— Понятно. Зачем я на ультразвук ходила?
Монинский участковый сказал тост, смысл которого заключался в том, чтобы Андрюшка служил от души и не посрамил чести сельской милиции!.. Перепил и спал прямо за домом в свекольной ботве.
А потом Слизкин ехал сутки в купейном вагоне в столицу нашей Родины Москву, обозревая по пути с верхней полки необъятную Россию, в которой, когда ненастный день — повеситься хочется, а лишь солнышко выйдет из-за православных туч, непонятная радость завладевает душой…
За пять долларов Слизкина провезли через всю столицу, доставив по указанному на конверте адресу к большому зданию.
— Пентагон! — объяснил таксист.
— Ага, — расплатился приезжий.
Он вошел через огромные двери, за которыми находилась пропускная система, через нее даже генералов прогоняли. Глупость, конечно! Офицеры звенели наградами и звездами, лишь на Слизкине магнитная рамка передохнула.
При нем вскрыли конверт, забрали паспорт, а потом его повели к лифтам два прапорщика.
— Да не сбегу я, — удивился Андрюшка.
— Так надо, — ответил один из прапоров.
Другой поинтересовался, почему Слизкин такой рыжий, на что он резонно ответил, что папа рыжим был. Гены.
— Так просто?
— А чего тут мудрствовать!
Его привезли на одиннадцатый этаж и провели по длиннющему коридору к кабинету 1152, возле которого сидели мужики совсем не призывного возраста.
Принимали по очереди, и Андрюшка целый час зевал, пока не назвали его фамилию.
— Слизкин, — вызвал голос тихо, совсем не как в военкомате. — Зайдите, пожалуйста.
Таких больших кабинетов Андрюша еще никогда не видел. Все деревом зашито, огромный стол человек на сорок, картины на стенах с изображением батальных сцен и большой портрет Президента страны на стене.
Ну, подумал Андрюшка, глядя на приоткрытую комнатку под вождем, сейчас и маршал сам явится!
Ошибся. Из комнаты явился в большое пространство маленький толстый человек в штатской одежде, причем, в джинсах и толстовке «Nike», обтягивающей выдающийся живот.
— Слизкин? — спросил тенором человек в штатском.
— Я.
Толстый сел за письменный стол и принялся читать три исписанных листа, вытащенных из сопроводительного конверта.
— Между прочим, ваше личное дело.
— Интересно, — признался Андрюшка.
— Не очень.
Толстый читал еще минут пять, а потом спросил:
— На страну поработать хотите?
Его маленькие глазки были совершенно серьезны, а губы плотно сжаты.
— Хочу, — не мешкая, ответил Слизкин.
— У вас будет минимум информации из внешнего мира, минимум личного времени и максимум ответственности.
«Разведчиком засылают, что ли?» — прикинул парень.
— Подойдите и распишитесь! — попросил толстый.
Слизкин доковылял до стола, понюхал дорогой одеколон, испаряющий молекулы запаха с одежды человека в штатском, и почитал бумажку, которая являлась подпиской о неразглашении.
Андрюшка поставил свою закорючку и спросил:
— А чего не разглашать-то?..
— Там узнаете!
— А где?
Толстый так выразительно посмотрел на Слизкина, что у призывника отпала охота задавать вопросы, и он покинул помещение, стараясь чеканить шаг.
В автобусе, в котором везли Андрюшку, были закрашены окна, а от водителя салон отделяла глухая перегородка.
Среди двенадцати мужиков он был самым молодым, а оттого слегка волновался, но вида не подавал. Соседи по автобусу тоже нервничали, все оглядывались по сторонам, как будто надеялись, что окна вдруг просветлеют и обнажат маршрут продвижения.
На третий час езды мужики начали перешептываться.
— В сторону Тулы едем, — уверенно предположил один, белобрысый, с малоросским выговором. — Туда, иуда!
— В Рязань! — не согласился крохотного роста мужичок лет сорока, с кудрявой нечесаной бородой. — Я хорошо географию знаю. У меня и компас есть. Вот он, на ремешке часов.
— Разговорчики! — донеслось по радиотрансляции начальственное.
Сопровождают, догадался Слизкин.
Их привезли в какой-то, как показалось Андрюшке, совхоз, из которого всех работников выселили, заменив их военными, снующими туда-сюда, так что в глазах мельтешило.
Несколько построек, напоминающих казармы, сооружение, похожее на водонапорную башню, и четыре параллельно стоящих длинных, как был уверен Слизкин, коровника. Трехэтажное кирпичное здание, напоминающее сельсовет.
В него и отвели вновь прибывших, на второй этаж, завели в комнату, где на одной из стен темнела обыкновенная школьная доска, а все пространство было заставлено партами. Еще на стенах висели портреты людей, лица которых Андрюшка не припоминал даже отдаленно.
Школа, подумал он. Будут чему-то учить.
Мужики в ожидании развязки шептались меж собой, строя самые немыслимые предположения, что, мол, на них опыты ставить будут, какое-нибудь психическое оружие испытывать! Вот они дураки, подписали неразглашенку, не выяснив, что к чему!..
Через полчаса ожидания в классе появился пехотный капитан лет пятидесяти, и, если бы не форма на нем, то никак нельзя было предположить в таком очкаристом добряке военного призвания. Такие мужики обычно за лошадьми ходят на ипподроме.
И обратился он не по-военному:
— Здрасте!
— Здравия желаем, — вразнобой ответили настороженные мужики.
— Меня зовут Василий Кузьмич, — опять не по-военному представился капитан. — А вас как?
— Зыков, Стеклов, Мозгин, Чеботаренко… — вразнобой запредставлялись мужики.
— Вообще-то хором хорошо только песни петь! — прокомментировал капитан. — Все служили?
— Все, — опять хором.
— Я не служил, — признался Андрюшка.
— Как фамилия?
Капитан достал из нагрудного кармашка маленький блокнотик и карандашиком записал, повторяя: «Слиз-кин».
— Так вот, дорогие товарищи, — начал речь Василий Кузьмич, — я вас в течение недели проэкзаменую на соответствие будущей профессии. Не скрою, будет нелегко, и половина из вас отсеется еще в первые дни. Не волнуйтесь, тех, кого не отберут, доставим до дома бесплатно и выдадим суточные.
— А какие экзамены? — поинтересовался Чеботаренко, крупный мужчина за сорок, с заметной одышкой. — У меня всего восемь классов, и те лет двадцать пять назад!
— Ничего, ничего, — заулыбался капитан. — Мы здесь все не доктора наук. Как-нибудь!.. Подъем в пять, начинаем в шесть! До свидания!
Василий Кузьмич быстро вышел из класса, оставив мужиков раздраженными.
— Какого хрена! — озлился Мозгин, мужик плечистый, с силой настоящей, не накачанной железом. — Как кролики!
— Какие экзамены! — поддержал блондинчик Чеботаренко.
— Какие экзамены — ладно, — неожиданно для себя встрял Андрюшка. — Важно, на что сдавать будем, или на кого!..
— А тебе, Слизняку, слова не давали! — огрызнулся Стеклов. — Ты, как простой салага, служить будешь! Дедам портянки стирать! Во рту! — и засмеялся.
Озабоченные неизвестностью, товарищи шутку поддержали кислыми улыбками, но сладкое воспоминание, что они когда-то были дедами, затеплило в душе надежду, что все не так страшно будет, салаге, хоть он и единственный среди них, всегда страшнее!
Их отвели в одну из казарм. Внутри оказалось достаточно комфортно. Помещение было разбито на комнаты, в каждой должны были жить по двое.
— А ужин? — поинтересовался кто-то.
— Поздно. Утром завтрак.
Слизкину достался в соседи Стеклов, парень лет двадцати пяти, нахальный и злой. Ему легче всех было вспомнить недалекое армейское прошлое, а потому он тотчас распорядился, на какой койке будет забывать свой кошмарный день Слизняк, а на какой будет отдыхать товарищ Стеклов. А еще Слизняку надо взять носки, мамой подаренные, и постирать их на добрую солдатскую совесть!
— Понял?
Андрюшка пожал плечами и утешил соседа, пояснив, что у того тоже красивая фамилия, пожалуй, даже красивше, чем Слизкин. Чем-то свиньей отдает.
— Что касается носок, товарищ, — добавил Андрюшка, — вы их лучше выкиньте. Запах такой, что ни один порошок не возьмет! А у нас даже мыла нет.
У Стеклова челюсть отвалилась. Лицо налилось кровью, и он расставил ладони, словно муху прихлопнуть хотел.
— Ты чего, рыжая морда! Наглитуры наглотался?!
— Я присяги не принимал, так что пока держите себя в руках!
— Ах, ты…
Стеклов запросто сбил с ног Андрюшку, уложил его животом на пол и стал руку выкручивать. Не было в парне страха, и рука должна была вот-вот сломаться.
Неожиданно дверь в комнату открылась, и, когда сустав уже хрустел, раздалась команда:
— Отставить!
Стеклов неохотно отпустил руку Слизкина и поднялся на ноги.
Андрюшка поглядел с пола на вошедшего и признал в нем Василия Кузьмича.
«А командный голос у него имеется», — подумал и с достоинством встал.
— Чтобы я такого больше не видел! — приказал капитан. — Ясно?
— Ясно, — ответил Андрюшка.
Стеклов молчал, демонстративно отворотив налитое кровью лицо от двери к окну.
— Пятьдесят отжиманий! — приказал Василий Кузьмич. — Сей-час-же!!! — взревел этот с виду интеллигентный очкарик.
Стеклов рухнул на пол и принялся в быстром темпе делать физическое упражнение.
— Какого хрена! — причитал он. — Чего командуете! — но все равно продолжал исполнять приказание. — Я уже оттрубил, слава Богу, свое в армии!
Никто Стеклову не отвечал, просто все молча считали. Когда он закончил и сел на полу, в комнате погас свет, и тихий голос Василия Кузьмича произнес:
— Всем спать!
Слизкин быстро разделся и повернулся лицом к стене. Отчего-то стало грустно, бабка Нина вспомнилась, Абрек. Чуть было слезы на глаза не навернулись, но их зарождение остановил гремучий шепот Стеклова, утверждавший, что Слизняку пришел тот самый, с оттяжкой во времени. Где-нибудь в лесном массиве он зароет рыжего в землю, а то место засыплет негашеной известью. И еще, что с такой задницей, шире плеч, надо в бане работать, в бабском отделении! Ха-ха!
Андрюшка ответил на атаку своим приемом. Тихо и обильно пустил газы.
— Что это? — не понял Стеклов, дергая носом. — Не пойму никак!.. Вроде, жарят чего где?
— Спи, — успокоил Слизкин. — Это я просто сегодня утром курицу несвежую съел, вот газы и мучают. Не волнуйся!
— Убью!!! — прошипел сосед. Хотел было сорваться с койки, но Андрюшка предупредил:
— Здесь, судя по всему, камеры, так что смотри…
— У-у-у! — простонал Стеклов.
Андрюшка подбавил газку и тронулся на нем в необъятный мир цветных снов…
Когда он проснулся, то не обнаружил соседа в койке.
«Проспал! — испугался, но, взглянув на часы, определил, что до подъема еще четверть часа. — А где же Стеклов?»
Слизкин полежал еще десять минут, затем достал из чемодана зубную щетку и пасту, полотенчик и мыльницу. Натянул тренировочные штаны, и здесь раздался короткий, но противный сигнал, обозначающий, по всей видимости, подъем.
В эту самую секунду Андрюшка шагнул из комнаты и слился с такими же, как он, приезжими в неизвестность, шедшими к отведенным для гигиены местам.
Мужики были помятые лицами, недовольные и умывались нехотя, некоторые даже зубов не чистили. Факультативно задавали ненужный вопросы — чем кормить будут на завтрак и что, вообще, здесь за фигня происходит!
— Маша! — воскликнул подросток.
На секунду в глазах зверя сверкнул огонек воли, но тотчас погас. Он гладил ее по голове, засунув тонкую руку между прутьями решетки, а она тихо поскуливала.
— Мальчик! — услышал Слизкин чей-то грозный окрик. — Ты что, идиот! А ну, убери руку из клетки!
Почему-то Андрюша не испугался голоса хозяина зверинца, дядьки с густыми усами, а в свою очередь стал приставать:
— А медвежата где? Медвежат куда дели?
— Отстань! — отмахивался дядька.
— Вы их продали?
— Ничего не знаю!
— А отлов медведиц с детенышами запрещен законом!
— Отстань, говорю, — злился дядька, кулаки которого были похожи на две гири.
— А вы все-таки отчитайтесь перед общественностью!
— Отвали! — уже шипел от злости зверовод.
Он уходил куда-то «за кулисы» своего представления, к вагончику, где не было посторонних глаз.
— Вы — живодер! — смело выкрикнул Слизкин и получил такой удар по физиономии, что, конечно же, мгновенно лишился сознания. Он не слышал, как в своей клетке кричала медведица Маша, а пришел в себя в лесу к вечеру, с опухшей правой частью лица.
Провалялся дома почти две недели, пораженный не столь физически, сколь душевно, открыв в людях нескончаемую, лютую злость. От этой эврики ему расхотелось жить, он валялся в кровати, и даже гормональные сны перестали сладостно мучить его тело.
Помогла бабка. Притащила в коробке из-под туфель маленького лохматого щеночка.
— На-ка вот, отвлекись!
— Кавказец, — улыбнулся мальчик. — Мне?
— Кому ж еще!
С этого дня Слизкин проводил все дни напролет со своей псиной, назвав ее Абрек. Сомнений в том, что бабка подарила кобеля, не было, Андрюшка сразу же заглянул куда следует, обнаружив причиндалы чин по чину, подходящие только для мужчины.
То ли Абрек был одаренным псом, то ли Слизкин отличался способностью к дрессуре, но уже через четыре месяца юный пес делал все, что приказывал ему хозяин. И сидел по команде, и прыгал через изгородь, за палкой мчался стремительнее пули, и ходил, словно болонка, между ног…
А когда Абреку исполнился год, он вырос в холке до восьмидесяти сантиметров. Светофор стал обходить Слизкина стороной, правда, в школе иногда вяло угрожал, что возьмет кавказца за лапы и разорвет на части.
Андрюшка смеялся на такие слова и тратил свой пятнарик на конфетки, которыми поощрял Абрека за заслуги.
А когда Слизкин учился в десятом классе, Абрек прославился на весь поселок, поймав двух залетных воров, которые неслись со всех ног мимо прогуливающегося Андрея, а за ними местные милиционеры с пустыми кобурами отставали.
— Фас! — приказал Слизкин, и Абрек рванулся за преступниками, будто каждый день этим трудом занимался.
В собаку даже стреляли, но лишь шерсть опалили. Зато Абрек в отместку потрепал задницы залетных, за что получил от местных стражей порядка двадцать килограммов отварных костей и два дня занимался ими, урча от удовольствия.
А в мае Слизкина вызвал местный участковый и предложил работать в милиции, конечно, с собакой Абреком. Андрей согласился, так как других способностей в себе не ощущал, кроме как для работы с животными.
— Тебе же в армию! — привел самый важный аргумент начальник поселковой милиции.
— Ага, — согласился Слизкин.
Он окончил школу и на следующий день надел милицейскую форму. Начальник хохотнул в кулачок, глядя, как у парня в плечах узко, а в бедрах широко, назвал его штатным кинологом и положил зарплату в три доллара плюс премиальные.
Бабка Нина, гордая внуком, всю ночь подгоняла синюю форму под фигуру Андрюшки и радовалась, что при возвращении из зоны отцеубийц, внуковых родителей, парень сам даст отпор извергам.
Собственно говоря, надежды, конечно, были на Абрека и на его стальную челюсть, но командовал им все-таки Андрюшка.
Но загадываем мы одно, а происходит другое.
Родители Слизкина освободились почти одновременно, сошлись на каком-то дремучем полустанке и двинули в родные края, по пути разоряя винные магазины. За нездешнюю дерзость разбойников прозвали на американский манер — Бони и Клайд, фильм недавно прошел по ТВ.
Особенно дерзким явилось нападение на церковь, которое придумал, мучимый похмельем, юридический отец Андрюшки.
На утреннем причастии в маленькую деревенскую церковь ворвались мужик с бабой, которые, не убоявшись Бога, отняли у батюшки всю кровь Христову, марочный «кагор», по случаю пасхальной недели используемый, и выдули нектар на задках церковной земельки. Заодно они ободрали со стен иконы с образами, батюшку лишили креста с камушками, а паре прихожан морды почистили….
Так Слизкин получил свое первое задание.
— Бери Абрека и дуй в Монино, — скомандовал поселковый начальник. — Там у участкового бутылка пустая имеется, пусть кобелек понюхает, может, след возьмет.
— Так точно! — обрадовался Андрюшка.
А монинский участковый совсем не обрадовался появлению кинолога с собакой.
— Чего у тебя с ногами? — поинтересовался он.
— Болезнь, — вздохнул Слизкин.
— А как же ты за кобелем побежишь, не ровен час, след возьмет?
— Не знаю… Как-нибудь…
— И что, бегал уже?
— Не-а. Первый раз…
Участковый чуть было не расплакался от такой подмоги, но пустую бутылку из-под кагора все-таки дал понюхать возле церковной оградки кавказцу, который тотчас сделал стойку, а услышав Андрюшкин приказ: «Ищи», — рванул в сторону леса, словно гоночный болид. Абрек был уже среди первых деревьев, когда рядовой Слизкин только стартовал.
— У меня поводок двадцатиметровый! — попытался успокоить кинолог монинского участкового, который от наблюдения сей картины жить не хотел.
— Побегу! — сообщил Андрюшка.
— Беги! — смахнул слезу милиционер.
И Слизкин побежал, и был похож его бег на езду плохо смазанной телеги. Криво бежал, не быстро, но стабильно!
Через полчаса передвижения в пространстве Слизкин заметил дымок на краю полянки и фигуры двух людей, сидящих возле костра.
Он остановился, чтобы отдышаться для решаюидего броска, сдерживая мощь Абрека, который драл поводок, прикусывая его между клыками, но молчал, не лаял.
Андрюшка отстегнул карабин и второй раз в своей жизни скомандовал «фас»!
Кавказцу понадобилась лишь пара мгновений, чтобы одержать победу и кинолог услышал женские вопли, перемежающиеся мужицкой матерщиной.
Побегу, подумал Слизкин. А то загрызет ведь!..
Он добежал до полянки, по которой катался клубок из человеческих тел, в который успешно вгрызся Абрек и драл фигуры за телогрейки, разбрасывая по округе ошметки ваты.
Вот они какие, Бони и Клайд!
— А-а-а! — кричала женщина.
— О-о-о! — вторил ей мужик.
Ситуация была под контролем, а потому Слизкин скомандовал «фу», оттаскивая разгоряченного пса от преступников.
— Лицом в землю! — вскричал Андрюшка.
Оба рваных подчинились беспрекословно, а лицо мужика пришлось прямиком в край муравейника. От этой ситуации он начал покрикивать, а Слизкин неловко надевал наручники на задержанных.
Наконец он закончил.
— Все, можете вставать!
С охами и ахами пара перевернулась лицами к небу и уставилась на милиционера изумленно.
— Андрюшка! — воскликнула мать.
— Сынок!
— Мама? — удивленно отозвался Слизкин. — Папа?
— Да что ж ты, сынок, в менты пошел! — таращила глаза мамаша, косясь взглядом на Абрека.
— Опозорил, гаденыш! — гавкнул отец, но тут кавказец прикусил его слегка за ногу, заставив папу замолчать.
— Другой работы в поселки нету, — сказал Андрюшка. — А за что вы дедушку убили?
— А потому что он сукой был, твой дед!
— А вы кто?
— Мы — родители твои! — ощерился папаша.
— А чего вы оба чернявые, а я рыжий? — поинтересовался Слизкин.
Здесь Андрюшкин отец вдруг задумался, а мать сделала вид, что вопрос не ей задан, а просто в пространство проговорен.
Отец все думал, шевеля губами, будто что-то подсчитывал… Неожиданно русский Клайд нанес ловкий удар своей подруге ногой в живот, приговаривая: «Утроба грязная! Сука немытая!..»
Мамаша взвыла, скорчилась и к сыну оборотилась.
— Что ж, ты сынок, мать свою позволяешь обижать!
Слизкину не понравилось действие отца, он хотел было применить Абрека матери в помощь, но сначала поинтересовался:
— А кто папа мой? Настоящий?
— Да-да! — поддержал Андрюшку убивец деда. — Где ты рыжего-то нашла, любительница цветного кино?!. Разве этот шисенок похож на меня, на мужика?! Меченный он! Шельма! — Он вновь попытался ногой достать материнское брюхо, но Слизкин был начеку и ослабил поводок, чем не преминул воспользоваться Абрек, вонзивший свои клыки в лодыжку лже-папаши.
— А-а-а! — кричал мужик на весь лес. — Менты поганые! Пыткой мучаете!
— Так тебе и надо! — подзуживала мать.
— Ну, все! — прикрикнул Андрюшка. — Вставайте!
— Ты, сына, руки освободи маме!
— В наручниках пойдете!
— Сдашь нас? — изумилась престарелая Бони. — В ментуру?
— Я ж тебя, Дрюня, воспитывал! — зажалился отец. — Мамка твоя выпивала, а я тебе молочко в магазине покупал!
— Во-во, — вспомнил Андрюшка. — Бабуля говорила, что вы меня грудного магазинным молоком вскармливали. Что у меня оттуда болезни все!
— Жива, падаль старая! — воскликнула мать.
— Надо было ее с дедом тогда!
Лицо милиционера Слизкина помрачнело.
— А ну, пошли!
— Да как же ты можешь!
— Христопродавец!
Здесь кавказец Абрек свой голос подал, клокочущий злобой и поражающий обилием обертонов.
Пойманные родители поднялись с земли русской и поковыляли в сторону цивилизации. Иногда Слизкин позволял Абреку раз-другой куснуть за мягкие места преступников, чему псина была чрезвычайно рада.
— Морозов ты! — причитала мать.
— Павлик! — вторил отец. — Пионер гребаный!
— Шагайте, шагайте! — не оскорблялся Андрюшка.
— Надо было тебя в шайке банной утопить во младенчестве!
— Я пыталась достать его гвоздем, — сообщила мамаша. — Когда он еще в утробе был! Живучий, сучонок! Сейчас бы и воспоминаний не осталось!.. Жаль, гвоздик короткий был!..
Так, обругивая Андрюшку, на чем свет стоит, они были явлены монинскому участковому, на лице которого выразился праздник Первого мая, особенно, когда из-под телогреек были извлечены иконки и крест батюшки.
— Ну, Слизкин! — жал рядовому руку участковый. — Ну, потряс! Ну, удивил!
— Абрека благодарить надо, — скромно ответствовал Андрюшка. — Я что, я при собаке!
— Да, молодец ты преогромный! Собаку-то ты воспитал!
Слизкина наградили денежной премией в размере десяти американских долларов и дали три дня отгулов, которые он провалялся дома, мучимый вопросом: похож ли он на современного Павлика Морозова?
Баба Нина рассказала, что Светофора в больницу увезли, в Москву.
— А что с ним?
— Гормон какой-то у него большой. Вот и растет парень без остановки. Вымахал за два двадцать!
«Чемпионом мог бы стать, — прикинул Слизкин. — В NBA играть, миллионы зарабатывать, а тут какой-то гормон…»
После отгулов, в рядовой день, он встретил Катьку, сильно беременную, и когда она призналась, что понесла от Светофора, Андрюшка еще раз подумал, что все в жизни связано, что каждый — часть каких-нибудь событий, или события — часть твоей жизни…
— Может, мне аборт сделать? — спросила Катя.
— На таком-то сроке? — пожал плечами Андрюшка.
— Или искусственные роды?
— А как же Светофор? Вдруг он умрет?.. Что ж, тогда о нем и памяти не останется?
— А я как же? Одна?
— Рожай! — смело предложил Слизкин. — Поможем! Общественность и все такое!
— Ты извини меня за то…
— За что? — Андрюшка сделал вид, что не помнит.
— Ну тогда, в раздевалке… Я еще сказала… Ну, что у тебя… яиц нет… Ты извини, я просто злая! Есть у тебя яйца…
«Какие же бабы дуры! — думал милиционер Слизкин, сидя на ступеньках поселкового отделения и лузгая семечки. — Дуры!!!»
Два часа назад ему вручили повестку в военкомат, и он точно знал, что не будет косить на здоровье, а исполнит священный долг каждого россиянина, охраняя покой таких дур, как Светофорова Катька.
На медкомиссии Слизкина неожиданно вызвал к себе военный комиссар.
— Знаю, что болен, — признался подполковник. — Знаю, что в армию не силком идешь, а по убеждению. А еще, парень, я ведаю, что ты с животными управляешься, как в цирке. Правда?
— Ну, конечно, не как в цирке, — скромно ответил призывник. — Так, кое-что…
— Поедешь в Москву, там тебе службу определят!
— С Абреком? — обрадовался Андрюшка.
— Кто такой?
— Да кобель мой! Абреком зовут! Выдающихся способностей служебный пес!
— Кобеля дома оставишь, — отказал подполковник.
— Да как же!..
— Приказ!
Слизкину выдали проездные деньги и конверт.
— Два дня на дорогу, явишься по адресу на конверте, туда же конверт и отдай! — отдал последнее распоряжение подполковник.
Были проводы, на которые пришла Катька на сносях и монинский участковый.
Бабка Нина щедро лила мужчинам водку, украдкой смахивала старушечьи слезы, а Катьку наставляла, чтобы, когда родит, тотчас младенца к груди приложила.
— Сейчас разрешают! А из сиськи он молозиво глотнет, в котором вся его будущая силушка.
— А почему «он»? — поинтересовалась Катька, которой трудно было на чем-нибудь сосредоточиться, кроме салата «оливье» с обилием в нем качественной колбасы.
— А вижу я тебя насквозь! — призналась бабка Нина.
— Понятно. Зачем я на ультразвук ходила?
Монинский участковый сказал тост, смысл которого заключался в том, чтобы Андрюшка служил от души и не посрамил чести сельской милиции!.. Перепил и спал прямо за домом в свекольной ботве.
А потом Слизкин ехал сутки в купейном вагоне в столицу нашей Родины Москву, обозревая по пути с верхней полки необъятную Россию, в которой, когда ненастный день — повеситься хочется, а лишь солнышко выйдет из-за православных туч, непонятная радость завладевает душой…
За пять долларов Слизкина провезли через всю столицу, доставив по указанному на конверте адресу к большому зданию.
— Пентагон! — объяснил таксист.
— Ага, — расплатился приезжий.
Он вошел через огромные двери, за которыми находилась пропускная система, через нее даже генералов прогоняли. Глупость, конечно! Офицеры звенели наградами и звездами, лишь на Слизкине магнитная рамка передохнула.
При нем вскрыли конверт, забрали паспорт, а потом его повели к лифтам два прапорщика.
— Да не сбегу я, — удивился Андрюшка.
— Так надо, — ответил один из прапоров.
Другой поинтересовался, почему Слизкин такой рыжий, на что он резонно ответил, что папа рыжим был. Гены.
— Так просто?
— А чего тут мудрствовать!
Его привезли на одиннадцатый этаж и провели по длиннющему коридору к кабинету 1152, возле которого сидели мужики совсем не призывного возраста.
Принимали по очереди, и Андрюшка целый час зевал, пока не назвали его фамилию.
— Слизкин, — вызвал голос тихо, совсем не как в военкомате. — Зайдите, пожалуйста.
Таких больших кабинетов Андрюша еще никогда не видел. Все деревом зашито, огромный стол человек на сорок, картины на стенах с изображением батальных сцен и большой портрет Президента страны на стене.
Ну, подумал Андрюшка, глядя на приоткрытую комнатку под вождем, сейчас и маршал сам явится!
Ошибся. Из комнаты явился в большое пространство маленький толстый человек в штатской одежде, причем, в джинсах и толстовке «Nike», обтягивающей выдающийся живот.
— Слизкин? — спросил тенором человек в штатском.
— Я.
Толстый сел за письменный стол и принялся читать три исписанных листа, вытащенных из сопроводительного конверта.
— Между прочим, ваше личное дело.
— Интересно, — признался Андрюшка.
— Не очень.
Толстый читал еще минут пять, а потом спросил:
— На страну поработать хотите?
Его маленькие глазки были совершенно серьезны, а губы плотно сжаты.
— Хочу, — не мешкая, ответил Слизкин.
— У вас будет минимум информации из внешнего мира, минимум личного времени и максимум ответственности.
«Разведчиком засылают, что ли?» — прикинул парень.
— Подойдите и распишитесь! — попросил толстый.
Слизкин доковылял до стола, понюхал дорогой одеколон, испаряющий молекулы запаха с одежды человека в штатском, и почитал бумажку, которая являлась подпиской о неразглашении.
Андрюшка поставил свою закорючку и спросил:
— А чего не разглашать-то?..
— Там узнаете!
— А где?
Толстый так выразительно посмотрел на Слизкина, что у призывника отпала охота задавать вопросы, и он покинул помещение, стараясь чеканить шаг.
В автобусе, в котором везли Андрюшку, были закрашены окна, а от водителя салон отделяла глухая перегородка.
Среди двенадцати мужиков он был самым молодым, а оттого слегка волновался, но вида не подавал. Соседи по автобусу тоже нервничали, все оглядывались по сторонам, как будто надеялись, что окна вдруг просветлеют и обнажат маршрут продвижения.
На третий час езды мужики начали перешептываться.
— В сторону Тулы едем, — уверенно предположил один, белобрысый, с малоросским выговором. — Туда, иуда!
— В Рязань! — не согласился крохотного роста мужичок лет сорока, с кудрявой нечесаной бородой. — Я хорошо географию знаю. У меня и компас есть. Вот он, на ремешке часов.
— Разговорчики! — донеслось по радиотрансляции начальственное.
Сопровождают, догадался Слизкин.
Их привезли в какой-то, как показалось Андрюшке, совхоз, из которого всех работников выселили, заменив их военными, снующими туда-сюда, так что в глазах мельтешило.
Несколько построек, напоминающих казармы, сооружение, похожее на водонапорную башню, и четыре параллельно стоящих длинных, как был уверен Слизкин, коровника. Трехэтажное кирпичное здание, напоминающее сельсовет.
В него и отвели вновь прибывших, на второй этаж, завели в комнату, где на одной из стен темнела обыкновенная школьная доска, а все пространство было заставлено партами. Еще на стенах висели портреты людей, лица которых Андрюшка не припоминал даже отдаленно.
Школа, подумал он. Будут чему-то учить.
Мужики в ожидании развязки шептались меж собой, строя самые немыслимые предположения, что, мол, на них опыты ставить будут, какое-нибудь психическое оружие испытывать! Вот они дураки, подписали неразглашенку, не выяснив, что к чему!..
Через полчаса ожидания в классе появился пехотный капитан лет пятидесяти, и, если бы не форма на нем, то никак нельзя было предположить в таком очкаристом добряке военного призвания. Такие мужики обычно за лошадьми ходят на ипподроме.
И обратился он не по-военному:
— Здрасте!
— Здравия желаем, — вразнобой ответили настороженные мужики.
— Меня зовут Василий Кузьмич, — опять не по-военному представился капитан. — А вас как?
— Зыков, Стеклов, Мозгин, Чеботаренко… — вразнобой запредставлялись мужики.
— Вообще-то хором хорошо только песни петь! — прокомментировал капитан. — Все служили?
— Все, — опять хором.
— Я не служил, — признался Андрюшка.
— Как фамилия?
Капитан достал из нагрудного кармашка маленький блокнотик и карандашиком записал, повторяя: «Слиз-кин».
— Так вот, дорогие товарищи, — начал речь Василий Кузьмич, — я вас в течение недели проэкзаменую на соответствие будущей профессии. Не скрою, будет нелегко, и половина из вас отсеется еще в первые дни. Не волнуйтесь, тех, кого не отберут, доставим до дома бесплатно и выдадим суточные.
— А какие экзамены? — поинтересовался Чеботаренко, крупный мужчина за сорок, с заметной одышкой. — У меня всего восемь классов, и те лет двадцать пять назад!
— Ничего, ничего, — заулыбался капитан. — Мы здесь все не доктора наук. Как-нибудь!.. Подъем в пять, начинаем в шесть! До свидания!
Василий Кузьмич быстро вышел из класса, оставив мужиков раздраженными.
— Какого хрена! — озлился Мозгин, мужик плечистый, с силой настоящей, не накачанной железом. — Как кролики!
— Какие экзамены! — поддержал блондинчик Чеботаренко.
— Какие экзамены — ладно, — неожиданно для себя встрял Андрюшка. — Важно, на что сдавать будем, или на кого!..
— А тебе, Слизняку, слова не давали! — огрызнулся Стеклов. — Ты, как простой салага, служить будешь! Дедам портянки стирать! Во рту! — и засмеялся.
Озабоченные неизвестностью, товарищи шутку поддержали кислыми улыбками, но сладкое воспоминание, что они когда-то были дедами, затеплило в душе надежду, что все не так страшно будет, салаге, хоть он и единственный среди них, всегда страшнее!
Их отвели в одну из казарм. Внутри оказалось достаточно комфортно. Помещение было разбито на комнаты, в каждой должны были жить по двое.
— А ужин? — поинтересовался кто-то.
— Поздно. Утром завтрак.
Слизкину достался в соседи Стеклов, парень лет двадцати пяти, нахальный и злой. Ему легче всех было вспомнить недалекое армейское прошлое, а потому он тотчас распорядился, на какой койке будет забывать свой кошмарный день Слизняк, а на какой будет отдыхать товарищ Стеклов. А еще Слизняку надо взять носки, мамой подаренные, и постирать их на добрую солдатскую совесть!
— Понял?
Андрюшка пожал плечами и утешил соседа, пояснив, что у того тоже красивая фамилия, пожалуй, даже красивше, чем Слизкин. Чем-то свиньей отдает.
— Что касается носок, товарищ, — добавил Андрюшка, — вы их лучше выкиньте. Запах такой, что ни один порошок не возьмет! А у нас даже мыла нет.
У Стеклова челюсть отвалилась. Лицо налилось кровью, и он расставил ладони, словно муху прихлопнуть хотел.
— Ты чего, рыжая морда! Наглитуры наглотался?!
— Я присяги не принимал, так что пока держите себя в руках!
— Ах, ты…
Стеклов запросто сбил с ног Андрюшку, уложил его животом на пол и стал руку выкручивать. Не было в парне страха, и рука должна была вот-вот сломаться.
Неожиданно дверь в комнату открылась, и, когда сустав уже хрустел, раздалась команда:
— Отставить!
Стеклов неохотно отпустил руку Слизкина и поднялся на ноги.
Андрюшка поглядел с пола на вошедшего и признал в нем Василия Кузьмича.
«А командный голос у него имеется», — подумал и с достоинством встал.
— Чтобы я такого больше не видел! — приказал капитан. — Ясно?
— Ясно, — ответил Андрюшка.
Стеклов молчал, демонстративно отворотив налитое кровью лицо от двери к окну.
— Пятьдесят отжиманий! — приказал Василий Кузьмич. — Сей-час-же!!! — взревел этот с виду интеллигентный очкарик.
Стеклов рухнул на пол и принялся в быстром темпе делать физическое упражнение.
— Какого хрена! — причитал он. — Чего командуете! — но все равно продолжал исполнять приказание. — Я уже оттрубил, слава Богу, свое в армии!
Никто Стеклову не отвечал, просто все молча считали. Когда он закончил и сел на полу, в комнате погас свет, и тихий голос Василия Кузьмича произнес:
— Всем спать!
Слизкин быстро разделся и повернулся лицом к стене. Отчего-то стало грустно, бабка Нина вспомнилась, Абрек. Чуть было слезы на глаза не навернулись, но их зарождение остановил гремучий шепот Стеклова, утверждавший, что Слизняку пришел тот самый, с оттяжкой во времени. Где-нибудь в лесном массиве он зароет рыжего в землю, а то место засыплет негашеной известью. И еще, что с такой задницей, шире плеч, надо в бане работать, в бабском отделении! Ха-ха!
Андрюшка ответил на атаку своим приемом. Тихо и обильно пустил газы.
— Что это? — не понял Стеклов, дергая носом. — Не пойму никак!.. Вроде, жарят чего где?
— Спи, — успокоил Слизкин. — Это я просто сегодня утром курицу несвежую съел, вот газы и мучают. Не волнуйся!
— Убью!!! — прошипел сосед. Хотел было сорваться с койки, но Андрюшка предупредил:
— Здесь, судя по всему, камеры, так что смотри…
— У-у-у! — простонал Стеклов.
Андрюшка подбавил газку и тронулся на нем в необъятный мир цветных снов…
Когда он проснулся, то не обнаружил соседа в койке.
«Проспал! — испугался, но, взглянув на часы, определил, что до подъема еще четверть часа. — А где же Стеклов?»
Слизкин полежал еще десять минут, затем достал из чемодана зубную щетку и пасту, полотенчик и мыльницу. Натянул тренировочные штаны, и здесь раздался короткий, но противный сигнал, обозначающий, по всей видимости, подъем.
В эту самую секунду Андрюшка шагнул из комнаты и слился с такими же, как он, приезжими в неизвестность, шедшими к отведенным для гигиены местам.
Мужики были помятые лицами, недовольные и умывались нехотя, некоторые даже зубов не чистили. Факультативно задавали ненужный вопросы — чем кормить будут на завтрак и что, вообще, здесь за фигня происходит!