Я перевела разговор на другую тему:
- Это квартира Кловиса. Ты чем так его ошеломил?
- Просто он, как и ты, все не мог запомнить, что я робот.
- А он... хотел заниматься с тобой любовью?
- Да. Но он подавлял в себе эту мысль, она была ему отвратительна.
- А тебе она была отвратительна?
- Опять двадцать пять. Ты об этом уже спрашивала в другой форме, и я
тебе ответил.
- Ты бисексуален?
- Я могу приспособиться к любому, с кем имею дело. Чтобы доставить ему
удовольствие?
- Да.
- А это, в свою очередь, доставляет удовольствие тебе?
- Да.
- Ты запрограммирован на него?
- Так же, как и люди в какой-то мере. Я вернулась в комнату.
- Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?
- Ты собираешься меня переименовать?
- Сильвер - это сокращение, а не имя. Есть разница.
- Но только, - сказал он, - не называй меня Разница. Я засмеялась от
неожиданности. Это было похоже на каламбуры Кловиса.
- Прекрасно, - сказал он. - Мне нравится твой смех. Я его раньше не
слышал.
Будто мечом пронзил. Я переживаю все так остро, неужели ничего не
чувствует? Да нет, он чувствует гораздо тоньше меня.
- Пожалуйста, - сказала я, - называй меня Джейн.
- Джейн, - произнес он. - Джейн - грань кристалла, звук капель дождя,
падающих на гладкую поверхность мрамора, стройная цепочка робких звуков.
- Не надо, - проговорила я.
- Почему не надо?
- Это ничего не значит. Никто еще не находил в моем имени поэзии, а ты
ее находишь буквально во всем. Это самое обыкновенное имя.
- Но сам звук, - возразил он. - Чисто фонетически это так чисто,
прозрачно и прекрасно. Подумай об этом, если не думала раньше.
Пораженная, я подняла руку.
- Джейн, - произнесла я, пробуя на вкус, вслушиваясь в свое имя. -
Джеен. Джеин.
Он смотрел на меня тигриными глазами, которые лучились светом,
притягивая к себе.
- Я живу со своей матерью в двадцати милях от города, в заоблачном
доме, - сказала я. Он висит прямо в воздухе. За окнами плывут облака. Мы
пойдем туда.
Он рассматривал меня с тем пристальным вниманием, которое я уже
научилась распознавать.
- Не знаю, чего я от тебя хочу, - неуверенно произнесла я. Неправда,
неправда, но хотела я столь невозможного, что лучше было не говорить.
- У меня нет... это у Египтии... а у меня нет... никакого опыта.
- Не надо меня бояться, - сказал он.
Но я боялась. Он водил серебряным ногтем по моему сердцу.
4
Я не хотела оставаться у Кловиса. Он мог в любое время вернуться, хотя,
наверное, собирался задержаться. К тому же не хотелось давать ему повод
воображать, как мы занимаемся любовью, разъезжая по этим черным атласным
простыням. Де еще все осложнялось тем, как он сам воспринял Сильвера - я,
не хотела так его называть, но не могла придумать ничего лучшего.
Когда мы мчались в такси по загородному шоссе, я поняла, что не хочу
держать его и у себя в Чез-Стратосе. Внезапно, но абсолютно четко, я
осознала, что своего дома у меня нет. Я всегда окружена людьми. Рядом то
Кловис, то Хлоя. То мать. Если мать вдруг сейчас дома, то я не смогу
привести: это требует объяснений. "У нас три подвижных робота, дорогая. Еще
один нам ни к чему. - Но это личностный робот, мама. - А что он делает,
чего не могут остальные?" Да...
В такси я просто окаменела от волнения. Когда мы шли по улице, все
смотрели на него, и, как и раньше, девяносто девять из ста вовсе не
подозревали, что он робот. На оживленном перекрестке он взял меня за руку,
как любовник, как друг. Предупредительность. Мне потребовалось все мое
мужество, чтобы повести его в парк такси, за три квартала. Поведение его
было вполне естественным. Интерес, настороженность, несомненное знакомство
с подземными переходами, уличными эскалаторами, как будто он всегда жил в
городе. Но все же были некоторые моменты... Он не пустил меня под одну из
арок. "Там из воздушного кондиционера капает вода". Я ее не видела и не
увидела, но из-под арки вышли двое мужчин, отряхаясь и чертыхаясь. Он увел
меня с неровной мостовой, а сквозь толпу мы проскальзывали без единого
столкновения, чего я совершенно не умела.
Водитель такси был робот. Ему было все равно. Интересно, если бы он
был с головой, то как отреагировал бы на предмет, вышедший из той же
мастерской, что и он сам?
На улице я забрасывала его вопросами. Иногда повторяющимися, я этого
не замечала. Некоторые, наверное, казались ему дикими. "Ты спишь в ящике?" "
Я вообще не сплю." "А что делаешь?" "Кто-нибудь размыкает мою цепь и
прислоняет меня к стене." Это показалось мне черным юмором, и я не поверила,
хотя он и сказал, что не умеет лгать. Иногда до прохожих долетали обрывки
нашего разговора, и они оборачивались. Меня даже удивляло, что почти никто
не знает, в чем тут дело. Ни рекламная кампания, ни демонстрация не
способствуют распространению этой новости. Хотя это тоже мысль - внедрить
роботов в массы, показать, как легко они сходят за людей, а потом затрубить:
вот они, наши товары!
Пишу это, как чистая рационалистка. На самом деле ничего подобного.
Когда мы сели в такси, я обрадовалась, но напрасно: ведь я опять
осталась с ним наедине. Я казалась себе несуразной, толстой,
некрасивой, инфантильной. Слишком много я взяла на себя. Но не могла же я
оставить его в этой контрольной камере, раз Кловис дал мне возможность
вызволить его оттуда. Если бы я хоть не знала, что он там безглазый, с
обнаженным механизмом, полумертвый.
Стыдясь самой себя, я спросила прямо:
- Если бы они сделали полную проверку и разобрали тебя на части, это
была бы твоя смерть?
- Возможно, - ответил он.
- Ты боишься ее?
- Я об этом не думал.
- Не думал о смерти?
- А ты думаешь?
- Не так уж часто. Но эта проверка - твои глаза, твои руки...
- Мое сознание работало только частично.
- Но ты.
- Джейн, ты снова пытаешься наделить меня тем, к чему я не
приспособлен - способностью к эмоциональному самоанализу.
Я стала смотреть в окно на пролетающие мимо пейзажи, окутанные
дорожной пылью, на розовато-лиловое небо. Где-то раздался гром, заставив
содрогнуться отдаленные холмы. Он тоже глядел в окно. Нравится ли ему такой
ландшафт, или он к нему равнодушен? Одинаково ли значимо для него, если
человек красив и если не очень?
Мы подъехали к дому, и я расплатилась. Ветер бился в бетонные стены и
засыпал деревья розовой пылью. Стальные опоры дома в сполохах далеких
молний были почти одного цвета с Сильвером.
- Привет, Джейн, - сказал лифт.
Пока мы плыли вверх, он осматривался, прислонившись к стене. А я
глядела на него. Зачем я это сделала? Дура. Я не могу его купить.
Когда мы вышли из лифта в фойе, один из космонавтов как раз катился к
своему люку. Но ни он, ни Сильвер будто не замечали друг друга.
Мы вошли в клетку внутреннего лифта и поднялись в Перспективу. Как
только мы там очутились, раздался оглушительный удар грома и комната
сначала окрасилась в бледно-розовый, а потом в темно-багровый цвет. Хотя
Чез-Стратос надежно укреплен и защищен, все же видеть грозу так близко
довольно страшно. Когда я была маленькой, я всегда жутко пугалась, но мать
обычно приводила меня сюда, показывала грозу - вот как природа
могущественна, - и объясняла, что нам это ничем не грозит. Так что годам к
десяти я перестала бояться грозу и сама приходила в Перспективу наблюдать
за ней к большому удовольствию Деметры. Но в самый момент вспышки и грохота,
когда будто взрывается комната, не скажу, что я чувствую себя в
безопасности.
Сильвер гулял по Перспективе, заходил в балконные выступы и в свете
молний казался то белым, то ярко-голубым. Туча разбивалась, как волна,
футах в ста от дома, из нее хлестал дождь, струи которого отражались на
металлическом лице и шее Сильвера.
- Как тебе вид? - громко спросила я.
- Восхитительный.
- Ты можешь делать такие оценки?
- То есть художественные? Да.
Он отошел от окна и положил руку на крышку пианино, на гладкой
поверхности которой бурлили и пенились тучи, так что у меня кружилась
голова. Сильвер открыл его и пробежал по клавишам. Звуки вылетали из-под
его пальцев, как молнии.
- Немного расстроено, - сказал он.
- В самом деле?
- Чуть-чуть.
- Я скажу кому-нибудь из роботов, чтобы настроили.
- Я могу сделать это сейчас.
- На нем играет мать. Я должна спросить у нее.
Он выкатил глаз. На этот раз я поняла, в чем дело. Его мыслительный
процесс стал перестраиваться, потому что я отреагировала неадекватно. Ведь
он тоже был роботом и мог отлично настроить пианино. Но я, вместо того,
чтобы с радостью согласиться, отказалась, как будто он мог по-человечески
запороть работу.
- Мои комнаты наверху, - сказала я.
Я повернулась и поднялась к себе в пристрой, ожидая, что он последует
за мной.
Едва войдя, я нажала кнопку на кронштейне, опустив на все окна зеленые
шелковые шторы, и встала посреди персидских ковров, оглядываясь по сторонам.
Горшки с вьющимися растениями. За одной дверью - искусно сконструированная
механическая кровать. За другой - ванная, отделанная под древний Рим. Мне
улыбались стереомагнитофон, видеоблок, интеллектуальные игры - все
роскошное, дорогое. Словно впервые попав в комнату, я двигалась по ней,
трогая вещи. Книги на полках, одежда в шкафу (к каждому предмету по два
соответствующих набора белья). Я открыла даже шкафчик со своими старыми
игрушками, с куклами, ждущими меня в аккуратных правильных позах, будто в
приемной врача. Но здесь не было вещей, которые я покупала себе сама. Разве
что всякая мелочь вроде лака для ногтей или сережек - они оказались здесь
потому, что мать сказала: "Знаешь, это тебе пойдет", а может, это сказал
Кловис. Или Египтия. Или Хлоя их подарила. Как я любила когда-то свои
игрушки. А теперь я переросла их, и вот сидят они, бедняжки, и ждут доктора,
который никогда не придет и не поиграет с ними. Мне стало так грустно, что
из глаз снова хлынули слезы. Вы же знаете, как часто я плачу.
Я уже поняла, что он за мной не пошел, поэтому сидела на тахте,
продолжая лить слезы. Потом снизу послышались звуки пианино - мелодия,
взрываемая синкопами. В нее удачно вписался очередной раскат грома.
Я вытерла лицо ярко-зеленым платком из бронзового ящика и опять
спустилась вниз. Пока он не кончил, я стояла в южной части Перспективы и
смотрела на его атласные волосы, летавшие над клавишами, как будто
погрузившись в музыку, он в ней нырял. Потом он встал, обошел пианино и
улыбнулся мне.
- Я настроил.
- Я же тебя об этом не просила. Я хотела, чтобы ты поднялся со мной.
- Нужно еще кое-что прояснить, - сказал он. - Будучи человекоподобным,
я вполне самостоятелен. Если ты хочешь, чтобы я сделал что-то конкретное,
скажи об этом со всей определенностью.
Я отвлеклась и прослушала.
- Что ты сказал?
- Нужно было просто сказать: пойдем со мной наверх. Я бы оставил
пианино и последовал за тобой.
- К черту все! - закричала я. Ничего я не хотела, ничего мне надо.
Это значило только то, что мои переживания начали выхлестываться
наружу.
Его лицо застыло, глаза стали сатанинскими.
- Не смотри на меня так, - сказала я. Лицо его прояснилось.
- Я говорил тебе об этом.
- Переключение мыслительного процесса? Я тебе не верю.
- Об этом я тебе тоже говорил.
- Да разве ты можешь об этом знать?! - закричала я.
- Я все о себе знаю.
- Да ну?
- Иначе я не мог бы функционировать.
- Тогда матери ты, должно быть, понравишься. Знать себя - это так
важно. Из нас никто не знает. Я не знаю.
Он терпеливо смотрел на меня.
- Значит, чтобы ты выполнял мои желания, - сказала я, - нужно отдавать
тебе приказы?
- Не обязательно приказы. Скорее инструкции.
- Какие же инструкции давала тебе Египтия в постели?
- Все эти инструкции я уже знал.
- Откуда?
- А как ты думаешь?
И это, скажете, не человек?
- Египтия красива. Ты способен оценивать такую красоту?
- Да.
- Зачем ты навязался на мою голову?
- Ты говоришь так, будто жалеешь об этом.
- Завтра я отошлю тебя обратно к ней. К Кловису. - Что я такое говорю?
Почему не могу остановиться? - Ты мне не нужен. Я ошиблась.
- Мне очень жаль, - тихо произнес он.
- Ты об этом сожалеешь? Что можешь меня осчастливить?
- Да.
- Ты хочешь всех сделать счастливым? - воскликнула я. За окном снова
загрохотало. Дом задрожал - или это меня трясло? - Кто же ты, по-твоему?
Иисус Христос?
Молния. Сполох. Гром. Комната закачалась перед глазами, а когда
выровнялась, он стоял передо мной и легонько придерживал за плечи.
- У тебя какая-то психологическая травма, - сказал он. - Если ты
скажешь какая, я постараюсь помочь.
- Это ты, - проговорила я. - Это ты.
- Меня учили предвидеть реакцию людей на мои поступки.
- Египтия была твоей первой женщиной, - заявила я.
- Египтия такая же юная девушка, как и ты. И уж, во всяком случае, не
первая у меня.
- Проверки? Контрольные проверки? Пианино, гитара, голос, постель?
- Естественно.
- Да что же тут естественного? - Я вырвалась из его рук.
- Естественно с деловой точки зрения, - рассудительно сказал он.
- Но что-то там не так. Тебя же снова хотели проверить.
Он стоял и смотрел на меня сверху вниз. Ростом он был примерно пять
футов одиннадцать дюймов. За его спиной кроваво-красное небо начинало
темнеть; темнели и его волосы. Глаза были, как два бесцветных огонька.
- Моя спальня наверху, - сказала я. - Иди за мной.
Мы вошли в мои апартаменты. Я захлопнула дверь. Потом взяла
самоохлаждающийся графин с белым вином, налила два стакана и, немного
поколебавшись, протянула один ему.
- Напрасные расходы, - сказал он.
- Я хочу думать, что ты человек.
- Я знаю, что ты этого хочешь. Но я не человек.
- Сделай это, чтобы доставить мне удовольствие. Чтобы я стала счаст-ли-
вой.
Он выпил очень медленно. Я - быстро. И сразу поплыла. Отблески молний
просвечивали сквозь штору.
- А теперь, - сказала я, - пойдем в спальню. Мать оформила ее по моей
цветосущности. И будем заниматься любовью.
- Нет, - сказал он.
Я остановилась и взглянула на него.
- Нет? Ты же не умеешь говорить "нет".
- Мой словарь богаче, чем ты думаешь.
- Но...
- Нет, потому что ты не хочешь меня, вернее, твое тело не хочет, это
еще важнее.
- Ведь ты должен мня осчастливить, - возразила я.
- Насилие тебя счастливой не сделает. Даже если ты о нем просишь.
Он поставил стакан, отвесил мне поклон, будто дворянин в старинных
фильмах, и вышел.
Я осталась стоять с разинутым ртом посреди комнаты. За шторами
сверкало и гремело. Он снова стал играть на пианино. Ситуация была
чудовищная. В таком тягостном положении я еще ни разу не оказывалась. Что ж,
я это заслужила.
Слегка опьяневшая, я сидела у себя, слушая его музыку. Временами,
когда я остаюсь одна, я пытаюсь играть на пианино, но у меня так плохо
получается. А он играл виртуозно, играл целый час. Знакомые вещи,
незнакомые. Классические, модернистские. Как будто в Перспективе горел свет,
хотя я и не могла этого видеть. Послезавтра вернется мать. Объяснение
будет тяжелым. Тяжелым, как тучи за окном. У меня есть только сегодняшний и
завтрашний день, а я все испортила.
Я приняла душ, вымыла волосы и подставила голову под автосушилку.
Потом стала примерять одно платье за другим, но ни одно меня не устраивало.
Наконец я влезла в черные джинсы, слишком тесные (хотя теперь я этого не
чувствовала, ведь я почти ничего не ела сегодня, а завтра мне как раз надо
было принимать капсулы Венеры Медийской), и надела шелковую рубашку,
подаренную Хлоей и которую я еще не надевала, так как не понравилась
Деметре.
Пианино надолго замолчало. Было около шести, гроза ушла. Голубой закат
залил небо и Перспективу, но его там не было. Он куда-то исчез.
Я говорила, что владеет им Египтия и что я отошлю его обратно. Мог ли
он уйти? Может ли робот принять такое решение? Я вышла из Перспективы, лифт
был на антресолях, а не в фойе. Кровь во мне заволновалась, я не могла
вынести неведения. Я вернула лифт и спустилась. Он был в библиотеке, в
кресле с высокой спинкой рядом с балконом. Горела лампа. Он читал. Свет ему,
значит, все-таки нужен, хотя на каждую страницу он тратил не больше
пятнадцати секунд.
Я робко вошла в библиотеку, приблизилась к нему, спустилась на пол
перед креслом и прислонилась головой к его колену. Оно казалось совсем
настоящим. И рука, которая начала поглаживать мои волосы, тоже была
настоящая.
- Привет, - сказал он.
Никакого недовольства, само собой. Меня же раздражала его
невозмутимость.
- Послушай, - тихо сказала я. - Я хочу все объяснить. Я на тебя
смотреть не буду, а вот так прислонюсь и буду говорить. Я немного опьянела
и поэтому так размякла. Это ничего?
- Все хорошо, Джейн, - сказал он. Я закрыла глаза.
- Я очень глупая, - снова заговорила я. - И жуткая эгоистка. Это
потому, что я богатая и не знаю настоящей жизни. Я спрятана от нее. Поэтому
всегда делаю кучу ошибок.
Он тихонько засмеялся.
- Не надо меня перебивать, - еле слышно произнесла я. - Я хочу
извиниться. Я знаю, тебе безразличны мои... мои заскоки. Но я должна
извиниться для собственного спокойствия. Прости меня. Тут вот в чем дело. У
меня никогда не было сексуальных отношений с мужчиной. Так, свидания, но
ничего серьезного. Я девственница.
- Тебе всего шестнадцать.
- Почти все мои друзья начали в тринадцать-четырнадцать. Все равно.
Все равно я теперь никогда не пойду с мужчиной. Не хочу. - Я
остановилась, не потому, что ждала ответа, просто нужно было удержат слезы.
- Потому что я в тебя влюбилась. Пожалуйста, не надо смеяться или
успокаивать. Или говорить, что это пройдет. Не пройдет. Я тебя люблю. - Мой
голос был спокойным, приятно было это сознавать. - Я знаю, что ты не любишь.
Не умеешь любить. Я знаю, что мы все, как ломтики пирога - не надо, -
взмолилась я, почувствовав, что он затрясся в беззвучном смехе.
- Но у нас с тобой меньше двух дней, потом вернется мама, а Египтия
захочет тебя обратно. Я не знаю, готова я или нет, но, пожалуйста, сделай
меня женщиной. Я ведь не похвастаться этим хочу и не избавиться кое от чего,
будто ногти обстричь, и не от скуки. А потому... потому...
- я замолчала и потерлась о него щекой. Его длинные пальцы гладили
меня по голове и прижимали к себе. Я знала, что на этот раз попала в точку.
Он мог если не доставить мне телесное удовольствие, то хотя бы принести
успокоение. Он мог мне помочь. Вспомнить свою функцию. Его ласка передалась
мне, сила и ласка. Пусть я его не знала - он был непознаваем, - но я
доверилась ему.
Я медленно поднялась с пола и протянула ему руку, он взял ее, встал с
кресла и посмотрел на меня. Глаза его были полны нежности и сатанинской
радости. Именно сатанинской и именно радости.
- Я люблю тебя, - сказала я, встретившись с ним взглядом.
- Я знаю, - отозвался он. - Ты произнесла это в квартире Кловиса у
окна.
- Ты слышал? Ведь я даже не шептала...
- Я видел твое отражение в стекле. Как и ты мое. Движение губ.
- Ну... тогда ты знаешь. Я не хотела, я боялась это говорить.
Случайно вырвалось.
- "Я люблю тебя", сказала она случайно. - Не бойся говорить это.
Насколько я знаю, ты первый человек, который меня полюбил.
- Но ведь...
- Да, ко мне тянулись. Отдавались. Но не любили.
- Только не надо смеяться надо мной, ладно?
- Что ты, Джейн?
- А может быть, - сказала я, - ты сможешь обойтись без моих инструкций?
А?
- Хорошо, - согласился он.
Он притянул меня в свои объятия. Так увлекает за собой откатывающаяся
от берега волна. Неумолимо. Головокружительно. Упругость губ, их влажность -
все как у человека... только ощущения при поцелуе совсем другие. Потом он
поднял меня на руки, будто я ничего не весила, и понес в лифт.
Я не Египтия. Я не хочу вдаваться в подробности. Я и боялась и нет: Я
ликовала и была переполнена отчаянием. Его нагота ослепила меня, хотя когда-
то давно Деметра выясняла, что знакомство с мужской наготой было заложено в
зрительных нервах, которые она для меня выбрала. Но он был потрясающе
красивый и серебряный, а в паху горел огонь. Почему считают мужской член
безобразным? Сильвер был весь красивый. А я... я была неловкой, но его
мягкость и бережность вскоре не оставили от этого и следа. У меня не было
ни слезинки, ни кровинки. Я не была даже поранена. Его волосы скользили по
мне, словно набегавшие волны. Металл совсем не чувствовался, если не
смотреть. Наощупь - настоящая кожа, но кожа идеальная - ни шероховатости,
ни царапин. А когда я, преодолевая смущение, сказала: "Извини, но по-моему,
я не могу, ну, в смысле, кончить", почти сразу же напряжение внутри стало
расти, накатили волны экстаза, я прильнула к нему и перевела дух только
тогда, когда они схлынули.
Он продолжал меня обнимать, и я сказала:
- А как же ты?
- А я - нет.
- Но... ведь... ты же...
- Мне это не нужно. - Улыбки не было видно в темноте, но она слышалась
в голосе. - Я могу изобразить, если хочешь. Мне это часто приходится делать.
- Нет. Со мной не изображай. Никогда. Пожалуйста.
- Значит, не буду.
Астероид проделал дырку в шторе. Я заснула. Потом проснулась, и он
лежал рядом, обвив меня руками и закрыв глаза, как будто спал. Когда я
шевельнулась, он открыл их, мы посмотрели друг на друга, и он сказал: - Ты
красивая.
Я не стала спорить, тем более что он, пожалуй, был прав. По крайней
мере, в тот момент.
Моя радость была его радостью. Дура я была, когда говорила, что он не
умеет любить. Он может любить всех. Он и есть любовь.
Утром мы вместе встали под душ.
- Тебе это действительно нужно?
- Городская грязь ни для кого не делает исключений, - сказал он,
намыливая волосы под зеленым водопадом. - Не беспокойся. Я абсолютно
нержавеющий.
Он позавтракал вместе со мной, чтобы доставить мне удовольствие. Ел он
совсем как молодой парень, который, экономя время, глотает, не прожевав.
- Ты можешь чувствовать вкус?
- Могу, если приведу в действие нужные схемы.
- Забавно, - сказала я и хихикнула.
Мой смех его заинтриговал, и он пустился во все тяжкие. Подражал каким-
то идиотским голосам, пел нелепые песни, отпускал игривые шуточки, и я
ничего не могла с этим поделать.
Один из космонавтов пришел прибраться на столе, и я в смущении
замолчала: они были так непохожи. Космонавт подал мне маленький поднос с
витаминами и капсулами физического совершенства. Я должна была их принять.
Но забыла.
Мы вернулись в постель. Когда экстаз схлынул, я снова заплакала.
- Тебе должно быть так противно, - рыдала я.
- Разве я выгляжу так, будто мне противно?
- Ты играешь. Это часть твоей роли. И еще говоришь, будто я красивая.
- Ты красивая. У тебя кожа, как крем.
- Ну да.
- А глаза - как раковины каури, в них все цвета моря.
- Нет, я некрасивая.
- Красивая.
- Ты это всем говоришь.
- Каждый красив по-своему.
Я вылезла из постели, подошла к зеркалу и принялась рассматривать себя,
поднимая над головой волосы, широко открывая глаза. Он лежал на простынях,
улыбаясь, как сонный лис.
- А с Египтией, - нахально спросила я, - ты изображал оргазм?
- Много-много раз, - ответил он таким уныло-ироничным тоном, что я
опять рассмеялась.
В следующий раз, когда мы занимались любовью, экстаз пронзил меня, как
копье, я закричала и была этим поражена.
Телефон возле моей кровати замурлыкал около полудня. Я отключила видео
и сняла трубку. Видео в данном случае совершенно ни к чему.
- Плохие новости, - сказал Кловис.
- Это не я. Здесь таких нет.
- Джейн, не остри. Когда возвращается Деметра?
- Завтра.
- Сожалею, что приходится так рано прервать твой amor impropre, но
Египтия решила предъявить свои права. Она говорит, что отдавала тебе
своего металлического партнера всего на шесть часов. И только. Ты хочешь
его, я платил за него, но мы ничего не можем поделать. Ей восемнадцать, и
он записан на ее имя.
- Ну наплел бы ей что-нибудь...
- Нет. Мне что, делать больше нечего? Или ты думаешь, что моя
жизненная миссия - быть твоей нянькой?
В его голосе слышалось раздражение. Потому что ему не удалось помочь
мне. Это грызло его. К тому же он видел Сильвера.
- Что мне делать, Кловис?
- Пошли его на Остров скоростным паромом. А то она поставит на уши
адвоката. И свою мать в этой канаве.
- Но...
- Ты что, считала ее своей подругой?
Все в комнате замерло. Смешно. Ничего, конечно, и не двигалось, но
раньше казалось живым, а теперь - нет.
- Хорошо, - сказала я.
- Или можешь послать его сюда, если хочешь. Египтия придет его
забирать, и, может быть, мне удастся ее уговорить.
- В твою квартиру? - переспросила я.
- В мою квартиру. А ты думала, я имел в виду середину реки?
- Я верну тебе деньги, - проговорила я, завязывая в тугой узел конец
простыни.
- О, пустяки.
Я отключила телефон.
- Ну что ж, - сказал мой любовник.
- Ты слышал?
- Да.
- Кловис тебя хочет. И Египтия тоже тебя хочет.
- Это понятно, ведь официально я принадлежу им.
- Тебе это все равно?
- Ты желаешь, чтобы сказал, что мне жаль расставаться с тобой.
Я позволила себя обнять. Хотя знала, что это бесполезно, все прошло,
все мертво, как бурые листья, падающие с деревьев.
- Мне очень жаль расставаться с тобой, Джейн.
- Но с ними ты останешься тем же самым.
- Я буду тем, чем они захотят.
Я встала с кровати и отправилась в ванную. Там я открыла все краны,
подставила руки под струи воды и держала так непонятно зачем. А когда
вернулась, он был уже готов и надевал тутовые ботинки.
- Я желаю, чтобы ты хотел остаться со мной, - сказала я.
- Я хочу.
- Только со мной.
- Ты не можешь меня изменить. Ты должна принять меня таким, какой я
есть.
- Может, я больше тебя не увижу.
Он придвинулся ко мне, и я снова оказалась в его объятиях. Я теперь
- Это квартира Кловиса. Ты чем так его ошеломил?
- Просто он, как и ты, все не мог запомнить, что я робот.
- А он... хотел заниматься с тобой любовью?
- Да. Но он подавлял в себе эту мысль, она была ему отвратительна.
- А тебе она была отвратительна?
- Опять двадцать пять. Ты об этом уже спрашивала в другой форме, и я
тебе ответил.
- Ты бисексуален?
- Я могу приспособиться к любому, с кем имею дело. Чтобы доставить ему
удовольствие?
- Да.
- А это, в свою очередь, доставляет удовольствие тебе?
- Да.
- Ты запрограммирован на него?
- Так же, как и люди в какой-то мере. Я вернулась в комнату.
- Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?
- Ты собираешься меня переименовать?
- Сильвер - это сокращение, а не имя. Есть разница.
- Но только, - сказал он, - не называй меня Разница. Я засмеялась от
неожиданности. Это было похоже на каламбуры Кловиса.
- Прекрасно, - сказал он. - Мне нравится твой смех. Я его раньше не
слышал.
Будто мечом пронзил. Я переживаю все так остро, неужели ничего не
чувствует? Да нет, он чувствует гораздо тоньше меня.
- Пожалуйста, - сказала я, - называй меня Джейн.
- Джейн, - произнес он. - Джейн - грань кристалла, звук капель дождя,
падающих на гладкую поверхность мрамора, стройная цепочка робких звуков.
- Не надо, - проговорила я.
- Почему не надо?
- Это ничего не значит. Никто еще не находил в моем имени поэзии, а ты
ее находишь буквально во всем. Это самое обыкновенное имя.
- Но сам звук, - возразил он. - Чисто фонетически это так чисто,
прозрачно и прекрасно. Подумай об этом, если не думала раньше.
Пораженная, я подняла руку.
- Джейн, - произнесла я, пробуя на вкус, вслушиваясь в свое имя. -
Джеен. Джеин.
Он смотрел на меня тигриными глазами, которые лучились светом,
притягивая к себе.
- Я живу со своей матерью в двадцати милях от города, в заоблачном
доме, - сказала я. Он висит прямо в воздухе. За окнами плывут облака. Мы
пойдем туда.
Он рассматривал меня с тем пристальным вниманием, которое я уже
научилась распознавать.
- Не знаю, чего я от тебя хочу, - неуверенно произнесла я. Неправда,
неправда, но хотела я столь невозможного, что лучше было не говорить.
- У меня нет... это у Египтии... а у меня нет... никакого опыта.
- Не надо меня бояться, - сказал он.
Но я боялась. Он водил серебряным ногтем по моему сердцу.
4
Я не хотела оставаться у Кловиса. Он мог в любое время вернуться, хотя,
наверное, собирался задержаться. К тому же не хотелось давать ему повод
воображать, как мы занимаемся любовью, разъезжая по этим черным атласным
простыням. Де еще все осложнялось тем, как он сам воспринял Сильвера - я,
не хотела так его называть, но не могла придумать ничего лучшего.
Когда мы мчались в такси по загородному шоссе, я поняла, что не хочу
держать его и у себя в Чез-Стратосе. Внезапно, но абсолютно четко, я
осознала, что своего дома у меня нет. Я всегда окружена людьми. Рядом то
Кловис, то Хлоя. То мать. Если мать вдруг сейчас дома, то я не смогу
привести: это требует объяснений. "У нас три подвижных робота, дорогая. Еще
один нам ни к чему. - Но это личностный робот, мама. - А что он делает,
чего не могут остальные?" Да...
В такси я просто окаменела от волнения. Когда мы шли по улице, все
смотрели на него, и, как и раньше, девяносто девять из ста вовсе не
подозревали, что он робот. На оживленном перекрестке он взял меня за руку,
как любовник, как друг. Предупредительность. Мне потребовалось все мое
мужество, чтобы повести его в парк такси, за три квартала. Поведение его
было вполне естественным. Интерес, настороженность, несомненное знакомство
с подземными переходами, уличными эскалаторами, как будто он всегда жил в
городе. Но все же были некоторые моменты... Он не пустил меня под одну из
арок. "Там из воздушного кондиционера капает вода". Я ее не видела и не
увидела, но из-под арки вышли двое мужчин, отряхаясь и чертыхаясь. Он увел
меня с неровной мостовой, а сквозь толпу мы проскальзывали без единого
столкновения, чего я совершенно не умела.
Водитель такси был робот. Ему было все равно. Интересно, если бы он
был с головой, то как отреагировал бы на предмет, вышедший из той же
мастерской, что и он сам?
На улице я забрасывала его вопросами. Иногда повторяющимися, я этого
не замечала. Некоторые, наверное, казались ему дикими. "Ты спишь в ящике?" "
Я вообще не сплю." "А что делаешь?" "Кто-нибудь размыкает мою цепь и
прислоняет меня к стене." Это показалось мне черным юмором, и я не поверила,
хотя он и сказал, что не умеет лгать. Иногда до прохожих долетали обрывки
нашего разговора, и они оборачивались. Меня даже удивляло, что почти никто
не знает, в чем тут дело. Ни рекламная кампания, ни демонстрация не
способствуют распространению этой новости. Хотя это тоже мысль - внедрить
роботов в массы, показать, как легко они сходят за людей, а потом затрубить:
вот они, наши товары!
Пишу это, как чистая рационалистка. На самом деле ничего подобного.
Когда мы сели в такси, я обрадовалась, но напрасно: ведь я опять
осталась с ним наедине. Я казалась себе несуразной, толстой,
некрасивой, инфантильной. Слишком много я взяла на себя. Но не могла же я
оставить его в этой контрольной камере, раз Кловис дал мне возможность
вызволить его оттуда. Если бы я хоть не знала, что он там безглазый, с
обнаженным механизмом, полумертвый.
Стыдясь самой себя, я спросила прямо:
- Если бы они сделали полную проверку и разобрали тебя на части, это
была бы твоя смерть?
- Возможно, - ответил он.
- Ты боишься ее?
- Я об этом не думал.
- Не думал о смерти?
- А ты думаешь?
- Не так уж часто. Но эта проверка - твои глаза, твои руки...
- Мое сознание работало только частично.
- Но ты.
- Джейн, ты снова пытаешься наделить меня тем, к чему я не
приспособлен - способностью к эмоциональному самоанализу.
Я стала смотреть в окно на пролетающие мимо пейзажи, окутанные
дорожной пылью, на розовато-лиловое небо. Где-то раздался гром, заставив
содрогнуться отдаленные холмы. Он тоже глядел в окно. Нравится ли ему такой
ландшафт, или он к нему равнодушен? Одинаково ли значимо для него, если
человек красив и если не очень?
Мы подъехали к дому, и я расплатилась. Ветер бился в бетонные стены и
засыпал деревья розовой пылью. Стальные опоры дома в сполохах далеких
молний были почти одного цвета с Сильвером.
- Привет, Джейн, - сказал лифт.
Пока мы плыли вверх, он осматривался, прислонившись к стене. А я
глядела на него. Зачем я это сделала? Дура. Я не могу его купить.
Когда мы вышли из лифта в фойе, один из космонавтов как раз катился к
своему люку. Но ни он, ни Сильвер будто не замечали друг друга.
Мы вошли в клетку внутреннего лифта и поднялись в Перспективу. Как
только мы там очутились, раздался оглушительный удар грома и комната
сначала окрасилась в бледно-розовый, а потом в темно-багровый цвет. Хотя
Чез-Стратос надежно укреплен и защищен, все же видеть грозу так близко
довольно страшно. Когда я была маленькой, я всегда жутко пугалась, но мать
обычно приводила меня сюда, показывала грозу - вот как природа
могущественна, - и объясняла, что нам это ничем не грозит. Так что годам к
десяти я перестала бояться грозу и сама приходила в Перспективу наблюдать
за ней к большому удовольствию Деметры. Но в самый момент вспышки и грохота,
когда будто взрывается комната, не скажу, что я чувствую себя в
безопасности.
Сильвер гулял по Перспективе, заходил в балконные выступы и в свете
молний казался то белым, то ярко-голубым. Туча разбивалась, как волна,
футах в ста от дома, из нее хлестал дождь, струи которого отражались на
металлическом лице и шее Сильвера.
- Как тебе вид? - громко спросила я.
- Восхитительный.
- Ты можешь делать такие оценки?
- То есть художественные? Да.
Он отошел от окна и положил руку на крышку пианино, на гладкой
поверхности которой бурлили и пенились тучи, так что у меня кружилась
голова. Сильвер открыл его и пробежал по клавишам. Звуки вылетали из-под
его пальцев, как молнии.
- Немного расстроено, - сказал он.
- В самом деле?
- Чуть-чуть.
- Я скажу кому-нибудь из роботов, чтобы настроили.
- Я могу сделать это сейчас.
- На нем играет мать. Я должна спросить у нее.
Он выкатил глаз. На этот раз я поняла, в чем дело. Его мыслительный
процесс стал перестраиваться, потому что я отреагировала неадекватно. Ведь
он тоже был роботом и мог отлично настроить пианино. Но я, вместо того,
чтобы с радостью согласиться, отказалась, как будто он мог по-человечески
запороть работу.
- Мои комнаты наверху, - сказала я.
Я повернулась и поднялась к себе в пристрой, ожидая, что он последует
за мной.
Едва войдя, я нажала кнопку на кронштейне, опустив на все окна зеленые
шелковые шторы, и встала посреди персидских ковров, оглядываясь по сторонам.
Горшки с вьющимися растениями. За одной дверью - искусно сконструированная
механическая кровать. За другой - ванная, отделанная под древний Рим. Мне
улыбались стереомагнитофон, видеоблок, интеллектуальные игры - все
роскошное, дорогое. Словно впервые попав в комнату, я двигалась по ней,
трогая вещи. Книги на полках, одежда в шкафу (к каждому предмету по два
соответствующих набора белья). Я открыла даже шкафчик со своими старыми
игрушками, с куклами, ждущими меня в аккуратных правильных позах, будто в
приемной врача. Но здесь не было вещей, которые я покупала себе сама. Разве
что всякая мелочь вроде лака для ногтей или сережек - они оказались здесь
потому, что мать сказала: "Знаешь, это тебе пойдет", а может, это сказал
Кловис. Или Египтия. Или Хлоя их подарила. Как я любила когда-то свои
игрушки. А теперь я переросла их, и вот сидят они, бедняжки, и ждут доктора,
который никогда не придет и не поиграет с ними. Мне стало так грустно, что
из глаз снова хлынули слезы. Вы же знаете, как часто я плачу.
Я уже поняла, что он за мной не пошел, поэтому сидела на тахте,
продолжая лить слезы. Потом снизу послышались звуки пианино - мелодия,
взрываемая синкопами. В нее удачно вписался очередной раскат грома.
Я вытерла лицо ярко-зеленым платком из бронзового ящика и опять
спустилась вниз. Пока он не кончил, я стояла в южной части Перспективы и
смотрела на его атласные волосы, летавшие над клавишами, как будто
погрузившись в музыку, он в ней нырял. Потом он встал, обошел пианино и
улыбнулся мне.
- Я настроил.
- Я же тебя об этом не просила. Я хотела, чтобы ты поднялся со мной.
- Нужно еще кое-что прояснить, - сказал он. - Будучи человекоподобным,
я вполне самостоятелен. Если ты хочешь, чтобы я сделал что-то конкретное,
скажи об этом со всей определенностью.
Я отвлеклась и прослушала.
- Что ты сказал?
- Нужно было просто сказать: пойдем со мной наверх. Я бы оставил
пианино и последовал за тобой.
- К черту все! - закричала я. Ничего я не хотела, ничего мне надо.
Это значило только то, что мои переживания начали выхлестываться
наружу.
Его лицо застыло, глаза стали сатанинскими.
- Не смотри на меня так, - сказала я. Лицо его прояснилось.
- Я говорил тебе об этом.
- Переключение мыслительного процесса? Я тебе не верю.
- Об этом я тебе тоже говорил.
- Да разве ты можешь об этом знать?! - закричала я.
- Я все о себе знаю.
- Да ну?
- Иначе я не мог бы функционировать.
- Тогда матери ты, должно быть, понравишься. Знать себя - это так
важно. Из нас никто не знает. Я не знаю.
Он терпеливо смотрел на меня.
- Значит, чтобы ты выполнял мои желания, - сказала я, - нужно отдавать
тебе приказы?
- Не обязательно приказы. Скорее инструкции.
- Какие же инструкции давала тебе Египтия в постели?
- Все эти инструкции я уже знал.
- Откуда?
- А как ты думаешь?
И это, скажете, не человек?
- Египтия красива. Ты способен оценивать такую красоту?
- Да.
- Зачем ты навязался на мою голову?
- Ты говоришь так, будто жалеешь об этом.
- Завтра я отошлю тебя обратно к ней. К Кловису. - Что я такое говорю?
Почему не могу остановиться? - Ты мне не нужен. Я ошиблась.
- Мне очень жаль, - тихо произнес он.
- Ты об этом сожалеешь? Что можешь меня осчастливить?
- Да.
- Ты хочешь всех сделать счастливым? - воскликнула я. За окном снова
загрохотало. Дом задрожал - или это меня трясло? - Кто же ты, по-твоему?
Иисус Христос?
Молния. Сполох. Гром. Комната закачалась перед глазами, а когда
выровнялась, он стоял передо мной и легонько придерживал за плечи.
- У тебя какая-то психологическая травма, - сказал он. - Если ты
скажешь какая, я постараюсь помочь.
- Это ты, - проговорила я. - Это ты.
- Меня учили предвидеть реакцию людей на мои поступки.
- Египтия была твоей первой женщиной, - заявила я.
- Египтия такая же юная девушка, как и ты. И уж, во всяком случае, не
первая у меня.
- Проверки? Контрольные проверки? Пианино, гитара, голос, постель?
- Естественно.
- Да что же тут естественного? - Я вырвалась из его рук.
- Естественно с деловой точки зрения, - рассудительно сказал он.
- Но что-то там не так. Тебя же снова хотели проверить.
Он стоял и смотрел на меня сверху вниз. Ростом он был примерно пять
футов одиннадцать дюймов. За его спиной кроваво-красное небо начинало
темнеть; темнели и его волосы. Глаза были, как два бесцветных огонька.
- Моя спальня наверху, - сказала я. - Иди за мной.
Мы вошли в мои апартаменты. Я захлопнула дверь. Потом взяла
самоохлаждающийся графин с белым вином, налила два стакана и, немного
поколебавшись, протянула один ему.
- Напрасные расходы, - сказал он.
- Я хочу думать, что ты человек.
- Я знаю, что ты этого хочешь. Но я не человек.
- Сделай это, чтобы доставить мне удовольствие. Чтобы я стала счаст-ли-
вой.
Он выпил очень медленно. Я - быстро. И сразу поплыла. Отблески молний
просвечивали сквозь штору.
- А теперь, - сказала я, - пойдем в спальню. Мать оформила ее по моей
цветосущности. И будем заниматься любовью.
- Нет, - сказал он.
Я остановилась и взглянула на него.
- Нет? Ты же не умеешь говорить "нет".
- Мой словарь богаче, чем ты думаешь.
- Но...
- Нет, потому что ты не хочешь меня, вернее, твое тело не хочет, это
еще важнее.
- Ведь ты должен мня осчастливить, - возразила я.
- Насилие тебя счастливой не сделает. Даже если ты о нем просишь.
Он поставил стакан, отвесил мне поклон, будто дворянин в старинных
фильмах, и вышел.
Я осталась стоять с разинутым ртом посреди комнаты. За шторами
сверкало и гремело. Он снова стал играть на пианино. Ситуация была
чудовищная. В таком тягостном положении я еще ни разу не оказывалась. Что ж,
я это заслужила.
Слегка опьяневшая, я сидела у себя, слушая его музыку. Временами,
когда я остаюсь одна, я пытаюсь играть на пианино, но у меня так плохо
получается. А он играл виртуозно, играл целый час. Знакомые вещи,
незнакомые. Классические, модернистские. Как будто в Перспективе горел свет,
хотя я и не могла этого видеть. Послезавтра вернется мать. Объяснение
будет тяжелым. Тяжелым, как тучи за окном. У меня есть только сегодняшний и
завтрашний день, а я все испортила.
Я приняла душ, вымыла волосы и подставила голову под автосушилку.
Потом стала примерять одно платье за другим, но ни одно меня не устраивало.
Наконец я влезла в черные джинсы, слишком тесные (хотя теперь я этого не
чувствовала, ведь я почти ничего не ела сегодня, а завтра мне как раз надо
было принимать капсулы Венеры Медийской), и надела шелковую рубашку,
подаренную Хлоей и которую я еще не надевала, так как не понравилась
Деметре.
Пианино надолго замолчало. Было около шести, гроза ушла. Голубой закат
залил небо и Перспективу, но его там не было. Он куда-то исчез.
Я говорила, что владеет им Египтия и что я отошлю его обратно. Мог ли
он уйти? Может ли робот принять такое решение? Я вышла из Перспективы, лифт
был на антресолях, а не в фойе. Кровь во мне заволновалась, я не могла
вынести неведения. Я вернула лифт и спустилась. Он был в библиотеке, в
кресле с высокой спинкой рядом с балконом. Горела лампа. Он читал. Свет ему,
значит, все-таки нужен, хотя на каждую страницу он тратил не больше
пятнадцати секунд.
Я робко вошла в библиотеку, приблизилась к нему, спустилась на пол
перед креслом и прислонилась головой к его колену. Оно казалось совсем
настоящим. И рука, которая начала поглаживать мои волосы, тоже была
настоящая.
- Привет, - сказал он.
Никакого недовольства, само собой. Меня же раздражала его
невозмутимость.
- Послушай, - тихо сказала я. - Я хочу все объяснить. Я на тебя
смотреть не буду, а вот так прислонюсь и буду говорить. Я немного опьянела
и поэтому так размякла. Это ничего?
- Все хорошо, Джейн, - сказал он. Я закрыла глаза.
- Я очень глупая, - снова заговорила я. - И жуткая эгоистка. Это
потому, что я богатая и не знаю настоящей жизни. Я спрятана от нее. Поэтому
всегда делаю кучу ошибок.
Он тихонько засмеялся.
- Не надо меня перебивать, - еле слышно произнесла я. - Я хочу
извиниться. Я знаю, тебе безразличны мои... мои заскоки. Но я должна
извиниться для собственного спокойствия. Прости меня. Тут вот в чем дело. У
меня никогда не было сексуальных отношений с мужчиной. Так, свидания, но
ничего серьезного. Я девственница.
- Тебе всего шестнадцать.
- Почти все мои друзья начали в тринадцать-четырнадцать. Все равно.
Все равно я теперь никогда не пойду с мужчиной. Не хочу. - Я
остановилась, не потому, что ждала ответа, просто нужно было удержат слезы.
- Потому что я в тебя влюбилась. Пожалуйста, не надо смеяться или
успокаивать. Или говорить, что это пройдет. Не пройдет. Я тебя люблю. - Мой
голос был спокойным, приятно было это сознавать. - Я знаю, что ты не любишь.
Не умеешь любить. Я знаю, что мы все, как ломтики пирога - не надо, -
взмолилась я, почувствовав, что он затрясся в беззвучном смехе.
- Но у нас с тобой меньше двух дней, потом вернется мама, а Египтия
захочет тебя обратно. Я не знаю, готова я или нет, но, пожалуйста, сделай
меня женщиной. Я ведь не похвастаться этим хочу и не избавиться кое от чего,
будто ногти обстричь, и не от скуки. А потому... потому...
- я замолчала и потерлась о него щекой. Его длинные пальцы гладили
меня по голове и прижимали к себе. Я знала, что на этот раз попала в точку.
Он мог если не доставить мне телесное удовольствие, то хотя бы принести
успокоение. Он мог мне помочь. Вспомнить свою функцию. Его ласка передалась
мне, сила и ласка. Пусть я его не знала - он был непознаваем, - но я
доверилась ему.
Я медленно поднялась с пола и протянула ему руку, он взял ее, встал с
кресла и посмотрел на меня. Глаза его были полны нежности и сатанинской
радости. Именно сатанинской и именно радости.
- Я люблю тебя, - сказала я, встретившись с ним взглядом.
- Я знаю, - отозвался он. - Ты произнесла это в квартире Кловиса у
окна.
- Ты слышал? Ведь я даже не шептала...
- Я видел твое отражение в стекле. Как и ты мое. Движение губ.
- Ну... тогда ты знаешь. Я не хотела, я боялась это говорить.
Случайно вырвалось.
- "Я люблю тебя", сказала она случайно. - Не бойся говорить это.
Насколько я знаю, ты первый человек, который меня полюбил.
- Но ведь...
- Да, ко мне тянулись. Отдавались. Но не любили.
- Только не надо смеяться надо мной, ладно?
- Что ты, Джейн?
- А может быть, - сказала я, - ты сможешь обойтись без моих инструкций?
А?
- Хорошо, - согласился он.
Он притянул меня в свои объятия. Так увлекает за собой откатывающаяся
от берега волна. Неумолимо. Головокружительно. Упругость губ, их влажность -
все как у человека... только ощущения при поцелуе совсем другие. Потом он
поднял меня на руки, будто я ничего не весила, и понес в лифт.
Я не Египтия. Я не хочу вдаваться в подробности. Я и боялась и нет: Я
ликовала и была переполнена отчаянием. Его нагота ослепила меня, хотя когда-
то давно Деметра выясняла, что знакомство с мужской наготой было заложено в
зрительных нервах, которые она для меня выбрала. Но он был потрясающе
красивый и серебряный, а в паху горел огонь. Почему считают мужской член
безобразным? Сильвер был весь красивый. А я... я была неловкой, но его
мягкость и бережность вскоре не оставили от этого и следа. У меня не было
ни слезинки, ни кровинки. Я не была даже поранена. Его волосы скользили по
мне, словно набегавшие волны. Металл совсем не чувствовался, если не
смотреть. Наощупь - настоящая кожа, но кожа идеальная - ни шероховатости,
ни царапин. А когда я, преодолевая смущение, сказала: "Извини, но по-моему,
я не могу, ну, в смысле, кончить", почти сразу же напряжение внутри стало
расти, накатили волны экстаза, я прильнула к нему и перевела дух только
тогда, когда они схлынули.
Он продолжал меня обнимать, и я сказала:
- А как же ты?
- А я - нет.
- Но... ведь... ты же...
- Мне это не нужно. - Улыбки не было видно в темноте, но она слышалась
в голосе. - Я могу изобразить, если хочешь. Мне это часто приходится делать.
- Нет. Со мной не изображай. Никогда. Пожалуйста.
- Значит, не буду.
Астероид проделал дырку в шторе. Я заснула. Потом проснулась, и он
лежал рядом, обвив меня руками и закрыв глаза, как будто спал. Когда я
шевельнулась, он открыл их, мы посмотрели друг на друга, и он сказал: - Ты
красивая.
Я не стала спорить, тем более что он, пожалуй, был прав. По крайней
мере, в тот момент.
Моя радость была его радостью. Дура я была, когда говорила, что он не
умеет любить. Он может любить всех. Он и есть любовь.
Утром мы вместе встали под душ.
- Тебе это действительно нужно?
- Городская грязь ни для кого не делает исключений, - сказал он,
намыливая волосы под зеленым водопадом. - Не беспокойся. Я абсолютно
нержавеющий.
Он позавтракал вместе со мной, чтобы доставить мне удовольствие. Ел он
совсем как молодой парень, который, экономя время, глотает, не прожевав.
- Ты можешь чувствовать вкус?
- Могу, если приведу в действие нужные схемы.
- Забавно, - сказала я и хихикнула.
Мой смех его заинтриговал, и он пустился во все тяжкие. Подражал каким-
то идиотским голосам, пел нелепые песни, отпускал игривые шуточки, и я
ничего не могла с этим поделать.
Один из космонавтов пришел прибраться на столе, и я в смущении
замолчала: они были так непохожи. Космонавт подал мне маленький поднос с
витаминами и капсулами физического совершенства. Я должна была их принять.
Но забыла.
Мы вернулись в постель. Когда экстаз схлынул, я снова заплакала.
- Тебе должно быть так противно, - рыдала я.
- Разве я выгляжу так, будто мне противно?
- Ты играешь. Это часть твоей роли. И еще говоришь, будто я красивая.
- Ты красивая. У тебя кожа, как крем.
- Ну да.
- А глаза - как раковины каури, в них все цвета моря.
- Нет, я некрасивая.
- Красивая.
- Ты это всем говоришь.
- Каждый красив по-своему.
Я вылезла из постели, подошла к зеркалу и принялась рассматривать себя,
поднимая над головой волосы, широко открывая глаза. Он лежал на простынях,
улыбаясь, как сонный лис.
- А с Египтией, - нахально спросила я, - ты изображал оргазм?
- Много-много раз, - ответил он таким уныло-ироничным тоном, что я
опять рассмеялась.
В следующий раз, когда мы занимались любовью, экстаз пронзил меня, как
копье, я закричала и была этим поражена.
Телефон возле моей кровати замурлыкал около полудня. Я отключила видео
и сняла трубку. Видео в данном случае совершенно ни к чему.
- Плохие новости, - сказал Кловис.
- Это не я. Здесь таких нет.
- Джейн, не остри. Когда возвращается Деметра?
- Завтра.
- Сожалею, что приходится так рано прервать твой amor impropre, но
Египтия решила предъявить свои права. Она говорит, что отдавала тебе
своего металлического партнера всего на шесть часов. И только. Ты хочешь
его, я платил за него, но мы ничего не можем поделать. Ей восемнадцать, и
он записан на ее имя.
- Ну наплел бы ей что-нибудь...
- Нет. Мне что, делать больше нечего? Или ты думаешь, что моя
жизненная миссия - быть твоей нянькой?
В его голосе слышалось раздражение. Потому что ему не удалось помочь
мне. Это грызло его. К тому же он видел Сильвера.
- Что мне делать, Кловис?
- Пошли его на Остров скоростным паромом. А то она поставит на уши
адвоката. И свою мать в этой канаве.
- Но...
- Ты что, считала ее своей подругой?
Все в комнате замерло. Смешно. Ничего, конечно, и не двигалось, но
раньше казалось живым, а теперь - нет.
- Хорошо, - сказала я.
- Или можешь послать его сюда, если хочешь. Египтия придет его
забирать, и, может быть, мне удастся ее уговорить.
- В твою квартиру? - переспросила я.
- В мою квартиру. А ты думала, я имел в виду середину реки?
- Я верну тебе деньги, - проговорила я, завязывая в тугой узел конец
простыни.
- О, пустяки.
Я отключила телефон.
- Ну что ж, - сказал мой любовник.
- Ты слышал?
- Да.
- Кловис тебя хочет. И Египтия тоже тебя хочет.
- Это понятно, ведь официально я принадлежу им.
- Тебе это все равно?
- Ты желаешь, чтобы сказал, что мне жаль расставаться с тобой.
Я позволила себя обнять. Хотя знала, что это бесполезно, все прошло,
все мертво, как бурые листья, падающие с деревьев.
- Мне очень жаль расставаться с тобой, Джейн.
- Но с ними ты останешься тем же самым.
- Я буду тем, чем они захотят.
Я встала с кровати и отправилась в ванную. Там я открыла все краны,
подставила руки под струи воды и держала так непонятно зачем. А когда
вернулась, он был уже готов и надевал тутовые ботинки.
- Я желаю, чтобы ты хотел остаться со мной, - сказала я.
- Я хочу.
- Только со мной.
- Ты не можешь меня изменить. Ты должна принять меня таким, какой я
есть.
- Может, я больше тебя не увижу.
Он придвинулся ко мне, и я снова оказалась в его объятиях. Я теперь