знала наощупь ткань его одежды, она отличалась от его кожи и волос. Даже в
таком горе его прикосновения меня успокаивали.
- Если ты меня больше не увидишь, я все равно останусь в тебе. Или ты
жалеешь, что мы провели это время вместе?
- Нет.
- Так радуйся же. Даже если все кончено.
- Я не позволю этому так кончиться, - сказала я и неистово прижалась к
нему, но он поцеловал меня и отстранил - осторожно и окончательно.
- Флаер через десять минут, - сказал он.
- Как же ты...
- Бегом. Я бегаю так, как ни одному мужчине не снилось.
- А деньги?
- Роботы ездят бесплатно. Стукнешь по щели, и она засчитает монету.
Электронные волны.
- Чему ты радуешься? Когда ты уйдешь, у меня ничего не останется.
- У тебя останется весь мир, - сказал он. - И еще, Джейн, - он
остановился в дверях, - не забывай об одной вещи. Ты, - он приглушил голос
и одними губами произнес: красивая.
Он вышел, и все краски дня осыпались и свет его померк.
Нужно ли описывать этот день? Я все время думала о них. Представляла
себе, как он приходит в квартиру Кловиса. Вот они разговаривают, сыплются
бесчисленные намеки, он отвечает остроумно, все той же улыбкой, как будто
излучающей свет. Я представила их в постели. Почти. Как в испорченном видео
- расплывающиеся движения рук, сверкание плоти. Разум отказывался это
воображать. И все же я не могла перестать об этом думать. Я готова была
убить Кловиса, взять нож и убить. И Египтию. И убежать. В надвигающуюся
темноту. В другую страну, в другой мир.
Около семи вечера словно перевернулась страница. Прямая, как стрела, я
села на скомканной постели и стала вырабатывать план. Безумный план,
дурацкий план. Как будто он сам внушил мне такой образ мыслей. Совершенно
новый, необычный для меня - логический.
Я не помнила, где идет конференция физиков, пришлось узнавать у
оператора информации. Пока он наводил справки, я чувствовала, как во мне
растет чувство вины.
Потом я вызвала конференцию и держала линию двадцать минут, пока не
нашли, наконец, мать. Чувство вины по-прежнему мучило меня.
- Что случилось, дорогая? - спросила мать.
- Мама, я сделала ужасно дорогую покупку, и мне не хватило моей
карточки.
- Джейн, у меня через пять минут заседание, я председатель. Может быть,
это подождет?
- Нет, мама. Извини, но ждать нельзя. Понимаешь, заплатил-то Кловис.
- Ты виделась с Кловисом после того, как мне о нем рассказала?
Дорогая, нужно быть осторожнее.
- У меня это прошло, - кратко сказала я.
- Дорогая, - сказала мать, - включи, пожалуйста, видео.
Я включила. Это было несколько вызывающе, так как она увидела меня
раздетую в постели, в моей любовной постели, с кремовой кожей и глазами,
похожими на раковины каури, о чем я никогда не подозревала. И она, казалось,
тоже каким-то образом поняла, что разговаривает с совершенно новым
человеком, которого раньше не знала.
- Так-то лучше, - сказала она, хотя я в этом вовсе не уверена. - Я
рада, что ты отдыхаешь.
Она никогда не уставала мне повторять, чтобы я изучала свое тело. Не
надо стесняться его. Теперь, казалось, это ее мнение перестало быть столь
категоричным.
- Мама, Кловис заплатил за эту вещь, а теперь я не могу ей
пользоваться. Ты не могла бы послать ему сегодня денежный ордер?
- Сколько это стоит?
Я развернула квитанцию и бесстрастно назвала сумму.
Голос матери тоже стал бесстрастным.
- Это слишком дорого, милая.
- Боюсь, что да. Но мы же можем заплатить, разве нет? Или мы не
богатые люди?
- Раньше ты такого не делала, Джейн. Что это за вещь? Машина?
- Это усложненный особый образец робота.
- Понятно. Робот.
- Он умеет играть на пианино.
- При такой цене следует ожидать чего-то подобного.
- И еще, мама, дело в том... я уже давно об этом думаю... я бы хотела..
. ну, в общем... - Не надо раздувать, Джейн, Джеен, Джеин. - Мне бы
хотелось иметь собственную квартиру в городе. Хотя бы на несколько месяцев.
- Еще и квартиру.
- Я же не ребенок, мама. У всех моих друзей есть свое жилье.
- У тебя есть собственные комнаты.
- Это не одно и то же.
- Эти комнаты и все, что в них находится, принадлежат тебе, Джейн, как
если бы это была твоя квартира. Ты можешь делать в них все, что хочешь.
Полная свобода. Даже лучше, чем если бы ты имела свою, где пришлось бы
выполнять обязанности по дому.
- О... я...
- Ты ведь действительно еще дитя. Как ты собираешься справляться с
повседневной домашней работой? Ты хоть понимаешь, что от нее никуда не
деться? Даже в полностью автоматизированной квартире нужно за всем следить.
А ты не... Джейн, мы обсудим это, когда я вернусь домой.
- Я купила робота, чтобы он мне помогал.
- Да. Ты очень последовательна в своих поступках.
- Как ты заплатишь Кловису?
- Дорогая, ты, кажется, пытаешься мной командовать. И сама, я уверена,
понимаешь, что это не очень умно с твоей стороны.
- Мама, ну пожалуйста.
- Я должна идти, дорогая. Увидимся завтра вечером и обо всем поговорим.
Почему бы тебе не записать все на пленку? Ты выражаешься гораздо яснее,
когда успокоишься и поразмыслишь. Спокойной ночи, дорогая, спи крепче.
Линия отсоединилась, и видео погасло.
Я дрожала, сыпала проклятиями и грызла простыню.
Завтра придется снова через все это пройти, и она одержит верх. Все
так глупо. С матерью же невозможно воевать. Египтия с пятнадцати лет
имеет полный доступ к состоянию своей матери, а месячный лимит установлен
ей только потому, что иначе бы она перерасходовала и не накопленные еще
средства. Но лимит-то ее - двадцать тысяч И.М.У. в месяц. У Кловиса,
насколько я знаю, вообще нет никакого лимита. У Хлои и Дэвидида тоже, хотя
они довольно бережливы. А у Джейсона и Медеи, которые все еще живут вместе
с родителями, есть собственный дом на морском берегу в Кейп-Энджеле и Ролле-
Амада с кнопочным щитком. А деньги они достают либо подделывая подпись отца,
который еще не разу этого не заметил, либо используя одну из шести своих
кредитных карточек, каждая с двухнедельным тысячным лимитом, а то и в
магазине прихватят, что плохо лежит.
А у меня? Тысяча в месяц. Хотя раньше этого хватало с лихвой.
С лихвой, потому что всю одежду мне покупала мать. Даже постельное
белье, даже мыло... я дико озиралась по сторонам. У меня было все, что
могло понадобиться, и даже больше. Я должна быть ей благодарна. Мой взгляд
остановился на вульгарной - с моей точки зрения - антикварной лампе,
пятнистой, как пантера. Мать не жалела на меня денег. Одни ковры стоят
многие тысячи...
По коже поползли мурашки. Что-то щелкнуло в голове.
- Нет, - громко сказала я. - Нет, нет...
Я представила Сильвера, которому я хотела дать другое имя, да так и не
дала. Он шел по тротуару, оборачиваясь и провожая взглядом пролетевший
флаер. Я вспомнила его лицо на фоне темного неба, когда он стоял на балконе
перед тем, как во второй раз меня поцеловал. Я почувствовала, что он держит
меня в объятиях, а меня пронзает копье. Я вспомнила камеру, его обнаженные
механические нервы. Я будто наяву видела, как Кловис и Египтия не могут его
поделить между собой.
Я встала с кровати, как лунатик. Вспомнив о матери, я хотела было
надушиться "Лаверте", но моя кожа до сих пор пахла только им, его запах
заглушил бы даже аромат духов.
- Хорошо, - сказала я. - Почему бы и нет? Раз это все мое.
Нужно самой принимать решения, сказала она однажды, когда я спросила у
нее, что мне делать.
- Да, мама. Я как раз собираюсь сама принимать решение.
Самоохлаждающийся графин снова был полон вина, и я выпила немного, а
потом позвонила в Каза-Бьянку, самый большой и дорогой комиссионный магазин
в городе.
Едва сознавая, что делаю, я пригласила их представителя в Чез-Стратос,
чтобы оценить содержимое моих комнат. И у богачей бывают трудные времена,
когда они распродают вещи, но ассистенты-люди в Казе, с которыми я говорила,
все же немало удивились - и оживились, предвкушая наживу. Конечно, они
надуют меня. Я смотрела на квитанцию Э.М. на буквы С.И.Л.В.Э.Р. и на цену.
Ничего, хватит. И еще останется на какую-нибудь захудалую квартирку. А на
тысячу в месяц худо-бедно проживу, если экономить.
Сознавала ли я, что делаю? По спине катился ледяной пот, в голове
стучало, слегка подташнивало. Но я выпила еще вина, оделась и напудрила
лицо, чтобы установить барьер между собой и тем, кто придет из Казы. Потом
я проинструктировала лифт, и он сказал: "Привет, Джейн. Да, Джейн, я понял".
Представительница явилась через час, очень проворная, лет сорока без
омоложения. У нее были длинные кроваво-красные ногти - явный просчет при ее
работе. Или это для устрашения. Когда она вышла из лифта в фойе, у нее
жадно забегали глаза.
- Добрый вечер, - сказала она. - Я Джеральдина из Каза-Бьянки.
- Проходите, пожалуйста. - Я вела себя, как будто она пришла ко мне на
вечеринку. Что ж, я часто чувствую на вечеринках такую же скованность.
Птичья клетка подняла нас в Перспективу.
- Простите, - заговорила Джеральдина, - а остальную часть дома вы не
включаете?
- Нет. Только мои комнаты.
- Жаль.
Проходя по Перспективе, она ахала от восхищения. Сквозь облака цвета
индиго мерцали звезды. Астероид горел на востоке, как неземная неоновая
реклама.
- Боже мой! - воскликнула при виде его Джеральдина. - Кстати, -
добавила она, когда мы поднимались по боковой лестнице, - боюсь, что нам
потребуется подтверждение вашего права на владение имуществом, которое вы
собираетесь продать. Вы знаете об этом?
Она думала, что я десятилетняя девочка и мне можно заморочить голову.
А что - она может. Я прочувствовала к ней отвращение. Мне уже хотелось,
чтобы внезапно приехала мать и положила всему этому конец. Что я делаю?!
- Вот, - показала я свои апартаменты, где успел уже прибраться один из
космонавтов.
- Ага, - сказала Джеральдина. - По телефону вы говорили, что идет
абсолютно все.
- Если вы можете дать приемлемую цену, - мой голос дрожал.
- Какого же дьявола вам отсюда уезжать? - удивилась Джеральдина.
- Я собираюсь жить с любовником, - объяснила я. - И мама хочет сменить
обстановку.
Джеральдина открыла свою большую сумку, вытащила оттуда портативный
мини-компьютер и пристроила его на столике.
- Я только посмотрю ваше право владения, если не возражаете.
Я протянула ей ленту с описью. На ней был мой личный код и устное
описание всего, что находится в комнатах. Верность описания должен
проверить компьютер. Опись Деметра хранила у себя, но я послала за ней
космонавта.
Пока компьютер занимался своим делом, Джеральдина кружила по комнате,
колдуя с маленьким калькулятором над каждой вещью.
- Компьютер сейчас закончит, - сказала она. - А у вас есть очень
хорошие вещи. Я думаю, большинство из них Каза-Бьянка сможет взять.
- Еще одежда. Шкафчик с косметикой. Парикмахерский узел. Все ленты.
Можете забрать, если хотите, все, что найдете в ванной, в уборной.
- Ну, я сама этого делать не буду, - одернула она меня.
Я стушевалась и едва удержалась от извинений.
- Что ж, - проговорила Джеральдина, - очень надеюсь, что ваш любовник
сумеет вас всем этим обеспечить.
На этот раз я промолчала. Это уж мое дело. И дело моего любовника,
моего возлюбленного. А чем он мог меня обеспечить?
Я отворила кукольный шкафчик.
- Ого! - воскликнула Джеральдина. - Да некоторые из них... - она
осеклась. - Конечно, подержанные игрушки продать труднее. Но эти, кажется,
сохранились хорошо. Вы вообще-то играли в них?
- Они долговечные.
Мать не хотела, чтобы моя агрессивность по отношению к игрушкам
отражались на них, и поэтому покупала только такие, у которых не выпадали
волосы и не отваливались уши. Там был единорог-качалка без единой царапины,
медведь с блестящей угольно-черной шерстью.
"Вот видите, - мысленно сказала я им, - вас все-таки купят, полюбят,
будут с вами играть." Плакать перед Джеральдиной было нельзя. И я не стала.
Я налила себе вина, а ей не предложила. Все равно она меня ненавидит.
Компьютер зажег белую лампочку и выдал клочок бумаги. Джеральдина
внимательно прочитала его.
- Да, все в порядке. Я включаю сканирование. Вот. Сменный отдел
доводит до вашего сведения, что завтра же мы готовы начать. Или сегодня
поздно вечером, если хотите.
- Боюсь, что мне нужно до завтра уже все закончить. И потом деньги.
Или я договариваюсь с другой фирмой.
- О, что вы, - сказала Джеральдина. - Обслуживание у нас быстрое, но
не настолько же. Да у вас нигде и не получится быстрее.
- Тогда простите, что отняла у вас время. Она взирала на меня с
удивлением.
- Ну хорошо, - сказала она. - А что за спешка? Ваша мать об этом знает?
- Компьютер же вам ясно сказал, что эти комнаты - моя собственность.
- Так. А мама и не знает, что птичка собралась улететь из гнезда.
Верно?
Мать знала. Я же сказала ей.
Джеральдина посмотрела на белый кожаный саквояж.
- Что в нем? Можете не говорить. Немного одежды, коробка любимой
косметики и фото дружка. Ваш юноша тоже состоятельный?
Компьютер зажег желтую лампочку и отключился. Сканирование было
закончено.
- А ванная и спальня? - спросила я.
- О. Фред видит сквозь стены. А вы?
Я заставила себя обернуться и взглянуть на нее. Глаза увлажнились, но
я не мигала. Зрачки были твердыми и жесткими. Мое лицо как будто стало
серебряным.
- Я хочу, чтобы мне позвонили не позже, чем через два часа. Если
условия меня устроят, то машина для перевозки должна прибыть через час
после этого.
- Да, мадам, - сказала Джеральдина. - Я передам ваши требования.
- Если мне не позвонят до десяти часов, я обращусь куда-нибудь еще.
- Да кто же будет этим заниматься на ночь глядя, - возразила она,
запаковывая компьютер и убирая калькулятор. - Я могла бы вам это устроить, -
сказала она и взяла в руки пятнистую пантеру. - Могла бы.
Я туго соображаю. Она целую вечность простояла с пантерой в руках,
пока до меня дошло, на что она намекает. Я перепугалась, будто нарушила
этикет. Я не знала, как поступить. Пока я собиралась с мыслями, Джеральдина
поставила пантеру обратно и твердыми шагами вышла из комнаты.
Я догнала ее у лифта и сама нажала кнопку. Она смотрела мимо меня
печальными густо накрашенными глазами. Мне было очень интересно, у всех ли
она вымогает ценные вещи. Если да, то, наверное, ее квартира загромождена
этим барахлом, его уже накопилось столько, что скоро она сможет бросить
работу. Мне стало жаль ее, женщину с дряблой кожей и плотоядными ногтями.
Выйдя в фойе, она сразу направилась к нижнему лифту, но у дверей
задержалась, обернулась и посмотрела на меня.
- Жить в бедности, - сказала она, - будет для вас очень тяжело. Но мне
кажется, что у вас должно получиться.
Я была потрясена.
- Джеральдина, - закричала я, оставив смущение, потому что мне очень
захотелось подарить ей эту пантеру и недомолвки стали неуместны, - куда мне
послать...
- Бросьте, - перебила она. - Вам пригодится любая ценность, за которую
можно получить деньги.
Двери закрылись. Я плюхнулась на полу в фойе, размышляя, не
оказывалась ли она в свое время в такой же ситуации, и встала, только когда
зазвонил телефон. Это была Каза-Бьянка. Они подъедут к полуночи и выплатят
мне такую сумму, какой я в руках никогда не держала. Ее должно было хватить.
Угадайте, что я сделала, когда фургон из Каза-Бьянки увез все мои вещи?
Конечно, заплакала. Уходила вся моя старая жизнь. Странно, но я вряд ли
когда-то всерьез о ней задумывалась, а когда, наконец, задумалась, она
стала казаться совсем не моей. Я бродила по быстро пустеющим комнатам,
увертываясь от автоматов, и плакала. Прощайте, книги, прощайте, мои
ожерелья, прощайте, шахматы из слоновой кости. Прощай, мой черный мишка.
Прощай, мое детство, мои корни, прощайте, вчерашние дни. Прощай, Джейн.
Кто же ты теперь?
Я сделала записи для матери и оставила ленту на консоли, чтобы та,
войдя и включив свет, сразу увидела ее. Я старалась изъясниться, хотя
вряд ли это у меня получилось. Я сказала, что очень люблю ее и скоро
обязательно позвоню. Я попыталась объяснить, что я сделала. О Сильвере я не
сказала ничего. Ни слова. Хотя говорила я только о нем. Наверное, просто
повторяла его имя без конца. Я знала, что она поймет. Мудрая, добрая, самая
лучшая мама на свете. Я ничего не могла от нее скрыть.
Я взяла свой белый саквояж с чеком Каза-Бьянки на предъявителя и в
четыре часа утра полетела в город на флаере. Там сидела шумная компания, в
мой адрес летели грязные шуточки - на большее они не решались, не без
основания опасаясь полицкода. Но я все равно боялась их. Я никогда близко
не сталкивалась с такими людьми: в позднее время брала такси, ходила только
по ярко освещенным улицам, а если замечала что-то подобное, то всегда
переходила на другую сторону. Меня, наверное, защищала аура матери, а
теперь, в добровольном изгнании, я уже не имела этой защиты.
Сейчас мне страшно все это вспоминать. Я до сих пор еще не верю, что
сделала это. Из будки у подножия Лео-Энджес Бридж я позвонила в бюро
срочной аренды, подала заявку и поехала на такси по адресу, который мне там
дали.
Смотритель был человек - он жутко ругался, что я подняла его с постели.
Было еще темно. Ближайший фонарь горел в пятистах футах. Мое окно выходило
на развалившееся кирпичное здание с торчащими железными балками. Не знаю,
что там было до землетрясения, но рядом все поросло сорняками. Все это я
увидела, когда сквозь грязное окно пробился дневной свет: осенние краски
поросшего сухой травой пустыря привели меня в уныние.
Я, конечно, не могла заснуть, съежившись вместе со своим саквояжем на
старой тахте возле окна. Я понимала, что оставаться здесь нельзя, что я
должна идти домой. Но где мой дом?
Когда наступил день, я сидела все на том же месте. Я понимала, что
должна отправиться сначала к Египтии, а потом к Кловису. Отдать деньги
Кловису, уговорить Египтию. И забрать Сильвера. Теперь я могу купить его,
как Каза-Бьянка купила мою мебель. Он принадлежал бы мне. И все же я была
не в состоянии ни купить его, ни владеть им. Не могла привести его в это
страшное место.
Я задремала, а когда проснулась, день уже догорал между железными
балками. Живот подвело от голода, ведь я ничего не ела, кроме сэндвича,
который сделала на кухне. Еще выпила воды из крана в замызганной ванной,
которая все же имелась в снятой мной квартире. Вода пахла химией и,
наверное, кишила микробами.
Скоро мать вернется домой. Что она станет делать? Я едва не обезумела,
представив себе ее потрясение, когда она увидит комнаты без мебели и без
меня. Только сейчас я начинала понимать, что натворила. Я хотела было
срочно бежать вниз, к платному телефону в фойе по разбитым цементным
ступеням: лифт здесь вообще не работал. Но не сделала этого - я боялась,
ужасно, дико боялась Деметры, которая хотела мне только добра.
Наконец, я вынула блокнот, который положила в саквояж вместе с
деньгами и одеждой, и начала записывать вторую часть того, что со мной
приключилось.
Когда стало совсем темно, я включила голую лампочку, которая давала
мало света, но стоила денег, и это меня очень беспокоило. До конца месяца у
меня осталось три сотни. На что мне их потратить? Ночью я замерзла, мне
хотелось включить радиатор. Или еще можно потерпеть?
Между балок зажглись звезды. Эта улица так и называется - улица
Терпимости.
Сильвер, ты нужен мне. Все это я затеяла ради тебя, так как же я могу
упрекать тебя в чем-либо? Я для тебя - ничто. (Кто знает, не противно ли
тебе прикосновение настоящей плоти?) Но с тобой я была красивой. Всю ночь и
утро, когда ты был со мной: красивой я никогда раньше не была.
Я так устала. Завтра я должна принять окончательное решение.
Пролетел флаер. Здесь тихо, и слышны свист воздушных линий и шум
города, который никогда не ложится спать.
Дай розе ты любое имя,
Но свойства
Ее останутся все те же:
И поцелуя цвет, и даже
Тень пламени.
Другое имя нужно дать ей.
"Любовь" ее зовите, братья,
Ее любовью стану звать я.
Любовь же - море, что всечасно
Преображается - напрасно:
Всегда оно
Одно.
Закончив вторую часть, я той же ночью увидела его во сне. Он вообще
приснился мне впервые. Мы летели над городом. Не на флаере, а на крыльях,
будто ангелы со старой религиозной картинки. Я ощущала своим телом ритм
движения крыльев - вверх-вниз. Это не требовало никаких усилий, и приятно
было лететь и видеть его летящим впереди. Мы миновали порушенные балки, и
наши тени упали на оранжевую осеннюю траву. Говорят, если летаешь во сне,
значит этот сон сексуальный. Может, и так. Но ничего такого не было.
Когда я проснулась, было раннее утро, и я выглянула в окно, чтобы
посмотреть на озаренные оранжевым светом балки, куда падали наши тени. За
развалинами едва виднелся голубой призрак города, линия конусообразных
домов и далекая колонна Делюкс Хайпериа Билдинг. Вид не казался больше ни
безобразным, ни унылым. Ярко светило солнце. Лет через пять, если развалины
так и останутся, из сорняков вырастет молодой лес. Небо было голубое, как
рубашка Сильвера.
Очарованная сном, солнечным светом и осенней травой, я отправилась в
ванную и включила горячую воду, хоть она и дорогая. Я приняла душ, оделась
и причесалась. Волосы начали менять цвет. И лицо. На волосах, видимо,
просто слезла краска, нужно было восстанавливать бронзу, но я продала
парикмахерский узел. Можно было сделать это в косметическом кабинете, но
там вряд ли смогут подобрать точно такой же оттенок. Да и в любом случае
это недешево. Придется возвращаться к естественному цвету, хоть он и не
соответствует цветосущности. Но это ладно, я что же случилось с лицом? Я
включила три лампочки из четырех и увидела, что оно немного осунулось,
стали выдаваться скулы. Теперь я в чем-то выглядела старше, но в чем-то - и
моложе. Я ближе наклонилась к заляпанному стеклу, и два моих глаза слились
в один, искрящийся зеленым и желтым.
Я положила чек Каза-Бьянки в сумочку через плечо, вышла и спустилась
по растрескавшейся цементной лестнице.
Не могу сказать, что я чувствовала, наверное, не чувствовала ничего.
Улица переходила в жалкое подобие бульвара, рядом с которым была старая
надземная дорога, которой давно уже не пользовались. В ожидании городского
автобуса я позавтракала в какой-то забегаловке булочкой с изюмом, чашкой
чая и яблоком. При свете дня настроение у меня сильно поднялось. Конечно,
раньше я бывала в таких трущобах только с кем-то и в качестве экскурсанта,
но ориентироваться здесь все же могла.
Под голубым небом и здешний тротуар не казался таким уж неприглядным.
Люди бежали в разные стороны, о чем-то споря на ходу; из продуктовых
магазинов валил пар. С надземки свисали цветы.
Город я всегда знала. У меня не было причин опасаться даже теперь.
Ночью я спала на старой ворсистой тахте прямо в джинсах, и они достаточно
помялись, чтобы не привлекать внимания. Блузка тоже была помята.
- Опять опаздывает, - устной стенографией сказала одна женщина другой
за моей спиной. - Идти, что ли, на флаер - так столько денег.
- Лоботрясы гаражные, - отозвалась вторая. - Не хотят обслуживать
рабочие окраины, вот в чем вся беда. В центре-то никаких проблем. А здесь
пешком ходи.
Потом они принялись шептаться, и, поняв, что они говорят обо мне, я
похолодела от нервного напряжения. Я уловила слово "актриса", произнесенное
с жалостью, насмешкой и любопытством, и была крайне удивлена тем, что не
уступаю в экзотичности Египтии, хоть и на этих бедных улицах. Удивлена и в
то же время обрадована. Быть актрисой в этом конце города означало вести
борьбу за выживание. Они не будут меня ненавидеть. Я была символом равных
возможностей. Но, во всяком случае, с голоду я не умру.
Наконец, прибыл автобус. Я сошла в Бич, отправилась в банк Мэгнэм и
получила деньги по чеку.
Потом я в силу привычки села на флаер и пожалела об этом, опуская
монету. Я совсем не умела экономить, пускалась в неоправданные расходы, и
это еще раз доказывало, что ситуацией я не владею, но думать об этом не
хотелось. И о матери тоже. И о Кловисе, и о Египтии, и даже о нем.
Я добралась до Рэйсина и пошла по Нью-Ривер Бридж к дому Кловиса.
Возле его двери я внутренне похолодела, но все же попросила ее пропустить меня.
Может быть, его - их - нет дома. Или - заняты. Тогда дверь не
откроется.
Дверь все не открывалась, не открывалась, а потом открылась.
Я вошла, держа перед собой сумочку, словно щит, но в жилых комнатах стояли кушетки, лежали подушки, висели со вкусом подобранные украшения, а их
не было.
Меня сотрясала дрожь, но я не обращала на это внимания. Я села на
тахту с черными подушками и стала смотреть в окно, возле которого
призналась в любви его отражению, а он увидел это и понял.
Через несколько минут Кловис появился из главной спальни в темно-
голубом костюме-тройке, будто собрался уходить. Держался он, как всегда,
элегантно и небрежно, но, взглянув на меня, сразу покраснел. Я еще ни разу
не видела, как краснеет Кловис, это был почти болезненный румянец, по
чередованию оттенков можно было высчитать пульс. Я вспомнила, что ему всего
семнадцать. Я сама начала краснеть из солидарности, но не отпустила глаза,
и Кловис первым отвернулся и подошел к раздатчику с выпивкой.
- Привет, Джейн. Что тебе налить?
- Я не хочу пить. Я принесла деньги.
- Неужели? Надеюсь, точны вы, как король. Он опрокинул стакан и снова
обрел обычную невозмутимость.
Я встала, открыла сумочку и принялась отсчитывать крупные банкноты на
столике перед его носом. Это заняло немало времени. Он смотрел, иногда
таком горе его прикосновения меня успокаивали.
- Если ты меня больше не увидишь, я все равно останусь в тебе. Или ты
жалеешь, что мы провели это время вместе?
- Нет.
- Так радуйся же. Даже если все кончено.
- Я не позволю этому так кончиться, - сказала я и неистово прижалась к
нему, но он поцеловал меня и отстранил - осторожно и окончательно.
- Флаер через десять минут, - сказал он.
- Как же ты...
- Бегом. Я бегаю так, как ни одному мужчине не снилось.
- А деньги?
- Роботы ездят бесплатно. Стукнешь по щели, и она засчитает монету.
Электронные волны.
- Чему ты радуешься? Когда ты уйдешь, у меня ничего не останется.
- У тебя останется весь мир, - сказал он. - И еще, Джейн, - он
остановился в дверях, - не забывай об одной вещи. Ты, - он приглушил голос
и одними губами произнес: красивая.
Он вышел, и все краски дня осыпались и свет его померк.
Нужно ли описывать этот день? Я все время думала о них. Представляла
себе, как он приходит в квартиру Кловиса. Вот они разговаривают, сыплются
бесчисленные намеки, он отвечает остроумно, все той же улыбкой, как будто
излучающей свет. Я представила их в постели. Почти. Как в испорченном видео
- расплывающиеся движения рук, сверкание плоти. Разум отказывался это
воображать. И все же я не могла перестать об этом думать. Я готова была
убить Кловиса, взять нож и убить. И Египтию. И убежать. В надвигающуюся
темноту. В другую страну, в другой мир.
Около семи вечера словно перевернулась страница. Прямая, как стрела, я
села на скомканной постели и стала вырабатывать план. Безумный план,
дурацкий план. Как будто он сам внушил мне такой образ мыслей. Совершенно
новый, необычный для меня - логический.
Я не помнила, где идет конференция физиков, пришлось узнавать у
оператора информации. Пока он наводил справки, я чувствовала, как во мне
растет чувство вины.
Потом я вызвала конференцию и держала линию двадцать минут, пока не
нашли, наконец, мать. Чувство вины по-прежнему мучило меня.
- Что случилось, дорогая? - спросила мать.
- Мама, я сделала ужасно дорогую покупку, и мне не хватило моей
карточки.
- Джейн, у меня через пять минут заседание, я председатель. Может быть,
это подождет?
- Нет, мама. Извини, но ждать нельзя. Понимаешь, заплатил-то Кловис.
- Ты виделась с Кловисом после того, как мне о нем рассказала?
Дорогая, нужно быть осторожнее.
- У меня это прошло, - кратко сказала я.
- Дорогая, - сказала мать, - включи, пожалуйста, видео.
Я включила. Это было несколько вызывающе, так как она увидела меня
раздетую в постели, в моей любовной постели, с кремовой кожей и глазами,
похожими на раковины каури, о чем я никогда не подозревала. И она, казалось,
тоже каким-то образом поняла, что разговаривает с совершенно новым
человеком, которого раньше не знала.
- Так-то лучше, - сказала она, хотя я в этом вовсе не уверена. - Я
рада, что ты отдыхаешь.
Она никогда не уставала мне повторять, чтобы я изучала свое тело. Не
надо стесняться его. Теперь, казалось, это ее мнение перестало быть столь
категоричным.
- Мама, Кловис заплатил за эту вещь, а теперь я не могу ей
пользоваться. Ты не могла бы послать ему сегодня денежный ордер?
- Сколько это стоит?
Я развернула квитанцию и бесстрастно назвала сумму.
Голос матери тоже стал бесстрастным.
- Это слишком дорого, милая.
- Боюсь, что да. Но мы же можем заплатить, разве нет? Или мы не
богатые люди?
- Раньше ты такого не делала, Джейн. Что это за вещь? Машина?
- Это усложненный особый образец робота.
- Понятно. Робот.
- Он умеет играть на пианино.
- При такой цене следует ожидать чего-то подобного.
- И еще, мама, дело в том... я уже давно об этом думаю... я бы хотела..
. ну, в общем... - Не надо раздувать, Джейн, Джеен, Джеин. - Мне бы
хотелось иметь собственную квартиру в городе. Хотя бы на несколько месяцев.
- Еще и квартиру.
- Я же не ребенок, мама. У всех моих друзей есть свое жилье.
- У тебя есть собственные комнаты.
- Это не одно и то же.
- Эти комнаты и все, что в них находится, принадлежат тебе, Джейн, как
если бы это была твоя квартира. Ты можешь делать в них все, что хочешь.
Полная свобода. Даже лучше, чем если бы ты имела свою, где пришлось бы
выполнять обязанности по дому.
- О... я...
- Ты ведь действительно еще дитя. Как ты собираешься справляться с
повседневной домашней работой? Ты хоть понимаешь, что от нее никуда не
деться? Даже в полностью автоматизированной квартире нужно за всем следить.
А ты не... Джейн, мы обсудим это, когда я вернусь домой.
- Я купила робота, чтобы он мне помогал.
- Да. Ты очень последовательна в своих поступках.
- Как ты заплатишь Кловису?
- Дорогая, ты, кажется, пытаешься мной командовать. И сама, я уверена,
понимаешь, что это не очень умно с твоей стороны.
- Мама, ну пожалуйста.
- Я должна идти, дорогая. Увидимся завтра вечером и обо всем поговорим.
Почему бы тебе не записать все на пленку? Ты выражаешься гораздо яснее,
когда успокоишься и поразмыслишь. Спокойной ночи, дорогая, спи крепче.
Линия отсоединилась, и видео погасло.
Я дрожала, сыпала проклятиями и грызла простыню.
Завтра придется снова через все это пройти, и она одержит верх. Все
так глупо. С матерью же невозможно воевать. Египтия с пятнадцати лет
имеет полный доступ к состоянию своей матери, а месячный лимит установлен
ей только потому, что иначе бы она перерасходовала и не накопленные еще
средства. Но лимит-то ее - двадцать тысяч И.М.У. в месяц. У Кловиса,
насколько я знаю, вообще нет никакого лимита. У Хлои и Дэвидида тоже, хотя
они довольно бережливы. А у Джейсона и Медеи, которые все еще живут вместе
с родителями, есть собственный дом на морском берегу в Кейп-Энджеле и Ролле-
Амада с кнопочным щитком. А деньги они достают либо подделывая подпись отца,
который еще не разу этого не заметил, либо используя одну из шести своих
кредитных карточек, каждая с двухнедельным тысячным лимитом, а то и в
магазине прихватят, что плохо лежит.
А у меня? Тысяча в месяц. Хотя раньше этого хватало с лихвой.
С лихвой, потому что всю одежду мне покупала мать. Даже постельное
белье, даже мыло... я дико озиралась по сторонам. У меня было все, что
могло понадобиться, и даже больше. Я должна быть ей благодарна. Мой взгляд
остановился на вульгарной - с моей точки зрения - антикварной лампе,
пятнистой, как пантера. Мать не жалела на меня денег. Одни ковры стоят
многие тысячи...
По коже поползли мурашки. Что-то щелкнуло в голове.
- Нет, - громко сказала я. - Нет, нет...
Я представила Сильвера, которому я хотела дать другое имя, да так и не
дала. Он шел по тротуару, оборачиваясь и провожая взглядом пролетевший
флаер. Я вспомнила его лицо на фоне темного неба, когда он стоял на балконе
перед тем, как во второй раз меня поцеловал. Я почувствовала, что он держит
меня в объятиях, а меня пронзает копье. Я вспомнила камеру, его обнаженные
механические нервы. Я будто наяву видела, как Кловис и Египтия не могут его
поделить между собой.
Я встала с кровати, как лунатик. Вспомнив о матери, я хотела было
надушиться "Лаверте", но моя кожа до сих пор пахла только им, его запах
заглушил бы даже аромат духов.
- Хорошо, - сказала я. - Почему бы и нет? Раз это все мое.
Нужно самой принимать решения, сказала она однажды, когда я спросила у
нее, что мне делать.
- Да, мама. Я как раз собираюсь сама принимать решение.
Самоохлаждающийся графин снова был полон вина, и я выпила немного, а
потом позвонила в Каза-Бьянку, самый большой и дорогой комиссионный магазин
в городе.
Едва сознавая, что делаю, я пригласила их представителя в Чез-Стратос,
чтобы оценить содержимое моих комнат. И у богачей бывают трудные времена,
когда они распродают вещи, но ассистенты-люди в Казе, с которыми я говорила,
все же немало удивились - и оживились, предвкушая наживу. Конечно, они
надуют меня. Я смотрела на квитанцию Э.М. на буквы С.И.Л.В.Э.Р. и на цену.
Ничего, хватит. И еще останется на какую-нибудь захудалую квартирку. А на
тысячу в месяц худо-бедно проживу, если экономить.
Сознавала ли я, что делаю? По спине катился ледяной пот, в голове
стучало, слегка подташнивало. Но я выпила еще вина, оделась и напудрила
лицо, чтобы установить барьер между собой и тем, кто придет из Казы. Потом
я проинструктировала лифт, и он сказал: "Привет, Джейн. Да, Джейн, я понял".
Представительница явилась через час, очень проворная, лет сорока без
омоложения. У нее были длинные кроваво-красные ногти - явный просчет при ее
работе. Или это для устрашения. Когда она вышла из лифта в фойе, у нее
жадно забегали глаза.
- Добрый вечер, - сказала она. - Я Джеральдина из Каза-Бьянки.
- Проходите, пожалуйста. - Я вела себя, как будто она пришла ко мне на
вечеринку. Что ж, я часто чувствую на вечеринках такую же скованность.
Птичья клетка подняла нас в Перспективу.
- Простите, - заговорила Джеральдина, - а остальную часть дома вы не
включаете?
- Нет. Только мои комнаты.
- Жаль.
Проходя по Перспективе, она ахала от восхищения. Сквозь облака цвета
индиго мерцали звезды. Астероид горел на востоке, как неземная неоновая
реклама.
- Боже мой! - воскликнула при виде его Джеральдина. - Кстати, -
добавила она, когда мы поднимались по боковой лестнице, - боюсь, что нам
потребуется подтверждение вашего права на владение имуществом, которое вы
собираетесь продать. Вы знаете об этом?
Она думала, что я десятилетняя девочка и мне можно заморочить голову.
А что - она может. Я прочувствовала к ней отвращение. Мне уже хотелось,
чтобы внезапно приехала мать и положила всему этому конец. Что я делаю?!
- Вот, - показала я свои апартаменты, где успел уже прибраться один из
космонавтов.
- Ага, - сказала Джеральдина. - По телефону вы говорили, что идет
абсолютно все.
- Если вы можете дать приемлемую цену, - мой голос дрожал.
- Какого же дьявола вам отсюда уезжать? - удивилась Джеральдина.
- Я собираюсь жить с любовником, - объяснила я. - И мама хочет сменить
обстановку.
Джеральдина открыла свою большую сумку, вытащила оттуда портативный
мини-компьютер и пристроила его на столике.
- Я только посмотрю ваше право владения, если не возражаете.
Я протянула ей ленту с описью. На ней был мой личный код и устное
описание всего, что находится в комнатах. Верность описания должен
проверить компьютер. Опись Деметра хранила у себя, но я послала за ней
космонавта.
Пока компьютер занимался своим делом, Джеральдина кружила по комнате,
колдуя с маленьким калькулятором над каждой вещью.
- Компьютер сейчас закончит, - сказала она. - А у вас есть очень
хорошие вещи. Я думаю, большинство из них Каза-Бьянка сможет взять.
- Еще одежда. Шкафчик с косметикой. Парикмахерский узел. Все ленты.
Можете забрать, если хотите, все, что найдете в ванной, в уборной.
- Ну, я сама этого делать не буду, - одернула она меня.
Я стушевалась и едва удержалась от извинений.
- Что ж, - проговорила Джеральдина, - очень надеюсь, что ваш любовник
сумеет вас всем этим обеспечить.
На этот раз я промолчала. Это уж мое дело. И дело моего любовника,
моего возлюбленного. А чем он мог меня обеспечить?
Я отворила кукольный шкафчик.
- Ого! - воскликнула Джеральдина. - Да некоторые из них... - она
осеклась. - Конечно, подержанные игрушки продать труднее. Но эти, кажется,
сохранились хорошо. Вы вообще-то играли в них?
- Они долговечные.
Мать не хотела, чтобы моя агрессивность по отношению к игрушкам
отражались на них, и поэтому покупала только такие, у которых не выпадали
волосы и не отваливались уши. Там был единорог-качалка без единой царапины,
медведь с блестящей угольно-черной шерстью.
"Вот видите, - мысленно сказала я им, - вас все-таки купят, полюбят,
будут с вами играть." Плакать перед Джеральдиной было нельзя. И я не стала.
Я налила себе вина, а ей не предложила. Все равно она меня ненавидит.
Компьютер зажег белую лампочку и выдал клочок бумаги. Джеральдина
внимательно прочитала его.
- Да, все в порядке. Я включаю сканирование. Вот. Сменный отдел
доводит до вашего сведения, что завтра же мы готовы начать. Или сегодня
поздно вечером, если хотите.
- Боюсь, что мне нужно до завтра уже все закончить. И потом деньги.
Или я договариваюсь с другой фирмой.
- О, что вы, - сказала Джеральдина. - Обслуживание у нас быстрое, но
не настолько же. Да у вас нигде и не получится быстрее.
- Тогда простите, что отняла у вас время. Она взирала на меня с
удивлением.
- Ну хорошо, - сказала она. - А что за спешка? Ваша мать об этом знает?
- Компьютер же вам ясно сказал, что эти комнаты - моя собственность.
- Так. А мама и не знает, что птичка собралась улететь из гнезда.
Верно?
Мать знала. Я же сказала ей.
Джеральдина посмотрела на белый кожаный саквояж.
- Что в нем? Можете не говорить. Немного одежды, коробка любимой
косметики и фото дружка. Ваш юноша тоже состоятельный?
Компьютер зажег желтую лампочку и отключился. Сканирование было
закончено.
- А ванная и спальня? - спросила я.
- О. Фред видит сквозь стены. А вы?
Я заставила себя обернуться и взглянуть на нее. Глаза увлажнились, но
я не мигала. Зрачки были твердыми и жесткими. Мое лицо как будто стало
серебряным.
- Я хочу, чтобы мне позвонили не позже, чем через два часа. Если
условия меня устроят, то машина для перевозки должна прибыть через час
после этого.
- Да, мадам, - сказала Джеральдина. - Я передам ваши требования.
- Если мне не позвонят до десяти часов, я обращусь куда-нибудь еще.
- Да кто же будет этим заниматься на ночь глядя, - возразила она,
запаковывая компьютер и убирая калькулятор. - Я могла бы вам это устроить, -
сказала она и взяла в руки пятнистую пантеру. - Могла бы.
Я туго соображаю. Она целую вечность простояла с пантерой в руках,
пока до меня дошло, на что она намекает. Я перепугалась, будто нарушила
этикет. Я не знала, как поступить. Пока я собиралась с мыслями, Джеральдина
поставила пантеру обратно и твердыми шагами вышла из комнаты.
Я догнала ее у лифта и сама нажала кнопку. Она смотрела мимо меня
печальными густо накрашенными глазами. Мне было очень интересно, у всех ли
она вымогает ценные вещи. Если да, то, наверное, ее квартира загромождена
этим барахлом, его уже накопилось столько, что скоро она сможет бросить
работу. Мне стало жаль ее, женщину с дряблой кожей и плотоядными ногтями.
Выйдя в фойе, она сразу направилась к нижнему лифту, но у дверей
задержалась, обернулась и посмотрела на меня.
- Жить в бедности, - сказала она, - будет для вас очень тяжело. Но мне
кажется, что у вас должно получиться.
Я была потрясена.
- Джеральдина, - закричала я, оставив смущение, потому что мне очень
захотелось подарить ей эту пантеру и недомолвки стали неуместны, - куда мне
послать...
- Бросьте, - перебила она. - Вам пригодится любая ценность, за которую
можно получить деньги.
Двери закрылись. Я плюхнулась на полу в фойе, размышляя, не
оказывалась ли она в свое время в такой же ситуации, и встала, только когда
зазвонил телефон. Это была Каза-Бьянка. Они подъедут к полуночи и выплатят
мне такую сумму, какой я в руках никогда не держала. Ее должно было хватить.
Угадайте, что я сделала, когда фургон из Каза-Бьянки увез все мои вещи?
Конечно, заплакала. Уходила вся моя старая жизнь. Странно, но я вряд ли
когда-то всерьез о ней задумывалась, а когда, наконец, задумалась, она
стала казаться совсем не моей. Я бродила по быстро пустеющим комнатам,
увертываясь от автоматов, и плакала. Прощайте, книги, прощайте, мои
ожерелья, прощайте, шахматы из слоновой кости. Прощай, мой черный мишка.
Прощай, мое детство, мои корни, прощайте, вчерашние дни. Прощай, Джейн.
Кто же ты теперь?
Я сделала записи для матери и оставила ленту на консоли, чтобы та,
войдя и включив свет, сразу увидела ее. Я старалась изъясниться, хотя
вряд ли это у меня получилось. Я сказала, что очень люблю ее и скоро
обязательно позвоню. Я попыталась объяснить, что я сделала. О Сильвере я не
сказала ничего. Ни слова. Хотя говорила я только о нем. Наверное, просто
повторяла его имя без конца. Я знала, что она поймет. Мудрая, добрая, самая
лучшая мама на свете. Я ничего не могла от нее скрыть.
Я взяла свой белый саквояж с чеком Каза-Бьянки на предъявителя и в
четыре часа утра полетела в город на флаере. Там сидела шумная компания, в
мой адрес летели грязные шуточки - на большее они не решались, не без
основания опасаясь полицкода. Но я все равно боялась их. Я никогда близко
не сталкивалась с такими людьми: в позднее время брала такси, ходила только
по ярко освещенным улицам, а если замечала что-то подобное, то всегда
переходила на другую сторону. Меня, наверное, защищала аура матери, а
теперь, в добровольном изгнании, я уже не имела этой защиты.
Сейчас мне страшно все это вспоминать. Я до сих пор еще не верю, что
сделала это. Из будки у подножия Лео-Энджес Бридж я позвонила в бюро
срочной аренды, подала заявку и поехала на такси по адресу, который мне там
дали.
Смотритель был человек - он жутко ругался, что я подняла его с постели.
Было еще темно. Ближайший фонарь горел в пятистах футах. Мое окно выходило
на развалившееся кирпичное здание с торчащими железными балками. Не знаю,
что там было до землетрясения, но рядом все поросло сорняками. Все это я
увидела, когда сквозь грязное окно пробился дневной свет: осенние краски
поросшего сухой травой пустыря привели меня в уныние.
Я, конечно, не могла заснуть, съежившись вместе со своим саквояжем на
старой тахте возле окна. Я понимала, что оставаться здесь нельзя, что я
должна идти домой. Но где мой дом?
Когда наступил день, я сидела все на том же месте. Я понимала, что
должна отправиться сначала к Египтии, а потом к Кловису. Отдать деньги
Кловису, уговорить Египтию. И забрать Сильвера. Теперь я могу купить его,
как Каза-Бьянка купила мою мебель. Он принадлежал бы мне. И все же я была
не в состоянии ни купить его, ни владеть им. Не могла привести его в это
страшное место.
Я задремала, а когда проснулась, день уже догорал между железными
балками. Живот подвело от голода, ведь я ничего не ела, кроме сэндвича,
который сделала на кухне. Еще выпила воды из крана в замызганной ванной,
которая все же имелась в снятой мной квартире. Вода пахла химией и,
наверное, кишила микробами.
Скоро мать вернется домой. Что она станет делать? Я едва не обезумела,
представив себе ее потрясение, когда она увидит комнаты без мебели и без
меня. Только сейчас я начинала понимать, что натворила. Я хотела было
срочно бежать вниз, к платному телефону в фойе по разбитым цементным
ступеням: лифт здесь вообще не работал. Но не сделала этого - я боялась,
ужасно, дико боялась Деметры, которая хотела мне только добра.
Наконец, я вынула блокнот, который положила в саквояж вместе с
деньгами и одеждой, и начала записывать вторую часть того, что со мной
приключилось.
Когда стало совсем темно, я включила голую лампочку, которая давала
мало света, но стоила денег, и это меня очень беспокоило. До конца месяца у
меня осталось три сотни. На что мне их потратить? Ночью я замерзла, мне
хотелось включить радиатор. Или еще можно потерпеть?
Между балок зажглись звезды. Эта улица так и называется - улица
Терпимости.
Сильвер, ты нужен мне. Все это я затеяла ради тебя, так как же я могу
упрекать тебя в чем-либо? Я для тебя - ничто. (Кто знает, не противно ли
тебе прикосновение настоящей плоти?) Но с тобой я была красивой. Всю ночь и
утро, когда ты был со мной: красивой я никогда раньше не была.
Я так устала. Завтра я должна принять окончательное решение.
Пролетел флаер. Здесь тихо, и слышны свист воздушных линий и шум
города, который никогда не ложится спать.
Дай розе ты любое имя,
Но свойства
Ее останутся все те же:
И поцелуя цвет, и даже
Тень пламени.
Другое имя нужно дать ей.
"Любовь" ее зовите, братья,
Ее любовью стану звать я.
Любовь же - море, что всечасно
Преображается - напрасно:
Всегда оно
Одно.
Закончив вторую часть, я той же ночью увидела его во сне. Он вообще
приснился мне впервые. Мы летели над городом. Не на флаере, а на крыльях,
будто ангелы со старой религиозной картинки. Я ощущала своим телом ритм
движения крыльев - вверх-вниз. Это не требовало никаких усилий, и приятно
было лететь и видеть его летящим впереди. Мы миновали порушенные балки, и
наши тени упали на оранжевую осеннюю траву. Говорят, если летаешь во сне,
значит этот сон сексуальный. Может, и так. Но ничего такого не было.
Когда я проснулась, было раннее утро, и я выглянула в окно, чтобы
посмотреть на озаренные оранжевым светом балки, куда падали наши тени. За
развалинами едва виднелся голубой призрак города, линия конусообразных
домов и далекая колонна Делюкс Хайпериа Билдинг. Вид не казался больше ни
безобразным, ни унылым. Ярко светило солнце. Лет через пять, если развалины
так и останутся, из сорняков вырастет молодой лес. Небо было голубое, как
рубашка Сильвера.
Очарованная сном, солнечным светом и осенней травой, я отправилась в
ванную и включила горячую воду, хоть она и дорогая. Я приняла душ, оделась
и причесалась. Волосы начали менять цвет. И лицо. На волосах, видимо,
просто слезла краска, нужно было восстанавливать бронзу, но я продала
парикмахерский узел. Можно было сделать это в косметическом кабинете, но
там вряд ли смогут подобрать точно такой же оттенок. Да и в любом случае
это недешево. Придется возвращаться к естественному цвету, хоть он и не
соответствует цветосущности. Но это ладно, я что же случилось с лицом? Я
включила три лампочки из четырех и увидела, что оно немного осунулось,
стали выдаваться скулы. Теперь я в чем-то выглядела старше, но в чем-то - и
моложе. Я ближе наклонилась к заляпанному стеклу, и два моих глаза слились
в один, искрящийся зеленым и желтым.
Я положила чек Каза-Бьянки в сумочку через плечо, вышла и спустилась
по растрескавшейся цементной лестнице.
Не могу сказать, что я чувствовала, наверное, не чувствовала ничего.
Улица переходила в жалкое подобие бульвара, рядом с которым была старая
надземная дорога, которой давно уже не пользовались. В ожидании городского
автобуса я позавтракала в какой-то забегаловке булочкой с изюмом, чашкой
чая и яблоком. При свете дня настроение у меня сильно поднялось. Конечно,
раньше я бывала в таких трущобах только с кем-то и в качестве экскурсанта,
но ориентироваться здесь все же могла.
Под голубым небом и здешний тротуар не казался таким уж неприглядным.
Люди бежали в разные стороны, о чем-то споря на ходу; из продуктовых
магазинов валил пар. С надземки свисали цветы.
Город я всегда знала. У меня не было причин опасаться даже теперь.
Ночью я спала на старой ворсистой тахте прямо в джинсах, и они достаточно
помялись, чтобы не привлекать внимания. Блузка тоже была помята.
- Опять опаздывает, - устной стенографией сказала одна женщина другой
за моей спиной. - Идти, что ли, на флаер - так столько денег.
- Лоботрясы гаражные, - отозвалась вторая. - Не хотят обслуживать
рабочие окраины, вот в чем вся беда. В центре-то никаких проблем. А здесь
пешком ходи.
Потом они принялись шептаться, и, поняв, что они говорят обо мне, я
похолодела от нервного напряжения. Я уловила слово "актриса", произнесенное
с жалостью, насмешкой и любопытством, и была крайне удивлена тем, что не
уступаю в экзотичности Египтии, хоть и на этих бедных улицах. Удивлена и в
то же время обрадована. Быть актрисой в этом конце города означало вести
борьбу за выживание. Они не будут меня ненавидеть. Я была символом равных
возможностей. Но, во всяком случае, с голоду я не умру.
Наконец, прибыл автобус. Я сошла в Бич, отправилась в банк Мэгнэм и
получила деньги по чеку.
Потом я в силу привычки села на флаер и пожалела об этом, опуская
монету. Я совсем не умела экономить, пускалась в неоправданные расходы, и
это еще раз доказывало, что ситуацией я не владею, но думать об этом не
хотелось. И о матери тоже. И о Кловисе, и о Египтии, и даже о нем.
Я добралась до Рэйсина и пошла по Нью-Ривер Бридж к дому Кловиса.
Возле его двери я внутренне похолодела, но все же попросила ее пропустить меня.
Может быть, его - их - нет дома. Или - заняты. Тогда дверь не
откроется.
Дверь все не открывалась, не открывалась, а потом открылась.
Я вошла, держа перед собой сумочку, словно щит, но в жилых комнатах стояли кушетки, лежали подушки, висели со вкусом подобранные украшения, а их
не было.
Меня сотрясала дрожь, но я не обращала на это внимания. Я села на
тахту с черными подушками и стала смотреть в окно, возле которого
призналась в любви его отражению, а он увидел это и понял.
Через несколько минут Кловис появился из главной спальни в темно-
голубом костюме-тройке, будто собрался уходить. Держался он, как всегда,
элегантно и небрежно, но, взглянув на меня, сразу покраснел. Я еще ни разу
не видела, как краснеет Кловис, это был почти болезненный румянец, по
чередованию оттенков можно было высчитать пульс. Я вспомнила, что ему всего
семнадцать. Я сама начала краснеть из солидарности, но не отпустила глаза,
и Кловис первым отвернулся и подошел к раздатчику с выпивкой.
- Привет, Джейн. Что тебе налить?
- Я не хочу пить. Я принесла деньги.
- Неужели? Надеюсь, точны вы, как король. Он опрокинул стакан и снова
обрел обычную невозмутимость.
Я встала, открыла сумочку и принялась отсчитывать крупные банкноты на
столике перед его носом. Это заняло немало времени. Он смотрел, иногда