Страница:
— Я не шучу! — грозит Мэтт, срывая с меня одеяло. — Я вчера тебе сказал, что с этой ерундой пора кончать. И я не передумал.
Только после этих слов я реагирую — хватаю ускользающее одеяло за угол и тащу на себя.
— Отвали, — советую я и прячу голову под подушку.
— Очень мило. — Короткая пауза, потом Мэтт говорит: — Значит, так, есть два варианта: легкий и трудный. Либо ты поднимаешься сам, либо тебя поднимаю я. — Он ждет моей реакции, но я притворяюсь глухим. — Отлично. Значит, трудный вариант.
Я слышу, как он выходит из комнаты, и меня охватывает недоброе предчувствие. Я знаю, каким бывает Мэтт, когда твердо решает что-то предпринять. Он действует наверняка и идет напролом. Но потом я успокаиваюсь. Если он не приставит мне пистолет к виску, то ничем другим от кровати меня не отковыряет. А пистолет он не приставит. Он же юрист — ему есть что терять. Так что все это блеф. Потом вспоминаю про шрам над бровью, оставшийся у меня после его выстрела из духовика. Но думать об этом мне уже некогда.
На меня обрушивается поток ледяной воды. Я бы закричал, но шок от этой процедуры сковал мои легкие.
— Ты, урод! — реву я. — Я весь мокрый!
— Не могу сказать, что это меня удивляет в данных обстоятельствах, — соглашается Мэтт, покачивая пустым пластмассовым ведром.
Я сажусь на кровати, вода стекает по лицу. Футболка и джинсы, которые я не снимал с воскресенья, промокли до нитки. Кидаю на него злобный взгляд.
— По-твоему, это смешно?
— Кофе! — командует он, кивая на столик у кровати.
Я неохотно протягиваю руку и делаю один глоток.
— Вот, пожалуйста. Доволен?
— Дело не в том, доволен я или нет, — беспристрастно сообщает Мэтт и молча наблюдает, как я допиваю кофе. — Так, теперь вставай!
— Зачем?
Он щурит глаза:
— Делай, что говорят, Джек! Я не могу с тобой возиться весь день. Через час я должен быть на работе.
Смирившись с тем, что он не отстанет, пока не добьется своего, я встаю.
— Посмотри на себя, — требует Мэтт. Смотрю на свое отражение в зеркале. Да, надо сказать, зрелище не из приятных. Ворот футболки посерел от грязи; ногти черные, будто я землю руками рыл; ко лбу прилипла какая-то дрянь, сильно смахивающая на ошметок колбасы. Но самое страшное — это глаза. Точно какой-то гад изрисовал мне белки красным фломастером. Хотя ни один мало-мальски здравомыслящий человек ко мне и на пушечный выстрел не подошел бы. Скорее вызвал бы полицию и сообщил, что маньяк-убийца разгуливает на свободе.
— Позор, — объявляет Мэтт, с отвращением оглядывая меня. — Мне стыдно жить с тобой под одной крышей. Тебе есть что сказать в свое оправдание?
Я смотрю в пол и бубню:
— Ну ладно. Подумаешь, сегодня я не в лучшем виде.
— Не в лучшем виде? Да ты даже не в худшем виде. У тебя вообще вида нет.
— Да! — начинаю злиться я. — Хреново выгляжу, и что?
— Это хорошо, что ты признал наличие проблемы, — радуется Мэтт. — Первый шаг к исцелению. Теперь повторяй за мной. Меня зовут Джек Росситер.
— Какого… — пробую я возразить, но его грозный взгляд заставляет меня вспомнить про ведро холодной воды. Напоминаю себе, что этот человек опасен и способен на все. — Меня зовут Джек Росситер, — послушно повторяю я, стараясь выдержать максимально скучающую интонацию.
— Я — мужчина.
— Я — мужчина, — вещает голос бездушного робота.
— Сильный и независимый.
— Сильный и независимый.
— Я самодостаточен, и мне не нужна женщина.
— Я самодостаточен, и мне не нужна женщина.
— Я могу быть счастлив даже в полном одиночестве.
— Я могу быть счастлив даже в полном одиночестве.
— Я не просто мужчина, я свинья.
Тут я понимаю, что впервые за несколько дней улыбаюсь.
— Я не просто мужчина, я свинья.
— Мне нужно как следует помыться.
— Мне нужно как следует помыться.
— Переодеться.
— Переодеться.
— Потому что от меня воняет. Последнюю фразу я повторить уже не в силах, потому что сгибаюсь от хохота. Он достает откуда-то кусок мыла и сует мне в руку. Потом подталкивает к выходу и указывает на дверь ванной. Спустя некоторое время, когда я вытираюсь, Мэтт просовывает голову в дверь:
— Вернусь около шести. И если снова застану тебя в роли внебрачного сына Бон Джови, разломаю гитару об твой зад.
— Не волнуйся, — говорю я. — Призрак Хендрикса больше не появится.
— Надеюсь. Да, кстати, еще кое-что. — Что?
— Вчера звонила Хлоя. Ждет тебя к ужину, в восемь. — Он подмигивает мне. — Это входит в программу твоей реабилитации.
Все утро я навожу порядок в квартире, а днем с головой погружаюсь в «Этюд в желтых тонах». Разговор с Мэттом произвел столь благотворное воздействие, что я смог побороть желание закрасить все полотно черным. Но мое исцеление оказалось неполным: мысли о Маккаллен то и дело мелькают в голове. Наверное, это потому, что постоянно ловлю на себе ее пристальный взгляд — с портрета в углу. Все, она меня достала. Сую портрет под мышку и выхожу в сад.
В саду развожу костер. Мне ничуть не жалко картину. Слишком много воспоминаний связано с ней. И не только события той памятной ночи. Слишком много воспоминаний обо мне, о том, каким я был. О моем трепе, манипуляциях, методах и приемчиках. Теперь я знаю — чушь это собачья. Все мои ухищрения и донжуанские штучки не помогли мне вернуть Эми. Она приняла решение, и если оно окончательное и бесповоротное — то так тому и быть. И глупо было с моей стороны полагать, что я способен заставить Эми изменить его. На моих глазах холст скукоживается и рассыпается в пепел.
Я возвращаюсь в дом.
К Хлое прихожу ровно в восемь.
— Мэтт не шутил, — говорит она, открыв дверь.
— Насчет чего?
— Насчет тебя. Бедняжка. Выглядишь хреново.
Выходит, я зря мылся и брился.
— Зато ты выглядишь сногсшибательно.
Это верно. В коротком черном платье она великолепна. Хотя в моем теперешнем состоянии мне это по барабану.
— Иди сюда, — Хлоя прижимает меня к себе, — дай-ка я обниму тебя. — Несколько мгновений она не отпускает меня, потом берет за руку и ведет в столовую. — Надеюсь, ты голоден, — говорит она, наполняя мой бокал вином, — я приготовила столько, что и десятерых можно накормить.
Пока Хлоя хлопочет на кухне, я оглядываюсь. Действительно, она расстаралась не на шутку: на столе разложено шикарное серебро, играет приятная музыка, горят свечи. Опускаю взгляд на свою помятую рубашку и выцветшие джинсы, но потом говорю себе: «Это же всего лишь Хлоя. Она бы и бровью не повела, если бы на мне была надета монашеская ряса с ковбойской шляпой». Спустя пару минут Хлоя появляется с подносом в руках и широченной улыбкой на лице. Она начинает говорить и с этого момента не замолкает ни на минуту. В течение всего ужина она искусно обходит стороной тему Эми, и даже я на некоторое время о ней забываю. Но когда мы пьем кофе, устроившись на диване, уныние снова овладевает мной.
— Может, расскажешь, — предлагает Хлоя, — куда подевался наш Лихой Джек?
Я пожимаю плечами:
— Пропал. Испарился. Ушел в творческий отпуск.
— Когда вернется?
— Если бы я знал… Все изменилось. Ни одно из моих прежних правил уже не действует. — Я с трудом подбираю слова.
— В каком смысле?
— Во всех. Вот женщины. Я думал, что все про них знаю. Думал, что могу влюбить в себя любую.
— А теперь так не думаешь?
— Нет. Я не понимаю их абсолютно.
И я рассказываю о том, как Эми не отвечала на мои звонки, как я торчал у ее дома, про надпись. Даже про то, что я делал вчера, когда Мэтт меня застукал.
— Будут и другие девушки, — убеждает Хлоя, — обязательно. Ты симпатичный.
На секунду я закрываю глаза и пытаюсь представить эту другую, но вижу только Эми — в слезах стоящую у дороги.
— Мне не нужны другие.
Хлоя закатывает глаза и пихает меня под ребра.
— Ну это ты расчувствовался. Надо смотреть на вещи реально. Всех нас жизнь бьет, но мы встаем и идем дальше. Так уж устроен мир. — Она кладет руку на мою ладонь. — Джек, это нужно пережить. Согласна, непросто, но рано или поздно тебе придется это сделать.
— Хлоя, мне так погано.
Она проводит рукой по моим волосам.
— Я знаю, милый. Знаю. Но ты справишься.
— Не представляю, что мне делать.
Мы молчим. Проходит минута или больше, и Хлоя говорит:
— Я могла бы тебе помочь, если хочешь.
Я поворачиваюсь к ней. Ее лицо всего в нескольких сантиметрах от моего. — Как? Она подвигается ближе и шепчет:
— Вот так.
Я чувствую, как ее губы прижимаются к моим.
— Не надо, — прошу я и отталкиваю ее. — Я не этого хочу.
Видимо, по выражению моего лица Хлоя понимает, что я не шучу. Она отодвигается, зажигает сигарету и упирается взглядом в темноту.
— Извини, — говорит она, снова поворачиваясь ко мне. Лицо у нее красное.
— Хлоя, мы друзья, — произношу я как можно мягче. — Хорошие друзья, но не более того.
— Я понимаю. Извини, глупо, слишком много выпила. — И будто в подтверждение своих слов она берет стакан и наполняет его до краев.
— Ничего страшного, — искренне отвечаю я. — Считай, что ничего не было.
— Ты ведь действительно любишь ее, да? — спрашивает она, докурив сигарету.
— Да.
— Тогда напиши ей. Расскажи, что ты чувствуешь. Вдруг поможет. В любом случае стоит попытаться.
— Правильно. Напишу сегодня же и завтра отправлю. Все остальные способы я уже испробовал.
Хлоя целует меня в щеку. Потом выпрямляется и с улыбкой качает головой.
— Ни дать ни взять внебрачный сын Бон Джови. Какой же ты на самом деле, Джек Росситер?
Когда я возвращаюсь домой, Мэтт еще не спит. Он сидит на кухне и читает журнал.
— Рано ты, — замечает он, — я думал, вы всю ночь проболтаете.
Сажусь на край стола. Про то, что случилось у Хлои, рассказывать не буду. Незачем Мэтту знать.
— Ужасно устал.
— Вчерашний рок-н-ролл из тебя весь дух выжал?
Я улыбаюсь:
— Прости за вчерашнее. И спасибо, что вправил мне утром мозги.
— Всегда пожалуйста. — Он внимательно смотрит на меня. — А теперь ты в порядке?
Я киваю:
— Не совсем, но со временем все наладится.
— А пока, — заявляет Мэтт, — мы с тобой оторвемся по полной.
— Оторвемся?
— Да, если ты еще помнишь, как это делается. Пойдем куда-нибудь. Повеселимся. Девчонок снимем.
— Честно говоря, Мэтт, меньше всего мне сейчас хочется кого-нибудь снять.
— Да я не о тебе говорю. С таким лицом у тебя шансов заклеить девушку не больше, чем у Квазимодо. Я про себя.
Я встаю, зеваю.
— Все равно я пас.
— Логично, — соглашается он. — Отсидись до субботы. Но потом тебе не отвертеться. Пойдешь со мной в клуб. Я тебе напомню, что такое веселье.
Поднимаюсь к себе, сажусь за стол и достаю ручку с бумагой. «Дорогая Эми», — начинаю я. И тупо смотрю на белый лист. Он такой маленький, а мне так много нужно сказать. Но все равно надо попробовать. Пробую, но ничего не выходит. Потому что я даже не знаю, с чего начать: сказать ей, что я безумно ее люблю и скучаю по ней, или просто изложить факты. Но главное, я понимаю: это будет конец. Сомнений нет. Сейчас мне остается только подписаться и уйти в тень. Что будет дальше, зависит только от нее.
10
Только после этих слов я реагирую — хватаю ускользающее одеяло за угол и тащу на себя.
— Отвали, — советую я и прячу голову под подушку.
— Очень мило. — Короткая пауза, потом Мэтт говорит: — Значит, так, есть два варианта: легкий и трудный. Либо ты поднимаешься сам, либо тебя поднимаю я. — Он ждет моей реакции, но я притворяюсь глухим. — Отлично. Значит, трудный вариант.
Я слышу, как он выходит из комнаты, и меня охватывает недоброе предчувствие. Я знаю, каким бывает Мэтт, когда твердо решает что-то предпринять. Он действует наверняка и идет напролом. Но потом я успокаиваюсь. Если он не приставит мне пистолет к виску, то ничем другим от кровати меня не отковыряет. А пистолет он не приставит. Он же юрист — ему есть что терять. Так что все это блеф. Потом вспоминаю про шрам над бровью, оставшийся у меня после его выстрела из духовика. Но думать об этом мне уже некогда.
На меня обрушивается поток ледяной воды. Я бы закричал, но шок от этой процедуры сковал мои легкие.
— Ты, урод! — реву я. — Я весь мокрый!
— Не могу сказать, что это меня удивляет в данных обстоятельствах, — соглашается Мэтт, покачивая пустым пластмассовым ведром.
Я сажусь на кровати, вода стекает по лицу. Футболка и джинсы, которые я не снимал с воскресенья, промокли до нитки. Кидаю на него злобный взгляд.
— По-твоему, это смешно?
— Кофе! — командует он, кивая на столик у кровати.
Я неохотно протягиваю руку и делаю один глоток.
— Вот, пожалуйста. Доволен?
— Дело не в том, доволен я или нет, — беспристрастно сообщает Мэтт и молча наблюдает, как я допиваю кофе. — Так, теперь вставай!
— Зачем?
Он щурит глаза:
— Делай, что говорят, Джек! Я не могу с тобой возиться весь день. Через час я должен быть на работе.
Смирившись с тем, что он не отстанет, пока не добьется своего, я встаю.
— Посмотри на себя, — требует Мэтт. Смотрю на свое отражение в зеркале. Да, надо сказать, зрелище не из приятных. Ворот футболки посерел от грязи; ногти черные, будто я землю руками рыл; ко лбу прилипла какая-то дрянь, сильно смахивающая на ошметок колбасы. Но самое страшное — это глаза. Точно какой-то гад изрисовал мне белки красным фломастером. Хотя ни один мало-мальски здравомыслящий человек ко мне и на пушечный выстрел не подошел бы. Скорее вызвал бы полицию и сообщил, что маньяк-убийца разгуливает на свободе.
— Позор, — объявляет Мэтт, с отвращением оглядывая меня. — Мне стыдно жить с тобой под одной крышей. Тебе есть что сказать в свое оправдание?
Я смотрю в пол и бубню:
— Ну ладно. Подумаешь, сегодня я не в лучшем виде.
— Не в лучшем виде? Да ты даже не в худшем виде. У тебя вообще вида нет.
— Да! — начинаю злиться я. — Хреново выгляжу, и что?
— Это хорошо, что ты признал наличие проблемы, — радуется Мэтт. — Первый шаг к исцелению. Теперь повторяй за мной. Меня зовут Джек Росситер.
— Какого… — пробую я возразить, но его грозный взгляд заставляет меня вспомнить про ведро холодной воды. Напоминаю себе, что этот человек опасен и способен на все. — Меня зовут Джек Росситер, — послушно повторяю я, стараясь выдержать максимально скучающую интонацию.
— Я — мужчина.
— Я — мужчина, — вещает голос бездушного робота.
— Сильный и независимый.
— Сильный и независимый.
— Я самодостаточен, и мне не нужна женщина.
— Я самодостаточен, и мне не нужна женщина.
— Я могу быть счастлив даже в полном одиночестве.
— Я могу быть счастлив даже в полном одиночестве.
— Я не просто мужчина, я свинья.
Тут я понимаю, что впервые за несколько дней улыбаюсь.
— Я не просто мужчина, я свинья.
— Мне нужно как следует помыться.
— Мне нужно как следует помыться.
— Переодеться.
— Переодеться.
— Потому что от меня воняет. Последнюю фразу я повторить уже не в силах, потому что сгибаюсь от хохота. Он достает откуда-то кусок мыла и сует мне в руку. Потом подталкивает к выходу и указывает на дверь ванной. Спустя некоторое время, когда я вытираюсь, Мэтт просовывает голову в дверь:
— Вернусь около шести. И если снова застану тебя в роли внебрачного сына Бон Джови, разломаю гитару об твой зад.
— Не волнуйся, — говорю я. — Призрак Хендрикса больше не появится.
— Надеюсь. Да, кстати, еще кое-что. — Что?
— Вчера звонила Хлоя. Ждет тебя к ужину, в восемь. — Он подмигивает мне. — Это входит в программу твоей реабилитации.
Все утро я навожу порядок в квартире, а днем с головой погружаюсь в «Этюд в желтых тонах». Разговор с Мэттом произвел столь благотворное воздействие, что я смог побороть желание закрасить все полотно черным. Но мое исцеление оказалось неполным: мысли о Маккаллен то и дело мелькают в голове. Наверное, это потому, что постоянно ловлю на себе ее пристальный взгляд — с портрета в углу. Все, она меня достала. Сую портрет под мышку и выхожу в сад.
В саду развожу костер. Мне ничуть не жалко картину. Слишком много воспоминаний связано с ней. И не только события той памятной ночи. Слишком много воспоминаний обо мне, о том, каким я был. О моем трепе, манипуляциях, методах и приемчиках. Теперь я знаю — чушь это собачья. Все мои ухищрения и донжуанские штучки не помогли мне вернуть Эми. Она приняла решение, и если оно окончательное и бесповоротное — то так тому и быть. И глупо было с моей стороны полагать, что я способен заставить Эми изменить его. На моих глазах холст скукоживается и рассыпается в пепел.
Я возвращаюсь в дом.
К Хлое прихожу ровно в восемь.
— Мэтт не шутил, — говорит она, открыв дверь.
— Насчет чего?
— Насчет тебя. Бедняжка. Выглядишь хреново.
Выходит, я зря мылся и брился.
— Зато ты выглядишь сногсшибательно.
Это верно. В коротком черном платье она великолепна. Хотя в моем теперешнем состоянии мне это по барабану.
— Иди сюда, — Хлоя прижимает меня к себе, — дай-ка я обниму тебя. — Несколько мгновений она не отпускает меня, потом берет за руку и ведет в столовую. — Надеюсь, ты голоден, — говорит она, наполняя мой бокал вином, — я приготовила столько, что и десятерых можно накормить.
Пока Хлоя хлопочет на кухне, я оглядываюсь. Действительно, она расстаралась не на шутку: на столе разложено шикарное серебро, играет приятная музыка, горят свечи. Опускаю взгляд на свою помятую рубашку и выцветшие джинсы, но потом говорю себе: «Это же всего лишь Хлоя. Она бы и бровью не повела, если бы на мне была надета монашеская ряса с ковбойской шляпой». Спустя пару минут Хлоя появляется с подносом в руках и широченной улыбкой на лице. Она начинает говорить и с этого момента не замолкает ни на минуту. В течение всего ужина она искусно обходит стороной тему Эми, и даже я на некоторое время о ней забываю. Но когда мы пьем кофе, устроившись на диване, уныние снова овладевает мной.
— Может, расскажешь, — предлагает Хлоя, — куда подевался наш Лихой Джек?
Я пожимаю плечами:
— Пропал. Испарился. Ушел в творческий отпуск.
— Когда вернется?
— Если бы я знал… Все изменилось. Ни одно из моих прежних правил уже не действует. — Я с трудом подбираю слова.
— В каком смысле?
— Во всех. Вот женщины. Я думал, что все про них знаю. Думал, что могу влюбить в себя любую.
— А теперь так не думаешь?
— Нет. Я не понимаю их абсолютно.
И я рассказываю о том, как Эми не отвечала на мои звонки, как я торчал у ее дома, про надпись. Даже про то, что я делал вчера, когда Мэтт меня застукал.
— Будут и другие девушки, — убеждает Хлоя, — обязательно. Ты симпатичный.
На секунду я закрываю глаза и пытаюсь представить эту другую, но вижу только Эми — в слезах стоящую у дороги.
— Мне не нужны другие.
Хлоя закатывает глаза и пихает меня под ребра.
— Ну это ты расчувствовался. Надо смотреть на вещи реально. Всех нас жизнь бьет, но мы встаем и идем дальше. Так уж устроен мир. — Она кладет руку на мою ладонь. — Джек, это нужно пережить. Согласна, непросто, но рано или поздно тебе придется это сделать.
— Хлоя, мне так погано.
Она проводит рукой по моим волосам.
— Я знаю, милый. Знаю. Но ты справишься.
— Не представляю, что мне делать.
Мы молчим. Проходит минута или больше, и Хлоя говорит:
— Я могла бы тебе помочь, если хочешь.
Я поворачиваюсь к ней. Ее лицо всего в нескольких сантиметрах от моего. — Как? Она подвигается ближе и шепчет:
— Вот так.
Я чувствую, как ее губы прижимаются к моим.
— Не надо, — прошу я и отталкиваю ее. — Я не этого хочу.
Видимо, по выражению моего лица Хлоя понимает, что я не шучу. Она отодвигается, зажигает сигарету и упирается взглядом в темноту.
— Извини, — говорит она, снова поворачиваясь ко мне. Лицо у нее красное.
— Хлоя, мы друзья, — произношу я как можно мягче. — Хорошие друзья, но не более того.
— Я понимаю. Извини, глупо, слишком много выпила. — И будто в подтверждение своих слов она берет стакан и наполняет его до краев.
— Ничего страшного, — искренне отвечаю я. — Считай, что ничего не было.
— Ты ведь действительно любишь ее, да? — спрашивает она, докурив сигарету.
— Да.
— Тогда напиши ей. Расскажи, что ты чувствуешь. Вдруг поможет. В любом случае стоит попытаться.
— Правильно. Напишу сегодня же и завтра отправлю. Все остальные способы я уже испробовал.
Хлоя целует меня в щеку. Потом выпрямляется и с улыбкой качает головой.
— Ни дать ни взять внебрачный сын Бон Джови. Какой же ты на самом деле, Джек Росситер?
Когда я возвращаюсь домой, Мэтт еще не спит. Он сидит на кухне и читает журнал.
— Рано ты, — замечает он, — я думал, вы всю ночь проболтаете.
Сажусь на край стола. Про то, что случилось у Хлои, рассказывать не буду. Незачем Мэтту знать.
— Ужасно устал.
— Вчерашний рок-н-ролл из тебя весь дух выжал?
Я улыбаюсь:
— Прости за вчерашнее. И спасибо, что вправил мне утром мозги.
— Всегда пожалуйста. — Он внимательно смотрит на меня. — А теперь ты в порядке?
Я киваю:
— Не совсем, но со временем все наладится.
— А пока, — заявляет Мэтт, — мы с тобой оторвемся по полной.
— Оторвемся?
— Да, если ты еще помнишь, как это делается. Пойдем куда-нибудь. Повеселимся. Девчонок снимем.
— Честно говоря, Мэтт, меньше всего мне сейчас хочется кого-нибудь снять.
— Да я не о тебе говорю. С таким лицом у тебя шансов заклеить девушку не больше, чем у Квазимодо. Я про себя.
Я встаю, зеваю.
— Все равно я пас.
— Логично, — соглашается он. — Отсидись до субботы. Но потом тебе не отвертеться. Пойдешь со мной в клуб. Я тебе напомню, что такое веселье.
Поднимаюсь к себе, сажусь за стол и достаю ручку с бумагой. «Дорогая Эми», — начинаю я. И тупо смотрю на белый лист. Он такой маленький, а мне так много нужно сказать. Но все равно надо попробовать. Пробую, но ничего не выходит. Потому что я даже не знаю, с чего начать: сказать ей, что я безумно ее люблю и скучаю по ней, или просто изложить факты. Но главное, я понимаю: это будет конец. Сомнений нет. Сейчас мне остается только подписаться и уйти в тень. Что будет дальше, зависит только от нее.
10
ЭМИ
— И не надейся, что в субботу я пойду с тобой в клуб, — в последний раз говорю я.
Хел подносит к губам бутылку с пивом и смотрит на меня тяжелым от отчаяния взглядом.
— С таким настроением я тебе только вечер испорчу, — продолжаю я, загребая лепешкой остатки кормы<Индийское мясное блюдо со специями. > и запихивая в рот.
Мы сидим на полу в моей гостиной, между нами остатки обеда из индийского ресторана. Еду притащила Хел — решила, что после такой душевной травмы я могу совсем отощать.
Ах, если бы.
Хел расстегивает пуговицу на джинсах.
— О чем мы с тобой только что говорили целый час? — И, не дожидаясь моего ответа, продолжает: — Что тебе нужно жить дальше. Нельзя все время откладывать жизнь на потом.
— Я и не откладываю, — возражаю я и чувствую, как усталость расползается по всему телу. Откидываюсь на диван и смотрю в потолок.
— Ну да. И поэтому все время работаешь как заведенная…
— У меня новая работа, — перебиваю я.
— Как же! Просто ты пытаешься не думать о Джеке. Пора с этим покончить. К тому же лучший способ отвлечься — выйти в люди. Эми, билеты халявные. Новый бар — с музыкой, танцами. Упустить такой вечер — это же преступление. Пошли, развеем тоску-печаль.
Подтягиваю колени, обхватываю их руками. А Хел все трещит и трещит. Ой, что-то мне нехорошо. Может быть, объелась — нашего обеда хватило бы на целую индийскую деревню. Или потому что опять вспомнили Джека — мне теперь при упоминании его имени всегда дурно делается.
Понятно, почему Хел так настойчиво пытается вытащить меня из дому. Я уже целую неделю сохну и покрываюсь плесенью, как сухарь под холодильником. Если бы Хел вела себя так, словно завтра наступит конец света, я бы тоже приняла все меры по ее спасению. И тоже предложила бы напиться. Но чтобы пойти в этот новый бар…
Нет уж, лучше харакири.
Я знаю, что поступаю подло, но Хел не такая уж альтруистка. Гэв уезжает, вот она и решила, что отдохнет одна не хуже, чем он, вот и рвется в бой. Гэв неожиданно заявил, что его компания устраивает выездной «семинар» на неделю — «чтобы сотрудники могли лучше узнать друг друга в неформальной обстановке». Хел это известие восприняла без особого энтузиазма. По ее глубокому убеждению, гольф и прочее — забавы для идиотов.
По-моему, она просто завидует.
И поэтому с тех пор, как я вернулась из ЧП (чертовой поездки), Хел взялась за меня с особым рвением. Конечно, я очень ее люблю, но, пожалуйста, отстаньте все от меня и оставьте в покое мою измученную душу. Мне совсем не хочется, чтобы меня вытягивали за волосы из трясины скорби. Мое единственное желание — умереть, но Хел этого никак не возьмет в толк.
Во-первых, как она могла подумать, что я избегаю мыслей о Джеке? Да я ни о чем другом и думать не могу уже целую неделю. Джек мельтешит в моей голове целыми днями, не дает спать по ночам и ни в какую не желает убираться. Мне так надоело его постоянное присутствие в моей голове, что я готова лечь в психиатрическую лечебницу на курс электрошока.
На новой работе мне стоит неимоверных усилий сконцентрироваться даже на самом простом поручении. И как только расслаблюсь хоть на секунду, меня снова одолевает хандра. Вот как сейчас.
— Ну, девочка моя, успокойся, — вздыхает Хел и берет меня за руку.
— Извини. — Я глотаю слезы. И откуда только они берутся? Сколько их там? Разве в человеке может поместиться столько лишней жидкости?
— Дорогая, вот именно поэтому нам надо что-то придумать. Не можешь же ты вот так сидеть дома и реветь все выходные.
— Могу, — всхлипываю я, уже не сдерживаясь.
— Ты же всегда говорила, что «Победитель получает все» — твоя любимая песня.
Я громко шмыгаю и утираю нос.
— Мне просто нравится «АББА».
— Тебе надо больше бывать на людях. — Да отстань ты!
Она озабоченно вздыхает:
— А Джек наверняка так не убивается.
У нее снова воинственное выражение лица. Хел восприняла поведение Джека как личное оскорбление. Теперь я даже рада, что не познакомила их. Думаю, если бы она случайно столкнулась с ним, то задушила бы его голыми руками. Так и вижу статью в вечерней газете:
Я киваю и подтираю нос, на радость Хел. Кроме того, когда мое лицо уткнуто в салфетку, она не может догадаться, о чем я думаю. И мне бы этого не хотелось. Потому что я с ней не согласна. Я уверена, что Джек сейчас страдает не меньше моего, а может, и больше. И хотя это он обидел меня, мне становится еще хуже, когда я думаю, как мучается он сам.
Свободная женщина девяностых? Как же.
— Я не хочу говорить о Джеке. Давай закроем эту тему.
Но Хел никак не угомонится.
— Что-то я не слышу, как он долбится в твою дверь, моля о прощении, — язвит она.
— Нет, но…
— Что «но»? Он позвонил тебе пару раз, и что? И ничего. На этом и успокоился. Разбил девушке сердце и бровью не ведет. Главное в отношениях — уважение, а с его стороны нет и намека на это.
Я опускаю голову и молчу. Она права. Мне нечего возразить, но, сама не знаю почему, мне хочется его защищать. И Хел это замечает.
— Эми, ты забыла, что он тебе изменил?
— Он с ней не спал.
— А, понятно. То есть все это ерунда? И ты готова принять его обратно?
Что тут ответишь? Сердцем чувствую, что да. Да, я хочу, чтобы он вернулся. За эту неделю я пережила все: ярость, обиду, тоску, но одно чувство осталось неизменным. Я скучаю по нему. И я люблю его.
Точнее, я любила его.
И да, я готова принять его обратно. Джека, с которым мы занимались любовью на пляже. Который всю ночь не выпускал меня из своих объятий, который мог рассмешить и успокоить меня.
Но не того Джека, который переспал с Салли Маккаллен и который врал мне целую неделю.
Вот в этом и проблема.
Потому что оба Джека — один и тот же человек.
Хел хмурится.
— Если он изменил однажды, изменит снова, — пророчествует она. — Такие парни, как он, на все способны.
— Я знаю.
Сейчас она примется вещать об ужасах любви.
— Если тебя устраивают такие отношения, то пожалуйста. Флаг тебе в руки. Только не беги ко мне жаловаться, когда все полетит к чертям собачьим.
— Ты знаешь, что меня они не устраивают.
— Доверие — это главное! — продолжает буйствовать Хел. — Если ты ему не доверяешь, то грош цена вашим отношениям. А Джек все испортил. Понимаю, это трудно признать, но со временем все заживет.
— Заживет?
— Конечно!
— Тогда почему сейчас я сама не своя?
— Потому что тебе кажется, что ты по нему скучаешь. Но на самом деле ты всего лишь скучаешь по тому, что с ним было связано — серьезные отношения и все такое.
— А-а, — невнятно тяну я. Такое чувство, что она доказала мне теорему, а я ни черта не поняла. Хел становится жуткой занудой, когда начинает учить уму-разуму. И, судя по всему, это надолго.
Хел встает, подает мне руку и тянет меня вверх.
— Ты что? — пытаюсь сопротивляться я.
Она тащит меня в ванную, включает свет, складывает руки на груди и кивает в сторону зеркала:
— Взгляни-ка, на кого ты стала похожа. Только не на себя, это точно. Вид такой, будто меня сквозь кусты волокли. Глаза опухшие, а на подбородке прыщ размером с Манчестер.
— Хел, это глупо. — Нет.
Я раздраженно смотрю на нее в зеркало.
— Чего ты от меня хочешь?
— Знакомьтесь, Эми Кросби. Девушка, которая обожает, когда на нее плюют с высокой башни, только потому, что боится остаться одна. Она готова встречаться с парнем, который ей врет, изменяет, который не хочет признаваться ей в любви. Который повез ее в отпуск и чуть не убил, прежде чем решился рассказать о своих шалостях.
— Перестань! — Во мне закипает злость. — Я его бросила, не забыла?
Хел кривит лицо.
— Именно.
Я вспоминаю свой отпуск, но Джек украл у меня все хорошие воспоминания. То, что он сделал, полностью перечеркнуло самую лучшую неделю моей жизни. Влюбленная дура. Мне и в голову не приходило, что у него в руках бомба. Взорвавшись, она раскидала нас в разные стороны. Теперь я понимаю, о чем говорит Хел.
— Ты права.
— Он тебя не заслуживает.
Я вздыхаю и согласно киваю:
— Не заслуживает.
Хел меня крепко обнимает, и мы возвращаемся в гостиную. Она подбирает коробки и складывает их в пакет.
— Так, на этом и закончим. И смотри у меня, чтобы я тебя больше в слезах не видела. — Потом идет к музыкальному центру и ставит диск. — Вот, специально для тебя. — Выкручивает звук на максимум и начинает петь, кривляясь, как Том Джонс.
Хел знает, что рассказ об ужасах любви произвел на меня впечатление, но для пущего эффекта заставляет принять и главное лекарство: она вынуждает меня смеяться.
Разве можно ее не любить! Хел запрыгивает на диван и тащит меня за собой. Мы дружно визжим под Глорию Гейнер и извиваемся, пытаясь изобразить на диване подтанцовку.
Мы грозим друг другу пальцами и так громко поем «Я выживу», что я не сразу слышу звонок. Спрыгиваю с кровати и делаю звук тише. Фу-у, даже вспотела.
— Ты слышала звонок? — спрашиваю я, ринувшись к домофону.
— Не-а.
Я громко кричу в домофон, но никто не откликается, поэтому я бегу к входной двери, распахиваю ее, выглядываю на улицу. Никого нет. И тут замечаю на коврике письмо.
Поднимаю его. Сердце бешено колотится.
— Что там? — спрашивает Хел, когда я возвращаюсь в гостиную, и выключает музыку. В квартире воцаряется нестерпимая тишина.
— Письмо… от Джека.
Перевожу взгляд на нее, потом снова на письмо.
Руки дрожат.
Только у меня все наладилось, так нет же, опять он тут как тут.
— Он тебе его сам отдал? — спрашивает она.
— Нет. На коврике лежало.
Хел подходит ко мне, и мы рассматриваем конверт. На лицевой стороне зелеными чернилами рукой Джека написано: «Э. Кросби. Квартира на верхнем этаже».
Э. Кросби.
Не Эми Кросби.
Или просто Эми.
Хоть бы марку нарисовал.
Э. Кросби — может быть, это означает «эта… как ее… Кросби».
Даже из банка мне присылают письма с инициалами Э. Л. — Эми Лорен. (Когда я родилась, папа с ума сходил по Лорен Баколл.)
Сверлю письмо взглядом, пытаясь угадать его содержание. Переворачиваю конверт. На обратной стороне ничего нет. Ничего. Нюхаю бумагу — ни малейшего намека на запах лосьона.
Мужчиной не пахнет.
— Ты его читать будешь? — спрашивает Хел.
— Не знаю.
Я действительно не знаю. Не уверена, что смогу вынести то, что там написано. Вдруг мне станет еще хуже? Я не смогу пережить, если Джек написал, что одобряет мое решение. И что он продолжает встречаться с Салли. И грязных подробностей знать не хочу. И вообще не хочу, чтобы мне о нем что-то напоминало.
Хел касается моей руки:
— Подумай хорошо. Могут ли его слова облегчить твои страдания?
Да, его слова могли бы смягчить мою боль, но вряд ли в письме написано: «Милая Эми, все это неправда. Между мной и Салли никогда ничего не было… просто неудачно пошутил».
И даже если бы и так, мне уже слишком многое пришлось из-за него пережить. Теперь могла бы только подумать, что он полный придурок.
— Нет, — решительно говорю я. — Если он хочет мне что-то сказать, пусть скажет прямо в лицо.
Я сознательно упускаю из виду тот факт, что до сих пор не дала ему ни единого шанса высказаться лично. Ну и что, это мелочи.
И суть от того не меняется.
— Вот и славно, — Хел потирает руки. — Пора с ним покончить. Устроим сеанс экзорсизма. За мной. И прихвати пиво. Будешь мне ассистировать. — Она выхватывает письмо у меня из рук и направляется на кухню. Подойдя к раковине, Хел натягивает резиновые перчатки. — Кастрюлю! — командует она с уверенностью хирурга.
Я молча снимаю с крючка кастрюлю и подаю ей. Она не смотрит на меня.
Звучит еще один зычный приказ.
— Бензин!
Она берет с полки для специй бутылочку, которую я держу там для заправки зажигалок, и я начинаю смеяться. Хел кидает в кастрюлю письмо, искоса смотрит на меня — глаза хитрющие.
Я киваю.
— Спички!
Я подаю ей коробку спичек. Как будто мы — Тельма и Луиза. Хел зажигает спичку и легким движением руки отправляет ее в кастрюлю. Письмо Джека вспыхивает ярким пламенем. Мы отскакиваем назад.
— Теперь он ушел из твоей жизни навсегда! — объявляет Хел. Она берет бутылку пива и салютует: — До дна!
— До дна! — весело соглашаюсь я. Но на самом деле мне совсем не весело. Потому что, несмотря на всю нашу белую магию, мои мысли мечутся между Эми-феминисткой и Эми-романтиком.
Феминистка. Я — свободная и самодостаточная женщина. Джек Росситер мне не нужен. Он уже в прошлом.
Романтик. Он был здесь сегодня. На моем крыльце. И он дышал тем же воздухом, что и я.
Феминистка. Я жила раньше одна. Смогу и сейчас. Джек Росситер не соответствует моим требованиям.
Романтик. Я скучаю по нему. Наверное, он тоже скучает по мне. Что он написал в том письме?
Феминистка. Он позволил Гадине Маккаллен сделать ему минет. И тут ему не отвертеться, будь он хоть придворным поэтом.
— Я рада, — говорю я.
Однако позже, когда Хел уходит и я в ванной чищу зубы, мне становится совсем не до смеха. Иду в кухню и заглядываю в кастрюлю. Засовываю щетку за щеку и вытаскиваю обуглившееся письмо. Вверх взлетают только черные хлопья.
Боже, я хочу знать, что написал Джек. И хочу, чтобы тишину комнаты наполнил звук его голоса. В глубине души я знаю, что это — проявление слабости, вызванное одиночеством. Но чувства заглушают здравый смысл.
Хел подносит к губам бутылку с пивом и смотрит на меня тяжелым от отчаяния взглядом.
— С таким настроением я тебе только вечер испорчу, — продолжаю я, загребая лепешкой остатки кормы<Индийское мясное блюдо со специями. > и запихивая в рот.
Мы сидим на полу в моей гостиной, между нами остатки обеда из индийского ресторана. Еду притащила Хел — решила, что после такой душевной травмы я могу совсем отощать.
Ах, если бы.
Хел расстегивает пуговицу на джинсах.
— О чем мы с тобой только что говорили целый час? — И, не дожидаясь моего ответа, продолжает: — Что тебе нужно жить дальше. Нельзя все время откладывать жизнь на потом.
— Я и не откладываю, — возражаю я и чувствую, как усталость расползается по всему телу. Откидываюсь на диван и смотрю в потолок.
— Ну да. И поэтому все время работаешь как заведенная…
— У меня новая работа, — перебиваю я.
— Как же! Просто ты пытаешься не думать о Джеке. Пора с этим покончить. К тому же лучший способ отвлечься — выйти в люди. Эми, билеты халявные. Новый бар — с музыкой, танцами. Упустить такой вечер — это же преступление. Пошли, развеем тоску-печаль.
Подтягиваю колени, обхватываю их руками. А Хел все трещит и трещит. Ой, что-то мне нехорошо. Может быть, объелась — нашего обеда хватило бы на целую индийскую деревню. Или потому что опять вспомнили Джека — мне теперь при упоминании его имени всегда дурно делается.
Понятно, почему Хел так настойчиво пытается вытащить меня из дому. Я уже целую неделю сохну и покрываюсь плесенью, как сухарь под холодильником. Если бы Хел вела себя так, словно завтра наступит конец света, я бы тоже приняла все меры по ее спасению. И тоже предложила бы напиться. Но чтобы пойти в этот новый бар…
Нет уж, лучше харакири.
Я знаю, что поступаю подло, но Хел не такая уж альтруистка. Гэв уезжает, вот она и решила, что отдохнет одна не хуже, чем он, вот и рвется в бой. Гэв неожиданно заявил, что его компания устраивает выездной «семинар» на неделю — «чтобы сотрудники могли лучше узнать друг друга в неформальной обстановке». Хел это известие восприняла без особого энтузиазма. По ее глубокому убеждению, гольф и прочее — забавы для идиотов.
По-моему, она просто завидует.
И поэтому с тех пор, как я вернулась из ЧП (чертовой поездки), Хел взялась за меня с особым рвением. Конечно, я очень ее люблю, но, пожалуйста, отстаньте все от меня и оставьте в покое мою измученную душу. Мне совсем не хочется, чтобы меня вытягивали за волосы из трясины скорби. Мое единственное желание — умереть, но Хел этого никак не возьмет в толк.
Во-первых, как она могла подумать, что я избегаю мыслей о Джеке? Да я ни о чем другом и думать не могу уже целую неделю. Джек мельтешит в моей голове целыми днями, не дает спать по ночам и ни в какую не желает убираться. Мне так надоело его постоянное присутствие в моей голове, что я готова лечь в психиатрическую лечебницу на курс электрошока.
На новой работе мне стоит неимоверных усилий сконцентрироваться даже на самом простом поручении. И как только расслаблюсь хоть на секунду, меня снова одолевает хандра. Вот как сейчас.
— Ну, девочка моя, успокойся, — вздыхает Хел и берет меня за руку.
— Извини. — Я глотаю слезы. И откуда только они берутся? Сколько их там? Разве в человеке может поместиться столько лишней жидкости?
— Дорогая, вот именно поэтому нам надо что-то придумать. Не можешь же ты вот так сидеть дома и реветь все выходные.
— Могу, — всхлипываю я, уже не сдерживаясь.
— Ты же всегда говорила, что «Победитель получает все» — твоя любимая песня.
Я громко шмыгаю и утираю нос.
— Мне просто нравится «АББА».
— Тебе надо больше бывать на людях. — Да отстань ты!
Она озабоченно вздыхает:
— А Джек наверняка так не убивается.
У нее снова воинственное выражение лица. Хел восприняла поведение Джека как личное оскорбление. Теперь я даже рада, что не познакомила их. Думаю, если бы она случайно столкнулась с ним, то задушила бы его голыми руками. Так и вижу статью в вечерней газете:
НАПАДЕНИЕ В СУПЕРМАРКЕТЕ
Молодой донжуан двадцати семи лет, Джек Росситер, был сегодня зверски избит в супермаркете «Теско». Нападавшая, Хелен Марчмонт, из Брук-Грин, избравшая своим орудием пакет замороженных овощей, не раскаивается в содеянном и утверждает, что была полностью вменяема.
«Он это заслужил!» — вопила она в присутствии шокированных покупателей, пока ее не сопроводили в полицейский участок Шепардз-Буш. Врачам потребовалось два часа, чтобы извлечь из тела пострадавшего початок замороженной кукурузы, после чего Росситера отправили домой. По словам хирурга, молодой человек теперь будет прихрамывать всю жизнь. Однако после заявления мисс Марчмонт разъяренная толпа, вооружившись всевозможными корнеплодами, окружила любовное логово Росситера. Для наведения порядка на улицах власти стянули к месту осады специальный наряд полиции…
Я киваю и подтираю нос, на радость Хел. Кроме того, когда мое лицо уткнуто в салфетку, она не может догадаться, о чем я думаю. И мне бы этого не хотелось. Потому что я с ней не согласна. Я уверена, что Джек сейчас страдает не меньше моего, а может, и больше. И хотя это он обидел меня, мне становится еще хуже, когда я думаю, как мучается он сам.
Свободная женщина девяностых? Как же.
— Я не хочу говорить о Джеке. Давай закроем эту тему.
Но Хел никак не угомонится.
— Что-то я не слышу, как он долбится в твою дверь, моля о прощении, — язвит она.
— Нет, но…
— Что «но»? Он позвонил тебе пару раз, и что? И ничего. На этом и успокоился. Разбил девушке сердце и бровью не ведет. Главное в отношениях — уважение, а с его стороны нет и намека на это.
Я опускаю голову и молчу. Она права. Мне нечего возразить, но, сама не знаю почему, мне хочется его защищать. И Хел это замечает.
— Эми, ты забыла, что он тебе изменил?
— Он с ней не спал.
— А, понятно. То есть все это ерунда? И ты готова принять его обратно?
Что тут ответишь? Сердцем чувствую, что да. Да, я хочу, чтобы он вернулся. За эту неделю я пережила все: ярость, обиду, тоску, но одно чувство осталось неизменным. Я скучаю по нему. И я люблю его.
Точнее, я любила его.
И да, я готова принять его обратно. Джека, с которым мы занимались любовью на пляже. Который всю ночь не выпускал меня из своих объятий, который мог рассмешить и успокоить меня.
Но не того Джека, который переспал с Салли Маккаллен и который врал мне целую неделю.
Вот в этом и проблема.
Потому что оба Джека — один и тот же человек.
Хел хмурится.
— Если он изменил однажды, изменит снова, — пророчествует она. — Такие парни, как он, на все способны.
— Я знаю.
Сейчас она примется вещать об ужасах любви.
— Если тебя устраивают такие отношения, то пожалуйста. Флаг тебе в руки. Только не беги ко мне жаловаться, когда все полетит к чертям собачьим.
— Ты знаешь, что меня они не устраивают.
— Доверие — это главное! — продолжает буйствовать Хел. — Если ты ему не доверяешь, то грош цена вашим отношениям. А Джек все испортил. Понимаю, это трудно признать, но со временем все заживет.
— Заживет?
— Конечно!
— Тогда почему сейчас я сама не своя?
— Потому что тебе кажется, что ты по нему скучаешь. Но на самом деле ты всего лишь скучаешь по тому, что с ним было связано — серьезные отношения и все такое.
— А-а, — невнятно тяну я. Такое чувство, что она доказала мне теорему, а я ни черта не поняла. Хел становится жуткой занудой, когда начинает учить уму-разуму. И, судя по всему, это надолго.
Хел встает, подает мне руку и тянет меня вверх.
— Ты что? — пытаюсь сопротивляться я.
Она тащит меня в ванную, включает свет, складывает руки на груди и кивает в сторону зеркала:
— Взгляни-ка, на кого ты стала похожа. Только не на себя, это точно. Вид такой, будто меня сквозь кусты волокли. Глаза опухшие, а на подбородке прыщ размером с Манчестер.
— Хел, это глупо. — Нет.
Я раздраженно смотрю на нее в зеркало.
— Чего ты от меня хочешь?
— Знакомьтесь, Эми Кросби. Девушка, которая обожает, когда на нее плюют с высокой башни, только потому, что боится остаться одна. Она готова встречаться с парнем, который ей врет, изменяет, который не хочет признаваться ей в любви. Который повез ее в отпуск и чуть не убил, прежде чем решился рассказать о своих шалостях.
— Перестань! — Во мне закипает злость. — Я его бросила, не забыла?
Хел кривит лицо.
— Именно.
Я вспоминаю свой отпуск, но Джек украл у меня все хорошие воспоминания. То, что он сделал, полностью перечеркнуло самую лучшую неделю моей жизни. Влюбленная дура. Мне и в голову не приходило, что у него в руках бомба. Взорвавшись, она раскидала нас в разные стороны. Теперь я понимаю, о чем говорит Хел.
— Ты права.
— Он тебя не заслуживает.
Я вздыхаю и согласно киваю:
— Не заслуживает.
Хел меня крепко обнимает, и мы возвращаемся в гостиную. Она подбирает коробки и складывает их в пакет.
— Так, на этом и закончим. И смотри у меня, чтобы я тебя больше в слезах не видела. — Потом идет к музыкальному центру и ставит диск. — Вот, специально для тебя. — Выкручивает звук на максимум и начинает петь, кривляясь, как Том Джонс.
Хел знает, что рассказ об ужасах любви произвел на меня впечатление, но для пущего эффекта заставляет принять и главное лекарство: она вынуждает меня смеяться.
Разве можно ее не любить! Хел запрыгивает на диван и тащит меня за собой. Мы дружно визжим под Глорию Гейнер и извиваемся, пытаясь изобразить на диване подтанцовку.
Мы грозим друг другу пальцами и так громко поем «Я выживу», что я не сразу слышу звонок. Спрыгиваю с кровати и делаю звук тише. Фу-у, даже вспотела.
— Ты слышала звонок? — спрашиваю я, ринувшись к домофону.
— Не-а.
Я громко кричу в домофон, но никто не откликается, поэтому я бегу к входной двери, распахиваю ее, выглядываю на улицу. Никого нет. И тут замечаю на коврике письмо.
Поднимаю его. Сердце бешено колотится.
— Что там? — спрашивает Хел, когда я возвращаюсь в гостиную, и выключает музыку. В квартире воцаряется нестерпимая тишина.
— Письмо… от Джека.
Перевожу взгляд на нее, потом снова на письмо.
Руки дрожат.
Только у меня все наладилось, так нет же, опять он тут как тут.
— Он тебе его сам отдал? — спрашивает она.
— Нет. На коврике лежало.
Хел подходит ко мне, и мы рассматриваем конверт. На лицевой стороне зелеными чернилами рукой Джека написано: «Э. Кросби. Квартира на верхнем этаже».
Э. Кросби.
Не Эми Кросби.
Или просто Эми.
Хоть бы марку нарисовал.
Э. Кросби — может быть, это означает «эта… как ее… Кросби».
Даже из банка мне присылают письма с инициалами Э. Л. — Эми Лорен. (Когда я родилась, папа с ума сходил по Лорен Баколл.)
Сверлю письмо взглядом, пытаясь угадать его содержание. Переворачиваю конверт. На обратной стороне ничего нет. Ничего. Нюхаю бумагу — ни малейшего намека на запах лосьона.
Мужчиной не пахнет.
— Ты его читать будешь? — спрашивает Хел.
— Не знаю.
Я действительно не знаю. Не уверена, что смогу вынести то, что там написано. Вдруг мне станет еще хуже? Я не смогу пережить, если Джек написал, что одобряет мое решение. И что он продолжает встречаться с Салли. И грязных подробностей знать не хочу. И вообще не хочу, чтобы мне о нем что-то напоминало.
Хел касается моей руки:
— Подумай хорошо. Могут ли его слова облегчить твои страдания?
Да, его слова могли бы смягчить мою боль, но вряд ли в письме написано: «Милая Эми, все это неправда. Между мной и Салли никогда ничего не было… просто неудачно пошутил».
И даже если бы и так, мне уже слишком многое пришлось из-за него пережить. Теперь могла бы только подумать, что он полный придурок.
— Нет, — решительно говорю я. — Если он хочет мне что-то сказать, пусть скажет прямо в лицо.
Я сознательно упускаю из виду тот факт, что до сих пор не дала ему ни единого шанса высказаться лично. Ну и что, это мелочи.
И суть от того не меняется.
— Вот и славно, — Хел потирает руки. — Пора с ним покончить. Устроим сеанс экзорсизма. За мной. И прихвати пиво. Будешь мне ассистировать. — Она выхватывает письмо у меня из рук и направляется на кухню. Подойдя к раковине, Хел натягивает резиновые перчатки. — Кастрюлю! — командует она с уверенностью хирурга.
Я молча снимаю с крючка кастрюлю и подаю ей. Она не смотрит на меня.
Звучит еще один зычный приказ.
— Бензин!
Она берет с полки для специй бутылочку, которую я держу там для заправки зажигалок, и я начинаю смеяться. Хел кидает в кастрюлю письмо, искоса смотрит на меня — глаза хитрющие.
Я киваю.
— Спички!
Я подаю ей коробку спичек. Как будто мы — Тельма и Луиза. Хел зажигает спичку и легким движением руки отправляет ее в кастрюлю. Письмо Джека вспыхивает ярким пламенем. Мы отскакиваем назад.
— Теперь он ушел из твоей жизни навсегда! — объявляет Хел. Она берет бутылку пива и салютует: — До дна!
— До дна! — весело соглашаюсь я. Но на самом деле мне совсем не весело. Потому что, несмотря на всю нашу белую магию, мои мысли мечутся между Эми-феминисткой и Эми-романтиком.
Феминистка. Я — свободная и самодостаточная женщина. Джек Росситер мне не нужен. Он уже в прошлом.
Романтик. Он был здесь сегодня. На моем крыльце. И он дышал тем же воздухом, что и я.
Феминистка. Я жила раньше одна. Смогу и сейчас. Джек Росситер не соответствует моим требованиям.
Романтик. Я скучаю по нему. Наверное, он тоже скучает по мне. Что он написал в том письме?
Феминистка. Он позволил Гадине Маккаллен сделать ему минет. И тут ему не отвертеться, будь он хоть придворным поэтом.
— Я рада, — говорю я.
Однако позже, когда Хел уходит и я в ванной чищу зубы, мне становится совсем не до смеха. Иду в кухню и заглядываю в кастрюлю. Засовываю щетку за щеку и вытаскиваю обуглившееся письмо. Вверх взлетают только черные хлопья.
Боже, я хочу знать, что написал Джек. И хочу, чтобы тишину комнаты наполнил звук его голоса. В глубине души я знаю, что это — проявление слабости, вызванное одиночеством. Но чувства заглушают здравый смысл.