Лобановская Ирина. Что мне делать без тебя?

   - Карен! - прошелестела в дверях Олеся. - А ты поедешь со мной в магазин?
   Карен спокойно и аккуратно, никуда не торопясь, сложил газету и отложил ее в сторону. И только после этого поднял глаза на Олесю. До чего она бледная, худенькая, почти совсем бесплотная в мятом старом халатике, запахнутом кое-как! Как бы она снова не свалилась...
   - Ты встала? И даже сама оделась? Явный прогресс! Давай сначала позавтракаем, а потом поедем по магазинам. Я, наконец, отремонтировал твою классную машину, и она еще кое на что может пригодиться. Сядь, пожалуйста! - Он с беспокойством проследил ее долгий путь до кресла, но не двинулся с места, чтобы ей помочь. Нет, все-таки дошла... - Ты будешь завтракать в халате?
   Больше всего ему сейчас хотелось схватить ее и больно прижать к себе, зацеловать всю, с головы до маленьких босых ног с облупившимся лаком на ногтях.
   - Я сначала пойду в ванную, - слабым голоском доложила Олеся.
   И она нерешительно взглянула на него, крепко сжав влажные от пота ладошки. Карен поколебался мгновение. Он уже привык ей помогать, опекать, провожать... Превратился в сиделку, в няньку и давно не реагировал на Олесю как на женщину. Да и она уже мало напоминала прекрасный пол с ее восковой неподвижной фигуркой и отсутствием эмоций.
   - Валяй! - уверенно заявил Карен. - На всякий случай, я буду рядом и услышу, если ты позовешь.
   Сегодня с утра его мучило навязчивое желание, от которого невозможно избавиться без Олеси. Но рассчитывать на нее не приходится. Достаточно только взглянуть. Значит, нужно обо всем забыть.
   Она встала, постояла немного, как бы привыкая к устойчивости паркета. Потом, покачиваясь, побрела в сторону ванной. Карен постарался не обернуться ей вслед. Пусть идет сама! И дойдет наконец!
   Олеся осторожно закрыла за собой дверь ванной. План сработал. Карен встал и начал собирать на стол: уже давно пора было завтракать.
 
   Провожал их старший Джангиров. С удовольствием осмотрев Олесю, он подмигнул сыну, ловко забрасывавшему вещи в багажник. Карен улыбнулся.
   - Как там детвора?
   - Развлекает Маргариту, - коротко ответил Ашот. - Скоро и мы уедем вслед за вами. Я думаю, через неделю, мне нужно здесь еще кое-что закончить.
   Он подождал, пока сядут Олеся и Карен, и захлопнул за собой дверцу. Машина двинулась в аэропорт.
   - Да, знаешь, папа, - между прочим сообщил Карен, - мы с Олесей вчера зарегистрировались и теперь будем жить по бумаге, а не по любви. Твоих денег хватило в обрез!
   И он засмеялся. Джангиров-старший судорожно глотнул. Он давно ждал такого известия и все же оказался к нему не готовым. Круг замкнулся. С его мальчиком соскучиться невозможно.
   - Поздравляю вас... А почему ты все сделал тайно? Мы могли бы вместе отметить это событие!
   - Отметим, когда вернемся, - равнодушно перекатывая во рту жвачку, отозвался Карен. - А сейчас у нас будет свадебное путешествие! Мне так захотелось! Леся была просто бесподобна! Она стала самой очаровательной невестой России за последние четыре столетия. Мы купили ей потрясающее платье за безумные деньги - учти, пожалуйста, папа! - настоящее диво! Увидишь - остолбенеешь! К сожалению, она категорически отказалась надеть его в дорогу. Очевидно, подозревала, что увидев ее в подвенечном наряде, пилот не сможет поднять в воздух самолет.
   Олеся взглянула на мужа укоризненно и уставилась в окно.
   - Из Венеции, - продолжал неугомонный Карен, - мы будем присылать тебе открыточки с разными видами. Писать будет Леся: у нее отличный почерк, так что сообщи нам свой адрес во Флориде. А Левон и Полина еще не поженились?
   - Карен, успокойся, - пробормотала Олеся. - Ты бы остановился наконец.
   - А что такое? - наивно осведомился он. - Чем я тебя не устраиваю? Или ты имеешь что-то против кандидатуры моего младшего брата? Ты слышишь, папа, она почему-то не рада! Нет, я отказываюсь понимать выражение твоего лица. Чем ты все-таки недовольна? И почему ты мешаешь мне наслаждаться поездкой в Италию вдвоем с тобой? Мне кажется, мы обо всем договорились дома: ты не пристаешь ко мне с замечаниями и просьбами, меняешь каждый день туалеты и позволяешь мужу вести себя так, как ему хочется.
   - А как тебе хочется?
   Карен ухмыльнулся. Наконец-то первый разумно заданный и четко сформулированный вопрос!
   - Как - это мое дело! Твое - носить свои юбки и шляпки!
   - Нет, я хотела бы услышать объяснения! - потребовала Олеся. - Что ты задумал? В конце концов, я теперь твоя жена!
   Ашот посмотрел в окно. Мальчик был прав от начала до конца: и врачи, и лекарства оказались тут совершенно бесполезными. Машина приближалась к аэропорту.
   - И дай мне жвачку, - добавила Олеся. - Что ты непрерывно жуешь? Это "Орбит"?
   Карен небрежно зацепил ее левым локтем и подтянул к себе.
   - Это "Дирол", будь он неладен! Выброшенные деньги! - юный и практичный муж раскрыл обертку и сунул жвачку в рот новобрачной. - А насчет жены ты абсолютно права: закон есть закон! И моя фамилия в придачу. Так что больше мое поведение тебя волновать не должно - отныне тебя защищает Фемида.
   - Ты надоел, балаболка! - пробурчала Олеся. - Там ты меня просто заговоришь.
   - Там посмотрим, - неопределенно ответил Карен.
   Машина подъехала к аэропорту. Карен чуточку отстал от Олеси, довольно бодро шагающей впереди.
   - Спасибо, папа...
   - Не за что, - тихо ответил Ашот, с удовольствием наблюдая, как легко идет Олеся. - Сколько тебе еще нужно? - и достал бумажник.
   Карен недовольно его отвел.
   - Я пошутил. Мы вполне обойдемся.
   - Но обещай, что не будешь ни в чем себя ограничивать. И сразу позвонишь в случае необходимости.
   - Обещаю, - Карен быстро чмокнул отца. - Целовать Лесю я тебе запрещаю! Она только моя! Привет!
   И он побежал догонять Олесю. Такой родной, такой любимый, драгоценный ребенок...
 
   Даже не слишком дальний перелет дался Олеся тяжело, хотя она очень старалась ничем себя не выдать. Но Карен прекрасно видел мокрый, в испарине лоб и судорожно сведенные руки. Ни о чем не спрашивая, он дал ей воды вместе с успокаивающей таблеткой и предложил поспать до посадки.
   - Я попробую, - торопливо согласилась Олеся.
   Она постаралась честно выполнить обещание: откинулась на спинку кресла, опустила ресницы и приказала себе спать. Самолет лег на крыло и начал провалиться вниз. У Олеси закружилась голова, и она тут же в испуге открыла глаза, вцепившись в кресло.
   - Леся, - позвал Карен, - так может продолжаться еще долго, если мы попали в воздушную яму. Не смотри испуганно, лучше всего опять закрыть глаза. Делай как я!
   И он с готовностью сомкнул веки. Олеся посмотрела на него маленькой послушной ученицей и сделала то же самое. В его руке ее холодные ладони согрелись, и Карен наконец почувствовал их небольшую тяжесть: Олеся начинала засыпать. Самолет покачивало. Карен вспомнил стихи Витковского и улыбнулся, покосившись на жену: она спала и дышала ровно и спокойно. Карен тоже начинал дремать. Все дальше и дальше уходила Москва, где остались отец, мать, Левон, Полина... Все они, каждый по-своему, думали о них, вспоминали, желали добра. Отец... Карен сонно улыбнулся. Нет, все-таки хороший у него отец, несмотря ни на что. Он крепче сжал ладони Олеси, она зашевелилась и слабо запротестовала во сне, пытаясь высвободиться . Ну уж нет, дудки! Теперь тебе от меня ни за что не вырваться. Со вчерашнего дня у тебя моя фамилия, и жить мы отныне будем по бумаге, а не по любви. Он засмеялся, не открывая глаз. Он никогда не сможет жить без любви Олеси, и если вдруг этой любви не станет, если она вдруг умрет или будет убита, он тут же уйдет. Уйдет навсегда.
   Самолет опять лег на крыло. Олеся вздрогнула и вздохнула во сне. Карен приоткрыл глаза и искоса взглянул на нее. Его жена была в полном порядке. Он может быть доволен: воздушная, с разметавшимися волосами, в изумительно сидящих на ней новых брюках. Его жена... Карен наклонился к ней. Теплое дыхание нежно коснулось его щеки.
   - Леся, - тихонько позвал он.
   - Ты сам приказал мне спать, - пробормотала она. - Вот я и сплю. Зачем ты меня будишь?
   - Прости, пожалуйста, я только хотел сказать, что ты невыразимо хороша. Больше не буду, - пообещал Карен и крепко стиснул ее руки коленями.
   - Болтун! - удовлетворенно проворчала Олеся.
   Самолет стремительно набирал высоту.
 
   Неправдоподобно синее небо над Венецией. Крики гондольеров под окнами и не ослабевающая даже к ночи жара. Первые дни Олеся еще двигалась с трудом, быстро уставала, и приходилось либо возвращаться в гостиницу, либо пережидать где-нибудь в тенечке, пока она отдохнет. И вечером она засыпала рано, едва добредала до номера. Но Карен с удовольствием отметил, что таблетки на тумбочке остались нетронутыми с самого дня приезда, по комнатам носится запах новых духов, а на креслах постоянно валяются непрерывно меняющиеся цветные тряпки. Отец писал, что у них все в порядке, и они уезжают во Флориду. Казалось, Олеся совсем перестала интересоваться любимым вином, но через неделю, когда она, очевидно, начала меньше утомляться, Карен, зайдя вечером в спальню, увидел на ковре пустую бутылку.
   - Леся, пойди, пожалуйста, сюда, - позвал юный муж, стараясь сохранить самообладание.
   Олеся вошла, безмятежно улыбаясь. Ее настроение тоже показалось ему неестественным.
   - Ты можешь объяснить, что это такое? - и он кивнул на бутылку.
   - Горничная забыла убрать, - безмятежно ответила Олеся.
   - Ах, вот как, забыла убрать горничная! - медленно накаляясь, повторил вслед за ней Карен. - А откуда здесь посудина? И что там было?
   - Очень легкое вино, - с давно забытой мелодичностью пропела Олеся. - Можешь посмотреть на этикетку. Я не помню, какое. Не сердись!
   И она потянулась к нему. В любом ином случае Карен сразу рванулся бы к ней, но не сегодня.
   - Хорошо, - мрачно бросил он, садясь в кресло. - Значит, ты опять взялась за свое! А откуда дома появлялись эти бесконечные бутылки?
   Олеся поправила волосы.
   - Ты разве до сих пор не догадался?
   - Нет, - ожесточенно ответил Карен. - Ни я, ни отец.
   - Подумаешь, загадка! - Олеся наморщила нос. - В конце концов, не все ли тебе равно?
   - Нет, мне не все равно! - закричал, срываясь, Карен и с силой запустил какую-то книгу в тумбочку.
   Жалобно звякнули флакончики Олеси. От неожиданности она вздрогнула, но не испугалась.
   - Если бы мне было все равно, - в ярости продолжал Карен, - я бы давно бросил тебя ко всем чертям с твоими вечными любовниками, истериками, пьянками и трагедиями! Если бы мне было все равно, я бы не вытягивал бы несколько месяцев из депрессии, в которую ты впала по милости своей несравненной подруги! Недаром я ее всегда не переносил!
   - Это грех, Карен, - в смятении прошептала Олеся. - Ее уже нет...
   Карен тотчас пожалел о сказанном, но сдерживаться больше не мог. Ах, значит, его слова - грех?! А пить - не грех? А аборт - не грех?!
   - Ну, пусть я возьму грех на душу! - окончательно остервенился он. - Бог мне должен его простить за мою любовь к тебе, если ты до сих пор о ней не догадываешься! И я даже не знаю, что я с тобой сделаю, Леся, я просто за себя не ручаюсь, если ты не прекратишь без конца опустошать бутылку за бутылкой!
   Теперь жена действительно присмирела. Она хорошо представляла, на что способен Карен в ярости, поэтому с опаской поглядывая на него, отступила к двери. Но Джангиров, сразу заметив маневры, вскочил и встал в дверях.
   - Ты не выйдешь отсюда, пока не скажешь, кто приносил тебе дома вино!
   - Ну, если ты так настаиваешь... - робко начала Олеся.
   - Я требую! - крикнул Карен. - Слышишь, я требую, и немедленно!
   - Левон, - просто ответила она.
   Карен ошеломленно открыл рот.
   - Что? - недоуменно спросил он. - Повтори, что ты сказала?
   - Я сказала: Левон.
   - Нет, Леся, это невозможно... - растерянно пробормотал Карен. - Зачем ты лжешь мне?
   Он прекрасно видел, что она не лжет.
   - Я говорю правду, - пробубнила Олеся. - И Дуся теперь тоже в курсе. Только она побоялась выдавать Левона отцу и объяснила, что никак не может дознаться.
   Карен снова опустился в кресло.
   - Леся, - устало сказал он, - что ты со мной делаешь! Зачем ты втянула в эту историю ребенка? Ведь узнает отец...
   - Ну и что? - с вызовом спросила Олеся. - Он снова будет тебя оттаскивать от меня собственными методами?
   Карен недобро посмотрел на нее.
   - В общем, так, - сказал он, и в его голосе зазвучали металлические нотки Джангировых. - С этой минуты ты забываешь про Левона. Никто больше ничего не выясняет и ни о чем не узнает. Но главное то, что с сегодняшнего дня ты больше не прикасаешься ни к водке, ни к вину. Ни под каким видом. Иначе... - он угрожающе замолчал.
   Олеся, надменно закинув назад голову, ждала окончания.
   - Иначе, - повторил он, мельком глянув в ее сторону, и голос его стал глухим и бесстрастным. - Иначе нам в самом деле придется разойтись.
   Он никогда не смог бы с ней расстаться, ни под каким видом. Он лучше согласился бы ее лечить, возить по врачам, мучиться и падать от усталости, но только чтобы она была рядом, всегда, всюду, Леся, любимая... Но он хорошо знал, что этот дьявольский характер, с виду такой пластилиново-послушный и шелково-податливый, ничем не пронять, кроме жесткой, даже жестокой силы. И испугать ее можно только одним. И Олеся действительно испугалась, хотя для вида сдалась не сразу.
   - Ты просто пугаешь меня, - неуверенно сказала она. - Но я постараюсь...
   - Не "постараюсь", а "больше никогда не буду, Карен!" - отчеканил молодой муж и взял в ладони ее лицо. - Повторяй за мной: "Я! Больше! Никогда! Не буду!" И не брыкайся!
   - Пусти сейчас же! - прошипела Олеся. - Я плохо себя чувствую!
   - Не ври! Ты прекрасно себя чувствуешь, если пьешь бутылку за бутылкой! И как я ничего не заметил?! Ты хитрая, Леся, изворотливая, раз тебе удается обмануть даже меня! Но это в последний раз! Больше ни на что не надейся! Ну-ка, постой!.. - он на мгновение отпустил ее и с мастерски сыгранным вниманием пристально уставился куда-то в угол за ее спиной. - Что там такое? - тихо, угрожающе сказал он. - Неужели опять вино?..
   Олеся с удивлением обернулась. Там ничего не могло быть. Но сопротивляться она перестала, в недоумении рассматривая комнату.
   - Детский фокус, - прошептал ей в самое ухо Карен. - Тебя очень легко обмануть...
   Он схватил ее в охапку, высоко поднял и с размаху бросил на кровать, одним прыжком оказавшись рядом. Но прежде чем зажать поцелуем ей рот, он снова наклонился к ее уху и хладнокровно проговорил:
   - Ты поняла меня, Леся? Ты все хорошо запомнила? Первая же бутылка - и мы расстаемся навсегда! Это не угроза, это реальность! Запомни мои слова как следует!
   Он всегда диктовал свои условия.
   И комната поплыла, предметы потеряли свои очертания, смешались тени, перепутались звуки и время... Леся, любимая... Узкие слабые плечики в его руках... Ты хорошо запомнила мои слова, Леся?!
 
   Месяц, проведенный в Италии, заканчивался. Пора было собираться домой. Олеся сидела на диване, рассеянно перебирая вещи и кое-как заталкивая их в саквояж. Она уже скучала по Полине. Без прежней мучительной боли вспоминала Мэри. Она снова приняла старое условие Карена и продержалась целый месяц, ни разу не купив себе строго-настрого запрещенные напитки. Олеся догадывалась, что Карен блефует, но слишком хорошо была знакома с его жестокостью и решительностью и понимала, что он не остановится ни перед чем.
   Как быстро в последнее время покидают ее люди: ушел Валерий, потом исчезла Эмма, потом Мэри... Вспомнив о Мэри, удержаться она не смогла. Вошедший Карен сразу увидел нехорошее выражение ее лица. Оно ему не слишком понравилось.
   - Почему ты притихла, Леся? Очевидно, сильно соскучилась, пока я болтался на почте?
   Он сел рядом, потеснив Олесю и, зацепив пальцем, поднял вверх ее подбородок.
   - Что произошло? - в упор спросил он, глядя ей в глаза.
   Олеся опустила ресницы.
   - Ну, что могло произойти? Я просто сидела, собирала вещи...
   - Что случилось, Леся? - резче и настойчивее повторил Карен. - Час назад ты была совсем другая.
   - Просто... - пробормотала Олеся, - просто я опять вспомнила Мэри...
   Карен в бешенстве оттолкнул ее от себя.
   - Опять?! Значит, ты просто опять вспомнила Мэри?! Просто вспомнила - и больше ничего? А обо мне ты случайно не вспоминала? А о своем отце - тоже нет? А о Полине?! Так, между прочим, невзначай?! Ты всегда плохо владела собой, но здесь уже ничего не исправить. Тогда, по крайней мере, слушайся меня, иначе жить будет невозможно! Тебе стало явно лучше в последние три недели, и если сейчас ты опять сорвешься, то исключительно по своей вине! Дело кончится клиникой, ты этого так упорно добиваешься? А что будет с девочкой? Соображай хоть немного! Нельзя же вообще ничем не занимать голову, кроме бесполезных воспоминаний о Мэри! Твои страдания по ней просто осточертели!
   - Ты жестокий, Карен, - прошептала Олеся. - Жестокий и бессердечный...
   - Уж какой есть! - холодно отрезал он. - Недаром я всегда терпеть не мог твою незабвенную подружку! Как чувствовал беду!
   Олеся посмотрела озлобленно и мрачно.
   - Ты ее терпеть не мог? Вот как? А ты не знаешь, что твой отец ее любил? И это к нему в тот день мчалась она на машине! И нечего жечь меня глазами! Да, да, твой отец, Ашот Джангиров, спал с ней с начала осени и проводил у нее все свободное время! И несвободное тоже! И она мечтала помирить вас! И, как видишь, помирила!
   Карену стало трудно дышать. Снова этот проклятый ком в горле... Как невыносимо жарко сегодня... На лбу выступили капельки пота, ладони предательски стали мокрыми. Олеся умолкла, не глядя на него.
   - Отец? - тихо повторил Карен. - С Мэри? Ты ничего не перепутала, Леся? И ты не обманываешь меня?
   Да нет, она опять сказала чистую правду. Никаких сомнений быть не могло. Отец... С Мэри... Но этого просто не может быть!
   - Некоторый переизбыток информации, - медленно произнес Карен. - Сначала Левон, теперь отец... Что еще ты собираешься мне сообщить? Давай выкладывай все сразу, одним махом, иначе мне долго не продержаться.
   Олеся подавленно молчала.
   - Как, неужели больше у нас на сегодня ничего нет? - деланно удивился Карен. - Вот незадача... Довольно странно... Ну, тогда я помогу тебе собраться. Но сначала мы что-нибудь съедим и выпьем. Водичку, конечно, - он сурово посмотрел на жену. - Пепси или коку. Потому что очень жарко.
   И он набрал номер ресторана.
 
   По возвращении в Москву жизнь потекла спокойно, без потрясений, в том русле, в которое ее почти насильно втолкнули на время властные руки все того же Ашота Джангирова. Олеся снова вышла на работу, Карен и дети учились. Только вот совсем бросить мастерскую Карен отказался наотрез, мотивируя тем, что не хочет полностью зависеть от отца. Олеся предпочла не вмешиваться, а Ашот растерялся.
   - Я могу давать тебе столько, сколько нужно. Не понимаю, для чего тебе работать... Ты устаешь.
   - Это мое дело, папа! - отрезал сын. - Может, мне так больше нравится! И потом...
   Он не договорил. Он снова был на грани душевного срыва и очередного разлада с отцом на сей раз из-за его необъяснимого, нелепого, как он считал, увлечения. Карен с трудом удержался от объяснений и попробовал жить дальше так, как они жили прежде. Вроде ничего, получалось. Правда, старший Джангиров не смог до конца оправиться от двух, следующих почти один за другим ударов: сначала Карен, потом Мэри... Жизнь, конечно, смягчала любые невзгоды и потрясения: она вернула ему Карена. Вот только... Все будет так же, даже если все будет иначе... Ашот сильно изменился. У него был совсем другой взгляд, иная походка, другие манеры. Он не искал больше никаких контактов и любое общение стало для него затруднительным, иногда невыносимым. Он жил на два дома, одинаково неважно чувствуя себя и в том, и в другом. Ему недоставало третьего.
   Чуткий Карен быстро догадался о его состоянии. И догадка еще больше озлобила его. Хотя какие претензии он мог предъявить отцу? Они давно играют на равных, похожие, близкие друг другу не просто по крови, но и по характеру. Да и Мэри нет в живых, а оскорбляться за мать Карен не собирался, несмотря на прежнюю детскую привязанность к ней. Тогда что же? Он не отдавал себе отчета в своих чувствах, но отец не должен был так поступать. Не должен - и все! А теперь еще и страдать!
   Иногда Карену становилось жалко отца. Возвращаясь вечером домой, мальчик находил его грустным, нахохлившимся, неподвижно сидящим в кресле, одиноким даже среди детей, старающихся его развлечь. Часто в последнее время к нему подсаживалась Олеся, и он на глазах оживал от ее болтовни, от ее рассеянной безадресной улыбки. Ему явно нравилась эта женщина, близкая подруга Мэри и жена его сына. Ашот стал постоянно привозить Олесе в подарок какие-нибудь пустяки, приводившие ее в настоящий восторг. Она подолгу раскачивалась в кресле, примеряя то один, то другой подаренный им перстень, надевая браслеты, серьги, бусы и придирчиво, с интересом рассматривая себя в зеркало. "Наконец-то занялась своим любимым делом", - думал Карен. И сурово выговаривал смущенному отцу:
   - Ты напрасно балуешь ее, папа! Что за новости: беспрерывно таскать ей побрякушки? И без всякого на то повода! Кончится, в конце концов, тем, что я запрещу ей раз и навсегда принимать у тебя подарки!
   - Ну почему? - виновато оправдывался отец. - Пусть она радуется...
   Карен смотрел на него подозрительно: вдруг он теперь собирается увлечься Олесей? С него станется! Но Ашот делать этого, кажется, не собирался.
   Так пробежали три года. Дети незаметно выросли. Карен думал о будущей работе. Весной, как раз перед его дипломом, Олеся неожиданно объявила, что хочет ненадолго слетать в Германию. Карен отложил книгу и внимательно оглядел любимую. В Германию? С чего бы это? И к кому?
   - К своей старой приятельнице, ты ее не знаешь, - бойко защебетала Олеся. - Я не видела ее много лет, и она очень зовет меня приехать. Я ненадолго.
   Ну, к приятельнице так к приятельнице. Джангиров невозмутимо бросил на стол деньги.
   - Я буду ждать тебя, - сказал он с полнейшим самообладанием и, помолчав, бесстрастно добавил: - Никогда не пробуй вызывать из небытия призраков, Леся. Они должны быть там, куда ушли.
   Олеся посмотрела сквозь него. В мыслях она давно уже была в Германии.
 
   Письмо было неожиданным и коротким. Валерий писал, что просто хочет ее увидеть. Просто увидеть - и ничего больше. А приятельница, действительно, существовала, Олеся никого не обманывала. Ее старая знакомая, учительница, которая несколько лет назад уехала в Штутгарт. Правда, она Олесю не приглашала, но та сама довольно нахально набилась в гости, выдумав путешествие по Европе, и улетела. Поскольку она, конечно, не оповестила ни свою знакомую, ни Валерия, никто не знал, когда и куда она прилетает. Два дня она звонила Валерию в Мюнхен по телефону, который упорно не отвечал. Наконец Малахов взял трубку.
   - Валерий, - возмущенно выпалила Олеся, - ты что, спятил? Я ищу тебя третий день, думала, ты дал мне неправильный номер, а ты где-то шляешься!
   Малахов хмыкнул
   - А кто меня поставил в известность о прилете? Или ты рассчитывала на мою богатейшую интуицию?
   - Ну, знаешь! - продолжала разгневанная Олеся. - Я лечу к тебе, думаю, что ты меня ждешь...
   - Где? На аэродроме в Бонне? Я все-таки, грешным делом, рассчитывал, что Карен тебя хоть чуточку перевоспитает. Абсурд! Тебя воспитать невозможно! Откуда ты звонишь?
   - Из Штутгарта, откуда же еще! - в негодовании закричала Олеся. - Я ведь писала тебе, Валерий!
   - Ну, это маловероятно! - спокойно возразил Малахов. - Во всяком случае, я ничего не получал, потому что ты, наверное, перепутала адрес. И свой, очевидно, тоже, раз письмо к тебе не вернулось. Записывай, дорогая, и постарайся на этот раз не ошибиться. У тебя есть хотя бы ручка и клочок бумаги?
   - Сейчас поищу, - утихая, ответила Олеся. - Диктуй...
   У них было всего два часа в Мюнхене. Ему нужно было срочно уезжать - в свои дела он ее так и не посвятил. Она улетала домой на следующий день. Они провели это время в его машине.
   Валерий увидел Олесю издалека. Она шла точно так же, как раньше, проплывая над землей и едва удостаивая ее своими королевскими прикосновениями. Точно так же поглядывала по сторонам и, казалось, никуда не спешила - да и куда ей было спешить? Валерий смотрел на нее и думал, что прошли годы, а кажется, все было только вчера: Москва, квартирка Олеси, маленькая Полина... Только вчера он целовал эту женщину, только вчера она сидела напротив, глядя сквозь него, не слыша его и не видя... Страшная иезуитская память, преподносившая ему на каждом шагу сомнительные подарки, оказалась неподвластной времени, словно по воле и прихоти Олеси сохранила именно то, что он не желал и не собирался помнить.
   Олеся шла к нему по чешуйчатой мюнхенской мостовой через площадь, рассеянно осматриваясь, помахивая сумкой на длинной ручке, свободная, легкая, принадлежащая лишь самой себе. На мгновение Валерий забыл о Карене, столь безмятежно приближалась к нему Олеся. Любимая на все времена...
   - Валерий, - произнесла она так радостно и удивленно, что, казалось, даже не предполагала встретить его здесь как раз сегодня. - Валерий, - повторила она и остановилась возле, поднимая на него глаза.
   Боже, что это были за глаза!
   - Зачем ты прилетела, Олеся? - поинтересовался Малахов.
   Олеся растерялась и милым, родным жестом поправила волосы.
   - А разве было не нужно? Ведь ты же звал меня!
   - Это не имеет никакого значения. Ты полетишь к любому, кто тебя позовет?
   - Ты тоже ничуть не изменился, Валерий: по-прежнему задаешь бесконечные вопросы, - попыталась она обратить все в шутку. - Но я не понимаю их значения и смысла.
   Она всегда не понимала самых очевидных вещей.