Лодойдамба Чадравалын. Прозрачный Тамир

   - Ничего не поделаешь, Бадарчи, уговор дороже денег. Коня придется отдать, - сказала Дулма и звонко рассмеялась.
   Бадарчи нахмурился. Неужели ему придется расстаться с конем? И черт его дернул связаться с этим батраком! Будь все это без свидетелей, не отдал бы он своего иноходца, а теперь... Эта чертова баба завтра же растрезвонит на весь хошун про его поражение.
   Попросив у Дулмы коня, на котором она пасла овец, он оседлал его и отозвал Эрдэнэ в сторону.
   - Ничего не поделаешь, тебе посчастливилось, но прошу тебя, об этом никому не говори. Понял? - сказал Бадарчи.
   - Не беспокойся. Никому не скажу ни слова, - ответил обрадованный Эрдэнэ.
   Эрдэнэ подошел к Дулме.
   - Спасибо тебе, Дулма, желаю тебе прожить сто лет.
   - Что ты, Эрдэнэ, мне и сейчас уже тошно жить, а ты говоришь - сто!
   - Ну ладно, живи, сколько хочешь, только никому не говори, что я у Бадарчи выиграл коня.
   - Если не надо говорить, значит, не буду, - ответила Дулма и, взвалив седло на спину, затянула песню и как ни в чем не бывало пошла к своей отаре.
   14
   Улдзи был доволен. Он выполнил поручение Тумэра и хоть этим отблагодарил его. Ехал он домой не торопясь. Да и куда ему спешить? Все пока идет благополучно. Домой он приехал к вечеру, на закате солнца. Дома никого не было. Около тагана в миске было много вареного мяса и тут же стоял неполный кувшин чая. Графин с арзой, которая была припасена для Тумэра, был пуст.
   Он выпил две чашки теплого чая и стал есть мясо. Кого же это они тут угощали? Ведь арза предназначалась только Тумэру. Может быть, это он и приезжал?
   Хояг и Цэнд пришли, когда солнце уже село.
   - Отец, Тумэр тут был, он совсем недавно уехал, - сказал Хояг, здороваясь с Улдзи.
   Улдзи и обрадовался и огорчился. Как жаль, что он не застал Тумэра.
   - Куда же он путь держал?
   - На запад, - сказала Цэнд.
   - Один был?
   - Нет, вдвоем. Они гонят табун лошадей. Вам он подарил кобылицу, сказал Хояг.
   - Когда они уехали?
   - Примерно в обед.
   - Немного, выходит, я опоздал. А я нашел его брата... Пожалуй, я их еще смогу догнать. Надо же ему сообщить о брате.
   Не мешкая, Улдзи вскочил на коня.
   - Я скоро вернусь, - бросил он на прощание и пустил коня с места в галоп.
   Улдзи - охотник, не раз он преследовал дичь по следу. И теперь, пока не наступила ночь, он без труда скакал верным путем, отчетливо видя следы всадников, гнавших табун. Но вот пришла ночь, следы пропали, и Улдзи решил заночевать в степи, чтобы с рассветом снова пуститься в путь.
   Цэнд и Хояг целый день провели на стойбище. Дел было много, и, утомившись, они пораньше легли спать. Ночью вдруг залаяла собака. Кто бы это? Неужели вернулся отец? Хояг прислушался. Да, к юрте кто-то подъезжал.
   - Собака перестала брехать, видно, отец приехал, - сказал Хояг. Он встал, набросил дэл и вышел из юрты. - Отец?
   - Я.
   - Догнали?
   - Догнать-то догнал, - сказал Улдзи, - только вот... Помоги-ка мне его снять.
   Улдзи и Хояг с трудом сняли лежавшего поперек седла Тумэра и внесли его в юрту.
   Лицо Тумэра было бледным, дышал он тяжело. Глядя на Тумэра, Цэнд не могла сдержать слез.
   - Дети мои, зажигайте огонь, он очень плох, - сказал Улдзи.
   Цэнд молча растопила очаг. По указанию Улдзи она вскипятила воду, бросила туда эфедры и этим отваром промыла Тумэру рану. Спать они так и не легли больше, а чуть занялся рассвет, Улдзи уже был в седле и скакал за ламой-лекарем.
   Через несколько часов он вернулся.
   Лекарь осмотрел рану, дал какое-то снадобье и прочитал три молитвы. Провожать ламу-лекаря поехал Хояг, а Улдзи и Цэнд остались с раненым. Тумэр в сознание еще не приходил, он все время бредил, часто упоминая имена Эрдэнэ и Улдзи.
   При прощании Хояг пообещал ламе-лекарю трехлетнего хайнака и попросил его позаботиться о судьбе Тумэра - читать каждый день молитвы. Не успел Хояг уехать, к ламе явился его приятель, Пурэв. Лама рассказал Пурэву, что у Улдзи лежит в бессознательном состоянии какой-то Тумэр. Сердце Пурэва сжалось от радости. Вот когда он может отомстить Тумэру!
   - Недолго этому Тумэру осталось жить, конь, на котором он должен отправиться к хозяину ада, уже оседлан, - сказал лама.
   И все же Пурэв боялся страшного сайнэра.
   - А может, выживет? - спросил Пурэв. - Ведь его и сырая шкура в Луу-гунской тюрьме не взяла, убежал он от Бадарчи. - И Пурэв подробно рассказал ламе все, что знал о Тумэре.
   - И богатырь от одной пули умирает, и богач от одного дзута* становится бедняком. Его рана гноится, и он потерял много крови. Будь он хоть из железа, все равно не выживет, - ответил лама.
   ______________
   * Дзут - бескормица от снежных заносов.
   Пурэв решил не упускать этот случай. Он сейчас же поедет к Улдзи. Нет, он не будет доносить на Тумэра, просто он припугнет Улдзи и добьется любви Цэнд, этой упрямой бабы. А нет, они за этого Тумэра хорошо ему заплатят.
   Улдзи уже издали узнал вероломного тайджи. "Чует ворон, где можно поживиться, - подумал Улдзи, - как бы он не причинил зла Тумэру". И когда Пурэв подъехал к юрте, Улдзи угодливо улыбнулся и низко поклонился незваному гостю.
   - Ты что же, негодный раб, приютил разбойника? Вот походишь у меня с железной цепью на шее. Да ты знаешь, что за это я тебя заживо сгною? напустился Пурэв на Улдзи, не давая ему опомниться.
   Улдзи стал на колени и воздел руки.
   - Помилуй нас, высокочтимый Пурэв, - тихо сказал он. - Я, ничтожный твой раб, ничего не пожалею для тебя, только будь милостив.
   - Как он там, жив еще? - спросил Пурэв, кивнув головой в сторону юрты.
   - Без сознания, но еще жив.
   - Ну, быдло, - сказал Пурэв, остановившись у двери, - если хочешь сохранить свою собачью жизнь, говори прямо: что дашь.
   - Скота у меня мало, - смиренно ответил Улдзи, - но две коровы я дам. Лицо Пурэва недовольно сморщилось. Улдзи это заметил и добавил: - И кольцо золотое дам, больше лана весом.
   Пурэв улыбнулся - это уже кое-что, но Цэнд, Цэнд...
   - Пришли ко мне Цэнд, тогда все будет в порядке.
   - Не пойдет она к тебе, руки на себя наложит, а не пойдет. Да и муж ее уже вернулся.
   Последнее обстоятельство заставило Пурэва призадуматься.
   - Ну черт с тобой, неси кольцо.
   Улдзи вошел в юрту, заглянул туда и Пурэв через дверной проем. На кровати лежал Тумэр, возле него стояла Цэнд. Хояг, опустив голову, сидел в северной части юрты. Пурэв успокоился - такой Тумэр ему не страшен, и он безбоязненно перешагнул через порог. Цэнд обернулась и вздрогнула - опять этот ненавистный тайджи. Поймав ее взгляд, полный жгучей ненависти, Пурэв загорелся местью. А что, если он сейчас расправится с этим Тумэром? Ведь ему только спасибо скажут да еще награду дадут. И он сделал два шага по направлению к кровати. Цэнд сжалась, словно готовясь к прыжку, в руках у нее сверкнул большой нож. Хояг встал, тоже решив не давать Тумэра в обиду. Пурэв сразу оценил обстановку, он остановился и, обращаясь к Улдзи, сказал:
   - Ладно, давай кольцо, а коров пригонишь завтра.
   Улдзи достал фамильное кольцо - единственную драгоценность, передававшуюся по наследству из поколения в поколение, - и протянул его Пурэву. Пурэв подбросил несколько раз кольцо на ладони, одобрительно фыркнул и торопливо вышел из юрты.
   Хояг встал и прислушался. Уехал! И, обращаясь к отцу, сказал:
   - Я догоню и в овраге расправлюсь с ним.
   Улдзи отрицательно покачал головой.
   - Нельзя, сынок, потом беды не оберешься, - тихо сказал он.
   - Отец, давайте сегодня же перекочуем в лес на Хангай. Иначе он все время будет к нам приставать, - сказала Цэнд.
   Что делать? Кажется, Цэнд права, надо сниматься с насиженного места и уходить в лес. Так и решили. В ту же ночь, погрузив на одну телегу свои пожитки, а на другую положив Тумэра, Улдзи, Хояг и Цэнд тронулись в сторону гор.
   Лишь на седьмые сутки Тумэр впервые открыл глаза и пристально посмотрел на Улдзи, как бы что-то припоминая. Потом он пошевелил высохшими губами и, ничего не сказав, снова закрыл глаза.
   В полдень он опять очнулся и, оглядевшись, тихо проговорил:
   - Из-за нескольких лошадей человека хотел убить! - Потом печально улыбнулся, попробовал приподняться, но не смог и только заскрипел зубами.
   - Не шевелись, сынок, нельзя тебе еще, - сказал Улдзи. На глаза у него навернулись слезы, но это были уже слезы радости. Наконец-то дело пошло на поправку!
   - Как я оказался у вас? - тихо спросил Тумэр.
   - Я нашел тебя в степи и привез к себе.
   С каждым днем Тумэр чувствовал себя лучше. Как-то вечером он рассказал Улдзи все, что с ним произошло.
   А Улдзи поведал ему о своей встрече с Эрдэнэ, о том, как Эрдэнэ просил, чтобы он не рисковал собой. Потом он рассказал Тумэру про визит Пурэва. Однако скрыл, что ему пришлось дать тайджи за Тумэра взятку.
   - Бросил бы ты, сынок, все эти дела, - сказал как-то Улдзи, - да занялся бы мирным делом.
   - Знаешь, Улдзи, есть одна легенда. Захотел барс спуститься с гор и начать спокойную жизнь. А его там муравьи съели, - улыбаясь, ответил Тумэр. - Вот. А я еще пожить хочу.
   Улдзи покачал головой, он никак не мог понять, почему такой смелый и сильный человек сам на смерть напрашивается.
   Тумэр будто угадал мысли Улдзи.
   - Говорят, птицы любят умирать на лету, - сказал он. - Так и я: пусть меня ждет смерть, но, пока я жив, я буду вольным жителем гор и степей. О, вы не знаете, что значит с гиком гнать табун по степи, который мчится словно ветер, да еще ночью! - Глаза Тумэра заблестели, он приподнялся, будто хотел тотчас же вскочить с постели в седло и умчаться в ночь. Но вдруг его глаза погасли и, отвернувшись к стене, он застонал.
   15
   Кончилось бабье лето, подули холодные ветры, оделись снегом вершины гор, ночью стали покрываться тоненьким льдом озера, над горой Булган летели на юг перелетные птицы. Скотоводы стали держаться ближе к зимникам, а жители городов и поселков стали утеплять свои жилища.
   В один из таких дней на вершине небольшой сопки, недалеко от Заяинского монастыря сидела девушка в голубом ватном дэле. Это была Цэцэг. В этом году ей исполнилось восемнадцать лет. Ее родители умерли давно. Осиротевшую Цэцэг взяла к себе мать Чимиг, которая с молодых лет жила около Заяинского монастыря. В прошлом году мать Чимиг умерла, и девушки остались одни.
   Мать Чимиг торговала собой, ее часто навещали ламы, китайские торговцы, и они жили безбедно. Свою родную дочь Чимиг и приемную дочь Цэцэг она тоже приобщила к своей профессии.
   Но Цэцэг с отвращением смотрела на свое занятие, ее душа рвалась к другой жизни. Только она не знала, как можно жить иначе. Она верила, что когда-то в предыдущей жизни она согрешила и потому сейчас расплачивается за прежние грехи. Чтобы в следующей жизни родиться счастливой, иметь хорошего мужа и детей, она дважды в году посещала Заяинский монастырь и неистово молилась, чтобы добрые гении-хранители вняли ее желаниям.
   А Чимиг, напротив, была довольна своей жизнью. Она считала, что для женщины на этом свете лучшей жизни нет. Ведь ее красота покоряет мужчин, и они стремятся к ней. А как забавно наблюдать, когда жены ревнуют к ней своих старикашек, а те часто ссорятся из-за нее, кичась друг перед другом своим богатством и знатностью. А ведь это ее красота и молодость будоражат сердца. Правда, она считала, что за красоту ей платят слишком мало, и какой бы подарок ей ни подносили, она недовольно кривила губы.
   - Не могли потяжелее колечко принести? - говорила она, получая от очередного клиента золотое кольцо.
   - А это что за дохлятина? - возмущалась она, когда другой расплачивался с ней воловьей тушей.
   Чимиг не нуждалась ни в чем. Стоило ей захотеть новый дэл, и торговцы Буяндалай или Ундэр тотчас же приносили ей материал. А если ей нужно было на зиму мясо, она его получала от других поклонников.
   По дороге домой Цэцэг встретила Буяндалая.
   - Здравствуй, Цэцэг, как поживаешь?
   - Хорошо, а вы?
   - Сестра дома?
   - Должна быть дома.
   - Ты не зайдешь ко мне?
   - Мне некогда.
   - Тогда завтра я к вам зайду. В эти дни было много работы, ведь для вас тружусь, - сказал Буяндалай и, показывая почерневшие от опиума зубы, расплылся в улыбке.
   Когда Цэцэг пришла домой, Чимиг шила дэл из узорного коричневого шелка. Бросив на кровать головной платок, Цэцэг жадно выпила чашку холодного чая.
   - Надо уже сушить землю под полом и утеплять юрту, - сказала она сестре.
   Чимиг отложила шитье и потянулась.
   - Жамбал обещал это сделать, - ответила она и, достав маленькую трубку с каменным мундштуком, закурила.
   Цэцэг сняла со стены шудрагу, настроила инструмент и тихонько запела:
   Выцветает узор на ковре,
   О, как нужен нам друг в декабре,
   Сунжидма моя!
   В декабре, когда щеки увянут,
   В твою юрту никто не придет,
   Кроме бурана, кроме бурана...
   Выцветает узор на ковре,
   О, как нужен нам друг в декабре,
   Сунжидма моя!
   В декабре, когда снег в волосах,
   В твою юрту никто не придет.
   Только страх, только страх...
   Она кончила. Обняв сестру, Цэцэг некоторое время сидела молча, уставившись в одну точку.
   - Цэцэг, почему ты все горюешь? И поешь грустное. Разве мы в чем-нибудь нуждаемся? Живем мы хорошо, весело, - с некоторым раздражением сказала Чимиг.
   Цэцэг не ответила, только на глазах у нее показались слезы.
   - А о чем же еще петь, когда служишь подстилкой для всех, кому не лень к тебе прийти! - произнесла Цэцэг и, утирая слезы, глубоко вздохнула.
   - Глупости говоришь, - презрительно бросила Чимиг.
   Между ними в последнее время часто происходили такие разговоры. Однако жизнь их не менялась. Чимиг считала, что Цэцэг просто глупа и поэтому не слушает ее. А Цэцэг уже давно убедилась, что говорить Чимиг о какой-то другой жизни все равно что кричать в нору сурка.
   - Принеси дров, - попросила Чимиг.
   Цэцэг повесила шудрагу и вышла. Во дворе к ней подбежал щенок. Она взяла его на руки, поласкала и опустила на землю. Затем выбрала из поленницы несколько сухих поленьев и вернулась в юрту. В это время во двор въехал всадник. Это был Тугжил. Одет он был в новый шелковый дэл с широким желтым поясом, на котором висел большой нож, отделанный серебром. Под ним был высокий гнедой конь. Это был тот самый конь из табуна, о котором Тумэр говорил, что он стоит целого десятка коней. Бросив раненого Тумэра умирать в степи, Тугжил погнал табун в Далайчойнхорванский хошун, где и продал его. Теперь он был при деньгах.
   Тугжил соскочил с коня, привязал его и направился к юрте. Под ноги ему попался щенок, которого любила Цэцэг. Он отшвырнул его носком гутула и вошел в юрту.
   - Здравствуйте! Хорошо ли живете?
   - Мы хорошо, а как вы? Все-таки не забыли нашу дверь, приехали, дерзко сказала Цэцэг.
   - Не надо сердиться. Я был далеко, и дел у меня было что волос на голове, - сказал Тугжил и уселся на ковер в северной части юрты. Он достал из-за пазухи десять серебряных янчанов и сложил их стопкой перед божницей, где стояло изображение богдо.
   - Положил десять жалких янчанов, а смотрит, будто поставил десять юмбу*. Ишь какой богач нашелся, - насмешливо сказала Чимиг.
   ______________
   * Юмбу - слиток серебра, стоимостью в 50 янчанов.
   - А у тебя язычок до сих пор весь в колючках. - Тугжил добродушно рассмеялся.
   Когда обед был готов и они втроем уселись за стол, в юрту вошел Бадарчи.
   Бадарчи еще год назад познакомился с Цэцэг и с тех пор при каждом удобном случае заезжал сюда. Тугжила он тоже знал и иногда прибегал к его услугам.
   Поздоровавшись, он уселся за стол.
   - Бадарчи, когда же ты приведешь обещанного вола? - спросила Чимиг, ставя перед ним пиалу с супом.
   - Приведу, не волнуйся, и самого крупного!
   - Посмотрим, а то ведь не зря говорят, что лучше верить своему пальцу, чем мужчине, - сказала Чимиг и подала Бадарчи палочки для еды.
   Обед проходил весело. Даже Цэцэг оживилась и выпила подогретой водки, а опьянев, позабыла о своей безотрадной жизни и, прильнув к плечу Бадарчи, тихо запела:
   От запаха горячего вина
   Кружиться начинает голова...
   - Тугжил, продай мне своего гнедого, - неожиданно сказал Бадарчи.
   - Что ж, продам, если цена подойдет.
   - Неужели ты думаешь, что я не смогу купить одну клячу? Говори любую цену, - хвастливо заявил Бадарчи.
   - Коли дашь шестнадцать коров, снимаю седло с коня, - сказал Тугжил и подмигнул Цэцэг.
   - Ты, должно быть, кроме шестнадцати, никакой цифры не знаешь. Ладно, перед покупкой коня проверяют, вот завтра его испытаю, а там видно будет, сколько он коров стоит. Из какого кочевья конь-то?
   Тугжил замялся. Он не знал, из какого места они с Тумэром угнали лошадей. Помнил только, что гнали табун издалека, кажется, из Дариганги.
   - Этот конь из Дариганги, - наобум ответил Тугжил, - а ты ведь должен знать, что именно там выращивают самых быстрых коней.
   Ночь прошла в любовных утехах, а утром Тугжил и Бадарчи распрощались с гостеприимной юртой и тронулись в путь. Утро было холодное, продрогшие за ночь кони рвались вскачь, и хозяева наконец пустили их галопом.
   Конь Бадарчи сразу отстал, будто его кто держал за хвост.
   И Бадарчи решил во что бы то ни стало заполучить коня Тугжила.
   Высоко поднявшееся осеннее солнце еще дарило тепло, и всадники согрелись. Перед ними лежала во всей красе долина Тамира. Вдруг они заметили в стороне от дороги десятка три лошадей и толпу народа.
   - Кажется, тут скачки затеяли. Айда туда, - сказал Тугжил. И пустил своего коня рысью. Бадарчи затрусил за ним.
   - Какой заклад? Мы тоже пристанем, - крикнул Тугжил собравшимся.
   - Пустим двух коней, какой придет первым, поведет за собой в поводу второго. А вы что поставите? - спросил высокий смуглый мужчина с толстой черной косой.
   Два коня были уже готовы: серый и пегий. На них уже сидели мальчики-наездники и криками горячили коней.
   - Я пущу своего. Если он первым не придет, возьмете его себе, а если он скачку выиграет, я беру двух ваших.
   Хозяева коней согласились. Тугжил сразу нашел себе наездника небольшого мальчишку и усадил его в седло.
   Коней поставили в ряд, и по команде толстокосого скачка началась. Скакать надо было верст двадцать по долине - туда и обратно. Пока лошади мчались в одну сторону, все сели в кружок. А о чем говорят мужчины во время скачек? Конечно же, о лошадях! Вот и сейчас старики стали вспоминать лучших коней Тамирской долины, бравших самые ценные призы. Все сходились на том, что все-таки лучшие кони - из восточных аймаков.
   Но вот кто-то крикнул: "Идут!" Мгновенно все вскочили.
   - Вон первым идет, кажется, гнедой.
   - Нет, это какой-то другой! Он же один скачет! А где же остальные?
   Начался спор. В это время показались два других коня.
   - Когда конь вспотеет и его прибьет пылью, он и вороным может показаться! Первым скачет серый, - кричали те, кто ставил на серого коня.
   - Смотри, как стелется. Это же у пегого такой галоп, - возражали те, кто ставил на пегого коня. Но никто не сказал, что это гнедой конь Тугжила. А сердце Тугжила билось, словно перепел в силке. Обняв стоящего рядом Бадарчи, он сказал:
   - Посмотри-ка ты, а то что-то у меня глаза слезятся.
   Конь, все больше отрываясь от других, скакал прямо к толпе. Это был конь Тугжила. Вот уже взволнованный мальчишка соскочил с него и подвел к хозяину. И только после этого подскакал серый конь, а за ним и пегий. Тугжил выиграл двух коней. Его обступили, кто-то предложил ему продать коня и назначил высокую цену.
   Однако Бадарчи не хотел никому уступить лошадь. Еще вчера он насмешливо спрашивал Тугжила, знает ли тот цифру, больше шестнадцати, а сейчас предложил за коня двадцать коров с телятами и четыре стригунка.
   Сделка состоялась. А ночью тюремный надзиратель Бадарчи и мелкий конокрад и бродяга Тугжил пьянствовали по знакомым айлам.
   - Ну, смотри, коли правду сказал, что конь из далекого кочевья, значит, все сойдет. А коли объявится хозяин, от меня все равно не уйдешь! пригрозил на прощание Бадарчи.
   - Не беспокойся. Здешних коней я не беру, - гордо ответил Тугжил.
   16
   Начался сезон стрижки овец. Это происходит осенью, когда овцы нагуляли жиру, а шерсть у них отросла. Тамирская долина уже покрылась желтовато-зеленым ковром, чистое небо сверкало голубизною, будто вымытое.
   Тайджи Пурэв собрал своих крепостных. И десять дней они за один жидкий чай стригли овец своего скупого хозяина.
   Работа шла медленно. Овец стригли плохо. Много животных было поранено, в ранах быстро завелись черви.
   - Разве это работники? - кричал сердито Пурэв. - Их шахаем или бандзой надо подгонять, тогда толк будет.
   Трех человек он избил кнутом, но это не помогло.
   Другое дело у Итгэлта. Овец у него в несколько раз больше, чем у Пурэва, только со стрижкой он не спешит. Пусть шерсть подрастет, ведь овцы сытые, жиру нагуляли, шерсть должна еще подрасти. Но вот и в гуртах Итгэлта началась стрижка, и со всех сторон повалил к нему наниматься народ.
   Утро в этот день выдалось ясное, на небе ни облачка. Овец согнали на берег Тамира, на большую поляну с мягкой луговой травой. Сделали несколько веревочных загонов и по ним рассортировали овец. В большом котле кипел густой ароматный чай, в бочках шипел кумыс, уже прирезали на мясо пять жирных коз, по тарелкам были разложены сыр и сушеный творог. Все это звало людей на работу.
   - Пейте, ешьте. Быстренько закончим работу, а вечером устроим игры, весело говорил Итгэлт, посмеиваясь над незадачливым и скупым Пурэвом, которого он называл не иначе, как пень или дубина.
   Поев досыта, люди принялись за стрижку.
   - А хозяин умеет наладить работу, - сказала Долгор.
   - Поэтому он и стал таким богатым, - согласился Эрдэнэ.
   - Умный человек и добрый, - вторил им Няма.
   Когда стали опускаться вечерние сумерки, стрижка была закончена, а шерсть упакована в мешки.
   Уже при лунном свете начались игры. Кто-нибудь бросал березовую чурку, а все ее искали. Итгэлт тоже принял участие.
   Когда Долгор в поисках чурки оказалась в стороне, к ней подошел Итгэлт.
   - Ты, наверное, уже нашла, да виду не подаешь?
   - Нет. Не нашла, право слово.
   - А вот я сейчас проверю. - С этими словами Итгэлт грубо облапил Долгор.
   Долгор оторопела - этого она никак не ожидала. А Итгэлт, видно, решил действовать напрямик. Ведь он давно уже присматривался к своей красивой батрачке.
   - Итгэлт-гуай, я же говорю, не нашла. Пустите.
   Но Итгэлт уже распалился.
   - Ладно, сейчас везде проверю. - Его руки стали шарить по всему телу Долгор.
   Долгор поняла, что дело принимает серьезный оборот.
   - Пустите, Итгэлт-гуай. Нельзя так.
   Но Итгэлт сильным рывком повалил женщину на землю.
   - Пустите же, что скажут люди!
   - Вот она! Нашли! Ловите его! - крикнул кто-то в темноте.
   - Вот видите. Нашли чурку, - сказала Долгор. Она напрягла все силы, вырвалась из объятий Итгэлта и убежала.
   Итгэлт с досадой посмотрел ей вслед. "Ничего, это упругое тело я еще буду ласкать", - прошептал он.
   Игры закончились после полуночи. Все разошлись по своим юртам, приезжие устроились на ночлег в специально поставленной большой юрте.
   На чистом ночном небе мерцали звезды, дул свежий осенний ветер. Крепко спали в эту ночь утомленные работой и игрой люди. А издалека доносился шум речной волны.
   Галсан и Дулма, помыв посуду, пошли к себе в юрту. В юрте было душно.
   - Давай спать во дворе, - сказала Дулма и вышла, взяв дэл и постель. Галсан последовал за нею.
   - Наш хозяин, кажется, хочет породниться с Эрдэнэ, - насмешливо сказал Галсан.
   - Он дождется, что Эрдэнэ свернет ему шею.
   - Не беспокойся, он свое дело сделает.
   - Эрдэнэ - это не ты! Пусть только попытается, Эрдэнэ его раздавит, как кузнечика.
   - Ах, как ты неуважительно говоришь о нашем благодетеле! Ну да ладно, давай спать вместе.
   - Чем спать с тобой, лучше спать с лягушкой.
   - Чего болтаешь? Не признаешь меня мужем?
   - Старая, Галсан, это история. Сил у меня нет, вот и терплю я...
   - Дура, - сказал Галсан и, не обращая внимания на слова жены, лег рядом.
   Полежав некоторое время молча, он сердито сказал:
   - Повернись хоть лицом-то ко мне...
   Но Дулма не повернулась - она уже спала.
   17
   Если хангайская осень славится своей красотой, то еще более прекрасна осень в Тамирской долине. Золотом отливают от легкого ветра высокие травы, с шуршанием падают на землю багряные листья осин, огромными стаями тянутся на юг перелетные птицы, несметные стада нагулявшего жиру скота пасутся на еще тучных пастбищах.
   В эту пору топят на масло собранные за лето пенки, гонят молочную водку, заготовляют на зиму аргал.
   В хотоне Итгэлта царило оживление. В Заяинский монастырь отправляли Хонгора и Бато, чтобы учить их на лам. Должин и Долгор уже несколько дней потихоньку проливали слезы. Плакала и Солонго - с кем она теперь будет играть?
   Должин и Долгор каждый день твердят сыновьям, чтобы они вели себя там хорошо, слушались бы лам-учителей, занимались бы усердно, не рвали бы одежду, не водились с монастырскими драчунами...
   Мальчикам все это надоело. Хоть бы поскорее наступил день отъезда, ведь в монастыре все будет по-другому, а значит, интересно. Правда, расставаться с насиженным местом, со своими родными и близкими грустно, но что поделаешь?
   Оба мальчика, надев одинаковые ватные дэлы с ламскими воротниками, с раннего утра пошли бродить по ближайшим айлам. Вместе с ними пошли Солонго и Сурэн. Девочки были грустные. Вот и уезжают от них товарищи их детских игр, с которыми они делили все радости и печали. А они остаются... И девочки то смеялись, то плакали.
   Итгэлт два дня пробыл у Павлова. Вернулся он только вечером. Утром пришел к нему Эрдэнэ, чтобы поздравить с благополучным возвращением.