Страница:
Спор, возникший между Бурцевым и главарями партии с.-р. об истинной роли Азефа, не только не прекратился, но, наоборот, возобновился в новой еще более острой форме. В "Извещении", напечатанном в "Humanite"1, центральный комитет, описывая роль Азефа в жизни партии и историю его предательства, указал, между прочим, на то, что Азеф ставил террористическую работу против министра Плеве, направил из-за границы отряд Савинкова для убийства великого князя Сергея Александровича, в январе 1906 г. ставил покушение на министра Дурново, перед роспуском I Думы работал над организацией покушения против председателя совета министров Столыпина, в период же времени с лета 1907 г. до лета 1908 г. вел в широких размерах дело по подготовке покушения на государя. В том же "Извещении" центральный комитет заявил, что он, считая себя ответственным за случившееся, примет меры к собранию такого полномочного партийного коллектива, которому он мог бы передать отставку.
"Положение, созданное провокацией Азефа,- говорилось в "Извещении",несомненно угрожающее. Правда, вскрыта и уничтожена язва, разъедавшая и ослаблявшая партию, вырвано оружие, которым пользовалась так долго государственная полиция, но вместе с тем нанесен тяжелый удар моральному сознанию партийных товарищей, обнаружена шаткость многих лиц и предприятий... Партия переживает глубокий кризис. Тем больше становится долг каждого отдельного члена партии помочь ей выйти из настоящего положения. Раскрытие опасности должно послужить для истинно партийных людей в этот час испытания призывом к усиленной, исключительной деятельности по восстановлению рядов партии и сплочению и объединению партийной мысли и действия. Центральный комитет выражает твердую уверенность, что из этого небывалого в истории испытания партии "Партия Социалистов-Революционеров" выйдет победительницей".
Несколько дней спустя после опубликования этого "Извещения" центральный комитет выпустил дополнение к нему и в нем вновь категорически подтвердил, что Азеф подготовлял покушение на императора Николая II "Предпринятая "боевой организацией",- значится в дополнении,- кампания против царя была начата летом 1907 г. и продолжалась до осени 1908 г.
За этот период имели место несколько неудавшихся попыток цареубийства, которыми
1 От 23 января 1909 г.
руководил Азеф, участники этих попыток правительством не были обнаружены. Расследование этих попыток, уже после обнаружения факта провокации Азефа, указывает на то, что Азеф употреблял все усилия довести покушение до конца; их неудачи следует отнести за счет случайных обстоятельств".
Партия социалистов-революционеров, убедившись в его измене, объявила ему смертный приговор, правительство же, не имея тогда в своем распоряжении всех данных относительно непосредственного участия Азефа в важнейших преступлениях, до убийства великого князя включительно, еще продолжало смотреть на него только как на секретного агента, "сотрудника", вредившего партии. Уже много позже правительство поверило в его двойную игру и провокацию и объявило его подлежащим розыску на предмет предания суду.
Бурцев отвечал, что гипотеза "двойной игры" совершенно бессмысленна, и подкреплял свое положение следующими доводами:
"От 1902 до 1905 г. Азеф до такой степени превратился в покорное орудие высших чинов охраны, что для него было бы абсолютно невозможно скрывать от них свое участие в крупнейших покушениях, как, например, убийство Богдановича, Плеве и великого князя Сергея. Нет сомнения, что полиции все было известно"1.
И он добавлял:
"Если бы даже Азеф захотел обмануть полицию, другие провокаторы открыли бы ей глаза на двойственную роль Азефа. Так, Татаров, казненный по постановлению партии, до своего разоблачения пользовавшийся огромным доверием, не преминул бы, конечно, осведомить полицию о настоящей роли Азефа"2.
Бурцев приводил еще целый ряд второстепенных доводов, устанавливавших всю неправдоподобность гипотезы центрального комитета.
В этой полемике Бурцев встретил поддержку со стороны левой группы социалистов-революционеров, натянутые, отношения которой к центральному комитету еще больше обострились после разоблачения Азефа. Эта группа настойчиво требовала немедленной реорганизации партии3.
Тем временем со всех сторон о деятельности и прошлом Азефа, как из рога изобилия, посыпались тысячи сведений, тысячи слухов, в которых фантастическое переплеталось с действительным, грубый вымысел с неоспоримыми фактами, явный вздор с яркой истиной. Создались целые мифы и легенды, из-за которых настоящий образ провокатора туманно расплывался или вырастал до размеров сверхчеловека, сатанински насмехавшегося и над правительством и над революцией и одинаково предававшего и правительство и революцию. Согласно старому психологическому закону все вдруг стали утверждать, что давно предчувствовали, давно угадывали в Азефе провокатора. Не обошлось и без комических аберраций. Некоторые русские газеты поведали своим изумленным читателям, что еще ребенком, в реальном училище, Азеф был заподозрен своими малолетними товарищами как агент-провокатор.
Но среди кучи бессмысленных измышлений и басен оказалось множество фактов, точных, достоверных, которые проливали такой яркий свет на истинную роль Азефа, что станови
1 См. интервью с Бурцевым, появившееся в "Journal" от 24 января и в "Humanite" от 24 и 26 января. Кроме того, с особенной силой и убедительностью развил он свою точку зрения в статье "Я обвиняю", появившейся через несколько дней в "Humanite".
2 Любопытно сопоставить с этой догадкой Бурцева следующие строки, принадлежащие анонимному автору В. Т. (В. Чернов) в "Знамени Труда", вышедшем сейчас же после бегства Азефа. По приезде своем за границу первое время Татаров пользовался доверием, и здесь для него не могло не выясниться (разрядка авторов), что Азеф и Савинков - участники одних и тех же дел. Это минимум. Но он мог узнать и больше, а именно, что Азеф в террористической организации по положению стоит впереди Савинкова. Теперь дальше. В декабре 1905 или в январе 1906 г. Татаров уже успел выведать через одного своего родственника, от Ратаева, что Азеф-провокатор. Татаров дважды об этом заявлял, со ссылкой на Ратаева, представителям ЦК, в то же время не сознаваясь в собственных сношениях с полицией ("Не я провокатор, не я выдал боевиков, а Азеф?"). Указанию на Азефа и не поверили более всего благодаря тому, что посредством него Татаров пытался обелить себя, когда его виновность была (чего он, впрочем, не знал) уже неопровержимо доказана. Итак, Татарову в начале 1906 г. была уже известна двойная роль Азефа (разрядка авторов). Татаров в это время, как доказано документально, находился в оживленных сношениях с Рачковским и Гуревичем. Эти последние не могли, следовательно, не узнать хотя бы и без деталей - о том, что Азеф имел скрытую от них полосу жизни в революции (Знамя Труда. No 15. С. 17).
3 Левая группа партии с.-р. (или группа содействия) отличалась своими децентралнстическими и федералистическими тенденциями. Она энергично защищала мысль, что децентралистическая форма организации не позволила бы провокаторам играть такую страшную роль, какую играл Азеф, само существование которого было возможно "только потому, что террор был централизован". Азеф, войдя в центр, или, вернее, создав его, стал неограниченным господином всех его проявлений (Революционная Мысль. Февр. С 2). Ту же самую точку зрения проводила М. К. в "Temps Nouveaux" (1900. 23 янв.), органе анархистов-коммунистов.
лось почти непонятным, как они давно уже не возбудили сомнений и прямых подозрений против провокатора.
Значительная часть этих фактов была собрана "конспиративной комиссией". Эта комиссия была образована за год до разоблачения Азефа левой парижской группой с.-р., всполошенной неожиданным провалом "северного летучего боевого отряда", который во всем своем составе попал в руки полиции при обстоятельствах, невольно возбуждавших крайнее недоверие. Комиссия деятельно занялась расследованием этого провала. Ее работа, протекавшая параллельно с работой Бурцева, не закончилась таким шумным успехом, но все же немало способствовала раскрытию измены в центре партии.
Первым результатом расследований комиссии было точное установление того. Что арест всего "северного летучего отряда", накануне совершения им задуманного и подготовленного акта, не мог быть объяснен иначе, как предательством.
Точно так же свирепый и совершенно непонятный приговор, вынесенный против двух членов "центрального боевого отряда" Льва Зильберберга и Сулятицкого, не мог быть объяснен иначе, как при предположении, что Правительство было точнейшим образом осведомлено об их настоящей роли.
Единственной уликой, выдвинутой против них на суде, являлось свидетельское показание полового из гостиницы. Этот сомнительный свидетель заявил, что видел их в обществе неизвестного, скрывавшегося под кличкой "Адмирал", который убил градоначальника фон дер Лауница и вслед за тем сам покончил с собою.
Как бы ни было безжалостно и жестоко царское правосудие - даже военно-полевых судов,- казалось невероятным, что оба революционера были осуждены и казнены 16 июля 1907 г. только на основании такого ничтожного обвинения. "Конспиративная комиссия" справедливо узрела в этом деле руку агента-провокатора.
Два других факта, гораздо более значительные, стали известны членам "конспиративной комиссии".
Одному шлиссельбургскому узнику, а именно Мельникову, осужденному по делу Гершуни, вспомнилось в заключении кое-что подозрительное в личности и в положении Азефа. При обыске у одного товарища полицией было захвачено вместе с другими документами письмо с адресом, по которому легко было добраться до Азефа, жившего тогда в Москве. Несмотря на это, последнего даже не потревожили.
Мельников сообщил сомнения и тревоги Гершуни, который, схватившись за голову, воскликнул:
"Азеф -провокатор! Тогда и на отца родного нельзя положиться".
Через некоторое время Егор Сазонов, попавший после казни Плеве тоже в Шлиссельбургскую крепость, сообщил Мельникову, вероятно по поручению Гершуни, что "Азеф безукоризненный революционер и продолжает работать в партии".
Мельников не был единственным революционером, который смутно догадывался о настоящей роли Азефа. Максималист Рысс, основываясь на совершенно иных данных, формально обвинял Азефа в 1906 г. как провокатора. Брат казненного сообщил в "Avanti" чрезвычайно интересные сведения об его бесплодной борьбе против Азефа, проливающие любопытный свет на факты, сообщенные "конспиративной комиссией".
"В начале 1906 г.,- пишет он,- мой брат Соломон Рысс, известный в революционных кругах под именем "Мортимер", был арестован, когда со своими товарищами пытался произвести экспроприацию. Ввиду того, что Мортимер был одним из видных максималистов, последние решили устроить ему побег и с этой целью вошли в сношение со стражей, предлагая ей крупную сумму за содействие побегу. Стража согласилась, но в последний момент жандарм, охранявший камеру, струсил и сообщил обо всем своему начальству. Тогда киевский начальник охранного отделения Кулябко дал знать Мортимеру, что ему устроят побег, буде он согласится служить в департаменте полиции.
Получив это предложение, Мортимер решил использовать его в интересах революции и дал согласие. Жандарм и городовой, охранявшие камеру, получили приказ не мешать побегу - и Мортимер скрылся.
На свободе Рысс-Мортимер немедленно сообщил своим товарищам о данном им обещании служить в охранном отделении, заявив, что хотел воспользоваться этим для революционных целей. Товарищи Мортимера, руководители партии максималистов, выразили ему доверие, дав согласие на его службу в департаменте полиции.
Благодаря своей способности обращаться с людьми Мортимер проник в тайны департамента и тотчас же узнал, что Евгений Азеф, он же "Толстый", он же "Иван Николаевич", служит в департаменте на амплуа агента-провокатора.
В начале сентября 1906 г., встретив меня в Петербурге на улице, Мортимер просил меня немедленно передать социалистам-революционерам о роли Азефа.
Я счел своим долгом в тот же день сообщить об этом лицу, имевшему сношения с с.-р. и "боевой организацией". Однако заявление мое было встречено возмущением и даже угрозами по моему адресу: "Дорого заплатите за клевету".
Желая в корне убить слухи об Азефе и загрязнить источник слухов, ЦК партии с.-р. стал усиленно распространять слухи о "провокаторе Мортимере".
В октябре 1907 г. Рысс-Мортимер был арестован в Юзовке, в кандалах доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость. В феврале месяце он был отвезен, закованный в ручные и ножные кандалы, в Киев, судим военно-окружным судом и казнен.
Приехав в Париж весной того же года, я открыто заявил о провокаторстве Азефа, предъявляя в то же время требование ЦК партии с.-р. представить данные о роли, приписываемой им Мортимеру. Приглашенный в июне ЦК, я повторил свое требование. В ответ мне было заявлено, что ЦК намерен меня привлечь к суду за распространяемые слухи "о некоем лице" и предлагает мне представить ЦК документы о провокаторстве "этого лица". Не питая никакого доверия к ЦК, я ему никаких данных дать не желал, Но заявил, что охотно пойду на суд и предпочитаю, чтоб суд этот состоялся в ближайшем времени. Однако мои требования не дали никаких результатов".
Из подозрений, относящихся к более раннему периоду, только одно кажется нам заслуживающим доверия. В открытом письме бывший председатель союза союзов Петерс, опровергая появившийся в печати рассказ о нем, как о друге Азефа, заявил, что он в действительности был товарищем Азефа по университету в Карлсруэ и что уже тогда до него доходили темные слухи, обвиняющие Азефа в сношениях с полицией и посольством1.
Все эти косвенные улики, прямые доказательства, личные обвинения, прибавленные к тем фактам, которые нами приводились в главе о борьбе и показаниях Бурцева, а именно к саратовской истории, к одновременному посещению Азефом и Раскиным железнодорожника в Варшаве, к подозрительному поведению Азефа в деле Трепова и, наконец, к знаменитому письму Меньщикова, в котором обвиняется наряду с Татаровым и Азеф, - образуют вместе поистине страшный обвинительный акт.
И все-таки этот обвинительный акт не в состоянии был хоть сколько-нибудь поколебать положение Азефа.
Понадобились исключительные усилия и исключительное стечение обстоятельств, чтоб сорвать, наконец, маску с предателя2.
ГЛАВА V. ЖИЗНЬ ПРОВОКАТОРА
1. ПЕРВЫЕ ШАГИ
Борьба "за" и "против" Азефа внутри партии кончилась. Азеф был объявлен провокатором. С трудом укладывавшееся в обычные рамки, противоестественное представление об Азефе - основателе партии, главе боевой, организации и т. д. и сотруднике департамента полиции было, наконец, принято, усвоено и распространено, несмотря на всю свою чудовищность. Но все-таки некоторые иллюзии еще сохранились. В революционной среде преобладающее мнение было, что, прежде чем спуститься до гнусной роли агента-провокатора, Азеф в
1 Заявления Столыпина в Государственной думе целиком и полностью подтверждали правильность этих ранних подозрений. В охранном отделении, еще будучи студентом в Карлсруэ, Азеф был известен под кличкой "Сотрудник из Кострюльки" - так писарь первоначально окрестил его вместо "Сотрудник из Карлсруэ".
2 Имя Азефа для ЦК партии с.-р. было дороже имен тех жертв боевиков, которые гибли десятками и сотнями от предательства их "вождя". Но зато он вождь, которому низко-низко поклонялись, в самые ноженьки... Да еще какой вождь! Сам главнокомандующий всеми вооруженными силами "боевой организации"! самой революции по понятию эсеров!.. Он, как жена Цезаря, вне подозрений, и даже "предательство" самой эсеровской божьей матери Брешковской, как это видно из ясного и категорического донесения саратовской организации, не могло стереть ореола личности Азефа.
Но стоило лишь низвергнуть этого "вождя", как рухнул и сам культ партии эсеров, как это показали ближайшие годы.
Для исследователя партии с.-р. в целом и ее вождей в отдельности азефщина дает действительно богатый и красочный исключительный материал. (От изд.- см. послесловие).
продолжение нескольких лет, по крайней мере, оставался искренним революционером. Однако и это последнее предположение оказалось ошибочным и должно было рухнуть после торжественной декларации Столыпина в Государственной думе. В самом деле, председатель совета министров категорически за явил, что Евно Азеф принадлежал к русскому политическому сыску еще с 1892 г.
Первая связь Азефа с русским правительством относится, таким образом, ко времени его пребывания в Карлсруэ. Там, будучи студентом Политехнической школы, он вступил в сношение с посольством и представителями русской политической полиции за границей. Такова официальная версия. Но не исключена, конечно, возможность, что еще прежде, чем покинуть Россию, Азеф соприкасался с полицейским миром. Азеф еще в старших классах реального училища был замечен в предательстве: так он якобы выдал несколько тайных кружков, которые в Ростове-на-Дону, как и во всех других городах России, составлялись из наиболее пылкой, великодушной и развитой части учащейся молодежи. На деньги, получаемые от полиции, ему удалось, по словам некоторых, кончить свое учение.
Роль Азефа в Карлсруэ в точности не установлена. Задача его заключалась, по-видимому, в том, чтоб наблюдать и шпионить за своими товарищами, проведывать обо всём мало-мальски подозрительном и посылать пространные доклады своему начальству. На него в это время смотрели, вероятно, как на мелкого, хотя и не бесполезного сотрудника1.
Что заставило Азефа вступить в позорную связь с охранниками? Какая сила толкнула его на путь измены и предательства? Мы здесь в области самых смелых и произвольных догадок. Все, что мы знаем и что могло бы хоть несколько осветить этот вопрос, отличается крайней обрывочностью, разрозненностью и сбивчивостью. Несомненно одно: Азеф был очень беден. С раннего детства он испытал все виды нужды; крайние лишения, может и были причиной его первого грехопадения. Страсть к интригам, лживость, скрытность, чрезмерное себялюбие, грубые и низкие склонности, то есть все те качества, которыми в таком изобилии наделяли Азефа после его разоблачения и которые в известной мере были ему действительно свойственны, делали из него легкую добычу для полицейских.
И первая же встреча с ними должна была бесповоротно определить все его будущее...
Но каковы бы ни были побуждения, заставившие Азефа продаться охранке, действовал ли он из алчности или нужды или других причин, связался ли он с нею случайно или по холодному преднамеренному расчету - для непредубежденного ума должно быть яснее ясного, что Азеф никогда не играл да и не мог играть роли того простого осведомителя, введенного правительством в ряды революционеров, как это перед всей Думой утверждал Столыпин. Вряд ли сам Столыпин верил тому, что говорил, и вряд ли деятельность Азефа представлялась ему такой простой и невинной.
Азеф даже в первом периоде не подходит под характеристику правительственного осведомителя", данную Столыпиным. Он, без сомнения, не был никогда обыкновенным шпионом.
С самого начала своей необычайной карьеры Азеф стал вести то двойственное существование, которое ему удалось на протяжении семнадцати лет так искусно скрыть от всех, что никому и в голову не могла прийти мысль задавать себе нелепый вопрос об искренности и убежденности Азефа. Его разоблачение вызвало резкую реакцию. Белое стало сплошь черным, беспорочная чистота революционера Азефа - сплошной нечистой порочностью Азефа-провокатора...
Все позволят, однако, думать, что в первые годы Азеф смотрел на полицию как на источник, из которого он мог извлекать денежные выгоды, - служа одновременно революции, он, может быть, даже надеялся, что сможет при желании порвать с нею... Но не порвал, а, наоборот, стал ее вернейшим соратником.
1 По сведениям охранки, Азеф явился первым осведомителем основанного в Берне "Союза русских социалистов-революционеров". Спиридонов рассказывает, что с деятелями "Союза" вскоре после его образования познакомился проживавший тогда за границей ростовский мещанин, учившийся в Политехническом институте в Карлсруэ, Евно Азеф, находившийся в сношениях с департаментом полиции. Азеф разъезжал по русским студенческим колониям в Германия и Швейцарии, распространял нелегальную литературу, собирал деньги, устраивал кружки. Он выставлял себя террористом, придававшим серьезное значение только террору. В то же время он осведомлял департамент полиции о русских эмигрантских кружках.
Эти первые серьезные связи с социалистами-революционерами послужили для Азефа началом его карьеры и как революционного деятеля, и как агента "сотрудника" департамента полиции (Спиридонов. Партия социалистов-революционеров и ее предшественники.-Пг., 1918. С. 46).
Виктор Чернов дал прекрасный анализ его положения в этот период: "Грошовое на первых порах полицейское вознаграждение в его положении-целое богатство; полицейские деньги, а может быть, и рекомендации делают не редко знавшего голод и лишения Евно Азефа инженером-электротехником, на прекрасном жаловании, с постепенно растущим "дополнительным доходом" в полиции. Перед ним открывается путь в новый мир - мир материальных благ и наслаждений, мир неизведанный и соблазнительный со своим контрастом с эпохой жалкого прозябания в пригнетенной, презираемой бедствующей семье портного... и его спаситель полиция, с которой он отныне связан такими узами, освободиться от которых и при желании трудно. Здесь коготок увяз - всей птичке пропасть.
Письма Азефа к его будущей жене Менкиной, относящиеся к этому периоду (эти письма были нам предоставлены для ознакомления), дают некоторый ключ к пониманию тогдашних его настроений.
При чтении этих интимных писем (за период от 1894 до 1899 г.) ни на одну секунду не возникает мысль об их неискренности и диким кажется, что их писал человек, на совести которого лежало не одно мерзкое преступление. Все они полны какого-то раздумья и глубокой грусти "народного печальника" и одновременно порывов борца, проникнутого пламенным идеализмом. Со страстностью Азеф обсуждает в них важнейшие проблемы революционной тактики, разбирает и критикует все прочитанные книги и брошюры.
Часто в письмах повторяется один и тот же припев:
"Я очень несчастлив", "моя жизнь печальна..." Полный романтического лиризма, он пишет: "Буду ли я всегда похож на того молодого человека с самыми смелыми надеждами, который, для того чтоб добиться успеха, должен совершать большое путешествие, но который во время переезда терпит кораблекрушение? Осужденный оставаться на необитаемом острове, он чувствует, как трудно ему вернуться к жизни, и приходит в отчаяние перед окружающими силами, которые мешают ему... Он мечтает об избавлении, но все, что кругом него, так мало похоже на его мечты..." (1896).
Что означает эта туманная и немного наивная символистика? Что это, угрызения совести мучившие Азефа, или просто бесцельная, никчемная фразеология? Невольно напрашивается сравнение между тогдашним положением Азефа и этими странными жалобами, и встает вопрос, не происходила ли в нем, в самом деле, в это время жестокая внутренняя борьба?
Почти во всех письмах первых лет попадаются горячие выражения любви к жене и... преданности делу.
"Клянусь тебе всем, что для нас есть самого дорогого, нашим счастьем, нашим революционным делом освобождения нашего народа, что все, что я тебе говорю, не отражение мечты, а действительное проявление моей любви к тебе..." (тот же период). И он продолжает: "Что я люблю а тебе,- это твою благородную, прекрасную, чистую душу. Почему тебя нет здесь возле меня... Мне так нужно твое присутствие..."
И беспрестанно повторяются также советы учиться, читать, писать:
"Для великой борьбы нужны великие силы, нужно работать" работать... Береги свое здоровье... Я хочу, чтоб та, кого я люблю, была сильной, энергичной подругой, которую не страшили бы никакие опасности борьбы..."
В письмах рассыпаны частые жалобы на денежную нужду, на лишения, на тяжелые материальные затруднения всякого рода... Было ли то простым комедиантством и ловким притворством, или действительно он очень нуждался, получая еще слишком ничтожную плату от мало ценившего его правительства.
Его роль в этот период была, во всяком случае, посредственная, и сведения, доставляемые им, крайне незначительны.
Мы уже указали, что после кратковременного пребывания в социал-демократической группе в Карлсруэ Азеф примкнул в 1895 г. к новой возникшей тогда организации "Союз - социалистов-революционеров".
Раппопорт, один из основателей "Союза", рассказывал нам, что он сохранил лишь смутное воспоминание об Азефе, который, во всяком случае, был совершенно незначительной фигурой в их кружке. Азеф производил на него неприятное впечатление, и, насколько он помнит, о его личных нравах и частной жизни шли очень неблагоприятные слухи...
"Положение, созданное провокацией Азефа,- говорилось в "Извещении",несомненно угрожающее. Правда, вскрыта и уничтожена язва, разъедавшая и ослаблявшая партию, вырвано оружие, которым пользовалась так долго государственная полиция, но вместе с тем нанесен тяжелый удар моральному сознанию партийных товарищей, обнаружена шаткость многих лиц и предприятий... Партия переживает глубокий кризис. Тем больше становится долг каждого отдельного члена партии помочь ей выйти из настоящего положения. Раскрытие опасности должно послужить для истинно партийных людей в этот час испытания призывом к усиленной, исключительной деятельности по восстановлению рядов партии и сплочению и объединению партийной мысли и действия. Центральный комитет выражает твердую уверенность, что из этого небывалого в истории испытания партии "Партия Социалистов-Революционеров" выйдет победительницей".
Несколько дней спустя после опубликования этого "Извещения" центральный комитет выпустил дополнение к нему и в нем вновь категорически подтвердил, что Азеф подготовлял покушение на императора Николая II "Предпринятая "боевой организацией",- значится в дополнении,- кампания против царя была начата летом 1907 г. и продолжалась до осени 1908 г.
За этот период имели место несколько неудавшихся попыток цареубийства, которыми
1 От 23 января 1909 г.
руководил Азеф, участники этих попыток правительством не были обнаружены. Расследование этих попыток, уже после обнаружения факта провокации Азефа, указывает на то, что Азеф употреблял все усилия довести покушение до конца; их неудачи следует отнести за счет случайных обстоятельств".
Партия социалистов-революционеров, убедившись в его измене, объявила ему смертный приговор, правительство же, не имея тогда в своем распоряжении всех данных относительно непосредственного участия Азефа в важнейших преступлениях, до убийства великого князя включительно, еще продолжало смотреть на него только как на секретного агента, "сотрудника", вредившего партии. Уже много позже правительство поверило в его двойную игру и провокацию и объявило его подлежащим розыску на предмет предания суду.
Бурцев отвечал, что гипотеза "двойной игры" совершенно бессмысленна, и подкреплял свое положение следующими доводами:
"От 1902 до 1905 г. Азеф до такой степени превратился в покорное орудие высших чинов охраны, что для него было бы абсолютно невозможно скрывать от них свое участие в крупнейших покушениях, как, например, убийство Богдановича, Плеве и великого князя Сергея. Нет сомнения, что полиции все было известно"1.
И он добавлял:
"Если бы даже Азеф захотел обмануть полицию, другие провокаторы открыли бы ей глаза на двойственную роль Азефа. Так, Татаров, казненный по постановлению партии, до своего разоблачения пользовавшийся огромным доверием, не преминул бы, конечно, осведомить полицию о настоящей роли Азефа"2.
Бурцев приводил еще целый ряд второстепенных доводов, устанавливавших всю неправдоподобность гипотезы центрального комитета.
В этой полемике Бурцев встретил поддержку со стороны левой группы социалистов-революционеров, натянутые, отношения которой к центральному комитету еще больше обострились после разоблачения Азефа. Эта группа настойчиво требовала немедленной реорганизации партии3.
Тем временем со всех сторон о деятельности и прошлом Азефа, как из рога изобилия, посыпались тысячи сведений, тысячи слухов, в которых фантастическое переплеталось с действительным, грубый вымысел с неоспоримыми фактами, явный вздор с яркой истиной. Создались целые мифы и легенды, из-за которых настоящий образ провокатора туманно расплывался или вырастал до размеров сверхчеловека, сатанински насмехавшегося и над правительством и над революцией и одинаково предававшего и правительство и революцию. Согласно старому психологическому закону все вдруг стали утверждать, что давно предчувствовали, давно угадывали в Азефе провокатора. Не обошлось и без комических аберраций. Некоторые русские газеты поведали своим изумленным читателям, что еще ребенком, в реальном училище, Азеф был заподозрен своими малолетними товарищами как агент-провокатор.
Но среди кучи бессмысленных измышлений и басен оказалось множество фактов, точных, достоверных, которые проливали такой яркий свет на истинную роль Азефа, что станови
1 См. интервью с Бурцевым, появившееся в "Journal" от 24 января и в "Humanite" от 24 и 26 января. Кроме того, с особенной силой и убедительностью развил он свою точку зрения в статье "Я обвиняю", появившейся через несколько дней в "Humanite".
2 Любопытно сопоставить с этой догадкой Бурцева следующие строки, принадлежащие анонимному автору В. Т. (В. Чернов) в "Знамени Труда", вышедшем сейчас же после бегства Азефа. По приезде своем за границу первое время Татаров пользовался доверием, и здесь для него не могло не выясниться (разрядка авторов), что Азеф и Савинков - участники одних и тех же дел. Это минимум. Но он мог узнать и больше, а именно, что Азеф в террористической организации по положению стоит впереди Савинкова. Теперь дальше. В декабре 1905 или в январе 1906 г. Татаров уже успел выведать через одного своего родственника, от Ратаева, что Азеф-провокатор. Татаров дважды об этом заявлял, со ссылкой на Ратаева, представителям ЦК, в то же время не сознаваясь в собственных сношениях с полицией ("Не я провокатор, не я выдал боевиков, а Азеф?"). Указанию на Азефа и не поверили более всего благодаря тому, что посредством него Татаров пытался обелить себя, когда его виновность была (чего он, впрочем, не знал) уже неопровержимо доказана. Итак, Татарову в начале 1906 г. была уже известна двойная роль Азефа (разрядка авторов). Татаров в это время, как доказано документально, находился в оживленных сношениях с Рачковским и Гуревичем. Эти последние не могли, следовательно, не узнать хотя бы и без деталей - о том, что Азеф имел скрытую от них полосу жизни в революции (Знамя Труда. No 15. С. 17).
3 Левая группа партии с.-р. (или группа содействия) отличалась своими децентралнстическими и федералистическими тенденциями. Она энергично защищала мысль, что децентралистическая форма организации не позволила бы провокаторам играть такую страшную роль, какую играл Азеф, само существование которого было возможно "только потому, что террор был централизован". Азеф, войдя в центр, или, вернее, создав его, стал неограниченным господином всех его проявлений (Революционная Мысль. Февр. С 2). Ту же самую точку зрения проводила М. К. в "Temps Nouveaux" (1900. 23 янв.), органе анархистов-коммунистов.
лось почти непонятным, как они давно уже не возбудили сомнений и прямых подозрений против провокатора.
Значительная часть этих фактов была собрана "конспиративной комиссией". Эта комиссия была образована за год до разоблачения Азефа левой парижской группой с.-р., всполошенной неожиданным провалом "северного летучего боевого отряда", который во всем своем составе попал в руки полиции при обстоятельствах, невольно возбуждавших крайнее недоверие. Комиссия деятельно занялась расследованием этого провала. Ее работа, протекавшая параллельно с работой Бурцева, не закончилась таким шумным успехом, но все же немало способствовала раскрытию измены в центре партии.
Первым результатом расследований комиссии было точное установление того. Что арест всего "северного летучего отряда", накануне совершения им задуманного и подготовленного акта, не мог быть объяснен иначе, как предательством.
Точно так же свирепый и совершенно непонятный приговор, вынесенный против двух членов "центрального боевого отряда" Льва Зильберберга и Сулятицкого, не мог быть объяснен иначе, как при предположении, что Правительство было точнейшим образом осведомлено об их настоящей роли.
Единственной уликой, выдвинутой против них на суде, являлось свидетельское показание полового из гостиницы. Этот сомнительный свидетель заявил, что видел их в обществе неизвестного, скрывавшегося под кличкой "Адмирал", который убил градоначальника фон дер Лауница и вслед за тем сам покончил с собою.
Как бы ни было безжалостно и жестоко царское правосудие - даже военно-полевых судов,- казалось невероятным, что оба революционера были осуждены и казнены 16 июля 1907 г. только на основании такого ничтожного обвинения. "Конспиративная комиссия" справедливо узрела в этом деле руку агента-провокатора.
Два других факта, гораздо более значительные, стали известны членам "конспиративной комиссии".
Одному шлиссельбургскому узнику, а именно Мельникову, осужденному по делу Гершуни, вспомнилось в заключении кое-что подозрительное в личности и в положении Азефа. При обыске у одного товарища полицией было захвачено вместе с другими документами письмо с адресом, по которому легко было добраться до Азефа, жившего тогда в Москве. Несмотря на это, последнего даже не потревожили.
Мельников сообщил сомнения и тревоги Гершуни, который, схватившись за голову, воскликнул:
"Азеф -провокатор! Тогда и на отца родного нельзя положиться".
Через некоторое время Егор Сазонов, попавший после казни Плеве тоже в Шлиссельбургскую крепость, сообщил Мельникову, вероятно по поручению Гершуни, что "Азеф безукоризненный революционер и продолжает работать в партии".
Мельников не был единственным революционером, который смутно догадывался о настоящей роли Азефа. Максималист Рысс, основываясь на совершенно иных данных, формально обвинял Азефа в 1906 г. как провокатора. Брат казненного сообщил в "Avanti" чрезвычайно интересные сведения об его бесплодной борьбе против Азефа, проливающие любопытный свет на факты, сообщенные "конспиративной комиссией".
"В начале 1906 г.,- пишет он,- мой брат Соломон Рысс, известный в революционных кругах под именем "Мортимер", был арестован, когда со своими товарищами пытался произвести экспроприацию. Ввиду того, что Мортимер был одним из видных максималистов, последние решили устроить ему побег и с этой целью вошли в сношение со стражей, предлагая ей крупную сумму за содействие побегу. Стража согласилась, но в последний момент жандарм, охранявший камеру, струсил и сообщил обо всем своему начальству. Тогда киевский начальник охранного отделения Кулябко дал знать Мортимеру, что ему устроят побег, буде он согласится служить в департаменте полиции.
Получив это предложение, Мортимер решил использовать его в интересах революции и дал согласие. Жандарм и городовой, охранявшие камеру, получили приказ не мешать побегу - и Мортимер скрылся.
На свободе Рысс-Мортимер немедленно сообщил своим товарищам о данном им обещании служить в охранном отделении, заявив, что хотел воспользоваться этим для революционных целей. Товарищи Мортимера, руководители партии максималистов, выразили ему доверие, дав согласие на его службу в департаменте полиции.
Благодаря своей способности обращаться с людьми Мортимер проник в тайны департамента и тотчас же узнал, что Евгений Азеф, он же "Толстый", он же "Иван Николаевич", служит в департаменте на амплуа агента-провокатора.
В начале сентября 1906 г., встретив меня в Петербурге на улице, Мортимер просил меня немедленно передать социалистам-революционерам о роли Азефа.
Я счел своим долгом в тот же день сообщить об этом лицу, имевшему сношения с с.-р. и "боевой организацией". Однако заявление мое было встречено возмущением и даже угрозами по моему адресу: "Дорого заплатите за клевету".
Желая в корне убить слухи об Азефе и загрязнить источник слухов, ЦК партии с.-р. стал усиленно распространять слухи о "провокаторе Мортимере".
В октябре 1907 г. Рысс-Мортимер был арестован в Юзовке, в кандалах доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость. В феврале месяце он был отвезен, закованный в ручные и ножные кандалы, в Киев, судим военно-окружным судом и казнен.
Приехав в Париж весной того же года, я открыто заявил о провокаторстве Азефа, предъявляя в то же время требование ЦК партии с.-р. представить данные о роли, приписываемой им Мортимеру. Приглашенный в июне ЦК, я повторил свое требование. В ответ мне было заявлено, что ЦК намерен меня привлечь к суду за распространяемые слухи "о некоем лице" и предлагает мне представить ЦК документы о провокаторстве "этого лица". Не питая никакого доверия к ЦК, я ему никаких данных дать не желал, Но заявил, что охотно пойду на суд и предпочитаю, чтоб суд этот состоялся в ближайшем времени. Однако мои требования не дали никаких результатов".
Из подозрений, относящихся к более раннему периоду, только одно кажется нам заслуживающим доверия. В открытом письме бывший председатель союза союзов Петерс, опровергая появившийся в печати рассказ о нем, как о друге Азефа, заявил, что он в действительности был товарищем Азефа по университету в Карлсруэ и что уже тогда до него доходили темные слухи, обвиняющие Азефа в сношениях с полицией и посольством1.
Все эти косвенные улики, прямые доказательства, личные обвинения, прибавленные к тем фактам, которые нами приводились в главе о борьбе и показаниях Бурцева, а именно к саратовской истории, к одновременному посещению Азефом и Раскиным железнодорожника в Варшаве, к подозрительному поведению Азефа в деле Трепова и, наконец, к знаменитому письму Меньщикова, в котором обвиняется наряду с Татаровым и Азеф, - образуют вместе поистине страшный обвинительный акт.
И все-таки этот обвинительный акт не в состоянии был хоть сколько-нибудь поколебать положение Азефа.
Понадобились исключительные усилия и исключительное стечение обстоятельств, чтоб сорвать, наконец, маску с предателя2.
ГЛАВА V. ЖИЗНЬ ПРОВОКАТОРА
1. ПЕРВЫЕ ШАГИ
Борьба "за" и "против" Азефа внутри партии кончилась. Азеф был объявлен провокатором. С трудом укладывавшееся в обычные рамки, противоестественное представление об Азефе - основателе партии, главе боевой, организации и т. д. и сотруднике департамента полиции было, наконец, принято, усвоено и распространено, несмотря на всю свою чудовищность. Но все-таки некоторые иллюзии еще сохранились. В революционной среде преобладающее мнение было, что, прежде чем спуститься до гнусной роли агента-провокатора, Азеф в
1 Заявления Столыпина в Государственной думе целиком и полностью подтверждали правильность этих ранних подозрений. В охранном отделении, еще будучи студентом в Карлсруэ, Азеф был известен под кличкой "Сотрудник из Кострюльки" - так писарь первоначально окрестил его вместо "Сотрудник из Карлсруэ".
2 Имя Азефа для ЦК партии с.-р. было дороже имен тех жертв боевиков, которые гибли десятками и сотнями от предательства их "вождя". Но зато он вождь, которому низко-низко поклонялись, в самые ноженьки... Да еще какой вождь! Сам главнокомандующий всеми вооруженными силами "боевой организации"! самой революции по понятию эсеров!.. Он, как жена Цезаря, вне подозрений, и даже "предательство" самой эсеровской божьей матери Брешковской, как это видно из ясного и категорического донесения саратовской организации, не могло стереть ореола личности Азефа.
Но стоило лишь низвергнуть этого "вождя", как рухнул и сам культ партии эсеров, как это показали ближайшие годы.
Для исследователя партии с.-р. в целом и ее вождей в отдельности азефщина дает действительно богатый и красочный исключительный материал. (От изд.- см. послесловие).
продолжение нескольких лет, по крайней мере, оставался искренним революционером. Однако и это последнее предположение оказалось ошибочным и должно было рухнуть после торжественной декларации Столыпина в Государственной думе. В самом деле, председатель совета министров категорически за явил, что Евно Азеф принадлежал к русскому политическому сыску еще с 1892 г.
Первая связь Азефа с русским правительством относится, таким образом, ко времени его пребывания в Карлсруэ. Там, будучи студентом Политехнической школы, он вступил в сношение с посольством и представителями русской политической полиции за границей. Такова официальная версия. Но не исключена, конечно, возможность, что еще прежде, чем покинуть Россию, Азеф соприкасался с полицейским миром. Азеф еще в старших классах реального училища был замечен в предательстве: так он якобы выдал несколько тайных кружков, которые в Ростове-на-Дону, как и во всех других городах России, составлялись из наиболее пылкой, великодушной и развитой части учащейся молодежи. На деньги, получаемые от полиции, ему удалось, по словам некоторых, кончить свое учение.
Роль Азефа в Карлсруэ в точности не установлена. Задача его заключалась, по-видимому, в том, чтоб наблюдать и шпионить за своими товарищами, проведывать обо всём мало-мальски подозрительном и посылать пространные доклады своему начальству. На него в это время смотрели, вероятно, как на мелкого, хотя и не бесполезного сотрудника1.
Что заставило Азефа вступить в позорную связь с охранниками? Какая сила толкнула его на путь измены и предательства? Мы здесь в области самых смелых и произвольных догадок. Все, что мы знаем и что могло бы хоть несколько осветить этот вопрос, отличается крайней обрывочностью, разрозненностью и сбивчивостью. Несомненно одно: Азеф был очень беден. С раннего детства он испытал все виды нужды; крайние лишения, может и были причиной его первого грехопадения. Страсть к интригам, лживость, скрытность, чрезмерное себялюбие, грубые и низкие склонности, то есть все те качества, которыми в таком изобилии наделяли Азефа после его разоблачения и которые в известной мере были ему действительно свойственны, делали из него легкую добычу для полицейских.
И первая же встреча с ними должна была бесповоротно определить все его будущее...
Но каковы бы ни были побуждения, заставившие Азефа продаться охранке, действовал ли он из алчности или нужды или других причин, связался ли он с нею случайно или по холодному преднамеренному расчету - для непредубежденного ума должно быть яснее ясного, что Азеф никогда не играл да и не мог играть роли того простого осведомителя, введенного правительством в ряды революционеров, как это перед всей Думой утверждал Столыпин. Вряд ли сам Столыпин верил тому, что говорил, и вряд ли деятельность Азефа представлялась ему такой простой и невинной.
Азеф даже в первом периоде не подходит под характеристику правительственного осведомителя", данную Столыпиным. Он, без сомнения, не был никогда обыкновенным шпионом.
С самого начала своей необычайной карьеры Азеф стал вести то двойственное существование, которое ему удалось на протяжении семнадцати лет так искусно скрыть от всех, что никому и в голову не могла прийти мысль задавать себе нелепый вопрос об искренности и убежденности Азефа. Его разоблачение вызвало резкую реакцию. Белое стало сплошь черным, беспорочная чистота революционера Азефа - сплошной нечистой порочностью Азефа-провокатора...
Все позволят, однако, думать, что в первые годы Азеф смотрел на полицию как на источник, из которого он мог извлекать денежные выгоды, - служа одновременно революции, он, может быть, даже надеялся, что сможет при желании порвать с нею... Но не порвал, а, наоборот, стал ее вернейшим соратником.
1 По сведениям охранки, Азеф явился первым осведомителем основанного в Берне "Союза русских социалистов-революционеров". Спиридонов рассказывает, что с деятелями "Союза" вскоре после его образования познакомился проживавший тогда за границей ростовский мещанин, учившийся в Политехническом институте в Карлсруэ, Евно Азеф, находившийся в сношениях с департаментом полиции. Азеф разъезжал по русским студенческим колониям в Германия и Швейцарии, распространял нелегальную литературу, собирал деньги, устраивал кружки. Он выставлял себя террористом, придававшим серьезное значение только террору. В то же время он осведомлял департамент полиции о русских эмигрантских кружках.
Эти первые серьезные связи с социалистами-революционерами послужили для Азефа началом его карьеры и как революционного деятеля, и как агента "сотрудника" департамента полиции (Спиридонов. Партия социалистов-революционеров и ее предшественники.-Пг., 1918. С. 46).
Виктор Чернов дал прекрасный анализ его положения в этот период: "Грошовое на первых порах полицейское вознаграждение в его положении-целое богатство; полицейские деньги, а может быть, и рекомендации делают не редко знавшего голод и лишения Евно Азефа инженером-электротехником, на прекрасном жаловании, с постепенно растущим "дополнительным доходом" в полиции. Перед ним открывается путь в новый мир - мир материальных благ и наслаждений, мир неизведанный и соблазнительный со своим контрастом с эпохой жалкого прозябания в пригнетенной, презираемой бедствующей семье портного... и его спаситель полиция, с которой он отныне связан такими узами, освободиться от которых и при желании трудно. Здесь коготок увяз - всей птичке пропасть.
Письма Азефа к его будущей жене Менкиной, относящиеся к этому периоду (эти письма были нам предоставлены для ознакомления), дают некоторый ключ к пониманию тогдашних его настроений.
При чтении этих интимных писем (за период от 1894 до 1899 г.) ни на одну секунду не возникает мысль об их неискренности и диким кажется, что их писал человек, на совести которого лежало не одно мерзкое преступление. Все они полны какого-то раздумья и глубокой грусти "народного печальника" и одновременно порывов борца, проникнутого пламенным идеализмом. Со страстностью Азеф обсуждает в них важнейшие проблемы революционной тактики, разбирает и критикует все прочитанные книги и брошюры.
Часто в письмах повторяется один и тот же припев:
"Я очень несчастлив", "моя жизнь печальна..." Полный романтического лиризма, он пишет: "Буду ли я всегда похож на того молодого человека с самыми смелыми надеждами, который, для того чтоб добиться успеха, должен совершать большое путешествие, но который во время переезда терпит кораблекрушение? Осужденный оставаться на необитаемом острове, он чувствует, как трудно ему вернуться к жизни, и приходит в отчаяние перед окружающими силами, которые мешают ему... Он мечтает об избавлении, но все, что кругом него, так мало похоже на его мечты..." (1896).
Что означает эта туманная и немного наивная символистика? Что это, угрызения совести мучившие Азефа, или просто бесцельная, никчемная фразеология? Невольно напрашивается сравнение между тогдашним положением Азефа и этими странными жалобами, и встает вопрос, не происходила ли в нем, в самом деле, в это время жестокая внутренняя борьба?
Почти во всех письмах первых лет попадаются горячие выражения любви к жене и... преданности делу.
"Клянусь тебе всем, что для нас есть самого дорогого, нашим счастьем, нашим революционным делом освобождения нашего народа, что все, что я тебе говорю, не отражение мечты, а действительное проявление моей любви к тебе..." (тот же период). И он продолжает: "Что я люблю а тебе,- это твою благородную, прекрасную, чистую душу. Почему тебя нет здесь возле меня... Мне так нужно твое присутствие..."
И беспрестанно повторяются также советы учиться, читать, писать:
"Для великой борьбы нужны великие силы, нужно работать" работать... Береги свое здоровье... Я хочу, чтоб та, кого я люблю, была сильной, энергичной подругой, которую не страшили бы никакие опасности борьбы..."
В письмах рассыпаны частые жалобы на денежную нужду, на лишения, на тяжелые материальные затруднения всякого рода... Было ли то простым комедиантством и ловким притворством, или действительно он очень нуждался, получая еще слишком ничтожную плату от мало ценившего его правительства.
Его роль в этот период была, во всяком случае, посредственная, и сведения, доставляемые им, крайне незначительны.
Мы уже указали, что после кратковременного пребывания в социал-демократической группе в Карлсруэ Азеф примкнул в 1895 г. к новой возникшей тогда организации "Союз - социалистов-революционеров".
Раппопорт, один из основателей "Союза", рассказывал нам, что он сохранил лишь смутное воспоминание об Азефе, который, во всяком случае, был совершенно незначительной фигурой в их кружке. Азеф производил на него неприятное впечатление, и, насколько он помнит, о его личных нравах и частной жизни шли очень неблагоприятные слухи...