Льоса Марио Варгас. Город и псы

   – Что, плохие вести? – спросил дежурный офицер.
   – Нет, нет, – сказал Гамбоа. – Так, семейные дела.
   Дежурный велел одному из солдат приготовить кофе и спросил Гамбоа, не хочет ли он чашечку. Тот кивнул. Немного спустя у дверей появился Ягуар. Гамбоа залпом выпил кофе и встал.
   – Этот кадет выйдет со мной ненадолго, – сказал он офицеру. – Есть разрешение капитана.
   Он взял чемодан, вышел на Набережную и пошел по утоптанной земле, по краю обрыва. За ним в нескольких шагах шел Ягуар. Они дошли до Пальмового проспекта. Когда ворота училища скрылись из виду, Гамбоа поставил чемодан на землю. Потом вынул из кармана бумажку.
   – Что это значит? – спросил он.
   – Там все ясно сказано, сеньор лейтенант, – ответил Ягуар. – Мне нечего добавить.
   – Я больше не служу в училище, – сказал Гамбоа. – Почему вы обратились ко мне? Почему не явились к капитану вашего курса?
   – Не хочу говорить с капитаном, – сказал Ягуар. Он слегка побледнел, и его светлые глаза избегали взгляда Гамбоа.
   Поблизости никого не было. Волны шумели совсем рядом. Гамбоа сдвинул кепи на затылок и вытер лоб; красная полоса под козырьком выделялась резче морщин.
   – Зачем вы это написали? – снова спросил он. – Зачем вы это сделали?
   – Это вас не касается, – сказал Ягуар слабым и покорным голосом. – Ваше дело – отвести меня к полковнику. Больше ничего.
   – Вы думаете, все сойдет так же легко, как в первый раз? – сказал Гамбоа. – Вы так думаете? Или, может, хотите посмеяться надо мной?
   – Не такой уж я болван, – сказал Ягуар и презрительно скривился. – Просто я никого не боюсь, сеньор лейтенант, ни полковника, никого. Я защитил ребят от четверокурсников, когда мы сюда поступили. Все боялись крещения и тряслись, как бабы; я показал им, что такое мужчина. А при первом же случае они пошли против меня. Они просто жалкие твари, предатели, вот они кто. Все как один. Хватит с меня училища, сеньор лейтенант.
   – Бросьте заливать, – сказал Гамбоа. – Говорите откровенно. Зачем вы написали эту записку?
   – Они думают, что я предатель, – сказал Ягуар. – Понимаете? Они даже не попытались узнать правду. Как только у нас обыскали шкафы, они сразу подумали на меня, свиньи. Видели, что они написали на стенах душевой? «Ягуар стукач. Ягуар шкурник». А ведь я все делал ради них, вот что противно. Какая мне выгода? Скажите, сеньор лейтенант, ну какая? Никакой, верно? Я все делал ради взвода. Не могу я больше с ними оставаться. Они мне были как семья, а теперь… Видеть их не могу!
   – Неправда, – сказал Гамбоа. – Вы лжете. Если вы так дорожите мнением своих товарищей, почему вы хотите, чтобы они узнали, что вы убийца?
   – Меня их мнение не интересует, – глухо сказал Ягуар. – Меня возмущает их неблагодарность – и все.
   – Все? – язвительно сказал Гамбоа. – В последний раз прошу вас: говорите честно. Почему вы не сказали им, что их выдал кадет Фернандес?
   Ягуар сжался, как будто его внезапно ударили.
   – Это другое дело, – глухо сказал он, с трудом выговаривая слова. – Совсем другое дело, сеньор лейтенант. Остальные предали меня просто из трусости. А он хотел отомстить за Холуя. Конечно, он доносчик, а такое всегда противно видеть, но он хотел отомстить за друга. Разве вы не понимаете, что это совсем другое дело?
   – Ладно, идите, – сказал Гамбоа. – Я не намерен терять тут с вами время. Ваши мысли о верности и мести меня не интересуют.
   – Я не могу заснуть, – пробормотал Ягуар. – Это правда, сеньор лейтенант, честное слово. Я не знал, как это – жить отверженным. Не сердитесь, попытайтесь меня понять, я не так уж много прошу. Все говорят: «Гамбоа пострадал больше всех, а только он один справедливый». Почему вы не хотите меня выслушать?
   – Хочу, – сказал Гамбоа. – Я вас слушаю. Почему вы убили того парня? И зачем вы написали мне записку?
   – Я обманулся в ребятах, сеньор лейтенант: я хотел убрать Холуя. Да вы сами подумайте, в таком деле – всякий может ошибиться. Чихал он, что Каву исключат, лишь бы ему выйти на несколько часов. А что товарищ пропадет, ему наплевать. Как тут не обозлиться?
   – Почему же вы передумали именно теперь? – спросил Гамбоа. – Почему вы не сказали правду, когда я вас допрашивал?
   – Не то чтоб передумал, – сказал Ягуар. – Только… – Он помедлил немного и кивнул, соглашаясь с собственной мыслью: – Теперь я лучше понимаю Холуя. Для него мы были не товарищи, а враги. Я же говорю вам: я не знал, что это такое, когда все тебя презирают. Все издевались над ним, это сущая правда, а я больше всех. Не могу забыть его лица, сеньор лейтенант. Клянусь, сам не знаю, как я мог его убить. Я хотел избить его, напугать. А в то утро я вдруг увидел впереди его голову и прицелился. Разделаться с ним за весь взвод – вот что я хотел. Откуда я мог знать, что все остальные еще хуже него? Я думаю, меня надо посадить в тюрьму. Все говорили, что я так кончу, – и мать моя, и вы тоже. Можете радоваться, сеньор лейтенант.
   – Я его не помню, – сказал Гамбоа, и Ягуар посмотрел на него с недоумением. – То есть я ничего не знаю о его жизни в училище. Некоторых я помню хорошо – как кто носит форму, как ведет себя на учениях. А вот Арану не помню. А ведь он проучился три года в моей роте.
   – Не надо меня успокаивать, – растерянно сказал Ягуар. – Не говорите ничего, пожалуйста. Не люблю, когда…
   – Я не вам говорю, – сказал Гамбоа. – И не собираюсь утешать вас, не беспокойтесь. Идите. У вас есть разрешение только на полчаса.
   – Сеньор лейтенант… – начал Ягуар, застыл на секунду с открытым ртом и повторил: – Сеньор лейтенант…
   – Дело об Аране закончено, – сказал Гамбоа. – Начальство больше не хочет и слышать об этом. Их не переубедишь. Легче воскресить Арану, чем доказать им, что они ошиблись.
   – Вы не отведете меня к полковнику? – спросил Ягуар. – Вас бы тогда не отправили в Хулиаку, сеньор лейтенант. Не смотрите так на меня. Думаете, я не знаю, за что вам попало? Отведите меня к полковнику.
   – Вы знаете, что такое напрасные жертвы? – сказал Гамбоа, и Ягуар пробормотал: «Как это?» – А вот, например, когда сдается безоружный противник, ни один мало-мальски сознательный боец не станет в него стрелять. Не только из моральных соображений, но и из военных тоже, хотя бы ради экономии. Даже на войне не должно быть напрасных жертв. Вы меня поняли? Идите в училище и постарайтесь, чтобы смерть Араны научила вас чему-нибудь в будущем.
   Он разорвал записку, которую держал в руках, и бросил на землю.
   – Идите, – повторил он. – Скоро обед.
   – Вы не вернетесь, сеньор лейтенант?
   – Нет, – сказал Гамбоа. – Может, встретимся когда-нибудь. Прощайте.
   Он взял чемодан и пошел по проспекту в сторону Бельявисты.
   Некоторое время Ягуар смотрел ему вслед. Потом подобрал бумажки, лежавшие у его ног. Гамбоа разорвал записку пополам. Соединив клочки, легко можно было ее прочитать. Он удивился, когда увидел, что, кроме разорванного листа бумаги, на котором он сам написал: «Лейтенант Гамбоа, я убил Холуя. Можете подать докладную и отвести меня к полковнику», там еще два клочка. Они составляли телеграмму: «Три часа назад родилась дочь. Роса чувствует себя хорошо. Поздравляю. Жди письма. Андрес». Ягуар разорвал бумажки на мелкие кусочки и, подходя все ближе к обрыву, разбрасывал их по ветру. Около одного из домов он замешкался – это было высокое здание, окруженное большим садом. Там совершил он свою первую кражу. Он пошел дальше, к набережной. Остановился, посмотрел на море, простиравшееся у его ног; оно было не такое серое, как обычно; волны ударялись о берег и быстро отбегали назад.
 
   Все было залито белым, слепящим светом; казалось, сияющие дома освещают синее, безоблачное небо. Альберто боялся смотреть на сплошь застекленные стены, в которых сверкало и переливалось солнце: еще ослепнешь, чего доброго!… Пот катился ручьями под легкой шелковой рубашкой. То и дело приходилось вытирать лицо полотенцем. Проспект, как ни странно, пустовал; обычно в это время по мостовой медленно дефилирует поток машин, направляющихся на пляж. Альберто посмотрел на часы, но так и не увидел, сколько времени, – глаза его блуждали, зачарованные блеском стрелок, циферблата, золотого браслета. Это были прекрасные часы с корпусом из чистого золота. Прошлым вечером Богач сказал ему в парке Салазар: «Смахивают на хронометр». Он ответил: «Это хронометр и есть! Для чего же тогда тут эти четыре стрелки и два циферблата, как ты думаешь? А еще они противоударные и водонепроницаемые». Ему не поверили, и тогда он снял часы и сказал Марселе: «Урони их на землю, пусть посмотрят». Она никак не могла решиться, только испуганно вскрикивала. Богач, Элена, Эмилио, Пако и Малышка подзадоривали ее. «Бросить? Бросить? Серьезно?» – «Да, – говорил Альберто, – бросай, и дело с концом». Когда она разжала руку, все сразу замолкли, семь пар вытаращенных глаз ждали, что часы разобьются на тысячу осколков. Но часы только слегка подпрыгнули. Альберто поднял их и протянул Марселе: они остались целы – ни единой царапины на корпусе, идут нормально. Потом он сам погрузил их в воду, в малый фонтан парка, чтобы доказать, что часы водонепроницаемые. Альберто улыбнулся. Подумал: «Сегодня я выкупаюсь в них на Подкове». Отец подарил их ему на Рождество и сказал: «За хорошие отметки на экзаменах. Наконец ты становишься достойным своей семьи. Вряд ли у кого-нибудь из твоих друзей есть такие часы. Можешь похвастаться». И действительно, в прошлый вечер в парке часы стали главным предметом разговоров. «Да, отец умеет жить», – подумал Альберто.
   Он свернул на Весеннюю улицу, и вдруг ему стало очень хорошо. Он шагал среди роскошных домов с пышными садами, по залитым светом сверкающим тротуарам, взгляд его блуждал по кружеву света и тени, лежащему на стволах деревьев и на ветках. «Здорово летом, – подумал он. – Завтра понедельник, а день пройдет так же, как сегодня. Встану в девять, съезжу за Марселой, пойду с ней на пляж. Вечером – в кино, а попозже – в парк. То же будет и во вторник, и в среду, и в четверг – так все лето. А там мне уже не придется идти в училище, соберу чемоданы – и в путь. Я уверен, что в Штатах мне понравится». Он еще раз посмотрел на часы: половина десятого. Если сейчас так жарит солнце – что же будет в одиннадцать? «Великолепный день для купания», – подумал он. В правой руке он нес плавки, завернутые в зеленое с белым полосатое полотенце. Богач договорился встретиться с ним в десять; он пришел слишком рано. До училища он всегда опаздывал. Теперь же все было наоборот, как будто он хотел наверстать упущенное: целых два лета провел он дома, ни с кем не встречаясь! А ведь ребята жили не так уж далеко, он мог бы пойти в любое утро до угла Колумба и Диего Ферре и возобновить дружбу – стоило только перекинуться парой фраз: «Привет. Зимой я не мог зайти к вам – интернат, знаете ли. А сейчас три месяца каникул, и я хочу провести их с вами и позабыть о дисциплинарных взысканиях, о военных и о казармах». Но Бог с ним, с прошлым; спасительная реальность солнечного утра, сияя, расстилалась перед ним; дурные воспоминания таяли как снег под ярко-желтыми лучами.
   Нет, не совсем так. Вспомнишь об училище, и сразу становится не по себе, и весь сжимаешься, как мимоза от прикосновения руки. Правда, это неприятное ощущение становилось все более мимолетным: попала в глаз песчинка, помучился минутку, и все прошло. Когда он вспоминал училище два месяца тому назад, смятение и недовольство не покидали его весь день. Теперь же многое вспоминалось, как эпизоды из фильма. Лицо Холуя больше не преследовало его целыми днями. Он пересек улицу, остановился у второго дома и свистнул. Цветник, разбитый у входа, пестрел цветами; политый газон блестел на солнце. «Иду!» – раздался девичий голос. Он огляделся вокруг, но никого не увидел. Марсела, должно быть, шла по лестнице. Пригласит ли она его наверх? Альберто хотел предложить ей прогуляться до десяти. Он пройдется с ней под деревьями до трамвайной линии. Может быть, поцелует ее. Марсела появилась в глубине сада; она была в брюках и в легкой клетчатой блузке навыпуск, черной с вишневым. Она улыбалась ему, и он подумал: «Какая красивая». Глаза и волосы у нее были черные, кожа – идеальной белизны.
   – Привет, – сказала Марсела. – Ты что-то рано сегодня.
   – Если хочешь, могу уйти, – пошутил Альберто.
   Вначале, особенно после того вечера, на котором он объяснился Марселе, он робел – ведь темная трехгодичная полоса отделяла его от милого мира детства. Теперь он чувствовал себя непринужденно и уверенно, мог без устали шутить и смотрел на других как равный, а иногда и с некоторым превосходством.
   – Глупый, – сказала она.
   – Пройдемся немного? Богач придет только через полчаса.
   – Что ж, – сказала она. – Пошли. – Она приставила палец к виску. «О чем она думает?» – Родители спят. Вчера они ходили на званый вечер в Анкон. Вернулись очень поздно. А я, дурочка, ушла из парка раньше девяти.
   Когда они немного отошли от дома, Альберто взял ее за руку.
   – Ты видишь, какое солнце? – сказал он. – Как раз для купания.
   – Я хочу кое-что сказать тебе, – начала Марсела.
   Альберто посмотрел на нее: он увидел маленький, вызывающе вздернутый носик и очаровательную озорную улыбку. «Красавица», – подумал он.
   – Что именно?
   – Вчера вечером я видела твою девицу.
   Что это – шутка? Он еще не совсем тут освоился. Иногда кто-нибудь из приятелей говорил намеками, которые все понимали, а он чувствовал себя растерянным, словно слепым. И отыграться невозможно: не хамить же, как там, в казарме.
   Перед ним промелькнула чудовищная, постыдная картина: Холуй привязан к топчану, а Ягуар с Питоном плюют на него.
   – Какую девицу? – робко спросил он.
   – Тересу, – сказала Марсела. – Эту, из Линсе. Жара, про которую он было забыл, вдруг обрушилась на него, придавила.
   – Тересу? Марсела засмеялась:
   – А зачем, думаешь, я спросила тебя, где она живет?
   Она говорила тоном победителя и явно была довольна своей проделкой.
   – Богач отвез меня туда прямо из парка на своей машине.
   – К ней домой? – запинаясь проговорил Альберто.
   – Да, – ответила Марсела. Ее черные глаза сверкали. – Хочешь знать, как это было? Я постучала в дверь, и вышла она сама. Я спросила, там ли живет сеньора Грельо – так мою соседку зовут. – Она помолчала. – Я успела ее хорошо рассмотреть.
   Он принужденно улыбнулся. Пробормотал: «Ты сумасшедшая», но настроение у него испортилось. Самолюбие его было ущемлено.
   – Скажи, – продолжала Марсела коварно-ласковым голоском, – ты сильно ее любил?
   – Нет, – сказал Альберто. – Конечно нет. Так, баловство одно.
   – Она некрасивая, – вскипела вдруг Марсела. – Вульгарная и некрасивая.
   Несмотря на смущение, Альберто обрадовался. «Она меня безумно любит, – подумал он. – Сгорает от ревности». И сказал:
   – Ты же знаешь, я люблю только тебя. Я никогда никого не любил так, как тебя.
   Марсела сжала его руку, и он остановился. Он хотел взять ее за плечо и привлечь к себе, но она завертела головой, боязливо оглядываясь. Никого не было. Альберто слегка коснулся губами ее губ. Они пошли дальше.
   – Что она сказала? – спросил Альберто.
   – Она? – Марсела холодно улыбнулась. – Ничего особенного. Сказала, что там живет какая-то сеньора. Назвала очень странное имя, я даже не запомнила. Богач повеселился всласть. Он кричал ей что-то из машины, и она закрыла дверь. Вот и все. Ты больше ее не видел?
   – Нет, – сказал Альберто. – Конечно нет.
   – Скажи, а ты гулял с ней в парке Салазар?
   – Не успел. Мы виделись всего несколько раз, у нее дома или в Линсе. В Мирафлоресе я с ней не был.
   – Почему вы поссорились? – спросила Марсела. Вопрос застал Альберто врасплох; он открыл было рот, но ничего не сказал. Как объяснить Марселе, если он сам еще не понял? Тереса была одним из персонажей его трехлетней эпопеи, которую он ни за что не желал воскрешать.
   – Да так, – сказал он. – Когда окончил училище, я понял, что она мне больше не нравится. С тех пор я ее не видел.
   Они дошли до трамвайной линии и направились вниз по Редутной. Он обнял Марселу за плечи осторожно, как бы боясь повредить нежную, теплую кожу, пульсирующую под его рукой. Зачем он рассказал ей о Тересе? Все любили говорить о своих прошлых романах, сама Марсела рассказывала ему о каком-то парне со Св. Исидора, и ему тоже не хотелось показаться лопухом. Он окончил военное училище, и это давало ему известное преимущество перед остальными – все смотрели на него как на блудного сына, вернувшегося в отчий дом после долгих скитаний. А что было бы, если бы он не встретился в тот вечер с ребятами на углу Диего Ферре?
   – Смотрите, привидение, – сказал Богач, – Не иначе как привидение!
   Малышка держал его за плечи, Элена улыбалась ему, Мексиканец представлял его незнакомым ребятам. Молли говорила: «Целых три года не показывался, совсем позабыл нас», Эмилио называл его бессовестным, дружески похлопывая по спине.
   – Это же привидение, – повторил Богач. – И вам не страшно?
   Он дома, в гражданской одежде, военная форма лежит на стуле, кепи валяется на полу. Мать куда-то вышла, пустой дом раздражал его, ему хотелось закурить – всего два часа, как он на свободе, – перед ним бесчисленные возможности, и он совсем растерялся. «Пойду куплю сигарет, – подумал он, – а потом поеду к Тересе». Но, выйдя на улицу и купив сигарет, он не сел в автобус, а пошел бродить по улицам Мирафлореса, точно турист или случайно забредший туда бродяга. Проспект Ларко, Волнолом, Диагональ, парк Салазар и совсем неожиданно – Малышка, Богач, Элена, улыбающиеся лица – все приветствуют его.
   – Ты явился кстати, – сказала Молли. – У нас не хватает одного кавалера, чтобы пойти в Чосику. Теперь будет точно восемь пар.
   Они проболтали до темноты и договорились на следующий день пойти всем вместе на пляж. Простившись с ними, он медленно побрел домой, поглощенный только что возникшими заботами. Марсела (а как ее фамилия? Он не встречал ее раньше, она жила на Весенней улице и в Мирафлорес стала ходить недавно) сказала ему: «Ты обязательно придешь, да?» Пляжный халат у него изрядно поношен, надо уговорить мать, пусть купит новый завтра же, пораньше – он обновит его на Подкове.
   – Красота! – воскликнул Богач. – Привидение, которое можно потрогать!
   – Так, – сказал лейтенант Уарина. – Сейчас вам надо немедленно явиться к капитану.
   «Теперь ничего не сделает, – подумал Альберто. – Нам уже вручили аттестаты. Я скажу ему в лицо, кто он такой». Но он не сказал, стал навытяжку и почтительно поздоровался. А капитан улыбнулся, скользнув взглядом по его парадной форме. «Последний раз надеваю», – подумал Альберто. И все же он не испытывал особого восторга от мысли, что сейчас навсегда покинет это училище.
   – Хорошо, – сказал капитан. – Вычистите ботинки – они пыльные. И зайдите в кабинет полковника перед уходом.
   Он поднялся по лестнице, предчувствуя какую-то каверзу. Человек в штатском спросил его имя и поспешил открыть дверь. Полковник сидел за письменным столом. И опять, как тогда, его поразил блеск пола, стен, всех предметов; даже лицо и волосы полковника казались начищенными до блеска.
   – Проходите, проходите, кадет, – сказал полковник. Беспокойство все еще не покидало Альберто. Что могло скрываться за этим дружелюбным тоном и ласковым взглядом? Полковник поздравил его с успешной сдачей экзаменов.
   – Вот видите? – сказал он. – Нужно только приложить небольшое усилие, и можно многое наверстать. У вас блестящие отметки. – Альберто неподвижно и настороженно слушал – и ничего не говорил.
   – В армии, – разглагольствовал полковник, – рано или поздно всегда восстанавливается справедливость. Это неотъемлемое качество всякой военной организации, и вы, я думаю, успели убедиться в этом на собственном опыте. Вот сами посудите, кадет Фернандес: вы хотели замарать славный род, славные семейные традиции. Но армия дала вам последнюю возможность исправиться. И теперь мне не приходится жалеть об этом. Дайте вашу руку, кадет.
   Альберто подержал в руке комок мягкого, пухлого мяса.
   – Вы загладили свою вину, – продолжал полковник. – Да, загладили. Поэтому я позвал вас к себе. Скажите, какие у вас планы на будущее?
   Альберто сказал, что хочет стать инженером.
   – Хорошо, – сказал полковник. – Очень хорошо. Родине нужны технические кадры. Вы выбрали хорошую, полезную профессию. Желаю вам больших успехов.
   Тогда Альберто робко улыбнулся и сказал:
   – Не знаю, как мне благодарить вас, сеньор полковник. Спасибо, большое спасибо.
   – Теперь можете идти, – сказал полковник. – Да, и не забудьте записаться в Ассоциацию бывших кадетов. Необходимо, чтобы наши питомцы не теряли связь с училищем. Ведь все мы составляем как бы одну большую семью. – Полковник встал, проводил его до двери и только тогда о чем-то вспомнил. – Да, вот что, – сказал он, описав рукой дугу в воздухе. – Я позабыл об одной детали. Альберто стал навытяжку.
   – Помните о тех листках? Вы знаете, о чем я говорю, некрасивая была история…
   Альберто опустил голову…
   – Да, сеньор полковник, – пробормотал он.
   – Я сдержал свое обещание, – сказал полковник. – Я человек слова. Ничто не омрачит ваше будущее. Я уничтожил эти документы.
   Альберто искренне поблагодарил его и вышел, непрестанно кланяясь; полковник улыбался ему с порога кабинета.
 
   – Привидение, – все повторял Богач. – Живое привидение!
   – Хватит тебе, – сказал Малышка. – Все мы рады, что он вернулся. Дай нам поговорить.
   – Нужно договориться о прогулке, – сказала Молли.
   – Конечно, – сказал Эмилио. – И немедленно.
   – Погуляем с привидением, – сказал Богач. – Просто здорово!
   Альберто возвращался домой, погруженный в свои мысли, ошеломленный. Уходящая зима прощалась с Мирафлоресом неожиданными туманами, повисавшими между тротуаром и макушками деревьев на проспекте Ларко; свет фонарей бледнел; предметы, люди, воспоминания – лица Араны и Ягуара, казармы, штрафные – таяли в памяти, теряли связь с действительностью. В то же время в его памяти вспыхивали давно забытые лица других ребят и девушек, он беседовал с ними мысленно, стоя на маленьком прямоугольнике травы на углу Диего Ферре, и казалось, ничто не изменилось, их язык и привычки ему близки, жить среди них легко, естественно, время течет незаметно, все мило ему, как темные, блестящие глаза этой незнакомой девушки, так дружелюбно шутившей с ним, невысокой, хрупкой девушки с чистым голосом и черными волосами. Никто не удивился, вновь увидев его, взрослого, в своем кругу; все другие тоже выросли и как бы крепче приросли к миру, но общая атмосфера не изменилась, Альберто обнаруживал вокруг себя все то же: спортивные состязания и праздники, кино и пляж, любовь, шутки, поддразнивание. Комната его погрузилась во мрак; он лежал на кровати лицом вверх, с открытыми глазами, и грезил. Прошло всего несколько минут, и давно оставленный мир вновь открыл перед ним двери, принял его в свое лоно, ни о чем не спрашивая, как будто его место ревниво оберегалось все эти три года. Он вновь обрел свое будущее.
   – И ты не стеснялся? – спросила Марсела.
   – Чего?
   – Гулять с ней по улице.
   Он почувствовал, что кровь приливает к лицу. Как объяснить ей, что он не только не стеснялся гулять с Тересой, но с гордостью показался бы с ней перед всем миром? Как объяснить ей, что все эти три года его мучило больше всего именно то, что он не такой, как Тереса; или ребята из Линсе, из-под моста? Как объяснить, что его происхождение скорее унижало его в Леонсио Прадо?
   – Нет, – сказал он. – Не стеснялся.
   – Значит, ты любил ее, – сказала Марсела. – Фу, как стыдно!
   Он сжал ее руку; их бедра столкнулись, и это взволновало Альберто. Он остановился.
   – Не надо, – сказала она. – Только не здесь, Альберто.
   Однако она не сопротивлялась, и Альберто поцеловал ее в губы. Когда он отвел голову, оторвался от нее, лицо ее светилось радостью, глаза горели.
   – А твои родители? – сказала она.
   – Родители?
   – Что они говорили о ней?
   – Ничего. Они ничего не знали.
   Они были на бульваре Рикардо Пальмы. Шли по самой середине, под высокими деревьями, бросавшими на аллею полосы тени. Им попались на пути несколько прохожих и продавщица цветов под навесом. Альберто отпустил плечо Марселы и взял ее за руку. Вдалеке виднелась лента машин, въезжающих на проспект Ларко. «Едут на пляж», – подумал Альберто.
   – А обо мне знают? – спросила Марсела.
   – Да, – ответил он. – Они в восторге. Мой отец говорит, что ты очень красивая.
   – А мама?
   – Тоже.
   – Серьезно?
   – Да, серьезно. Знаешь, что сказал отец недавно? Чтобы я в какое-нибудь воскресенье до моего отъезда пригласил тебя поехать вместе с нами на южные пляжи. Мои родители, ты и я.
   – Опять, – сказала она, – опять ты напомнил об этом.
   – Ну что ты, Марсела, я ведь каждый год буду приезжать. Я буду проводить здесь все каникулы, три месяца в году. Кроме того, я быстро закончу курс. В Соединенных Штатах не то что у нас, там все делается быстрее и лучше.
   – Ты обещал, что не будешь напоминать, – обиделась она. – Фу, как стыдно!
   – Прости меня, – сказал он. – Я нечаянно. Да, знаешь? У моих родителей отношения наладились.
   – Да, ты мне уже рассказывал. Твой отец больше не пропадает? Во всем виноват он. Не могу понять, как она его терпит.
   – Теперь он стал спокойнее, – сказал Альберт – Они подыскивают другой дом, поудобнее. Но иногда отец исчезает и приходит только наутро. Он неисправим.