Лоуренс Стефани. Соблазнительница

   Окончательная победа в ее долгой и неустанной кампании… Неужели такое возможно?
 
   Триумф — пьянящий напиток. Он струился по ее жилам, когда она раздевалась и готовилась отойти ко сну. Она начала расчесывать волосы, нетерпение ее нарастало; чтобы отвлечься — она ведь не знала, сколько времени понадобится Люку, чтобы запереть Кирби в погребе, — она попробовала представить себе, что это за вторая тайна, которую хочет открыть ей Люк.
   Наверняка это не очень серьезная тайна.
   Но почему именно сейчас? Что из того, что она говорила Кирби, подтолкнуло Люка к откровенности?
   Рука ее замерла и упала. Она уставилась в зеркало невидящим взглядом. Они с Кирби обсуждали две темы. Любит ли ее Люк настолько, чтобы как следует заплатить за ее возвращение? И богат или не богат Люк?
   Богат как Крез.
   Кирби сказал, что давно все проверил. Он говорил очень уверенно, и у нее не было оснований ему не верить. «Богат как Крез»… трудно предположить, что Кирби может так ошибиться…
   Месяцы откатились назад. Амелия мысленно пересмотрела все доказательства, которые она накопила, все, что видела своими глазами, все, что заставило ее поверить, что Люк и его семья вряд ли могут считать себя богатыми.
   Не могла же она ошибиться… или могла?
   Конечно, нет! Он ведь согласился, что она права…
   Нет, этого не было.
   Брачный договор составлен в процентах, так что невозможно было высчитать из него ни реальной суммы, ни стоимости его имения. Она полагала, что сумма была ничтожна.
   А если большая?
   Все эти ремонты — материалы, заказанные давно, за несколько дней до того рассвета, когда она впервые заговорила о браке, о своем приданом.
   Что, если он женился на ней не из-за денег? Она неуверенно хмыкнула. О чем она только думает! Неудивительно — события этой ночи повлияли на ее разум… Так все-таки что, если он женился на ней не из-за денег? Раздался стук в дверь.
   — Войдите, — рассеянно проговорила она. В дверь просунулась голова Хиггс.
   — Я ложусь спать, миледи, вам больше ничего не нужно?
   — Нет, Хиггс. Благодарю вас за помощь сегодня вечером.
   Хиггс вспыхнула и присела в реверансе.
   — Не за что, мэм. — И она повернулась, чтобы уйти.
   — Постойте! Минуточку… — Амелия крутанулась на табурете, стоявшем перед туалетным столиком, и подозвала к себе домоправительницу. — У меня есть вопрос. Когда я приехала сюда, в то первое утро мы с вами обсуждали меню, и вы мне сказали, что теперь можно позволить себе кое-что лишнее. Что вы имели в виду?
   Хиггс вошла, закрыла дверь, сложила руки на груди. Нахмурилась:
   — Уж и не знаю, мое ли дело говорить о…
   — Да-да, — успокоила ее Амелия. — Я просто не поняла, почему вы тогда заговорили об этом.
   — Ну, вы ведь знаете об отце хозяина, о том, как он умер… и все такое?
   Амелия затаила дыхание.
   — О том, как отец Люка разорил свою семью? — Хиггс кивнула. — Я знаю об этом.
   Значит, она права, она просто неверно поняла Кирби…
   — А потом, после упорной работы хозяина, пришел корабль, и хозяин сказал, что нам больше не нужно считать каждый пенни. Его вложения сделали его и всю семью богачами. Уж такая это была хорошая новость! А потом он женился на вас…
   — Подождите. — Голова у Амелии закружилась. Вложения? Люцифер спрашивал Люка о каких-то вложениях… — Эти вложения… Когда это произошло? Вы можете вспомнить, когда вы об этом узнали?
   Хиггс нахмурилась, подсчитывая дни.
   — Да, точно. Через неделю после свадьбы мисс Аманды, вот когда. Помню, я просматривала платья мисс Эмилии и мисс Энн, и тут вошел Коттслоу и сообщил мне эту новость. Он сказал, что хозяин сам только что узнал обо всем.
   Голова Амелии так кружилась, что она с трудом сидела на табурете. Чувства ее разрывались между восторженным счастьем и яростью. Она фальшиво улыбнулась, чтобы успокоить Хиггс.
   — А, да. Ну конечно. Благодарю вас, Хиггс. Это все.
   Она милостиво кивнула; домоправительница присела в реверансе и удалилась.
   Амелия отложила гребень. То, чего она никак не могла понять, вдруг объяснилось. Люк был пьян в то утро, когда она подстерегла его; она тогда отметила, что это состояние совершенно ему несвойственно. Он не знал, что она появится и предложит спасти его от безденежья, — и напился, празднуя победу!
   Целых десять минут она смотрела перед собой невидящим взглядом, пока все фрагменты головоломки не улеглись на свои места и она наконец-то не увидела общую картину, истинную причину их брака и того, что к нему привело. Потом, преисполнившись решимости, она встала и направилась в спальню.
 
   Люк поднялся по главной лестнице и зашагал по коридору к их спальне. На ходу развязал галстук, и теперь он болтался у него на шее. Рассвет за окнами уже окрашивал небо в яркие цвета. Наверное, Амелия уже спит — она очень устала… значит, придется перенести разговор на завтра. Но он непременно скажет ей, он уверен, что достаточно заинтриговал ее своими «двумя тайнами» и она утром останется в постели, так что он успеет признаться во всем.
   Он вошел, не сразу заметив, что свеча еще горит и Амелии в постели нет — она стоит у окна…
   Он шагнул к ней. И сразу пригнулся.
   Что-то хрустнуло на полу рядом с ним, но он не стал смотреть, что это было. В руке Амелия сжимала тяжелое пресс-папье, когда он схватил ее и прижал к стене.
   Ее прищуренные глаза горели синим пламенем.
   — Почему ты мне не сказал?
   Голос у нее был яростный, но не холодный, и это оставляло надежду.
   — Не сказал — что?
   Эти неразумные слова вырвались у него прежде, чем он успел подумать.
   — Что ты грязный богач! Что ты был им уже до нашей свадьбы! Что ты женился на мне не из-за денег! Ты позволил мне поверить, что женишься из-за них, а оказывается, все это время…
   — Да постой же! Я ведь собирался тебе все рассказать. Я же говорил в лесу, что должен кое в чем признаться. Например, вот в этом.
   — А еще в чем?
   — Ты знаешь. — И добавил: — Несмотря на все, что ты наговорила Кирби, ты все прекрасно знаешь.
   Она вздернула подбородок.
   — Я могла предполагать, но когда имеешь дело с таким, как ты, знать и предполагать — не одно и то же. Тебе придется сказать. Простыми словами. Кристально ясными фразами.
   Он стиснул зубы. А она, зажатая между ним и стеной, никогда еще не осознавала с такой ясностью той телесной и духовной силы, которая давно уже объединила их. Физическое вожделение и духовная связь — и то, и другое всегда присутствовали здесь, но только теперь проявились во всей своей полноте.
   И усилились настолько, что больше ни о чем нельзя было думать.
   И он заговорил глубоким напряженным голосом:
   — Я убедил тебя, что женюсь на тебе из-за твоего приданого. Я солгал — вот первое, в чем я хотел признаться.
   Он замолчал. Она впилась в него взглядом, заставляя его продолжать.
   Он взглянул на ее губы и снова — в глаза.
   — Мое второе признание касается истинной причины, почему я согласился жениться на тебе.
   Поскольку он больше ничего не сказал и вновь опустил глаза, она его подтолкнула:
   — Так что же это за причина? — Для нее это был самый важный на свете вопрос — единственный, который следовало задать, как она поняла четверть часа назад.
   Он снова посмотрел ей в глаза.
   — Причина та, что я тебя люблю — и это тебе известно. — Мускул у него на щеке дернулся, но он выговорил эти слова четко, не отводя от нее полуночных глаз. — Потому, что ты есть и всегда была единственной женщиной, которую мне хотелось видеть своей женой. Единственной женщиной, которую я когда-либо представлял у себя в детской, с моим ребенком на руках.
   Ресницы его опустились и закрыли глаза.
   — Кстати, поскольку мы занимаемся Кирби, нужно сделать какое-то объявление…
   — Не пытайся меня отвлечь. — Она обвила его шею руками, коснулась губами его подбородка. — Ты добрался до лучшей части своей исповеди. Расскажи, как сильно ты меня любишь.
   Зовуще притянув его к себе, она поцеловала его длинным, нежным поцелуем, теперь уже зная, как разжигать пламя, но при этом держать его на расстоянии.
   — Говори же.
   — Я лучше покажу, — прошептал он.
   Она рассмеялась. Позволила ему наклониться и коснуться ее губ. Позволила ему взять ее на руки и отнести на кровать. Позволила ему любить. И тоже любила его. От всего сердца, так же безудержно, как и он ее.
   Слова им были не нужны — они говорили на языке, который не требовал слов, пока наконец серебряное сияние рассвета, проникнув в их окно, не залило широкую кровать. Тогда она призналась:
   — Я тебя люблю.
   Глаза его сверкнули, он жадно впился в ее губы:
   — Я всегда буду тебя любить. Вчера, сегодня, завтра — всегда. И ты никогда не убежишь от меня.
   И, словно признавая это заявление, Люк обмотал вокруг пальца низку жемчуга, перемежающегося с изумрудами, которую он час назад надел на шею Амелии. После чего прижал ее к себе и поцеловал.
   Она с готовностью покорилась, счастливо вздохнула, когда он отпустил ее, и поуютнее зарылась в постель.
   Это было ожерелье, которое он заказал для нее еще до свадьбы, а потом прятал — пока не признается. Оно составляло комплект с ее обручальным кольцом и серьгами, которые он оставил на ее туалетном столике вчера.
   — Если ты заметил, я никуда не убегаю.
   — Я заметил, но решил прояснить ситуацию.
   Его-то «ситуация» была яснее ясного. Амелия все время улыбалась, не в состоянии скрыть счастье, которое переполняло ее через край.
 
   Прежде чем все члены семьи разъехались, Люк и Амелия объявили о своем будущем счастье, присоединив свои надежды к надеждам Аманды и Мартина. Все были очень рады. Елена кивнула, в глазах ее появилось что-то более глубокое, чем просто радость.
   Что же до Кирби и бедняжки Фионы, здесь все прояснилось и все, насколько это было возможно, встало на свои места.
   Амелия вздохнула:
   — Бедная Фиона. Я никак не могу поверить, что Эдвард оказался настолько бесчувственным, что мог использовать ее в своих корыстных целях. Он отдал ее в руки Кирби и обязательно должен узнать, что этот Кирби собой представляет.
   — Нам никогда не понять Эдварда. — Люк погладил жену по щеке. — Он видел влюбленность Фионы и поощрял ее исключительно из эгоизма. Когда мы его изгнали, она стала добровольным орудием его мести. Только это ему и было нужно в ней.
   Амелия передернулась:
   — Я просто не могу поверить, что он твой брат.
   — Я тоже. Но это так. Не кори меня за это.
   Она рассмеялась и обняла его:
   — Разумеется.
 
   Поскольку Кирби в своей лондонской квартире припрятал почти все, что украла Фиона, украденное изъяли и вернули владельцам. Но сейчас было лето, и светское общество разъехалось по загородным поместьям, а потому слухи распространились не слишком широко — объединенных усилий Эшфордов, Фалбриджей и Кинстеров хватило, чтобы замять эту историю. Ее преподносили всего лишь как дополнение к прежней, уже устаревшей опале Эдварда, и вскоре все говорили об этом как о «старой новости».
   Однако не отпустил Кирби Люк.
   Всякая снисходительность, которую он мог проявить, исчезла, когда наутро после его поимки Люк увидел синяки на шее Энн. Девушка оказалась права: Кирби намеревался убить Фиону, но перепутал ее с Энн.
   Понадобились усилия всех присутствующих в доме леди, чтобы сохранить Кирби жизнь, пока его не увезут из Калвертон-Чейза. Его и их показания были выслушаны окружным судьей. Теперь Кирби находился в Лондоне и ждал суда.
   Жизнь в доме после всех событий потекла мирно и безоблачно, Люк и Амелия заботились о тех, кто на них работал, все были довольны — а что еще нужно для счастья? Впереди их ждала лучшая часть лета, а дальше — вся жизнь!
   — Завтра приезжают Киркпатрики, — однажды объявил Люк. — Не захочет ли Эмили, чтобы мы дали бал?
   — Насколько мне известно, Эмили будет вполне довольна, если мы просто оставим ее с Киркпатриком наедине. Они пробудут здесь неделю — мы сможем поговорить с его родителями и выяснить, что они думают по этому поводу.
   Люк согласился с разумным решением жены, вытянулся рядом с ней на постели, положив руку ей на живот.
   Так они и лежали — спокойные, согласные и удовлетворенные.
   Открылась входная дверь. Послышались голоса. Один был мужской, ворчливый, другой — женский, резкий, решительный. Как бы отмахивающийся.
   Люк помрачнел.
   Увидев это, Амелия пробормотала:
   — Мне кажется, Саймон твердо уверен, что Порции небезопасно брать собак на прогулку в лес. Когда она одна.
   — Но ведь с ней собаки, — отозвался Люк удивленно.
   — Кажется, Саймон не считает, что собаки — надежная защита.
   Люк захлебнулся смехом.
   — Если он хочет переубедить Порцию, желаю ему удачи.
   Препирательства во дворе достигли апогея, подтверждая правильность его мнения о сестре и правильность мнения Амелии о брате.
   Порция направилась к псарне, и голоса постепенно стихли. Можно было не сомневаться, что Порция шагает, высоко вздернув нос, а Саймон тащится за ней, исполненный мрачной решимости.
   Супруги переглянулись и опять погрузились в согласие. Наслаждались им, купались в нем.
   — Есть одна деталь, которую ты мне так и не объяснила, — заговорил Люк.
   — Какая?
   — Почему ты выбрала именно меня?
   Амелия подняла на него глаза и улыбнулась.
   — Я выбрала тебя потому, что всегда тебя хотела, — почему же еще?
   — А, понятно. Потому что я вызывал у тебя вожделение.
   — Вот именно. — Она потерлась о его грудь.
   Он взял ее за подбородок и прижался к ней губами. Наконец он отпустил ее.
   — Ты ужасная лгунья.
   Она заглянула в его темные глаза, вздохнула и прижалась к нему.
   — Ну, тогда вот тебе правда. Я задумала и составила план, как выйти за тебя замуж. Я считала, что, если мне удастся женить тебя на себе, мы найдем… — Она сделала жест рукой.
   — Это?
   — Да. — Она снова положила голову ему на грудь, а ладонь с растопыренными пальцами — на сердце. — Вот этого я всегда и хотела.
   Он прошептал, зарывшись лицом в ее локоны:
   — Ты оказалась более дальновидной, чем я. Я никогда не думал, что такое вообще возможно.
   Она подумала и спросила:
   — Значит, ты ничего не имеешь против того, что я подстерегла тебя и заманила в ловушку?
   — Если бы я даже знал, что это ловушка, я бы все равно остался в ней. Ты — вот что мне было нужно, и, по правде говоря, мне было все равно, каким способом я тебя заполучу.
   Она усмехнулась:
   — Выходит, мы оба преуспели в наших планах.
   — Мне кажется, мы оба доказали, что, сдаваясь, можно оказаться победителем.
   Она рассмеялась и поцеловала его.
   — Чья же победа? Твоя, моя — наша?
   Он поцеловал ее и ответил:
   — Окончательная победа.