Страница:
Лозинский С Г
История папства
С. Г. ЛОЗИНСКИЙ
История папства
Содержание
Глава первая. Возникновение папства
Глава вторая. Образование Папского государства (VI-VIII вв.)
Глава третья. Внутренняя и внешняя политика папства в VIII - начале IX в.
Глава четвертая. Зависимость папства от римских феодалов и германских
императоров (IX-XI вв.)
Глава пятая. Борьба за "реформу" церкви
Глава шестая. Возвышение папства в XII-XIII вв
Глава седьмая. Папство в плену у Франции
Глава восьмая. Возвращение пап в Рим и Великий раскол
Глава девятая. Папство в эпоху возрождения
Глава десятая. Реформация в Западной Европе
Глава одиннадцатая. Контрреформация. XVI-XVII вв
Глава двенадцатая. Внешняя политика папства в конце XVI - первой
половине XVII в
Глава тринадцатая. Папство в период от Вестфальского мира до буржуазной
революции XVIII в. во Франции
Глава четырнадцатая. Папство и католицизм в период домонополистического
капитализма (1789-1870)
Глава первая. Возникновение папства
I
Xристианство в I в. н. э. не знало церковной организации, должностных лиц, культа, клира, догматов; вместо института священства были пророки, учители, апостолы, проповедники, выходившие из рядовой массы верующих и, как считалось, обладавшие харизмой, т. е. способностью, "даруемой духом", пророчествовать, учительствовать, совершать чудеса, исцелять и т. д. Любой христианин мог называть себя харизматиком и заниматься учительством-пророчеством; если он имел достаточное число приверженцев, то фактически зачастую руководил делами общины.
О деятельном участии в общинных делах пророков-учителей говорится в "Пастыре" Гермы1, относящемся к середине II в. С течением времени, в особенности со второй половины II в., руководство общинами сосредоточивается, однако, все более в руках пресвитеров - старейших членов общины по возрасту либо по времени их вступления в общину. Руководство это носило в значительной степени хозяйственный характер и на первых порах было связано с совместными трапезами христиан, с так называемыми агапами, вечерями любви. Обслуживались члены общин во время этих трапез диаконами, а по мере роста общин, необходимости накопления для них денег и увеличения запасов для трапез появились кладовщики, кассиры и надзиратели-епископы. Последними становились обычно старейшие, наиболее зажиточные члены общины, которые отвечали за сохранность денег и припасов, необходимых для совместных трапез.
Епископы, игравшие роль в общине не в силу своего "пророческого дара", а вследствие своей зажиточности и степенности, внесли новое начало в христианскую общину, вызывавшее естественное недовольство харизматиков, этих первых учителей христианства, в огромном большинстве случаев вербовавшихся в течение 100-150 лет из городской бедноты, рабов, вольноотпущенников, разоренных ремесленников, полупролетариев.
Зажиточные элементы каждой общины стремились прежде всего оттеснить пророков-учителей, не поддававшихся ни надзору, ни регламентации, и передать полноту власти епископам. Так возникла церковная организация с епископом во главе. Его задачей было в первую очередь положить конец пророчествам, содержавшим нападки на богачей, предсказывавшим неизбежную гибель старого греховного мира и близкое торжество царства божьего. Эти пророчества с их чаяниями, надеждами, проклятиями и ненавистью особенно ярко выражены в "Апокалипсисе" Иоанна, написанном в 68-69 гг. н. э. в фантастической форме "видений"2.
Несмотря на непримиримую ненависть к "вавилонской блуднице" (Риму) и к господствующим в мире "злу и несправедливости", эти пророчества звали не к борьбе, а лишь к "духовному освобождению" от земной юдоли страданий. Близкого "царства Христа" они ждали не от боевого выступления своих приверженцев, а от грядущего чуда, верили в то, что небесное возмездие каждому воздаст по его заслугам. "Горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете" (Лука, VI, 24-25); "удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божие" (Марк, X, 25).
Этот демократический революционный дух обездоленных, бесправных, угнетенных и порабощенных масс мировой державы не сопровождался уже теперь революционными подвигами и действиями, так как рабовладельческий и давно уже разлагавшийся Рим не знал подлинно революционного класса. Римский "пролетариат" жил за счет общественных и частных щедрот и представлял собою босяцкую, люмпен-пролетарскую массу с противоречивыми зачастую интересами. Вот почему идеи первоначального христианства, хотя и делали его "одним из революционнейших элементов в духовной истории человечества"3, оказались совершенно непригодными для переустройства мира в интересах народных масс.
Вскоре начинается процесс приспособления христианства к интересам господствующего класса империи. Зажиточные слои общества, принимавшие во все большем числе новую религию, энергично вытравляли "анархические и индивидуалистические бредни" ранних последователей христианства. Верующим внушалось, что епископ обладает унаследованной от апостолов "благодатью божьей", что он один ею распоряжается и что он - опора церкви. Эта новая идея отчетливо звучит уже у "апостольских мужей". Игнатий Богоносец4провозглашает, что "нет церкви без епископата". Церковь сменила пророческое учение о ненависти к богатым и угнетателям проповедью о непротивлении злу и любви к врагам; она уничтожила представление о равенстве людей, господина и раба, провела резкую грань между клиром и мирянами, устранила братские отношения внутри общины и отменила совместные трапезы. Христианство перестало отпугивать правящие круги империи. К тому же характер организации христианских общин, требование слепой покорности, угроза тяжких наказаний за ересь - все это делало новую религию удобным орудием для государства, которое в союзе с епископатом, могло распоряжаться христовым "стадом" в интересах еще большего закрепощения и угнетения народных масс.
Епископы стали бесконтрольно распоряжаться имуществом общины и даже сумели использовать "языческие" представления и законы о "божественной собственности". Согласно действовавшим в дохристианской Римской империи законам, боги имели право приобретать всякого рода имущество, достававшееся им в силу дарений, завещаний и т. д. Принадлежащее "богу" имущество считалось священным, не могло становиться предметом извлечения выгоды, и отчуждение его обставлялось рядом формальностей, сильно ограничивавших владетельные права "бога". В некоторых местах "боги" получали привилегию более или менее свободно распоряжаться своим имуществом. Так обстояло дело в Галлии, в Северной Африке. Фактически, разумеется, в качестве юридического лица, представлявшего интересы того или иного бога, выступали жрецы. По мере того как изменялись представления о богах, менялось и представление о "божеской собственности": она делалась в качестве предмета, служившего культу, принадлежностью той ассоциации, которая содержала за свой счет культовое учреждение и которая приобретала все права юридического лица.
Аналогичное представление о собственности "бога" было перенесено и на христианское церковное имущество. Так, например, когда антиохийский епископ Павел Самосатский, удаленный со своего поста, отказался в 272 г. передать своему преемнику церковь со всем ее имуществом и жители Ан-тиохии принесли на него жалобу императору Аврелиану, император, как сообщает церковный историк Евсевий, постановил, что имущество должно быть передано тем, кого епископы Италии, в частности римский епископ, считают христианской общиной (Евсевий, VII, 30, 19). Но для епископов понятие "христианская община" или "христианская совокупность" давно ушло в область прошлого. Вместо общины налицо был самодержавный епископ, который неограниченно распоряжался всем церковным имуществом. В его руках находилась общинная касса.
По мере роста отдельных общин епископы окружали себя разными должностными лицами, в круг обязанностей которых входила и проповедническая деятельность, наряду с работой по улаживанию финансовых, судебных, полицейских и иных вопросов. Будучи главой всей общины, епископ взял на себя роль наставника в вероучении.
Постепенно епископское понимание вероучения выкристаллизовалось, и определенные догматы веры стали обязательными для всей массы прихожан, и никто из общины, все чаще и чаще сравниваемой со стадом овец, не смел выступать против епископа - пастыря (pastor), невозбранно стригущего свою покорную паству.
Эта эволюция сказалась и в слове "церковь" (ecclesia), под которым сначала понималась община, совокупность христиан, а затем определенное учреждение. Имущество церкви из рук общины перешло в руки учреждения вернее, того епископа, который стоял во главе этого учреждения и "представлял интересы бога". Церковное имущество принадлежало епископу не как частному лицу, а как "божьему представителю": он не имел права передавать его по наследству, и после его смерти оно переходило к его преемнику по епископской кафедре, а не к частному лицу, сыну или родственнику епископа.
Получив право приобретения как движимого, так и недвижимого имущества, церковь или, вернее, епископы широко пользовались этим правом, и уже в IV в. светская власть предупреждала, что будут приняты меры против тех представителей церкви, которые эксплуатируют для своей выгоды "религиозные чувства мужчин и слабости женщин". Согласно этому предупреждению, в 370 г. лицам духовного звания было запрещено получать дома сирот и вдов, и все завещания и дарения, сделанные вдовами и женщинами при деятельном участии и увещевании представителей духовенства, объявлялись недействительными. Через 20 лет император Феодосий I усилил это запрещение и резко осудил всякое его нарушение как благочестивый обман и хитроумный обход запретительного закона.
Однако эти декреты не имели практического значения: императорская власть была слаба, и с нею мало считались; кроме того, закон говорил не о церкви вообще, а об отдельных ее представителях, и потому запрещение толковалось в очень ограниченном смысле. В 455 г. были отменены даже и эти мало соблюдавшиеся ограничения, и церковь смогла свободно приобретать движимость и недвижимость. Она получила от правительства значительную часть того огромного имущества, которым раньше "владели" языческие боги. По мере увеличения христианских общин росло и богатство отдельных епископских церквей, в силу чего церковь сделалась могущественным земельным собственником. Из всех епископств наиболее богатым стало римское.
Столица огромного государства - Рим - еще до императорского периода представляла собою "осколок вселенной", торговый центр, стягивавший и людей, и товары, и идеи, а также множество религий и еще большее количество самых разнообразных богов. Победитель - Рим, разумеется, считал своих богов сильнее и могущественнее богов побежденных им народов, но и боги последних не были в глазах римлян лишены определенной мощи. Недаром при осаде неприятельского города римские военачальники стремились склонить на свою сторону покровительствовавших осажденному городу богов и после победы остерегались разрушать их храмы, боясь их мести.
Было естественно, что и христианская община мировой столицы стремилась придать именно римскому епископу особое значение. Кружево легенд плелось о самом происхождении этой общины. Позднее, примерно с IV в., появилось утверждение, что сам апостол Петр основал римскую общину и был первым ее епископом, а потому римской церкви надлежит считаться главнейшей в христианском мире, а римскому епископу дан примат, т. е. высшее иерархическое положение.
Против этих притязаний римского епископа выступали более ранние большие восточные общины, в частности Александрии, Иерусалима и Антиохии. Так, Александрийская хроника писала: "В первый год царствования Веспасиана (6979) умер апостол и иерусалимский патриарх Якобус, которого Петр при отъезде в Рим назначил вместо себя епископом Иерусалима". На этом основании возникла легенда, будто Петр основал иерусалимскую общину. Право считаться творением Петра, быть "скалой" (petra - по-гречески означает "скала") церкви и владеть ключами небесного царства оспаривал у Рима с особенным упорством Иерусалим, а позже - г. Пелла, а также общины восточного берега Иордана. Папа Каликст I (217-222) ссылался на евангельский текст (Матфей, XVI, 18-19) как на "доказательство" того, что "князь апостолов" - Петр, в качестве "наместника Христа", построил на "скале" христову церковь и получил "ключи от царства небесного". Каликст и следовавшие за ним епископы Рима (в дальнейшем их стали называть "наместниками бога на земле") доказывали, что им принадлежит первенство не только почетное (primatus honoris), но и юридическое. Последнее выражалось, между прочим, в том, что ключи от всех "семи небес", по их уверению, могут, по усмотрению римского епископа, открывать перед любым смертным царство небесное и люди, даже совершившие самые ужасные преступления, на этом основании могут быть очищены от грехов и впущены прямо в рай. Вместе с легендой о "Петре-скале" распространялась и другая легенда, гласившая, что земля Рима была особенно сильно пропитана кровью мучеников и что среди последних были апостолы Павел и Петр, которые своей смертью сделали "навеки" Рим святейшим городом вселенной.
Легенда о гибели мифического Петра в царствование Нерона (54-68) гласила, что на Ватиканском холме среди разных языческих могил была якобы найдена через много лет после гибели Петра и его могила. На этом будто бы месте Константин I (306-337) построил базилику в честь обоих апостолов.
Для Иринея и Киприана5Рим точно так же является "матерью и корнем всей христианской церкви". Римские епископы претендовали на особый титул, который выделял бы их из среды других епископов. Марцеллин (296-304) заимствовал этот титул с Востока и первый из римских епископов стал называть себя папой, греческим словом "pappas" - "отец", "батюшка" - как обычно называют епископа на Востоке. Однако лишь с начала VI в. этим именем назывался один только римский епископ.
Римский епископ стремился стать "епископом всех епископов", главою всемирной, вселенской католической церкви. В качестве такового он пытался установить во "всем мире" религиозные обряды, церемонии, молитвы, догмы, правила поведения и нравственности, которые в силу разнообразных причин считались римскими епископами наиболее "угодными богу". Так, Виктор I (189-199) настаивал, чтобы христианская пасха не была связана с еврейской. Он угрожал малоазиатским общинам исключением из христианского мира, если они будут праздновать первый день пасхи совместно с евреями 14-го числа месяца нисана, а не в первое воскресенье после этого числа. В целях единого дня начала празднования пасхи он созвал в Риме синод6, на котором присутствовали представители и Запада, и Востока. Защитником "непокорных" восточных общин был Поликрат из Эфеса, ссылавшийся на "великие светочи", похороненные в Азии, и всегда придерживавшиеся празднования пасхи в день 14 нисана. Он, между прочим, указал, что существование "разнообразных обычаев в характере и продолжительности постов" не вызывало никогда ни с чьей стороны осуждения, и было бы несправедливо "отсечь от христианского мира" старейшие малоазиатские общины. Единодушие Востока против Запада, отражавшее наличие социально-экономических противоречий между отдельными частями империи, не дало Виктору I возможности навязать свое решение всему христианскому миру: в течение свыше 100 лет празднование пасхи совершалось разновременно в христианском мире, и Восток продолжал считать 14 нисана первым днем христианской пасхи.
Более успешной оказалась борьба римского епископа с монархистами, отстаивавшими абсолютное единство бога и отвергавшими идею троицы; одни из монархиан отрицали божественность Христа и видели в нем человека, в котором действовала божественная сила. Этих монархиан называли динамистами (впоследствии - адопцианами); другие монар-хиане видели в Христе бога и признавали его воплощением самого бога-отца. Так как этим учением бог оказывался как бы пониженным в своем ранге, уравненным сыну и, следовательно, пострадавшим, то эта часть монархиан получила название патрипассиан (patris-passio-умаление отца).
В дни Виктора I в Риме пропагандистом динамистических идей был кожевник Феодот, собиравший вокруг себя, по-видимому, немало последователей. Виктор, придерживавшийся строго, без внесения элементов "от разума", формулы о троице (тринитарной формулы), исключил из римской общины Феодота. Этот шаг, однако, вызвал недовольство среди части духовенства Рима, так как во время борьбы с гностиками7упрощенная формула троичности многих перестала удовлетворять. После смерти Виктора преемником был избран Зеферин (199-217), часть духовенства провела в римские пресвитеры Ипполита. Он противопоставлял тринитарной формуле Виктора и Зеферина идею о соподчинении лиц внутри троицы. Преемник Зеферина Каликст I при своем избрании встретил в лице Ипполита серьезного соперника: часть римского духовенства избрала даже Ипполита в епископы, но большинство стояло за Каликста. Тринитарная формула в духе Виктора I восторжествовала над всеми другими формулировками, так что Ипполит вместе с некоторыми приверженцами очутился в лагере еретиков. Эта победа рим ского епископа была закреплена Каликстом I провозглаше нием формулы крещения, признанной вскоре во всех странах христианского мира. "Таинство крещения" заняло исключительное место в христианской религии. По учению церкви, крещение "есть духовное рождение; вторичное рождение, баня возрождения, воскресение". Евангелие Иоанна приписывало самому Иисусу слова: "Кто не родится свыше, не может увидеть царствия божия". А когда фарисей8из синедриона9Никодим недоуменно вопрошал: "Как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и духа, не может войти в царствие божие" (Ин. 3: 4-5). По-видимому, введение во всеобщее употребление римской крещальной формулы и устройство Каликстом специальной исповедальни, получившей почти такое же широкое применение, послужили основой для создания легенды о Петре, построившем на "скале" свою церковь и ставшем первым епископом Рима. Пользуясь своим "правом" отпущения грехов, Каликст особенно снисходительно относился к священникам и, ссылаясь на то, что в "Ковчеге Ноя рядом находились чистые и нечистые твари", разрешал духовенству и конкубинат10, и многоженство.
"Мягкость" Каликста в немалой степени способствовала распространению христианства. Многие из отпавших возвращались в лоно церкви, однако становились предметом нападок со стороны строгих блюстителей старины. Их протесты сливались с недовольством еретиков и язычников. "Поток слов, писаний и посланий", хлынувший по адресу Каликста, отчасти и послужил поводом к точному установлению священных книг, содержание которых было объявлено каноническим11. Необходимо было положить конец беспрестанному и произвольному толкованию "божьего слова". До Каликста священной книгой считался лишь Ветхий завет. Новая религия в борьбе с гностицизмом и другими восточными учениями должна была найти опору в другом "завете" столь же священном, как и израильский. В Новый завет были включены четыре евангелия, соборные послания Павла, Петра, Иоанна и другие писания. Новый завет, служа как бы продолжением своего предшественника, считался, подобно ему, "боговдохновенным", а потому все его предписания с конца IV в. так же считались каноническими.
Письменное закрепление этого нового вероучения, вытесняя устное слово, усиливало в христианской среде роль ученых, в большинстве своем людей из зажиточных элементов, и оттесняла на задний план "нищих духом", т. е. обездоленную массу. По существу, "книга" возобновляла старую борьбу против пророков-энтузиастов, вещателей грядущего царства божьего. В ней заключены были новые по духу, канонизированные тексты: "Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человеко-угодники, но в простоте сердца, боясь бога" (Послание Павла к колоссянам, 3: 22). "Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно богу, если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно богу" (Первое послание Петра, 2: 18-20). Так рабство, утверждавшееся с помощью палки в дни господства языческого Рима, теперь, с распространением христианства, было возведено в нравственную обязанность, и раб заковывался в двойные цепи: железные и религиозные, становясь покорным орудием в руках господствующего класса и служившей ему церкви, ставшей теперь уже епископской. Союз государства с церковью означал отныне союз с епископами, которым вынуждена была подчиняться паства.
II
Ред.), завернутый в полотно, ты кто таков, любезнейший, и каким образом ты хочешь быть богом - ведь ты же лаешь? А почему этот пятнистый бык из Мемфиса (бог Апис.- Ред.) принимает поклонения, вещает, как оракул, окружен пророками? Об ибисах, обезьянах, козлах и других вещах, куда более смехотворных, мне и говорить-то стыдно - понятия не имею, каким это образом они из Египта попали на небо"; "Мы даже боялись, как бы кто не схватил тебя (Зевса) и не принес в жертву, пока ты был быком или какой-нибудь золотых дел мастер не пустил бы тебя в работу, пока ты был золотым, и не остались бы у нас вместо Зевса ожерелье, браслет и серьга"12.
Это не были единичные голоса отдельных скептиков. Безверие охватило с I в. до н. э. сравнительно широкие слои римского общества, в особенности его интеллигенцию. Варрон, знаток языческой религии, не без чувства боли и страха начинает свою книгу "Религиозные древности" грозным предупреждением, являющимся в то же время и предсказанием, что в Риме скоро религия погибнет "не от нападения внешнего врага, а от пренебрежения к ней граждан", в особенности высшего общества, на которое обрушатся многочисленные бедствия, неизбежные спутники гибели религии; "крушение религии - факт не только неоспоримый, но и давнишний". Еще Катон утверждал, что два авгура12 без смеха не могут смотреть друг другу в глаза и что эта древняя должность уже давно находится в полном упадке. В театрах и народных собраниях нападки на гадателей всегда встречали шумный успех. Бесчисленные комедии Плавта, в которых плуты, жулики и воры приносили повелителю богов щедрые жертвоприношения за его покровительство их "подвигам", собирали полный театр, и зрители награждали восторженными аплодисментами каждую выходку Плавта по адресу богов. Не был религиозен и Цицерон. В одном из своих последних писем он говорил: "В счастье мы должны презирать смерть; в несчастии мы должны желать ее, потому что после нее не останется ничего". Так мог писать даже не скептик, а лишь неверующий, эпикуреец, смотревший на жизнь как на "молнию между двумя безднами бытия" и руководившийся девизом: "sibi vivere" (живи, пока живется).
Безверие образованного римского общества в годы зарождения империи сдерживалось социальным, классовым страхом перед плебейской толпой. Описывая тяжелое положение Рима при вступлении Августа во власть, когда народ представлял собою "скопище вольноотпущенников и чужеземцев", Светоний утверждает, что при таком положении дел Август вынужден был прибегнуть к своеобразной поддержке государственного здания - к религии.
Религия уже давно не удовлетворяла духовных и умственных потребностей образованного общества, однако все более насущной ее задачей было - служить опорой господствовавшему классу для обуздания народного недовольства, народных страстей.
Плебеи в долгой борьбе, которую они вели за гражданское равенство, видели богов всегда на стороне своих противников, и в религии плебеям отводилось так же мало места, как в правовой области в целом. В течение долгого времени они были лишены права участия в общественном богослужении; им предоставлялась лишь возможность молиться дома, в кругу близких.
Неудивительно, что плебеи в массе не были особенно привязаны к старой римской религии, служившей их угнетателям. Так притуплялся и выпадал из рук правившего Рима тот божественный меч, который должен был обеспечить ему дальнейшую эксплуатацию широких масс народа.
Империя сменила республику. Религиозная мешанина из греческих и восточных богов оттеснялась смутным divinitas (верховное существо), местопребывание которого переносилось все чаще с Олимпа на небо.
Единой огромной державе должен был соответствовать единый всемогущий бог. Соседство множества богов в Риме, который считался не только политическим центром, но и святым городом, подготовляло и практически, и идейно почву для сближения различных богов между собою, для их отождествления и слияния. Естественно было, что Юпитер Капитолийский выдвигался Римом на пост всеблагого, величайшего, всеимперского и всемирного бога. Теряясь между множеством богов и намечавшимся монотеизмом13, римляне зачастую из массы богов выбирали любимцев в количестве одного-двух десятков и им поклонялись. Но выбирать было не так легко, и глава языческой партии в сенате Претекстат поклонялся всем богам мира: боясь могущества каждого из них, он искал расположения сразу всех их вместе, а смутно перед ним проносилась мысль, не представляют ли все боги в сумме, несмотря на свое многообразие, чего-то единого, которое он, подобно Константину I, готов был назвать divinitas (божество). Так сквозь политеизм пробивал себе дорогу монотеизм, который в христианской форме к IV в. охватил значительные народные массы, следовательно, представлял собою силу. Сила эта потеряла свой первоначальный боевой демократический дух, подчинившись епископальной верхушке.
История папства
Содержание
Глава первая. Возникновение папства
Глава вторая. Образование Папского государства (VI-VIII вв.)
Глава третья. Внутренняя и внешняя политика папства в VIII - начале IX в.
Глава четвертая. Зависимость папства от римских феодалов и германских
императоров (IX-XI вв.)
Глава пятая. Борьба за "реформу" церкви
Глава шестая. Возвышение папства в XII-XIII вв
Глава седьмая. Папство в плену у Франции
Глава восьмая. Возвращение пап в Рим и Великий раскол
Глава девятая. Папство в эпоху возрождения
Глава десятая. Реформация в Западной Европе
Глава одиннадцатая. Контрреформация. XVI-XVII вв
Глава двенадцатая. Внешняя политика папства в конце XVI - первой
половине XVII в
Глава тринадцатая. Папство в период от Вестфальского мира до буржуазной
революции XVIII в. во Франции
Глава четырнадцатая. Папство и католицизм в период домонополистического
капитализма (1789-1870)
Глава первая. Возникновение папства
I
Xристианство в I в. н. э. не знало церковной организации, должностных лиц, культа, клира, догматов; вместо института священства были пророки, учители, апостолы, проповедники, выходившие из рядовой массы верующих и, как считалось, обладавшие харизмой, т. е. способностью, "даруемой духом", пророчествовать, учительствовать, совершать чудеса, исцелять и т. д. Любой христианин мог называть себя харизматиком и заниматься учительством-пророчеством; если он имел достаточное число приверженцев, то фактически зачастую руководил делами общины.
О деятельном участии в общинных делах пророков-учителей говорится в "Пастыре" Гермы1, относящемся к середине II в. С течением времени, в особенности со второй половины II в., руководство общинами сосредоточивается, однако, все более в руках пресвитеров - старейших членов общины по возрасту либо по времени их вступления в общину. Руководство это носило в значительной степени хозяйственный характер и на первых порах было связано с совместными трапезами христиан, с так называемыми агапами, вечерями любви. Обслуживались члены общин во время этих трапез диаконами, а по мере роста общин, необходимости накопления для них денег и увеличения запасов для трапез появились кладовщики, кассиры и надзиратели-епископы. Последними становились обычно старейшие, наиболее зажиточные члены общины, которые отвечали за сохранность денег и припасов, необходимых для совместных трапез.
Епископы, игравшие роль в общине не в силу своего "пророческого дара", а вследствие своей зажиточности и степенности, внесли новое начало в христианскую общину, вызывавшее естественное недовольство харизматиков, этих первых учителей христианства, в огромном большинстве случаев вербовавшихся в течение 100-150 лет из городской бедноты, рабов, вольноотпущенников, разоренных ремесленников, полупролетариев.
Зажиточные элементы каждой общины стремились прежде всего оттеснить пророков-учителей, не поддававшихся ни надзору, ни регламентации, и передать полноту власти епископам. Так возникла церковная организация с епископом во главе. Его задачей было в первую очередь положить конец пророчествам, содержавшим нападки на богачей, предсказывавшим неизбежную гибель старого греховного мира и близкое торжество царства божьего. Эти пророчества с их чаяниями, надеждами, проклятиями и ненавистью особенно ярко выражены в "Апокалипсисе" Иоанна, написанном в 68-69 гг. н. э. в фантастической форме "видений"2.
Несмотря на непримиримую ненависть к "вавилонской блуднице" (Риму) и к господствующим в мире "злу и несправедливости", эти пророчества звали не к борьбе, а лишь к "духовному освобождению" от земной юдоли страданий. Близкого "царства Христа" они ждали не от боевого выступления своих приверженцев, а от грядущего чуда, верили в то, что небесное возмездие каждому воздаст по его заслугам. "Горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете" (Лука, VI, 24-25); "удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божие" (Марк, X, 25).
Этот демократический революционный дух обездоленных, бесправных, угнетенных и порабощенных масс мировой державы не сопровождался уже теперь революционными подвигами и действиями, так как рабовладельческий и давно уже разлагавшийся Рим не знал подлинно революционного класса. Римский "пролетариат" жил за счет общественных и частных щедрот и представлял собою босяцкую, люмпен-пролетарскую массу с противоречивыми зачастую интересами. Вот почему идеи первоначального христианства, хотя и делали его "одним из революционнейших элементов в духовной истории человечества"3, оказались совершенно непригодными для переустройства мира в интересах народных масс.
Вскоре начинается процесс приспособления христианства к интересам господствующего класса империи. Зажиточные слои общества, принимавшие во все большем числе новую религию, энергично вытравляли "анархические и индивидуалистические бредни" ранних последователей христианства. Верующим внушалось, что епископ обладает унаследованной от апостолов "благодатью божьей", что он один ею распоряжается и что он - опора церкви. Эта новая идея отчетливо звучит уже у "апостольских мужей". Игнатий Богоносец4провозглашает, что "нет церкви без епископата". Церковь сменила пророческое учение о ненависти к богатым и угнетателям проповедью о непротивлении злу и любви к врагам; она уничтожила представление о равенстве людей, господина и раба, провела резкую грань между клиром и мирянами, устранила братские отношения внутри общины и отменила совместные трапезы. Христианство перестало отпугивать правящие круги империи. К тому же характер организации христианских общин, требование слепой покорности, угроза тяжких наказаний за ересь - все это делало новую религию удобным орудием для государства, которое в союзе с епископатом, могло распоряжаться христовым "стадом" в интересах еще большего закрепощения и угнетения народных масс.
Епископы стали бесконтрольно распоряжаться имуществом общины и даже сумели использовать "языческие" представления и законы о "божественной собственности". Согласно действовавшим в дохристианской Римской империи законам, боги имели право приобретать всякого рода имущество, достававшееся им в силу дарений, завещаний и т. д. Принадлежащее "богу" имущество считалось священным, не могло становиться предметом извлечения выгоды, и отчуждение его обставлялось рядом формальностей, сильно ограничивавших владетельные права "бога". В некоторых местах "боги" получали привилегию более или менее свободно распоряжаться своим имуществом. Так обстояло дело в Галлии, в Северной Африке. Фактически, разумеется, в качестве юридического лица, представлявшего интересы того или иного бога, выступали жрецы. По мере того как изменялись представления о богах, менялось и представление о "божеской собственности": она делалась в качестве предмета, служившего культу, принадлежностью той ассоциации, которая содержала за свой счет культовое учреждение и которая приобретала все права юридического лица.
Аналогичное представление о собственности "бога" было перенесено и на христианское церковное имущество. Так, например, когда антиохийский епископ Павел Самосатский, удаленный со своего поста, отказался в 272 г. передать своему преемнику церковь со всем ее имуществом и жители Ан-тиохии принесли на него жалобу императору Аврелиану, император, как сообщает церковный историк Евсевий, постановил, что имущество должно быть передано тем, кого епископы Италии, в частности римский епископ, считают христианской общиной (Евсевий, VII, 30, 19). Но для епископов понятие "христианская община" или "христианская совокупность" давно ушло в область прошлого. Вместо общины налицо был самодержавный епископ, который неограниченно распоряжался всем церковным имуществом. В его руках находилась общинная касса.
По мере роста отдельных общин епископы окружали себя разными должностными лицами, в круг обязанностей которых входила и проповедническая деятельность, наряду с работой по улаживанию финансовых, судебных, полицейских и иных вопросов. Будучи главой всей общины, епископ взял на себя роль наставника в вероучении.
Постепенно епископское понимание вероучения выкристаллизовалось, и определенные догматы веры стали обязательными для всей массы прихожан, и никто из общины, все чаще и чаще сравниваемой со стадом овец, не смел выступать против епископа - пастыря (pastor), невозбранно стригущего свою покорную паству.
Эта эволюция сказалась и в слове "церковь" (ecclesia), под которым сначала понималась община, совокупность христиан, а затем определенное учреждение. Имущество церкви из рук общины перешло в руки учреждения вернее, того епископа, который стоял во главе этого учреждения и "представлял интересы бога". Церковное имущество принадлежало епископу не как частному лицу, а как "божьему представителю": он не имел права передавать его по наследству, и после его смерти оно переходило к его преемнику по епископской кафедре, а не к частному лицу, сыну или родственнику епископа.
Получив право приобретения как движимого, так и недвижимого имущества, церковь или, вернее, епископы широко пользовались этим правом, и уже в IV в. светская власть предупреждала, что будут приняты меры против тех представителей церкви, которые эксплуатируют для своей выгоды "религиозные чувства мужчин и слабости женщин". Согласно этому предупреждению, в 370 г. лицам духовного звания было запрещено получать дома сирот и вдов, и все завещания и дарения, сделанные вдовами и женщинами при деятельном участии и увещевании представителей духовенства, объявлялись недействительными. Через 20 лет император Феодосий I усилил это запрещение и резко осудил всякое его нарушение как благочестивый обман и хитроумный обход запретительного закона.
Однако эти декреты не имели практического значения: императорская власть была слаба, и с нею мало считались; кроме того, закон говорил не о церкви вообще, а об отдельных ее представителях, и потому запрещение толковалось в очень ограниченном смысле. В 455 г. были отменены даже и эти мало соблюдавшиеся ограничения, и церковь смогла свободно приобретать движимость и недвижимость. Она получила от правительства значительную часть того огромного имущества, которым раньше "владели" языческие боги. По мере увеличения христианских общин росло и богатство отдельных епископских церквей, в силу чего церковь сделалась могущественным земельным собственником. Из всех епископств наиболее богатым стало римское.
Столица огромного государства - Рим - еще до императорского периода представляла собою "осколок вселенной", торговый центр, стягивавший и людей, и товары, и идеи, а также множество религий и еще большее количество самых разнообразных богов. Победитель - Рим, разумеется, считал своих богов сильнее и могущественнее богов побежденных им народов, но и боги последних не были в глазах римлян лишены определенной мощи. Недаром при осаде неприятельского города римские военачальники стремились склонить на свою сторону покровительствовавших осажденному городу богов и после победы остерегались разрушать их храмы, боясь их мести.
Было естественно, что и христианская община мировой столицы стремилась придать именно римскому епископу особое значение. Кружево легенд плелось о самом происхождении этой общины. Позднее, примерно с IV в., появилось утверждение, что сам апостол Петр основал римскую общину и был первым ее епископом, а потому римской церкви надлежит считаться главнейшей в христианском мире, а римскому епископу дан примат, т. е. высшее иерархическое положение.
Против этих притязаний римского епископа выступали более ранние большие восточные общины, в частности Александрии, Иерусалима и Антиохии. Так, Александрийская хроника писала: "В первый год царствования Веспасиана (6979) умер апостол и иерусалимский патриарх Якобус, которого Петр при отъезде в Рим назначил вместо себя епископом Иерусалима". На этом основании возникла легенда, будто Петр основал иерусалимскую общину. Право считаться творением Петра, быть "скалой" (petra - по-гречески означает "скала") церкви и владеть ключами небесного царства оспаривал у Рима с особенным упорством Иерусалим, а позже - г. Пелла, а также общины восточного берега Иордана. Папа Каликст I (217-222) ссылался на евангельский текст (Матфей, XVI, 18-19) как на "доказательство" того, что "князь апостолов" - Петр, в качестве "наместника Христа", построил на "скале" христову церковь и получил "ключи от царства небесного". Каликст и следовавшие за ним епископы Рима (в дальнейшем их стали называть "наместниками бога на земле") доказывали, что им принадлежит первенство не только почетное (primatus honoris), но и юридическое. Последнее выражалось, между прочим, в том, что ключи от всех "семи небес", по их уверению, могут, по усмотрению римского епископа, открывать перед любым смертным царство небесное и люди, даже совершившие самые ужасные преступления, на этом основании могут быть очищены от грехов и впущены прямо в рай. Вместе с легендой о "Петре-скале" распространялась и другая легенда, гласившая, что земля Рима была особенно сильно пропитана кровью мучеников и что среди последних были апостолы Павел и Петр, которые своей смертью сделали "навеки" Рим святейшим городом вселенной.
Легенда о гибели мифического Петра в царствование Нерона (54-68) гласила, что на Ватиканском холме среди разных языческих могил была якобы найдена через много лет после гибели Петра и его могила. На этом будто бы месте Константин I (306-337) построил базилику в честь обоих апостолов.
Для Иринея и Киприана5Рим точно так же является "матерью и корнем всей христианской церкви". Римские епископы претендовали на особый титул, который выделял бы их из среды других епископов. Марцеллин (296-304) заимствовал этот титул с Востока и первый из римских епископов стал называть себя папой, греческим словом "pappas" - "отец", "батюшка" - как обычно называют епископа на Востоке. Однако лишь с начала VI в. этим именем назывался один только римский епископ.
Римский епископ стремился стать "епископом всех епископов", главою всемирной, вселенской католической церкви. В качестве такового он пытался установить во "всем мире" религиозные обряды, церемонии, молитвы, догмы, правила поведения и нравственности, которые в силу разнообразных причин считались римскими епископами наиболее "угодными богу". Так, Виктор I (189-199) настаивал, чтобы христианская пасха не была связана с еврейской. Он угрожал малоазиатским общинам исключением из христианского мира, если они будут праздновать первый день пасхи совместно с евреями 14-го числа месяца нисана, а не в первое воскресенье после этого числа. В целях единого дня начала празднования пасхи он созвал в Риме синод6, на котором присутствовали представители и Запада, и Востока. Защитником "непокорных" восточных общин был Поликрат из Эфеса, ссылавшийся на "великие светочи", похороненные в Азии, и всегда придерживавшиеся празднования пасхи в день 14 нисана. Он, между прочим, указал, что существование "разнообразных обычаев в характере и продолжительности постов" не вызывало никогда ни с чьей стороны осуждения, и было бы несправедливо "отсечь от христианского мира" старейшие малоазиатские общины. Единодушие Востока против Запада, отражавшее наличие социально-экономических противоречий между отдельными частями империи, не дало Виктору I возможности навязать свое решение всему христианскому миру: в течение свыше 100 лет празднование пасхи совершалось разновременно в христианском мире, и Восток продолжал считать 14 нисана первым днем христианской пасхи.
Более успешной оказалась борьба римского епископа с монархистами, отстаивавшими абсолютное единство бога и отвергавшими идею троицы; одни из монархиан отрицали божественность Христа и видели в нем человека, в котором действовала божественная сила. Этих монархиан называли динамистами (впоследствии - адопцианами); другие монар-хиане видели в Христе бога и признавали его воплощением самого бога-отца. Так как этим учением бог оказывался как бы пониженным в своем ранге, уравненным сыну и, следовательно, пострадавшим, то эта часть монархиан получила название патрипассиан (patris-passio-умаление отца).
В дни Виктора I в Риме пропагандистом динамистических идей был кожевник Феодот, собиравший вокруг себя, по-видимому, немало последователей. Виктор, придерживавшийся строго, без внесения элементов "от разума", формулы о троице (тринитарной формулы), исключил из римской общины Феодота. Этот шаг, однако, вызвал недовольство среди части духовенства Рима, так как во время борьбы с гностиками7упрощенная формула троичности многих перестала удовлетворять. После смерти Виктора преемником был избран Зеферин (199-217), часть духовенства провела в римские пресвитеры Ипполита. Он противопоставлял тринитарной формуле Виктора и Зеферина идею о соподчинении лиц внутри троицы. Преемник Зеферина Каликст I при своем избрании встретил в лице Ипполита серьезного соперника: часть римского духовенства избрала даже Ипполита в епископы, но большинство стояло за Каликста. Тринитарная формула в духе Виктора I восторжествовала над всеми другими формулировками, так что Ипполит вместе с некоторыми приверженцами очутился в лагере еретиков. Эта победа рим ского епископа была закреплена Каликстом I провозглаше нием формулы крещения, признанной вскоре во всех странах христианского мира. "Таинство крещения" заняло исключительное место в христианской религии. По учению церкви, крещение "есть духовное рождение; вторичное рождение, баня возрождения, воскресение". Евангелие Иоанна приписывало самому Иисусу слова: "Кто не родится свыше, не может увидеть царствия божия". А когда фарисей8из синедриона9Никодим недоуменно вопрошал: "Как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и духа, не может войти в царствие божие" (Ин. 3: 4-5). По-видимому, введение во всеобщее употребление римской крещальной формулы и устройство Каликстом специальной исповедальни, получившей почти такое же широкое применение, послужили основой для создания легенды о Петре, построившем на "скале" свою церковь и ставшем первым епископом Рима. Пользуясь своим "правом" отпущения грехов, Каликст особенно снисходительно относился к священникам и, ссылаясь на то, что в "Ковчеге Ноя рядом находились чистые и нечистые твари", разрешал духовенству и конкубинат10, и многоженство.
"Мягкость" Каликста в немалой степени способствовала распространению христианства. Многие из отпавших возвращались в лоно церкви, однако становились предметом нападок со стороны строгих блюстителей старины. Их протесты сливались с недовольством еретиков и язычников. "Поток слов, писаний и посланий", хлынувший по адресу Каликста, отчасти и послужил поводом к точному установлению священных книг, содержание которых было объявлено каноническим11. Необходимо было положить конец беспрестанному и произвольному толкованию "божьего слова". До Каликста священной книгой считался лишь Ветхий завет. Новая религия в борьбе с гностицизмом и другими восточными учениями должна была найти опору в другом "завете" столь же священном, как и израильский. В Новый завет были включены четыре евангелия, соборные послания Павла, Петра, Иоанна и другие писания. Новый завет, служа как бы продолжением своего предшественника, считался, подобно ему, "боговдохновенным", а потому все его предписания с конца IV в. так же считались каноническими.
Письменное закрепление этого нового вероучения, вытесняя устное слово, усиливало в христианской среде роль ученых, в большинстве своем людей из зажиточных элементов, и оттесняла на задний план "нищих духом", т. е. обездоленную массу. По существу, "книга" возобновляла старую борьбу против пророков-энтузиастов, вещателей грядущего царства божьего. В ней заключены были новые по духу, канонизированные тексты: "Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человеко-угодники, но в простоте сердца, боясь бога" (Послание Павла к колоссянам, 3: 22). "Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно богу, если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно богу" (Первое послание Петра, 2: 18-20). Так рабство, утверждавшееся с помощью палки в дни господства языческого Рима, теперь, с распространением христианства, было возведено в нравственную обязанность, и раб заковывался в двойные цепи: железные и религиозные, становясь покорным орудием в руках господствующего класса и служившей ему церкви, ставшей теперь уже епископской. Союз государства с церковью означал отныне союз с епископами, которым вынуждена была подчиняться паства.
II
Ред.), завернутый в полотно, ты кто таков, любезнейший, и каким образом ты хочешь быть богом - ведь ты же лаешь? А почему этот пятнистый бык из Мемфиса (бог Апис.- Ред.) принимает поклонения, вещает, как оракул, окружен пророками? Об ибисах, обезьянах, козлах и других вещах, куда более смехотворных, мне и говорить-то стыдно - понятия не имею, каким это образом они из Египта попали на небо"; "Мы даже боялись, как бы кто не схватил тебя (Зевса) и не принес в жертву, пока ты был быком или какой-нибудь золотых дел мастер не пустил бы тебя в работу, пока ты был золотым, и не остались бы у нас вместо Зевса ожерелье, браслет и серьга"12.
Это не были единичные голоса отдельных скептиков. Безверие охватило с I в. до н. э. сравнительно широкие слои римского общества, в особенности его интеллигенцию. Варрон, знаток языческой религии, не без чувства боли и страха начинает свою книгу "Религиозные древности" грозным предупреждением, являющимся в то же время и предсказанием, что в Риме скоро религия погибнет "не от нападения внешнего врага, а от пренебрежения к ней граждан", в особенности высшего общества, на которое обрушатся многочисленные бедствия, неизбежные спутники гибели религии; "крушение религии - факт не только неоспоримый, но и давнишний". Еще Катон утверждал, что два авгура12 без смеха не могут смотреть друг другу в глаза и что эта древняя должность уже давно находится в полном упадке. В театрах и народных собраниях нападки на гадателей всегда встречали шумный успех. Бесчисленные комедии Плавта, в которых плуты, жулики и воры приносили повелителю богов щедрые жертвоприношения за его покровительство их "подвигам", собирали полный театр, и зрители награждали восторженными аплодисментами каждую выходку Плавта по адресу богов. Не был религиозен и Цицерон. В одном из своих последних писем он говорил: "В счастье мы должны презирать смерть; в несчастии мы должны желать ее, потому что после нее не останется ничего". Так мог писать даже не скептик, а лишь неверующий, эпикуреец, смотревший на жизнь как на "молнию между двумя безднами бытия" и руководившийся девизом: "sibi vivere" (живи, пока живется).
Безверие образованного римского общества в годы зарождения империи сдерживалось социальным, классовым страхом перед плебейской толпой. Описывая тяжелое положение Рима при вступлении Августа во власть, когда народ представлял собою "скопище вольноотпущенников и чужеземцев", Светоний утверждает, что при таком положении дел Август вынужден был прибегнуть к своеобразной поддержке государственного здания - к религии.
Религия уже давно не удовлетворяла духовных и умственных потребностей образованного общества, однако все более насущной ее задачей было - служить опорой господствовавшему классу для обуздания народного недовольства, народных страстей.
Плебеи в долгой борьбе, которую они вели за гражданское равенство, видели богов всегда на стороне своих противников, и в религии плебеям отводилось так же мало места, как в правовой области в целом. В течение долгого времени они были лишены права участия в общественном богослужении; им предоставлялась лишь возможность молиться дома, в кругу близких.
Неудивительно, что плебеи в массе не были особенно привязаны к старой римской религии, служившей их угнетателям. Так притуплялся и выпадал из рук правившего Рима тот божественный меч, который должен был обеспечить ему дальнейшую эксплуатацию широких масс народа.
Империя сменила республику. Религиозная мешанина из греческих и восточных богов оттеснялась смутным divinitas (верховное существо), местопребывание которого переносилось все чаще с Олимпа на небо.
Единой огромной державе должен был соответствовать единый всемогущий бог. Соседство множества богов в Риме, который считался не только политическим центром, но и святым городом, подготовляло и практически, и идейно почву для сближения различных богов между собою, для их отождествления и слияния. Естественно было, что Юпитер Капитолийский выдвигался Римом на пост всеблагого, величайшего, всеимперского и всемирного бога. Теряясь между множеством богов и намечавшимся монотеизмом13, римляне зачастую из массы богов выбирали любимцев в количестве одного-двух десятков и им поклонялись. Но выбирать было не так легко, и глава языческой партии в сенате Претекстат поклонялся всем богам мира: боясь могущества каждого из них, он искал расположения сразу всех их вместе, а смутно перед ним проносилась мысль, не представляют ли все боги в сумме, несмотря на свое многообразие, чего-то единого, которое он, подобно Константину I, готов был назвать divinitas (божество). Так сквозь политеизм пробивал себе дорогу монотеизм, который в христианской форме к IV в. охватил значительные народные массы, следовательно, представлял собою силу. Сила эта потеряла свой первоначальный боевой демократический дух, подчинившись епископальной верхушке.