Страница:
Это законы ночи, с ее терпкими, дикими запахами, с ее пронзительными тенями и бархатным светом, с ее запутанными звуками, с ее замысловатыми чарами. Здесь можно заблудиться и пропасть, можно стать цветком, и умереть, истекая ароматом. Здесь полеты в черноте, по наитию, сжимают тоской сердце и сладко кружат пустую голову. Здесь путается правильно и неправильно.
И, пожалуй, ты сказал бы «стоп», но ведь это ты играешь эту песню. Хотя одновременно ты идешь по этому лесу. Деревья и тени трутся друг о друга гибкими телами, переплетают ветви, мешают листву. Свет неверен. Пляшут зеленоватые блики, так что больно смотреть на ломаемые их танцем собственные руки.
Рэн огляделся, прислушался: где-то вдалеке звучит музыка, играет его гитара. Но ветер шумит сильнее. Тревожно и хорошо. И нестерпимо хочется прижать к своему сердцу чье-то маленькое и горячее и успокоиться, забыться в их совместном тихом стучании.
Рэн почти уверен, что она придет. Глаза больно от отчетливости происходящего, будто в них песка насыпало. Он слышит как в запястьях и в горле больно колотится пульс.
От прикосновения ладоней, закрывших сзади его глаза, Рэндэлл слишком сильно вздрагивает. И еще только схватив запястья, уже понимает, что с ним — не она.
Королева. Таковы законы этого сна, этой ночи, что он и жутко разочарован и нет. Друлинья начинает что-то говорить ему. Но сперва оруженосец не слышит слов, он слышит только, как говорят ее волосы. Тонкие пряди змейками струятся — ими играет ночной ветер, как золотыми нитками; ее плечи — они певучи и томны, они жалуются на прохладу, ее грудь… — о, ее речи слишком откровенны, и Рэн шарахаясь от них, прислушивается к щекам, глазам и, наконец, губам, которые шевелятся и, наконец, в их танце Рэн начинает различать слова.
— … такие ошибки случаются, и в них нет ничего страшного, ведь ты так юн и не опытен. Люди того мира отличны от нашего. Не удивляйся, нам ли не отличить свое от чужого. Не удивительно, что их юноша, показался тебе слишком похожим на женщину. К тому же, ты храбр, благороден, силен, ты мужественен. Твоя кровь горяча. Слишком уже горяча для мальчика. Она требует превращения в мужчину. Не мудрено, что за неимением лучшего, ты принял желаемое за действительное. Но позволь мне дать тебе узнать, что такое настоящая женщина, и ты уже никогда не спутаешь…
Еще она говорила, что он сводит ее с ума, и много всяких других лестных вещей, которые сводили с ума уже его. На ее тонких и одновременно пухлых пальчиках перламутрово поблескивали ноготочки, и это было как-то особенно мило и привлекательно. И еще эта музыка. С содроганием Рэн понял, что Бэт сама своим воркующим и стонущим где-то за деревьями голосом толкает его на… Слово «предательство»мелькнуло и сгинуло, в таких снах оно просто вне закона.
Королева потянулась к нему своими карамельными губами, томно прошелестев ветвями над их головой: «Это твой первый поцелуй, не так ли?»
— Так ли! — Голос Бэт яростно взвился где-то, где продолжали играть гитара и сакс, а рядом он прозвучал негромко, но не только Рэн, но и королева вздрогнули. Конечно, та тут же бы опомнилась, если бы Битька, непонятно откуда выскочившая на поляну, не отшвырнула ее в сторону и не обхватила растерявшегося оруженосца за шею. Ни секунды не мешкая, Битька ткнулась в губы Рэна решительно сомкнутыми твердыми губами, чуть не разбив и свои и его в кровь. «Вот это первый,»— пробормотала она уже менее смело и, похоже, всхлипнув. И все куда-то пропало.
А потом Рэн сидел за сценой и вертел в пальцах какой-то маленький мягкий предмет. Голос Бэт успокаивающе звучал из-за «кулисы», образованной чем-то вроде бузины. В воздухе плотно стоял сигаретный дым. И сквозь него все виделось смутно. Но он тоже очень успокаивал. Перед носом Рэна с щелканьем вспыхнул голубой огонек, и он понял, что в руках мнет сигарету, а рядом Шез.
ГЛАВА 32
ГЛАВА 33
И, пожалуй, ты сказал бы «стоп», но ведь это ты играешь эту песню. Хотя одновременно ты идешь по этому лесу. Деревья и тени трутся друг о друга гибкими телами, переплетают ветви, мешают листву. Свет неверен. Пляшут зеленоватые блики, так что больно смотреть на ломаемые их танцем собственные руки.
Рэн огляделся, прислушался: где-то вдалеке звучит музыка, играет его гитара. Но ветер шумит сильнее. Тревожно и хорошо. И нестерпимо хочется прижать к своему сердцу чье-то маленькое и горячее и успокоиться, забыться в их совместном тихом стучании.
Рэн почти уверен, что она придет. Глаза больно от отчетливости происходящего, будто в них песка насыпало. Он слышит как в запястьях и в горле больно колотится пульс.
От прикосновения ладоней, закрывших сзади его глаза, Рэндэлл слишком сильно вздрагивает. И еще только схватив запястья, уже понимает, что с ним — не она.
Королева. Таковы законы этого сна, этой ночи, что он и жутко разочарован и нет. Друлинья начинает что-то говорить ему. Но сперва оруженосец не слышит слов, он слышит только, как говорят ее волосы. Тонкие пряди змейками струятся — ими играет ночной ветер, как золотыми нитками; ее плечи — они певучи и томны, они жалуются на прохладу, ее грудь… — о, ее речи слишком откровенны, и Рэн шарахаясь от них, прислушивается к щекам, глазам и, наконец, губам, которые шевелятся и, наконец, в их танце Рэн начинает различать слова.
— … такие ошибки случаются, и в них нет ничего страшного, ведь ты так юн и не опытен. Люди того мира отличны от нашего. Не удивляйся, нам ли не отличить свое от чужого. Не удивительно, что их юноша, показался тебе слишком похожим на женщину. К тому же, ты храбр, благороден, силен, ты мужественен. Твоя кровь горяча. Слишком уже горяча для мальчика. Она требует превращения в мужчину. Не мудрено, что за неимением лучшего, ты принял желаемое за действительное. Но позволь мне дать тебе узнать, что такое настоящая женщина, и ты уже никогда не спутаешь…
Еще она говорила, что он сводит ее с ума, и много всяких других лестных вещей, которые сводили с ума уже его. На ее тонких и одновременно пухлых пальчиках перламутрово поблескивали ноготочки, и это было как-то особенно мило и привлекательно. И еще эта музыка. С содроганием Рэн понял, что Бэт сама своим воркующим и стонущим где-то за деревьями голосом толкает его на… Слово «предательство»мелькнуло и сгинуло, в таких снах оно просто вне закона.
Королева потянулась к нему своими карамельными губами, томно прошелестев ветвями над их головой: «Это твой первый поцелуй, не так ли?»
— Так ли! — Голос Бэт яростно взвился где-то, где продолжали играть гитара и сакс, а рядом он прозвучал негромко, но не только Рэн, но и королева вздрогнули. Конечно, та тут же бы опомнилась, если бы Битька, непонятно откуда выскочившая на поляну, не отшвырнула ее в сторону и не обхватила растерявшегося оруженосца за шею. Ни секунды не мешкая, Битька ткнулась в губы Рэна решительно сомкнутыми твердыми губами, чуть не разбив и свои и его в кровь. «Вот это первый,»— пробормотала она уже менее смело и, похоже, всхлипнув. И все куда-то пропало.
А потом Рэн сидел за сценой и вертел в пальцах какой-то маленький мягкий предмет. Голос Бэт успокаивающе звучал из-за «кулисы», образованной чем-то вроде бузины. В воздухе плотно стоял сигаретный дым. И сквозь него все виделось смутно. Но он тоже очень успокаивал. Перед носом Рэна с щелканьем вспыхнул голубой огонек, и он понял, что в руках мнет сигарету, а рядом Шез.
ГЛАВА 32
— Такие дела, брат, — Шез старался держаться за спиной оруженосца, в чем, впрочем, не было особой необходимости. Во-первых, в синеватых клубах сигаретного дыма все видимое искажалось, колеблясь и обманывая, а глаза щипало; во-вторых, Рэн сидел, низко повесив тяжелую голову, не поднимая глаз на собеседника. — Не твоя, она, короче, не твоя. Я думаю, эта фишка — пропуск на второй тур, минуя первый, должна была окончательно убедить тебя. Ты ведь сам говорил, что для этих, в Белом Городе, которые все решать будут, ничего неявного нет. И ты сам знаешь правила этого конкурса самодеятельности: только мужские коллективы. С логикой-то у тебя вроде все в порядке — делай выводы.
Рэн ожесточенно потер виски. Шез сочувственно поморщился: не будь бы вы оба, парни, такими прямолинейными, можно было бы сговориться и вперед.
— Ну что, давай уже, снова туда, где море огней. Будь, короче, смелей, акробат… Ему тоже тяжело. У нас, знаешь, на такие вещи немного спокойнее смотрят. Да и ты постарше. Ответственность на тебе.
Мальчишка в ответ с неохотой шевельнулся и приподняв руку тяжело помахал ей, мол, иди, я сейчас. Когда дух исчез, Рэн какое-то время посидел еще, не поднимая головы и невидящими глазами рассматривая крупную серебряную медаль с цифрой «два»и печатью Белого Города. Затем он решительно поднялся. Остановившись возле очарованно наблюдающего из-за невысокого куста шиповника за происходящим на сцене Друпикуса, он опустил в одну из его седельных сумок пропуск, взглянул еще разок на друзей и скрылся в темноте.
…Движение — хорошая вещь. Первое время в душе у Рэна была такая огромная черная пустота, что жить с ней просто казалось невозможным. Но ночной ветер будто отрывал от этой пустоты по маленькому-маленькому кусочку и уносил с собой. Рэн подумал, что это как слезы, они также уносят с собой боль, по песчинке размывая ее глухое черное здание. Иногда Рэн прищуривал глаза и смотрел на звезды, наклоняя голову от плеча к плечу. Звезды тогда вытягивали длинные слепящие лучи и покачивали ими, будто обнимая и успокаивая. Вот так и будет он идти долго-долго, пока эта рана — дыра в его сердце не затянется совсем. Сначала на ее месте останется грубый шрам, потом только тонкая нитка, а потом ничего не останется. Все пройдет. Интересно, а Бэт… тут Рэн схватил за хвостик паскудную мыслишку: расстроилась ли (расстроился ли? Расстроился ли!!!) она (Он!!!). У этой мыслишки жадный зубастый ротик, она продолжит разрывать рану в сердце, делая дыру пустоты все больше и больше. В конце концов, все — лишь глупая, хотя и жестокая ошибка. Если взять себя в руки, и заставить спокойно рассмотреть ситуацию — у него остались друзья, тот же Бэт, не говоря о Санди, Аделаиде, Луи, Шезе, единороге, Друпикусе; осталась музыка. В конце концов, все живы и здоровы. Хотя такое чувство, будто и нет. Рэн снова вскинул голову к звездам, на этот раз их лучи расплывались. В конце концов, всегда и все говорят, что первая любовь не бывает единственной. Правда, Рэн О' Ди Мэй не знал, что практически никто и никогда не желает с этим смиряться…
…Битьке казалось, что физически ее нет. Она так устала, что тело ее просто сдохло и осталось где-то брошенное под кустиком валяться, как вконец сношенный костюм. А вот освобожденная душа парила в восторге и эйфории. Впрочем, нет, тело тоже было здесь, оно обнимало и целовало всех подряд. И глаза были здесь, они искали оруженосца.
Кое-как освободившись от поклонниц, друзья собрались возле Друпикуса. Только что им сообщили, что вопреки всем возможным правилам и традициям, им будет накрыт стол и устроен ночлег. Обычно жонглерам такой чести не полагалось, но в порядке исключения с благодарностью за доставленное удовольствие. Битька поморщилась: да, здешнюю публику еще воспитывать, да воспитывать, в смысле идолопоклонничества по отношению к молодежным кумирам, звездам эстрады и кино. А Шез порадовал, это, конечно, слабо сказано, переводом сразу на второй тур, минуя первый. Но все омрачало отсутствие Рэна. Битька не раз уже беспокойно поглядывала на Шеза: не его ли это заморочки. Он к ней ведь не раз уже подкатывал на счет: подойди к парню, скажи: я не я и лошадь не моя. И она, Битька, все, конечно, понимала и со всем, конечно, соглашалась, и даже разок попыталась, но чуть не утонула в теплых глазах оруженосца, чуть не рассыпалась от охватившей ее дрожи и не сгорела в лучах его смущенной улыбки. Попробуй тут: «Здравствуйте, я ваша тетя». И потом, это ведь правду «говорить легко и приятно», а врать, разбивая свое, а может и не только свое (?!) сердце — совсем наоборот. Тут Битьке вдруг вспомнилось, то, что помнилось-пригрезилось ей, пока она пела. И сердце ее упало: а вдруг он с той. Но нет: вон она, королева лесных друлиний. После концерта феечки устроили пляски. Очень впечатляющее шоу. Пару-тройку таких в подтанцовку — и у мужчин успех группы обеспечен. Вон как свои-то шею вытягивают: что Санди, что остальные. Одно что Шез и дядюшка Луи — бестелесны. Впрочем, эстетическое удовольствие тоже не слабое. Однако, где же Рэн?
— Его нигде нет, — лаконично сообщил дядюшка Луи, воспользовавшийся эфирностью, дающей возможность легко с большой скоростью перемещаться с места на место для того, чтобы поискать по лесу пропавшего О' Ди Мэя. Друзья возбужденно, правда и без тревоги, переглянулись. Что касается Шеза, тот скромно и уныло посиживал в сторонке. Выглядел при этом он слегка слинявшим, как с лица, так и вообще. Заметив, что Битька, да и остальные, обернулись к нему, удивленные и настороженные необычным его поведением, Шез постарался с показушной легкостью соскочить с большого барабана, на котором грустил до того, и попытался разудало запеть. Однако это плохо у него получилось.
— Да что вы, в самом деле, братцы? Может, девчонку какую подцепил? Дело молодое… — тут Шез хотел симпровизировать что-нибудь к случаю, но обнаружил, что не может и сник. Да и вообще, если признаться, чувствовал себя дух кунгур-табуретки неважно — гитара-то исчезла вместе с оруженосцем. Очевидно, тот факт, что Шеза не потянуло за увозимым инструментом объяснялся мощной притягательной силой происходящего на сцене. Что и говорить, если даже звук кунгур-табуретки еще долго после ее отбытия царил на концерте, аккомпанируя голосу Битьки. А вот сейчас Шезу стало худо, и еще как худо. Извилины в его голове начали слегка путаться и расплываться, но при том противная мыслишка о смерти, точнее, может и не смерти, но о истончении и затерянии в тонких мирах, без материальной опоры, какой была для него гитара известной небезызвестным невысоким качеством продукции музыкальной фабрики города, знаменитого своими сталактитами и сталагмитами, была вполне отчетлива и нагоняла тоску.
Также вполне ясною была и догадка о «справедливой расплате»: увы, дух догадывался о мотивах исчезновения оруженосца, и не то, чтобы раскаивался, но весьма сожалел, если не о случившемся, то о последствиях. Хандра навалилась на Шеза большой неумолимой подушкой в грязной наволочке.
— Слушай, Бэт, сделал бы ты марихуаны на пару затяжечек, а еще лучше трехлитровую бутылку кристально чистой.
— Так ведь гитара у Рэна, — пробормотала не менее пришибленная Битька.
— Госпади-и…— проскулил по-старушечьи Гаррет, — Если б я только знал, что вот так будешь помирать, и никто и стакана не подаст… И это после всего, что я сделал для всемирного и отечественного рок-энд-ролла и даже, не побоюсь этого слова, для авторской песни… — дух, медленно сполз на пол, закатывая небольшие, но выразительные глаза. — Да! Да! — истерически вскинул он указательный палец. — Мне нечего стыдиться! Да, один раз на моем инструменте играли «Изгиб гитары желтой»! Ну И Что! — тут силы покинули измученный дух, и он хлопнулся в обморок.
Когда же беспредельно слабый, но со слегка просветлевшей головой дух повел сперва ушами, а потом приоткрыл один глаз, его моргающим очам предстала не самая утешительная сцена. Жестко сжавший челюсти Санди седлал Друпикуса, Аделаид окаменел в позе беспредельного отчаянья и вопрошания: «О! Боги за что?!», дядюшка Луи с мягким осуждением качал головой , единорожек плакал навзрыд, а Битька сидела на барабане, точь-в-точь повторяя недавнюю позу Рэна О' Ди Мэя.
— Как я понял, тут никто и не собирается меня спасать, — пробрюзжал он, кряхтя.
— Почему же?! Я как раз собираюсь этим заняться. Хотя и не стоило бы, — жестко заметил едва взглянувший на очухавшегося друга Санди. — Нужно вернуть Рэна с гитарой. Пока для вас обоих это плохо не кончилось.
Битька вскинула было с отчаянной надеждой голову, по пыльной щеке слеза прочертила влажную дорожку: возьми с собой. Но Санди только диковато глянул на нее, как на неведомую зверушку, и запрыгнул в седло. Дядюшка Луи еще раз недовольно покачал головой — теперь очевидно было, что осуждение предназначено не Битьке.
— Ну, допустим! Допустим мы виноваты! Господа присяжные заседатели! — цвет лица Шеза плавно переходил от бледно-зеленого к серо-стальному, однако даже в состоянии летаргического сна или клинической смерти у духа российского рокенролла хватит сил и ярости для выражения протеста. Шез вскочил и сотрясаясь неатлетического сложения фигурой гневно воззвал: Друзья! Мать вашу называется! Шовинисты! Фашиствующие милитаризованные скинхеды, вашу мать! С чего, спрашивается вас этак зашкалило? Вас переколбасило от того, что баба на гитаре играет? Или от того, что вы с ней на равных как с корешем, как с братушкой якшались? Феодалы недобитые… Или вы, как честные пионэры, возмущены фактом вопиющего обмана?! Так это правила ваши мелкопоместные виноваты! Нас тут, понимаешь, бесплотных и несовершеннолетних забросило к черту на кулички во враждебную среду без скафандров и парашютов — вертитесь, как хотите, а первые же попавшиеся друзья оказываются такими чистоплюями, что не способны простить даже маленького прегрешения. Которое к тому же совершено вынужденно, из чувства самосохранения !..
— Да не в этом дело! — с досадой и горечью перебил духа Санди. — В конце концов, у нас мозги не каменные — переварят и такую информацию. Но с Рэном, вот с кем погано получилось! Я понял, у вас в мире всякое бывает (хотя я бы с этим поборолся), но у нас, слава богу, мужчины — это мужчины, а женщины — женщины, и как Рэн справится с мыслью… Короче, если вы со мной, то нечего здесь рассиживаться!.. Хотя, хм, леди, положа руку на сердце, не ожидал я от вас: так хладнокровно и жестоко играть на чувствах человека, да еще в такие игры.
— Я не играла! Я… Я сама… Он… А может у меня первая любовь! — со слезами выпалила Битька — Но ведь судьбы миров …
Санди вдруг вздохнул , грустно улыбнулся и покачал головой:
— Знаете, леди… Знаешь, Бэт, мне все чаще приходит в голову, что судьбы мира решаются без особого шума и помпы, и совсем не на турнирах. И что для них очень большое значение имеют радость и печаль, праведность или грешность какого-нибудь просто человека. Да даже, может, от того, помог ли ты упавшему в ведро с водой жуку… Все. Поехали.
— А я вот думаю, что эти ваши мудрые из Белого Города на Холме вполне могли знать, что Беата — не парень, и это им совсем не помешало пропустить вас на второй тур… — заметил дядюшка Луи.
— А им это по фигу, — единорожка не упускал случая расширить свой словарный запас.
Рэн ожесточенно потер виски. Шез сочувственно поморщился: не будь бы вы оба, парни, такими прямолинейными, можно было бы сговориться и вперед.
— Ну что, давай уже, снова туда, где море огней. Будь, короче, смелей, акробат… Ему тоже тяжело. У нас, знаешь, на такие вещи немного спокойнее смотрят. Да и ты постарше. Ответственность на тебе.
Мальчишка в ответ с неохотой шевельнулся и приподняв руку тяжело помахал ей, мол, иди, я сейчас. Когда дух исчез, Рэн какое-то время посидел еще, не поднимая головы и невидящими глазами рассматривая крупную серебряную медаль с цифрой «два»и печатью Белого Города. Затем он решительно поднялся. Остановившись возле очарованно наблюдающего из-за невысокого куста шиповника за происходящим на сцене Друпикуса, он опустил в одну из его седельных сумок пропуск, взглянул еще разок на друзей и скрылся в темноте.
…Движение — хорошая вещь. Первое время в душе у Рэна была такая огромная черная пустота, что жить с ней просто казалось невозможным. Но ночной ветер будто отрывал от этой пустоты по маленькому-маленькому кусочку и уносил с собой. Рэн подумал, что это как слезы, они также уносят с собой боль, по песчинке размывая ее глухое черное здание. Иногда Рэн прищуривал глаза и смотрел на звезды, наклоняя голову от плеча к плечу. Звезды тогда вытягивали длинные слепящие лучи и покачивали ими, будто обнимая и успокаивая. Вот так и будет он идти долго-долго, пока эта рана — дыра в его сердце не затянется совсем. Сначала на ее месте останется грубый шрам, потом только тонкая нитка, а потом ничего не останется. Все пройдет. Интересно, а Бэт… тут Рэн схватил за хвостик паскудную мыслишку: расстроилась ли (расстроился ли? Расстроился ли!!!) она (Он!!!). У этой мыслишки жадный зубастый ротик, она продолжит разрывать рану в сердце, делая дыру пустоты все больше и больше. В конце концов, все — лишь глупая, хотя и жестокая ошибка. Если взять себя в руки, и заставить спокойно рассмотреть ситуацию — у него остались друзья, тот же Бэт, не говоря о Санди, Аделаиде, Луи, Шезе, единороге, Друпикусе; осталась музыка. В конце концов, все живы и здоровы. Хотя такое чувство, будто и нет. Рэн снова вскинул голову к звездам, на этот раз их лучи расплывались. В конце концов, всегда и все говорят, что первая любовь не бывает единственной. Правда, Рэн О' Ди Мэй не знал, что практически никто и никогда не желает с этим смиряться…
…Битьке казалось, что физически ее нет. Она так устала, что тело ее просто сдохло и осталось где-то брошенное под кустиком валяться, как вконец сношенный костюм. А вот освобожденная душа парила в восторге и эйфории. Впрочем, нет, тело тоже было здесь, оно обнимало и целовало всех подряд. И глаза были здесь, они искали оруженосца.
Кое-как освободившись от поклонниц, друзья собрались возле Друпикуса. Только что им сообщили, что вопреки всем возможным правилам и традициям, им будет накрыт стол и устроен ночлег. Обычно жонглерам такой чести не полагалось, но в порядке исключения с благодарностью за доставленное удовольствие. Битька поморщилась: да, здешнюю публику еще воспитывать, да воспитывать, в смысле идолопоклонничества по отношению к молодежным кумирам, звездам эстрады и кино. А Шез порадовал, это, конечно, слабо сказано, переводом сразу на второй тур, минуя первый. Но все омрачало отсутствие Рэна. Битька не раз уже беспокойно поглядывала на Шеза: не его ли это заморочки. Он к ней ведь не раз уже подкатывал на счет: подойди к парню, скажи: я не я и лошадь не моя. И она, Битька, все, конечно, понимала и со всем, конечно, соглашалась, и даже разок попыталась, но чуть не утонула в теплых глазах оруженосца, чуть не рассыпалась от охватившей ее дрожи и не сгорела в лучах его смущенной улыбки. Попробуй тут: «Здравствуйте, я ваша тетя». И потом, это ведь правду «говорить легко и приятно», а врать, разбивая свое, а может и не только свое (?!) сердце — совсем наоборот. Тут Битьке вдруг вспомнилось, то, что помнилось-пригрезилось ей, пока она пела. И сердце ее упало: а вдруг он с той. Но нет: вон она, королева лесных друлиний. После концерта феечки устроили пляски. Очень впечатляющее шоу. Пару-тройку таких в подтанцовку — и у мужчин успех группы обеспечен. Вон как свои-то шею вытягивают: что Санди, что остальные. Одно что Шез и дядюшка Луи — бестелесны. Впрочем, эстетическое удовольствие тоже не слабое. Однако, где же Рэн?
— Его нигде нет, — лаконично сообщил дядюшка Луи, воспользовавшийся эфирностью, дающей возможность легко с большой скоростью перемещаться с места на место для того, чтобы поискать по лесу пропавшего О' Ди Мэя. Друзья возбужденно, правда и без тревоги, переглянулись. Что касается Шеза, тот скромно и уныло посиживал в сторонке. Выглядел при этом он слегка слинявшим, как с лица, так и вообще. Заметив, что Битька, да и остальные, обернулись к нему, удивленные и настороженные необычным его поведением, Шез постарался с показушной легкостью соскочить с большого барабана, на котором грустил до того, и попытался разудало запеть. Однако это плохо у него получилось.
— Да что вы, в самом деле, братцы? Может, девчонку какую подцепил? Дело молодое… — тут Шез хотел симпровизировать что-нибудь к случаю, но обнаружил, что не может и сник. Да и вообще, если признаться, чувствовал себя дух кунгур-табуретки неважно — гитара-то исчезла вместе с оруженосцем. Очевидно, тот факт, что Шеза не потянуло за увозимым инструментом объяснялся мощной притягательной силой происходящего на сцене. Что и говорить, если даже звук кунгур-табуретки еще долго после ее отбытия царил на концерте, аккомпанируя голосу Битьки. А вот сейчас Шезу стало худо, и еще как худо. Извилины в его голове начали слегка путаться и расплываться, но при том противная мыслишка о смерти, точнее, может и не смерти, но о истончении и затерянии в тонких мирах, без материальной опоры, какой была для него гитара известной небезызвестным невысоким качеством продукции музыкальной фабрики города, знаменитого своими сталактитами и сталагмитами, была вполне отчетлива и нагоняла тоску.
Также вполне ясною была и догадка о «справедливой расплате»: увы, дух догадывался о мотивах исчезновения оруженосца, и не то, чтобы раскаивался, но весьма сожалел, если не о случившемся, то о последствиях. Хандра навалилась на Шеза большой неумолимой подушкой в грязной наволочке.
— Слушай, Бэт, сделал бы ты марихуаны на пару затяжечек, а еще лучше трехлитровую бутылку кристально чистой.
— Так ведь гитара у Рэна, — пробормотала не менее пришибленная Битька.
— Госпади-и…— проскулил по-старушечьи Гаррет, — Если б я только знал, что вот так будешь помирать, и никто и стакана не подаст… И это после всего, что я сделал для всемирного и отечественного рок-энд-ролла и даже, не побоюсь этого слова, для авторской песни… — дух, медленно сполз на пол, закатывая небольшие, но выразительные глаза. — Да! Да! — истерически вскинул он указательный палец. — Мне нечего стыдиться! Да, один раз на моем инструменте играли «Изгиб гитары желтой»! Ну И Что! — тут силы покинули измученный дух, и он хлопнулся в обморок.
Когда же беспредельно слабый, но со слегка просветлевшей головой дух повел сперва ушами, а потом приоткрыл один глаз, его моргающим очам предстала не самая утешительная сцена. Жестко сжавший челюсти Санди седлал Друпикуса, Аделаид окаменел в позе беспредельного отчаянья и вопрошания: «О! Боги за что?!», дядюшка Луи с мягким осуждением качал головой , единорожек плакал навзрыд, а Битька сидела на барабане, точь-в-точь повторяя недавнюю позу Рэна О' Ди Мэя.
— Как я понял, тут никто и не собирается меня спасать, — пробрюзжал он, кряхтя.
— Почему же?! Я как раз собираюсь этим заняться. Хотя и не стоило бы, — жестко заметил едва взглянувший на очухавшегося друга Санди. — Нужно вернуть Рэна с гитарой. Пока для вас обоих это плохо не кончилось.
Битька вскинула было с отчаянной надеждой голову, по пыльной щеке слеза прочертила влажную дорожку: возьми с собой. Но Санди только диковато глянул на нее, как на неведомую зверушку, и запрыгнул в седло. Дядюшка Луи еще раз недовольно покачал головой — теперь очевидно было, что осуждение предназначено не Битьке.
— Ну, допустим! Допустим мы виноваты! Господа присяжные заседатели! — цвет лица Шеза плавно переходил от бледно-зеленого к серо-стальному, однако даже в состоянии летаргического сна или клинической смерти у духа российского рокенролла хватит сил и ярости для выражения протеста. Шез вскочил и сотрясаясь неатлетического сложения фигурой гневно воззвал: Друзья! Мать вашу называется! Шовинисты! Фашиствующие милитаризованные скинхеды, вашу мать! С чего, спрашивается вас этак зашкалило? Вас переколбасило от того, что баба на гитаре играет? Или от того, что вы с ней на равных как с корешем, как с братушкой якшались? Феодалы недобитые… Или вы, как честные пионэры, возмущены фактом вопиющего обмана?! Так это правила ваши мелкопоместные виноваты! Нас тут, понимаешь, бесплотных и несовершеннолетних забросило к черту на кулички во враждебную среду без скафандров и парашютов — вертитесь, как хотите, а первые же попавшиеся друзья оказываются такими чистоплюями, что не способны простить даже маленького прегрешения. Которое к тому же совершено вынужденно, из чувства самосохранения !..
— Да не в этом дело! — с досадой и горечью перебил духа Санди. — В конце концов, у нас мозги не каменные — переварят и такую информацию. Но с Рэном, вот с кем погано получилось! Я понял, у вас в мире всякое бывает (хотя я бы с этим поборолся), но у нас, слава богу, мужчины — это мужчины, а женщины — женщины, и как Рэн справится с мыслью… Короче, если вы со мной, то нечего здесь рассиживаться!.. Хотя, хм, леди, положа руку на сердце, не ожидал я от вас: так хладнокровно и жестоко играть на чувствах человека, да еще в такие игры.
— Я не играла! Я… Я сама… Он… А может у меня первая любовь! — со слезами выпалила Битька — Но ведь судьбы миров …
Санди вдруг вздохнул , грустно улыбнулся и покачал головой:
— Знаете, леди… Знаешь, Бэт, мне все чаще приходит в голову, что судьбы мира решаются без особого шума и помпы, и совсем не на турнирах. И что для них очень большое значение имеют радость и печаль, праведность или грешность какого-нибудь просто человека. Да даже, может, от того, помог ли ты упавшему в ведро с водой жуку… Все. Поехали.
— А я вот думаю, что эти ваши мудрые из Белого Города на Холме вполне могли знать, что Беата — не парень, и это им совсем не помешало пропустить вас на второй тур… — заметил дядюшка Луи.
— А им это по фигу, — единорожка не упускал случая расширить свой словарный запас.
ГЛАВА 33
В юности мир рушится и восстает из пепла в считанные минуты. Несданный зачет сбрасывает с неба солнце и взрывает его в клочки, а улыбка незнакомой девушки на глазах красит траву в зеленый, а небо в ультрамарин. В более старшем возрасте мы тоже впадаем в отчаянье, но у нас есть спасительный опыт, который шепчет на ухо: подожди такое уже было, и ты, прикинь, до сих пор жив. Больно. Но, как у зубного, мы знаем, через полчаса — домой, таблетку анальгина и накрыться одеялом — все пройдет. К сожалению, это правило справедливо и для приятных моментов. И иногда думаешь, что поменял бы защищенность на беззащитность, чтобы уж все на полную катушку.
Рэн в полной растерянности сидел на ступенях, ведущих к воротам Белого города. То, что это именно Белый Город, казалось, не вызывало сомнений: город, сложенный из белого шершавого камня, стоял на холме, опоясанный такими же выбеленными солнцем и ветром каменными лестницами, как верхушка на пирамидке. На его приоткрытых воротах камнерезами выбиты были загадочные для Рэна знаки и символы, а колонны у ворот покрывало из того же камня кружево. В щель виднелся фрагмент залитой бледным лунным светом площади, замощенной узорными плитами. Лунным, потому что была еще ночь. Тоже белая.
Несмотря на то, что в лесу была обыкновенная черная, точнее — сине-зеленая, чернильная ночь.
То, что и ворота приоткрыты, и на стенах не видно стражи, не удивляло Рэна: он уже успел убедиться, что и внутри крепостных стен никого нет. Как сказала бы Битька: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. И совершенно ни одного человека.».
И это то самое место, в котором живут те, что управляют миром? Те, что разговаривают с богом, точнее, с кем разговаривает бог. Сами почти боги. Те, что прислали разрешение на второй тур. Признаться, по наитию отчаянья выбираясь из леса, Рэн в своих мечтаньях сумел доутешаться до надежды найти этот самый Белый Город, добиться аудиенции у Старейшин… Тогда все ему объяснят и все окажется ерундой и глупостью. Нет, правда, если бы все для Рэна О' Ди Мэя действительно оказалось бы так плохо, разве бы не потеряла ночь все свое очарование, свои ароматы, свой шелест, свою нежность. Разве мир остался бы по-прежнему прекрасным? Да нет же. Он остался таким же, как был только чтобы намекнуть: на самом деле, Рэн, все нормально, все хорошо, наступит утро, и тревоги растают.
Даже сейчас, слушая как совместный хор цикалностиков и лягушек встречает занимающийся рассвет полными сладкой истомы руладами, совершенно невозможно поверить во что-нибудь плохое. А ведь достаточно вроде бы произошло, чтобы отчаяться раз и навсегда. Включая пустоту Белого Города. Как забилось в горле сердце отчаянной надеждой, при виде внезапно выступивших из молока посветлевшего неба стен. И как болезненно затихал этот радостный стук вместе с затиханием звука одиноких шагов Рэна. Ветер беспечным и неприкаянным бродягой слонялся по улицам и площадям, по домам, которые со своими распахнутыми дверями и окнами казались продолжениями переулков; составлял компанию оруженосцу.
Рэна заставил обернуться даже не шорох, а один из запрограмированных генетическим коктейлем рефлексов. Но и при том, что ему хватило мгновенья, чтобы дернувшись в сторону, избежать нападения сзади, схватка была некинематографически короткой. Рэн успел почувствовать секундное удовлетворение от пары попаданий мечом в твердое и живое и несколько обжигающих ударов, и вполне мог больше ничего не почувствовать, если бы склонившиеся над его поверженным телом нападавшие не замешкались, молчаливо переглядываясь. Душа Рэна успела метнуться от ужаса до надежды и опять скатиться в тягучий детский ужас, когда у одного из них блеснули в лунном свете клыки. Рэн едва не взвизгнул и забился, рука машинально дернулась к нательному крестику, и была остановлена жалом клинка. Тут краем сознания парень заметил, что крестик на его груди горит, даже отблески его золотого сияния заметил в глазах четверых напавших. И растерянность в них.
Поэтому когда один из окруживших Рэна типов вдруг заорал и повалился прямо на оруженосца, тот не удивился, а готовно выхватил из слабеющей руки меч . Через пару минут он уже стоял, пытаясь успокоить признательно выскакивающее из груди сердце, и с благодарностью протягивая руку человеку спасшему его жизнь.
— Браво! Браво! Какая гамма бурно сменяющих друг друга чувств. Восторг, благодарность. Клянусь, он уже готов был выкрикнуть имя своего дорогого друга Сандонато. Но каково разочарование, удивление, даже брезгливость! Браво, Рэн О' Ди Мэй! — неожиданный спаситель расхохотался и деловито воткнул меч в грудь шевельнувшегося тела одного из четырех, лежащих на ступенях.
— Сэр… — имя Амбрюазюайля противным колючим комком застряло у Рэна в горле. Впрочем, он испытывал не только разочарование и отвращение, но и некое ироническое удовлетворение. Забавное орудие спасения выбрал господь.
— Можешь звать меня барон Амбр. Согласись, имя, которым меня называли в Шансонтильи звучит смешно и жалко. Под стать образу придурковатого неприятного чудака. Опасного, но не более, скажем, скорпиона: исподтишка он может причинить неприятности, но хрустнет под каблуком хорошего сапога.
— Вы воображаете, что так выглядите более импозантно, — в голове Рэна царила пьяная пустота, ночь переполнилась событиями настолько, что оруженосец перестал их воспринимать. — Укоротили имя, переоделись в черное, развязали бантики и перестали сюсюкать. Впрочем, благодарю Вас, волею божию вы спасли мне жизнь. Правда, не думаю, что чем-то вам обязан: был случай, когда вы чуть было ее у меня не отняли.
— Ну-ну, парень! Вот так раз! Это же были самые настоящие вантерлукские вампиры. Клянусь, не ожидал от тебя подобной холодности!
— А чего ожидали? Что я как романтическая девица брошусь вам на шею с воплем: «Мой спаситель»?
— Надеялся, что по крайней мере ты примешь мое приглашение, тем более, что ты стоишь уже в луже собственной крови, и похоже через пару минут ты в нее ляжешь. Друзей твоих здесь, как ты убедился быть бывало, в замке божка, которому ты поклоняешься — пусто. А если ты по поводу своего банального талисмана на груди…
Так как Амбр в первом своем утверждении был действительно близок к истине, у оруженосца хватило сил лишь огрызнуться: «Не ваше дело». Это, конечно, ни чуть не смутило барона.
— Потрясающий пример шансонтильской мелкопоместной твердолобости. Боюсь, ты всерьез полагаешь, что если человек когда-то совершает поступки неправедные, то он совершает только неправедные поступки, и не способен на благородные, и наоборот. Представляю, что случится с твоими бедными принципами, если вдруг я поведаю тебе что-нибудь о паре-тройке весьма неблаговидных поступков, ну того же почти святого сэра Сандонато. Только боюсь, ты просто заткнешь свои нежные ушки. Ты же уже прикрыл глаза на впечатляющий моральный облик того же горячо обожаемого тобой духа. Да и второй , чернокожий, боюсь его умудренность результат многих и многих своеобразных опытов. Да, присядьте, Рэн О' Ди Мэй, вампирский клинок — слишком гибок., чтобы служить тростью. Я еще не дошел до главного — до вас самого, мой юный друг.
Рэн действительно присел, точнее, почти упал на залитую кровью ступеньку, машинально удивившись, что в рассветной мгле вампирская кровь выглядит точно такой же, как его собственная, а тела их не делают никаких попыток вспыхнуть и рассыпаться пеплом в первых лучах занимающегося солнца. Впрочем, ему это было почти безразлично, как и то, что сидеть вот так рядом с врагом довольно опасно.
— Юный симпатичный оруженосец весьма благородного происхождения сошелся с сомнительной компанией странных принципов и увлечений и увлекся распеванием вместе с ними сомнительных же песенок. Естественно, все это не прошло для него даром: наш герой увлекся несовершеннолетней особью своего же пола. Мораль его отцов и преступные позывы плоти пришли в непреодолимое противоречие и сподвигли на так называемый побег от себя самого. О, какой радостью воспылало измученное сердце нашего героя, когда на прекрасном холме увидел он пресловутый, пардон, благословенный Белый Замок! Однако, замок-то пуст!
— Вы бы заткнулись, а то не ровен час, я вас убью.
— Но убьешь ли ты голос своей совести? — скорчил укоризненно-ханжескую гримасу Амбр.
— Ваш голос — последний из тех, чьим будет говорить моя совесть, — у Рэна сильно кружилась голова, ему чрезвычайно хотелось прилечь, вот хотя бы даже на грудь к почившему вампиру. Впрочем, и при его состоянии уколы Амбра достигали своей цели.
— Да черт с ней, с твоей совестью. А к голосу моему тебе придется привыкнуть: я думаю много времени пройдет, прежде чем ты услышишь еще хоть чей-нибудь еще. Что же до бантиков, так они мне попросту надоели. Ты ведь и представить себе не можешь, сколько мне вещей надоело в свое время: женщины, игры, политика, турниры, друзья, благородство, поступки, путешествия, чародейство, даже война. Бантики в том числе. Мне скучно. Как, кстати, голова? Не кружится еще?
— Раздайте деньги бедным, повесьте себе на шею пять дочерей и отрубите себе ноги — скучать не придется. Кстати, кружится.
— Может, ко мне?
— Не стоит беспокоиться. Отлежусь и пойду, — надо отметить, говоря это, Рэн уже склонил голову на хладную грудь ближайшего трупа и прикрыл глаза. От трупа пахло костром, железом и кровью, еще мужскими благовониями, и не только благовониями.
— Куда, позволь спросить? — разговор явно доставлял удовольствие вольно рассевшемуся на ступенях барону.
— А хоть матросом на летучий корабль.
— Ты разобьешь сердце дедушке О' Ди Мэю! — в притворном ужасе замахал руками Амбр.
— Все, что можно было, я уже давно разбил. К тому же, в дедушкиных привычках хвататься в случае чего не за сердце, а за то, что под руку попадется, — сквозь плывущий перед полусомкнутыми веками туман Рэн видел, как невесть откуда появляются люди в черных доспехах и плащах. Судя по знакам отличия — это был отряд барона. Рэн еще подумал: «Странно, что имея под рукой столько солдат, Амбр собственноручно занялся вампирами».
— Представь себе, хотел произвести на тебя впечатление. Ну так я в последний раз тебя спрашиваю: ты предпочитаешь игру в друзей или игру во врагов? Клянусь, мне интересен любой вариант, а тебе лучше не принимать опрометчивых решений, — невнятно произнесло колыхающееся и пылающее золотым , красным и черным видение. В ответ Рэн последним усилием поднял клинок.
Рэн в полной растерянности сидел на ступенях, ведущих к воротам Белого города. То, что это именно Белый Город, казалось, не вызывало сомнений: город, сложенный из белого шершавого камня, стоял на холме, опоясанный такими же выбеленными солнцем и ветром каменными лестницами, как верхушка на пирамидке. На его приоткрытых воротах камнерезами выбиты были загадочные для Рэна знаки и символы, а колонны у ворот покрывало из того же камня кружево. В щель виднелся фрагмент залитой бледным лунным светом площади, замощенной узорными плитами. Лунным, потому что была еще ночь. Тоже белая.
Несмотря на то, что в лесу была обыкновенная черная, точнее — сине-зеленая, чернильная ночь.
То, что и ворота приоткрыты, и на стенах не видно стражи, не удивляло Рэна: он уже успел убедиться, что и внутри крепостных стен никого нет. Как сказала бы Битька: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. И совершенно ни одного человека.».
И это то самое место, в котором живут те, что управляют миром? Те, что разговаривают с богом, точнее, с кем разговаривает бог. Сами почти боги. Те, что прислали разрешение на второй тур. Признаться, по наитию отчаянья выбираясь из леса, Рэн в своих мечтаньях сумел доутешаться до надежды найти этот самый Белый Город, добиться аудиенции у Старейшин… Тогда все ему объяснят и все окажется ерундой и глупостью. Нет, правда, если бы все для Рэна О' Ди Мэя действительно оказалось бы так плохо, разве бы не потеряла ночь все свое очарование, свои ароматы, свой шелест, свою нежность. Разве мир остался бы по-прежнему прекрасным? Да нет же. Он остался таким же, как был только чтобы намекнуть: на самом деле, Рэн, все нормально, все хорошо, наступит утро, и тревоги растают.
Даже сейчас, слушая как совместный хор цикалностиков и лягушек встречает занимающийся рассвет полными сладкой истомы руладами, совершенно невозможно поверить во что-нибудь плохое. А ведь достаточно вроде бы произошло, чтобы отчаяться раз и навсегда. Включая пустоту Белого Города. Как забилось в горле сердце отчаянной надеждой, при виде внезапно выступивших из молока посветлевшего неба стен. И как болезненно затихал этот радостный стук вместе с затиханием звука одиноких шагов Рэна. Ветер беспечным и неприкаянным бродягой слонялся по улицам и площадям, по домам, которые со своими распахнутыми дверями и окнами казались продолжениями переулков; составлял компанию оруженосцу.
Рэна заставил обернуться даже не шорох, а один из запрограмированных генетическим коктейлем рефлексов. Но и при том, что ему хватило мгновенья, чтобы дернувшись в сторону, избежать нападения сзади, схватка была некинематографически короткой. Рэн успел почувствовать секундное удовлетворение от пары попаданий мечом в твердое и живое и несколько обжигающих ударов, и вполне мог больше ничего не почувствовать, если бы склонившиеся над его поверженным телом нападавшие не замешкались, молчаливо переглядываясь. Душа Рэна успела метнуться от ужаса до надежды и опять скатиться в тягучий детский ужас, когда у одного из них блеснули в лунном свете клыки. Рэн едва не взвизгнул и забился, рука машинально дернулась к нательному крестику, и была остановлена жалом клинка. Тут краем сознания парень заметил, что крестик на его груди горит, даже отблески его золотого сияния заметил в глазах четверых напавших. И растерянность в них.
Поэтому когда один из окруживших Рэна типов вдруг заорал и повалился прямо на оруженосца, тот не удивился, а готовно выхватил из слабеющей руки меч . Через пару минут он уже стоял, пытаясь успокоить признательно выскакивающее из груди сердце, и с благодарностью протягивая руку человеку спасшему его жизнь.
— Браво! Браво! Какая гамма бурно сменяющих друг друга чувств. Восторг, благодарность. Клянусь, он уже готов был выкрикнуть имя своего дорогого друга Сандонато. Но каково разочарование, удивление, даже брезгливость! Браво, Рэн О' Ди Мэй! — неожиданный спаситель расхохотался и деловито воткнул меч в грудь шевельнувшегося тела одного из четырех, лежащих на ступенях.
— Сэр… — имя Амбрюазюайля противным колючим комком застряло у Рэна в горле. Впрочем, он испытывал не только разочарование и отвращение, но и некое ироническое удовлетворение. Забавное орудие спасения выбрал господь.
— Можешь звать меня барон Амбр. Согласись, имя, которым меня называли в Шансонтильи звучит смешно и жалко. Под стать образу придурковатого неприятного чудака. Опасного, но не более, скажем, скорпиона: исподтишка он может причинить неприятности, но хрустнет под каблуком хорошего сапога.
— Вы воображаете, что так выглядите более импозантно, — в голове Рэна царила пьяная пустота, ночь переполнилась событиями настолько, что оруженосец перестал их воспринимать. — Укоротили имя, переоделись в черное, развязали бантики и перестали сюсюкать. Впрочем, благодарю Вас, волею божию вы спасли мне жизнь. Правда, не думаю, что чем-то вам обязан: был случай, когда вы чуть было ее у меня не отняли.
— Ну-ну, парень! Вот так раз! Это же были самые настоящие вантерлукские вампиры. Клянусь, не ожидал от тебя подобной холодности!
— А чего ожидали? Что я как романтическая девица брошусь вам на шею с воплем: «Мой спаситель»?
— Надеялся, что по крайней мере ты примешь мое приглашение, тем более, что ты стоишь уже в луже собственной крови, и похоже через пару минут ты в нее ляжешь. Друзей твоих здесь, как ты убедился быть бывало, в замке божка, которому ты поклоняешься — пусто. А если ты по поводу своего банального талисмана на груди…
Так как Амбр в первом своем утверждении был действительно близок к истине, у оруженосца хватило сил лишь огрызнуться: «Не ваше дело». Это, конечно, ни чуть не смутило барона.
— Потрясающий пример шансонтильской мелкопоместной твердолобости. Боюсь, ты всерьез полагаешь, что если человек когда-то совершает поступки неправедные, то он совершает только неправедные поступки, и не способен на благородные, и наоборот. Представляю, что случится с твоими бедными принципами, если вдруг я поведаю тебе что-нибудь о паре-тройке весьма неблаговидных поступков, ну того же почти святого сэра Сандонато. Только боюсь, ты просто заткнешь свои нежные ушки. Ты же уже прикрыл глаза на впечатляющий моральный облик того же горячо обожаемого тобой духа. Да и второй , чернокожий, боюсь его умудренность результат многих и многих своеобразных опытов. Да, присядьте, Рэн О' Ди Мэй, вампирский клинок — слишком гибок., чтобы служить тростью. Я еще не дошел до главного — до вас самого, мой юный друг.
Рэн действительно присел, точнее, почти упал на залитую кровью ступеньку, машинально удивившись, что в рассветной мгле вампирская кровь выглядит точно такой же, как его собственная, а тела их не делают никаких попыток вспыхнуть и рассыпаться пеплом в первых лучах занимающегося солнца. Впрочем, ему это было почти безразлично, как и то, что сидеть вот так рядом с врагом довольно опасно.
— Юный симпатичный оруженосец весьма благородного происхождения сошелся с сомнительной компанией странных принципов и увлечений и увлекся распеванием вместе с ними сомнительных же песенок. Естественно, все это не прошло для него даром: наш герой увлекся несовершеннолетней особью своего же пола. Мораль его отцов и преступные позывы плоти пришли в непреодолимое противоречие и сподвигли на так называемый побег от себя самого. О, какой радостью воспылало измученное сердце нашего героя, когда на прекрасном холме увидел он пресловутый, пардон, благословенный Белый Замок! Однако, замок-то пуст!
— Вы бы заткнулись, а то не ровен час, я вас убью.
— Но убьешь ли ты голос своей совести? — скорчил укоризненно-ханжескую гримасу Амбр.
— Ваш голос — последний из тех, чьим будет говорить моя совесть, — у Рэна сильно кружилась голова, ему чрезвычайно хотелось прилечь, вот хотя бы даже на грудь к почившему вампиру. Впрочем, и при его состоянии уколы Амбра достигали своей цели.
— Да черт с ней, с твоей совестью. А к голосу моему тебе придется привыкнуть: я думаю много времени пройдет, прежде чем ты услышишь еще хоть чей-нибудь еще. Что же до бантиков, так они мне попросту надоели. Ты ведь и представить себе не можешь, сколько мне вещей надоело в свое время: женщины, игры, политика, турниры, друзья, благородство, поступки, путешествия, чародейство, даже война. Бантики в том числе. Мне скучно. Как, кстати, голова? Не кружится еще?
— Раздайте деньги бедным, повесьте себе на шею пять дочерей и отрубите себе ноги — скучать не придется. Кстати, кружится.
— Может, ко мне?
— Не стоит беспокоиться. Отлежусь и пойду, — надо отметить, говоря это, Рэн уже склонил голову на хладную грудь ближайшего трупа и прикрыл глаза. От трупа пахло костром, железом и кровью, еще мужскими благовониями, и не только благовониями.
— Куда, позволь спросить? — разговор явно доставлял удовольствие вольно рассевшемуся на ступенях барону.
— А хоть матросом на летучий корабль.
— Ты разобьешь сердце дедушке О' Ди Мэю! — в притворном ужасе замахал руками Амбр.
— Все, что можно было, я уже давно разбил. К тому же, в дедушкиных привычках хвататься в случае чего не за сердце, а за то, что под руку попадется, — сквозь плывущий перед полусомкнутыми веками туман Рэн видел, как невесть откуда появляются люди в черных доспехах и плащах. Судя по знакам отличия — это был отряд барона. Рэн еще подумал: «Странно, что имея под рукой столько солдат, Амбр собственноручно занялся вампирами».
— Представь себе, хотел произвести на тебя впечатление. Ну так я в последний раз тебя спрашиваю: ты предпочитаешь игру в друзей или игру во врагов? Клянусь, мне интересен любой вариант, а тебе лучше не принимать опрометчивых решений, — невнятно произнесло колыхающееся и пылающее золотым , красным и черным видение. В ответ Рэн последним усилием поднял клинок.