Страница:
— Ну, еще через год.
— И через год не будет, — пожал плечами Рэн, ревниво косящийся на худенькие пальчики Беаты, нежно касающиеся смуглой спины друга, — Финальный турнир бывает один раз в одну тысячу лет. Как ни пошло это звучит.
— Пошло? — удивился Аделаид, — Мистично! Волшебно! Странно! Страшно! Но не пошло.
— Да ну, вот еще, — зябко передернул плечами Шез, — Действительно пошло. Тысяча лет! Судьбы мира! Армагеддон! Клянусь мятыми трусами Брюса Уиллиса, изрядная пошлятина! Увольте меня от участия в третьесортном фильме катастрофе. Мало мне было затертого фэнтэзи, так еще и это! О, нет! Однако, давайте дергать за этими буцефалами. Если мы тут главные герои, то за три минуты до конца все закончится благополучно. Я понял это еще тогда, когда из-под земли полезли гномики. Расслабимся же и начнем совершать ошибки, которые приведут нас к победе! — так наполовину патетично, наполовину с издевкой закончил дух гитары свое несколько противоречивое выступление.
— День — туда, день — обратно, — тупо подытожил Санди, из всей тирады Шеза понявший лишь то, что его поддержали.
Рэн залился краской и попытался с достоинством пожать плечами. Единорожек тыкнулся белой бородатой мордочкой ему под ладонь, подсунулся, подластился. Рэн взял его на руки и зарылся лицом в шелковистую, пахнущую мятой шерстку. По правде сказать, он был рад, что спор разрешился в пользу путешествия, просто кто-то ведь должен был рассуждать трезво. А, может, и нет.
Во всяком случае, когда с трудом выведенный из транса, в который его повергло сообщение о предстоящем, Друпикус несся, рассекая волны луговой травы, куда-то на запад, и ветер забивался в горло и бился в волосах, Рэн чувствовал себя по-настоящему счастливым. Правда, хотелось самому править лошадью. И быть обнимаемым за талию.
ГЛАВА 18
ГЛАВА 19
— И через год не будет, — пожал плечами Рэн, ревниво косящийся на худенькие пальчики Беаты, нежно касающиеся смуглой спины друга, — Финальный турнир бывает один раз в одну тысячу лет. Как ни пошло это звучит.
— Пошло? — удивился Аделаид, — Мистично! Волшебно! Странно! Страшно! Но не пошло.
— Да ну, вот еще, — зябко передернул плечами Шез, — Действительно пошло. Тысяча лет! Судьбы мира! Армагеддон! Клянусь мятыми трусами Брюса Уиллиса, изрядная пошлятина! Увольте меня от участия в третьесортном фильме катастрофе. Мало мне было затертого фэнтэзи, так еще и это! О, нет! Однако, давайте дергать за этими буцефалами. Если мы тут главные герои, то за три минуты до конца все закончится благополучно. Я понял это еще тогда, когда из-под земли полезли гномики. Расслабимся же и начнем совершать ошибки, которые приведут нас к победе! — так наполовину патетично, наполовину с издевкой закончил дух гитары свое несколько противоречивое выступление.
— День — туда, день — обратно, — тупо подытожил Санди, из всей тирады Шеза понявший лишь то, что его поддержали.
Рэн залился краской и попытался с достоинством пожать плечами. Единорожек тыкнулся белой бородатой мордочкой ему под ладонь, подсунулся, подластился. Рэн взял его на руки и зарылся лицом в шелковистую, пахнущую мятой шерстку. По правде сказать, он был рад, что спор разрешился в пользу путешествия, просто кто-то ведь должен был рассуждать трезво. А, может, и нет.
Во всяком случае, когда с трудом выведенный из транса, в который его повергло сообщение о предстоящем, Друпикус несся, рассекая волны луговой травы, куда-то на запад, и ветер забивался в горло и бился в волосах, Рэн чувствовал себя по-настоящему счастливым. Правда, хотелось самому править лошадью. И быть обнимаемым за талию.
ГЛАВА 18
— Вообще-то, лилии-буцефалы — невозможная дрянь. От них запросто можно не только оглохнуть, но и ослепнуть. Потому, что от грохота собственного дыхания рядом с буцефалом глаза могут лопнуть и вытечь. Конечно, это если не уметь с этими цветочками обращаться.
Бедняги анджорийцы из-за этих лилий попали в лапы к изрядному мошеннику и проходимцу . Правитель и Вершитель, Дитя Грома и тэ пэ и тэ дэ. А на деле — палец измарать не обо что.
Знаете, обычный сценарий. Красивейшая девушка страны в карете из чистого золота, обвешанная драгоценностями, приносится в жертву. Все плачут и молчат. А дюжина нечистых на руку людишек делает на всем этом деньги, почести и власть, — Санди досадливо сплюнул, и на его физиономии отразилась смертельная скука, — Все дело в валерьянке. Безмозглые лилии обожают ее как коты. Стоит пролить рядом с ними капельку, и они замолкают. Правда, сказать так — не совсем верно. Лилии, как и все цветы, разговаривать не умеют. Зато они как эхо отражают звуки. Правда, увеличивая в десятки, а может в сотни раз, громкость.
Дядя попросту подбрасывал буцефалики в дома к неугодным, и те, в лучшем случае, глохли, в худшем — сходили с ума или выбрасывались в окно. А ведь в прошлом — обычный такой аптекарь. Вечно ныл, изводил семью стонами о несуществующих болячках и завистью ко всему и всем. Естественно, валерьянка всегда с собой. Собирая всякие травки, забрел в буцефалью пещеру и, слегка оглушенный., брякнулся в обморок, соответственно, разлив валерианку из пузырька. Очнулся в благословенной тишине. Ну а дальше, как я уже говорил: по сценарию.
— А что с девушками?
— Это чувствительность или нездоровый интерес, мой юный друг? — щелкнул Битьку по носу Санди, — Девушек он, естественно, продавал в дома терпимости.
— А что, у вас такие тоже есть?
— В Сэйлио есть. У нас нет. Попробовали бы они в Шансонтильи или в Анджори устроить такое безобразие!
— Я думаю, мало бы им не показалось, — важно усмехнулся кухонный тролль, гордо взглянув снизу вверх на своего покровителя, в кармане которого сидел.
— А та девушка, которую ты спас? — Битька пристроила постепенно обраставшую ежиком головку на коленях героя.
Рэн подумал, что он не завидует Санди, и очень его любит, но подобные фокусы слишком болезненны для его горячего сердца. И он, как ни стыдно признаться, все-таки немного рад, что Санди не знает пока того, в чем Рэн почти уверен. Хотя очень стыдно признаться. И если бы не столь стойкое и очевидное желание самой девушки скрыть свою тайну, Рэн перешагнул бы через страх оказаться ничтожеством по сравнению с графом Сандонато и честно поделился бы секретом с Санди. Впрочем, что это меняет? Только то, что граф смотрит пока на Бэт как на мальчишку и никаких чувств, кроме дружеских, питать к ней не может, соответственно, и не пытается завоевать ее сердце. Но и без его усилий Бэт смотрит на седовласого юношу с обожанием. «Обожрусь мышиным горошком и сдохну от мышьяка», — с юмором висельника решил Рэн, общипывая стручки акации и ссыпая в рот засохшие как камешки бобики. Компания расположились на привал. На утро был назначен переход через Аль-Таридо, отделяющий Шансонтилью от Анджори.
— Вообще-то, я спас всех девушек. Хотя от некоторых из них стоило уже спасаться самому. Знаете ли, жизнь в таких заведениях не всегда делала бедняжек забитыми, робкими , и не все они в слезах мечтали об избавлении. А Карита… Ну что Карита? Она теперь королева Анджори. Нет, не тиранша, конечно. Видите ли, сейчас там любой ребенок таскает в кармане пузырек с валерьянкой. Года два назад вышла замуж. Родила. Кстати, сразу пятерых девочек. Видано ли дело?! Замучились давать им имена. Я было посоветовал: «Раз», «Два», «Три», «Четыре», «Пять».
— Как котят?
— Ну, вроде того. Так она чуть не порвала меня как котенка же.
— Нет, Санди! Тут что-то не стыкуется, — Бэт сердито поворочала головой, — Это ты должен был на ней жениться. А не какой-то там, не знаю кто.
— А это кто бы, интересно, меня заставил?! — весело расхохотался Санди и повалил в траву оторопелую Битьку и призадумавшегося Рэна. Легкая дружеская потасовка, как уже стало заведено, окончилась ничьей. Санди и Рэн неоднократно балуясь армреслингом, выяснили практическую идентичность мускульной силы. Конечно, мастерство рыцаря Сандонато в бою Рэну и не снилось, так же дело обстояло и со стрельбой и с фехтованием, но уж силушкой паренька с ультрамариновыми глазами Бог не обидел. И оба они в подобных потасовках щадили слабого Бэта.
Санди неоднократно пытался браться за физическое воспитание младшего из «братьев», каковыми молодые люди уже почти считали друг друга. Но отступался, по непонятным ему причинам не находя поддержки у Рэна. Впрочем, уроки владения мечом и шпагой брали у Санди оба, более того, даже тролль регулярно тренировался. Хотя, конечно, на упражнения с оружием времени тратилось меньше, чем на гитару, ударники или вокал.
…Аль-Таридо оказалось не ущельем и не рекой. Хотя, и ущельем и рекой одновременно. Перед стоящими на краю скалистого плоскогорья друзьями, а еще точнее, мимо них, сметая все на своем пути, стремительно мчался ветер. Будто смерч, только текущий горизонтально. Подобно горной реке в глубоком расколе неслись, увлекая камни, обломки деревьев и песок, бурлящие потоки воздуха. Не так мало времени понадобилось Битьке, чтобы понять, что эта река ветра постоянно движется в иссеченных гранитных берегах. Как обычная река. Не выходя без особой причины из русла, то мелея, то поднимаясь, становясь то тише, то неуправляемей.
— Июль. Сейчас даже летучие корабли не рискуют плыть по Аль-Таридо. Кажется: рукой подать до Анджори, а как тот локоть, который не укусишь, — раздраженно поморщился Санди. Преграды обычно вызывали у него легкую досаду, впрочем, тут же переходящую в смех и деловитое возбуждение.
— Ой! — Битька испуганно вцепилась в руку Рэна, — Бедная птица! Она попала в поток! Погибнет!
— Ну, что ты, — улыбнулся Рэн, — эти птицы живут Аль-таридом. Как оляпки ныряют в воду, так альтаридские чайки ищут свой корм в ветре. Смотри, какие они ловкие и сильные, — Рэн подвел Битьку к краю пропасти, и они, улегшись на животы, так, что уровень «реки»оказался выше них, попытались заглянуть вглубь.
— Эй! Осторожнее. Скальп снесет, — обернулся решавший с Аделаидом, духами и достопочтенным Друпикусом проблемы переправы Санди.
— Да, Бэт, голову внутрь не засовывай, можно задохнуться или сломать шею, — заботливо посоветовал Рэн, увлеченный при этом раскрывшейся перед глазами картиной.
Если же действительно не засовывать голову вглубь стены ветра, то тот лишь не очень сильно лохматит волосы. Правда, может и глаза песком запорошить. Но игра стоит свеч.
Непонятно чем, будто стеклом аквариума, река удерживалась в невидимом русле, поднимая свой уровень выше окружающих скал. Птицы, большие и маленькие, но все с четкими и легкими телами и словно нарисованными одним росчерком кисти с тушью крыльями, ныряли и кувыркались в прозрачных, серых, белоснежных и золотисто-песочных струях. Они ловили металлически сверкающих стрекоз, носившихся реактивными самолетиками и оставлявших за собой такой же пенный след; светящихся мошек, стайки которых река проносила в волнах своих как сияющие кисейные платочки; какие-то споры, колючие комочки перекати-поля и даже цветы.
Рэн, спохватившись, в последний момент отдернул руку, которая сама потянулась было за нежно-лиловой фиалкой. Вот бы идиотом он показался, если бы подарил ее сейчас Бэт. Впрочем, гораздо скорей ему просто оторвало бы кисть.
Движение Рэна не ускользнуло от Битькиного взгляда. Признаться, сама она чуть не потянулась за цветком. Внутри мягко разлилось щекочущее тепло. Проносящиеся мимо песочные смерчи и дождевые облака окутывали лицо ее спутника мимолетными тенями и пятнами света, непостоянство освещения каждый миг преображало карьеры русла, делая их то бирюзовыми, то золотыми. Шум воздушной реки был не громок, но завораживал своей неустанностью. Он похож был на шум морского прибоя, но тот звучит мирно, как метроном, а эти звуки были так бесконечны, рвали душу куда-то в путь, к несбыточному.
— Уровень поднимается, — за спинами Битьки и Рэна стоял Санди, скрестив на груди руки, — Я нашел пару указателей. Где-то вверх по течению реки здесь был мост.
— А если сделать плот или что-нибудь типа досок для серфинга? — предложила Битька. Выслушав объяснение по поводу досок, путешественники решили все-таки для начала поискать мост, так как у всех возникли некоторые сомнения по поводу серфингистских способностей Друпикуса. Оставить же его на этом берегу — означало затянуть поход дня на три-четыре. Даже если бы национального героя Анджори снабдили каретой или простыми лошадьми.
Наглядным доказательством ни с чем не сравнимой пользы от Друпикуса стала быстрота, с которой, несмотря на условия пересеченной местности, был найден мост. Правда, зрелище он из себя представлял малоутешительное.
— Признавайтесь, уважаемые джентльмены, у кого из вас есть свежие враги?
Висячий мост, сплетенный из чего-то похожего на одну лиану, не провисал вниз, как ему было положено, а, наоборот, прогибался вверх, упруго поднятый потоком на высоту полутора человеческих роста. Волны ветра перехлестывали через него, несколько птиц сидели на его краю, как на бортике ныряльни, и выглядывали в глубине потока добычу.
— Не думаю, что Нина Капитоновна или Рая Вторая пробрались за мной в этот мир и подняли здесь уровень реки, — пожала плечами Битька, — Да и этот хряк новорусский вряд ли.
— Дело не в уровне ветра, изменить его вряд ли под силу человеку, и не только человеку. Хотя я слыхал и о таких фокусах, — скорчил кислую рожу Санди, — Дело в мосте. Мост — мертвый, — и тут же пояснил, — Мост этот такое же живое дерево, как и трактир Пруни. Поэтому он и умудряется пережить любые наводнения и катаклизмы. Убить его тоже трудно. Живуч. Да и у кого рука поднимется? Это ж надо вообще быть законченной мразью, чтобы дерево убить!
Битька прижала руку к груди, где испуганно затих вечно тихонечко пульсирующий, будто играющий сам с собой, росток.
— Конкуренты? — сморозил глупость Шез. А, может, и не глупость. Если тут судьба Вселенной?..
— А это не могут быть твои «друзья», Рэн?
Рэн в ответ даже засмеялся:
— Да они уверены, что меня саксофон слопал. Да и что они за враги? Название одно. Это если бы я им пьяный да связанный попался — тогда другое дело.
— Мост надорван где-то посредине. Я правильно полагаю, что если бы это было живое дерево, оно смогло бы самовосстановиться? — внес дядюшка Луи нотку рационального.
— Я знаю, надо сесть на Друпикуса, разогнаться и ввау! Перелететь. За нами все это, конечно, порвется, но мы, сто процентов — на том берегу. Во всех видаках так.
— Не слушайте это искалеченное дитя прогресса, — махнул на Битьку рукой Шез, — Не стоит так делать хотя бы потому, что нам еще назад возвращаться. Лучше бы вспомнил песню какую к случаю, чтоб срослось.
— Да я уже пытаюсь. А на ум только всякая дрянь: «Я знаю, что мое дерево не проживет и года»…
— Не надо Цоя дрянью ругать! — это уже Санди.
— Но к этому случаю — дрянь, — пожала Битька плечами.
Задумавшийся Рэн попросил вспомнить что-нибудь об очень длинной веревке.
— Если друг оказался вдруг, — выпалила Битька и пояснила удивленному Шезу, — Ну, это в «Ну, погоди!»волк у Высоцкого свистит и по веревке на многоэтажку поднимается.
— Ты бы еще «Узелок завяжется, узелок развяжется»спела! — возмутился дух.
Рэн задумчиво посмотрел на друзей и начал разматывать веревку, традиционно для шансонтильских мужчин обмотанную вокруг пояса. Его примеру последовали Санди и … тролль. Кстати, именно у него самым парадоксальным образом веревка оказалась наиболее длинной. Юноши почтительно склонили головы перед запасливостью Аделаида. А поднимая головы, обменялись весьма красноречивыми взглядами. В результате, Рэн счастливо вспыхнул и торопливо начал обвязываться, а Санди с понимающей, хотя несколько встревоженной, улыбкой, покачал головой: он предпочитал сам совершать подвиги , нежели нервничать на берегу — и наклонился затягивать узлы.
Перед Рэном шатались уходящие наверх ступени из спутанных и потертых лиан, сухих и хрупких на вид. В ногах и животе задрожало, а в горле отчаянно и весело зазвенело. Ощущения, что он совершает геройство, к счастью, не было. Зато страх опозориться был, впрочем, не долго.
Рэн обернулся, ребята все обвязались, и даже подстраховались, присоединив к связке Друпикуса. Он увидел, как побледнела и азартно закусила губу Бэт, и ему стало весело.
«Наступает ночь, и выступают звезды на небе,
А я опять думаю о тебе, моя беби»…— мысленно пропел он не без иронии. Лиана пугала, осыпаясь в руках трухой, однако он решительно подтянулся, и тут же лестница ухнула вниз.
Рэн даже не успел услышать крик друзей, уши тут же забило ветром, а боль от натянувшейся веревки перервала его напополам. Перед лицом заметались, изрезав его крыльями, испуганные птицы. Но мост не лопнул, а лишь провис в поток. «Хорошо, что пальцы не оторвались», — пришло Рэну в мигом опустевшую голову. И, не разжимая болезненно спаянных с лианой рук, оруженосец попытался закинуть на нее ноги. В этот момент снизу его подбросило накатившей волной ветра.
«…Почему любовь ко мне так жестока,
Почему любовь родилась ко мне с одного бока!»— воскликнул Рэн и подумал, что «Ляпису»бы понравилось исполнение их песни в таких условиях. Но это все лишь в первый миг. А потом был ни с чем не сравнимый кайф полета, ни с чем не сравнимая борьба с рвотными массами, рвущимися наружу по приказу вестибулярного аппарата, ни с чем не сравнимая боль срываемой с суставов кожи и лопающихся от напряжения мышц. А также нечто, что Шез мог бы сравнить с попытками по пьяни вдернуть нитку в ушко иголки.
«…Стал ходить на сейшены, с нефорьем колбаситься,
Все равно не любишь ты, только дразнишься…»— скрипел зубами Рэн, прижимаясь к шершавой плетеной половице моста, как у Высоцкого солдаты к земле. Он не оглядывался, и не видел, как мотает вдоль обрыва ребят, и зарывается в землю копытами Друпикус. И как маленький единорожек пристально вглядывается вверх большими девчачьими глазами. Он думал только о еще одном метре вперед.
Козе понятно, веревка дернулась и кончилась. Мост, будто выжидая, чуть успокоился. Рэн почти с удовольствием почувствовал, как ужас поднимается по ногам, заставляя тело каменеть, замораживает сердце. «Ну, хватит,»— подумал Рэн, останавливая страх и, зафиксировавшись ногами и плечом, отрезал веревку. Попытка привязать ее к мосту обломилась. Веревка вырвалась из рук реальностью из мозга шизофреника. И, одарив оруженосца отрезвляющей пощечиной, исчезла в потоках.
Когда оруженосец вернется, Санди врежет ему так, что тот едва не улетит обратно в реку. А Битька будет старательно отворачиваться, пряча зареванное лицо. Только дядя Луи скажет: «Ну а кто бы из вас повернул назад и не дошел до поврежденного места и не починил бы его?»
А Рэн тихонько отползет в заветренную сторонку и, наконец, переведя дыхание, будет улыбаться тому, как извивался под его распластанным телом мост, как вокруг — и снизу и сверху — и с криком, и бесшумно носились птицы, как пыль обметывала губы и забивала глаза.
— Ну че? — подергивая плечами, остановился рядом Шез, — кайфуешь, новоиспеченный наркоман?
— Это плохо? — поднял ошарашенное и счастливое лицо Рэн.
— Думай, — скривил рот Гаррет.
Рэн пожал плечами, немного побаиваясь, обернулся и тут же опустил голову.
— Ладно. Надо переправляться. Потом будешь думать, — примиряюще хлопнул его по плечу Санди, — Просто про маму забывать не надо, когда на рожон лезешь, да и нас тоже. Вон Бэт…
— Идите вы все… — топнул ногой Бэт. — Ты Рэн — чувак! Меня с тебя прет, колбасит и тащит! Одно дело, что мы тут переживали, а другое, что он все-таки сделал это! — и Бэт рывком обнял оруженосца. Смущению того помешал переход единичного объятия в кучу малу. Рэн шепнул Бэт: «Знаешь, это надо почувствовать!»
— Сейчас почувствуем! — перехватил обращение Санди.
— По закону жанра нас снесет. Но, скорее всего, на обратном пути, — пробрюзжал Шез.
Бедняги анджорийцы из-за этих лилий попали в лапы к изрядному мошеннику и проходимцу . Правитель и Вершитель, Дитя Грома и тэ пэ и тэ дэ. А на деле — палец измарать не обо что.
Знаете, обычный сценарий. Красивейшая девушка страны в карете из чистого золота, обвешанная драгоценностями, приносится в жертву. Все плачут и молчат. А дюжина нечистых на руку людишек делает на всем этом деньги, почести и власть, — Санди досадливо сплюнул, и на его физиономии отразилась смертельная скука, — Все дело в валерьянке. Безмозглые лилии обожают ее как коты. Стоит пролить рядом с ними капельку, и они замолкают. Правда, сказать так — не совсем верно. Лилии, как и все цветы, разговаривать не умеют. Зато они как эхо отражают звуки. Правда, увеличивая в десятки, а может в сотни раз, громкость.
Дядя попросту подбрасывал буцефалики в дома к неугодным, и те, в лучшем случае, глохли, в худшем — сходили с ума или выбрасывались в окно. А ведь в прошлом — обычный такой аптекарь. Вечно ныл, изводил семью стонами о несуществующих болячках и завистью ко всему и всем. Естественно, валерьянка всегда с собой. Собирая всякие травки, забрел в буцефалью пещеру и, слегка оглушенный., брякнулся в обморок, соответственно, разлив валерианку из пузырька. Очнулся в благословенной тишине. Ну а дальше, как я уже говорил: по сценарию.
— А что с девушками?
— Это чувствительность или нездоровый интерес, мой юный друг? — щелкнул Битьку по носу Санди, — Девушек он, естественно, продавал в дома терпимости.
— А что, у вас такие тоже есть?
— В Сэйлио есть. У нас нет. Попробовали бы они в Шансонтильи или в Анджори устроить такое безобразие!
— Я думаю, мало бы им не показалось, — важно усмехнулся кухонный тролль, гордо взглянув снизу вверх на своего покровителя, в кармане которого сидел.
— А та девушка, которую ты спас? — Битька пристроила постепенно обраставшую ежиком головку на коленях героя.
Рэн подумал, что он не завидует Санди, и очень его любит, но подобные фокусы слишком болезненны для его горячего сердца. И он, как ни стыдно признаться, все-таки немного рад, что Санди не знает пока того, в чем Рэн почти уверен. Хотя очень стыдно признаться. И если бы не столь стойкое и очевидное желание самой девушки скрыть свою тайну, Рэн перешагнул бы через страх оказаться ничтожеством по сравнению с графом Сандонато и честно поделился бы секретом с Санди. Впрочем, что это меняет? Только то, что граф смотрит пока на Бэт как на мальчишку и никаких чувств, кроме дружеских, питать к ней не может, соответственно, и не пытается завоевать ее сердце. Но и без его усилий Бэт смотрит на седовласого юношу с обожанием. «Обожрусь мышиным горошком и сдохну от мышьяка», — с юмором висельника решил Рэн, общипывая стручки акации и ссыпая в рот засохшие как камешки бобики. Компания расположились на привал. На утро был назначен переход через Аль-Таридо, отделяющий Шансонтилью от Анджори.
— Вообще-то, я спас всех девушек. Хотя от некоторых из них стоило уже спасаться самому. Знаете ли, жизнь в таких заведениях не всегда делала бедняжек забитыми, робкими , и не все они в слезах мечтали об избавлении. А Карита… Ну что Карита? Она теперь королева Анджори. Нет, не тиранша, конечно. Видите ли, сейчас там любой ребенок таскает в кармане пузырек с валерьянкой. Года два назад вышла замуж. Родила. Кстати, сразу пятерых девочек. Видано ли дело?! Замучились давать им имена. Я было посоветовал: «Раз», «Два», «Три», «Четыре», «Пять».
— Как котят?
— Ну, вроде того. Так она чуть не порвала меня как котенка же.
— Нет, Санди! Тут что-то не стыкуется, — Бэт сердито поворочала головой, — Это ты должен был на ней жениться. А не какой-то там, не знаю кто.
— А это кто бы, интересно, меня заставил?! — весело расхохотался Санди и повалил в траву оторопелую Битьку и призадумавшегося Рэна. Легкая дружеская потасовка, как уже стало заведено, окончилась ничьей. Санди и Рэн неоднократно балуясь армреслингом, выяснили практическую идентичность мускульной силы. Конечно, мастерство рыцаря Сандонато в бою Рэну и не снилось, так же дело обстояло и со стрельбой и с фехтованием, но уж силушкой паренька с ультрамариновыми глазами Бог не обидел. И оба они в подобных потасовках щадили слабого Бэта.
Санди неоднократно пытался браться за физическое воспитание младшего из «братьев», каковыми молодые люди уже почти считали друг друга. Но отступался, по непонятным ему причинам не находя поддержки у Рэна. Впрочем, уроки владения мечом и шпагой брали у Санди оба, более того, даже тролль регулярно тренировался. Хотя, конечно, на упражнения с оружием времени тратилось меньше, чем на гитару, ударники или вокал.
…Аль-Таридо оказалось не ущельем и не рекой. Хотя, и ущельем и рекой одновременно. Перед стоящими на краю скалистого плоскогорья друзьями, а еще точнее, мимо них, сметая все на своем пути, стремительно мчался ветер. Будто смерч, только текущий горизонтально. Подобно горной реке в глубоком расколе неслись, увлекая камни, обломки деревьев и песок, бурлящие потоки воздуха. Не так мало времени понадобилось Битьке, чтобы понять, что эта река ветра постоянно движется в иссеченных гранитных берегах. Как обычная река. Не выходя без особой причины из русла, то мелея, то поднимаясь, становясь то тише, то неуправляемей.
— Июль. Сейчас даже летучие корабли не рискуют плыть по Аль-Таридо. Кажется: рукой подать до Анджори, а как тот локоть, который не укусишь, — раздраженно поморщился Санди. Преграды обычно вызывали у него легкую досаду, впрочем, тут же переходящую в смех и деловитое возбуждение.
— Ой! — Битька испуганно вцепилась в руку Рэна, — Бедная птица! Она попала в поток! Погибнет!
— Ну, что ты, — улыбнулся Рэн, — эти птицы живут Аль-таридом. Как оляпки ныряют в воду, так альтаридские чайки ищут свой корм в ветре. Смотри, какие они ловкие и сильные, — Рэн подвел Битьку к краю пропасти, и они, улегшись на животы, так, что уровень «реки»оказался выше них, попытались заглянуть вглубь.
— Эй! Осторожнее. Скальп снесет, — обернулся решавший с Аделаидом, духами и достопочтенным Друпикусом проблемы переправы Санди.
— Да, Бэт, голову внутрь не засовывай, можно задохнуться или сломать шею, — заботливо посоветовал Рэн, увлеченный при этом раскрывшейся перед глазами картиной.
Если же действительно не засовывать голову вглубь стены ветра, то тот лишь не очень сильно лохматит волосы. Правда, может и глаза песком запорошить. Но игра стоит свеч.
Непонятно чем, будто стеклом аквариума, река удерживалась в невидимом русле, поднимая свой уровень выше окружающих скал. Птицы, большие и маленькие, но все с четкими и легкими телами и словно нарисованными одним росчерком кисти с тушью крыльями, ныряли и кувыркались в прозрачных, серых, белоснежных и золотисто-песочных струях. Они ловили металлически сверкающих стрекоз, носившихся реактивными самолетиками и оставлявших за собой такой же пенный след; светящихся мошек, стайки которых река проносила в волнах своих как сияющие кисейные платочки; какие-то споры, колючие комочки перекати-поля и даже цветы.
Рэн, спохватившись, в последний момент отдернул руку, которая сама потянулась было за нежно-лиловой фиалкой. Вот бы идиотом он показался, если бы подарил ее сейчас Бэт. Впрочем, гораздо скорей ему просто оторвало бы кисть.
Движение Рэна не ускользнуло от Битькиного взгляда. Признаться, сама она чуть не потянулась за цветком. Внутри мягко разлилось щекочущее тепло. Проносящиеся мимо песочные смерчи и дождевые облака окутывали лицо ее спутника мимолетными тенями и пятнами света, непостоянство освещения каждый миг преображало карьеры русла, делая их то бирюзовыми, то золотыми. Шум воздушной реки был не громок, но завораживал своей неустанностью. Он похож был на шум морского прибоя, но тот звучит мирно, как метроном, а эти звуки были так бесконечны, рвали душу куда-то в путь, к несбыточному.
— Уровень поднимается, — за спинами Битьки и Рэна стоял Санди, скрестив на груди руки, — Я нашел пару указателей. Где-то вверх по течению реки здесь был мост.
— А если сделать плот или что-нибудь типа досок для серфинга? — предложила Битька. Выслушав объяснение по поводу досок, путешественники решили все-таки для начала поискать мост, так как у всех возникли некоторые сомнения по поводу серфингистских способностей Друпикуса. Оставить же его на этом берегу — означало затянуть поход дня на три-четыре. Даже если бы национального героя Анджори снабдили каретой или простыми лошадьми.
Наглядным доказательством ни с чем не сравнимой пользы от Друпикуса стала быстрота, с которой, несмотря на условия пересеченной местности, был найден мост. Правда, зрелище он из себя представлял малоутешительное.
— Признавайтесь, уважаемые джентльмены, у кого из вас есть свежие враги?
Висячий мост, сплетенный из чего-то похожего на одну лиану, не провисал вниз, как ему было положено, а, наоборот, прогибался вверх, упруго поднятый потоком на высоту полутора человеческих роста. Волны ветра перехлестывали через него, несколько птиц сидели на его краю, как на бортике ныряльни, и выглядывали в глубине потока добычу.
— Не думаю, что Нина Капитоновна или Рая Вторая пробрались за мной в этот мир и подняли здесь уровень реки, — пожала плечами Битька, — Да и этот хряк новорусский вряд ли.
— Дело не в уровне ветра, изменить его вряд ли под силу человеку, и не только человеку. Хотя я слыхал и о таких фокусах, — скорчил кислую рожу Санди, — Дело в мосте. Мост — мертвый, — и тут же пояснил, — Мост этот такое же живое дерево, как и трактир Пруни. Поэтому он и умудряется пережить любые наводнения и катаклизмы. Убить его тоже трудно. Живуч. Да и у кого рука поднимется? Это ж надо вообще быть законченной мразью, чтобы дерево убить!
Битька прижала руку к груди, где испуганно затих вечно тихонечко пульсирующий, будто играющий сам с собой, росток.
— Конкуренты? — сморозил глупость Шез. А, может, и не глупость. Если тут судьба Вселенной?..
— А это не могут быть твои «друзья», Рэн?
Рэн в ответ даже засмеялся:
— Да они уверены, что меня саксофон слопал. Да и что они за враги? Название одно. Это если бы я им пьяный да связанный попался — тогда другое дело.
— Мост надорван где-то посредине. Я правильно полагаю, что если бы это было живое дерево, оно смогло бы самовосстановиться? — внес дядюшка Луи нотку рационального.
— Я знаю, надо сесть на Друпикуса, разогнаться и ввау! Перелететь. За нами все это, конечно, порвется, но мы, сто процентов — на том берегу. Во всех видаках так.
— Не слушайте это искалеченное дитя прогресса, — махнул на Битьку рукой Шез, — Не стоит так делать хотя бы потому, что нам еще назад возвращаться. Лучше бы вспомнил песню какую к случаю, чтоб срослось.
— Да я уже пытаюсь. А на ум только всякая дрянь: «Я знаю, что мое дерево не проживет и года»…
— Не надо Цоя дрянью ругать! — это уже Санди.
— Но к этому случаю — дрянь, — пожала Битька плечами.
Задумавшийся Рэн попросил вспомнить что-нибудь об очень длинной веревке.
— Если друг оказался вдруг, — выпалила Битька и пояснила удивленному Шезу, — Ну, это в «Ну, погоди!»волк у Высоцкого свистит и по веревке на многоэтажку поднимается.
— Ты бы еще «Узелок завяжется, узелок развяжется»спела! — возмутился дух.
Рэн задумчиво посмотрел на друзей и начал разматывать веревку, традиционно для шансонтильских мужчин обмотанную вокруг пояса. Его примеру последовали Санди и … тролль. Кстати, именно у него самым парадоксальным образом веревка оказалась наиболее длинной. Юноши почтительно склонили головы перед запасливостью Аделаида. А поднимая головы, обменялись весьма красноречивыми взглядами. В результате, Рэн счастливо вспыхнул и торопливо начал обвязываться, а Санди с понимающей, хотя несколько встревоженной, улыбкой, покачал головой: он предпочитал сам совершать подвиги , нежели нервничать на берегу — и наклонился затягивать узлы.
Перед Рэном шатались уходящие наверх ступени из спутанных и потертых лиан, сухих и хрупких на вид. В ногах и животе задрожало, а в горле отчаянно и весело зазвенело. Ощущения, что он совершает геройство, к счастью, не было. Зато страх опозориться был, впрочем, не долго.
Рэн обернулся, ребята все обвязались, и даже подстраховались, присоединив к связке Друпикуса. Он увидел, как побледнела и азартно закусила губу Бэт, и ему стало весело.
«Наступает ночь, и выступают звезды на небе,
А я опять думаю о тебе, моя беби»…— мысленно пропел он не без иронии. Лиана пугала, осыпаясь в руках трухой, однако он решительно подтянулся, и тут же лестница ухнула вниз.
Рэн даже не успел услышать крик друзей, уши тут же забило ветром, а боль от натянувшейся веревки перервала его напополам. Перед лицом заметались, изрезав его крыльями, испуганные птицы. Но мост не лопнул, а лишь провис в поток. «Хорошо, что пальцы не оторвались», — пришло Рэну в мигом опустевшую голову. И, не разжимая болезненно спаянных с лианой рук, оруженосец попытался закинуть на нее ноги. В этот момент снизу его подбросило накатившей волной ветра.
«…Почему любовь ко мне так жестока,
Почему любовь родилась ко мне с одного бока!»— воскликнул Рэн и подумал, что «Ляпису»бы понравилось исполнение их песни в таких условиях. Но это все лишь в первый миг. А потом был ни с чем не сравнимый кайф полета, ни с чем не сравнимая борьба с рвотными массами, рвущимися наружу по приказу вестибулярного аппарата, ни с чем не сравнимая боль срываемой с суставов кожи и лопающихся от напряжения мышц. А также нечто, что Шез мог бы сравнить с попытками по пьяни вдернуть нитку в ушко иголки.
«…Стал ходить на сейшены, с нефорьем колбаситься,
Все равно не любишь ты, только дразнишься…»— скрипел зубами Рэн, прижимаясь к шершавой плетеной половице моста, как у Высоцкого солдаты к земле. Он не оглядывался, и не видел, как мотает вдоль обрыва ребят, и зарывается в землю копытами Друпикус. И как маленький единорожек пристально вглядывается вверх большими девчачьими глазами. Он думал только о еще одном метре вперед.
Козе понятно, веревка дернулась и кончилась. Мост, будто выжидая, чуть успокоился. Рэн почти с удовольствием почувствовал, как ужас поднимается по ногам, заставляя тело каменеть, замораживает сердце. «Ну, хватит,»— подумал Рэн, останавливая страх и, зафиксировавшись ногами и плечом, отрезал веревку. Попытка привязать ее к мосту обломилась. Веревка вырвалась из рук реальностью из мозга шизофреника. И, одарив оруженосца отрезвляющей пощечиной, исчезла в потоках.
Когда оруженосец вернется, Санди врежет ему так, что тот едва не улетит обратно в реку. А Битька будет старательно отворачиваться, пряча зареванное лицо. Только дядя Луи скажет: «Ну а кто бы из вас повернул назад и не дошел до поврежденного места и не починил бы его?»
А Рэн тихонько отползет в заветренную сторонку и, наконец, переведя дыхание, будет улыбаться тому, как извивался под его распластанным телом мост, как вокруг — и снизу и сверху — и с криком, и бесшумно носились птицы, как пыль обметывала губы и забивала глаза.
— Ну че? — подергивая плечами, остановился рядом Шез, — кайфуешь, новоиспеченный наркоман?
— Это плохо? — поднял ошарашенное и счастливое лицо Рэн.
— Думай, — скривил рот Гаррет.
Рэн пожал плечами, немного побаиваясь, обернулся и тут же опустил голову.
— Ладно. Надо переправляться. Потом будешь думать, — примиряюще хлопнул его по плечу Санди, — Просто про маму забывать не надо, когда на рожон лезешь, да и нас тоже. Вон Бэт…
— Идите вы все… — топнул ногой Бэт. — Ты Рэн — чувак! Меня с тебя прет, колбасит и тащит! Одно дело, что мы тут переживали, а другое, что он все-таки сделал это! — и Бэт рывком обнял оруженосца. Смущению того помешал переход единичного объятия в кучу малу. Рэн шепнул Бэт: «Знаешь, это надо почувствовать!»
— Сейчас почувствуем! — перехватил обращение Санди.
— По закону жанра нас снесет. Но, скорее всего, на обратном пути, — пробрюзжал Шез.
ГЛАВА 19
— Можно подумать, мы на дне пруда… — Битька задрала голову. Над ними по чрезвычайно яркому розовому небу плыли черные против света плоские листья кувшинок. Сами цветы ныряли и взмывали вверх, плавно кружились и выписывали стремительные арабески вокруг своих живых аэродромов, чуть слышно шлепая по их упругим спинам длинными мокрыми стеблями.
— Скоро дождь. Изумительное, надо сказать, зрелище. Яркие в закатных лучах цветы, танцующие в натянутых бриллиантовых струях…
— Какой удивительный мир…
«…Хочешь, я договорюсь с капитаном летучего корабля. Мы спрыгнем с их борта и побежим — поплывем — полетим по пружинистым летящим листьям. Будем гоняться за смеющимися в дожде цветами. Радуги запутаются у нас в ногах, щекотные и длинные»…
— О чем это наш соло гитарист задумался? О беспримерном утреннем подвиге?
— Хватит же, Шез!
«… Янтарь и малиновый сироп — небо.
Черная шумящая трава — земля.
Пропасть ослепительного света — твои глаза… Тьфу ты, пропасть!»..
—…Что над нами — километры воды,
Что над нами — бьют хвостами киты,
И кислорода не хватит на двоих.
Я лежу в темноте и слушаю наше дыханье…
— Накаркаешь, Шез!
— Китов уже накаркал…
Навстречу путникам по колышущейся, широколистной черной траве (действительно, похожей на водоросли) двигалась повозка, напоминающая нечто среднее между чудо-юдо-рыбой-китом и китайским драконом. Повозка катилась легко, на высоких тонких колесах, нежно звеня миллионами маленьких колокольчиков и шелестя тучей бумажных вымпелов и фонариков. Никаких там вам лошадок или осликов, на худой конец, видно не было, да и шума мотора не слышно. На изящной площадке над глазами золотой рыбы три тонких мальчика в пестрых курточках и коротких брючках цепко держали натянутые до небес нити.
— БГ твою мать! — прокомментировал явление Шез, — Иван Бодхихарма движется с юга на крыльях весны…
А Санди заметно нахохлился, однако взял быстро себя в руки и бодренько объявил:
— А вот и принцесса Карита…
Тем временем в звоне начала угадываться занятная мелодия.
— О, нет… — покраснев, простонал Санди.
— …О, доблестный, о, доблестный! О, доблестный герой! — звенели колокольчики.
Друпикус ехидно закатил глаза.
Мальчики энергично завертели в руках чем-то вроде золоченных спиц с самоцветными набалдашниками, скручивая соединяющие их с небом нити. Повозка приблизилась вплотную. Мальчики резко взмахнули блестящими палочками, те закрутились сияющими веретенцами, и из туч кувшинковых листьев вылетели золоченые стрелки-крючки. Так вот каким образом двигалась удивительная карета.
Впрочем, поскольку золотая рыба тут уже остановилась, то видно стало и ее сердцевину. Так в позолоченном орехе может таиться кусочек тончайшего цветного шифона.
— Гуд бай, Америка, оупс. Все это вместе напоминает мне «Наутилус-помпилиус».
Даже Битька приоткрыла рот, зачарованная гибким оливковым чудом в пышных прозрачных шелках насыщенного ультрамаринового цвета и узорчатых золото-алых.
Мальчики где-то наверху церемонно закрыли руками лицо и склонились в низком поклоне.
А она… Соскользнула с вишнево-золотистых подушек, и вот уже рядом. Смеется, протягивает тонкие, шелестящие браслетами руки.
— Малыш, ты меня волнуешь… — повел плечами по-прежнему смущенный Санди.
— Санди, что это за девочка? И ты уверен, что к ней можно припираться с такими рожами? — бесцеремонно вмешалась, пытаясь помочь другу Битька.
— Это твоя дама сердца? — конкретизировал Рэн.
Прекрасно слышащая рассуждения друзей по ее поводу Карита все так же загадочно улыбалась.
— Она по-русски-то ферштейнит?
— По-русски? — удивилась прекрасная правительница. И трое друзей покраснели. Негр белозубо ухмыльнулся, а Шез цинично оскалился а ля Бегунков из «Чайфа»: «Yes, baby, по-русски».
— А как эта штука движется, когда кувшинкам по небу не сезон плавать?
— На воздушных змеях из рисовой бумаги.
— Красиво, — кивнула Битька, после чего скисла и будто невзначай утянулась подальше от оживленно зашумевшей компании.
— Ты расстраиваешься, Бэт…
Ветер прохладно перебирал волосы Битьки, как сухие стебли травы вокруг. Рэн, ласково положив руку ей на плечо, присел рядом.
— Меня убивает эта красота… — пожаловалась девочка, — Мне бы хотелось иметь хотя бы маленькую хрустальную пуговку из тех сотен, что на ее блузке или один золотистый колокольчик.
«Сказать ей, что она и так прекрасна, и что я подарю ей сотни таких пуговок? Нельзя, так еще сильней обижу».
— У тебя замечательный голос. Твое пение лучше ста миллионов этих колокольчиков. И, вообще, пора забыть, что когда-то кто-то…
Битька подняла на Рэна полные слез глаза и подумала: «…пора забыть одиночество и жестокость, равнодушие и сиротство, зависть и ущербность».
— А пуговки я тебе куплю. У человека должны быть сотни разноцветных пуговок.
И Битька облегченно рассмеялась той серьезности, с которой ее друг произнес это обещание.
— Мне иногда так обидно-обидно. Что даже слезы клокочут в горле и спина болит. Я прячусь тогда в уголок и засыпаю. К сожалению, не всегда есть такая возможность: спрятаться и заснуть… Неужели это должно было случиться, то что я здесь…— и тут, рассказывая о своих злоключениях Битька поняла, что они позади, что она действительно в совершенно Другом Мире. И дело не в реке из ветра, и не в кувшинках над головой, а в ясном и теплом взгляде и нежной и сильной руке, сжимающей ее плечо. Будто открылась дверь, и в нее вошла одна Битька, а вышла другая: спокойная, веселая, уверенная в себе и легкая.
Чудесная повозка катилась по шумящей степи. То справа, то слева ряды лилий вдруг расступались в небе, и на землю обрушивался прохладный, мутноватый водопад, остро пахнущий прудом. Так: не было скал, но были водопады, заставлявшие воздух вокруг себя искриться брызгами. Газовыми шарфами стелились по земле туманы, и попадавшиеся изредка деревья были изящны и причудливы. Плоды на них по виду и вкусу напоминали мандарины, только нежно-зеленого цвета. Большие розовые птицы, скользя мимо, обмахивали повозку крыльями, как опахалами.
Санди был хмур, а Карита беспечна.
— Как персиковый цвет ланиты неба,
Полет фламинго тоже беспечален.
Мой друг с тоской поет о недоступном,
А я мочусь на стену старого сарая… — озабоченно пробормотал Шез, однако, Битька заметила, как ехидно блеснули стеклышки его очков. Помогло: Санди покачал головой, но раздвинул губы в ухмылке, а Рэн расхохотался.
— …Гляжу на стены древнего Пхеньяна,
Гляжу на хризантемы и ромашки.
Братушки, надо ноги делать рьяно,
А то размокли все, как промокашки.
— Помнят с горечью древляне,
Хоть прошло немало лет,
О романтике Демьяне,
Чей лежит в лесу скелет, — завела Битька балладу из «Короля и шута»о неком несчастном, влюбленном в повелительницу мух и съеденном этими неразборчивыми в еде и любви насекомыми, хотя и крылатыми. — В час, когда он видел фею
Начинал ей повторять:
«Жизнь свою не пожалею,
Чтоб любовь твою познать»…
Карита оборачивалась к ним и улыбалась нежно-розовыми губами. Глаза ее с бело-бирюзовыми белками смотрели открыто и ласково.
— Скоро дождь. Изумительное, надо сказать, зрелище. Яркие в закатных лучах цветы, танцующие в натянутых бриллиантовых струях…
— Какой удивительный мир…
«…Хочешь, я договорюсь с капитаном летучего корабля. Мы спрыгнем с их борта и побежим — поплывем — полетим по пружинистым летящим листьям. Будем гоняться за смеющимися в дожде цветами. Радуги запутаются у нас в ногах, щекотные и длинные»…
— О чем это наш соло гитарист задумался? О беспримерном утреннем подвиге?
— Хватит же, Шез!
«… Янтарь и малиновый сироп — небо.
Черная шумящая трава — земля.
Пропасть ослепительного света — твои глаза… Тьфу ты, пропасть!»..
—…Что над нами — километры воды,
Что над нами — бьют хвостами киты,
И кислорода не хватит на двоих.
Я лежу в темноте и слушаю наше дыханье…
— Накаркаешь, Шез!
— Китов уже накаркал…
Навстречу путникам по колышущейся, широколистной черной траве (действительно, похожей на водоросли) двигалась повозка, напоминающая нечто среднее между чудо-юдо-рыбой-китом и китайским драконом. Повозка катилась легко, на высоких тонких колесах, нежно звеня миллионами маленьких колокольчиков и шелестя тучей бумажных вымпелов и фонариков. Никаких там вам лошадок или осликов, на худой конец, видно не было, да и шума мотора не слышно. На изящной площадке над глазами золотой рыбы три тонких мальчика в пестрых курточках и коротких брючках цепко держали натянутые до небес нити.
— БГ твою мать! — прокомментировал явление Шез, — Иван Бодхихарма движется с юга на крыльях весны…
А Санди заметно нахохлился, однако взял быстро себя в руки и бодренько объявил:
— А вот и принцесса Карита…
Тем временем в звоне начала угадываться занятная мелодия.
— О, нет… — покраснев, простонал Санди.
— …О, доблестный, о, доблестный! О, доблестный герой! — звенели колокольчики.
Друпикус ехидно закатил глаза.
Мальчики энергично завертели в руках чем-то вроде золоченных спиц с самоцветными набалдашниками, скручивая соединяющие их с небом нити. Повозка приблизилась вплотную. Мальчики резко взмахнули блестящими палочками, те закрутились сияющими веретенцами, и из туч кувшинковых листьев вылетели золоченые стрелки-крючки. Так вот каким образом двигалась удивительная карета.
Впрочем, поскольку золотая рыба тут уже остановилась, то видно стало и ее сердцевину. Так в позолоченном орехе может таиться кусочек тончайшего цветного шифона.
— Гуд бай, Америка, оупс. Все это вместе напоминает мне «Наутилус-помпилиус».
Даже Битька приоткрыла рот, зачарованная гибким оливковым чудом в пышных прозрачных шелках насыщенного ультрамаринового цвета и узорчатых золото-алых.
Мальчики где-то наверху церемонно закрыли руками лицо и склонились в низком поклоне.
А она… Соскользнула с вишнево-золотистых подушек, и вот уже рядом. Смеется, протягивает тонкие, шелестящие браслетами руки.
— Малыш, ты меня волнуешь… — повел плечами по-прежнему смущенный Санди.
— Санди, что это за девочка? И ты уверен, что к ней можно припираться с такими рожами? — бесцеремонно вмешалась, пытаясь помочь другу Битька.
— Это твоя дама сердца? — конкретизировал Рэн.
Прекрасно слышащая рассуждения друзей по ее поводу Карита все так же загадочно улыбалась.
— Она по-русски-то ферштейнит?
— По-русски? — удивилась прекрасная правительница. И трое друзей покраснели. Негр белозубо ухмыльнулся, а Шез цинично оскалился а ля Бегунков из «Чайфа»: «Yes, baby, по-русски».
— А как эта штука движется, когда кувшинкам по небу не сезон плавать?
— На воздушных змеях из рисовой бумаги.
— Красиво, — кивнула Битька, после чего скисла и будто невзначай утянулась подальше от оживленно зашумевшей компании.
— Ты расстраиваешься, Бэт…
Ветер прохладно перебирал волосы Битьки, как сухие стебли травы вокруг. Рэн, ласково положив руку ей на плечо, присел рядом.
— Меня убивает эта красота… — пожаловалась девочка, — Мне бы хотелось иметь хотя бы маленькую хрустальную пуговку из тех сотен, что на ее блузке или один золотистый колокольчик.
«Сказать ей, что она и так прекрасна, и что я подарю ей сотни таких пуговок? Нельзя, так еще сильней обижу».
— У тебя замечательный голос. Твое пение лучше ста миллионов этих колокольчиков. И, вообще, пора забыть, что когда-то кто-то…
Битька подняла на Рэна полные слез глаза и подумала: «…пора забыть одиночество и жестокость, равнодушие и сиротство, зависть и ущербность».
— А пуговки я тебе куплю. У человека должны быть сотни разноцветных пуговок.
И Битька облегченно рассмеялась той серьезности, с которой ее друг произнес это обещание.
— Мне иногда так обидно-обидно. Что даже слезы клокочут в горле и спина болит. Я прячусь тогда в уголок и засыпаю. К сожалению, не всегда есть такая возможность: спрятаться и заснуть… Неужели это должно было случиться, то что я здесь…— и тут, рассказывая о своих злоключениях Битька поняла, что они позади, что она действительно в совершенно Другом Мире. И дело не в реке из ветра, и не в кувшинках над головой, а в ясном и теплом взгляде и нежной и сильной руке, сжимающей ее плечо. Будто открылась дверь, и в нее вошла одна Битька, а вышла другая: спокойная, веселая, уверенная в себе и легкая.
Чудесная повозка катилась по шумящей степи. То справа, то слева ряды лилий вдруг расступались в небе, и на землю обрушивался прохладный, мутноватый водопад, остро пахнущий прудом. Так: не было скал, но были водопады, заставлявшие воздух вокруг себя искриться брызгами. Газовыми шарфами стелились по земле туманы, и попадавшиеся изредка деревья были изящны и причудливы. Плоды на них по виду и вкусу напоминали мандарины, только нежно-зеленого цвета. Большие розовые птицы, скользя мимо, обмахивали повозку крыльями, как опахалами.
Санди был хмур, а Карита беспечна.
— Как персиковый цвет ланиты неба,
Полет фламинго тоже беспечален.
Мой друг с тоской поет о недоступном,
А я мочусь на стену старого сарая… — озабоченно пробормотал Шез, однако, Битька заметила, как ехидно блеснули стеклышки его очков. Помогло: Санди покачал головой, но раздвинул губы в ухмылке, а Рэн расхохотался.
— …Гляжу на стены древнего Пхеньяна,
Гляжу на хризантемы и ромашки.
Братушки, надо ноги делать рьяно,
А то размокли все, как промокашки.
— Помнят с горечью древляне,
Хоть прошло немало лет,
О романтике Демьяне,
Чей лежит в лесу скелет, — завела Битька балладу из «Короля и шута»о неком несчастном, влюбленном в повелительницу мух и съеденном этими неразборчивыми в еде и любви насекомыми, хотя и крылатыми. — В час, когда он видел фею
Начинал ей повторять:
«Жизнь свою не пожалею,
Чтоб любовь твою познать»…
Карита оборачивалась к ним и улыбалась нежно-розовыми губами. Глаза ее с бело-бирюзовыми белками смотрели открыто и ласково.