Лутс Оскар. Лето

   — Оно будто и так, — рассуждает Либле, — оно конечно, чего тут еще про ученость говорить, но все же — как это так вдруг получилось? Сразу — утюг побоку и айда в опманы?
   — Ну, как бы там ни получилось, — втягивает Кийр голову в плечи, — а так оно и есть.
   Рыжеволосый с явным удовольствием разглядывает хмурую физиономию своего школьного приятеля и вдруг выпаливает:
   — Приходите в воскресенье в Рая, там и услышите, как вес произошло. Приходите под вечер, ну так… часам к пяти, тогда и потолкуем подольше обо всем этом. 3а стаканом вина и бутылкой пива разговор лучше спорится. Да-да.
   — В Рая?.. — таращит глаза Либле. — За стаканом вина и бутылкой пива?..
   — Да, да, — пищит Кипр. — В Рая, в Рая.
   — Ну нет, — отвечает Либле, — что за стаканом вина и бутылкой пива, это для меня дело понятное, это ясно, но почему в Рая?.. Шутками пробавляетесь, шутите, конечно, а думаете другое: чтобы мы к вам пришли, в дом вашего папаши, портного. Верно?
   — Нет, нет, в Рая.
   — Хм… Ну вот, разве не говорил я утром женушке: сдается мне, узнаем сегодня диковинные вести. Так око и есть. Она, чудачка, еще не верила: «Ах, да какие там могут быть диковинные вести!». А теперь на тебе — шагай в воскресенье в Рая, вино да пиво хлебать! Нет, ты мне хоть кол на голове теши, а с первого разу ничего не пойму. В Рая… хм… Может, господин Тоотс смекает, о чем тут речь?
   Но Тоотс по-прежнему пожимает плечами и усердно грызет стебелек полевицы.
   — А не будет ли в этом самом Рая, — продолжает, лукаво подмигивая, звонарь, — ну да, не будет ли в этом Рая… что-нибудь эдак вроде сватовства или помолвки? А? У меня в голове вроде бы проясняется.
   — Как знать, — краснея, ухмыляется портной. — Может, и так.
   — Ага-а! — вскрикивает звонарь. — Вон откуда ветер дует! Ну, теперь и я понял — почему в Рая. Чего ж вы сразу не сказали? А то заставляете сначала голову ломать, прямо кровавый пот на лбу выступает. Эге-ге! Вот оно что! Слыхали, господин Тоотс, какими делами однокашник ваш заворачивает?
   — Отчего же не слыхать, — мрачно говорит управляющий. — Поздравляю!
   — Да, да, поздравляем, желаем счастья! — добавляет звонарь.
   — Очень вам благодарен! — вежливо приподнимая шляпу, отвечает рыжеволосый.
   — Ну да, еще бы! — все больше оживляется звонарь. — Счастья — прямо целый воз… и да плодятся у вас рыженькие, как мошкара. А впрочем, поди знай, будут ли детишки рыжеволосые: Тээле, она скорее русая… светловолосая. Да эти и неважно, это потом увидим, когда начнут они на свет появляться и хоть один уже будет налицо.
   Кийр краснеет по самые уши и глядит в сторону на вековой дуб.
   — Да, да, — продолжает звонарь, — гляди-ка, вон там и аист наготове, только приказа ждет. Теперь вы, господин Кийр, уже, так сказать, одной ногой в супружестве, дайте-ка быстренько этому самому аисту заказ, тогда вовремя готово будет: только и знай, что бери, будто тебе кто старый долг уплатил.
   — Ха-ха-ха! — смеется Тоотс, отворачиваясь к сараю.
   — Вы слишком далеко заходите, Либле, — с укоризненной улыбкой замечает Кийр.
   — Господи помилуй, как это я слишком далеко захожу? Ведь детей на свет производить — это же тебе не шалость какая или фокус, самим человеком выдуманный; так уж сам бог раз н навсегда устроил, и определил, и Адаму повелел. Да и с чего бы, на самом деле, мне, старому хрычу, далеко заходить — у меня у самого дочурка дома, скоро женихов дожидаться станет. Этой дорогой всем нам идти, как сказала одна старая дева, глядючи на свадебный поезд. Стесняться тут нечего! Уж мы с господином Тоотсом заявимся в воскресенье в Рая, как часы, а там и подольше потолкуем — так ведь вы сами сказали. А сейчас у меня одна забота — пойти домой да жену как следует пробрать, чтобы не была такой умной и в другой раз не говорила: «Какие там еще диковинные вести!»
   — Пожалуйте, пожалуйте в воскресенье, — повторяет рыжеволосый. — Но вот о чем мне хотелось попросить школьного приятеля: не будет ли он так любезен написать мне рекомендательное письмо в Россию. Он говорил, что служил там в нескольких имениях, что у него есть знакомые помещики… и меня вроде бы лучше примут, если Тоотс даст мне с собой письмецо. Если это ему не трудно…
   — Можешь получить, — отвечает Тоотс, морща лоб. — Если есть время подождать, хоть сейчас напишу письмо Иванову.
   — Нет, нет, — возражает Кийр. — К Иванову этому я не хочу, у него в голове исиас, начнет еще дубинкой лупить…
   — Ишиас, а не исиас! — поправляет его управляющий имением. — Ну, разумеется, триумфальных ворот он к твоему приезду строить не станет, на этот счет будь спокоен, но служить у него можно, ежели кто действительно хочет работать, а не едет лишь для того, чтоб называться опманом.
   — Нет, к Иванову я не хочу.
   — А других таких хороших знакомых у меня нету.
   — А что, — вмешивается в разговор звонарь, — разве у молодого барина Кийра не заготовлено рекомендательное письмецо?
   — Есть, конечно, — отвечает Кийр, — но чем больше, тем лучше; одно не поможет, так другое.
   — Ну, раз у тебя уже есть, — растягивая слова, замечает Тоотс, — чего ж ты еще и у меня просишь. Одной хорошей рекомендации вполне достаточно.
   — Чем больше, тем лучше, — улыбается Кийр, втягивая голову в плечи. — Когда уезжаешь из дому так далеко, надо быть предусмотрительным. Ведь когда тебе больше не захотелось учиться в приходской школе и ты в Россию уехал, были же у тебя какие-то бумажечки в кармане? Если не ошибаюсь, ты говорил о каком-то своем родственнике в России, о дядюшке или…
   — Лучшая рекомендация дельному человеку — это он сам, — подчеркивая слова, отвечает Тоотс. — А если ты лодырь, так тебе и дюжина писем не поможет. И с другой стороны: как я могу тебя рекомендовать? Ведь я знаю только, что ты портной и умеешь шить пиджаки с разрезом сзади.
   — Верно, верно! — подхватывает Либле. — А мерку старик всегда снимает сам, сам и кроит тоже, парням остается только на машинке сострочить. Молодой барин Жорж, может быть, уже умеет и мерку снять и раскроить ежели потребуется; однако это все же не земледелие. Нет, я так думаю: раз у вас уже одна рекомендация есть, так не стоит вторую клянчить. Да, а что это недавно рассказывал этот самый, как его, черта… Хиндрек из Лилле? Он тоже бродил по России и сейчас вернулся. Так вот, там, в России, внизу, значит, на южной стороне, будто бы вечно гуляет страшный ветер, так что… вас, молодой барин Кийр, такого щупленького, еще чего доброго унесет… Ежели поедете, суньте себе в карман утюг, все надежнее будет, не то попадете ненароком в бурю да и улетите к самому Черному морю. А кому потом нужен будет такой негр или арап? Тогда и детишки уже не рыжие или белобрысые пойдут, а кикиморы, черные, как чертенята.
   — Ха-ха-ха! — хохочет Тоотс. — Да, ветер в России буйный. Но дует он больше снизу на север. Кое-каких легковесных путешественников он живо пригонит обратно в родные места и посадит на ту же самую кочку, где они и до отъезда квакали.
   — Ну, — сердито отвечает Кийр, — если эти рекомендации надо так выпрашивать, то не нужно мне их вовсе. Обойдусь и без них. Никто не сможет потом попрекать, что помог. А ветер пускай себе дует. Если его не испугались те, что всего одну зиму проучились, так мне и подавно нечего бояться. Пусть дует божий ветер, куда ему угодно, как бы он не унес кое-кого в Сибирь или на Сахалин.
   — Ну-ну, — рассудительным тоном возражает Либле, — это уж самый свирепый ветрище, храни нас бог от такого. Уже и тот, что к Черному морю дует, ни к чему. Я вот ломаю, ломаю себе голову, а все в толк не возьму…
   — Что? — спрашивает Кийр.
   — Да вот что — вернетесь вы оттуда черный как уголь… будут ли тогда дети и впрямь черные или же глиняного цвета? Тээле, я уже говорил, она светловолосая… Белая, черный, черный и белая… Нет, дети все-таки получатся серые, как чертенята, или глиняного цвета ведь прежняя-то рыжая голова…
   — Бросьте вы наконец, Либле, своих детей! — надувает губы рыжеволосый.
   — Боже милостивый, — делает невинное лицо Либле, — я же не о своих детях говорю. Своего ребенка я уже бросил, вернее, ребенок бросил меня. Стоит мне переступить порог и снять шапку — малышка Мари начинает кричать, точно ее режут, и меня и близко не подпускает. Теперь не добьюсь с ней толку, пока борода и волосы не вырастут. Я о ваших детях говорю, молодой барин Кийр. Будь я уверен, что вы вернетесь из России таким же рыжим, как сейчас перед нами стоите, на душе было б куда спокойнее. Пускай себе снуют карапузы, как огненные шарики, между Рая и Паунвере — никто ничего не скажет, потому оно естественно. А вдруг покатятся оттуда, с кладбищенского холма… черные, глиняно-серые или бог знает еще какого цвета, может даже зеленые, тогда… Хуже всего, что они будут лошадей пугать, никто больше не решится через Паунвере ездить.
   — Вот что, Либле, — говорит серьезным тоном Кийр, — если хотите знать, так волосы у меня вовсе не рыжие, а каштановые. С возрастом они еще больше потемнеют, так что ваши насмешки совсем некстати. И будь они хоть рыжие, хоть даже синие, умный человек никогда не станет издеваться над внешностью своего ближнего. Не то важно, что на голове, а то, что в голове. А если уж разговор зашел о внешности, так никто из жителей Паунвере не выглядит сейчас так смешно и дико, как вы сами.
   — Ну нет, извините! — хочет Либле возразить, но умолкает на полуслове: с холма по направлению к сараю идет еще кто-то. — Гляди-ка, нашего полку прибывает, — говорит он, — этак у сарая скоро целое собрание будет, вроде волостной думы. Ну да, господин Кийр, чего мне тут насмехаться или же своим видом хвастаться! Разве могу я, старое корыто, еще хвастаться! Моя песенка спета. Хорошо, коли отец небесный мне еще годков десять-пятнадцать подарит, а там пора и па покой. Я все за молодыми наблюдаю, как они живут, и радуюсь, когда им везет, желаю им долгих лет жизни. А вы смотрите на меня и разговаривайте, как со старой теткой, которая изредка навещает своих племянников и желает им только добра. А ежели порой чуть и поворчит эта тетка, так не ставьте лыко в строку, старому человеку прощать надо.
   Мужчина, направлявшийся к ним с холма, оказывается Тыниссоном.
   Гляди-ка, уже спозаранку столько мужиков собралось, будто военный совет. Хороню, что он, Тыниссон, по голосу узнал, а то бы никак не догадаться, что это наш звонарь у сарая сидит. Вот ведь до чего усы и борода человека меняют! Ну вот он, Тыниссон, и приехал за салакой, отвезет ее домой; к сенокосу хорошо будет иметь в запасе. Но о чем же все-таки здесь совет держат, если позволено будет спросить?
   Тыниссон протягивает однокашникам и звонарю руку и останавливается перед сараем, словно ожидая, что его толстые ноги крепко уйдут корнями в почву. Вся его дюжая фигура как бы черпает жизненную силу из самой земли. При взгляде на него каждый невольно испугается — как бы на этом туго налитом теле вся одежда не лопнула по швам. Его толстые икры и плотные шерстяные брюки не умещаются даже в разрезанных сзади голенищах; сапоги его кажутся кожаными чехлами, натянутыми на бревна.
   — Доброго здоровья, — отвечает Либле. — Да когда нам еще совет держать, как не сейчас. — Разве не слышал ты новость — школьный твой товарищ Кийр уже почти что женат и опманом заделался?
   — Это что за новость? Ничего не слыхал.
   — Ну вот, сам толстый как бык, хоть обручами стягивай, чтоб не лопнул, а таких важных вещей не знаешь. Ступай, ступай домой, возьми календарь и отметь себе: в следующее воскресенье раяская Тээле обручается с портным. Да нет, с каким портным! С управляющим имением! Как помолвку справят, так он сразу же полным ходом в Россию, р-раз! — и плюх прямо в Черное море или на берег моря, или кто его знает, куда… Но опять-таки на опмана учиться.
   — Кийр? Но ведь это же Тоотс оттуда, из России, а не Кийр, — широко разинув рот, недоумевает Тыниссон.
   — В Россию каждый может поехать, — замечает Тоотс, ковыряя в зубах. — Дорога никому не заказана.
   Проходит немало времени, прежде чем Тыниссон наконец уясняет себе смысл сказанного Либле.
   — Ну, а теперь полагалось бы новость эту и спрыснуть, — предлагает в заключение звонарь. — Как вы думаете, молодой барин Кийр, не податься ли нам всем в Паунвере, не выпить ли пару стаканов пива за здоровье молодой барыни?
   — Нет! — трясет головой Кипр и поворачивается, собираясь уходить. — Приходите в воскресенье, тогда и спрыснем. Ты, Тыниссон, тоже приходи, вот тогда…
   Рыжеволосый приподнимает шляпу и удаляется, что-то бормоча про себя. А Либле вполголоса напевает ему вслед:

 
Не нашел портной коня
и уселся на козла.
Хвост козлиный в зубы взял,
по деревне поскакал.
 

 

XXII

   На другое утро Либле спозаранку снова в Заболотье. Его бритый подбородок и верхняя губа успели уже покрыться редкой черной щетиной, а макушка стала синеватой от первой темной поросли.
   — После веселья слез не миновать, кто же этого не знает! — говорит он управляющему имением. — Помолвки-то нету!
   — Как это — нету? — переспрашивает управляющей.
   — Нету. Жена моя ходила вчера в Рая и своими ушами слышала, как Тээле говорила Жоржу: «Никакой помолвки не будет».
   — Ото! Это что значит? — таращит глаза Тоотс. Это лаконичное сообщение ему весьма по вкусу: где-то в глубине души его вспыхивает искорка надежды.
   — Поди знай, что это значит, но так Тээле и сказала. Ну, конечно, рыжий давай перечить: я, говорит, уже на воскресенье приятелей позвал. Как же я теперь скажу им, чтобы не приходили? Но девушка ни в какую, знай твердит: «Можешь звать кого угодно, только не сюда, а к себе домой. Если мне кто нужен будет, так я сама его позову, без посредников». Вот те и на! Затевай после этого помолвки, зови пиво да вино распивать!
   — Черт побери! — грызет себе ногти управляющий. — Неужели… неужели женитьба эта и замужество совсем-таки разладились?
   — Вот этого я не знаю. Об этом вчера разговора не было. Поживем — увидим. Я, конечно, считаю, что после веселья слез не миновать, из такого дела толку не будет. Но одно я твердо знаю: рыжий еще до воскресенья сюда притащится и скажет — не приходите! Но, знаете что, господин Тоотс, вы тогда ему на глаза не показывайтесь, Удирайте все равно куда, пусть рыжий в собственном соку варится.
   — Как это? — спрашивает Тоотс.
   — А вот…
   Звонарь умолкает на полуслове и так и остается с разинутым ртом: в эту самую минуту со двора доносится голос Кийра — тот спрашивает Йоозепа.
   — Тьфу, нечистая сила! — отплевывается Либле. — Точно проклятие какое, будет за тобой плестись до самой могилы, до небесных врат и то дойдет. Давайте удерем!
   — Куда? — растерянно спрашивает управляющий.
   — Через окно…
   Звонарь подталкивает управляющего к окну, а сам шепчет в приоткрытую дверь передней комнаты:
   — Скажите, что дома нету! Скажите — ушел в Паунвере через болото!
   Затем оба они стремительно выскакивают в окно горницы и мчатся по направлению к болоту. У самого болота Тоотс, тяжело дыша, останавливается и раздувает ноздри; он и сам не знает, почему он бежал. Топ-топ-топ! Его догоняет далеко отставший Либле, бросается на траву и хохочет во все горло.
   - Ох и здорово получилось! Пусть ищет своих приглашенных, пока пятки не протрет. А мы, как полагается почетным гостям, пойдем в воскресенье в Рая, станем, растопырив ноги, и потребуем вина и пива… ха-ха-хаа!
   — Ага-а! — тянет Тоотс. — Ну да-а!
   — Тыниссон живет далеко, к нему Кийр со своей весточкой не сунется, так что тот все равно прибудет, ежели вообще надумает идти. Вот бы еще кого-нибудь позвать — скажем, Имелика из Тыукре… Приходи, мол, будет чем поживиться. Да, собственно, на кой черт оно так уж нужно — вино это или пиво. Зато потеха одна чего стоит!
   — Еще бы!
   Управляющий опускается на траву рядом с Либле, оба закуривают и дымят так, словно на болоте жгут подсеку. Вокруг на поблескивающих ночной росой цветах жужжат бархатистые лесные пчелки. Над гороховым полем порхают поодиночке и парами белые и разноцветные бабочки. Одна из них, пестрокрылая, летит к краю болота, чтобы взглянуть на странных гостей, и опускается на украшенную пером шляпу Тоотса. Звонарь снимает шапку и глядит вверх, на синеющее небо.
   — Может, на солнышке, — говорит он, — волосы вырастут скорее, опять с моей малышкой Мари подружусь.
   Старая изба хутора Заболотье подслеповатыми глазами смотрит из-за пашен, вызывая у хозяйского сына невеселые размышления. В ярком солнечном свете, среди весенней природы ветхий дом кажется еще более жалким и неприглядным, чем в другое время года. Старые рябины у ворот грустно покачивают ветками, как бы спрашивая: «Что же это будет? Давний друг наш с каждым годом все больше горбится, словно клонясь к земле под тяжестью прожитых лет: Долго ли он еще выдержит?». Над гумном белеют жерди обрешетины, напоминая выгоревшие кости животных на пастбище. Местами крышу покрывает густой зеленый мох, рядом с трубой выросли две маленькие березки. Прорехи в кровле кто-то пытался заткнуть пучками соломы… Еще плачевнее обстоит дело с хлевом. За то время, что Тоотс отсутствовал, это лишенное каменного фундамента убогое строение совсем покосилось и угрожает рухнуть и задавить скотину. Отовсюду глядят беспомощность и убожество. А обитатели дома дряхлеют вместе с постройками, они не могут не видеть, как все вокруг них разваливается, но ничего не делают, чтобы предотвратить разрушение, как будто все это в порядке вещей. Но, может быть, они и не замечают, как гниет их жилище и остальные постройки? Этот процесс умирания происходит так медленно, что следы разрушительной работы времени бросается в глаза лишь тому, кто долго здесь не был. А возможно, люди и замечают разницу между прошлым и настоящим, но силы их убывают и они уже не в состоянии бороться с этим медленным тлением? Или забота о завтрашнем дне отнимает у них последние остатки сил?
   Как бы там ни было, скоро они исчезнут с лица земли вместе со своей ветхой избой, и океан времени поглотит еще один человеческий век!
   — Знаешь, Либле… — Управляющий вдруг приподнимается и садится. — Ну их к дьяволу со всеми ихними помолвками! Походил я вчера по своему двору, поглядел кругом и надумал так… кое-какие маленькие планы. Дело в том, что постройки скоро развалятся. Нижние бревна подгнили — одна труха, уже стен не держат. Что-то надо сделать, хоть подпорки поставить, что ли. От старика уже никакого толку, еле-еле душа в теле. Все равно — останусь я здесь или опять уеду в Россию, но в таком запустении тут все бросить нельзя.
   — Это верно!
   — Да, да, — в раздумье добавляет Тоотс. — Одними приказами да окриками в Заболотье ничего не сделаешь. Здесь нужно руки приложить, а не командовать. Да, черт побери! — оживляется он опять. — Я тут в родных местах уже пошатался немного, пора и за дело браться. А работать я привык, без хлопот и жить скучно. Человек родится на белый свет не для того, чтоб небо коптить, как Иванов говаривал.
   — Правильно, правильно! — поддерживает его звонарь. — На этом хуторе работы хватит, была бы силенка. Вы теперь земледелец, можно сказать, со всех сторон отшлифованный, многое сумеете в Заболотье сделать.
   Управляющий имением медленно поднимается, потягивается и глядит вниз, на болото. Работы везде непочатый край. Ну их к лешему со всеми их помолвками к сердечными муками — тут есть дела поважнее. И гость из России сразу загорается новой мыслью, как это с ним обычно бывает: перед его круглыми совиными глазами, словно выплывая из тумана, возникают осушенные болота, хорошо возделанные поля и красивые строения.

Часть вторая

I

   Тоотс и Либле еще некоторое время стоят молча — на краю болота, потом управляющий говорит:
   — Н-да, раньше я думал сразу же поставить новый добротный хлев, честь то чести, а как подсчитал, так ясно стало: большим куском подавишься. У старика за душой и ломаного гроша нет, да и у меня самого не густо… Как ты думаешь, что если мы возьмем да подведем под старый хлев каменный фундамент? Еще несколько лет выдержал бы, пока настанут лучшие времена и можно будет взяться за новый. Как ты считаешь? Ты когда-то работал каменщиком и в этом деле разбираешься лучше меня.
   — Ну что ж! — живо откликается Либле. — Задумано дельно. И правда — какая спешка новый строить? Не бог весть какое большое стадо, не помещики. Этот же самый хлев починим в аккурате, на чей хочешь век хватит. Пару-другую нижних бревен долой, вместо них каменный фундамент, сверху тоже кое-какие трухлявые бревна заменить, крышу новую — и полный порядок! К тому же, и с виду будет хорош. Да, господин Тоотс, толковую речь вы повели.
   — Так-так, — откашливается Тоотс. — Считаешь, что дело выйдет?
   — Бог ты мой, чего ж ему не выйти! Никакого тут фокуса нет, многие так делают. Но за эту перестройку можно взяться, только когда навоз вывезут и хлев пустой будет.
   — Вот-вот, я так и думал, — отвечает управляющий. — Я вчера прикинул: до вывозки навоза будем на паровом поле камни дробить и домой возить. А как с навозом покончим, примемся за хлев. За это время и можно будет известь подбросить и песок… Но прежде всего камни.
   — По мне, хоть завтра. Сразу двух зайцев убьем: и поле от камней очистим, и материал для фундамента получим. Правильно, господин Тоотс! Меня, правда, звали в Сааре на вывозку навоза и на сенокос, но ежели вы твердо решили хлев чинить, так я все брошу и приду в Заболотье. Отзвонить на похоронах или за упокой — Мари и сама справится. Да и кому сейчас, перед самой страдой захочется помирать.
   — Решение должно быть твердое, — задумчиво отвечает управляющий. — Ничего не поделаешь. Хлев вот-вот на голову свалится.
   — Верно, верно! — поддакивает звонарь. — По мне, начнем хоть завтра. Время тянуть незачем — скоро навоз возить. Надо бы сегодня же сходить в Рая, буравы взять, чтоб камни сверлить, у них после постройки дома должны были остаться. Оттуда надо к кузнецу забежать, буравы наточить. Господин управляющий пусть пороху достанет, и ежели полагает, что с этим делом справится, пусть приготовит носилки для камней, знаете, такие вот… два бревнышка потоньше рядышком.
   — Знаю, знаю, — отвечает управляющий. — С этим я справлюсь. Жаль чертовски, что не захватил пороху из города. Ну ничего, где-нибудь раздобуду. Если здесь не достану, придется опять в город слетать.
   — Завтра суббота, — рассуждает Либле, — суббота… Ну, ладно, суббота… Но ежели мы порешили всерьез, нельзя ни одного дня терять. Начнем завтра же с утра. Не забудьте, господин Тоотс, нас только двое. На батрака рассчитывать не приходится, ему картошку окучивать надо, да и всякой другой работы на одного человека хватит. Может, когда и подсобит нам часа два-три, на большее надеяться нечего. Хорошо хоть то, что сейчас в работе вроде бы перерыв, на хуторах народ дух переводит после весенней спешки, а потом опять горячка начнется — и вывозка навоза, и сенокос, и жатва, еще и нас заставят работать, не дадут спокойно хлев чинить… Ладно, завтра с утра я с буравами тут как тут, а сейчас надо пойти поглядеть, ушел ли портной.
   Либле нахлобучивает шапку и бросает испытующий взгляд в сторону дома.
   — Ха-ха-ха! Портняжка прямо в беде с этой помолвкой, словно девица с ребенком. Хоть бери да городи забор вокруг раяского господского дома, чтоб гости не пробрались. Ох, и горе же с этими сердечными делами! Но, черт побери, неужто он заполучит когда-нибудь барышню из Рая… Не знаю, это и впрямь будет седьмое чудо света. А верховодить, ясное дело, будет жена. Ежели она и сейчас уже этого рыжего так прижимает, что ж она потом ему запоет? Нет, вообще вся эта история, такая путаная и непонятная, что, как говорится, и кистеру в ней не разобраться.
   — Ну их ко всем чертям! — машет рукой управляющий и снова смотрит на болото.
   — После сенокоса, — говорит он, — надо будет здесь канаву прорыть и спустить лишнюю воду. А потом поперечными канавами и трубами болото совсем осушим.
   — Как бы там ни было, — отзывается Либле, — а перво-наперво с хлевом покончим, там видно будет, что дальше делать.
   — Правильно, — подтверждает Тоотс. — Прежде всего хлев. А не лучше бы все-таки сразу новый строить?
   — Нет, — качает головой Либле. — Тише едешь — дальше будешь. Немного деньжат надо на другие работы приберечь. Имейте в виду, господин Тоотс, начнете здесь хозяйничать, так и увидите, что много есть дел более спешных, чем новый хлев. Не стоит! Сами же говорили: большим куском подавишься.
   — Ладно! Сперва починим старый.
   Поднявшись на холм, они узнают, что Кийр уже исчез. Мари, вышедшая навстречу, чтобы сообщить им эту весть, добавляет, что у портного было очень кислое, прямо-таки перекошенное лицо. Ах да, верно, он еще говорил — пусть Йоозеп зайдет к ним, если завтра или в воскресенье будет в Паунвере.
   — Скорее у них порог сорняком зарастет, — бормочет Тоотс, — чем я туда ногой ступлю.
   Проводив звонаря, Тоотс вместо бархатной куртки надевает красную русскую рубашку, подпоясывается ремнем и начинает мастерить носилки для камней. Красную рубаху управляющий приобрел в Тамбове в честь знаменитого русского писателя и называет ее про себя «толстовской блузой». Обтесав несколько жердей, он замечает, что ладони покрылись волдырями, а спина начинает так страшно ныть, что даже трудно выпрямиться. Управляющему становится ясно, что самая пустячная работа, самое малое начинание на первых порах оказывается гораздо труднее, чем ты предполагал раньше. А тут еще, как назло, у батрака все время находятся какие-то дела к управляющему и парень всякий раз окидывает его ироническим взглядом. Тоотс делает вид, что и не замечает таинственных усмешек Михкеля; не хотел батрак раньше слушаться — не нужна его помощь и сейчас. Пусть себе идет и делает, что хозяин прикажет. А он, Йоозеп, и сам справится с этой работой, хоть и руки уже в волдырях, и спину не разогнуть. Разумеется, лучше было с самого начала оставить в покое батрака и батрачку, но кто мог думать, что они тут такие строптивые, даже приказа не слушаются. Нет, в Заболотье сколько ни приказывай, сколько ни командуй — ничего не сделаешь, это ему надо было сразу понять. В этом запущенном хозяйстве работники нужны, а не указчики.