Лутс Оскар. Лето

   — Да, два рубля я проел тут же на вокзале — так я был истощен. Хотя в вагоне узелок с припасами еще был при мне, но в этом страшном грохоте и думать не хотелось о еде. За рубль двадцать пять я купил Бенно в подарок ножик, но потерял его…
   — Хм… опять! — не может удержаться от нетерпеливого восклицания мама.
   — Ну да, стал я на улице рассматривать ножик, а на том месте как раз была такая решетка или… не знаю, как это… ну, словом, куда вода стекает… нож из рук вывалился и бац!.. туда вниз. Ковырял я прутом, да разве достанешь! Вернулся после этого на вокзал, купил билет и поехал дальше… уже в пассажирском вагоне и… по-человечески. В Валга опять поел и купил конфет — обрадовался, что скоро дома буду. Ну вот, а когда сошел уже на нашем вокзале, оставалось у меня еще девять копеек. На них я купил в Пиккъярве булку.
   — Боже ты мой, и впрямь как аист! — всплеснув руками, говорит мама. — Бенно прав — как аист. Гол как осиновый кол! Ни белья, ни одежды, ни денег, ни часов. Калоши, трость… Ох, даже думать не хочется! Слава богу, что хоть сам цел остался, вещи как-нибудь наживешь… постепенно. Но трудно, конечно.
   — Безусловно, — поддерживает ее папа. — Мне больше всего жаль часов.
   — Да, да, — Жорж склоняет голову набок. — Попали бы вы сами в такую беду, просидели бы столько времени среди этого грохота… ой, ой!
   — Ну да, — тихонько вздохнув, начинает старый Кийр. — Так что же ты теперь собираешься делать, Жорж? Пойдешь на выучку к Тоотсу или не пойдешь? Теперь, когда мы потерпели такой убыток, нельзя бросать дело на полпути. Ты должен поступить так, как Тээле велит. Ничего не попишешь.
   Мамаша, уяснив себе суть дела, тоже принимается уговаривать сына идти к Тоотсу и вообще делать все, что Тээле прикажет.
   Рыжеволосый тяжело вздыхает и трясет головой. Легче, пожалуй, вернуться в тот товарный вагон, чем идти в Заболотье. Удивительно, как нарушилось такое до сих пор спокойное течение его жизни: вынужден был уехать из дому, но к месту назначения не добрался, в пути тоже нельзя было оставаться. Сейчас он, правда, уже дома, но тут его снова волокут, точно на аркане, туда, куда его тощим ногам так не хочется идти.
   — Дала ты уже Бенно порошок от глистов? — спрашивает он, стараясь перевести речь на другое.
   — Бенно сегодня получил в наказание две порции порошка, — отвечает мамаша, сердито поглядывая на дверь передней.
 

IX

   Арно Тали медленно выходит на дорогу. Ему вспоминается один далекий зимний день. Было это давно, он тогда еще учился в приходской школе. Однажды после полудня стоял он на этом же самом месте; перед ним расстилалось снежное поле. В кустиках сухой полыни свистел ветер, печально шелестел пожелтевший тысячелистник. Чуть поодаль из-под снежного покрова беспомощно выглядывали редкие стебельки. На поле вдоль межи тянулись свежие следы полозьев… Ему не хотелось бы, чтоб тот грустный день когда-нибудь снова вернулся; слава богу, что он позади и никогда больше не возвратится! А какое богатство красок и ароматов на меже сейчас! Как волнуется рожь, как колышутся над ней облачка плодотворящей пыльцы! Здесь миллиарды незримых рук несут атомы, которые дадут начало зерну. Здесь маленькие ангелы ведут хоровод, протирая глазки и прочищая уши, полные цветочной пыли.
   Арно выходит на межу и медленно шагает дальше. Бредет он без всякой цели, никуда ему не нужно идти, но, может быть, он таким образом дойдет до хутора Рая. Можно пойти на хутор Рая, а можно и повернуть назад — ему это безразлично. Сквозь душевный хаос слышит он тихие звуки — музыку летнего дня, — и важно не то, куда он идет и что делает, нет, радость сегодняшнего дня заключается в том, что он снова видит и слышит окружающую его красоту.
   Можно заглянуть и на хутор Рая. Это его ни к чему не обязывает, особенно теперь: теперь Тээле от него так же далека, как тот хмурый зимний день, когда он бродил по этому же полю. А можно и повернуть назад, времени у него много, не все ли равно, чем сегодня заняться.
   Но вот музыка летнего дня умолкает, и Арно кажется, будто солнечный свет потускнел и уже блекнут яркие краски цветов, усеявших межу. В ушах звучат обрывки слов, которые он недавно слышал, вспоминается девичий взгляд, улыбка.
   Где она теперь, та девушка, которая умела так улыбаться? Может быть, она тоже бродит где-нибудь вдоль межи и глядит на волнующуюся рожь? Ведь она тоже уехала в деревню, к своим родителям. Или, может быть, рядом с ней сейчас шагает другой — она же не выносит одиночества. Ей нравится бывать в обществе, где можно блеснуть своим остроумием и неожиданными метафорами. С каким нетерпением ждал он, Арно, чтобы миновала наконец эта суматошная зима, как жаждал избавиться от томительных балов и вечеринок, на которые он ходил вопреки своему желанию. Он никак не мог оставаться дома, зная, что на этих балах всегда бывает та, о ком он думает и днем и ночью. Недаром сказал ему однажды Леста: «Мы вечно выбираем для развлечения самые тоскливые места». Тогда Леста еще не знал, отчего они ходят на эти вечера. А потом он перестал сопровождать своего друга и не спрашивал больше, куда тот идет и откуда возвращается. Арно стал бывать на балах один и мысленно говорил теперь себе: «Мне больше некого и нечего брать с собой, кроме своего креста».
   Но вот отшумела зима. Что же ему теперь — ждать осени и желать, чтобы поскорее промелькнуло и без того короткое лето?
   Арно останавливается. Совсем малышом приходил он сюда вместе с Мату собирать малину. Как радовались оба каждой найденной ягодке! Ягод они никогда не съедали тут же, а нанизывали их на соломинку, чтобы можно было похвастаться дома. И Арно вспоминается, как он в детские годы часто расхаживал с ниткой красного жемчуга.
   Сейчас трава возле камней примята, словно в этом тихом уголке топтались сорвавшиеся с привязи лошади. Белеет разорванная папиросная коробка и несколько раздавленных папирос.
   Через несколько минут Арно поднимается и бредет дальше. Вскоре он оказывается у раяского дома, к которому в прежние времена приближался обычно с чувством особого почтения. А сейчас ему кажется, что это гордое строение потеряло немалую долю своего былого великолепия: во-первых, оно как будто и не такое уж большое; во-вторых, выгоревшая и сморщившаяся краска на стенах, кое-где отстающая тонкими чешуйками, придает ему старый, запущенный вид. Арно не прочь бы еще немного поглядеть на этот дом и освежить связанные с ним воспоминания, но его уже заметили из окон; его радостно встречают и ведут в горницу, как самого дорого гостя.
   — А-га, — говорит Тээле, — наконец-то соскучился в городе, потянуло в Паунвере. Тебя тут давно ждут, а наш Арно все не едет и не едет. Ну, разве не чудесно здесь в деревне? А?
   — Да, хорошо, — отвечает Арно. Но пусть бы Тээле не говорила сразу так много, так быстро и с таким жаром. Куда она боится опоздать и что им так уж необходимо сказать друг другу? Может быть, этим потоком слов она хочет скрыть свое смущение или какое-то другое чувство?
   — Ты чуть не пропустил самую прекрасную пору.
   — Не беда, лето еще впереди.
   — А у нас в Паунвере много всяких новостей. Подумай только, Тоотс вернулся из России.
   — Знаю. Кийр тоже вернулся.
   — Вот как. Значит, тебе уже известно, что и Кийр побывал в России?
   — Конечно. Я знаю даже больше того. Да… Поздравляю.
   — Ну да, дома тебе, разумеется, успели сказать. Благодарю. Правда, все это очень неожиданно? — спрашивает Тээле и краснея отводит взгляд.
   — Ничуть, — отвечает Арно. — Что же тут неожиданного. Всякое бывает. Отчего это должно быть неожиданным? Кийр — славный парень.
   — В самом деле?
   Тээле испытующе смотрит на школьного товарища, словно стараясь что-то прочесть в его взгляде. Но школьный товарищ сохраняет холодный и равнодушный вид; ни искорки не блеснуло в его глазах. Этот спокойный, ничем не омраченный взгляд больно задевает Тээле. Девушке вдруг становится ясно, что вместе с прежними временами навсегда ушли и прежние чувства: ведь Арно не из тех людей, которые умеют скрывать свои переживания. Он и в самом деле безразличен теперь к судьбе своей школьной подруги, это видно по тому, как он сказал, словно желая ее ободрить: «Кийр — славный парень». Может быть, ей только показалось или действительно Арно вздохнул с облегчением, когда Тээле сама подтвердила дошедшее до него известие? Если так, то значит, она была для него лишь обузой и теперь он эту обузу с какой-то легкостью и естественностью сбросил с себя. Значит, так. Всего этого можно было ожидать, всего этого можно было опасаться, и все же до сих пор теплилась в ее душе хоть какая-то надежда!
   — В самом деле? — снова спрашивает девушка. — В самом деле Кийр славный парень?
   — На мой взгляд — вполне, — отвечает Арно. Лишь в это мгновение он улавливает горечь во взгляде и интонации своей школьной подруги; он понимает, что сказал больше, чем следовало бы.
   — Возможно, — произносит Тээле. — Я не нахожу в нем ничего ни особенно хорошего, ни особенно плохого. Но у него есть одна приятная черта: он не мечется из стороны в сторону, как некоторые другие, а остается верен раз и навсегда задуманным планам. Он… не знаю, как это получше выразить… волевой, что ли. Во всяком случае, настроения его не меняются от малейшего дуновения ветерка.
   Арно едва заметно краснеет, но отвечает с тем же спокойствием:
   — Да, это тоже в нем есть.
   — Правда? Ты это тоже заметил? Еще в школе…
   — Да, — соглашается с ней Арно.
   — Я не люблю ветреных людей. Пусть они будут и умные, и остроумные, и образованные, но рядом с решительным, надежным человеком они смешны. Не правда ли? Да и я ведь уже не девчонка, которая ищет внешнего лоска.
   В этих словах Арно чувствует еще большую горечь. Он медленно обводит взглядом комнату, стараясь вспомнить, где и когда он мог внушить этой девушке какие-то надежды относительно себя. Нет, ему не следовало приходить в Рая, эти посещения никогда не приносили ему радости. Девушка пристально смотрит на юношу и как будто угадывает его мысли.
   — Оставим этот разговор, — говорит она резко. — К чему толковать об этих скучных вещах. У каждого своя дорога. Расскажи мне лучше, что нового в городе, там, конечно, жизнь куда интереснее, чем в деревне.
   — В городе тоже ничего особенного. Леста просил кланяться всем знакомым, а значит, и тебе. Вот почти и все. Сам он тоже собирается ненадолго приехать в деревню отдохнуть.
   — Вот как. Да-а… Мне Тоотс говорил, будто он стал писателем. Это правда.
   — Правда. Его книга сейчас печатается.
   — Смешно! Леста — писатель! Никогда бы не поверила, скорее уж ты мог стать писателем.
   — Почему?
   — Ты уже в школьные годы любил фантазировать.
   — А! — машет рукой Арно. — Из меня ничего не выйдет.
   — Как так? — удивляется девушка. Она хочет еще что-то сказать, но вдруг начинает прислушиваться. За дверью кто-то кашляет, затем слышен робкий стук. — Да, войдите.
   В приоткрытую дверь просовывается рыжая голова Кийра.
   — Входите, входите! — повторяет Тээле.
   — Нет… Я… — попискивает с порога Кийр. — Я… я боюсь помешать. Я… заглянул лишь на минутку. Здравствуйте! Мне нужно тебе… вам… что-то сказать. Не знал, что здесь чужие.
   — Проходите. Здесь нет чужих. Вы же знакомы с Тали.
   — Знаком, конечно, — бормочет портной, теребя в руках свою узкополую шляпу.
   — Так входите и садитесь, не разыгрывайте комедию.
   Рыжеволосый делает еще несколько шагов и присаживается на краешек ближайшего стула.
   — Ну, что слышно хорошего? — спрашивает Тээле.
   — Ничего. Жара страшная.
   — У Тоотса были?
   — Что? — пугается Жорж. — Ах, у Тоотса? Нет, не был еще.
   — А почему?
   — Не… не было времени. Потому я и пришел сюда… может быть, вы сами поговорите с Тоотсом об этом деле… Я не хочу туда идти. Может быть, лучше, если бы вы сходили…
   — Я? И не подумаю идти к Тоотсу! Это дело ваше — пойти или не пойти. Вы же не маленький мальчик, которого надо взять за ручку и отвести в школу. Нет, Кийр, свои дела решайте сами, у вас достаточно для этого предприимчивости и энергии.
   — Да, но…
   Однако хозяйской дочке надоедает нытье жениха. Она поворачивается к Тали и заводит речь совсем о другом, рассказывает о барышне Эрнья, об Имелике, о том, как, однажды в погожий воскресный день все они были в гостях у кистера. Арно, вероятно, пробудет здесь до осени? Вот теперь их компания станет больше, можно веселее проводить время. Правда?
   — Да, — отвечает Арно. — Я тут побуду немного.
   Когда Тали собирается уходить, Кийр быстро вскакивает с места.
   — Я тоже пойду. Мне нужно с тобой поговорить. — И, обращаясь к Тээле, добавляет запинаясь: — Завтра… я снова приду сюда, тогда и весточку вам принесу.
   — Какую весточку?
   — Да нет… Так просто… я… мне хотелось вам что-то сказать,
   — Удивительно! Вечно вам нужно всем что-то сказать, со всеми нужно поговорить, и так ничего и не говорите. Что это вы чешетесь?
   — Да нет, как это чешусь? Завтра принесу весточку. Затем оба школьных товарища покидают горницу хутора Рая так же тихо, как и появились. Тээле продолжает стоять посреди комнаты и в раздумье смотрит прямо перед собой. Красивые брови ее хмурятся, в уголках рта залегают горькие морщинки. Она резко срывает с цветка листок и раздирает его на мелкие кусочки. Затем озирается вокруг, словно ищет, что бы еще разорвать. Взглянув в окно, она видит, как школьные товарищи медленно шагают по проселку к шоссейной дороге. Один из них, к которому она совсем равнодушна, завтра вернется сюда и снова «принесет свою весточку», а другой, которого она так ждала, да и сейчас еще ждет, может быть, никогда больше не вернется; сегодня она сама отпугнула его своими безрассудными речами. Какая опрометчивость с ее стороны, какая глупость! Разве так отвоевывают потерянные сердца?
   Нет, она не может больше оставаться в бездействии. Она должна наказать самое себя и в то же время отомстить тому, другому. Тээле быстро выходит в другую комнату, возвращается оттуда с фотографией и пачкой писем и рвет их на мелкие клочки, держа высоко перед окном: ей словно хочется, чтобы удаляющийся по дороге юноша видел ее поступок. Так будет порвана всякая связь с прошлым. Пусть все идет прахом. Все, что когда-то было дорого и мило. Смотри! Смотри, Арно! Вот она, твоя фотография, и твои лживые письма… На полу, в пыли. Ты сам этого хотел.
   Девушка отбрасывает ногой клочки бумаги и в гневе произносит слова, которые должны остаться здесь, в этих стенах, слова, которых никто не должен слышать. Потом взгляд ее падает на обрывок письма, где можно разглядеть удивительные слова, кусочек фразы, шутливой, но в то же время такой ласковой, что Тээле невольно тянется поглядеть поближе. Да, так писал он когда-то… Но такие слова встречаются и на других листочках, она ясно помнит. Верно, они есть и еще где-то, надо только поискать. Девушка наклоняется еще ниже к листочкам, разглядывает, нежно касается их руками, как ребенок, сломавший любимую игрушку, и чувствует, как глаза ее вдруг застилает пелена, как сливаются все слова и фразы…
   На разорванные листочки падает слеза, девушка тщательно подбирает с полу клочки бумаги и снова относит их в другую комнату.
   Между тем школьные товарищи успели уже отойти довольно далеко и сейчас как раз сворачивают с проселочной дороги на шоссе.
   — Да, Тали, — после некоторого вступления говорит Кийр. — Не окажешь ли мне по старой дружбе услугу?
   — Например?
   — Не пошел бы ты к этому старому Кентукскому Льву и не поговорил бы с ним об одном деле?
   — Я прежде всего должен знать, что это за дело.
   — Ну да… — нерешительно продолжает Кийр, втягивая голову в плечи. — Во всяком случае… Я сейчас тебе скажу… Но это должно остаться тайной, дорогой Тали. Об этом никто не должен знать, ни одна душе, понимаешь?
   — Как тебе угодно, дорогой Кийр.
   — Ну так вот… — Рыжеволосый постепенно оживляется. — Дело в том, что я решил научиться земледелию. К этому есть различные причины, о них я тебе как-нибудь потом расскажу. А во всей округе здесь никого, кроме Тоотса, нет. Хи-хи, да и Тоотс сам — не ахти какой знаток, но где лучшего взять. Не мог бы ты сходить к Тоотсу и сказать, что я хочу у него поучиться? А?
   — Вот как. А не лучше ли тебе самому с ним поговорить?
   — Нет, дорогой Тали. Ты же знаешь, Тоотс ужасный насмешник, а кое в чем у него вроде бы винтиков не достает. А теперь еще этот Либле там… Не хочется с ними канителиться.
   — Но если ты пойдешь в Заболотье учиться, все равно придется с ними канителиться.
   — Ну, тогда-то я как-нибудь справлюсь. Главное — сначала договориться. Будь добр, сходи. Видишь ли, после того, как ты пойдешь и принесешь мне оттуда весточку, я тебе расскажу такую забавную вещь, какая тебе и во сне не снилась. Пойдешь?
   — Могу и пойти, — улыбается Тали.
   — Ну вот, большое тебе спасибо! Теперь эта забота у меня с плеч долой. Видишь ли, дело в том, что Тоотс… хи-и… Тоотс метит к раяским хозяевам в зятья. Смешно, а?
   Тали пожимает плечами и задумчиво смотрит в сторону Паунвере.
   — Ну как же не смешно! — продолжает рыжеволосый. — Я ему сколько раз говорил: «Не выставляй себя на посмешище, Тоотс. Так Тээле и пошла за тебя, старого Кентукского Льва! У Тээле есть за кого выходить, Тали ведь еще жив-здоров…»
   — Ах, оставь, оставь, дорогой Кийр! — машет рукой Арно.
   — Как это — оставь? Ты что, раздумал на Тээле жениться?
   — Оставим этот разговор. Поговорим о чем-нибудь другом. Пусть Тоотс женится на ком хочет.
   — Вот как! Значит, ты не против того, чтобы Тээле вышла замуж за кого-нибудь другого? А? Не против? Скажи, скажи, приятель, я другим разбалтывать не пойду, это не в моих привычках. Ты, значит, не против?
   — А что я могу иметь против? — хмуро отвечает Тали.
   — Ага-а. Это я и хотел знать. Да и как ты можешь быть против, если у тебя уже другая есть, даже лучше, чем Тээле. Да и Тээле эта — тоже не бог весть какое сокровище. Правду говоря… Ну да ладно, что об этом толковать. Но для Тоотса она все-таки слишком хороша. Тоотс пускай достает себе индианку какую-нибудь из Америки или же в России ищет себе невесту. Хи-и! Правильно, Тали?
   Тали улыбается и вдруг произносит:
   — Ведь Тээле — твоя невеста.
   — В самом деле? — оторопело спрашивает Кийр. — Ну да, ну да… Но кто это тебе сказал?
   — Сама Тээле.
   — Ах, вот что… Да, такой уговор у нас был, но сначала мне придется пойти к Тоотсу на выучку — вот в чем беда. А Тээле тебе раньше тоже говорила, что выйдет замуж только за земледельца?
   — Не знаю, — покачивает Тали головой. — Не помню.
 

X

   Тем временем ремонт хлева в Заболотье подвигается к концу. По просьбе Тоотса Либле привел из Каньткюла еще одного помощника — Краави-Яана; тот вначале помогал в плотницких работах, а сейчас его поставили крыть крышу. Теперь это будет вполне добротный хлевок, даже окна вставлены и ясли сделаны. Управляющий, подбоченившись, прохаживается по двору, радуется делу рук своих и бормочет про себя: «И на том спасибо».
   В этот знаменательный день, когда Тоотс с удовлетворением смотрит на почти завершенную работу, в Заболотье снова появляется Тали и заводит речь об их школьном товарище Кийре. Управляющий и Либле таращат глаза от удивления. Это что за разговор? Кийр собирается учиться в Заболотье? Вот так штука! Неужели… Нет, этого Либле никак не может понять, хоть кол ему на голове теши. То, что рыжеволосого начисто обобрали в России, в Паунвере уже не было ни для кого секретом. Но что он станет навязываться в ученики в Заболотье — этого еще никто не знал, никто и предположить не мог.
   — Ну что ж, — заявляет наконец Тоотс после длительных переговоров, — пусть приходит, раз ему охота.
   — Да, пусть приходит, — подтверждает Либле. — Нам люди нужны. Работы хватит.
   Арно прощается с друзьями и отправляется домой. Сперва он медленно идет по дороге, потом вдруг, что-то вспомнив, ускоряет шаг. Он не сворачивает на тропинку, ведущую к кладбищу, даже не смотрит в ту сторону, а шагает прямо по направлению к Паунвере. С тех пор, как они расстались, прошло уже довольно много времени — он наверняка должен получить сегодня письмо. С каким увлечением будет он, шагая по пыльному шоссе, читать это письмо, ее письмо! Потом он возьмет письмо с собой, когда пойдет гулять вдоль межи, и снова прочтет его, сидя на краю ржаного поля. Сегодняшнее письмо будет первым, а за ним последуют другие, еще много писем, — ведь она обещала. И так, отправляя свои и получая ее письма, он скоро дождется осени, когда они снова встретятся в городе. Ее слегка побледневшее за зиму лицо посвежеет, она загорит на солнышке, а характер за эти месяцы, прожитые в деревне, станет серьезнее, она не будет больше так часто стремиться на балы и вечера. Да! Сегодня он обязательно получит письмо — такое у него чувство.
   Но письма не оказывается. Волостной рассыльный и сожалением покачивает головой я снова перебирает все письма, хотя прекрасно знает, что этого письма среди них нет.
   Нет, нету такого письма. А если бы оно впрямь пришло, так неужели он, старый волостной рассыльный Митт, допустил бы, чтоб оно тут валялось? Он не мешкая сам отнес бы письмо на хутор Сааре пли передал бы с кем-либо из знакомых. Таковы, значит, дела. Пусть молодой саареский барин не беспокоится: если со следующей почтой письмо придет, так он, Митт, вовремя его доставит.
   Арно рассеянно слушает старика. Едкий дым от трубки рассыльного и запахи, просачивающиеся из расположенной рядом камеры для арестантов, вызывают у него тошноту. Единственная мысль, которая сейчас мелькает у него в голове, — это обидное сознание, что письма той, далекой, вынуждены будут проходить такой грязный путь. Письмо, которого он с таким нетерпением ждет, будет брошено сюда, на этот замызганный стол; на чистом конверте, надписанном ее тонким почерком, появятся жирные, темные пятна, из трубки рассыльного упадет на него пепел. Чувство отвращения, охватившее Арно, еще больше усиливается, когда он слышит, что в камере кто-то зашевелился и, бранясь, требует воды.
   — Ага-а, воды, — говорит рассыльный. — Подойдите-ка сюда, сударь, поглядите, что за птица у меня в клетке сидит. Теперь ей еще и воды захотелось. Видать, в клюве пересохло.
   Но с Арно всего этого достаточно. Он быстро выходит из комнаты, и рассыльный провожает его уже во двор полным недоумения взглядом. Чудной парень! И чего это он убежал, даже в камеру не заглянул. Немало народу приходит поглазеть на эту редкостную птицу, а он убегает! Не виноват же старый Митт, что сегодня не было письма на хутор Сааре. Во всяком случае, письмо это, вероятно, очень интересное, раз его с таким нетерпением ждут. Ну ладно… старый Митт помнит не только адреса писем, прибывающих в Паунвере, но и содержание некоторых из них. Посмотрим…
   Арно в это время шагает домой и по дороге говорит себе: «Порой молчание интереснее, чем переписка. Все равно… Может быть, со следующей почтой получу хоть несколько слов».
   Дома он берет скрипку и долго играет грустную мелодию, такую грустную, что у бабушки слезы наворачиваются на глаза.
   — Брось, Арно, — говорит старушка, — сыграй что-нибудь повеселее.
   — Веселые песни сейчас в поле, — отвечает он.
   — Ну да, верно, в поле. Но отчего ты играешь такое печальное? Мальчик, мой мальчик, тебя опять что-то гложет. Поди сюда, сядь рядом с бабушкой, я расскажу тебе старую сказку.
   — Это дело другое, — улыбается Арно, подходит к старушке и нежно гладит ее морщинистую руку. Так, сидящими рядышком, и застает их Кийр — он рысцой притрусил под вечер на хутор Сааре.
   — Иди с миром в Заболотье, — говорит своему рыжеволосому товарищу Арно. — Грехи твои тебе отпущены. Тоотс ждет тебя.
 

XI

   И действительно — на следующее утро Кийр уже спозаранку оказывается на месте. Он в простой рабочей одежде, даже свою соломенную шляпу оставил дома и надел вместо нее картузик. Сопровождаемый благословениями родителей и насмешками Бенно, отправился он в путь, и вот теперь стоит во дворе Заболотья, готовый преодолеть любые трудности, лишь бы достичь желанной цели.
   — Ага! — произносит Либле — он как раз в это время вышел из дома во двор с самокруткой в зубах. — Вот у нас и еще, одним помощником больше. Здорово, портняжный мастер!
   — Да уж не знаю, — улыбается Кийр. — Если примете, так будет одним больше, если нет, то не будет.
   — Ну, почему ж не принять. Еще вчера уговор был. Но скажите все-таки, какого черта вы так скоро из России удрали?
   — Ох, Либле, — вздыхает рыжеволосый, — поставь меня лучше сразу на работу, только не спрашивай. Так с этой поездкой не повезло — всю жизнь помнить буду.
   — Неужто? Гляди-ка — не повезло, значит! А разгон взяли немалый, когда в путь-то отправлялись. Да-а… А что касаемо работы — тут уж управляющего надо спросить. Он и укажет. Да вот и сам молодой барин Йоозеп.
   — Здравствуй, Йоозеп, — приветливо обращается Кийр к подошедшему Тоотсу. Как бы там ни было, теперь он вынужден заискивать перед этим плутом и подлаживаться к его настроениям. А может быть, и не так уж трудно будет, ведь доброе слово и вражью силу ломит. Терпение, терпение! Если и эта последняя попытка провалится, Тээле будет потеряна для него навсегда.
   — Здорово, здорово, приятель, — отвечает управляющий. — Ну, как дела? Как прошла поездка в Россию?
   — В России не повезло. Пришел к тебе с просьбой, дорогой Тоотс. Скажи мне от чистого сердца, возьмешь ты меня в ученики? Тали вчера тебе об этом говорил. Жалованья мне не нужно, не нужно даже харчей, я на обед домой ходить буду. Только научи меня, как обрабатывать поля и скотину разводить.