Страница:
Если супруга императора и его дети вели себя достаточно осторожно и разумно, то высшее общество и бюрократия жаждали разоблачений, скандала, а потому перешли в решительное наступление. Чего только не говорили об Александре Николаевиче и в чем только его не обвиняли! Ходил упорный слух, что им управляет (это вообще излюбленная тема, когда речь заходит об обвинении самодержцев) «отвратительный триумвират», состоявший из Екатерины и Марии Долгоруких, а также Варвары Шебеко. В подтверждение этого рассказывали, как последняя однажды о чем-то настоятельно просила Александра II, а тот вяло отбивался, повторяя: «Нет, нет, я уже говорил вам, я не могу, я не должен этого делать, это невозможно». Кстати, вы можете, прочитав этот пассаж, сделать вывод о том, что императором управляли? Мне на ум приходит совершенно обратное36.
Строгие придворные дамы, добродетель которых сомнениям не подвергалась, утверждали, что поведение государя провоцировало бурный рост распущенности в стране: увеличилось число разводов, внебрачные дети превращались в законных, почти беспрепятственно стало возможно жениться на супруге соседа, купив соответствующее решение духовной консистории. Какие социологические исследования лежали в основе этих утверждений, трудно сказать, но больше всего строгих дам возмущало то, что государь, узнавая о подобных случаях, обычно говорил: «Что поделаешь, такое нынче время...» — и никого не ссылали в монастыри, не штрафовали, не приговаривали к церковному покаянию. А ведь дамы возмущались напрасно, император был совершенно прав. Через 10-15 лет разводов стало еще больше, вряд ли уменьшилось и количество внебрачных детей, но эти факты перестали вызывать у публики повышенный интерес, служить причиной громких скандалов. Да и что плохого в том, что внебрачные дети стали спокойно носить фамилии своих настоящих отцов, а любящие друг друга люди могли соединять свои судьбы?
Не оставил, естественно, в покое «свет» и Долгорукую, которой доставалось даже больше, чем императору. Для придворных дам она вообще потеряла имя, проходя в их разговорах как «упомянутая дама», «тайная подруга», «барышня», «особа» и т. п. Одна из фрейлин, описывая Долгорукую, создает портрет не княгини-смолянки, а полуграмотной цветочницы Элизы Дулиттл из пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион». «Я впервые услышала голос княгини, — пишет она, — и была поражена его вульгарностью. Она говорила почти не открывая рта, и, казалось, слова ее выскакивали через нос. Лицо ее имело овечье выражение, а глаза навыкате, как у всех близоруких людей, не выражали ничего». Одним словом, как говорила героиня «Пигмалиона»: «Кэптеп, купите фиялки у бедной девушки».
У родственников Александра II его возлюбленная, по вполне понятным причинам, вызывала еще большую антипатию. Великая княгиня Мария Павловна в письме гессенскому принцу Александру сообщала: «Она (Долгорукая — Л. Л.) является на все семейные ужины, официальные или частные, а также присутствует на церковных службах в придворной церкви со всем двором. Мы должны принимать ее, а также делать ей визиты. И так как княгиня весьма невоспитанна, и у нее нет ни такта, ни ума, вы можете себе представить, как всякое наше чувство просто топчется ногами, не щадится ничего». Так и подмывает посочувствовать: бедные! Вот ведь несчастье свалилось на голову — император влюбился.
В свою очередь, монарх неоднократно делал попытки объясниться с родней. В конце 1870-х годов он писал сестре Ольге Николаевне (в замужестве королеве Вюртембергской), прекрасно понимая, что содержание его письма обязательно станет известно и остальным родственникам: «Княжна Долгорукая, — говорилось в послании, — несмотря на свою молодость, предпочла отказаться от всех светских развлечений и удовольствий, имеющих обычно большую привлекательность для девушек ее возраста, и посвятила всю свою жизнь любви и заботам обо мне. Она имеет полное право на мою любовь, уважение и благодарность. Не видя буквально ничего, кроме своей единственной сестры, и не вмешиваясь ни в какие дела, несмотря на многочисленные происки тех, кто бесчестно пытался пользоваться ее именем, она живет только для меня, занимаясь воспитанием наших детей, которые до сих пор доставляли нам только радость». Эти слова императора действительно стали известны всем, кому они были адресованы, но их не услышали, предпочитая упиваться «несчастьем», выпавшим на долю династии.
Паника родственников Александра II еще более усилилась, когда Долгорукой и ее детям от императора (Георгию и Ольге) был пожалован титул светлейших князей Юрьевских. Чем же этот титул так напугал представителей клана Романовых? Что касается самой Екатерины Михайловны, то прозвание «Юрьевская» должно было напомнить всем об одном из предков Романовых, боярине начала XVI века Юрии Захарьине, а также о знаменитом Рюриковиче Юрии Долгоруком. Однако гораздо более важным этот указ оказался для детей Екатерины и Александра. Во-первых, император не хотел оставлять их на прежней фамилии, опасаясь, что после его кончины род Долгоруких от них отречется и они превратятся в бесфамильных бастардов. Во-вторых, в указе названы Георгий Александрович и Ольга Александровна — здесь все дело в отчестве, в официальном признании того, что император является их отцом. С точки зрения родни Александра II, это уже становилось опасным. Апогея же паника в «верхах» достигла в 1880 году, когда слухи о желании императора узаконить свои отношения с Долгорукой стали обретать реальность.
Что, собственно, заставило родню Александра Николаевича так нервничать, почему она сочла складывающуюся ситуацию из ряда вон выходящей? Ведь даже если говорить только о XIX веке, то адюльтеры, скажем, Александра I или Николая I не были секретом и не вызывали особых волнений, тем более столь бурной реакции. Надо сказать, что сам Александр II, во всяком случае до середины 1860-х годов, придерживался достаточно ортодоксальных взглядов на проблему личной жизни членов царствующей фамилии. В 1865 году он, наставляя наследника престола, говорил: «... запомни хорошенько, что я тебе скажу: когда ты будешь призван на царствование, ни в коем случае не давай разрешения на морганатические браки в твоей семье — это расшатывает трон». Чуть позже, когда его братья Константин и Николай Николаевичи вступили в прочные связи с актрисами балета и разрушили законные браки, Александр II негодовал: «Как? Незаконные связи, внебрачные дети в нашей семье, ведь у нас никогда не было ничего серьезнее гостиных интрижек!»
Видимо, здесь-то и зарыта собака. Гостиные интриги в царствующей фамилии вполне допускались, даже были в порядке вещей, а вот «незаконная» любовь, морганатические браки, внебрачные дети, объявлявшиеся законными, оказывались моветоном, поводом для скандалов. Теперь прежние высказывания Александра II оборачивались против него самого. Императорская семья, двор и особенно приближенные цесаревича были в ужасе не от самого факта увлечения Александра Николаевича Екатериной Долгорукой (любовная интрижка — это сколько душе угодно!). Их крики об «оскорблении» величия монарха должны были скрыть страх перед введением в царскую семью незаконнорожденных детей, старший из которых мог, в случае поддержки его императором, претендовать на престол. Противоречить Александру II, как уже отмечалось, в данном случае не рекомендовалось. Всесильный шеф жандармов, доверенное лицо государя П. А. Шувалов позволил себе сказать, что монарх находится под влиянием Долгорукой и поэтому способен на ужасные безумства. Более того, он пообещал: «Но я сокрушу эту девчонку!» Через несколько дней Шувалов был отправлен послом в Лондон, видимо, для того, чтобы сокрушать Туманный Альбион.
А может быть, Екатерина Михайловна действительно оказывала какое-то негативное влияние на политический курс, проводимый императором? Ведь частную жизнь монархов ни в коем случае нельзя считать пикантным довеском к его внутри— и внешнеполитической деятельности. Она (частная жизнь) постоянно и непосредственно оказывалась связанной с жизнью государственной. Да и дыма, как говорят, без огня не бывает. Что ж, посмотрим.
Александр II не раз делал попытки познакомить Долгорукую с механизмом управления империей, более того, ни одного серьезного решения в конце 1870-х годов он не принимал, не проговорив возможные варианты этого решения с новой супругой. Едва ли император ожидал от Екатерины Михайловны ценных и мудрых решений или подсказок, ему, скорее, был необходим внимательный, благожелательный слушатель, моральная опора, сопереживание его трудам и заботам. В условиях усиливавшегося противостояния власти и революционеров, роста непонимания между Зимним дворцом и обществом все большее сближение со второй супругой было вполне естественным. Долгорукая же в подавляющем большинстве случаев лишь отражала взгляды своего мужа, будь то вопросы внутренней политики или проблемы их частной жизни. Самостоятельные решения не были ее стихией, что, судя по всему, вполне устраивало монарха.
Мы уже неоднократно называли Долгорукую-Юрьевскую супругой Александра II, но еще ни слова не сказали об их свадьбе. С приближением сороковин со дня смерти императрицы Марии Александровны государь все настойчивее стал говорить о возможности официальной женитьбы на княжне Юрьевской. Государственный секретарь Е. А. Перетц не сомневался в том, что именно Екатерина Михайловна подвигла монарха к столь важному и непростому шагу. По его словам, в 1880 году, накануне традиционного отъезда Александра II на отдых в Ливадию речь зашла о возможном покушении террористов на его жизнь. В этот момент Юрьевская бросилась к ногам государя и умоляла его взять ее с собой в царский поезд, чтобы в случае несчастья погибнуть вместе с ним. Александр Николаевич был тронут этим порывом и, опасаясь того, что в случае его гибели от рук революционеров Долгорукая с детьми останется без подобающих ей состояния и имени, решился на второй брак. Трудно сказать, что в данном случае сыграло большую роль: просьбы княгини или деятельность террористов, вдруг выступивших в несвойственной им роли Гименея, но решение императором действительно было принято именно в те дни.
4 июля 1880 года в Царском Селе император неожиданно вызвал к себе министра двора В. А. Адлерберга и не слишком твердым голосом объявил, что решил венчаться с княгиней Юрьевской. Министр двора знал о любовных увлечениях Александра II даже больше, чем духовник государя. Почти все денежные выплаты проходили через канцелярию именно этого министра, и Адлерберг был прекрасно осведомлен о многом из того, о чем говорить было не принято. Он никогда не допускал никакой утечки информации, хотя среди любопытного и постоянно ведущего интриги двора это было достаточно сложно. Новости и слухи здесь передавались из уст в уста, искажаясь до неузнаваемости, но источником этих новостей Адлерберг никогда не был. Однако такого поворота событий не ожидал даже этот многоопытный министр, который в первый момент был явно ошарашен решением государя.
Он попытался указать на возможное падение престижа царской власти, говорил о возмущении и даже презрении общества, которое может ожидать старую и новую царские семьи. Александр II, почувствовав, что ему не удастся убедить министра, вышел из кабинета, уступив право на переговоры с Адлербергом Екатерине Михайловне. Ее сумбурной, но решительной атаки тот отразить не сумел, и ему пришлось смириться, согласившись на роль свидетеля в этой необычной свадьбе. Как министр и предполагал, гнев и возмущение «света» после состоявшейся церемонии обрушились и на него.
6 июля 1880 года в небольшой комнате нижнего этажа Большого Царскосельского дворца у скромного алтаря походной церкви состоялся обряд венчания. Были приняты строжайшие меры к тому, чтобы никто из караульных солдат или офицеров, ни один дворцовый слуга не заподозрили о происходящем. Можно подумать, что речь шла о каком-то постыдном поступке, но скорее всего Александр II заботился о том, чтобы его родня не попыталась сорвать обряд венчания. Государь был одет в голубой гусарский мундир, невеста — в простое светлое платье. Венчал их протопресвитер Ксенофонт Никольский, а присутствовали на церемонии граф Адлерберг, генерал-адъютанты Рылеев и Баранов, сестра невесты Мария Михайловна и неизбывная мадемуазель Шебеко. Все они позже подверглись некому подобию остракизма со стороны большого «света».
После этого события Романовы потеряли даже формальный повод для игнорирования Долгорукой-Юрьевской. Племянник императора, великий князь Александр Михайлович так описывал полуофициальное представление новой супруги императора его родне: "Когда Государь вошел в столовую, где уже собралась вся семья, ведя под руку... молодую супругу, все встали, а великие княгини присели в традиционном реверансе, но отводя глаза в сторону... Княгиня Юрьевская элегантно ответила реверансом и села на место императрицы Марии Александровны. По любопытству я внимательно наблюдал за ней... Она была явно очень взволнована... Часто она поворачивалась и слегка пожимала его (Александра II — Л. Л.) руку. Ее усилия присоединиться к общему разговору встретили лишь вежливое молчание... Когда мы возвращались домой, моя мать сказала отцу: «Мне неважно, что ты думаешь или делаешь, я никогда не признаю эту наглую авантюристку».
А «наглая авантюристка», не привыкшая к большому «свету», тем более к узкому кругу императорской родни, наверное, выглядела то растерянной, то развязной, нарушая мелкие правила строгого этикета, допускала чисто психологические промахи. Но она безусловно искренне пыталась расположить к себе и к своим детям родственников мужа, сохранить мир в большой семье Романовых, доказать, что она действительно любит человека по имени Александр Николаевич, а не его положение монарха. Убедить родню мужа в этом она так и не сумела (да и вряд ли это вообще можно было сделать), и отношения между ними остались достаточно напряженными. Так стоило ли государю жениться на Екатерине Михайловне Долгорукой-Юрьевской и идти на столь серьезные потери и жертвы? Вопрос не слишком умный и довольно нахальный, однако, поддаваясь понятной слабости, так хочется обсудить его, несмотря на явную бесполезность этого занятия. В конце концов, доверительный разговор и не должен постоянно касаться исключительно многомудрых предметов, иначе он грозит превратиться в академическую дискуссию.
Удивительно, что императора, с одной стороны, упрекали в мезальянсе, а с другой — осуждали за появление у него в семье незаконнорожденных детей (иными словами, ему не оставляли никакого выхода из создавшегося положения). Попробуем разобраться в сложившейся ситуации спокойно и непредвзято. Именно Долгорукая дала ему возможность освободиться от необходимости искать все новых и новых любовниц, брак с ней связал нашего героя с женщиной, чьи чувства и мысли он уважал и в беседах с которой находил покой, позволявший ему отвлечься от бесконечной череды дел и забот. Да, можно сказать, что монарх многое потерял от этого брака. Его вторая супруга способствовала росту критики в его, государя, адрес, вызывала раздражение значительной части общества. Зато она своими заботами опровергла грустный, но абсолютно справедливый афоризм Жана де Лабрюйера, гласящий: «Королю не хватает только прелестей личной жизни». И вообще, навязывая крупным государственным и общественным деятелям свои вкус в выборе жен и подруг, не пытаемся ли мы примазаться к их деяниям, к их славе, укорить их за упущенные, с нашей точки зрения, возможности?
Можно, конечно, понять и родственников императора, они имели совершенно законный повод для беспокойства. Сохранились сведения о том, что Александр II возлагал большие надежды на старшего сына от второго брака — Георгия. «Это настоящий русский, — говорил он, — в нем по крайней мере течет русская кровь». Означало ли это, что самодержец подумывал о возведении Георгия на престол в обход великого князя Александра Александровича, сказать очень трудно, хотя и отбрасывать такую возможность с порога было бы не правильно, особенно в свете того, что монарх, как мы знаем точно, помышлял о коронации княгини Юрьевской. Во всяком случае, по его приказу в государственных архивах велись активные поиски подробностей коронации второй жены Петра Великого Екатерины Алексеевны, а также полным ходом шло составление сценария будущего торжественного акта.
Очередной призванный спасти в трудную минуту Россию, диктатор М. Т. Лорис-Меликов, посвященный в планы монарха, нашептывал ему: «Для России будет большим счастьем иметь, как и в былые времена, русскую царицу». Находились и другие придворные знатоки древней истории, которые уверяли, что отныне для империи начинается новая эра. Они имели в виду, что первый Романов, Михаил Федорович, был женат тоже на Долгорукой, таким образом, матримониальный круг замкнулся, давая стране, по их мнению, надежду на процветание под водительством истинно русских монархов. Как было бы чудесно, если бы чистота крови монархов действительно гарантировала благополучие государства, сколько проблем сразу бы отпало само собой!
Естественно, что противники второго брака Александра Николаевича осудили не только факт его женитьбы, но, воспользовавшись ею, не преминули подвергнуть сомнению все, что составляло смысл царствования нашего героя. «Поставив на одни весы, — писала, к примеру, Толстая, — свое личное счастье и роль монарха-самодержца, он разрубил гордиев узел, не думая о дальнейшем. Государю всегда не хватало широты ума. Факты обыкновенно представлялись ему изолированными, оторванными от целого... Отсюда спорные решения и поспешность, с которой он осуществлял не созревшие проекты». В первую очередь фрейлина имела в виду проект так называемой конституции Лорис-Меликова, а может быть, она метила и вообще во все реформы царствования Александра II. Интересно, что представители и правого, и левого общественных лагерей все больше сливались в своем неприятии поведения монарха, хотя и исходили из совершенно разных посылок.
К концу 1870-х годов угроза гибели государя от рук террористов стала не просто велика, но все более превращалась в жестокую реальность. Осенью 1880 года Александр II даже составил завещание, стараясь обеспечить хотя бы материальное благополучие своей второй семьи. В этом документе в частности, говорилось: «Государственные процентные бумаги, опись которых прилагается, помещенные от моего имени в Государственный банк 5 сентября 1880 года, в сумме три миллиона две тысячи девятьсот семьдесят рублей есть собственность моей жены и наших детей». Император позаботился и о государственно-династической поддержке Юрьевских, обратившись к наследнику престола с письмом, в котором были такие слова: «Дорогой Саша. В случае моей гибели поручаю тебе мою жену и детей». Не выполнить подобную просьбу отца великий князь никак не мог.
Между тем княгиня Юрьевская, Лорис-Меликов, великий князь Константин Николаевич и некоторые другие лица из окружения монарха сумели уверить его, что существует реальное спасение от революционной угрозы. Оно заключается в наделении избранных страной депутатов законосовещательными полномочиями, некотором смягчении традиционного самодержавия, иными словами, в принятии того или иного проекта конституции. В конце февраля 1881 года Александр Николаевич объявил жене: «Это сделано. Я подписал Манифест. В понедельник утром он появится в газетах и, надеюсь, произведет хорошее впечатление. По крайней мере, русский народ увидит, что я дал ему все, что возможно. И все это — благодаря тебе». Не суждено было ни российским подданным увидеть то, что им в очередной раз даровал монарх, ни Екатерине Михайловне насладиться благодарностью народа. 1 марта 1881 года взрыв бомбы, брошенной террористами, оборвал жизнь Александра II. Получив деньги, завещанные мужем, княгиня Юрьевская с детьми уехала в Ниццу, где и умерла в 1922 году. Реликвии, вывезенные ею из России, после ее смерти попали на аукционы Парижа и Лондона, где и были куплены музеями, отнюдь не российскими, и частными лицами, среди которых русских тоже не наблюдалось. То ли время было слишком горячее, то ли порвалась связь времен, и память о царе-освободителе оказалась в России никому не нужной.
После смерти отца великий князь Александр Александрович, не склонный к социально-политическому реформаторству, думал не столько о детях отца от второго брака, сколько о наличии подписанного покойным императором проекта конституции Лорис-Меликова. С одной стороны, конституция могла вызвать очередной взрыв общественного энтузиазма и укрепить позиции трона. Осуществление проекта нанесло бы серьезный удар по революционному движению, заставив народников искать иные методы борьбы с режимом, нежели бомбы и револьверы. Однако, с другой стороны, проект Лорис-Меликова вполне мог стать первым шагом к ограничению самодержавия, что совершенно не соответствовало идеям и планам наследника престола. Впрочем, Александра II, останься он в живых, отношение его преемника к конституционным проектам волновало бы не слишком сильно.
В конце 1870-х-начале 1880-х годов Александр Николаевич в кругу новой семьи часто и охотно обсуждал планы своего ухода на заслуженный отдых. Закончив социально-экономическое и политическое реформирование России император намеревался через шесть месяцев, самое большее через год, отречься от престола и вместе с женой и детьми уехать в Ниццу, предоставив Александру Александровичу заботиться о процветании государства. Эта мечта нашего героя так и осталась мечтой, однако она наводит на некоторые серьезные размышления об изменении психологии ценностных ориентиров в императорской семье. И надо сказать, что в своих размышлениях по этому поводу мы с вами будем далеко не одиноки.
В одном из исторических исследований, посвященных династии Романовых, справедливо утверждается, что, начиная с Николая I: «Быт и нравы императорской фамилии становятся все более буржуазными, все теснее сближаются с жизнеустройством даже не столько богатых российских помещиков, сколько состоятельных европейских буржуа». Не будем спорить по поводу начального момента этого процесса или строго поступательного его характера. Для нас в данном случае важнее то, что слова «все более буржуазными» означают прежде всего все более заметное разграничение монархами себя-самодержца и себя-личности. Если говорить о Романовых XIX века, то наиболее четко и остро это разграничение просматривается именно во времена Александра II. Долг монарха призывал его, забыв о частных интересах и желаниях, всеми силами защищать абсолютную власть и права династии; долг и чувства честного и частного человека заставляли нашего героя заботиться в первую очередь о благополучии и покое семьи, об обычном человеческом счастье.
Александр Николаевич пытался соединить две, возможно, мало соединимые вещи: долг государственного деятеля и его право на полноценную личную жизнь. Он пытался доказать обществу, совершенно к этому не подготовленному, что монархи, как и простые смертные, имеют право не только на уважение и восхищение, но и на личное благополучие в полном смысле этого слова. Подобная попытка вызывает особое уважение, поскольку оказалась важной не только для самого государя, но и для его подданных. Помните замечание одной из строгих дам о «росте распущенности» в обществе, происходившем под влиянием «необдуманных действий» императора? Отказ от правил нравственного пуризма, от ханжеского поведения всегда ведет к некоторому всплеску вседозволенности. Но подобный отказ все же необходим для освобождения собственного "я" из-под гнета замшелых, по сути средневековых, правил и «приличий». Протестовать против свободы людей в частных интимных отношениях на том основании, что такая свобода ведет к вседозволенности, росту насилия, безобразия — один из худших видов лицемерия. С таким же успехом можно протестовать, скажем, против Жалованной грамоты дворянству, поскольку она якобы вызвала увеличение числа помещиков типа Простаковой и Скотинина.
Наверное, в данном случае следует говорить не о ненужности или необходимости перемен (с требованиями времени не поспорить), а об умении или неумении людей пользоваться предоставленной свободой, о необходимости постепенной подготовки общества к адекватному восприятию назревших перемен. В этом отношении, как и в ряде других, Александр II вряд ли может послужить образцом правителя (а существуют ли вообще образцовые главы государства?). Он действовал методом проб и ошибок, импульсивно, проявляя волю самодержца, опираясь на авторитет власти не только там, где это было необходимо, но и там, где следовало бы идти путем долгих уговоров и обстоятельных объяснений.
Строгие придворные дамы, добродетель которых сомнениям не подвергалась, утверждали, что поведение государя провоцировало бурный рост распущенности в стране: увеличилось число разводов, внебрачные дети превращались в законных, почти беспрепятственно стало возможно жениться на супруге соседа, купив соответствующее решение духовной консистории. Какие социологические исследования лежали в основе этих утверждений, трудно сказать, но больше всего строгих дам возмущало то, что государь, узнавая о подобных случаях, обычно говорил: «Что поделаешь, такое нынче время...» — и никого не ссылали в монастыри, не штрафовали, не приговаривали к церковному покаянию. А ведь дамы возмущались напрасно, император был совершенно прав. Через 10-15 лет разводов стало еще больше, вряд ли уменьшилось и количество внебрачных детей, но эти факты перестали вызывать у публики повышенный интерес, служить причиной громких скандалов. Да и что плохого в том, что внебрачные дети стали спокойно носить фамилии своих настоящих отцов, а любящие друг друга люди могли соединять свои судьбы?
Не оставил, естественно, в покое «свет» и Долгорукую, которой доставалось даже больше, чем императору. Для придворных дам она вообще потеряла имя, проходя в их разговорах как «упомянутая дама», «тайная подруга», «барышня», «особа» и т. п. Одна из фрейлин, описывая Долгорукую, создает портрет не княгини-смолянки, а полуграмотной цветочницы Элизы Дулиттл из пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион». «Я впервые услышала голос княгини, — пишет она, — и была поражена его вульгарностью. Она говорила почти не открывая рта, и, казалось, слова ее выскакивали через нос. Лицо ее имело овечье выражение, а глаза навыкате, как у всех близоруких людей, не выражали ничего». Одним словом, как говорила героиня «Пигмалиона»: «Кэптеп, купите фиялки у бедной девушки».
У родственников Александра II его возлюбленная, по вполне понятным причинам, вызывала еще большую антипатию. Великая княгиня Мария Павловна в письме гессенскому принцу Александру сообщала: «Она (Долгорукая — Л. Л.) является на все семейные ужины, официальные или частные, а также присутствует на церковных службах в придворной церкви со всем двором. Мы должны принимать ее, а также делать ей визиты. И так как княгиня весьма невоспитанна, и у нее нет ни такта, ни ума, вы можете себе представить, как всякое наше чувство просто топчется ногами, не щадится ничего». Так и подмывает посочувствовать: бедные! Вот ведь несчастье свалилось на голову — император влюбился.
В свою очередь, монарх неоднократно делал попытки объясниться с родней. В конце 1870-х годов он писал сестре Ольге Николаевне (в замужестве королеве Вюртембергской), прекрасно понимая, что содержание его письма обязательно станет известно и остальным родственникам: «Княжна Долгорукая, — говорилось в послании, — несмотря на свою молодость, предпочла отказаться от всех светских развлечений и удовольствий, имеющих обычно большую привлекательность для девушек ее возраста, и посвятила всю свою жизнь любви и заботам обо мне. Она имеет полное право на мою любовь, уважение и благодарность. Не видя буквально ничего, кроме своей единственной сестры, и не вмешиваясь ни в какие дела, несмотря на многочисленные происки тех, кто бесчестно пытался пользоваться ее именем, она живет только для меня, занимаясь воспитанием наших детей, которые до сих пор доставляли нам только радость». Эти слова императора действительно стали известны всем, кому они были адресованы, но их не услышали, предпочитая упиваться «несчастьем», выпавшим на долю династии.
Паника родственников Александра II еще более усилилась, когда Долгорукой и ее детям от императора (Георгию и Ольге) был пожалован титул светлейших князей Юрьевских. Чем же этот титул так напугал представителей клана Романовых? Что касается самой Екатерины Михайловны, то прозвание «Юрьевская» должно было напомнить всем об одном из предков Романовых, боярине начала XVI века Юрии Захарьине, а также о знаменитом Рюриковиче Юрии Долгоруком. Однако гораздо более важным этот указ оказался для детей Екатерины и Александра. Во-первых, император не хотел оставлять их на прежней фамилии, опасаясь, что после его кончины род Долгоруких от них отречется и они превратятся в бесфамильных бастардов. Во-вторых, в указе названы Георгий Александрович и Ольга Александровна — здесь все дело в отчестве, в официальном признании того, что император является их отцом. С точки зрения родни Александра II, это уже становилось опасным. Апогея же паника в «верхах» достигла в 1880 году, когда слухи о желании императора узаконить свои отношения с Долгорукой стали обретать реальность.
Что, собственно, заставило родню Александра Николаевича так нервничать, почему она сочла складывающуюся ситуацию из ряда вон выходящей? Ведь даже если говорить только о XIX веке, то адюльтеры, скажем, Александра I или Николая I не были секретом и не вызывали особых волнений, тем более столь бурной реакции. Надо сказать, что сам Александр II, во всяком случае до середины 1860-х годов, придерживался достаточно ортодоксальных взглядов на проблему личной жизни членов царствующей фамилии. В 1865 году он, наставляя наследника престола, говорил: «... запомни хорошенько, что я тебе скажу: когда ты будешь призван на царствование, ни в коем случае не давай разрешения на морганатические браки в твоей семье — это расшатывает трон». Чуть позже, когда его братья Константин и Николай Николаевичи вступили в прочные связи с актрисами балета и разрушили законные браки, Александр II негодовал: «Как? Незаконные связи, внебрачные дети в нашей семье, ведь у нас никогда не было ничего серьезнее гостиных интрижек!»
Видимо, здесь-то и зарыта собака. Гостиные интриги в царствующей фамилии вполне допускались, даже были в порядке вещей, а вот «незаконная» любовь, морганатические браки, внебрачные дети, объявлявшиеся законными, оказывались моветоном, поводом для скандалов. Теперь прежние высказывания Александра II оборачивались против него самого. Императорская семья, двор и особенно приближенные цесаревича были в ужасе не от самого факта увлечения Александра Николаевича Екатериной Долгорукой (любовная интрижка — это сколько душе угодно!). Их крики об «оскорблении» величия монарха должны были скрыть страх перед введением в царскую семью незаконнорожденных детей, старший из которых мог, в случае поддержки его императором, претендовать на престол. Противоречить Александру II, как уже отмечалось, в данном случае не рекомендовалось. Всесильный шеф жандармов, доверенное лицо государя П. А. Шувалов позволил себе сказать, что монарх находится под влиянием Долгорукой и поэтому способен на ужасные безумства. Более того, он пообещал: «Но я сокрушу эту девчонку!» Через несколько дней Шувалов был отправлен послом в Лондон, видимо, для того, чтобы сокрушать Туманный Альбион.
А может быть, Екатерина Михайловна действительно оказывала какое-то негативное влияние на политический курс, проводимый императором? Ведь частную жизнь монархов ни в коем случае нельзя считать пикантным довеском к его внутри— и внешнеполитической деятельности. Она (частная жизнь) постоянно и непосредственно оказывалась связанной с жизнью государственной. Да и дыма, как говорят, без огня не бывает. Что ж, посмотрим.
Александр II не раз делал попытки познакомить Долгорукую с механизмом управления империей, более того, ни одного серьезного решения в конце 1870-х годов он не принимал, не проговорив возможные варианты этого решения с новой супругой. Едва ли император ожидал от Екатерины Михайловны ценных и мудрых решений или подсказок, ему, скорее, был необходим внимательный, благожелательный слушатель, моральная опора, сопереживание его трудам и заботам. В условиях усиливавшегося противостояния власти и революционеров, роста непонимания между Зимним дворцом и обществом все большее сближение со второй супругой было вполне естественным. Долгорукая же в подавляющем большинстве случаев лишь отражала взгляды своего мужа, будь то вопросы внутренней политики или проблемы их частной жизни. Самостоятельные решения не были ее стихией, что, судя по всему, вполне устраивало монарха.
Мы уже неоднократно называли Долгорукую-Юрьевскую супругой Александра II, но еще ни слова не сказали об их свадьбе. С приближением сороковин со дня смерти императрицы Марии Александровны государь все настойчивее стал говорить о возможности официальной женитьбы на княжне Юрьевской. Государственный секретарь Е. А. Перетц не сомневался в том, что именно Екатерина Михайловна подвигла монарха к столь важному и непростому шагу. По его словам, в 1880 году, накануне традиционного отъезда Александра II на отдых в Ливадию речь зашла о возможном покушении террористов на его жизнь. В этот момент Юрьевская бросилась к ногам государя и умоляла его взять ее с собой в царский поезд, чтобы в случае несчастья погибнуть вместе с ним. Александр Николаевич был тронут этим порывом и, опасаясь того, что в случае его гибели от рук революционеров Долгорукая с детьми останется без подобающих ей состояния и имени, решился на второй брак. Трудно сказать, что в данном случае сыграло большую роль: просьбы княгини или деятельность террористов, вдруг выступивших в несвойственной им роли Гименея, но решение императором действительно было принято именно в те дни.
4 июля 1880 года в Царском Селе император неожиданно вызвал к себе министра двора В. А. Адлерберга и не слишком твердым голосом объявил, что решил венчаться с княгиней Юрьевской. Министр двора знал о любовных увлечениях Александра II даже больше, чем духовник государя. Почти все денежные выплаты проходили через канцелярию именно этого министра, и Адлерберг был прекрасно осведомлен о многом из того, о чем говорить было не принято. Он никогда не допускал никакой утечки информации, хотя среди любопытного и постоянно ведущего интриги двора это было достаточно сложно. Новости и слухи здесь передавались из уст в уста, искажаясь до неузнаваемости, но источником этих новостей Адлерберг никогда не был. Однако такого поворота событий не ожидал даже этот многоопытный министр, который в первый момент был явно ошарашен решением государя.
Он попытался указать на возможное падение престижа царской власти, говорил о возмущении и даже презрении общества, которое может ожидать старую и новую царские семьи. Александр II, почувствовав, что ему не удастся убедить министра, вышел из кабинета, уступив право на переговоры с Адлербергом Екатерине Михайловне. Ее сумбурной, но решительной атаки тот отразить не сумел, и ему пришлось смириться, согласившись на роль свидетеля в этой необычной свадьбе. Как министр и предполагал, гнев и возмущение «света» после состоявшейся церемонии обрушились и на него.
6 июля 1880 года в небольшой комнате нижнего этажа Большого Царскосельского дворца у скромного алтаря походной церкви состоялся обряд венчания. Были приняты строжайшие меры к тому, чтобы никто из караульных солдат или офицеров, ни один дворцовый слуга не заподозрили о происходящем. Можно подумать, что речь шла о каком-то постыдном поступке, но скорее всего Александр II заботился о том, чтобы его родня не попыталась сорвать обряд венчания. Государь был одет в голубой гусарский мундир, невеста — в простое светлое платье. Венчал их протопресвитер Ксенофонт Никольский, а присутствовали на церемонии граф Адлерберг, генерал-адъютанты Рылеев и Баранов, сестра невесты Мария Михайловна и неизбывная мадемуазель Шебеко. Все они позже подверглись некому подобию остракизма со стороны большого «света».
После этого события Романовы потеряли даже формальный повод для игнорирования Долгорукой-Юрьевской. Племянник императора, великий князь Александр Михайлович так описывал полуофициальное представление новой супруги императора его родне: "Когда Государь вошел в столовую, где уже собралась вся семья, ведя под руку... молодую супругу, все встали, а великие княгини присели в традиционном реверансе, но отводя глаза в сторону... Княгиня Юрьевская элегантно ответила реверансом и села на место императрицы Марии Александровны. По любопытству я внимательно наблюдал за ней... Она была явно очень взволнована... Часто она поворачивалась и слегка пожимала его (Александра II — Л. Л.) руку. Ее усилия присоединиться к общему разговору встретили лишь вежливое молчание... Когда мы возвращались домой, моя мать сказала отцу: «Мне неважно, что ты думаешь или делаешь, я никогда не признаю эту наглую авантюристку».
А «наглая авантюристка», не привыкшая к большому «свету», тем более к узкому кругу императорской родни, наверное, выглядела то растерянной, то развязной, нарушая мелкие правила строгого этикета, допускала чисто психологические промахи. Но она безусловно искренне пыталась расположить к себе и к своим детям родственников мужа, сохранить мир в большой семье Романовых, доказать, что она действительно любит человека по имени Александр Николаевич, а не его положение монарха. Убедить родню мужа в этом она так и не сумела (да и вряд ли это вообще можно было сделать), и отношения между ними остались достаточно напряженными. Так стоило ли государю жениться на Екатерине Михайловне Долгорукой-Юрьевской и идти на столь серьезные потери и жертвы? Вопрос не слишком умный и довольно нахальный, однако, поддаваясь понятной слабости, так хочется обсудить его, несмотря на явную бесполезность этого занятия. В конце концов, доверительный разговор и не должен постоянно касаться исключительно многомудрых предметов, иначе он грозит превратиться в академическую дискуссию.
Удивительно, что императора, с одной стороны, упрекали в мезальянсе, а с другой — осуждали за появление у него в семье незаконнорожденных детей (иными словами, ему не оставляли никакого выхода из создавшегося положения). Попробуем разобраться в сложившейся ситуации спокойно и непредвзято. Именно Долгорукая дала ему возможность освободиться от необходимости искать все новых и новых любовниц, брак с ней связал нашего героя с женщиной, чьи чувства и мысли он уважал и в беседах с которой находил покой, позволявший ему отвлечься от бесконечной череды дел и забот. Да, можно сказать, что монарх многое потерял от этого брака. Его вторая супруга способствовала росту критики в его, государя, адрес, вызывала раздражение значительной части общества. Зато она своими заботами опровергла грустный, но абсолютно справедливый афоризм Жана де Лабрюйера, гласящий: «Королю не хватает только прелестей личной жизни». И вообще, навязывая крупным государственным и общественным деятелям свои вкус в выборе жен и подруг, не пытаемся ли мы примазаться к их деяниям, к их славе, укорить их за упущенные, с нашей точки зрения, возможности?
Можно, конечно, понять и родственников императора, они имели совершенно законный повод для беспокойства. Сохранились сведения о том, что Александр II возлагал большие надежды на старшего сына от второго брака — Георгия. «Это настоящий русский, — говорил он, — в нем по крайней мере течет русская кровь». Означало ли это, что самодержец подумывал о возведении Георгия на престол в обход великого князя Александра Александровича, сказать очень трудно, хотя и отбрасывать такую возможность с порога было бы не правильно, особенно в свете того, что монарх, как мы знаем точно, помышлял о коронации княгини Юрьевской. Во всяком случае, по его приказу в государственных архивах велись активные поиски подробностей коронации второй жены Петра Великого Екатерины Алексеевны, а также полным ходом шло составление сценария будущего торжественного акта.
Очередной призванный спасти в трудную минуту Россию, диктатор М. Т. Лорис-Меликов, посвященный в планы монарха, нашептывал ему: «Для России будет большим счастьем иметь, как и в былые времена, русскую царицу». Находились и другие придворные знатоки древней истории, которые уверяли, что отныне для империи начинается новая эра. Они имели в виду, что первый Романов, Михаил Федорович, был женат тоже на Долгорукой, таким образом, матримониальный круг замкнулся, давая стране, по их мнению, надежду на процветание под водительством истинно русских монархов. Как было бы чудесно, если бы чистота крови монархов действительно гарантировала благополучие государства, сколько проблем сразу бы отпало само собой!
Естественно, что противники второго брака Александра Николаевича осудили не только факт его женитьбы, но, воспользовавшись ею, не преминули подвергнуть сомнению все, что составляло смысл царствования нашего героя. «Поставив на одни весы, — писала, к примеру, Толстая, — свое личное счастье и роль монарха-самодержца, он разрубил гордиев узел, не думая о дальнейшем. Государю всегда не хватало широты ума. Факты обыкновенно представлялись ему изолированными, оторванными от целого... Отсюда спорные решения и поспешность, с которой он осуществлял не созревшие проекты». В первую очередь фрейлина имела в виду проект так называемой конституции Лорис-Меликова, а может быть, она метила и вообще во все реформы царствования Александра II. Интересно, что представители и правого, и левого общественных лагерей все больше сливались в своем неприятии поведения монарха, хотя и исходили из совершенно разных посылок.
К концу 1870-х годов угроза гибели государя от рук террористов стала не просто велика, но все более превращалась в жестокую реальность. Осенью 1880 года Александр II даже составил завещание, стараясь обеспечить хотя бы материальное благополучие своей второй семьи. В этом документе в частности, говорилось: «Государственные процентные бумаги, опись которых прилагается, помещенные от моего имени в Государственный банк 5 сентября 1880 года, в сумме три миллиона две тысячи девятьсот семьдесят рублей есть собственность моей жены и наших детей». Император позаботился и о государственно-династической поддержке Юрьевских, обратившись к наследнику престола с письмом, в котором были такие слова: «Дорогой Саша. В случае моей гибели поручаю тебе мою жену и детей». Не выполнить подобную просьбу отца великий князь никак не мог.
Между тем княгиня Юрьевская, Лорис-Меликов, великий князь Константин Николаевич и некоторые другие лица из окружения монарха сумели уверить его, что существует реальное спасение от революционной угрозы. Оно заключается в наделении избранных страной депутатов законосовещательными полномочиями, некотором смягчении традиционного самодержавия, иными словами, в принятии того или иного проекта конституции. В конце февраля 1881 года Александр Николаевич объявил жене: «Это сделано. Я подписал Манифест. В понедельник утром он появится в газетах и, надеюсь, произведет хорошее впечатление. По крайней мере, русский народ увидит, что я дал ему все, что возможно. И все это — благодаря тебе». Не суждено было ни российским подданным увидеть то, что им в очередной раз даровал монарх, ни Екатерине Михайловне насладиться благодарностью народа. 1 марта 1881 года взрыв бомбы, брошенной террористами, оборвал жизнь Александра II. Получив деньги, завещанные мужем, княгиня Юрьевская с детьми уехала в Ниццу, где и умерла в 1922 году. Реликвии, вывезенные ею из России, после ее смерти попали на аукционы Парижа и Лондона, где и были куплены музеями, отнюдь не российскими, и частными лицами, среди которых русских тоже не наблюдалось. То ли время было слишком горячее, то ли порвалась связь времен, и память о царе-освободителе оказалась в России никому не нужной.
После смерти отца великий князь Александр Александрович, не склонный к социально-политическому реформаторству, думал не столько о детях отца от второго брака, сколько о наличии подписанного покойным императором проекта конституции Лорис-Меликова. С одной стороны, конституция могла вызвать очередной взрыв общественного энтузиазма и укрепить позиции трона. Осуществление проекта нанесло бы серьезный удар по революционному движению, заставив народников искать иные методы борьбы с режимом, нежели бомбы и револьверы. Однако, с другой стороны, проект Лорис-Меликова вполне мог стать первым шагом к ограничению самодержавия, что совершенно не соответствовало идеям и планам наследника престола. Впрочем, Александра II, останься он в живых, отношение его преемника к конституционным проектам волновало бы не слишком сильно.
В конце 1870-х-начале 1880-х годов Александр Николаевич в кругу новой семьи часто и охотно обсуждал планы своего ухода на заслуженный отдых. Закончив социально-экономическое и политическое реформирование России император намеревался через шесть месяцев, самое большее через год, отречься от престола и вместе с женой и детьми уехать в Ниццу, предоставив Александру Александровичу заботиться о процветании государства. Эта мечта нашего героя так и осталась мечтой, однако она наводит на некоторые серьезные размышления об изменении психологии ценностных ориентиров в императорской семье. И надо сказать, что в своих размышлениях по этому поводу мы с вами будем далеко не одиноки.
В одном из исторических исследований, посвященных династии Романовых, справедливо утверждается, что, начиная с Николая I: «Быт и нравы императорской фамилии становятся все более буржуазными, все теснее сближаются с жизнеустройством даже не столько богатых российских помещиков, сколько состоятельных европейских буржуа». Не будем спорить по поводу начального момента этого процесса или строго поступательного его характера. Для нас в данном случае важнее то, что слова «все более буржуазными» означают прежде всего все более заметное разграничение монархами себя-самодержца и себя-личности. Если говорить о Романовых XIX века, то наиболее четко и остро это разграничение просматривается именно во времена Александра II. Долг монарха призывал его, забыв о частных интересах и желаниях, всеми силами защищать абсолютную власть и права династии; долг и чувства честного и частного человека заставляли нашего героя заботиться в первую очередь о благополучии и покое семьи, об обычном человеческом счастье.
Александр Николаевич пытался соединить две, возможно, мало соединимые вещи: долг государственного деятеля и его право на полноценную личную жизнь. Он пытался доказать обществу, совершенно к этому не подготовленному, что монархи, как и простые смертные, имеют право не только на уважение и восхищение, но и на личное благополучие в полном смысле этого слова. Подобная попытка вызывает особое уважение, поскольку оказалась важной не только для самого государя, но и для его подданных. Помните замечание одной из строгих дам о «росте распущенности» в обществе, происходившем под влиянием «необдуманных действий» императора? Отказ от правил нравственного пуризма, от ханжеского поведения всегда ведет к некоторому всплеску вседозволенности. Но подобный отказ все же необходим для освобождения собственного "я" из-под гнета замшелых, по сути средневековых, правил и «приличий». Протестовать против свободы людей в частных интимных отношениях на том основании, что такая свобода ведет к вседозволенности, росту насилия, безобразия — один из худших видов лицемерия. С таким же успехом можно протестовать, скажем, против Жалованной грамоты дворянству, поскольку она якобы вызвала увеличение числа помещиков типа Простаковой и Скотинина.
Наверное, в данном случае следует говорить не о ненужности или необходимости перемен (с требованиями времени не поспорить), а об умении или неумении людей пользоваться предоставленной свободой, о необходимости постепенной подготовки общества к адекватному восприятию назревших перемен. В этом отношении, как и в ряде других, Александр II вряд ли может послужить образцом правителя (а существуют ли вообще образцовые главы государства?). Он действовал методом проб и ошибок, импульсивно, проявляя волю самодержца, опираясь на авторитет власти не только там, где это было необходимо, но и там, где следовало бы идти путем долгих уговоров и обстоятельных объяснений.