Страница:
Поскольку наследник престола завершает свое образование, попытаемся, хотя бы бегло, перечислить основные черты его характера при переходе от юности к зрелости, тем более что позже Александр Николаевич вряд ли имел возможность меняться кардинальным образом. Итак, он определенно сознавал важность и тяготы престолонаследия и его слова о желании родиться простым смертным не надо воспринимать ни как кокетство, ни как стремление отречься от престола сию же минуту. Цесаревич постепенно привык находиться в центре внимания и принимать знаки поклонения от всех, включая родных и близких (а может быть, просто смирился с этим). Привычка первенствовать во всем и над всеми развила в нем обидчивость, ревность к чужим успехам, и в отличие от отца он не очень умел выслушивать справедливые упреки или здравое несогласие со своей точкой зрения даже в разговорах наедине.
Душа его оказалась по необходимости динамичной, в ней умещалась и сентиментальность, и желание охватить все и все перечувствовать, и равнодушие. Равнодушие рождалось не столько от нелюбви к людям и миру вообще, сколько как средство защиты от болей мира, которые он не мог уменьшить при всем желании. Постепенно в наследнике развилась подозрительность (особенно по поводу того, что им управляют), в ней, помимо естественной тяги к самостоятельности, чувствуется отголосок школьных времен, когда опека воспитателей оказывалась зачастую мелочной, а потому непереносимой. Отметим, что все эти годы наследник престола напряженно искал свое место в не слишком гармоничном мире взрослых, этот поиск был особенно труден для будущего монарха, человека, у которого на долгие глубокие раздумья всегда оказывалось недостаточно времени, а потому в его действиях часто преобладали первые впечатления, первые движения души.
Пока же в июне 1839 года наш герой вернулся в Россию, и Николай I счел необходимым более серьезно приобщить его к государственной деятельности. Александр Николаевич стал членом Государственного совета, а с 1840 года обязательно присутствует на заседаниях Комитета министров. В апреле этого же года состоялась его помолвка с принцессой Марией, их свадьба была сыграна через год в Большой церкви Зимнего дворца. У молодой четы появился свой двор, на первых порах заметно отличавшийся от «большого двора», в первую очередь, простотой, отсутствием сложного и обязательного церемониала. На ежедневных вечерах у «молодых» зимой — в Зимнем дворце, летом — в Александровском Царскосельском) господствовали веселье и непринужденность: занимались чтением вслух, музицировали, играли в вист и другие карточные игры. Царственная чета жила счастливо, во всяком случае, до коронации у Александра Николаевича и Марии Александровны родилось две дочери и шесть сыновей19. Однако одной из самых раздражающих черт идиллий было и остается то, что они не могут длиться вечно, впрочем, в противном случае, их называли бы как-нибудь иначе.
С каждым годом досуг наследника сокращался как воспетая Бальзаком шагреневая кожа. Постепенно он становится членом Финляндского комитета, Комитета министров, Кавказского комитета, канцлером Александровского университета в Финляндии, членом Комитета по постройке моста через Неву и Петербургско-Московской железной дороги, председателем секретных Комитетов по крестьянскому делу в 1846-1848 годах. Кроме того, с 1842 года Александр Николаевич начал постоянно замещать отца во время отъезда того за границу или путешествий императора по России. Скажем, в 1846 году, отправляясь в Палермо на очередной съезд глав Священного союза, Николай I облек старшего сына такой властью, что за границу высылались только такие проекты указов, которые требовали исключительно высочайшей подписи, да мемории Государственного совета. Цесаревич сделался вторым главой государства, но временная передача ему самодержавной власти была проведена столь секретным циркуляром, что оставляла в полном неведении даже членов Сената. Подобная секретность, столь свойственная «закрытым» государствам, зачастую приводила к неприятным накладкам, но постепенно высшая бюрократия привыкла к тому, что в стране существуют как бы два одинаково важных для нее хозяина. Кстати, именно за отправление высшей государственной должности в 1848 году наследник получил свой первый орден — Святого Владимира 1-й степени.
Его роль в управлении государством в эти годы становится настолько значительной, что ее не могли не заметить иностранные наблюдатели. Английский посол в Петербурге лорд Кланикард докладывал своему правительству о том, что «в России как будто правят два императора». В 1850 году наследник впервые принял живое участие в разрешении вопроса большой государственной важности. По инициативе генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева капитан Невельской заложил в заливе Счастья на Дальнем Востоке крепость Петровское зимовье, а в устье Амура основал укрепленный Николаевский пост (ныне город Николаевск), взяв под покровительство России местное население. На заседании Комитета министров, посвященном этому вопросу, государственный канцлер (глава внешнеполитического ведомства) Нессельроде, военный министр Чернышев, министр внутренних дел Перовский и министр финансов Вронченко высказались против присоединения к империи территории в устье Амура. Они мотивировали свое решение тем, что на эти земли претендуют Китай и в случае возникновения военных столкновений с ним Россия окажется в затруднительном положении ввиду отдаленности спорных территорий. Муравьев же доказывал, что Китай присутствует в данном регионе только номинально и что Невельской упредил захват этих стратегически важных для России земель англичанами. Александр Николаевич, прочитав секретный доклад Муравьева и переговорив с ним лично, поддержал мнение генерал-губернатора, санкционировав тем самым присоединение к империи значительной части Приморского края.
Во многих исследованиях с непонятным удовлетворением отстаивается тезис о том, что до кончины Николая I наследник ничем не проявил себя как реформатор, полностью разделяя отцовскую систему взглядов. Даже в Секретных комитетах аграрному вопросу он выступал с позиций противника перемен, сопротивляясь минимальным сдвигам в крепостной деревне — четкому определению размеров повинностей крестьян в пользу помещиков (эту меру одобрил даже император, которого трудно заподозрить в антидворянских настроениях). Все это верно, но любопытно, а как в условиях принципиально устойчивой политики Николая I цесаревич мог проявить свои преобразовательные устремления, если бы они у него и были? Скорее же всего, что в 1840-х годах Александр Николаевич вовсе не стремился к реформам, что опять-таки не удивительно, поскольку он не только вырос как государственный деятель в недрах николаевской системы, но и до поры искренне верил в ее жизнеспособность и необходимость для России. Похоже, что правота историков, о которых мы говорили чуть выше, является правотой чисто формальной.
Истинное лицо руководителя государства познается не по тому, готовит он или не готовит перевороты и пертурбации существующей системы, а по тому, умеет ли он извлекать уроки из функционирования этой системы, может ли он, используя сильные и отбрасывая слабые стороны системы, направить развитие страны к лучшему. Нет никаких оснований полагать, что великий князь на все смотрел глазами своего отца, был его слепым подражателем, не видел проблем, стоящих перед страной. Правильнее было бы предположить, что он не знал путей разрешения этих проблем, и пока лишь смутное чувство, что не все благополучно в отечестве, начинало тревожить наследника престола, становясь с годами все более отчетливым. Оно особенно усиливалось в годы войн, когда стране приходилось прикладывать сверхусилия, чтобы одержать победу над противником или хотя бы сохранить свое лицо.
Александр Николаевич, как уже отмечалось, любил армию и военные занятия, но отнюдь не жаловал войны. Не то чтобы он был пацифистом и отрицал вооруженные столкновения с высоких идейных позиций. Нет, но по его мнению, войны стали стоить слишком дорого, ведут к неоправданным человеческим и материальным потерям, разрушают финансовую систему, а кроме того, портят саму армию, нарушая заведенный в ней порядок. Так уж получилось, что, несмотря на нерасположенность нашего героя к войнам, они сопровождали его всю жизнь, с юности до последних лет правления. Империя в XIX веке продолжала «округлять границы», и самодержец не находил в себе сил противостоять этому процессу. Впрочем, две первые свои войны Александр Николаевич встретил, будучи еще цесаревичем, причем оба этих вооруженных конфликта заканчивать пришлось именно ему (имеются в виду Кавказская и Крымская войны), хотя начинал их совсем не он.
В первой половине XIX столетия Кавказ являлся в этническом, культурном, языковом, религиозном и экономическом отношениях территорией весьма пестрой. Был он к тому же страной еще и неспокойной; из Осетии и Кабарды, Чечни и Дагестана совершались постоянные набеги на «старые» российские земли (земли, давно присоединенные к России). Гордое и воинственное население Северного Кавказа, говорившее почти на сорока языках и находившееся в соседстве с Россией, угрожало ее спокойствию, да к тому же являлось постоянным союзником Турции и Персии.
В 1828 году в ответ на попытки Петербурга подчинить себе горские народы мулла Мухаммед призвал правоверных объявить джихад (священную войну) России. Империю влекли на Кавказ чисто стратегические соображения (соединение с Закавказьем, уже принявшим русское подданство, возможность угрожать Турции и Персии, усиление влияния Англии в Малой Азии), никаких иных выгод она здесь найти не надеялась. В конце 1820-х годов Дагестан, Чечня и другие территории этого региона приняли некую разновидность ислама, получившую название «мюридизм». Смысл мюридизма состоял в соединении идеи духовного самосовершенствования с идеей священной войны против неверных. Иными словами, духовное совершенствование, приобщение к числу «избранных» легче и проще всего достигались в ходе военных действий за правое дело. Истинным путем спасения («тарикутом») могли следовать только люди, проникшиеся сознанием и верой в величие Бога, а также убежденные в ничтожестве земной жизни. Кровь, пролитая за Него, заслуживала большей награды, чем месяцы поста или молитв. Падшего на поле боя ждал истинный рай, удовлетворявший всем желаниям человека.
Наиболее напряженный и упорный характер война на Кавказе приняла, когда в 1834 году во главе горцев встал Шамиль. Именно при нем Дагестан и Чечня объединились в единое государство — имамат, в котором вся полнота светской и духовной власти принадлежала имаму Шамилю. Ему удалось создать единую государственную казну, куда все жители имамата были обязаны вносить 1/10 часть своих доходов. Шамиль уничтожил работорговлю, ввел единый арабский язык, признанный государственным, заменил традиционное право шариатом. Опираясь на помощь Турции и Англии, горцы получили современное вооружение, научились создавать укрепления по последнему слову военной науки.
Шамиль объявил мобилизацию в армию всех мужчин в возрасте от 15 до 50 лет, которые должны были ежедневно упражняться в ружейной стрельбе и верховой езде. Войска горцев были разбиты на десятки, сотни и тысячи, а главную силу в них составляла легкая конница. В некоторых кампаниях против русских войск число воинов Шамиля доходило до 30-40 тысяч человек. В течение четверти века имамат упорно сопротивлялся попыткам присоединить Северный Кавказ к империи. Подвижные, привычные к действиям в горах, его войска легко укреплялись в неприступных местах. Правда, в 1837 году, после ряда поражении Шамиль был вынужден признать российское подданство, но через год он снова поднял восстание. Клятва, данная «неверным», не имела ценности в глазах истинно верующих.
Трудное для России положение сложилось в этом регионе в годы Крымской войны. В 1853 году весь Восточный Кавказ представлял собой мину замедленного действия, но Шамиль упустил момент наивысшего воодушевления подданных имамата. Решившись приступить к активным действиям только в 1854 году, он, правда, доставил царским войскам массу неприятностей и в июле, и в октябре этого года. Однако пыл горцев постепенно, но заметно начал остывать, а Турция с Англией не смогли оказать им ожидаемой поддержки.
После подписания Парижского мирного договора Россия получила возможность сосредоточить на Кавказе 200-тысячную армию, и положение Шамиля стало безнадежным. Тем более что дух населения, религиозный фанатизм, вера в мудрость имама заметно сходили на нет.
Борьба горцев безусловно носила национально-освободительный характер. Эмиграция 493 тысяч адыгов, абхазов и представителей других национальностей в Турцию под давлением русских войск стала подлинной трагедией. Решать вопросы соседства разных национальностей силой оказалось опасно и ненадежно. С другой стороны, религиозный фанатизм, нетерпимость к «неверным», свойственные мюридизму, не несли в себе творческого начала и не помогали решению задач, стоявших перед народами Кавказа. Изоляция от соседей, воспитание ненависти к инаковерующим не являлись путем к созданию подлинно цивилизованных отношений между людьми.
Боевое крещение нашего героя произошло в годы Кавказской эпопеи и выразилось в случайной схватке с чеченцами в октябре 1850 года около крепости Ачхой. Вблизи воспетого Лермонтовым Валерика наследник заметил отряд неприятеля и тотчас поскакал к нему, увлекая за собой свиту казаков конвоя и приданную конвою артиллерию. Чеченцы, выстрелив по Александру Николаевичу, бросились бежать, но были окружены превосходящими их силами русских. Оружие командующего чеченским отрядом, убитого в коротком столкновении, преподнесли наследнику престола. Наместник Кавказа князь Воронцов, сопровождавший высокую персону в поездке по краю, ходатайствовал перед императором о награждении отличившегося наследника (поступок которого, по правде говоря, был достаточно безрассудным) крестом Святого Георгия 4-й степени. Александр Николаевич получил награду, будучи еще на Кавказе, из рук своего старого знакомца Паткуля, специально посланного Николаем I с этим приятным поручением.
Наш герой тогда и представить себе не мог, что кавказская бойня, начавшаяся в 1810-х годах, растянется до середины 1860-х, унесет десятки тысяч жизней, заставит сосредоточить на Кавказе целую армию, которую, правда, будут по-прежнему стыдливо называть Кавказским корпусом. Только в 1859 году удастся пленить руководителя и вдохновителя горцев имама Шамиля (но и это, как мы знаем, не стало окончательным решением вопроса. Вряд ли у подобных вопросов вообще существует чисто военное решение). По распоряжению ставшего к тому времени императором Александра II к пленному имаму относились как к главе иностранного государства (почетный конвой, осмотр достопримечательных мест России и т. п.). По пути к новому месту жительства, в Калугу, Шамиль встретился с Александром II в Чугуеве, близ Харькова, где в честь почетного пленника состоялся военный парад.
Хорошо понимая, как тяжела участь вождя горцев, император отнесся к поверженному противнику по-христиански доброжелательно и даже разрешил ему взять с собой в Калугу родных и слуг (всего 22 человека). Доброта — такое качество характера, которое обычно не тускнеет с годами. Стоит отметить, истины ради, что нашим героем руководила не только приверженность христианской морали, скорее всего, у него просто не оставалось иного выхода. Смерть Шамиля в бою или на эшафоте превращала имама в священный для горцев символ; прощение или высылка за границу делала бы его источником постоянной опасности для Империи; оставалось одно — Шамиль как заложник мира и спокойствия на Северное Кавказе. Его плен был достаточно комфортабелен и необременителен: содержание имама и его родных брало на себя правительство России. Позже ему даже разрешили совершить два хаджа в Мекку (во время второго из них Шамиль умер, и похоронен в Медине). Его старший сын Кази-Магома со временем сделался турецким генералом, воевал против России в 1877-1878 годах и прославился своими зверствами во время боев на Кавказе. Средний сын Магомет-Шафи поступил в русскую кавалерию, стал примерным воином и достиг генерального чина, оставаясь в глазах однополчан добрым малым и умелым командиром. Как бы то ни было, после пленения Шамиля Александру II удавалось в течение следующих десятилетий удерживать мир на Северном Кавказе.
Крымскую войну 1853-1856 годов Александр Николаевич встретил в звании главнокомандующего гвардейским и гренадерским корпусами. В продолжение всего 1854 года цесаревич был главным помощником императора в деле обороны российских рубежей, умножения ее боевых сил. Когда гвардия выступила в крымский поход, она была заменена в Петербурге резервистами и запасными частями, сформированными под непосредственным наблюдением Александра Николаевича. Он же отвечал за защиту балтийского побережья от Выборга до Нарвы. Многочисленные заботы и хлопоты наследника не могли скрыть от него того тяжелого положения, в которое попали русские армия и флот в Крыму. Высадка франко-английского экспедиционного корпуса на полуострове, поражение русских войск на реке Альма, осада крупнейшей на Черном море военно-морской базы — Севастополя, безуспешные попытки разблокировать его, гибель Черноморского флота — показали всем и каждому неприспособленность крепостнической России к ведению современных войн. В который уже раз война сыграла для нашей страны роль индикатора уровня развития империи в сопоставлении с Западом, послужила способом проверки собственной экономики, армии, устойчивости социально-экономического строя, финансовой системы и других сфер жизни государства.
Героизм защитников Севастополя, их многомесячная борьба с превосходящими силами противника лишь подчеркнули отставание николаевского государства от развитых стран Европы. Наследник понимал, что ситуация складывалась катастрофическая, но насколько она ужасна, он узнал из докладов товарища (заместителя) военного министра Д. А. Милютина. К этому человеку Александр Николаевич начал присматриваться в ходе Крымской войны и, судя по всему, примерял его к посту военного министра (то, что Долгорукова придется уволить с этого поста после окончания военных действии, наследнику было совершенно ясно).
Основные положения докладов Милютина говорили о следующем. Огромная держава, сражавшаяся с 70-90-тысячным экспедиционным корпусом двух европейских государств, к 1856 году исчерпала прежде всего... людские ресурсы. Нет, никакой демографической катастрофы в России не произошло. Просто ее армия и флот насчитывали тому времени 2 миллиона человек, что составляло примерно 3% от общего количества жителей страны. Как показывают исследования специалистов, для крепостнической державы эта величина являлась предельно допустимой, поскольку дальнейший рост вооруженных сил грозил острым экономическим и социально-политическим кризисом. Понятно, что вся российская армия не могла быть использована в Крыму, значительная ее часть охраняла границы империи, а кроме того, воинские гарнизоны были расположены внутри страны, дабы охранять покой в городах и деревнях России.
В 1856 году империя исчерпала не только людской потенциал, но и запасы оружия. Из миллиона с лишним ружей, хранившихся в арсеналах, осталось только 30 тысяч, остальные вышли из строя во время боев или остались на полях сражений. То же самое произошло и с артиллерией: из 1656 полевых орудий крымская армия могла рассчитывать только на 263. В том же году в России было произведено 300 тысяч пудов пороха, но только оборона Севастополя требовала 250 тысяч пудов, и это при том, что на 8-10 выстрелов неприятельской артиллерии русские канониры отвечали одним-двумя. К этому следует добавить явную опасность финансовой катастрофы, рубль стремительно терял силу. В результате дефицит бюджета России, который в 1845 году составлял 14,5 миллиона рублей, вырос в 1856 году до 307 миллионов рублей — страна находилась на грани военного и финансового краха. Участвуя во всех совещаниях на высоком уровне, наследник собирался чуть позже подробнее обсудить с министрами экстренные меры для спасения Севастополя и выхода страны из кризиса, но эти консультации пришлось отложить из-за трагического для империи и царской семьи события.
18 февраля 1855 года неожиданно для всех скончался император Николай I. Внезапность его кончины породила устойчивую легенду о том, что он не выдержал позора крымского поражения и принял яд. По слухам, циркулировавшим в Петербурге, яд самодержцу, по его же требованию, дал лечивший Николая Павловича доктор Мандт. Опасаясь за свою жизнь, он позже был вынужден навсегда покинуть Россию, что еще более усугубило подозрения публики. На самом деле все, видимо, обстояло гораздо проще. Император, заразившись гриппом и понадеявшись на свое все еще крепкое здоровье, больным отправился прощаться с гвардейскими полками, отбывавшими на фронт. Простуда перешла в воспаление легких, от отека которых он, безусловно подтачиваемый мыслью о грустном завершении своего царствования, скончался.
Чего стоили наследнику болезнь и смерть отца, свидетельствует его речь в Государственном совете, произнесенная сразу же после вступления на престол. Обратив внимание членов Совета на самоотверженное служение Николая I России, Александр Николаевич сказал: «В постоянных и ежедневных трудах его со мною он говорил мне: „Хочу взять все неприятное и все тяжелое, только бы передать тебе Россию устроенную, счастливою и спокойною...“ Я отвечал ему: „Ты — мы всегда говорили друг другу „ты“ — ты, верно, будешь и там молиться за твою Россию и за дарование мне помощи“. „О, верно, буду“, — отвечал он. В этой надежде и уповании на помощь Божию, на которую я всегда надеялся и надеюсь, я вступаю на родительский престол...» Александр Николаевич не читал, а просто рассказывал это собравшимся со слезами на глазах, что называется, делился своим огромным горем. Плакали и все присутствующие...
Последние разговоры монарха со старшим сыном известны историкам в двух вариантах. Согласно первому из них, император сказал Александру Николаевичу: «Сдаю тебе команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот». В другой редакции слова Николая I звучат несколько иначе. «У меня было две мысли, два желания, — будто бы говорил он, — и ни одного из них я не смог исполнить... Первое, освободить восточных христиан из-под турецкого ига; второе: освободить русских крестьян из-под власти помещиков. Теперь война и война тяжелая, об освобождении восточных христиан думать нечего, обещай мне освободить русских крепостных крестьян».
Второй вариант разговора отца и сына мог служить развитием первой беседы, но что-то мешает поверить в это. Может быть, излишняя литературность записанной речи, может быть, то, что в нем чересчур точно предугаданы главные деяния Александра II: отмена крепостного права и освобождение балканских народов из-под власти Османской империи. Создается впечатление, что Александр Николаевич всю оставшуюся жизнь трудился исключительно ради того, чтобы выполнить предсмертную волю покойного родителя. Вряд ли вообще последние слова Николая I, при всей их важности для его первенца, послужили ускорителем процессов, происходивших в России с конца 1850-х и до 1870-х годов. Скорее хорошо знакомое всем поколениям россиян настроение: «Так дальше жить нельзя!» — охватило в середине 1850-х годов широчайшие слои общества, что в совокупности с военно-экономическим и внешнеполитическим кризисами и решило дело.
Начиная с 1854 года в империи наступила эра «рукописного безумия» — на публику обрушилась лавина как подписанных, так и анонимных записок, авторы которых внимательно анализировали положение в стране и страстно критиковали правление Николая I. Одним из зачинателей рукописного жанра в публицистике 1850-х годов стал историк М. П. Погодин, пустивший по рукам свои «Письма о Крымской войне». «Медлить нечего, — говорилось, в частности, в них. — Надо приниматься и вдруг за все: за дороги... за оружейные, пушечные, пороховые заводы, за медицинские факультеты и госпитали, за кадетские корпуса и торговлю, за крестьян, чиновников, дворян, духовенство, за воспитание высшего сословия, да и прочие не лучше, за взятки, роскошь, пенсии, аренды, деньги, финансы, за все, за все».
С этими «Письмами...», появившимися в конце 1854 года, успел ознакомиться император Николай I, который нашел в себе мужество объявить их автору благодарность и признать, что снизу, оказывается, иногда видно лучше, чем сверху. С публицистическими записками Кошелева, Самарина, Валуева, Мельгунова, Кавелина, Чичерина и другими знакомился уже новый император — Александр II20. Он соглашался с их основными выводами, но, думается, ему было горько оттого, что он ничем не может защитить память отца. Действия в стиле небезызвестного полковника Скалозуба ему претили, а по существу возразить авторам записок было нечего.
Душа его оказалась по необходимости динамичной, в ней умещалась и сентиментальность, и желание охватить все и все перечувствовать, и равнодушие. Равнодушие рождалось не столько от нелюбви к людям и миру вообще, сколько как средство защиты от болей мира, которые он не мог уменьшить при всем желании. Постепенно в наследнике развилась подозрительность (особенно по поводу того, что им управляют), в ней, помимо естественной тяги к самостоятельности, чувствуется отголосок школьных времен, когда опека воспитателей оказывалась зачастую мелочной, а потому непереносимой. Отметим, что все эти годы наследник престола напряженно искал свое место в не слишком гармоничном мире взрослых, этот поиск был особенно труден для будущего монарха, человека, у которого на долгие глубокие раздумья всегда оказывалось недостаточно времени, а потому в его действиях часто преобладали первые впечатления, первые движения души.
Пока же в июне 1839 года наш герой вернулся в Россию, и Николай I счел необходимым более серьезно приобщить его к государственной деятельности. Александр Николаевич стал членом Государственного совета, а с 1840 года обязательно присутствует на заседаниях Комитета министров. В апреле этого же года состоялась его помолвка с принцессой Марией, их свадьба была сыграна через год в Большой церкви Зимнего дворца. У молодой четы появился свой двор, на первых порах заметно отличавшийся от «большого двора», в первую очередь, простотой, отсутствием сложного и обязательного церемониала. На ежедневных вечерах у «молодых» зимой — в Зимнем дворце, летом — в Александровском Царскосельском) господствовали веселье и непринужденность: занимались чтением вслух, музицировали, играли в вист и другие карточные игры. Царственная чета жила счастливо, во всяком случае, до коронации у Александра Николаевича и Марии Александровны родилось две дочери и шесть сыновей19. Однако одной из самых раздражающих черт идиллий было и остается то, что они не могут длиться вечно, впрочем, в противном случае, их называли бы как-нибудь иначе.
С каждым годом досуг наследника сокращался как воспетая Бальзаком шагреневая кожа. Постепенно он становится членом Финляндского комитета, Комитета министров, Кавказского комитета, канцлером Александровского университета в Финляндии, членом Комитета по постройке моста через Неву и Петербургско-Московской железной дороги, председателем секретных Комитетов по крестьянскому делу в 1846-1848 годах. Кроме того, с 1842 года Александр Николаевич начал постоянно замещать отца во время отъезда того за границу или путешествий императора по России. Скажем, в 1846 году, отправляясь в Палермо на очередной съезд глав Священного союза, Николай I облек старшего сына такой властью, что за границу высылались только такие проекты указов, которые требовали исключительно высочайшей подписи, да мемории Государственного совета. Цесаревич сделался вторым главой государства, но временная передача ему самодержавной власти была проведена столь секретным циркуляром, что оставляла в полном неведении даже членов Сената. Подобная секретность, столь свойственная «закрытым» государствам, зачастую приводила к неприятным накладкам, но постепенно высшая бюрократия привыкла к тому, что в стране существуют как бы два одинаково важных для нее хозяина. Кстати, именно за отправление высшей государственной должности в 1848 году наследник получил свой первый орден — Святого Владимира 1-й степени.
Его роль в управлении государством в эти годы становится настолько значительной, что ее не могли не заметить иностранные наблюдатели. Английский посол в Петербурге лорд Кланикард докладывал своему правительству о том, что «в России как будто правят два императора». В 1850 году наследник впервые принял живое участие в разрешении вопроса большой государственной важности. По инициативе генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева капитан Невельской заложил в заливе Счастья на Дальнем Востоке крепость Петровское зимовье, а в устье Амура основал укрепленный Николаевский пост (ныне город Николаевск), взяв под покровительство России местное население. На заседании Комитета министров, посвященном этому вопросу, государственный канцлер (глава внешнеполитического ведомства) Нессельроде, военный министр Чернышев, министр внутренних дел Перовский и министр финансов Вронченко высказались против присоединения к империи территории в устье Амура. Они мотивировали свое решение тем, что на эти земли претендуют Китай и в случае возникновения военных столкновений с ним Россия окажется в затруднительном положении ввиду отдаленности спорных территорий. Муравьев же доказывал, что Китай присутствует в данном регионе только номинально и что Невельской упредил захват этих стратегически важных для России земель англичанами. Александр Николаевич, прочитав секретный доклад Муравьева и переговорив с ним лично, поддержал мнение генерал-губернатора, санкционировав тем самым присоединение к империи значительной части Приморского края.
Во многих исследованиях с непонятным удовлетворением отстаивается тезис о том, что до кончины Николая I наследник ничем не проявил себя как реформатор, полностью разделяя отцовскую систему взглядов. Даже в Секретных комитетах аграрному вопросу он выступал с позиций противника перемен, сопротивляясь минимальным сдвигам в крепостной деревне — четкому определению размеров повинностей крестьян в пользу помещиков (эту меру одобрил даже император, которого трудно заподозрить в антидворянских настроениях). Все это верно, но любопытно, а как в условиях принципиально устойчивой политики Николая I цесаревич мог проявить свои преобразовательные устремления, если бы они у него и были? Скорее же всего, что в 1840-х годах Александр Николаевич вовсе не стремился к реформам, что опять-таки не удивительно, поскольку он не только вырос как государственный деятель в недрах николаевской системы, но и до поры искренне верил в ее жизнеспособность и необходимость для России. Похоже, что правота историков, о которых мы говорили чуть выше, является правотой чисто формальной.
Истинное лицо руководителя государства познается не по тому, готовит он или не готовит перевороты и пертурбации существующей системы, а по тому, умеет ли он извлекать уроки из функционирования этой системы, может ли он, используя сильные и отбрасывая слабые стороны системы, направить развитие страны к лучшему. Нет никаких оснований полагать, что великий князь на все смотрел глазами своего отца, был его слепым подражателем, не видел проблем, стоящих перед страной. Правильнее было бы предположить, что он не знал путей разрешения этих проблем, и пока лишь смутное чувство, что не все благополучно в отечестве, начинало тревожить наследника престола, становясь с годами все более отчетливым. Оно особенно усиливалось в годы войн, когда стране приходилось прикладывать сверхусилия, чтобы одержать победу над противником или хотя бы сохранить свое лицо.
Александр Николаевич, как уже отмечалось, любил армию и военные занятия, но отнюдь не жаловал войны. Не то чтобы он был пацифистом и отрицал вооруженные столкновения с высоких идейных позиций. Нет, но по его мнению, войны стали стоить слишком дорого, ведут к неоправданным человеческим и материальным потерям, разрушают финансовую систему, а кроме того, портят саму армию, нарушая заведенный в ней порядок. Так уж получилось, что, несмотря на нерасположенность нашего героя к войнам, они сопровождали его всю жизнь, с юности до последних лет правления. Империя в XIX веке продолжала «округлять границы», и самодержец не находил в себе сил противостоять этому процессу. Впрочем, две первые свои войны Александр Николаевич встретил, будучи еще цесаревичем, причем оба этих вооруженных конфликта заканчивать пришлось именно ему (имеются в виду Кавказская и Крымская войны), хотя начинал их совсем не он.
В первой половине XIX столетия Кавказ являлся в этническом, культурном, языковом, религиозном и экономическом отношениях территорией весьма пестрой. Был он к тому же страной еще и неспокойной; из Осетии и Кабарды, Чечни и Дагестана совершались постоянные набеги на «старые» российские земли (земли, давно присоединенные к России). Гордое и воинственное население Северного Кавказа, говорившее почти на сорока языках и находившееся в соседстве с Россией, угрожало ее спокойствию, да к тому же являлось постоянным союзником Турции и Персии.
В 1828 году в ответ на попытки Петербурга подчинить себе горские народы мулла Мухаммед призвал правоверных объявить джихад (священную войну) России. Империю влекли на Кавказ чисто стратегические соображения (соединение с Закавказьем, уже принявшим русское подданство, возможность угрожать Турции и Персии, усиление влияния Англии в Малой Азии), никаких иных выгод она здесь найти не надеялась. В конце 1820-х годов Дагестан, Чечня и другие территории этого региона приняли некую разновидность ислама, получившую название «мюридизм». Смысл мюридизма состоял в соединении идеи духовного самосовершенствования с идеей священной войны против неверных. Иными словами, духовное совершенствование, приобщение к числу «избранных» легче и проще всего достигались в ходе военных действий за правое дело. Истинным путем спасения («тарикутом») могли следовать только люди, проникшиеся сознанием и верой в величие Бога, а также убежденные в ничтожестве земной жизни. Кровь, пролитая за Него, заслуживала большей награды, чем месяцы поста или молитв. Падшего на поле боя ждал истинный рай, удовлетворявший всем желаниям человека.
Наиболее напряженный и упорный характер война на Кавказе приняла, когда в 1834 году во главе горцев встал Шамиль. Именно при нем Дагестан и Чечня объединились в единое государство — имамат, в котором вся полнота светской и духовной власти принадлежала имаму Шамилю. Ему удалось создать единую государственную казну, куда все жители имамата были обязаны вносить 1/10 часть своих доходов. Шамиль уничтожил работорговлю, ввел единый арабский язык, признанный государственным, заменил традиционное право шариатом. Опираясь на помощь Турции и Англии, горцы получили современное вооружение, научились создавать укрепления по последнему слову военной науки.
Шамиль объявил мобилизацию в армию всех мужчин в возрасте от 15 до 50 лет, которые должны были ежедневно упражняться в ружейной стрельбе и верховой езде. Войска горцев были разбиты на десятки, сотни и тысячи, а главную силу в них составляла легкая конница. В некоторых кампаниях против русских войск число воинов Шамиля доходило до 30-40 тысяч человек. В течение четверти века имамат упорно сопротивлялся попыткам присоединить Северный Кавказ к империи. Подвижные, привычные к действиям в горах, его войска легко укреплялись в неприступных местах. Правда, в 1837 году, после ряда поражении Шамиль был вынужден признать российское подданство, но через год он снова поднял восстание. Клятва, данная «неверным», не имела ценности в глазах истинно верующих.
Трудное для России положение сложилось в этом регионе в годы Крымской войны. В 1853 году весь Восточный Кавказ представлял собой мину замедленного действия, но Шамиль упустил момент наивысшего воодушевления подданных имамата. Решившись приступить к активным действиям только в 1854 году, он, правда, доставил царским войскам массу неприятностей и в июле, и в октябре этого года. Однако пыл горцев постепенно, но заметно начал остывать, а Турция с Англией не смогли оказать им ожидаемой поддержки.
После подписания Парижского мирного договора Россия получила возможность сосредоточить на Кавказе 200-тысячную армию, и положение Шамиля стало безнадежным. Тем более что дух населения, религиозный фанатизм, вера в мудрость имама заметно сходили на нет.
Борьба горцев безусловно носила национально-освободительный характер. Эмиграция 493 тысяч адыгов, абхазов и представителей других национальностей в Турцию под давлением русских войск стала подлинной трагедией. Решать вопросы соседства разных национальностей силой оказалось опасно и ненадежно. С другой стороны, религиозный фанатизм, нетерпимость к «неверным», свойственные мюридизму, не несли в себе творческого начала и не помогали решению задач, стоявших перед народами Кавказа. Изоляция от соседей, воспитание ненависти к инаковерующим не являлись путем к созданию подлинно цивилизованных отношений между людьми.
Боевое крещение нашего героя произошло в годы Кавказской эпопеи и выразилось в случайной схватке с чеченцами в октябре 1850 года около крепости Ачхой. Вблизи воспетого Лермонтовым Валерика наследник заметил отряд неприятеля и тотчас поскакал к нему, увлекая за собой свиту казаков конвоя и приданную конвою артиллерию. Чеченцы, выстрелив по Александру Николаевичу, бросились бежать, но были окружены превосходящими их силами русских. Оружие командующего чеченским отрядом, убитого в коротком столкновении, преподнесли наследнику престола. Наместник Кавказа князь Воронцов, сопровождавший высокую персону в поездке по краю, ходатайствовал перед императором о награждении отличившегося наследника (поступок которого, по правде говоря, был достаточно безрассудным) крестом Святого Георгия 4-й степени. Александр Николаевич получил награду, будучи еще на Кавказе, из рук своего старого знакомца Паткуля, специально посланного Николаем I с этим приятным поручением.
Наш герой тогда и представить себе не мог, что кавказская бойня, начавшаяся в 1810-х годах, растянется до середины 1860-х, унесет десятки тысяч жизней, заставит сосредоточить на Кавказе целую армию, которую, правда, будут по-прежнему стыдливо называть Кавказским корпусом. Только в 1859 году удастся пленить руководителя и вдохновителя горцев имама Шамиля (но и это, как мы знаем, не стало окончательным решением вопроса. Вряд ли у подобных вопросов вообще существует чисто военное решение). По распоряжению ставшего к тому времени императором Александра II к пленному имаму относились как к главе иностранного государства (почетный конвой, осмотр достопримечательных мест России и т. п.). По пути к новому месту жительства, в Калугу, Шамиль встретился с Александром II в Чугуеве, близ Харькова, где в честь почетного пленника состоялся военный парад.
Хорошо понимая, как тяжела участь вождя горцев, император отнесся к поверженному противнику по-христиански доброжелательно и даже разрешил ему взять с собой в Калугу родных и слуг (всего 22 человека). Доброта — такое качество характера, которое обычно не тускнеет с годами. Стоит отметить, истины ради, что нашим героем руководила не только приверженность христианской морали, скорее всего, у него просто не оставалось иного выхода. Смерть Шамиля в бою или на эшафоте превращала имама в священный для горцев символ; прощение или высылка за границу делала бы его источником постоянной опасности для Империи; оставалось одно — Шамиль как заложник мира и спокойствия на Северное Кавказе. Его плен был достаточно комфортабелен и необременителен: содержание имама и его родных брало на себя правительство России. Позже ему даже разрешили совершить два хаджа в Мекку (во время второго из них Шамиль умер, и похоронен в Медине). Его старший сын Кази-Магома со временем сделался турецким генералом, воевал против России в 1877-1878 годах и прославился своими зверствами во время боев на Кавказе. Средний сын Магомет-Шафи поступил в русскую кавалерию, стал примерным воином и достиг генерального чина, оставаясь в глазах однополчан добрым малым и умелым командиром. Как бы то ни было, после пленения Шамиля Александру II удавалось в течение следующих десятилетий удерживать мир на Северном Кавказе.
Крымскую войну 1853-1856 годов Александр Николаевич встретил в звании главнокомандующего гвардейским и гренадерским корпусами. В продолжение всего 1854 года цесаревич был главным помощником императора в деле обороны российских рубежей, умножения ее боевых сил. Когда гвардия выступила в крымский поход, она была заменена в Петербурге резервистами и запасными частями, сформированными под непосредственным наблюдением Александра Николаевича. Он же отвечал за защиту балтийского побережья от Выборга до Нарвы. Многочисленные заботы и хлопоты наследника не могли скрыть от него того тяжелого положения, в которое попали русские армия и флот в Крыму. Высадка франко-английского экспедиционного корпуса на полуострове, поражение русских войск на реке Альма, осада крупнейшей на Черном море военно-морской базы — Севастополя, безуспешные попытки разблокировать его, гибель Черноморского флота — показали всем и каждому неприспособленность крепостнической России к ведению современных войн. В который уже раз война сыграла для нашей страны роль индикатора уровня развития империи в сопоставлении с Западом, послужила способом проверки собственной экономики, армии, устойчивости социально-экономического строя, финансовой системы и других сфер жизни государства.
Героизм защитников Севастополя, их многомесячная борьба с превосходящими силами противника лишь подчеркнули отставание николаевского государства от развитых стран Европы. Наследник понимал, что ситуация складывалась катастрофическая, но насколько она ужасна, он узнал из докладов товарища (заместителя) военного министра Д. А. Милютина. К этому человеку Александр Николаевич начал присматриваться в ходе Крымской войны и, судя по всему, примерял его к посту военного министра (то, что Долгорукова придется уволить с этого поста после окончания военных действии, наследнику было совершенно ясно).
Основные положения докладов Милютина говорили о следующем. Огромная держава, сражавшаяся с 70-90-тысячным экспедиционным корпусом двух европейских государств, к 1856 году исчерпала прежде всего... людские ресурсы. Нет, никакой демографической катастрофы в России не произошло. Просто ее армия и флот насчитывали тому времени 2 миллиона человек, что составляло примерно 3% от общего количества жителей страны. Как показывают исследования специалистов, для крепостнической державы эта величина являлась предельно допустимой, поскольку дальнейший рост вооруженных сил грозил острым экономическим и социально-политическим кризисом. Понятно, что вся российская армия не могла быть использована в Крыму, значительная ее часть охраняла границы империи, а кроме того, воинские гарнизоны были расположены внутри страны, дабы охранять покой в городах и деревнях России.
В 1856 году империя исчерпала не только людской потенциал, но и запасы оружия. Из миллиона с лишним ружей, хранившихся в арсеналах, осталось только 30 тысяч, остальные вышли из строя во время боев или остались на полях сражений. То же самое произошло и с артиллерией: из 1656 полевых орудий крымская армия могла рассчитывать только на 263. В том же году в России было произведено 300 тысяч пудов пороха, но только оборона Севастополя требовала 250 тысяч пудов, и это при том, что на 8-10 выстрелов неприятельской артиллерии русские канониры отвечали одним-двумя. К этому следует добавить явную опасность финансовой катастрофы, рубль стремительно терял силу. В результате дефицит бюджета России, который в 1845 году составлял 14,5 миллиона рублей, вырос в 1856 году до 307 миллионов рублей — страна находилась на грани военного и финансового краха. Участвуя во всех совещаниях на высоком уровне, наследник собирался чуть позже подробнее обсудить с министрами экстренные меры для спасения Севастополя и выхода страны из кризиса, но эти консультации пришлось отложить из-за трагического для империи и царской семьи события.
18 февраля 1855 года неожиданно для всех скончался император Николай I. Внезапность его кончины породила устойчивую легенду о том, что он не выдержал позора крымского поражения и принял яд. По слухам, циркулировавшим в Петербурге, яд самодержцу, по его же требованию, дал лечивший Николая Павловича доктор Мандт. Опасаясь за свою жизнь, он позже был вынужден навсегда покинуть Россию, что еще более усугубило подозрения публики. На самом деле все, видимо, обстояло гораздо проще. Император, заразившись гриппом и понадеявшись на свое все еще крепкое здоровье, больным отправился прощаться с гвардейскими полками, отбывавшими на фронт. Простуда перешла в воспаление легких, от отека которых он, безусловно подтачиваемый мыслью о грустном завершении своего царствования, скончался.
Чего стоили наследнику болезнь и смерть отца, свидетельствует его речь в Государственном совете, произнесенная сразу же после вступления на престол. Обратив внимание членов Совета на самоотверженное служение Николая I России, Александр Николаевич сказал: «В постоянных и ежедневных трудах его со мною он говорил мне: „Хочу взять все неприятное и все тяжелое, только бы передать тебе Россию устроенную, счастливою и спокойною...“ Я отвечал ему: „Ты — мы всегда говорили друг другу „ты“ — ты, верно, будешь и там молиться за твою Россию и за дарование мне помощи“. „О, верно, буду“, — отвечал он. В этой надежде и уповании на помощь Божию, на которую я всегда надеялся и надеюсь, я вступаю на родительский престол...» Александр Николаевич не читал, а просто рассказывал это собравшимся со слезами на глазах, что называется, делился своим огромным горем. Плакали и все присутствующие...
Последние разговоры монарха со старшим сыном известны историкам в двух вариантах. Согласно первому из них, император сказал Александру Николаевичу: «Сдаю тебе команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот». В другой редакции слова Николая I звучат несколько иначе. «У меня было две мысли, два желания, — будто бы говорил он, — и ни одного из них я не смог исполнить... Первое, освободить восточных христиан из-под турецкого ига; второе: освободить русских крестьян из-под власти помещиков. Теперь война и война тяжелая, об освобождении восточных христиан думать нечего, обещай мне освободить русских крепостных крестьян».
Второй вариант разговора отца и сына мог служить развитием первой беседы, но что-то мешает поверить в это. Может быть, излишняя литературность записанной речи, может быть, то, что в нем чересчур точно предугаданы главные деяния Александра II: отмена крепостного права и освобождение балканских народов из-под власти Османской империи. Создается впечатление, что Александр Николаевич всю оставшуюся жизнь трудился исключительно ради того, чтобы выполнить предсмертную волю покойного родителя. Вряд ли вообще последние слова Николая I, при всей их важности для его первенца, послужили ускорителем процессов, происходивших в России с конца 1850-х и до 1870-х годов. Скорее хорошо знакомое всем поколениям россиян настроение: «Так дальше жить нельзя!» — охватило в середине 1850-х годов широчайшие слои общества, что в совокупности с военно-экономическим и внешнеполитическим кризисами и решило дело.
Начиная с 1854 года в империи наступила эра «рукописного безумия» — на публику обрушилась лавина как подписанных, так и анонимных записок, авторы которых внимательно анализировали положение в стране и страстно критиковали правление Николая I. Одним из зачинателей рукописного жанра в публицистике 1850-х годов стал историк М. П. Погодин, пустивший по рукам свои «Письма о Крымской войне». «Медлить нечего, — говорилось, в частности, в них. — Надо приниматься и вдруг за все: за дороги... за оружейные, пушечные, пороховые заводы, за медицинские факультеты и госпитали, за кадетские корпуса и торговлю, за крестьян, чиновников, дворян, духовенство, за воспитание высшего сословия, да и прочие не лучше, за взятки, роскошь, пенсии, аренды, деньги, финансы, за все, за все».
С этими «Письмами...», появившимися в конце 1854 года, успел ознакомиться император Николай I, который нашел в себе мужество объявить их автору благодарность и признать, что снизу, оказывается, иногда видно лучше, чем сверху. С публицистическими записками Кошелева, Самарина, Валуева, Мельгунова, Кавелина, Чичерина и другими знакомился уже новый император — Александр II20. Он соглашался с их основными выводами, но, думается, ему было горько оттого, что он ничем не может защитить память отца. Действия в стиле небезызвестного полковника Скалозуба ему претили, а по существу возразить авторам записок было нечего.