Страница:
Больше Джад не звонил.
Они давно предвкушали веселую встречу Нового года в загородном клубе «Вереск». Они остались дома и провели довольно унылый вечер. Нийл тревожился:
— Не уволят же меня из банка, а? Что нам тогда делать?
— Не знаю. Мы как-то привыкли считать себя обеспеченными людьми. Может, старый клубмен папа Мортон решит не давать мне больше карманных денег, как ты думаешь?
— Ну, это-то не страшно. Как-нибудь проживем. — Нельзя сказать, чтобы голос его звучал победно.
Столь революционное высказывание заставило ее встрепенуться, и теперь она размышляла вслух:
— Вероятно, в Америке есть немало людей, которые под Новый год всегда боятся, не потеряют ли они в наступающем году работу.
— Да, мой друг, дворник Джон Вулкейп едва ли сейчас прикидывает, есть ли ему смысл продать свои акции «Дженерал моторс» и вложить деньги в недвижимость.
— Ах, пожалуйста, не читай мне мораль и не тычь мне в нос своих высокосознательных друзей! Право же, в том, что ты родился цветным, нет никакой заслуги. Неужели ты не можешь забыть об этом, когда ты со мной? Я-то уж так стараюсь забыть!
— Ты права. Я, наверно, скоро стану таким же фарисеем, как Коринна Брустер.
— А что это за мисс Коринна? Я же понятия не имею обо всех этих людях, с которыми ты, по-видимому, много встречался за последнее время. Нийл, ты очень отдалился от меня. Ах, вот что! — Ее печальный тон сменился резким. — Это не та ли цветная красавица, что вломилась к тебе сюда как-то вечером?
— Нет, то была другая. Я, видишь ли, пользуюсь успехом. Ты уж не вздумала ли, киска, удостоить меня своей ревностью?
Он постарался придать своим словам тон милой семейной шутки.
За весь вечер к ним наведалась только Пат Саксинар, а Пат так пылала восторгом по поводу своей принадлежности к неграм — она только что обнаружила существование Гарриет Табмен и Национальной Ассоциации Содействия прогрессу Цветного Населения, — что раздражала закаленного в расовых боях Нийла не меньше, чем сам он раздражал Коринну Брустер.
В две минуты первого им позвонил доктор Кеннет, голос у него звучал совсем по-стариковски:
— Мой милый мальчик, от всей души желаю тебе и твоим всего хорошего в наступающем Новом году. Я стараюсь все уладить, и да благословит тебя бог!
«Трудно будет папе работать, если у него начнут дрожать руки. Может, напрасно я… Поздно».
Вестл в эти дни особенно старалась развлекать Бидди; всем своим поведением она словно говорила: «Да, детка, мамочке очень, очень весело». Но девочка смутно ощущала тень ужаса, нависшую над домом, а заодно и то, что здесь придают неестественно большое значение неграм. С невинным коварством, присущим всем Милым Крошкам, она вернула Принцу старое имя и бегала по всему дому, выкликая: «Ниггер, Ниггер, Ниггер!»
Вестл, дрожа от ярости, шепнула Нийлу:
— А вдруг Кертис Хавок услышит из своего дома? Он, наверно, знает от отца. Но если я попробую ее утихомирить, она пуще раскричится.
Как-то в январе поздно вечером они снова услышали сквозь шум метели слабое подвывание: «Ниггер, Ниггер, Ниггер!»
— Придется пойти и заставить ее замолчать, — вздохнула Вестл.
Нийл сказал:
— А ты уверена, что это Бидди?
38
39
40
Они давно предвкушали веселую встречу Нового года в загородном клубе «Вереск». Они остались дома и провели довольно унылый вечер. Нийл тревожился:
— Не уволят же меня из банка, а? Что нам тогда делать?
— Не знаю. Мы как-то привыкли считать себя обеспеченными людьми. Может, старый клубмен папа Мортон решит не давать мне больше карманных денег, как ты думаешь?
— Ну, это-то не страшно. Как-нибудь проживем. — Нельзя сказать, чтобы голос его звучал победно.
Столь революционное высказывание заставило ее встрепенуться, и теперь она размышляла вслух:
— Вероятно, в Америке есть немало людей, которые под Новый год всегда боятся, не потеряют ли они в наступающем году работу.
— Да, мой друг, дворник Джон Вулкейп едва ли сейчас прикидывает, есть ли ему смысл продать свои акции «Дженерал моторс» и вложить деньги в недвижимость.
— Ах, пожалуйста, не читай мне мораль и не тычь мне в нос своих высокосознательных друзей! Право же, в том, что ты родился цветным, нет никакой заслуги. Неужели ты не можешь забыть об этом, когда ты со мной? Я-то уж так стараюсь забыть!
— Ты права. Я, наверно, скоро стану таким же фарисеем, как Коринна Брустер.
— А что это за мисс Коринна? Я же понятия не имею обо всех этих людях, с которыми ты, по-видимому, много встречался за последнее время. Нийл, ты очень отдалился от меня. Ах, вот что! — Ее печальный тон сменился резким. — Это не та ли цветная красавица, что вломилась к тебе сюда как-то вечером?
— Нет, то была другая. Я, видишь ли, пользуюсь успехом. Ты уж не вздумала ли, киска, удостоить меня своей ревностью?
Он постарался придать своим словам тон милой семейной шутки.
За весь вечер к ним наведалась только Пат Саксинар, а Пат так пылала восторгом по поводу своей принадлежности к неграм — она только что обнаружила существование Гарриет Табмен и Национальной Ассоциации Содействия прогрессу Цветного Населения, — что раздражала закаленного в расовых боях Нийла не меньше, чем сам он раздражал Коринну Брустер.
В две минуты первого им позвонил доктор Кеннет, голос у него звучал совсем по-стариковски:
— Мой милый мальчик, от всей души желаю тебе и твоим всего хорошего в наступающем Новом году. Я стараюсь все уладить, и да благословит тебя бог!
«Трудно будет папе работать, если у него начнут дрожать руки. Может, напрасно я… Поздно».
Вестл в эти дни особенно старалась развлекать Бидди; всем своим поведением она словно говорила: «Да, детка, мамочке очень, очень весело». Но девочка смутно ощущала тень ужаса, нависшую над домом, а заодно и то, что здесь придают неестественно большое значение неграм. С невинным коварством, присущим всем Милым Крошкам, она вернула Принцу старое имя и бегала по всему дому, выкликая: «Ниггер, Ниггер, Ниггер!»
Вестл, дрожа от ярости, шепнула Нийлу:
— А вдруг Кертис Хавок услышит из своего дома? Он, наверно, знает от отца. Но если я попробую ее утихомирить, она пуще раскричится.
Как-то в январе поздно вечером они снова услышали сквозь шум метели слабое подвывание: «Ниггер, Ниггер, Ниггер!»
— Придется пойти и заставить ее замолчать, — вздохнула Вестл.
Нийл сказал:
— А ты уверена, что это Бидди?
38
Буря разразилась внезапно.
Во вторник, через неделю после Нового года, Нийл сидел за своим столом в банке, когда честный Джад Браулер, живший в двух шагах от Нийла, но теперь почему-то никогда не встречавшийся ему на улице, появился перед ним и сказал:
— Нийл, ты отлично знаешь, что сам я свободен от предрассудков, но все как будто считают, что я должен оберегать мою жену и дочь, так что, пожалуй, лучше нам с тобой по возможности не видаться. — И зашагал прочь, не дожидаясь ответа.
Потом, когда Нийлу уже порядком осточертело неослабное внимание Пратта, в атаку двинулись все старые друзья. Кертис Хавок, увидев во дворе Нийла, крикнул жене: «Вон он, чертов ниггер!» Щеголь Элиот Хансен позвонил по телефону Вестл, и его намеки в переводе на английский язык означали, что, когда она устанет от постыдного сожительства с цветным, он с удовольствием пригласит ее в ресторан и постарается быть ей полезным. (Она рассказала Нийлу.)
Но тяжелее всего было встретить Рода Олдвика и услышать его елейное, как пасхальное благословение: «Доброе утро, Нийл!»
Потом, похожая на мелкий холодный дождик, пришла уверенность, что весть уже поползла по всему городу. Какой-то незнакомец, смуглый и мрачный, склонился над столиком Нийла в кафетерии, где он одиноко завтракал эти дни, и таинственно забормотал:
— Вы меня не знаете; я торгую фруктами, и все думают, что я грек. Но я цветной, как и вы, только я-то об этом молчу. Послушайтесь моего совета, брат, и поступайте так же.
Самую откровенную издевку позволил себе Эд Флирон, новый мэр Гранд-Рипаблик, занявший этот пост после Уильяма Стопла. Он был владельцем большой аптеки, где по дешевке продавались сваленные в неаппетитные груды сандвичи, резиновые купальные чепчики, засохшие конфеты, детские велосипеды, электрические вентиляторы и кое-какие лекарства, а покупателей обслуживали бестолковые девушки, от которых больше пользы было бы дома на ферме.
Мэр Флирон ввалился в гостиную Нийла, когда Вестл не было дома, и выпалил:
— Я мэр этого города и ваш сосед, к сожалению!
Нийл, естественно, рассердился:
— Да что вы, Эд? А я думал, вы живете в Свид-холлоу.
— Прошу не дерзить мне, Кингсблад. Я мэр этого города…
— В самом деле?
— …и я вам говорю: мы не желаем, чтобы вы, ниггеры, забирались в районы, где живут порядочные белые люди, портили детей и пугали женщин.
— И сбивали цены на земельные участки? Старо, Эд.
— Пусть старо, зато правильно, и вы еще об этом услышите, а если моя полиция заинтересуется вашими делами, не вздумайте лезть ко мне с жалобами, как к мэру города!
— К вам? Да я лучше… А ну, ладно. Убирайтесь вон!
Бессменный соперник мэра Флирона, бывший мэр Стопл, который в качестве агента Бертольда Эйзенгерца занимался в свое время планировкой Сильван-парка, пожаловал на следующий вечер. Но у этого подходец был другой.
Он ни словом не упомянул о неграх; он затараторил:
— Нийл, миссис Кингсблад, у меня есть один клиент, который спит и видит, как бы переехать в Сильван-парк, и дом ваш ему очень нравится, а с другой стороны, у меня есть на примете чудесный домик в Кэну-хайте, по соседству с нашим милейшим Люцианом Файрлоком. — Он не добавил, что это означает также — по соседству с доктором Ашем Дэвисом и недалеко от Шугара Гауза. — Там, правда, менее благоустроено, но зато вид оттуда гораздо лучше, вы говорите, у вас тут красиво, — господи, а там вид на весь Саут-энд — просто дух захватывает. Если бы вы, друзья, согласились на обмен, разумеется, с небольшой приплатой, я мог бы выгодно вам это устроить, а кто же отказывается от своей выгоды, ха-ха?
Нийл сказал:
— Нет. Это наш дом.
Вестл сказала:
— Конечно, нет. Что за вздор! И почему Кэну-хайтс? Там такое смешанное население — евреи, итальянцы и даже… Ах, так. Понимаю.
Мистер Стопл выразился деликатно:
— Едва ли ваша разборчивость сейчас уместна, миссис Кингсблад. И условия в следующий раз будут куда менее соблазнительные. Но я несколько дней подожду вашего ответа. Всего хорошего.
Нийл сказал:
— Он знает.
Вестл сказала:
— Ну еще бы он не знал! Наверно, все уже знают… А что, в Кэну-хайтс живут все сливки негритянского общества? Вроде доктора Мелоди?
— Понятия не имею.
— А разве твои… разве никто из твоих знакомых негров не живет в Кэну-хайтс?
— Этого я не говорил! Я ничего подобного не говорил! Я не говорил, что никто из моих знакомых негров не живет в Кэну-хайтс! Я просто сказал… я сказал, что не знаю, где живет доктор Мелоди, — я и не знаю!
— Господи, Нийл, ты никогда не отвечал мне таким тоном!
— Ты права и — прости, пожалуйста. Не будем ссориться из-за пустяков. (Он почувствовал, что она сверхчеловеческим усилием удержалась от реплики: «я не начинала ссориться», — и это придало ему бодрости.) Не допустим, чтобы они одолели нас, восстановив друг против друга.
— Ни за что!.. Во всяком случае, постараемся.
Они долго гадали, и в этот вечер, и после, многие ли уже знают и что говорят. Вестл едва смела верить, что соседские дети до сих пор не ополчились на Бидди и по-прежнему видят в ней только веселую подружку и выдумщицу, всегдашнего их коновода в самых шумных играх. Все дети, кроме Пегги Хавок. Та раньше ходила по пятам за Бидди, а теперь она редко появлялась во дворе, и Вестл с болью в душе смотрела, как Бидди, не дозвавшись Пегги, стоит озадаченная, медленно водит по снегу носком красного сапожка, смотрит, не отрываясь, на дом Хавоков, тщетно ждет.
Соседи при встречах бывали по большей части сугубо любезны и сугубо лаконичны. На лицах у них было написано, что они видят в Нийле и даже в Вестл нечто новое и предосудительное. Откровеннее других был добродушный мистер Топмен, который в пятьдесят лет дослужился только до кассира в Торговом и Горно-Промышленном Банке.
Он остановил Нийла на улице и кротко сказал:
— Я слышал, что в вас есть негритянская кровь, Нийл. Признаюсь, это меня удивило. Я всегда думал, что все негры огромные, черные и страшно вороватые. Неужели я ошибался?
Он взывал к Нийлу, как к высшему авторитету, и Нийл ответил авторитетно:
— Вы ошибались.
— Подумайте, как интересно! А скажите, негры охотно возвращаются в Африку?
— Сколько мне известно, они туда не возвращаются.
— В самом деле? Я и не знал. А вот один швед — тот, я знаю, вернулся к себе на старую родину.
— Это не совсем одно и то же.
— Да? Очень интересно. Скажите, Нийл, а вы знаете такого негритянского проповедника, в Атланте, штат Джорджия, — я про него читал, зовут его… нет, точно не могу вспомнить, Джордж Браун или что-то в этом роде — вы знаете, кого я имею в виду.
— Боюсь, что нет.
— Или, может быть, Томас. Я думал, может, вы про него слышали. А скажите — меня всегда занимал этот вопрос: самые знаменитые цветные дирижеры — вот, скажем, Дьюк Эллингтон, — сколько они зарабатывают в год чистых?
— Боюсь, что и этого я не могу вам сказать.
— Неужели не знаете? Ну, а скажите, верно, что негры всегда хотят жениться на белых женщинах?
— Очень сомневаюсь, но наверно сказать не берусь.
— Как странно! Я думал, вы, цветные, решительно все знаете об этих вещах.
Если было что-то комичное в попытках мистера Топмена найти общие интересы с эфиопом Кингсбладом (которого он знал всего тридцать один год), то комизма сильно поубавилось, когда он спросил участливо:
— Если у вас с Вестл родится еще ребенок, есть все-таки надежда, что он будет не совсем черный?
В тот раз Нийл вспомнил свою прозрачно-розовую Бидди, и вопрос насмешил и немного раздосадовал его, но позже, когда он услышал его раз десять, а в намеках уловил раз сто, это уже было очень досадно и совсем не смешно. Нийл как-то расспросил Аша Дэвиса о данных генетики и узнал, что на десять тысяч случаев не бывает ни одного, чтобы дети, рожденные от союза «цветной» и «белой» особей, были темнее, чем более темный из родителей. Но Нийлу предстояло убедиться, что среди такого невежественного элемента, как ректоры колледжей, агенты по продаже швейных машин и популярные лекторы, твердо держится убеждение, будто всякий, в ком есть хоть 0,000001 процента негритянских генов, женись он даже на женщине белой, как мрамор (белизна которого общеизвестна), произведет на свет потомство, черное, как душа диктатора. То обстоятельство, что сии радетели о пользе общества сами никогда не слышали о подобном случае, не имело значения, потому что все они слышали об этом от кого-то, кто об этом слышал!
Нийл не сразу додумался до того, что даже если у таких родителей и родился бы такой эбонитовый ребенок, все же это был бы их ребенок, родной и любимый.
Орло Вэй сказал У.С.Вандеру, тоже одному из столпов Сильван-парка:
— Он дурак, но он всегда был приятным соседом — его дом как раз напротив моего, и я что-то не уверен, можно ли считать его ниггером, раз он только на одну тридцать вторую черный.
Мистер Вандер проворчал:
— Я так понимаю, что ниггер — это тот, кто публично и всерьез в этом признается и тем сам себя вышибает из человеческого общества, будь он черный хоть на одну сто тридцать вторую.
— Пожалуй, вы правы, — поспешил согласиться Орло.
И довольно скоро в Гранд-Рипаблик утвердилось мнение, что Нийл — «если вы хотите знать точно» — на одну четверть негр.
Теперь, когда он спешил к Дэвисам и Вулкейпам, он с облегчением сознавал, что не нужно больше лгать Вестл. Каким-то образом вся Майо-стрит прослышала о его выступлении в клубе, и здесь его любили, хотя кое-кто и подсмеивался над ним: Он и сам не заметил, как у него вошло в привычку по дороге домой заглядывать к Джону и Мэри. И нередко у Аша он встречался с Софи, и в их тревожной дружбе было словно ожидание чего-то.
Ему нужна была их поддержка, потому что в конце января уже не проходило дня без того, чтобы кто-нибудь, решив проявить оригинальность, не напомнил ему, что он «цветной».
Том Кренуэй, не зная, чем бы попрекнуть его на словах, выражал укоризну всем своим видом. Седрик Стаубермейер старался глазеть на него так, как белым полагается глазеть на негров. Зато Роза Пенлосс, жившая кварталом дальше, с робкой приветливостью махала ему рукой. В кухне Шерли Пзорт, не совсем разобрав, в чем дело, решила, что негритянкой оказалась Вестл, и стала с ней особенно ласкова, как с подобной себе иммигранткой. Доктор Коуп Андерсон, химик и сослуживец Аша, зашел с дружеским визитом в сопровождении либерального священника Ллойда Гэда; а в банке Люциан Файрлок пользовался каждым удобным случаем, чтобы на виду у всех пожать Нийлу руку.
Потом у них побывал человек, годами известный в доме как «тот старичок, что ходит с черного хода». Он часто появлялся под вечер с корзинкой на руке и предлагал купить откормленную курицу, вишневого джема, яиц или замысловатый кофейный торт, который испекла его жена на далекой ферме за озером Мертвой Скво. В этот раз его нерешительный звонок у задней двери раздался в двенадцатом часу ночи, и хозяева встревожились, сразу представив себе пьяного Кертиса Хавока или грозного мэра Флирона с его полицейскими молодчиками. Нийл пошел отворять, а Вестл следовала за ним, твердо шагая, точно телохранитель с автоматом.
Старичок стоял в полумраке на цементном полу заднего крыльца.
— Мистер Кингсблад… Нийл, я сегодня ничего не принес на продажу, но я только что узнал, сколько мужества вы проявили, и хочу вас поблагодарить.
Но, с другой стороны, в автобусе незнакомая старушка напустилась на Нийла:
— А известно ли вам, приятель ниггер, как вас накажет господь бог, заповедавший, что эфиопам положено пребывать в вечном рабстве на кухне, а не разъезжать в автобусах с приличными белыми людьми? Кто не слушается слова божия, того ждет ад и скрежет зубовный, так в писании сказано, так повелел господь всемилостивый, благословенно имя его!
А потом посыпались письма.
Дедушка Эдгар Саксинар написал из Миннеаполиса, что Нийл неблагодарный лжец, что никакого Ксавье Пика никогда на свете не было.
Владетельный Бертольд Эйзенгерц написал из своей зимней виллы на Палм-Бич, что очень дорожит знакомством с Нийлом и сумеет соблюсти его финансовые интересы, если он переедет в другое место.
Дрексель Гриншо написал, что не стоило белому джентльмену, такому, как мистер Кингсблад, привлекать внимание к их несчастной расе, потому что этим он только ухудшил их положение.
А дальше шли анонимные письма — гримасы славы, — состряпанные в болезненном исступлении невропатами из тех, что ночами бродят по глухим переулкам и отравляют кошек.
Первое из десятка таких посланий было написано ревматическим почерком на линованном листке из блокнота, вложенном в дешевый конверт с адресом, выведенным кривыми печатными буквами:
— Нельзя ли мне как-нибудь доказать, что во мне тоже есть честная негритянская кровь?
Во вторник, через неделю после Нового года, Нийл сидел за своим столом в банке, когда честный Джад Браулер, живший в двух шагах от Нийла, но теперь почему-то никогда не встречавшийся ему на улице, появился перед ним и сказал:
— Нийл, ты отлично знаешь, что сам я свободен от предрассудков, но все как будто считают, что я должен оберегать мою жену и дочь, так что, пожалуй, лучше нам с тобой по возможности не видаться. — И зашагал прочь, не дожидаясь ответа.
Потом, когда Нийлу уже порядком осточертело неослабное внимание Пратта, в атаку двинулись все старые друзья. Кертис Хавок, увидев во дворе Нийла, крикнул жене: «Вон он, чертов ниггер!» Щеголь Элиот Хансен позвонил по телефону Вестл, и его намеки в переводе на английский язык означали, что, когда она устанет от постыдного сожительства с цветным, он с удовольствием пригласит ее в ресторан и постарается быть ей полезным. (Она рассказала Нийлу.)
Но тяжелее всего было встретить Рода Олдвика и услышать его елейное, как пасхальное благословение: «Доброе утро, Нийл!»
Потом, похожая на мелкий холодный дождик, пришла уверенность, что весть уже поползла по всему городу. Какой-то незнакомец, смуглый и мрачный, склонился над столиком Нийла в кафетерии, где он одиноко завтракал эти дни, и таинственно забормотал:
— Вы меня не знаете; я торгую фруктами, и все думают, что я грек. Но я цветной, как и вы, только я-то об этом молчу. Послушайтесь моего совета, брат, и поступайте так же.
Самую откровенную издевку позволил себе Эд Флирон, новый мэр Гранд-Рипаблик, занявший этот пост после Уильяма Стопла. Он был владельцем большой аптеки, где по дешевке продавались сваленные в неаппетитные груды сандвичи, резиновые купальные чепчики, засохшие конфеты, детские велосипеды, электрические вентиляторы и кое-какие лекарства, а покупателей обслуживали бестолковые девушки, от которых больше пользы было бы дома на ферме.
Мэр Флирон ввалился в гостиную Нийла, когда Вестл не было дома, и выпалил:
— Я мэр этого города и ваш сосед, к сожалению!
Нийл, естественно, рассердился:
— Да что вы, Эд? А я думал, вы живете в Свид-холлоу.
— Прошу не дерзить мне, Кингсблад. Я мэр этого города…
— В самом деле?
— …и я вам говорю: мы не желаем, чтобы вы, ниггеры, забирались в районы, где живут порядочные белые люди, портили детей и пугали женщин.
— И сбивали цены на земельные участки? Старо, Эд.
— Пусть старо, зато правильно, и вы еще об этом услышите, а если моя полиция заинтересуется вашими делами, не вздумайте лезть ко мне с жалобами, как к мэру города!
— К вам? Да я лучше… А ну, ладно. Убирайтесь вон!
Бессменный соперник мэра Флирона, бывший мэр Стопл, который в качестве агента Бертольда Эйзенгерца занимался в свое время планировкой Сильван-парка, пожаловал на следующий вечер. Но у этого подходец был другой.
Он ни словом не упомянул о неграх; он затараторил:
— Нийл, миссис Кингсблад, у меня есть один клиент, который спит и видит, как бы переехать в Сильван-парк, и дом ваш ему очень нравится, а с другой стороны, у меня есть на примете чудесный домик в Кэну-хайте, по соседству с нашим милейшим Люцианом Файрлоком. — Он не добавил, что это означает также — по соседству с доктором Ашем Дэвисом и недалеко от Шугара Гауза. — Там, правда, менее благоустроено, но зато вид оттуда гораздо лучше, вы говорите, у вас тут красиво, — господи, а там вид на весь Саут-энд — просто дух захватывает. Если бы вы, друзья, согласились на обмен, разумеется, с небольшой приплатой, я мог бы выгодно вам это устроить, а кто же отказывается от своей выгоды, ха-ха?
Нийл сказал:
— Нет. Это наш дом.
Вестл сказала:
— Конечно, нет. Что за вздор! И почему Кэну-хайтс? Там такое смешанное население — евреи, итальянцы и даже… Ах, так. Понимаю.
Мистер Стопл выразился деликатно:
— Едва ли ваша разборчивость сейчас уместна, миссис Кингсблад. И условия в следующий раз будут куда менее соблазнительные. Но я несколько дней подожду вашего ответа. Всего хорошего.
Нийл сказал:
— Он знает.
Вестл сказала:
— Ну еще бы он не знал! Наверно, все уже знают… А что, в Кэну-хайтс живут все сливки негритянского общества? Вроде доктора Мелоди?
— Понятия не имею.
— А разве твои… разве никто из твоих знакомых негров не живет в Кэну-хайтс?
— Этого я не говорил! Я ничего подобного не говорил! Я не говорил, что никто из моих знакомых негров не живет в Кэну-хайтс! Я просто сказал… я сказал, что не знаю, где живет доктор Мелоди, — я и не знаю!
— Господи, Нийл, ты никогда не отвечал мне таким тоном!
— Ты права и — прости, пожалуйста. Не будем ссориться из-за пустяков. (Он почувствовал, что она сверхчеловеческим усилием удержалась от реплики: «я не начинала ссориться», — и это придало ему бодрости.) Не допустим, чтобы они одолели нас, восстановив друг против друга.
— Ни за что!.. Во всяком случае, постараемся.
Они долго гадали, и в этот вечер, и после, многие ли уже знают и что говорят. Вестл едва смела верить, что соседские дети до сих пор не ополчились на Бидди и по-прежнему видят в ней только веселую подружку и выдумщицу, всегдашнего их коновода в самых шумных играх. Все дети, кроме Пегги Хавок. Та раньше ходила по пятам за Бидди, а теперь она редко появлялась во дворе, и Вестл с болью в душе смотрела, как Бидди, не дозвавшись Пегги, стоит озадаченная, медленно водит по снегу носком красного сапожка, смотрит, не отрываясь, на дом Хавоков, тщетно ждет.
Соседи при встречах бывали по большей части сугубо любезны и сугубо лаконичны. На лицах у них было написано, что они видят в Нийле и даже в Вестл нечто новое и предосудительное. Откровеннее других был добродушный мистер Топмен, который в пятьдесят лет дослужился только до кассира в Торговом и Горно-Промышленном Банке.
Он остановил Нийла на улице и кротко сказал:
— Я слышал, что в вас есть негритянская кровь, Нийл. Признаюсь, это меня удивило. Я всегда думал, что все негры огромные, черные и страшно вороватые. Неужели я ошибался?
Он взывал к Нийлу, как к высшему авторитету, и Нийл ответил авторитетно:
— Вы ошибались.
— Подумайте, как интересно! А скажите, негры охотно возвращаются в Африку?
— Сколько мне известно, они туда не возвращаются.
— В самом деле? Я и не знал. А вот один швед — тот, я знаю, вернулся к себе на старую родину.
— Это не совсем одно и то же.
— Да? Очень интересно. Скажите, Нийл, а вы знаете такого негритянского проповедника, в Атланте, штат Джорджия, — я про него читал, зовут его… нет, точно не могу вспомнить, Джордж Браун или что-то в этом роде — вы знаете, кого я имею в виду.
— Боюсь, что нет.
— Или, может быть, Томас. Я думал, может, вы про него слышали. А скажите — меня всегда занимал этот вопрос: самые знаменитые цветные дирижеры — вот, скажем, Дьюк Эллингтон, — сколько они зарабатывают в год чистых?
— Боюсь, что и этого я не могу вам сказать.
— Неужели не знаете? Ну, а скажите, верно, что негры всегда хотят жениться на белых женщинах?
— Очень сомневаюсь, но наверно сказать не берусь.
— Как странно! Я думал, вы, цветные, решительно все знаете об этих вещах.
Если было что-то комичное в попытках мистера Топмена найти общие интересы с эфиопом Кингсбладом (которого он знал всего тридцать один год), то комизма сильно поубавилось, когда он спросил участливо:
— Если у вас с Вестл родится еще ребенок, есть все-таки надежда, что он будет не совсем черный?
В тот раз Нийл вспомнил свою прозрачно-розовую Бидди, и вопрос насмешил и немного раздосадовал его, но позже, когда он услышал его раз десять, а в намеках уловил раз сто, это уже было очень досадно и совсем не смешно. Нийл как-то расспросил Аша Дэвиса о данных генетики и узнал, что на десять тысяч случаев не бывает ни одного, чтобы дети, рожденные от союза «цветной» и «белой» особей, были темнее, чем более темный из родителей. Но Нийлу предстояло убедиться, что среди такого невежественного элемента, как ректоры колледжей, агенты по продаже швейных машин и популярные лекторы, твердо держится убеждение, будто всякий, в ком есть хоть 0,000001 процента негритянских генов, женись он даже на женщине белой, как мрамор (белизна которого общеизвестна), произведет на свет потомство, черное, как душа диктатора. То обстоятельство, что сии радетели о пользе общества сами никогда не слышали о подобном случае, не имело значения, потому что все они слышали об этом от кого-то, кто об этом слышал!
Нийл не сразу додумался до того, что даже если у таких родителей и родился бы такой эбонитовый ребенок, все же это был бы их ребенок, родной и любимый.
Орло Вэй сказал У.С.Вандеру, тоже одному из столпов Сильван-парка:
— Он дурак, но он всегда был приятным соседом — его дом как раз напротив моего, и я что-то не уверен, можно ли считать его ниггером, раз он только на одну тридцать вторую черный.
Мистер Вандер проворчал:
— Я так понимаю, что ниггер — это тот, кто публично и всерьез в этом признается и тем сам себя вышибает из человеческого общества, будь он черный хоть на одну сто тридцать вторую.
— Пожалуй, вы правы, — поспешил согласиться Орло.
И довольно скоро в Гранд-Рипаблик утвердилось мнение, что Нийл — «если вы хотите знать точно» — на одну четверть негр.
Теперь, когда он спешил к Дэвисам и Вулкейпам, он с облегчением сознавал, что не нужно больше лгать Вестл. Каким-то образом вся Майо-стрит прослышала о его выступлении в клубе, и здесь его любили, хотя кое-кто и подсмеивался над ним: Он и сам не заметил, как у него вошло в привычку по дороге домой заглядывать к Джону и Мэри. И нередко у Аша он встречался с Софи, и в их тревожной дружбе было словно ожидание чего-то.
Ему нужна была их поддержка, потому что в конце января уже не проходило дня без того, чтобы кто-нибудь, решив проявить оригинальность, не напомнил ему, что он «цветной».
Том Кренуэй, не зная, чем бы попрекнуть его на словах, выражал укоризну всем своим видом. Седрик Стаубермейер старался глазеть на него так, как белым полагается глазеть на негров. Зато Роза Пенлосс, жившая кварталом дальше, с робкой приветливостью махала ему рукой. В кухне Шерли Пзорт, не совсем разобрав, в чем дело, решила, что негритянкой оказалась Вестл, и стала с ней особенно ласкова, как с подобной себе иммигранткой. Доктор Коуп Андерсон, химик и сослуживец Аша, зашел с дружеским визитом в сопровождении либерального священника Ллойда Гэда; а в банке Люциан Файрлок пользовался каждым удобным случаем, чтобы на виду у всех пожать Нийлу руку.
Потом у них побывал человек, годами известный в доме как «тот старичок, что ходит с черного хода». Он часто появлялся под вечер с корзинкой на руке и предлагал купить откормленную курицу, вишневого джема, яиц или замысловатый кофейный торт, который испекла его жена на далекой ферме за озером Мертвой Скво. В этот раз его нерешительный звонок у задней двери раздался в двенадцатом часу ночи, и хозяева встревожились, сразу представив себе пьяного Кертиса Хавока или грозного мэра Флирона с его полицейскими молодчиками. Нийл пошел отворять, а Вестл следовала за ним, твердо шагая, точно телохранитель с автоматом.
Старичок стоял в полумраке на цементном полу заднего крыльца.
— Мистер Кингсблад… Нийл, я сегодня ничего не принес на продажу, но я только что узнал, сколько мужества вы проявили, и хочу вас поблагодарить.
Но, с другой стороны, в автобусе незнакомая старушка напустилась на Нийла:
— А известно ли вам, приятель ниггер, как вас накажет господь бог, заповедавший, что эфиопам положено пребывать в вечном рабстве на кухне, а не разъезжать в автобусах с приличными белыми людьми? Кто не слушается слова божия, того ждет ад и скрежет зубовный, так в писании сказано, так повелел господь всемилостивый, благословенно имя его!
А потом посыпались письма.
Дедушка Эдгар Саксинар написал из Миннеаполиса, что Нийл неблагодарный лжец, что никакого Ксавье Пика никогда на свете не было.
Владетельный Бертольд Эйзенгерц написал из своей зимней виллы на Палм-Бич, что очень дорожит знакомством с Нийлом и сумеет соблюсти его финансовые интересы, если он переедет в другое место.
Дрексель Гриншо написал, что не стоило белому джентльмену, такому, как мистер Кингсблад, привлекать внимание к их несчастной расе, потому что этим он только ухудшил их положение.
А дальше шли анонимные письма — гримасы славы, — состряпанные в болезненном исступлении невропатами из тех, что ночами бродят по глухим переулкам и отравляют кошек.
Первое из десятка таких посланий было написано ревматическим почерком на линованном листке из блокнота, вложенном в дешевый конверт с адресом, выведенным кривыми печатными буквами:
«Дорогой нахальный ниггер мистер Кингсблад!Вестл получила всего одно анонимное письмо, но зато на веленевой бумаге, чистенько отпечатанное на машинке и надушенное:
Вам наверно и не снилось что я узнаю как вам пришлось сознаться вы все время притворялись порядочным белым человеком а теперь вас уличили в таком грязном деле что вы попросту ниггер вы и стараетесь выкрутиться кричите что ниггеры не хуже белых а читали бы библию так знали бы что это враки там ясно сказано бог сотворил ниггеров чтобы служить белому человеку а если бы богу угодно было чтоб ниггеры были все равно что белые и учились бы на докторов и адвокатов и так далее стал бы он их делать другого цвета конечно не стал бы. Он для того их и сделал черными уродами вроде вас чтобы ясно было какая это низшая раса а вам это и в голову не пришло.
В том-то и беда с вашим братом что вы не хотите пошевелить своими черными мозгами а подумали бы так сразу бы поняли что я прав и убрались бы подобру-поздорову в свои хижины где бог вам и повелел находиться.
Вот вы теперь и попались черный мистер и бросьте лучше ломаться слушать смешно как вы мелете вздор и показываете свое невежество я так смеялся до слез а вы лучше сознайтесь что попались а я уж вас так и быть прощу на этот раз. Оно конечно мне повезло что я образованный а вы ниггеры круглые невежды но посмейте только слово сказать против сенаторов из Луизианы и Миссисипи они джентльмены хоть куда а вы черное отребье недостойны им обувь чистить так и намотайте себе на ус мистер Образованный Ниггер и благодарите
Неизвестного Друга.
P.S. В другой раз это вам так легко не сойдет с рук вот попробуйте еще раз прикинуться белым увидите так что вы поосторожнее вами много кто интересуется и заранее не скажешь когда грянет гром».
«Дорогая Вест(а)л(ка?)!Протягивая этот «скорбный лист» Нийлу, Вестл сказала в бешенстве:
Здешнее скучающее общество от души признательно Вам и Вашему интересному муженьку за скандальчик, которым оно будет развлекаться еще очень долго. Но будьте добры, сообщите нам, собирается ли Ваш очаровательный супруг пройти в конгресс как Цветной Джентльмен, чтобы дать Вам возможность щеголять Вашими «совершенствами» и Вашими пятидесятидолларовыми шляпками в высших (цветных) кругах Вашингтона, подобно тому, как Вы это делали в Гр-Р. Там, в Вашингтоне, ваша прелестная дочурка, которая так «выделяется» среди нормальных детишек (ее постоянное хвастовство и властные замашки уже давно казались нам очень подозрительными), сможет общаться с достойными ее младенцами, талантливыми отпрысками профессоров-негров, «экспертов» евреев и послов с Гаити.
Мы не сомневаемся, что, если у Вашего «кормильца» возникнут затруднения с заработком, дефицит в семейной кассе будет по-прежнему пополняться даяниями Вашего почтенного, хоть и малосимпатичного папаши.
Передайте Вашему мужу, — Вам не приходило в голову, что он был бы украшением любого джаза? — что наглость ниггеров нам надоела. Ваш милый мальчик выбрал самое неподходящее время для дружбы с этой публикой. Ниггеры уже скоро потребуют права состоять в ДАР, а черные девки не желают работать на кухне и в прачечной, потому что они, видите ли, все были лейтенантами!
Негры — так и скажите Вашему обаятельному, но на редкость неосведомленному дружку — ничего не добьются, пока не поймут, что «предубеждение» наше вызвано отнюдь не их очаровательным цветом лица или формой носа, но их некрасивыми болезнями, ленью, невероятной грязью и вопиющим невежеством. Мы, конечно, знаем, что Вам все это по вкусу, и преклоняемся перед Вашей преданностью представителю этого неандертальского племени. Сердце замирает при мысли, какое наслаждение Вы испытываете в его объятиях!
Ах, не стоит благодарности, дорогая миссис К., и я надеюсь — и многочисленные дамы, обсуждавшие этот вопрос, все до одной надеются, — что внимание, которое Вам всегда оказывал мистер Элиот Хансен, приведет еще к одной «интересной ситуации». Хитроумные уловки, с помощью которых Вы привлекаете этот сомнительный тип мужчин, вызывают в нас самую настоящую зависть, и мы намерены, затаив дыхание, следить за Вашей двойной игрой.
Или, может быть, Вы с душкой Нийли одумаетесь и уберетесь из этого города? Устами Терсита глаголет истина.
Искренно преданный Друг».
— Нельзя ли мне как-нибудь доказать, что во мне тоже есть честная негритянская кровь?
39
С новогодними гаданиями и похмельем было покончено, и Нийл, как и раньше, занимал свое место в банке, в трезвом мире ценных бумаг, мрамора и праттов.
В пятницу утром, на десятый день нового года, мистер Пратт пригласил его к себе в кабинет.
Мистер Пратт был человек добродетельный и преуспевающий, хоть и епископал, и в тоне его сквозила чисто материнская забота:
— Нийл, мой мальчик, присядьте. — Он сложил руки домиком и взглянул на Нийла поверх крыши. — Я убедился, что слова, сказанные вами в клубе относительно вашего происхождения, не были шуткой, что вы не были пьяны, как я надеялся. Вы, разумеется, сожалеете о своем признании и понимаете, как тяжело оно отзовется на вашей карьере, но вот не знаю, ясно ли вам, в какой степени оно отзовется на мне, поскольку я несу ответственность за репутацию этого банка.
Как истинный янки, я всегда относился к вам, цветным людям, с большим участием и всегда считал, что было бы милосерднее ограничивать ваше образование начальной школой, чтобы вы не строили себе иллюзий и не сознавали всей глубины своего несчастья. Но я думаю, что в вас лично белая кровь перевешивает неполноценные примеси, и потому вы всегда относились к этому Учреждению лояльно, так же как это Учреждение всегда относилось лояльно к своим служащим.
В создавшемся щекотливом положении — я, заметьте, не проявляю излишнего любопытства к вашим мотивам — мы по мере сил окажем вам поддержку и всячески постараемся изыскать способ не расставаться с вами. Но…
Вы, надеюсь, поймете, что будет гораздо разумнее, если некоторое время вы не будете непосредственно соприкасаться с публикой. Мы не можем себе позволить заслужить славу Учреждения, которое держит на работе цветных, когда многим из наших белых ветеранов уже грозит безработица.
Так что, пожалуй, мне придется поставить во главе нашей Консультации для ветеранов кого-нибудь другого, а вам я найду счетную работу во внутреннем зале, где вы, во избежание толков, будете скрыты от глаз клиентов. Люди бывают так нетактичны! Но я постараюсь уговорить наше правление не снижать вам жалованья… пока. Итак, Нийл, голубчик, — закончил он бодро, — вы, конечно, понимаете мою точку зрения?
— Да.
Вот и все, чем этот цветной человек нашел возможность помочь бедному мистеру Пратту.
Он вернулся в помещение Консультации, которую сам задумал и организовал, и стал собирать со стола свои личные вещи — фотографию Вестл и Бидди, трубку, итальянскую монету, найденную на поле боя.
Его позвали к телефону. Звонил доктор Норман Камбер:
— Нийл, я говорю из приемной вашего отца. Немедленно приезжайте. Ваш отец внезапно скончался несколько минут тому назад.
Он думал: «Это просто нелепо. Мелодрама какая-то». То, что сразу произошло так много событий, оглушило его, и в этом было даже что-то приятное. Лишь постепенно в мозгу оформилась горькая мысль, что он никогда больше не сможет поговорить с отцом; никогда не увидит его застенчивой улыбки из-под рыжих усов, не услышит его безобидных шуточек; никогда не дождется его прощения за то, что стал негром.
Он вспомнил, как отец его мечтал возродить королевскую династию; вспомнил, как ловко он управлялся со всякой домашней работой; потом подумал: когда будут похороны — в воскресенье или в понедельник; а если в понедельник, то нужно ли потом возвращаться в банк? В Консультации для ветеранов его, наверно, будут ждать клиенты.
И вспомнил, что в его Консультации его никогда больше не будут ждать.
Потом все эти мысли вытеснила нежность к матери, которая теперь так одинока. Впрочем, она не одна. С ней остается Джоан. И по его вине обе они причислены к неграм, обречены на полное одиночество — удел всех негров, живущих среди белых людей.
Он устало брел по улице, и его неотступно преследовал образ матери — сидит одна, не решается ни с кем поговорить даже в этот страшный час смерти.
В пятницу утром, на десятый день нового года, мистер Пратт пригласил его к себе в кабинет.
Мистер Пратт был человек добродетельный и преуспевающий, хоть и епископал, и в тоне его сквозила чисто материнская забота:
— Нийл, мой мальчик, присядьте. — Он сложил руки домиком и взглянул на Нийла поверх крыши. — Я убедился, что слова, сказанные вами в клубе относительно вашего происхождения, не были шуткой, что вы не были пьяны, как я надеялся. Вы, разумеется, сожалеете о своем признании и понимаете, как тяжело оно отзовется на вашей карьере, но вот не знаю, ясно ли вам, в какой степени оно отзовется на мне, поскольку я несу ответственность за репутацию этого банка.
Как истинный янки, я всегда относился к вам, цветным людям, с большим участием и всегда считал, что было бы милосерднее ограничивать ваше образование начальной школой, чтобы вы не строили себе иллюзий и не сознавали всей глубины своего несчастья. Но я думаю, что в вас лично белая кровь перевешивает неполноценные примеси, и потому вы всегда относились к этому Учреждению лояльно, так же как это Учреждение всегда относилось лояльно к своим служащим.
В создавшемся щекотливом положении — я, заметьте, не проявляю излишнего любопытства к вашим мотивам — мы по мере сил окажем вам поддержку и всячески постараемся изыскать способ не расставаться с вами. Но…
Вы, надеюсь, поймете, что будет гораздо разумнее, если некоторое время вы не будете непосредственно соприкасаться с публикой. Мы не можем себе позволить заслужить славу Учреждения, которое держит на работе цветных, когда многим из наших белых ветеранов уже грозит безработица.
Так что, пожалуй, мне придется поставить во главе нашей Консультации для ветеранов кого-нибудь другого, а вам я найду счетную работу во внутреннем зале, где вы, во избежание толков, будете скрыты от глаз клиентов. Люди бывают так нетактичны! Но я постараюсь уговорить наше правление не снижать вам жалованья… пока. Итак, Нийл, голубчик, — закончил он бодро, — вы, конечно, понимаете мою точку зрения?
— Да.
Вот и все, чем этот цветной человек нашел возможность помочь бедному мистеру Пратту.
Он вернулся в помещение Консультации, которую сам задумал и организовал, и стал собирать со стола свои личные вещи — фотографию Вестл и Бидди, трубку, итальянскую монету, найденную на поле боя.
Его позвали к телефону. Звонил доктор Норман Камбер:
— Нийл, я говорю из приемной вашего отца. Немедленно приезжайте. Ваш отец внезапно скончался несколько минут тому назад.
Он думал: «Это просто нелепо. Мелодрама какая-то». То, что сразу произошло так много событий, оглушило его, и в этом было даже что-то приятное. Лишь постепенно в мозгу оформилась горькая мысль, что он никогда больше не сможет поговорить с отцом; никогда не увидит его застенчивой улыбки из-под рыжих усов, не услышит его безобидных шуточек; никогда не дождется его прощения за то, что стал негром.
Он вспомнил, как отец его мечтал возродить королевскую династию; вспомнил, как ловко он управлялся со всякой домашней работой; потом подумал: когда будут похороны — в воскресенье или в понедельник; а если в понедельник, то нужно ли потом возвращаться в банк? В Консультации для ветеранов его, наверно, будут ждать клиенты.
И вспомнил, что в его Консультации его никогда больше не будут ждать.
Потом все эти мысли вытеснила нежность к матери, которая теперь так одинока. Впрочем, она не одна. С ней остается Джоан. И по его вине обе они причислены к неграм, обречены на полное одиночество — удел всех негров, живущих среди белых людей.
Он устало брел по улице, и его неотступно преследовал образ матери — сидит одна, не решается ни с кем поговорить даже в этот страшный час смерти.
40
Кабинет доктора Кеннета Кингсблада помещался в Доме Специалистов на Чиппева-авеню, всего в одном квартале от Второго Национального.
В вестибюле толпилось столько народу — мужчины на костылях, мужчины с рукой на перевязи, растерянные женщины с детьми на руках, — что Нийл попал в лифт только в третью очередь. Лифтерша была красивая. Она кокетничала с молодым человеком в белом плаще, но успела улыбнуться Нийлу и ласково сказала ему: «Пятый этаж — вам выходить». Его удивило, что она, видимо, не знает, что ждет его на этом этаже, в нескольких шагах от ее клетки.
Страшно было войти в чисто прибранную банальную приемную доктора Кеннета — два кленовых стула с клетчатыми подушками, на кленовом столе стопка иллюстрированных журналов и всегда зажженная лампа под абажуром с изображением плывущего по волнам фрегата, — войти и увидеть на кушетке с клетчатыми подушками мертвое тело отца. Голова его тонула в тени, падавшей от стола, а на столе лежала открытая книга для записи больных, и против чьей-то фамилии был аккуратно помечен еще не наступивший час. На книге лежали уже ненужные старые очки. Дужка была обмотана посеревшим от времени пластырем, и Нийл вспомнил, как отец, весело поглядывая на него через толстые стекла, обещал зайти в мастерскую, на том же этаже, и отдать оправу в починку.
В вестибюле толпилось столько народу — мужчины на костылях, мужчины с рукой на перевязи, растерянные женщины с детьми на руках, — что Нийл попал в лифт только в третью очередь. Лифтерша была красивая. Она кокетничала с молодым человеком в белом плаще, но успела улыбнуться Нийлу и ласково сказала ему: «Пятый этаж — вам выходить». Его удивило, что она, видимо, не знает, что ждет его на этом этаже, в нескольких шагах от ее клетки.
Страшно было войти в чисто прибранную банальную приемную доктора Кеннета — два кленовых стула с клетчатыми подушками, на кленовом столе стопка иллюстрированных журналов и всегда зажженная лампа под абажуром с изображением плывущего по волнам фрегата, — войти и увидеть на кушетке с клетчатыми подушками мертвое тело отца. Голова его тонула в тени, падавшей от стола, а на столе лежала открытая книга для записи больных, и против чьей-то фамилии был аккуратно помечен еще не наступивший час. На книге лежали уже ненужные старые очки. Дужка была обмотана посеревшим от времени пластырем, и Нийл вспомнил, как отец, весело поглядывая на него через толстые стекла, обещал зайти в мастерскую, на том же этаже, и отдать оправу в починку.