Страница:
В Гранд-Рипаблик не говорят про светскую даму, что она — горькая пьяница. Говорят, что она «изредка пропускает рюмочку». Пропустив изрядное количество рюмочек и рюмок, Дайанта вмиг обскакала Фридди.
Она умудрилась спугнуть двух своих гостей — судью Кэсса Тимберлейна и миссис Шелли Бансер, которые еще сохранили здравый рассудок, потому что тихо беседовали в уголке и не слушали Фридди. Дайанта подошла к ним и затянула, вложив в свой голос скорбь всего мира:
— Право же, я думала, что хоть вы-то проявите минимум вежливости к нашим бедным почетным гостям! Вон мистер Кингсблад и бедный доктор Даш, оба стоят, а вы тут расположились в креслах.
Кэсс отыскал свою жену и сейчас же уехал домой. Миссис Бансер обогнала его на две ступеньки и один негодующий возглас.
Тогда Дайанта завладела Ашем и стала ласково пенять ему в присутствии двадцати посторонних:
— Доктор Даш, я на вас в претензии! Почему вы не запретите цветным женщинам подражать в разговоре нам? Это страшно неудобно. Когда ваша жена подошла к телефону, — кстати, она довольно долго заставила меня ждать! — я подумала, что это какая-нибудь белая женщина, и совсем запуталась. Вы ведь знаете, я обожаю негритянок, они, по-моему, очень артистичны, но зачем, зачем они нас так подводят!
Потом она принялась за Нийла:
— Все вы, цветные, так изумительно поете спиричуэлс. Это вершина американского искусства. Вот вы, мальчики, и спойте нам какие-нибудь спиричуэлс… Замолчите все, тише! Сейчас наши цветные гости исполнят нам несколько спиричуэлс.
— Я их не знаю, — буркнул Нийл.
Аш Девис нежно любил негритянские песни и не собирался угощать ими подвыпивших белых. В этих песнях оживали для него те из его предков-индейцев и негров, что устало плелись по старой тропе жажды и страха и тихо пели, чтобы не плакать. Он сказал:
— Благодарю вас, миссис Марл, но едва ли я что-нибудь припомню, да к тому же мне пора домой.
Дайанта вдруг преисполнилась пьяной жалости к самой себе и стала всхлипывать, не замечая, что съезжает на речь своих предков из лачуги на городской окраине:
— А я-то, я-то нынче так старалась угодить вам, черненьким!..
Люциан Файрлок с женой тоже были среди гостей, и она первая не выдержала:
— Я настоящая южанка, мистер Кингсблад, но я хочу сказать, чтобы все слышали: доктор Дэвис — самый приятный из наших соседей в Гранд-Рипаблик, лучше всех относится к нашим детям, и меня просто бесит… Сама не знаю, в чем я оправдываюсь, но, честное слово, мне так стыдно!
Нийла больше всего беспокоило то, что Вестл и Аш ни слова не сказали друг с другом. По дороге домой он тревожно спросил Вестл:
— Ну как тебе понравился доктор Дэвис?
— Кто? Доктор Дэвис? Это который?
Единственным последствием Случая с Пьяной Благотворительницей было то, что Нийл весь без остатка отдался своей борьбе. Это была его любовь, его меч, его венец, его кара, его победа, его поражение. Это была его прихоть, и это была его молитва и его безумие, его крест и его слава.
48
49
50
Она умудрилась спугнуть двух своих гостей — судью Кэсса Тимберлейна и миссис Шелли Бансер, которые еще сохранили здравый рассудок, потому что тихо беседовали в уголке и не слушали Фридди. Дайанта подошла к ним и затянула, вложив в свой голос скорбь всего мира:
— Право же, я думала, что хоть вы-то проявите минимум вежливости к нашим бедным почетным гостям! Вон мистер Кингсблад и бедный доктор Даш, оба стоят, а вы тут расположились в креслах.
Кэсс отыскал свою жену и сейчас же уехал домой. Миссис Бансер обогнала его на две ступеньки и один негодующий возглас.
Тогда Дайанта завладела Ашем и стала ласково пенять ему в присутствии двадцати посторонних:
— Доктор Даш, я на вас в претензии! Почему вы не запретите цветным женщинам подражать в разговоре нам? Это страшно неудобно. Когда ваша жена подошла к телефону, — кстати, она довольно долго заставила меня ждать! — я подумала, что это какая-нибудь белая женщина, и совсем запуталась. Вы ведь знаете, я обожаю негритянок, они, по-моему, очень артистичны, но зачем, зачем они нас так подводят!
Потом она принялась за Нийла:
— Все вы, цветные, так изумительно поете спиричуэлс. Это вершина американского искусства. Вот вы, мальчики, и спойте нам какие-нибудь спиричуэлс… Замолчите все, тише! Сейчас наши цветные гости исполнят нам несколько спиричуэлс.
— Я их не знаю, — буркнул Нийл.
Аш Девис нежно любил негритянские песни и не собирался угощать ими подвыпивших белых. В этих песнях оживали для него те из его предков-индейцев и негров, что устало плелись по старой тропе жажды и страха и тихо пели, чтобы не плакать. Он сказал:
— Благодарю вас, миссис Марл, но едва ли я что-нибудь припомню, да к тому же мне пора домой.
Дайанта вдруг преисполнилась пьяной жалости к самой себе и стала всхлипывать, не замечая, что съезжает на речь своих предков из лачуги на городской окраине:
— А я-то, я-то нынче так старалась угодить вам, черненьким!..
Люциан Файрлок с женой тоже были среди гостей, и она первая не выдержала:
— Я настоящая южанка, мистер Кингсблад, но я хочу сказать, чтобы все слышали: доктор Дэвис — самый приятный из наших соседей в Гранд-Рипаблик, лучше всех относится к нашим детям, и меня просто бесит… Сама не знаю, в чем я оправдываюсь, но, честное слово, мне так стыдно!
Нийла больше всего беспокоило то, что Вестл и Аш ни слова не сказали друг с другом. По дороге домой он тревожно спросил Вестл:
— Ну как тебе понравился доктор Дэвис?
— Кто? Доктор Дэвис? Это который?
Единственным последствием Случая с Пьяной Благотворительницей было то, что Нийл весь без остатка отдался своей борьбе. Это была его любовь, его меч, его венец, его кара, его победа, его поражение. Это была его прихоть, и это была его молитва и его безумие, его крест и его слава.
48
Они сидели дома, надежно укрывшись от мартовской непогоды, в детской Бидди убаюкивала себя песенкой, и тут раздался звонок и в гостиную вступила Делегация Домовладельцев. То были четверо примерных граждан, всем своим решительным видом показывавших, что они постараются держаться в рамках вежливости, но мягкость проявлять не намерены.
В состав делегации входили бывший мэр Стопл, бывшие друзья Дон Пенлосс и Джад Браулер и, наконец, мистер У.С.Вандер, экс-лесоруб, применявший в оптовой торговле лесом испытанные методы дубины и подкованного сапога, — человек настолько же грубый и прямолинейный, насколько Уильям Стопл был нечестный и скользкий.
Все они пристроили на лица улыбки, и каждый, кроме плотного мистера Вандера, осторожно уселся на краешке стула. В этой веселой, уютной комнате они выглядели не у места, точно блестящие черные рыбины. Нийл стоял у камина, Вестл, сидя у своего белого столика, с невозмутимо холодным видом вертела в пальцах лиловую авторучку.
В качестве группенфюрера почтенный Стопл откашлялся и изрек:
— Я тут недавно говорил вам, друзья, что у меня есть для вас на примете домик в Кэну-хайтс. Не домик, а игрушечка, и какой вид!
— Что вам нужно? Говорите толком! — резко перебила его Вестл.
— К вашим услугам, мэм, и разрешите мне сказать, что я, как никто, ценю и уважаю вашего отца.
— Разрешаю, если вам непременно этого хочется.
Почтенного Стопла такая неблагодарность начинала сердить. Ведь он самоотверженно явился сюда ради общего блага. Никто не ставил общее благо выше, чем почтенный Стопл, но ему хотелось, чтобы люди это ценили. Однако внешне он сохранял исполненное достоинства спокойствие человека, который постоянно охотится за голосами избирателей и за выгодными сделками.
— Всегда готов слушаться вас, мэм. Так вот, последнее время меня тревожит то обстоятельство, что вы, может быть, не вполне хорошо чувствуете себя здесь. — Вандер выразительно кашлянул. — Мне кажется, что Сильван-парк можно без преувеличения назвать образцовым пригородом, но я должен с сожалением констатировать, что здесь очень сильны общественные предрассудки. Сам я следую девизу: «Живи и давай жить другим». Не берусь сказать, чем вызваны эти предрассудки, может быть, виной тому какой-то изъян в нашем религиозном воспитании. Я мирянин и чувствую, что нам не понять задач, стоящих перед духовенством, поэтому нам едва ли пристало…
— Довольно философствовать, переходите к делу, — отрезала Вестл. Нийл мысленно примеривался к большой, массивной вазе.
— Сию минуту, мэм! Многие в нашем районе не желают иметь соседями цветных, в этом вся соль, или, вернее, вся суть дела. Они не могут понять, что если Нийл цветной, то не по своей вине. И вот результат: растет, я бы сказал, неприязненное чувство по отношению к вам. Так что в другом районе вы, возможно, чувствовали бы себя лучше… и в большей безопасности!
Голос его звучал так убедительно, что Вестл перестала дерзить, и он продолжал уже мягче:
— Мистер Бертольд Эйзенгерц, некогда владевший всем этим районом, человек в высшей степени достойный, предлагает вам ту же цену, которую Нийл заплатил в свое время, считая, что амортизация дома примерно уравновешивается возросшей стоимостью участка. Я бы сказал, что это очень великодушное предложение, и разрешите мне дать вам совет…
— Мистер Стопл, все это мы уже слышали, — сказала Вестл. — Стоит ли опять повторять то же самое?
Заговорил Дон Пенлосс:
— Знаете, Вестл, мы пришли к вам скорее как ваши друзья, чем как уполномоченные домовладельцев. Но и как таковые тоже.
Джад Браулер выпалил:
— Нийл, ты представить себе не можешь, каких трудов нам стоит предотвращать — гм — демонстрации со стороны некоторых соседей. Они дошли до точки. Ты играешь с огнем. Они просто не потерпят, чтобы неариец жил здесь и портил общественное лицо всего района.
Почтенный Стопл сказал:
— Даже подумать страшно, что могут затеять некоторые буяны — устроят вам такой кошачий концерт, что напутают вашу милую дочурку, — а то и хуже.
— Мэр, я не люблю шантажа. И шантажистов тоже, — сказал Нийл, а Вестл кивнула.
Тогда за дело взялся Вандер. Мистер Вандер не учился с Нийлом в школе, не встречался с ним на вечеринках и не играл в хоккей. Он был старше Нийла на двадцать лет, юность его прошла в лесной глуши, где он питался солониной с фасолью и либо мерз, либо согревался драками, в которых оружием служили топорища. Он любил свою семью и свои капиталовложения, и он не любил негров, а также всех, кто не носил фамилию Вандер. У него был приплюснутый череп, грозный подбородок, жесткие голубые глаза и никаких сентиментальных предубеждений против дубинок, веревок, костров и острых щепок под ногти. Это был дельный лесоторговец, который с таким же успехом мог бы быть дельным капитаном корабля, премьер-министром, палачом или генерал-лейтенантом, и теперь он залаял так авторитетно, что Принц, спавший под диваном, проснулся и залаял в ответ, а Вестл поднялась и, перейдя к камину, стала рядом с Нийлом.
— Кой черт шантаж! — сказал мистер Вандер. — Тут не шантажом пахнет, а кое-чем похуже. Вам, видно, и невдомек, до чего люди обозлены, что у них под самым носом разгуливают ниггеры. Взять хотя бы меня. Хорошенькое дело — платишь налоги, как честный человек, а тут оказывается, что какие-то богом проклятые португашки, итальяшки, жиды или черномазые…
— Поаккуратнее надо бы выбирать слова, милейший, — пискнул Стопл.
— Да ну, эти ниггеры ко всяким словам привыкли.
Вестл за руку удерживала Нийла и вдруг, рассмеялась — в тоне мистера Вандера зазвенела грусть.
— Честное слово, сил больше нет, меня в городе совсем засмеяли! «Так вы, оказывается, живете в негритянском районе, может, вы и сами ниггер?» — этакие, знаете, милые шуточки. Я раз в Чикаго слышал, как один рабочий жаловался — он работал землекопом, а счетоводами у них были ниггеры, — так он говорил: «С души воротит, — ниггер сидит себе за столом, а ты изволь спину гнуть с лопатой!» И я его понимаю, ей-богу! Действительно, с души воротит, и неправильно это, чтобы вы, негры, жили не хуже меня, когда мне таких трудов стоило выбиться в люди. Как хотите — несправедливо это, и, как хотите, — я этого не потерплю!
Стопл опять заколыхался — надутый воздушный шар, который все взлетает и падает и сам этому удивляется:
— Полно, полно, брат Вандер, вы, верно, встали сегодня с левой ноги. Но и вам, Нийл, не стоило говорить о шантаже. Где это видано, чтобы шантажист сам навязывался с деньгами?
Вы, я вижу, не цените нашего расположения. Я еще сегодня говорил жене: «Полина, не ожидал я от мистера Эйзенгерца такого великодушия. Конечно, он дипломат и светский человек, но все ж таки, — говорю, — в глубине души всякий Эйзенгерц дрожит за свои денежки, сколько бы он ни покупал французских картин». Да сказать вам по правде, Нийл, я думаю, что здесь не обошлось без моего влияния, но я был просто поражен, когда он выразил готовность полностью вернуть вам покупную цену, наличными, немедленно, без всяких там «но» и «если». Таким образом, согласившись на его предложение, вы не теряете ни цента. Но помните, если к вам еще раз придет делегация, состав ее может быть иной и отношение не такое дружелюбное, — и тогда вы скорей всего рады будете продать дом куда дешевле.
Вандер проворчал:
— Скорее всего рады будете ноги унести, не то что еще о деньгах думать.
Нийл сообщил Вестл:
— А все-таки я его ударю!
— Не надо! Ведь он этого и добивается!
Вандер сказал со смешком:
— Правильно, Кингсблад, разомнемся малость, а?
Вестл крепко держала руку Нийла.
Стопл умасливал их:
— Успокойтесь, друзья, успокойтесь. У нас же деловой разговор. Так вот, Нийл, по истечении суток я вам предложу гораздо более низкую цену, но до тех пор вы можете известить меня по телефону в любое время дня и ночи… Что ж, джентльмены, кажется, все ясно, но я хотел бы перед уходом заверить Нийла и его женушку в наших самых теплых чувствах. Всего хорошего! Сюда, джентльмены.
Вестл бросилась ему на шею:
— Милый мой, милый Нийл! Я начинаю понимать своей глупой головой, что все это значит. Плюнь ты на этих доморощенных нацистов. Мы никуда не уйдем.
— Но ты понимаешь, чем это грозит?
— Ну и пусть!
Тень Софи Конкорд печально улыбнулась Нийлу, и благословив его, растаяла.
Нийл сокрушался:
— Почему ты не дала мне побить Вандера?
— Тебя бы арестовали, дело попало бы в газеты, и это был бы прекрасный козырь против нас. А кроме того, — добавила она рассудительно, — я думаю, что мистер Вандер одолел бы тебя, а я вовсе этого не желаю. Ты мне нужен. Ну, Нийл, теперь мы будем жить по-настоящему, хоть бы это и стоило нам жизни!
В состав делегации входили бывший мэр Стопл, бывшие друзья Дон Пенлосс и Джад Браулер и, наконец, мистер У.С.Вандер, экс-лесоруб, применявший в оптовой торговле лесом испытанные методы дубины и подкованного сапога, — человек настолько же грубый и прямолинейный, насколько Уильям Стопл был нечестный и скользкий.
Все они пристроили на лица улыбки, и каждый, кроме плотного мистера Вандера, осторожно уселся на краешке стула. В этой веселой, уютной комнате они выглядели не у места, точно блестящие черные рыбины. Нийл стоял у камина, Вестл, сидя у своего белого столика, с невозмутимо холодным видом вертела в пальцах лиловую авторучку.
В качестве группенфюрера почтенный Стопл откашлялся и изрек:
— Я тут недавно говорил вам, друзья, что у меня есть для вас на примете домик в Кэну-хайтс. Не домик, а игрушечка, и какой вид!
— Что вам нужно? Говорите толком! — резко перебила его Вестл.
— К вашим услугам, мэм, и разрешите мне сказать, что я, как никто, ценю и уважаю вашего отца.
— Разрешаю, если вам непременно этого хочется.
Почтенного Стопла такая неблагодарность начинала сердить. Ведь он самоотверженно явился сюда ради общего блага. Никто не ставил общее благо выше, чем почтенный Стопл, но ему хотелось, чтобы люди это ценили. Однако внешне он сохранял исполненное достоинства спокойствие человека, который постоянно охотится за голосами избирателей и за выгодными сделками.
— Всегда готов слушаться вас, мэм. Так вот, последнее время меня тревожит то обстоятельство, что вы, может быть, не вполне хорошо чувствуете себя здесь. — Вандер выразительно кашлянул. — Мне кажется, что Сильван-парк можно без преувеличения назвать образцовым пригородом, но я должен с сожалением констатировать, что здесь очень сильны общественные предрассудки. Сам я следую девизу: «Живи и давай жить другим». Не берусь сказать, чем вызваны эти предрассудки, может быть, виной тому какой-то изъян в нашем религиозном воспитании. Я мирянин и чувствую, что нам не понять задач, стоящих перед духовенством, поэтому нам едва ли пристало…
— Довольно философствовать, переходите к делу, — отрезала Вестл. Нийл мысленно примеривался к большой, массивной вазе.
— Сию минуту, мэм! Многие в нашем районе не желают иметь соседями цветных, в этом вся соль, или, вернее, вся суть дела. Они не могут понять, что если Нийл цветной, то не по своей вине. И вот результат: растет, я бы сказал, неприязненное чувство по отношению к вам. Так что в другом районе вы, возможно, чувствовали бы себя лучше… и в большей безопасности!
Голос его звучал так убедительно, что Вестл перестала дерзить, и он продолжал уже мягче:
— Мистер Бертольд Эйзенгерц, некогда владевший всем этим районом, человек в высшей степени достойный, предлагает вам ту же цену, которую Нийл заплатил в свое время, считая, что амортизация дома примерно уравновешивается возросшей стоимостью участка. Я бы сказал, что это очень великодушное предложение, и разрешите мне дать вам совет…
— Мистер Стопл, все это мы уже слышали, — сказала Вестл. — Стоит ли опять повторять то же самое?
Заговорил Дон Пенлосс:
— Знаете, Вестл, мы пришли к вам скорее как ваши друзья, чем как уполномоченные домовладельцев. Но и как таковые тоже.
Джад Браулер выпалил:
— Нийл, ты представить себе не можешь, каких трудов нам стоит предотвращать — гм — демонстрации со стороны некоторых соседей. Они дошли до точки. Ты играешь с огнем. Они просто не потерпят, чтобы неариец жил здесь и портил общественное лицо всего района.
Почтенный Стопл сказал:
— Даже подумать страшно, что могут затеять некоторые буяны — устроят вам такой кошачий концерт, что напутают вашу милую дочурку, — а то и хуже.
— Мэр, я не люблю шантажа. И шантажистов тоже, — сказал Нийл, а Вестл кивнула.
Тогда за дело взялся Вандер. Мистер Вандер не учился с Нийлом в школе, не встречался с ним на вечеринках и не играл в хоккей. Он был старше Нийла на двадцать лет, юность его прошла в лесной глуши, где он питался солониной с фасолью и либо мерз, либо согревался драками, в которых оружием служили топорища. Он любил свою семью и свои капиталовложения, и он не любил негров, а также всех, кто не носил фамилию Вандер. У него был приплюснутый череп, грозный подбородок, жесткие голубые глаза и никаких сентиментальных предубеждений против дубинок, веревок, костров и острых щепок под ногти. Это был дельный лесоторговец, который с таким же успехом мог бы быть дельным капитаном корабля, премьер-министром, палачом или генерал-лейтенантом, и теперь он залаял так авторитетно, что Принц, спавший под диваном, проснулся и залаял в ответ, а Вестл поднялась и, перейдя к камину, стала рядом с Нийлом.
— Кой черт шантаж! — сказал мистер Вандер. — Тут не шантажом пахнет, а кое-чем похуже. Вам, видно, и невдомек, до чего люди обозлены, что у них под самым носом разгуливают ниггеры. Взять хотя бы меня. Хорошенькое дело — платишь налоги, как честный человек, а тут оказывается, что какие-то богом проклятые португашки, итальяшки, жиды или черномазые…
— Поаккуратнее надо бы выбирать слова, милейший, — пискнул Стопл.
— Да ну, эти ниггеры ко всяким словам привыкли.
Вестл за руку удерживала Нийла и вдруг, рассмеялась — в тоне мистера Вандера зазвенела грусть.
— Честное слово, сил больше нет, меня в городе совсем засмеяли! «Так вы, оказывается, живете в негритянском районе, может, вы и сами ниггер?» — этакие, знаете, милые шуточки. Я раз в Чикаго слышал, как один рабочий жаловался — он работал землекопом, а счетоводами у них были ниггеры, — так он говорил: «С души воротит, — ниггер сидит себе за столом, а ты изволь спину гнуть с лопатой!» И я его понимаю, ей-богу! Действительно, с души воротит, и неправильно это, чтобы вы, негры, жили не хуже меня, когда мне таких трудов стоило выбиться в люди. Как хотите — несправедливо это, и, как хотите, — я этого не потерплю!
Стопл опять заколыхался — надутый воздушный шар, который все взлетает и падает и сам этому удивляется:
— Полно, полно, брат Вандер, вы, верно, встали сегодня с левой ноги. Но и вам, Нийл, не стоило говорить о шантаже. Где это видано, чтобы шантажист сам навязывался с деньгами?
Вы, я вижу, не цените нашего расположения. Я еще сегодня говорил жене: «Полина, не ожидал я от мистера Эйзенгерца такого великодушия. Конечно, он дипломат и светский человек, но все ж таки, — говорю, — в глубине души всякий Эйзенгерц дрожит за свои денежки, сколько бы он ни покупал французских картин». Да сказать вам по правде, Нийл, я думаю, что здесь не обошлось без моего влияния, но я был просто поражен, когда он выразил готовность полностью вернуть вам покупную цену, наличными, немедленно, без всяких там «но» и «если». Таким образом, согласившись на его предложение, вы не теряете ни цента. Но помните, если к вам еще раз придет делегация, состав ее может быть иной и отношение не такое дружелюбное, — и тогда вы скорей всего рады будете продать дом куда дешевле.
Вандер проворчал:
— Скорее всего рады будете ноги унести, не то что еще о деньгах думать.
Нийл сообщил Вестл:
— А все-таки я его ударю!
— Не надо! Ведь он этого и добивается!
Вандер сказал со смешком:
— Правильно, Кингсблад, разомнемся малость, а?
Вестл крепко держала руку Нийла.
Стопл умасливал их:
— Успокойтесь, друзья, успокойтесь. У нас же деловой разговор. Так вот, Нийл, по истечении суток я вам предложу гораздо более низкую цену, но до тех пор вы можете известить меня по телефону в любое время дня и ночи… Что ж, джентльмены, кажется, все ясно, но я хотел бы перед уходом заверить Нийла и его женушку в наших самых теплых чувствах. Всего хорошего! Сюда, джентльмены.
Вестл бросилась ему на шею:
— Милый мой, милый Нийл! Я начинаю понимать своей глупой головой, что все это значит. Плюнь ты на этих доморощенных нацистов. Мы никуда не уйдем.
— Но ты понимаешь, чем это грозит?
— Ну и пусть!
Тень Софи Конкорд печально улыбнулась Нийлу, и благословив его, растаяла.
Нийл сокрушался:
— Почему ты не дала мне побить Вандера?
— Тебя бы арестовали, дело попало бы в газеты, и это был бы прекрасный козырь против нас. А кроме того, — добавила она рассудительно, — я думаю, что мистер Вандер одолел бы тебя, а я вовсе этого не желаю. Ты мне нужен. Ну, Нийл, теперь мы будем жить по-настоящему, хоть бы это и стоило нам жизни!
49
Но на следующее утро Нийл снова брел по улицам, стараясь не поскользнуться, и ему было холодно и тошно. Сейчас он не мог себе позволить роскошь ломать ноги, — они должны были носить его, пока он не найдет работу.
И совсем неожиданно в этот мартовский день он получил работу.
Он зашел в садоводство Брандля на Белтрами-авеню купить Вестл пучок крокусов. Уютный маленький баварец Ульрих Брандль, который продавал ему орхидеи в дни былого величия (белое кашне и белые лайковые перчатки, улыбка и вечерний туалет Вестл и «все, чем белый человек живет»), встретил его приветливо:
— Ах, капитан, доставьте мне удовольствие, позвольте подарить вам этот букетик. Я слышал о вашем мужестве. Я это понимаю, потому что родился немцем, и хотя я ненавидел Гитлера и всяческое угнетение и тридцать пять лет был добрым американцем, все же, заходя в бар выпить кружку пива, я часто слышу: «Единственный хороший немец — это мертвый немец». Предрассудки всегда одинаковы. Разрешите пожать вашу руку.
— А работы у вас случайно для меня не найдется?
— Возможно, что и найдется. Мне было бы очень лестно, если бы вы у меня работали.
Так Нийл стал продавцом в цветочном магазине, хотя в цветах и обращении с ними знал толк меньше, чем кто бы то ни было, кроме разве Хэка Райли с Майо-стрит. Но он очень старался, и покупатели, казалось, не приходили в ужас оттого, что их обслуживает негр. Влажная жара, золоченая фольга, стопки гладкой папиросной бумаги — все это давало отдохновение после многомильных хождений по заводам и жестких стульев перед дверью хозяйского кабинета.
Целыми днями он вел дружелюбные споры с мистером Брандлем, который поносил всякие предрассудки и нетерпимость и сам, как выяснилось, относился терпимо ко всему на свете, кроме англичан, евреев, бразильцев, ирландцев, мормонов, жевательной резинки, цветов подсолнуха, Генриха Гейне и двухместных автомобилей.
Но на свою пенсию и на жалованье, которое ему предстояло получать у Брандля, Нийл не мог содержать дом, ставший для него последним символом независимости и самоуважения. Нужно было заняться — чем?
И тут его предали в собственном доме.
Последнее время он совсем перестал понимать, как ему быть с родственниками, и в его отношении к ним своеобразно мешались юмор и глубокое сознание вины. Раза два-три в неделю он навещал мать и Джоан и видел, что они превращаются в отшельниц. Он говорил себе, что не он, глупые предрассудки сделали их неграми, но для него это было слабым утешением, а для них и подавно.
Сестра Китти Сэйворд теперь не находила для него других слов, кроме: «Да, что такое?» Из всей семьи только в кузине Пат Саксинар великое событие пробудило задор, а может быть, и радость. Она переселилась в учительское общежитие в Саутвест-энд, много работала и, видимо, не жаловалась на судьбу — она была хорошая женщина — только порядочная женщина может быть такой хорошей.
А брата Роберта ему приходилось избегать — очень уж враждебно относилась к Нийлу Элис, во всем слушавшаяся своего брата Харолда В.Уиттика. Она была скверная женщина — только порядочная женщина может быть такой скверной. В марте она начала дело о разводе, обвинял Роберта в жестокости, оскорблении и обмане, поскольку он до женитьбы не сообщил ей, что он «цветной».
Когда Нийл пришел с этой новостью к Вестл, та отозвалась не сразу. С мужской точки зрения она была недостаточно возмущена, но все же высказалась:
— Эта Элис всегда искала в браке только выгоды. И все ее родственники донимают ее, чтобы она от него ушла. Я-то знаю. Послушать моего отца и сестру, так я их предала тем, что не хочу от тебя уйти. Но до сих пор мне удавалось от них отбиваться. Не могу я вырвать тебя из сердца, из души, из тела. Ох, Нийл!
Так бывало в начале их брака, когда их внезапно, посреди разговора, бросало друг к другу. Он чувствовал, что она натянута, как струна, ее глаза улыбались ему, ничего, кроме него, не видя, губы были полуоткрыты, дыхание прерывалось. Он шагнул вперед, и они приникли друг к другу, словно их тела жили своей особой жизнью, над которой они не были властны.
Он понял, что бессознательно она впитала в себя легенду о том, что все негры, даже конторские служащие и усталые, нервные мужи науки, наделены исключительной мужской силой, и что эта новая вспышка страсти — плод самовнушения, будто ее сжимает в объятиях потомок Ксавье Пика, к тому же никогда не существовавшего. Но сейчас психологические изыскания были не ко времени, и он поцеловал ее, а она глубоко вздохнула.
Раз она решила остаться с ним, подумал он, ей следует занять свое место рядом с Мартой Дэвис и Коринной Брустер. Преданность жены, обожание дочки, дружба Аша, да если Вестл подружится с Мартой, — чего еще желать человеку?
Он сказал, что хотел бы пригласить Аша и Марту к обеду. Вестл поморщилась:
— Ты думаешь, это будет правильно? Я не сомневаюсь, что они прекрасные люди, но, может быть, им будет неловко? Может, это нетактично по отношению к ним?
— Аш — известный химик, в Париже они обедали у Рица с профессорами Сорбонны, так, авось, как-нибудь выдержат нашу роскошную обстановку!
— Не кричи на меня. Пожалуйста, приглашай их, если тебе так хочется. Но откуда ты знаешь, что они обедали с профессорами у Рица? Они что, хвастаются такими вещами?
— Аш и Марта никогда ничем не хвастаются! А насчет Рица я просто думаю…
— Что за интерес сорбоннским профессорам приглашать на обед доктора Дэвиса? Разве он такой уж знаменитый химик? А если так, что ему за интерес обедать у нас? Мы-то из химии только и знаем, что в кофе лучше не класть соли.
— Я говорил тебе, для меня он не только химик.
— Ты этого не говорил, но пусть будет так.
— Для меня он прежде всего — самый обаятельный человек, какого я знаю.
— Ты забываешь, что я с ним знакома. Он как будто очень приятный и воспитанный, но никакой такой особой обаятельности я в нем не заметила.
— Заметила бы, если б посмотрела внимательно.
— Возможно, возможно. Что ж, пригласим их сюда, и я на них обоих посмотрю очень внимательно.
Нет, добра этот разговор не предвещал. И Аш в ответ на приглашение сказал по телефону:
— А вы уверены, что миссис Кингсблад это будет по душе?
Дэвисы явились — прекрасно одетые, безупречно любезные, но до того сдержанные, словно присутствовала только их внешняя оболочка. Почти все время они ограничивались ответами на замечания Вестл, а поскольку замечаний было мало, то и отвечать почти не требовалось. Нийлу одному пришлось поддерживать разговор, а он не отличался изобретательностью.
Вестл была ужасна. Ее вежливость не знала границ, она соглашалась со всем, не слушая того, с чем соглашается.
— Вероятно, президенту доставляют немало хлопот все эти забастовки, — начал Нийл.
— Ну, конечно… Ты что сказал — забастовки? — пробормотала Вестл.
— Да, уж эти забастовки… — заключил Аш.
Перед обедом Аш и Марта послушно взяли по коктейлю, но так и не допили. «Точно бедные родственники, подлаживаются», — злобно шепнула Вестл Нийлу. Он сам обдумал меню и накрыл на стол, но обед сготовила Вестл, и хотя Марта робко предложила ей свою помощь, подавала одна, взглядом говоря Нийлу:
— Ну что, мой господин, довольны вы тем, как смиренно я прислуживаю этим темнокожим втирушам?
Когда разговор совсем замер и никто не подхватил реплик Нийла относительно воздушных сообщений и студенческой баскетбольной команды, Аш встрепенулся и со знанием дела заговорил о будущем пластмасс.
— В быту они находят себе почти безграничное применение, — сказал он. — Скоро появятся пластмассовые спальни, как для сказочных принцесс, — скрытый свет, прозрачные кровати и шкафчики, — по сравнению с этим нынешняя кричащая роскошь покажется мещанской.
— Вам, значит, не нравится, когда у людей есть красивые вещи? — сказала Вестл, и эта тема разговора тоже отпала.
Когда они пили кофе в гостиной и все мучились, нетерпеливо ожидая конца неудачного фарса, в нарушение всех запретов появилась Бидди в пижаме. Она остановилась перед Ашем и протянула вежливо и озабоченно:
— Ой, у вас лицо грязное!
Даже Вестл вздрогнула, но Аш только улыбнулся:
— Нет, дружок, это у меня просто загар.
— Вы ездили загорать во Флориду? Мои куклы только что вернулись из Флориды. Они жили в Палм-Бич, они говорят, что там очень дорого. А может, вы пили слишком много кофе? Мама говорит, если я буду пить кофе еще до шестнадцати лет, я тоже вся стану коричневая. А мне не хочется. Вам ничего, что вы весь коричневый?
Она спросила это с живейшим интересом, а потом, не замечая укоризненной мимики матери, забралась на колени к Марте и прилегла головкой ей на плечо.
Вестл ничего не осталось, как изобразить на лице умиление.
Аш посмотрел на нее внимательнее, чем прежде, потом бросил на Бидди взгляд, в котором светилась настоящая любовь, и сказал:
— Нет, малышка, я бы ничего не имел против моего загара, если б не было на свете стольких людей, которые не выносят солнца. Они предпочитают погреб и анемию.
— Что такое немия? — спросила Бидди.
С игривостью, достойной венской оперетты, Вестл прощебетала:
— Ну, деточка, беги в постельку и не приставай к доктору и миссис… мм… Дэвис.
Гости сумели распрощаться до кровопролития.
Вестл рыдала:
— Я знаю, знаю, что держала себя безобразно, но я просто не могу, Нийл. Что ты негр — это мне ничего, потому что я все-таки не совсем в это верю, наверно, тут что-то не так. Но этих людей и вообще цветных я не перевариваю, и лучше мне не стараться.
— Послушай, ты!
— Не ори!
— Ты сама виновата. Таких умных и воспитанных людей, как Аш и Марта, редко встретишь, если бы ты только дала им возможность…
— В том-то и горе! Меня с детства приучили считать, что негры смешные, всегда танцуют, улыбаются и говорят: «Ах, дай вам бог здоровья, мисс Вестл, вы, белые господа, так добры к нам, черным». Но этот Дэвис видит во мне только глупую бабу, которая ничего не смыслит в химии и в экономике. Погреб и анемия, скажи пожалуйста! Ох, я знаю, что говорю не то, но не лежит у меня к ним душа. А раз не лежит душа, я сейчас ничего не могу, потому что у меня опять будет ребенок.
Когда неумеренные восторги Нийла ясно показали всю глубину его тревоги, Вестл сказала очень серьезно:
— Не будем притворяться, что появление этого нового человека мы встретим с радостью. Для меня это ужасно, просто ужасно! Мне сегодня весь день хотелось убежать куда-нибудь, где меня никто не знает. Думать не могу о том, что произведу на свет негритянского младенца! Бидди — совсем другое дело, я почему-то уверена, что она не такая. Но черный ребенок — нет, это выше моих сил. Я хочу аборт, и не хочу, и не буду делать, и — я с ума сойду!
Она проплакала всю ночь. Испуганная Билли приходила узнать, «чем полечить бедную мамочку», а Нийл лежал на своей кровати, провожая глазами скользящие по потолку полосы света от проезжающих автомобилей.
И совсем неожиданно в этот мартовский день он получил работу.
Он зашел в садоводство Брандля на Белтрами-авеню купить Вестл пучок крокусов. Уютный маленький баварец Ульрих Брандль, который продавал ему орхидеи в дни былого величия (белое кашне и белые лайковые перчатки, улыбка и вечерний туалет Вестл и «все, чем белый человек живет»), встретил его приветливо:
— Ах, капитан, доставьте мне удовольствие, позвольте подарить вам этот букетик. Я слышал о вашем мужестве. Я это понимаю, потому что родился немцем, и хотя я ненавидел Гитлера и всяческое угнетение и тридцать пять лет был добрым американцем, все же, заходя в бар выпить кружку пива, я часто слышу: «Единственный хороший немец — это мертвый немец». Предрассудки всегда одинаковы. Разрешите пожать вашу руку.
— А работы у вас случайно для меня не найдется?
— Возможно, что и найдется. Мне было бы очень лестно, если бы вы у меня работали.
Так Нийл стал продавцом в цветочном магазине, хотя в цветах и обращении с ними знал толк меньше, чем кто бы то ни было, кроме разве Хэка Райли с Майо-стрит. Но он очень старался, и покупатели, казалось, не приходили в ужас оттого, что их обслуживает негр. Влажная жара, золоченая фольга, стопки гладкой папиросной бумаги — все это давало отдохновение после многомильных хождений по заводам и жестких стульев перед дверью хозяйского кабинета.
Целыми днями он вел дружелюбные споры с мистером Брандлем, который поносил всякие предрассудки и нетерпимость и сам, как выяснилось, относился терпимо ко всему на свете, кроме англичан, евреев, бразильцев, ирландцев, мормонов, жевательной резинки, цветов подсолнуха, Генриха Гейне и двухместных автомобилей.
Но на свою пенсию и на жалованье, которое ему предстояло получать у Брандля, Нийл не мог содержать дом, ставший для него последним символом независимости и самоуважения. Нужно было заняться — чем?
И тут его предали в собственном доме.
Последнее время он совсем перестал понимать, как ему быть с родственниками, и в его отношении к ним своеобразно мешались юмор и глубокое сознание вины. Раза два-три в неделю он навещал мать и Джоан и видел, что они превращаются в отшельниц. Он говорил себе, что не он, глупые предрассудки сделали их неграми, но для него это было слабым утешением, а для них и подавно.
Сестра Китти Сэйворд теперь не находила для него других слов, кроме: «Да, что такое?» Из всей семьи только в кузине Пат Саксинар великое событие пробудило задор, а может быть, и радость. Она переселилась в учительское общежитие в Саутвест-энд, много работала и, видимо, не жаловалась на судьбу — она была хорошая женщина — только порядочная женщина может быть такой хорошей.
А брата Роберта ему приходилось избегать — очень уж враждебно относилась к Нийлу Элис, во всем слушавшаяся своего брата Харолда В.Уиттика. Она была скверная женщина — только порядочная женщина может быть такой скверной. В марте она начала дело о разводе, обвинял Роберта в жестокости, оскорблении и обмане, поскольку он до женитьбы не сообщил ей, что он «цветной».
Когда Нийл пришел с этой новостью к Вестл, та отозвалась не сразу. С мужской точки зрения она была недостаточно возмущена, но все же высказалась:
— Эта Элис всегда искала в браке только выгоды. И все ее родственники донимают ее, чтобы она от него ушла. Я-то знаю. Послушать моего отца и сестру, так я их предала тем, что не хочу от тебя уйти. Но до сих пор мне удавалось от них отбиваться. Не могу я вырвать тебя из сердца, из души, из тела. Ох, Нийл!
Так бывало в начале их брака, когда их внезапно, посреди разговора, бросало друг к другу. Он чувствовал, что она натянута, как струна, ее глаза улыбались ему, ничего, кроме него, не видя, губы были полуоткрыты, дыхание прерывалось. Он шагнул вперед, и они приникли друг к другу, словно их тела жили своей особой жизнью, над которой они не были властны.
Он понял, что бессознательно она впитала в себя легенду о том, что все негры, даже конторские служащие и усталые, нервные мужи науки, наделены исключительной мужской силой, и что эта новая вспышка страсти — плод самовнушения, будто ее сжимает в объятиях потомок Ксавье Пика, к тому же никогда не существовавшего. Но сейчас психологические изыскания были не ко времени, и он поцеловал ее, а она глубоко вздохнула.
Раз она решила остаться с ним, подумал он, ей следует занять свое место рядом с Мартой Дэвис и Коринной Брустер. Преданность жены, обожание дочки, дружба Аша, да если Вестл подружится с Мартой, — чего еще желать человеку?
Он сказал, что хотел бы пригласить Аша и Марту к обеду. Вестл поморщилась:
— Ты думаешь, это будет правильно? Я не сомневаюсь, что они прекрасные люди, но, может быть, им будет неловко? Может, это нетактично по отношению к ним?
— Аш — известный химик, в Париже они обедали у Рица с профессорами Сорбонны, так, авось, как-нибудь выдержат нашу роскошную обстановку!
— Не кричи на меня. Пожалуйста, приглашай их, если тебе так хочется. Но откуда ты знаешь, что они обедали с профессорами у Рица? Они что, хвастаются такими вещами?
— Аш и Марта никогда ничем не хвастаются! А насчет Рица я просто думаю…
— Что за интерес сорбоннским профессорам приглашать на обед доктора Дэвиса? Разве он такой уж знаменитый химик? А если так, что ему за интерес обедать у нас? Мы-то из химии только и знаем, что в кофе лучше не класть соли.
— Я говорил тебе, для меня он не только химик.
— Ты этого не говорил, но пусть будет так.
— Для меня он прежде всего — самый обаятельный человек, какого я знаю.
— Ты забываешь, что я с ним знакома. Он как будто очень приятный и воспитанный, но никакой такой особой обаятельности я в нем не заметила.
— Заметила бы, если б посмотрела внимательно.
— Возможно, возможно. Что ж, пригласим их сюда, и я на них обоих посмотрю очень внимательно.
Нет, добра этот разговор не предвещал. И Аш в ответ на приглашение сказал по телефону:
— А вы уверены, что миссис Кингсблад это будет по душе?
Дэвисы явились — прекрасно одетые, безупречно любезные, но до того сдержанные, словно присутствовала только их внешняя оболочка. Почти все время они ограничивались ответами на замечания Вестл, а поскольку замечаний было мало, то и отвечать почти не требовалось. Нийлу одному пришлось поддерживать разговор, а он не отличался изобретательностью.
Вестл была ужасна. Ее вежливость не знала границ, она соглашалась со всем, не слушая того, с чем соглашается.
— Вероятно, президенту доставляют немало хлопот все эти забастовки, — начал Нийл.
— Ну, конечно… Ты что сказал — забастовки? — пробормотала Вестл.
— Да, уж эти забастовки… — заключил Аш.
Перед обедом Аш и Марта послушно взяли по коктейлю, но так и не допили. «Точно бедные родственники, подлаживаются», — злобно шепнула Вестл Нийлу. Он сам обдумал меню и накрыл на стол, но обед сготовила Вестл, и хотя Марта робко предложила ей свою помощь, подавала одна, взглядом говоря Нийлу:
— Ну что, мой господин, довольны вы тем, как смиренно я прислуживаю этим темнокожим втирушам?
Когда разговор совсем замер и никто не подхватил реплик Нийла относительно воздушных сообщений и студенческой баскетбольной команды, Аш встрепенулся и со знанием дела заговорил о будущем пластмасс.
— В быту они находят себе почти безграничное применение, — сказал он. — Скоро появятся пластмассовые спальни, как для сказочных принцесс, — скрытый свет, прозрачные кровати и шкафчики, — по сравнению с этим нынешняя кричащая роскошь покажется мещанской.
— Вам, значит, не нравится, когда у людей есть красивые вещи? — сказала Вестл, и эта тема разговора тоже отпала.
Когда они пили кофе в гостиной и все мучились, нетерпеливо ожидая конца неудачного фарса, в нарушение всех запретов появилась Бидди в пижаме. Она остановилась перед Ашем и протянула вежливо и озабоченно:
— Ой, у вас лицо грязное!
Даже Вестл вздрогнула, но Аш только улыбнулся:
— Нет, дружок, это у меня просто загар.
— Вы ездили загорать во Флориду? Мои куклы только что вернулись из Флориды. Они жили в Палм-Бич, они говорят, что там очень дорого. А может, вы пили слишком много кофе? Мама говорит, если я буду пить кофе еще до шестнадцати лет, я тоже вся стану коричневая. А мне не хочется. Вам ничего, что вы весь коричневый?
Она спросила это с живейшим интересом, а потом, не замечая укоризненной мимики матери, забралась на колени к Марте и прилегла головкой ей на плечо.
Вестл ничего не осталось, как изобразить на лице умиление.
Аш посмотрел на нее внимательнее, чем прежде, потом бросил на Бидди взгляд, в котором светилась настоящая любовь, и сказал:
— Нет, малышка, я бы ничего не имел против моего загара, если б не было на свете стольких людей, которые не выносят солнца. Они предпочитают погреб и анемию.
— Что такое немия? — спросила Бидди.
С игривостью, достойной венской оперетты, Вестл прощебетала:
— Ну, деточка, беги в постельку и не приставай к доктору и миссис… мм… Дэвис.
Гости сумели распрощаться до кровопролития.
Вестл рыдала:
— Я знаю, знаю, что держала себя безобразно, но я просто не могу, Нийл. Что ты негр — это мне ничего, потому что я все-таки не совсем в это верю, наверно, тут что-то не так. Но этих людей и вообще цветных я не перевариваю, и лучше мне не стараться.
— Послушай, ты!
— Не ори!
— Ты сама виновата. Таких умных и воспитанных людей, как Аш и Марта, редко встретишь, если бы ты только дала им возможность…
— В том-то и горе! Меня с детства приучили считать, что негры смешные, всегда танцуют, улыбаются и говорят: «Ах, дай вам бог здоровья, мисс Вестл, вы, белые господа, так добры к нам, черным». Но этот Дэвис видит во мне только глупую бабу, которая ничего не смыслит в химии и в экономике. Погреб и анемия, скажи пожалуйста! Ох, я знаю, что говорю не то, но не лежит у меня к ним душа. А раз не лежит душа, я сейчас ничего не могу, потому что у меня опять будет ребенок.
Когда неумеренные восторги Нийла ясно показали всю глубину его тревоги, Вестл сказала очень серьезно:
— Не будем притворяться, что появление этого нового человека мы встретим с радостью. Для меня это ужасно, просто ужасно! Мне сегодня весь день хотелось убежать куда-нибудь, где меня никто не знает. Думать не могу о том, что произведу на свет негритянского младенца! Бидди — совсем другое дело, я почему-то уверена, что она не такая. Но черный ребенок — нет, это выше моих сил. Я хочу аборт, и не хочу, и не буду делать, и — я с ума сойду!
Она проплакала всю ночь. Испуганная Билли приходила узнать, «чем полечить бедную мамочку», а Нийл лежал на своей кровати, провожая глазами скользящие по потолку полосы света от проезжающих автомобилей.
50
То была Маленькая Женщина Всех Времен, очень милая и добрая женщина, помощница мужу и сыновьям во всех их честолюбивых начинаниях, среди которых было очень много вредных. Она пекла булочки для соседских ребят и любила слушать по радио глупые рассказы с продолжениями, она была доброй прихожанкой и приветливой соседкой. Она верила всему, что ей говорили ее священник, ее депутат и тот безымянный оракул, что выдумывает моды на обувь и косметику, и не кто иной, как она, испокон веков санкционировала и оправдывала существование всех прожорливых армий, всех пышных церквей, судов, университетов и «хорошего общества», все войны и бедствия на земле.
Маленькая Женщина Всех Времен заговорила и сказала так:
«Я ничего не смыслю в антропологии, этнологии, биологии и прочей скучной ученой материи, и что бы вы ни утверждали, сколько бы ни ссылались на всякие толстые книги, я скажу одно: в конце нашей улицы, в том доме, где козы, живет негритянская семья, так вот я знаю и вам говорю, что негры безусловно хуже нас, и я не потерплю, чтобы они работали в тех магазинах, конторах и банках, где мне приходится бывать. Я, конечно, желаю им всяческих благ, лишь бы они знали свое место. А если кто и говорит, что цветные точно такие же люди, как мы с вами, так стоит ли слушать этот безграмотный вздор, — они сами не верят ни одному своему слову!
Я — Маленькая Женщина Всех Времен, и под моим изящным каблучком пребывают все троны, и сабли, и митры; для моего приятного голоска слагаются все песни, и все сказки сочиняются для того, чтобы мне не было скучно по вечерам; везде, где народ собирается на совет, а мужчины и женщины любят и трудятся, властвуют узы, обряды и толкования, одобренные священными законами, которые поведал мне отец — весьма достойный человек; будь он жив, он не потерпел бы всей этой чепухи, которую распространяют всякие безответственные люди, а ему эти законы поведала его мать, а ей — ее пастор, а ему — его епископ, а ему — его мать, а ей — медиум, узнавший о них во время спиритического сеанса из разговора с самим господом богом.
Что ни говорите, а итальянцы — жулики, безработные — лентяи, негры — бездельники, евреи — ловкачи, а всемирное государство противно человеческой природе и принципам, которые провозгласил Джордж Вашингтон, и не хочу я больше слушать этот вредный вздор, и я — Герта, Изида, Астарта и технический секретарь ДАР — утверждаю, что когда всякую цивилизацию сгладит всеобъемлющая благопристойность смерти, тогда повсюду все будет мило и прилично и никто больше не будет задаваться и умничать, а сейчас давайте выпьем еще чашечку кофе и кончим этот разговор».
Маленькая Женщина Всех Времен заговорила и сказала так:
«Я ничего не смыслю в антропологии, этнологии, биологии и прочей скучной ученой материи, и что бы вы ни утверждали, сколько бы ни ссылались на всякие толстые книги, я скажу одно: в конце нашей улицы, в том доме, где козы, живет негритянская семья, так вот я знаю и вам говорю, что негры безусловно хуже нас, и я не потерплю, чтобы они работали в тех магазинах, конторах и банках, где мне приходится бывать. Я, конечно, желаю им всяческих благ, лишь бы они знали свое место. А если кто и говорит, что цветные точно такие же люди, как мы с вами, так стоит ли слушать этот безграмотный вздор, — они сами не верят ни одному своему слову!
Я — Маленькая Женщина Всех Времен, и под моим изящным каблучком пребывают все троны, и сабли, и митры; для моего приятного голоска слагаются все песни, и все сказки сочиняются для того, чтобы мне не было скучно по вечерам; везде, где народ собирается на совет, а мужчины и женщины любят и трудятся, властвуют узы, обряды и толкования, одобренные священными законами, которые поведал мне отец — весьма достойный человек; будь он жив, он не потерпел бы всей этой чепухи, которую распространяют всякие безответственные люди, а ему эти законы поведала его мать, а ей — ее пастор, а ему — его епископ, а ему — его мать, а ей — медиум, узнавший о них во время спиритического сеанса из разговора с самим господом богом.
Что ни говорите, а итальянцы — жулики, безработные — лентяи, негры — бездельники, евреи — ловкачи, а всемирное государство противно человеческой природе и принципам, которые провозгласил Джордж Вашингтон, и не хочу я больше слушать этот вредный вздор, и я — Герта, Изида, Астарта и технический секретарь ДАР — утверждаю, что когда всякую цивилизацию сгладит всеобъемлющая благопристойность смерти, тогда повсюду все будет мило и прилично и никто больше не будет задаваться и умничать, а сейчас давайте выпьем еще чашечку кофе и кончим этот разговор».