Страница:
— Тогда, ваша честь, у меня больше нет вопросов. Мне бы хотелось заявить отвод этому человеку.
— На этом процессе вы услышите много проникновенных призывов, — сказал один из адвокатов защиты, — и множество бесстрастных речей о расовой терпимости, физических недостатках и бедном, слепом мальчике, якобы безжалостно и безвинно убиенном тремя подростками. Но мы призываем вас, дабы свершилось правосудие именем Божьим, забыть об эмоциях и прислушаться к голосу разума. Мы будем излагать факты ясно и логично, и затем, будучи собраны воедино, эти самые факты подскажут вам, какой вердикт следует вынести в той уединенной комнате, где вы соберетесь, чтобы решить, заслуживают ли эти трое подростков того, чтобы лишить их жизни. И я уверен, что ваш вердикт будет гласить: «Не виновны».
И лишь после этого суд начался по-настоящему.
Были заслушаны свидетели: полицейские, производившие арест, помощник окружного прокурора, принявший вызов из полицейского участка, лейтенант Ганнисон, детектив Ларсен — и все показали под присягой, что на одежде троих подростков, задержанных вечером десятого июля, имелись следы крови.
На второй день слушаний Хэнк пригласил Энтони Апосто занять место свидетеля. Когда подростка приводили к присяге, в зале воцарилась мертвая тишина. По случаю суда на Апосто был строгий темно-синий костюм, белая рубашка и темный галстук. Он занял место свидетеля, Хэнк подошел к нему и, помедлив самую малость, сказал:
— Прошу вас назвать суду свое полное имя.
— Энтони Апосто.
— Вы также известны многим как Бэтмен?
— Да.
— Кто вам дал такое прозвище?
— Я сам его выбрал.
— Почему?
— Почему Бэтмен? — не понял свидетель.
— Да.
— Не знаю.
— Вы не знаете, почему выбрали для себя такое прозвище?
— Это из комиксов — Бэтмен.
— Да, я знаю. Вам нравится читать комиксы?
— Я люблю смотреть в них картинки.
— У вас проблемы с чтением?
— Ага, небольшие.
— Но вам все-таки нравится читать комиксы, верно?
— Ага.
— А почему вам нравятся комиксы про Бэтмена?
— Он храбрый. И у него есть красивый черный костюм. И еще у него есть друг Робин, который живет вместе с ним. Они почти как братья.
— А у вас есть братья?
— Нет.
— А вам бы хотелось, чтобы они у вас были?
— Не знаю… Наверное, было бы неплохо.
— А кем вам хотелось бы быть, Бэтменом или Робином?
— Протестую! — раздался голос одного из адвокатов.
— В чем дело, мистер Рэндолф?
— Ваша честь, на мой взгляд, литературные пристрастия этого молодого человека не имеют непосредственного отношения к делу.
— Они являются составной частью его характера, а так как мы пытаемся установить причастность или непричастность к убийству данного подростка, то вопрос задан по существу. Протест отклоняется. Свидетель, ответьте на вопрос.
— А какой был вопрос-то? — спросил Апосто.
— Пожалуйста, зачитайте последний вопрос, — попросил Сэмелсон.
— «А кем вам хотелось бы быть, Бэтменом или Робином?» — прочитала стенографистка.
— Бэтменом, конечно.
— Почему? — спросил Хэнк.
— Потому что он сильнее и храбрее. И еще он носит красивый черный костюм. А Робин, честно говоря, немножко смахивает на девчонку.
— Энтони, а вам нравится в училище?
— Нет, не очень.
— А на кого вы учитесь?
— На авиамеханика.
— Вы учитесь хорошо?
— Нет, не очень.
— А работа авиамеханика вас привлекает?
— Работа как работа. Говорят, за нее хорошо платят.
— Да, но она вам нравится?
— Наверное…
— Так да или нет?
— Ну… нет. Не очень.
— А кем бы вам хотелось стать?
— Не знаю…
— А вы подумайте. Если бы у вас был выбор, если бы вы могли выбрать для себя любую изо всех профессий, какие только существуют на свете, то что бы вы выбрали?
— Не знаю…
— А вы подумайте.
— Ну, мне хотелось бы стать профессиональным боксером и выступать на ринге.
— Почему?
— Потому что я люблю драться. И у меня это здорово получается. Кого угодно спросите, и все вам подтвердят.
— Вы хотели бы выступать на ринге, потому что за это хорошо платят?
— Нет, не только из-за этого. Просто мне нравится драться, и все. И я хорошо дерусь. Можете спросить кого угодно.
— Энтони, а если суд вас оправдает, то как вы поступите со своей жизнью?
— Протестую!
— Протест отклоняется. Продолжайте.
— С моей жизнью?
— Да.
— Ну, это… типа… не знаю.
— Представьте, что вас сегодня освободили, что бы вы тогда стали делать?
— Ну… не знаю.
— Пошли бы в кино? Или на бейсбол? Чем бы занялись?
— Ну, наверное, для начала вернулся бы домой. И все. Да, сначала пошел бы домой.
— А завтра?
— Завтра? В том смысле, что я стал бы делать завтра?
— Да.
— Ну… не знаю. — Он пожал плечами. — А мне обязательно знать, что делать завтра?
— Свидетель, отвечайте на вопрос, — сказал Сэмелсон.
— Завтра? Ну… — Апосто сосредоточенно нахмурился. Видимо, вопрос оказался для него неподъемным. — Завтра? — Он вытер выступившую у него на лбу испарину. Долгих три минуты Бэтмен молча сидел на свидетельском месте и напряженно соображал. И в конце концов сказал:
— Я не знаю, что стал бы делать завтра.
Хэнк отошел от подростка.
— Свидетель ваш, есть ли у вас к нему вопросы? — сказал он, обращаясь к адвокатам защиты.
Один из адвокатов Апосто поднялся со своего места:
— У нас нет вопросов к свидетелю, ваша честь.
— Очень хорошо, свидетель свободен. Пригласите следующего свидетеля.
— Вызывается Чарльз Эддисон. — Чарльз Эддисон, займите место свидетеля. Эддисон, высокий, худощавый человек в сером костюме, прошел к трибуне и был приведен к присяге. Хэнк подошел к своему столу и взял папку, которая была тут же передана секретарю суда.
— Прошу приобщить это к делу в качестве вещественного доказательства, — сказал он.
— Что это? — спросил Сэмелсон.
— Отчет из психиатрического отделения больницы Беллвью о результатах психологической экспертизы обвиняемого Энтони Апосто.
— Разрешите взглянуть, — сказал Сэмелсон. Быстро просмотрев содержимое папки, он передал ее секретарю. — Приобщите к делу как вещественное доказательство номер один со стороны обвинения.
— Благодарю вас, ваша честь, — сказал Хэнк, после чего обратился к Эддисону:
— Назовите суду ваше полное имя, сэр.
— Чарльз Эд… — Эддисон откашлялся. — Чарльз Эддисон.
— Кто вы по профессии, мистер Эддисон?
— Я — психолог.
— Это означает, что вы врач?
— Нет. Я имею ученую степень магистра психологии.
— Я понимаю. Где вы работаете, мистер Эддисон?
— В больнице Беллвью.
— И чем вы там занимаетесь?
— Я штатный психолог в отделении PQ-5.
— Что такое «отделение PQ-5»?
— Это отделение, работающее с подростками.
— А как долго вы состоите на службе в психиатрическом отделении Беллвью?
— Двенадцать лет.
— И за это время вам приходилось часто проводить психологическую экспертизу?
— Да. Довольно часто.
— Можете сказать точнее? Сколько раз?
— Точно сказать не могу. По долгу службы я провожу тестирование каждый день.
— Значит, можно сказать, что проведенные вами за все это время тесты исчисляются сотнями?
— Гораздо больше.
— Значит, тысячами?
— Да, можно так сказать.
— Это правда, что вы провели несколько психологических тестов с Энтони Апосто, когда он был направлен в Беллвью для освидетельствования?
— Да, это правда.
— Когда это было, мистер Эддисон?
— Я тестировал его двадцать восьмого июля.
— И вы подготовили отчет, который был затем подписан вашим непосредственным начальником, доктором Дережо, верно?
— Да, верно.
— Взгляните, пожалуйста, вот на это. — С этими словами Хэнк передал Эддисону вещественное доказательство номер один. — Этот документ был подготовлен вами?
Эддисон быстро пролистал отчет:
— Да, это мой отчет.
— Итак, текст данного документа содержит много психологических терминов, и смысл многих из них мне не совсем понятен. Не могли бы вы поподробнее разъяснить нам значение некоторых из них?
— Постараюсь.
— В своем отчете вы пишете о том, что ответы Апосто указывают на его неспособность к адекватному восприятию и объективной оценке реальности. Что это означает применительно к подростку, подозреваемому в убийстве своего сверстника?
— Это означает, что убийство для этого мальчика не имеет связи с реальностью. Например, кто-нибудь мог сказать ему: «Если ударить этого парня ножом, то будет очень весело». В таком случае Апосто мог зациклиться на том, что это будет весело. Или же он мог превратно понять чье-либо замечание, и его понимание не имело бы ничего общего с высказывавшейся идеей. Короче говоря, не исключено, что мотивация его поступка не имела ничего общего с реальными обстоятельствами конкретной ситуации. А это и означает неспособность к адекватному восприятию и объективной оценке реальности. Причины, побудившие его ударить ножом другого подростка, могли оказаться самыми нереальными и спровоцированными неким внутренним конфликтом.
— Понятно. Скажите, мистер Эддисон, а, на ваш взгляд, Энтони Апосто способен заранее планировать свои действия?
— Нет. На мой взгляд, нет. Мы должны понимать, что человек, способный планировать что-то заранее, должен адекватно воспринимать действительность. Я имею в виду умение составлять реальный план своих действий.
— Долгосрочный план? План достижения карьеры? План накопления сбережений? Вы это имеете в виду?
— Да.
— Или, может, нечто более краткосрочное? Например, план на завтрашний день?
— Нет, это не совсем то. На мой взгляд, слово «план» в данном случае употреблено не в совсем верном контексте.
— Вы сейчас слышали показания Апосто?
— Да.
— Когда я спросил его, чем бы он занялся завтра, будь он свободен, он так и не смог ответить ничего вразумительного.
— Ну, возможно, он был взволнован тем, что его допрашивал окружной прокурор.
— А вы сейчас волнуетесь?
— Не очень.
— Так почему вы считаете, что Энтони Апосто был взволнован?
— Энтони Апосто — неуравновешенная личность с коэффициентом интеллектуального развития шестьдесят семь. Мой коэффициент составляет сто пятьдесят два, и, насколько я могу судить, неуравновешенной личностью я не являюсь.
— Но даже несмотря на крайнее волнение, — сказал Хэнк, — разве он не в состоянии решить, чем ему хочется заняться завтра?
— На мой взгляд, Энтони Апосто вполне способен спланировать свой завтрашний день. Конечно, из-за низкого уровня его интеллектуального развития этот план будет, скорее всего, неудачен, однако составить кратковременный план ему вполне по силам.
— Ясно, — сказал Хэнк, и вид у него при этом был явно обеспокоенный. — А как по-вашему, он смог бы спланировать убийство Рафаэля Морреса?
— Протестую! — воскликнул адвокат.
— Ваша честь, был убит подросток, — проговорил Хэнк, — и я пытаюсь выяснить мнение практикующего психолога о том, мог или нет один из обвиняемых спланировать его убийство заранее. В связи с тем, что одним из обстоятельств убийства первой степени является преднамеренность действий, а также в связи с тем, что обвинение настаивает на версии об убийстве именно первой степени…
— Протест отклоняется, — объявил Сэмелсон. — Продолжайте.
— Будьте добры, мистер Эддисон, ответьте на вопрос.
— Я не уверен в том, что он может заранее составить план убийства, — сказал Эддисон.
— Но, на ваш взгляд, он в состоянии или нет ударить ножом другого подростка, повинуясь некоему порыву…
— Протестую!
— Принимается. Мистер Белл, конкретизируйте вопрос.
— Он мог бы убить в порыве бешенства?
— Да, полагаю.
— Пребывая в сильном душевном волнении?
— Да.
— А он отдавал бы себе отчет в том, что совершает убийство? В зале суда вдруг воцарилась мертвая тишина.
— Да, — сказал Эддисон. — Он вполне осознавал бы, что совершает убийство.
Даже из своего дальнего ряда Кэрин заметила, как у Хэнка напряглись мышцы спины, и она тотчас поняла, что это был совсем не тот ответ, который он предполагал услышать.
— Минутку, мистер Эддисон, давайте разберемся, — быстро нашелся Хэнк. — В своем отчете вы, в частности, упомянули о том, что этот подросток действует сообразно своему уровню развития. Что это означает?
— Характерный уровень развития — понятие теоретическое, обозначающее умственные способности, присущие человеку от рождения. И если подросток действует сообразно своему потенциальному уровню, то это означает, что ничего большего от него ожидать нельзя.
— Значит, умственные способности, присущие человеку от рождения? Вы хотите сказать, что умственные способности Апосто такие же, как и у новорожденного младенца?
— Нет, я…
— Но разве новорожденный способен отличить хорошее от плохого?
— Я вовсе не имел в виду, что Апосто обладает интеллектом новорожденного. И вам об этом прекрасно известно. Когда мы говорим об умственных способностях, мы оперируем усредненными понятиями. Мы пытаемся определить норму, уровень развития умственных способностей для того или иного возраста. С точки зрения психологии умственные способности являются таковыми, только когда мы…
— Как долго вы работаете в Беллвью? — поспешно перебил его Хэнк.
— Двенадцать лет.
— И все, что вы можете сказать, сводится к тому, что умственные способности — это умственные способности, являющиеся таковыми? Вам не кажется, что это не объяснение, а какой-то философский авангард в духе Гертруды Стайн[27]?
Сидевшая в последнем ряду Кэрин немедленно заметила, как изменилась тактика Хэнка. Если сначала он всячески старался подчеркнуть весомость слов Эддисона как эксперта, то теперь пытался выставить его просто дураком. Она невольно поднесла руку к губам, искренне недоумевая, чего он рассчитывал добиться столь разительной переменой.
— Это трудно объяснить неспециалисту, — тотчас нашелся и надменно ответил Эддисон. — Когда мы говорим, что тот или иной человек имеет интеллект десятилетнего ребенка, то не стоит воспринимать это буквально. Существует большое число качественных отличий.
— А когда вы говорите, что некий человек, являясь умственно отсталым, имея коэффициент умственного развития шестьдесят семь, при этом неадекватно воспринимающий действительность, плохо себя контролирующий и действующий сообразно своему уровню развития — когда вы говорите, что этот человек отдает себе отчет в том, что совершает убийство, как это следует понимать, мистер Эддисон? Буквально или нет? Или просто как игру слов? Вы сами-то понимаете, что говорите?
— Конечно, я знаю, что говорю. С эмоциональной точки зрения Апосто, возможно, и не понимал, что делает. Но с точки зрения рациональной — знал. Он вполне отдавал себе отчет в том, что, ударяя мальчика ножом, совершает преступление.
— Вы знакомы с легалистической концепцией безумия?
— Вполне. Но и с юридической, и с медицинской точек зрения Апосто не безумный. Он слабоумен, но вполне способен понять, какие последствия может повлечь за собой поножовщина.
— И откуда вам это известно? — зло спросил Хэнк. — Откуда вы знаете, что было на уме у этого подростка, когда он, предположительно, пырнул ножом своего сверстника?
— Этого я знать не могу. Я также не могу с точностью утверждать, знал он о том, что делает или нет. Вы это хотите услышать от меня, не так ли?
— Я хочу услышать от вас все, что вы желаете мне сказать, — ответил Хэнк и отвернулся от Эддисона. — Свидетель ваш, — обронил он в сторону стола, за которым сидели адвокаты защиты.
Встал адвокат Апосто.
— Вопросов к свидетелю нет, ваша честь, — сказал он. Сэмелсон задумчиво посмотрел на защиту, затем смерил взглядом Хэнка.
— Объявляется десятиминутный перерыв, — Сухо проговорил он. — Попрошу мистера Белла пройти ко мне в кабинет.
— В заседании суда объявляется десятиминутный перерыв, — объявил секретарь. — Всем встать.
Зрители, свидетели, репортеры, обвиняемые и адвокаты поднялись, в то время как Сэмелсон, шурша полами длинной черной мантии направился к двери.
— А почему он вызвал к себе папу? — спросила Дженни.
— Не знаю, — ответила Кэрин.
— Разве так можно? Разве может судья во время суда говорить с прокурором наедине, без адвокатов защиты?
— Со стороны это выглядит несколько предвзято, но, с другой стороны, Эйб судья, и он вправе поступать так, как сочтет нужным.
— И все-таки интересно, почему он вызвал папу к себе, — вздохнула Дженни.
— Присаживайся, Хэнк, — сказал Сэмелсон.
— Благодарю.
— Поговорим начистоту, не как судья и помощник окружного прокурора, а просто как друзья. Согласен?
— Вполне.
— Хорошо, тогда ответь, пожалуйста, всего на один вопрос, ладно?
— Валяй.
— Ты что, хочешь лишиться работы?
— Понятия не имею, о чем ты.
— Перестань, Хэнк, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Только что ты допрашивал свидетеля, задавшись целью добиться от него подтверждения, что Апосто не мог отвечать за свои поступки. Очевидно, данную идею тебе подсказал отчет о психиатрической экспертизе. А когда Эддисон не дал нужного ответа, ты постарался дискредитировать его показания.
— Полагаю, я…
— Хэнк, так выслушай же, что я тебе скажу. Адвокаты защиты не придурки. Да, они были назначены судом и, возможно, взялись за это дело в расчете на то, что оно добавит им известности, так как ход процесса широко освещается в прессе, но они не идиоты. Это опытные адвокаты по уголовным делам. И они знают не хуже тебя, что для доказательства того факта, что обвиняемый, совершая преступление, не отдавал себе отчета в том, к каким последствиям это может привести, достаточно свидетельства либо двух психиатров, либо одного психиатра и одного психолога. И можешь не сомневаться, что эти два психиатра у них есть, и они готовы показать под присягой, что Апосто не в состоянии осознать даже расклада партии в шашки! Именно поэтому они отказались от перекрестного допроса твоего свидетеля. У них для этих целей подготовлены свои люди. С твоей стороны подобный выпад был большой глупостью. Ты попытался проделать за них их же работу, к которой, надо заметить, сами они подготовились гораздо лучше тебя. Однако меня интересует другое: зачем тебе эго надо? Может быть, все-таки объяснишь? Так сказать, по старой дружбе…
— Эйб…
— Если у тебя возникли какие-либо сомнения относительно вины этих подростков, ты должен был обратиться с этим к окружному прокурору. Черт возьми, тебя же могут уволить за это. Тебе что, не терпится потерять работу?
— Нет, терять работу мне не хочется.
— Тогда почему ты не посоветовался прежде со своим начальством? Или почему хотя бы не пришел ко мне? Расхожее мнение о том, что в основе уголовного права лежит политика сделок и взаимных уступок, на самом деле вовсе не лишена смысла. Не сомневаюсь, что защита с радостью пошла бы тебе навстречу и согласилась обсудить сделку. Хэнк, так чего же ты все-таки добиваешься? Хочешь завалить дело?
— Эйб, ты не понимаешь.
— Так объясни мне.
— Я делаю то, что должен делать.
— И что же ты должен делать? — Ну, скажем так, у меня есть некоторые сомнения.
— Правда?
— Это всего лишь предположение.
— Это предположение, потому что ты не доверяешь мне?
— Я доверяю тебе, Эйб. Но в этом деле ты судья.
— В данный момент я не судья. Я твой друг. И если бы я им: не был, то мне было бы решительно наплевать и на тебя самого, и на то, что с тобой происходит.
— Но когда мы вернемся в зал суда, ты снова станешь судьей.
— Черт побери, Хэнк, доверься мне! Так что же ты все-таки задумал?
Хэнк глубоко вздохнул:
— Я пытаюсь добиться оправдательных приговоров для Апосто и Дипаче. И снисхождения для Рейрдона.
— Но какого черта?
— Потому что… потому что я считаю, что так будет справедливо.
— Тогда почему ты не пошел с этим к окружному прокурору? Почему не подошел ко мне до начала суда?
— Потому что, Эйб, я впервые в жизни хочу, чтобы мое имя попало в газетные заголовки. Сэмелсон встал из-за стола:
— Ты самоубийца, Хэнк. Ты губишь себя.
— Нет.
— Да, черт побери, да! Ты добьешься лишь того, что тебя вышвырнут с работы. Ты выставишь в дурацком свете окружного прокурора и всю его службу. Хэнк, они никогда не простят тебе этого.
— Мне все равно. Если это поможет добиться…
— Да ничего ты не добьешься! Вылетишь с работы, вот и все. И больше никто не пожелает связываться с тобой. Да с такой репутацией тебя в этом городе даже в тюрьму не возьмут на работу!
— Может быть, и так.
— Не может быть, а точно. Именно так все и будет. Но я не допущу, чтобы ты пострадал из-за собственной глупости. А поэтому мы немедленно выйдем отсюда, чтобы поговорить с адвокатами защиты. И когда ты расскажешь им…
— Нет, Эйб, ну, пожалуйста. Позволь мне сделать это по-своему.
— Позволить тебе совершить самоубийство? Ты об этом просишь меня? Разве ты не знаешь, что твоя контора хочет сделать процесс над этой троицей показательным, чтоб другим было неповадно? Разве тебе не известно, что город…
— Я, представь себе, тоже хочу использовать их в качестве примера. И хочу показать, что они тоже люди, имеющие право на жизнь. Эйб, они же не пришельцы, не из космоса к нам прилетели. Это просто несчастные, перепуганные мальчишки.
— А ты лучше расскажи об этом матери Рафаэля Морреса. В данном деле, Хэнк, от психологических трюков мало толку. Во всяком случае, жертве преступления они уже не помогут.
— Да, Эйб, потому что каждый пацан, оказавшийся причастным к этому убийству, на самом деле является жертвой.
— Но закон ясно гласит о том…
— Это не имеет никакого отношения к закону. И вообще, пошел он к черту, такой закон! Эйб, я юрист, и вся моя жизнь была связана с законом. Ты это знаешь. Но как я могу требовать наказания для этих троих ребят до тех пор, пока не выясню, кто на самом деле убил Рафаэля Морреса? А установив это, понимаю, что любой закон здесь бессилен.
— А разве ты не знаешь, кто убил того парня?
— Да, Эйб, знаю. Мы все убили его.
— Эх, Хэнк, Хэнк!..
— Мы все убили его, Эйб! Своим равнодушием и бездействием. Целыми днями мы занимаемся лишь тем, что разводим говорильню, назначаем комиссии, выслушиваем разные точки зрения и все равно никак не можем понять, а в чем же, собственно, дело. Имеем на руках все факты, но не предпринимаем ничего, смотрим на них сквозь пальцы. И позволяем, чтобы дело дошло до убийства, чтобы Рафаэль Моррес расстался с жизнью.
— И что же ты теперь намерен сделать? Начать широкомасштабную общественную кампанию? Прямо здесь? В моем зале суда? Хэнк, ты же никогда…
— Эйб, а ты что, можешь предложить более подходящий для этого момент?
Сэмелсон покачал головой:
— Хэнк, ты выбрал не праведный путь. Так дела не делаются.
— Наоборот, это единственно возможный, верный путь. Кто-то должен встать и заявить об этом во всеуслышание! Кто-то же должен быть услышан!
— Но почему, черт возьми, этим кем-то должен непременно стать ты?
— Не знаю. Неужели ты думаешь, что это меня пугает? Да я скорее брошусь грудью на амбразуру, чем войду в зал суда и намеренно завалю собственное дело. Но, Эйб, если мы промолчим и на этот раз, если никто не возьмет ответственность на себя, пытаясь остановить все это безобразие, то тогда нам останется лишь покорно поднять руки и сдаться без боя. И после этого о законе и всяком правосудии можно будет забыть раз и навсегда, потому что этим миром будут заправлять хищники. А я не хочу, чтобы мой ребенок и мои внуки росли в варварской стране. Я не хочу, чтобы они тоже были растерзаны. Эти ребята должны жить! Мы просто не имеем права их терять!
В комнате наступила тишина.
И затем Эйб Сэмелсон сказал:
— Эх, будь я сейчас моложе…
— Эйб?..
— Имей в виду, я честно доведу суд до конца, так что поблажек тебе не будет.
— Ты же знаешь, я никогда на них не рассчитывал.
— Но ты погубишь себя.
— Может быть.
— Ну ладно, ладно, — вздохнул Сэмелсон. — Пойдем отсюда, пока нас с тобой не обвинили в сговоре. — В дверях он задержался и положил руку Хэнку на плечо:
— Желаю удачи. Она тебе пригодится.
Девушка неуверенно прошла к свидетельской трибуне, бросая по сторонам испуганные взгляды. На ней было зеленое платье и туфли на высоких каблуках. Она села и тут же застенчиво прикрыла юбкой колени.
— Сообщите суду ваше имя, — попросил Хэнк.
— Анжела Руджиэлло.
— Где вы живете, мисс Руджиэлло?
* * *
Неделя ушла на то, чтобы уладить все разногласия между сторонами по составу присяжных. В конце первой недели адвокаты с обеих сторон выступили со своими вступительными речами. Хэнк заверил присяжных, что вне всяких сомнений он докажет, что трое подростков виновны в совершении убийства первой степени. Адвокаты защиты, со своей стороны, заверили присяжных в том, что они докажут, что эти мальчики ничего такого не совершали.— На этом процессе вы услышите много проникновенных призывов, — сказал один из адвокатов защиты, — и множество бесстрастных речей о расовой терпимости, физических недостатках и бедном, слепом мальчике, якобы безжалостно и безвинно убиенном тремя подростками. Но мы призываем вас, дабы свершилось правосудие именем Божьим, забыть об эмоциях и прислушаться к голосу разума. Мы будем излагать факты ясно и логично, и затем, будучи собраны воедино, эти самые факты подскажут вам, какой вердикт следует вынести в той уединенной комнате, где вы соберетесь, чтобы решить, заслуживают ли эти трое подростков того, чтобы лишить их жизни. И я уверен, что ваш вердикт будет гласить: «Не виновны».
И лишь после этого суд начался по-настоящему.
Были заслушаны свидетели: полицейские, производившие арест, помощник окружного прокурора, принявший вызов из полицейского участка, лейтенант Ганнисон, детектив Ларсен — и все показали под присягой, что на одежде троих подростков, задержанных вечером десятого июля, имелись следы крови.
На второй день слушаний Хэнк пригласил Энтони Апосто занять место свидетеля. Когда подростка приводили к присяге, в зале воцарилась мертвая тишина. По случаю суда на Апосто был строгий темно-синий костюм, белая рубашка и темный галстук. Он занял место свидетеля, Хэнк подошел к нему и, помедлив самую малость, сказал:
— Прошу вас назвать суду свое полное имя.
— Энтони Апосто.
— Вы также известны многим как Бэтмен?
— Да.
— Кто вам дал такое прозвище?
— Я сам его выбрал.
— Почему?
— Почему Бэтмен? — не понял свидетель.
— Да.
— Не знаю.
— Вы не знаете, почему выбрали для себя такое прозвище?
— Это из комиксов — Бэтмен.
— Да, я знаю. Вам нравится читать комиксы?
— Я люблю смотреть в них картинки.
— У вас проблемы с чтением?
— Ага, небольшие.
— Но вам все-таки нравится читать комиксы, верно?
— Ага.
— А почему вам нравятся комиксы про Бэтмена?
— Он храбрый. И у него есть красивый черный костюм. И еще у него есть друг Робин, который живет вместе с ним. Они почти как братья.
— А у вас есть братья?
— Нет.
— А вам бы хотелось, чтобы они у вас были?
— Не знаю… Наверное, было бы неплохо.
— А кем вам хотелось бы быть, Бэтменом или Робином?
— Протестую! — раздался голос одного из адвокатов.
— В чем дело, мистер Рэндолф?
— Ваша честь, на мой взгляд, литературные пристрастия этого молодого человека не имеют непосредственного отношения к делу.
— Они являются составной частью его характера, а так как мы пытаемся установить причастность или непричастность к убийству данного подростка, то вопрос задан по существу. Протест отклоняется. Свидетель, ответьте на вопрос.
— А какой был вопрос-то? — спросил Апосто.
— Пожалуйста, зачитайте последний вопрос, — попросил Сэмелсон.
— «А кем вам хотелось бы быть, Бэтменом или Робином?» — прочитала стенографистка.
— Бэтменом, конечно.
— Почему? — спросил Хэнк.
— Потому что он сильнее и храбрее. И еще он носит красивый черный костюм. А Робин, честно говоря, немножко смахивает на девчонку.
— Энтони, а вам нравится в училище?
— Нет, не очень.
— А на кого вы учитесь?
— На авиамеханика.
— Вы учитесь хорошо?
— Нет, не очень.
— А работа авиамеханика вас привлекает?
— Работа как работа. Говорят, за нее хорошо платят.
— Да, но она вам нравится?
— Наверное…
— Так да или нет?
— Ну… нет. Не очень.
— А кем бы вам хотелось стать?
— Не знаю…
— А вы подумайте. Если бы у вас был выбор, если бы вы могли выбрать для себя любую изо всех профессий, какие только существуют на свете, то что бы вы выбрали?
— Не знаю…
— А вы подумайте.
— Ну, мне хотелось бы стать профессиональным боксером и выступать на ринге.
— Почему?
— Потому что я люблю драться. И у меня это здорово получается. Кого угодно спросите, и все вам подтвердят.
— Вы хотели бы выступать на ринге, потому что за это хорошо платят?
— Нет, не только из-за этого. Просто мне нравится драться, и все. И я хорошо дерусь. Можете спросить кого угодно.
— Энтони, а если суд вас оправдает, то как вы поступите со своей жизнью?
— Протестую!
— Протест отклоняется. Продолжайте.
— С моей жизнью?
— Да.
— Ну, это… типа… не знаю.
— Представьте, что вас сегодня освободили, что бы вы тогда стали делать?
— Ну… не знаю.
— Пошли бы в кино? Или на бейсбол? Чем бы занялись?
— Ну, наверное, для начала вернулся бы домой. И все. Да, сначала пошел бы домой.
— А завтра?
— Завтра? В том смысле, что я стал бы делать завтра?
— Да.
— Ну… не знаю. — Он пожал плечами. — А мне обязательно знать, что делать завтра?
— Свидетель, отвечайте на вопрос, — сказал Сэмелсон.
— Завтра? Ну… — Апосто сосредоточенно нахмурился. Видимо, вопрос оказался для него неподъемным. — Завтра? — Он вытер выступившую у него на лбу испарину. Долгих три минуты Бэтмен молча сидел на свидетельском месте и напряженно соображал. И в конце концов сказал:
— Я не знаю, что стал бы делать завтра.
Хэнк отошел от подростка.
— Свидетель ваш, есть ли у вас к нему вопросы? — сказал он, обращаясь к адвокатам защиты.
Один из адвокатов Апосто поднялся со своего места:
— У нас нет вопросов к свидетелю, ваша честь.
— Очень хорошо, свидетель свободен. Пригласите следующего свидетеля.
— Вызывается Чарльз Эддисон. — Чарльз Эддисон, займите место свидетеля. Эддисон, высокий, худощавый человек в сером костюме, прошел к трибуне и был приведен к присяге. Хэнк подошел к своему столу и взял папку, которая была тут же передана секретарю суда.
— Прошу приобщить это к делу в качестве вещественного доказательства, — сказал он.
— Что это? — спросил Сэмелсон.
— Отчет из психиатрического отделения больницы Беллвью о результатах психологической экспертизы обвиняемого Энтони Апосто.
— Разрешите взглянуть, — сказал Сэмелсон. Быстро просмотрев содержимое папки, он передал ее секретарю. — Приобщите к делу как вещественное доказательство номер один со стороны обвинения.
— Благодарю вас, ваша честь, — сказал Хэнк, после чего обратился к Эддисону:
— Назовите суду ваше полное имя, сэр.
— Чарльз Эд… — Эддисон откашлялся. — Чарльз Эддисон.
— Кто вы по профессии, мистер Эддисон?
— Я — психолог.
— Это означает, что вы врач?
— Нет. Я имею ученую степень магистра психологии.
— Я понимаю. Где вы работаете, мистер Эддисон?
— В больнице Беллвью.
— И чем вы там занимаетесь?
— Я штатный психолог в отделении PQ-5.
— Что такое «отделение PQ-5»?
— Это отделение, работающее с подростками.
— А как долго вы состоите на службе в психиатрическом отделении Беллвью?
— Двенадцать лет.
— И за это время вам приходилось часто проводить психологическую экспертизу?
— Да. Довольно часто.
— Можете сказать точнее? Сколько раз?
— Точно сказать не могу. По долгу службы я провожу тестирование каждый день.
— Значит, можно сказать, что проведенные вами за все это время тесты исчисляются сотнями?
— Гораздо больше.
— Значит, тысячами?
— Да, можно так сказать.
— Это правда, что вы провели несколько психологических тестов с Энтони Апосто, когда он был направлен в Беллвью для освидетельствования?
— Да, это правда.
— Когда это было, мистер Эддисон?
— Я тестировал его двадцать восьмого июля.
— И вы подготовили отчет, который был затем подписан вашим непосредственным начальником, доктором Дережо, верно?
— Да, верно.
— Взгляните, пожалуйста, вот на это. — С этими словами Хэнк передал Эддисону вещественное доказательство номер один. — Этот документ был подготовлен вами?
Эддисон быстро пролистал отчет:
— Да, это мой отчет.
— Итак, текст данного документа содержит много психологических терминов, и смысл многих из них мне не совсем понятен. Не могли бы вы поподробнее разъяснить нам значение некоторых из них?
— Постараюсь.
— В своем отчете вы пишете о том, что ответы Апосто указывают на его неспособность к адекватному восприятию и объективной оценке реальности. Что это означает применительно к подростку, подозреваемому в убийстве своего сверстника?
— Это означает, что убийство для этого мальчика не имеет связи с реальностью. Например, кто-нибудь мог сказать ему: «Если ударить этого парня ножом, то будет очень весело». В таком случае Апосто мог зациклиться на том, что это будет весело. Или же он мог превратно понять чье-либо замечание, и его понимание не имело бы ничего общего с высказывавшейся идеей. Короче говоря, не исключено, что мотивация его поступка не имела ничего общего с реальными обстоятельствами конкретной ситуации. А это и означает неспособность к адекватному восприятию и объективной оценке реальности. Причины, побудившие его ударить ножом другого подростка, могли оказаться самыми нереальными и спровоцированными неким внутренним конфликтом.
— Понятно. Скажите, мистер Эддисон, а, на ваш взгляд, Энтони Апосто способен заранее планировать свои действия?
— Нет. На мой взгляд, нет. Мы должны понимать, что человек, способный планировать что-то заранее, должен адекватно воспринимать действительность. Я имею в виду умение составлять реальный план своих действий.
— Долгосрочный план? План достижения карьеры? План накопления сбережений? Вы это имеете в виду?
— Да.
— Или, может, нечто более краткосрочное? Например, план на завтрашний день?
— Нет, это не совсем то. На мой взгляд, слово «план» в данном случае употреблено не в совсем верном контексте.
— Вы сейчас слышали показания Апосто?
— Да.
— Когда я спросил его, чем бы он занялся завтра, будь он свободен, он так и не смог ответить ничего вразумительного.
— Ну, возможно, он был взволнован тем, что его допрашивал окружной прокурор.
— А вы сейчас волнуетесь?
— Не очень.
— Так почему вы считаете, что Энтони Апосто был взволнован?
— Энтони Апосто — неуравновешенная личность с коэффициентом интеллектуального развития шестьдесят семь. Мой коэффициент составляет сто пятьдесят два, и, насколько я могу судить, неуравновешенной личностью я не являюсь.
— Но даже несмотря на крайнее волнение, — сказал Хэнк, — разве он не в состоянии решить, чем ему хочется заняться завтра?
— На мой взгляд, Энтони Апосто вполне способен спланировать свой завтрашний день. Конечно, из-за низкого уровня его интеллектуального развития этот план будет, скорее всего, неудачен, однако составить кратковременный план ему вполне по силам.
— Ясно, — сказал Хэнк, и вид у него при этом был явно обеспокоенный. — А как по-вашему, он смог бы спланировать убийство Рафаэля Морреса?
— Протестую! — воскликнул адвокат.
— Ваша честь, был убит подросток, — проговорил Хэнк, — и я пытаюсь выяснить мнение практикующего психолога о том, мог или нет один из обвиняемых спланировать его убийство заранее. В связи с тем, что одним из обстоятельств убийства первой степени является преднамеренность действий, а также в связи с тем, что обвинение настаивает на версии об убийстве именно первой степени…
— Протест отклоняется, — объявил Сэмелсон. — Продолжайте.
— Будьте добры, мистер Эддисон, ответьте на вопрос.
— Я не уверен в том, что он может заранее составить план убийства, — сказал Эддисон.
— Но, на ваш взгляд, он в состоянии или нет ударить ножом другого подростка, повинуясь некоему порыву…
— Протестую!
— Принимается. Мистер Белл, конкретизируйте вопрос.
— Он мог бы убить в порыве бешенства?
— Да, полагаю.
— Пребывая в сильном душевном волнении?
— Да.
— А он отдавал бы себе отчет в том, что совершает убийство? В зале суда вдруг воцарилась мертвая тишина.
— Да, — сказал Эддисон. — Он вполне осознавал бы, что совершает убийство.
Даже из своего дальнего ряда Кэрин заметила, как у Хэнка напряглись мышцы спины, и она тотчас поняла, что это был совсем не тот ответ, который он предполагал услышать.
— Минутку, мистер Эддисон, давайте разберемся, — быстро нашелся Хэнк. — В своем отчете вы, в частности, упомянули о том, что этот подросток действует сообразно своему уровню развития. Что это означает?
— Характерный уровень развития — понятие теоретическое, обозначающее умственные способности, присущие человеку от рождения. И если подросток действует сообразно своему потенциальному уровню, то это означает, что ничего большего от него ожидать нельзя.
— Значит, умственные способности, присущие человеку от рождения? Вы хотите сказать, что умственные способности Апосто такие же, как и у новорожденного младенца?
— Нет, я…
— Но разве новорожденный способен отличить хорошее от плохого?
— Я вовсе не имел в виду, что Апосто обладает интеллектом новорожденного. И вам об этом прекрасно известно. Когда мы говорим об умственных способностях, мы оперируем усредненными понятиями. Мы пытаемся определить норму, уровень развития умственных способностей для того или иного возраста. С точки зрения психологии умственные способности являются таковыми, только когда мы…
— Как долго вы работаете в Беллвью? — поспешно перебил его Хэнк.
— Двенадцать лет.
— И все, что вы можете сказать, сводится к тому, что умственные способности — это умственные способности, являющиеся таковыми? Вам не кажется, что это не объяснение, а какой-то философский авангард в духе Гертруды Стайн[27]?
Сидевшая в последнем ряду Кэрин немедленно заметила, как изменилась тактика Хэнка. Если сначала он всячески старался подчеркнуть весомость слов Эддисона как эксперта, то теперь пытался выставить его просто дураком. Она невольно поднесла руку к губам, искренне недоумевая, чего он рассчитывал добиться столь разительной переменой.
— Это трудно объяснить неспециалисту, — тотчас нашелся и надменно ответил Эддисон. — Когда мы говорим, что тот или иной человек имеет интеллект десятилетнего ребенка, то не стоит воспринимать это буквально. Существует большое число качественных отличий.
— А когда вы говорите, что некий человек, являясь умственно отсталым, имея коэффициент умственного развития шестьдесят семь, при этом неадекватно воспринимающий действительность, плохо себя контролирующий и действующий сообразно своему уровню развития — когда вы говорите, что этот человек отдает себе отчет в том, что совершает убийство, как это следует понимать, мистер Эддисон? Буквально или нет? Или просто как игру слов? Вы сами-то понимаете, что говорите?
— Конечно, я знаю, что говорю. С эмоциональной точки зрения Апосто, возможно, и не понимал, что делает. Но с точки зрения рациональной — знал. Он вполне отдавал себе отчет в том, что, ударяя мальчика ножом, совершает преступление.
— Вы знакомы с легалистической концепцией безумия?
— Вполне. Но и с юридической, и с медицинской точек зрения Апосто не безумный. Он слабоумен, но вполне способен понять, какие последствия может повлечь за собой поножовщина.
— И откуда вам это известно? — зло спросил Хэнк. — Откуда вы знаете, что было на уме у этого подростка, когда он, предположительно, пырнул ножом своего сверстника?
— Этого я знать не могу. Я также не могу с точностью утверждать, знал он о том, что делает или нет. Вы это хотите услышать от меня, не так ли?
— Я хочу услышать от вас все, что вы желаете мне сказать, — ответил Хэнк и отвернулся от Эддисона. — Свидетель ваш, — обронил он в сторону стола, за которым сидели адвокаты защиты.
Встал адвокат Апосто.
— Вопросов к свидетелю нет, ваша честь, — сказал он. Сэмелсон задумчиво посмотрел на защиту, затем смерил взглядом Хэнка.
— Объявляется десятиминутный перерыв, — Сухо проговорил он. — Попрошу мистера Белла пройти ко мне в кабинет.
— В заседании суда объявляется десятиминутный перерыв, — объявил секретарь. — Всем встать.
Зрители, свидетели, репортеры, обвиняемые и адвокаты поднялись, в то время как Сэмелсон, шурша полами длинной черной мантии направился к двери.
— А почему он вызвал к себе папу? — спросила Дженни.
— Не знаю, — ответила Кэрин.
— Разве так можно? Разве может судья во время суда говорить с прокурором наедине, без адвокатов защиты?
— Со стороны это выглядит несколько предвзято, но, с другой стороны, Эйб судья, и он вправе поступать так, как сочтет нужным.
— И все-таки интересно, почему он вызвал папу к себе, — вздохнула Дженни.
— Присаживайся, Хэнк, — сказал Сэмелсон.
— Благодарю.
— Поговорим начистоту, не как судья и помощник окружного прокурора, а просто как друзья. Согласен?
— Вполне.
— Хорошо, тогда ответь, пожалуйста, всего на один вопрос, ладно?
— Валяй.
— Ты что, хочешь лишиться работы?
— Понятия не имею, о чем ты.
— Перестань, Хэнк, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Только что ты допрашивал свидетеля, задавшись целью добиться от него подтверждения, что Апосто не мог отвечать за свои поступки. Очевидно, данную идею тебе подсказал отчет о психиатрической экспертизе. А когда Эддисон не дал нужного ответа, ты постарался дискредитировать его показания.
— Полагаю, я…
— Хэнк, так выслушай же, что я тебе скажу. Адвокаты защиты не придурки. Да, они были назначены судом и, возможно, взялись за это дело в расчете на то, что оно добавит им известности, так как ход процесса широко освещается в прессе, но они не идиоты. Это опытные адвокаты по уголовным делам. И они знают не хуже тебя, что для доказательства того факта, что обвиняемый, совершая преступление, не отдавал себе отчета в том, к каким последствиям это может привести, достаточно свидетельства либо двух психиатров, либо одного психиатра и одного психолога. И можешь не сомневаться, что эти два психиатра у них есть, и они готовы показать под присягой, что Апосто не в состоянии осознать даже расклада партии в шашки! Именно поэтому они отказались от перекрестного допроса твоего свидетеля. У них для этих целей подготовлены свои люди. С твоей стороны подобный выпад был большой глупостью. Ты попытался проделать за них их же работу, к которой, надо заметить, сами они подготовились гораздо лучше тебя. Однако меня интересует другое: зачем тебе эго надо? Может быть, все-таки объяснишь? Так сказать, по старой дружбе…
— Эйб…
— Если у тебя возникли какие-либо сомнения относительно вины этих подростков, ты должен был обратиться с этим к окружному прокурору. Черт возьми, тебя же могут уволить за это. Тебе что, не терпится потерять работу?
— Нет, терять работу мне не хочется.
— Тогда почему ты не посоветовался прежде со своим начальством? Или почему хотя бы не пришел ко мне? Расхожее мнение о том, что в основе уголовного права лежит политика сделок и взаимных уступок, на самом деле вовсе не лишена смысла. Не сомневаюсь, что защита с радостью пошла бы тебе навстречу и согласилась обсудить сделку. Хэнк, так чего же ты все-таки добиваешься? Хочешь завалить дело?
— Эйб, ты не понимаешь.
— Так объясни мне.
— Я делаю то, что должен делать.
— И что же ты должен делать? — Ну, скажем так, у меня есть некоторые сомнения.
— Правда?
— Это всего лишь предположение.
— Это предположение, потому что ты не доверяешь мне?
— Я доверяю тебе, Эйб. Но в этом деле ты судья.
— В данный момент я не судья. Я твой друг. И если бы я им: не был, то мне было бы решительно наплевать и на тебя самого, и на то, что с тобой происходит.
— Но когда мы вернемся в зал суда, ты снова станешь судьей.
— Черт побери, Хэнк, доверься мне! Так что же ты все-таки задумал?
Хэнк глубоко вздохнул:
— Я пытаюсь добиться оправдательных приговоров для Апосто и Дипаче. И снисхождения для Рейрдона.
— Но какого черта?
— Потому что… потому что я считаю, что так будет справедливо.
— Тогда почему ты не пошел с этим к окружному прокурору? Почему не подошел ко мне до начала суда?
— Потому что, Эйб, я впервые в жизни хочу, чтобы мое имя попало в газетные заголовки. Сэмелсон встал из-за стола:
— Ты самоубийца, Хэнк. Ты губишь себя.
— Нет.
— Да, черт побери, да! Ты добьешься лишь того, что тебя вышвырнут с работы. Ты выставишь в дурацком свете окружного прокурора и всю его службу. Хэнк, они никогда не простят тебе этого.
— Мне все равно. Если это поможет добиться…
— Да ничего ты не добьешься! Вылетишь с работы, вот и все. И больше никто не пожелает связываться с тобой. Да с такой репутацией тебя в этом городе даже в тюрьму не возьмут на работу!
— Может быть, и так.
— Не может быть, а точно. Именно так все и будет. Но я не допущу, чтобы ты пострадал из-за собственной глупости. А поэтому мы немедленно выйдем отсюда, чтобы поговорить с адвокатами защиты. И когда ты расскажешь им…
— Нет, Эйб, ну, пожалуйста. Позволь мне сделать это по-своему.
— Позволить тебе совершить самоубийство? Ты об этом просишь меня? Разве ты не знаешь, что твоя контора хочет сделать процесс над этой троицей показательным, чтоб другим было неповадно? Разве тебе не известно, что город…
— Я, представь себе, тоже хочу использовать их в качестве примера. И хочу показать, что они тоже люди, имеющие право на жизнь. Эйб, они же не пришельцы, не из космоса к нам прилетели. Это просто несчастные, перепуганные мальчишки.
— А ты лучше расскажи об этом матери Рафаэля Морреса. В данном деле, Хэнк, от психологических трюков мало толку. Во всяком случае, жертве преступления они уже не помогут.
— Да, Эйб, потому что каждый пацан, оказавшийся причастным к этому убийству, на самом деле является жертвой.
— Но закон ясно гласит о том…
— Это не имеет никакого отношения к закону. И вообще, пошел он к черту, такой закон! Эйб, я юрист, и вся моя жизнь была связана с законом. Ты это знаешь. Но как я могу требовать наказания для этих троих ребят до тех пор, пока не выясню, кто на самом деле убил Рафаэля Морреса? А установив это, понимаю, что любой закон здесь бессилен.
— А разве ты не знаешь, кто убил того парня?
— Да, Эйб, знаю. Мы все убили его.
— Эх, Хэнк, Хэнк!..
— Мы все убили его, Эйб! Своим равнодушием и бездействием. Целыми днями мы занимаемся лишь тем, что разводим говорильню, назначаем комиссии, выслушиваем разные точки зрения и все равно никак не можем понять, а в чем же, собственно, дело. Имеем на руках все факты, но не предпринимаем ничего, смотрим на них сквозь пальцы. И позволяем, чтобы дело дошло до убийства, чтобы Рафаэль Моррес расстался с жизнью.
— И что же ты теперь намерен сделать? Начать широкомасштабную общественную кампанию? Прямо здесь? В моем зале суда? Хэнк, ты же никогда…
— Эйб, а ты что, можешь предложить более подходящий для этого момент?
Сэмелсон покачал головой:
— Хэнк, ты выбрал не праведный путь. Так дела не делаются.
— Наоборот, это единственно возможный, верный путь. Кто-то должен встать и заявить об этом во всеуслышание! Кто-то же должен быть услышан!
— Но почему, черт возьми, этим кем-то должен непременно стать ты?
— Не знаю. Неужели ты думаешь, что это меня пугает? Да я скорее брошусь грудью на амбразуру, чем войду в зал суда и намеренно завалю собственное дело. Но, Эйб, если мы промолчим и на этот раз, если никто не возьмет ответственность на себя, пытаясь остановить все это безобразие, то тогда нам останется лишь покорно поднять руки и сдаться без боя. И после этого о законе и всяком правосудии можно будет забыть раз и навсегда, потому что этим миром будут заправлять хищники. А я не хочу, чтобы мой ребенок и мои внуки росли в варварской стране. Я не хочу, чтобы они тоже были растерзаны. Эти ребята должны жить! Мы просто не имеем права их терять!
В комнате наступила тишина.
И затем Эйб Сэмелсон сказал:
— Эх, будь я сейчас моложе…
— Эйб?..
— Имей в виду, я честно доведу суд до конца, так что поблажек тебе не будет.
— Ты же знаешь, я никогда на них не рассчитывал.
— Но ты погубишь себя.
— Может быть.
— Ну ладно, ладно, — вздохнул Сэмелсон. — Пойдем отсюда, пока нас с тобой не обвинили в сговоре. — В дверях он задержался и положил руку Хэнку на плечо:
— Желаю удачи. Она тебе пригодится.
* * *
Первым свидетелем, вызванным Хэнком после перерыва, была Анжела Руджиэлло.Девушка неуверенно прошла к свидетельской трибуне, бросая по сторонам испуганные взгляды. На ней было зеленое платье и туфли на высоких каблуках. Она села и тут же застенчиво прикрыла юбкой колени.
— Сообщите суду ваше имя, — попросил Хэнк.
— Анжела Руджиэлло.
— Где вы живете, мисс Руджиэлло?