Страница:
Итальянский, Испанский и Негритянский. В своем воображении он даже поставил пограничные столбы. Теперь он понял, что никаких границ между тремя Гарлемами быть не может. Гарлем есть Гарлем. На улицах Итальянского Гарлема то и дело встречались смуглые и светлые лица пуэрториканцев, темные лица негров. По Гарлему можно изучать схему потока иммиграции в Нью-Йорк: ирландцы и итальянцы первыми попали под процесс интеграции; негры — иммигрировавшие позже — незаметно влились в респектабельные круги белых протестантов; пуэрториканцы оказались последними, они отчаянно продирались сквозь культурные и языковые барьеры к протянутой руке помощи. Но, как выяснилось, в этой руке был спрятан нож.
Интересно, что знает город о Гарлеме, размышлял он. Он знал, что ученые мужи проводили исследования, бесчисленные исследования жилищных условий, транспортных проблем, школ, восстановительных центров, проблем занятости. Эти мужи считали себя специалистами по иммиграции. Однако в недалеком будущем — через двадцать, двадцать пять лет — город представлялся ему гигантским механизмом. Сердцевиной этого механизма будет центральная часть, где работают поставщики идей, сочиняя лозунги для всей нации: «Ешьте хрустящие палочки», «Стирайте порошком „Уэдли“, „Курите сигареты «Сахара“, формируя вкусы и мировоззрение страны. А вокруг лагеря поставщиков идей соберутся бездомные кочевые племена, которые будут драться между собой за неплодородные земли городских улиц и бродить в поисках все той же руки помощи. На крышу Эмпайр-Стейт-Билдинга в центре поставщиков идей водрузят огромный громкоговоритель. И каждый час из громкоговорителя будет раздаваться одно-единственное слово, которое разнесется по всему городу, достигая слуха варварских племен, скитающихся на окраинах города.
И этим словом будет: «Терпение!»
А Рафаэль Моррес, плывя в море слов, утонул, потому что слова не умеют плавать.
— Вы хоть немного знакомы с Гарлемом, сэр? — поинтересовался Ларсен.
— Я здесь родился, — ответил Хэнк. — На этой улице.
— Правда? — Ларсен с любопытством посмотрел на него. — Полагаю, он сильно изменился с тех пор.
— Да.
— Вообще-то, — сказал Ларсен, — мы могли привести девушку к вам в кабинет. И вам не нужно было самому ехать в Гарлем.
— Мне хотелось побывать здесь.
Теперь, шагая рядом с детективом, он думал, почему ему захотелось приехать сюда. «Может быть, дело в этой записке с угрозами, — размышлял он. — Может, я решил испытать свое мужество. А может быть, я хотел понять, как из Гарлема могли выйти окружной прокурор и трое юных убийц».
— Мы пришли, — остановился Ларсен. — Все трое жили в этом квартале. А пуэрто-риканский мальчик жил на этой же улице, только немного подальше.
Хэнк осмотрелся вокруг. Асфальт плавился от жары. В центре улицы несколько мальчишек включили пожарный гидрант и прямо в одежде бегали под струей воды. Вода била вверх через прикрученную к наконечнику консервную банку и каскадом падала на землю, образуя ручей, за который будет расплачиваться город. Чуть дальше играли в стикбол[5]. У обочины выстроились мешки с мусором в ожидании мусорных грузовиков. На ступеньках домов сидели женщины в домашних платьях. Рядом с кондитерской стояли несколько подростков и разговаривали.
— Если вам интересно, как выглядят Громовержцы на досуге, то вы смотрите прямо на них, — заметил Ларсен.
У ребят был совершенно безобидный вид. Оперевшись на газетный киоск, они мирно беседовали и негромко смеялись.
— Девушка живет в доме рядом с кондитерской, — сказал Ларсен. — Я позвонил ей из участка, так что она знает о нашем, приходе. Не обращайте внимания на нахальные взгляды этих бандитов. Они знают, что я полицейский. Я столько гонял их, что уже сбился со счета.
При приближении Хэнка и Ларсена разговор стих. Сжав губы, парни проводили их взглядом ко входу в дом. В подъезде было темно. В ноздри сразу ударил застоявшийся запах пота и испражнений, запах готовящейся пищи, запах сна и бодрствования — запах жизни.
— Не представляю, как здесь можно обитать, — поморщился Ларсен. — А ведь некоторые из них получают неплохое жалованье. Трудно в это поверить, правда? Люди не должны так жить. Если живешь, как свинья, начинаешь чувствовать себя свиньей… Девушка — на третьем этаже.
Они поднялись по узкой лестнице. Он помнил, как в детстве поднимался точно по такой же. Фасад Гарлема, может, и изменился, но содержание осталось прежним. Мальчиком он мочился на первом этаже под лестницей, добавляя свой запах к устоявшейся вони. «Если живешь, как свинья, начинаешь чувствовать себя свиньей…»
— Это здесь. — Ларсен остановился перед квартирой 3Б. — Родители работают, так что она должна быть одна. Ей шестнадцать, но выглядит намного старше. Хотя, похоже, это неплохая девочка. — Он постучал в дверь.
Дверь сразу распахнулась, словно она стояла за ней в ожидании стука. Девушка оказалась темноволосой, с большими карими глазами и открытым лицом. Из косметики пользовалась только помадой. На ней была широкая красная юбка и белая блузка. Волосы собраны на затылке и перевязаны красным бантом.
— Здравствуйте, проходите, — пригласила она. Они вошли в квартиру. Потертый линолеум, кое-где порванные обои, со стены свисающая розетка с оголенными проводами. Но квартира содержалась в идеальной чистоте.
— Мисс Руджиэлло, это мистер Белл, окружной прокурор.
— Здравствуйте, — поздоровалась девушка. Она говорила шепотом, словно боялась, что их подслушивают.
— Здравствуйте, — ответил Хэнк.
— Хотите кофе или еще чего-нибудь? Я поставлю чайник. Это быстро.
— Нет, спасибо, — отказался Хэнк. Девушка кивнула, будто заранее знала, что он не воспользуется ее гостеприимством, а теперь получила тому подтверждение.
— Ну… садитесь… пожалуйста.
Они сели за кухонный стол с полированной крышкой, Хэнк с Ларсеном с одной стороны, а девушка — напротив.
— Как вас зовут, мисс? — начал Хэнк.
— Анжела, — ответила она.
— У меня дочь вашего возраста, — сказал Хэнк.
— Да? — заинтересовалась девушка, но продолжала смотреть на Хэнка настороженно. — Да.
— Хорошо, — кивнула Анжела.
— Мистер Белл хотел бы задать тебе несколько вопросов, — сказал Ларсен.
— Да? — Это прозвучало почти как вопрос, но она одновременно кивнула, показывая, что ей известно, для чего пришел окружной прокурор.
— О том, что случилось в ту ночь, когда зарезали Морреса, — продолжал Ларсен. — О ножах.
— Да? — снова повторила она.
— Да, — кивнул Хэнк. — Ты можешь рассказать мне обо всем своими словами?
— Ну, я не видела, как его зарезали, и вообще ничего не видела. Понимаете? Я не имею никакого отношения к убийству.
— Да, мы понимаем.
— Я плохо поступила, что взяла ножи? У меня могут быть неприятности из-за этого?
— Нет, — успокоил ее Хэнк. — Расскажи, что произошло.
— Мы с Кэрол сидели у подъезда. Кэрол — моя двоюродная сестра. Кэрол Руджиэлло. Мы вышли рано, сразу после ужина. На улице было тихо. Никого из ребят не было, но мы решили, что они готовятся к драке. Они договорились еще днем. Я говорю о войне между ними и Всадниками.
— Испанская банда?
— Да, испашки, — кивнула девушка. — До этого они заключили перемирие, они и Громовержцы, но в тот день главари встретились и решили снова начать войну. Поэтому мы знали, что той ночью будет драка. А перед дракой им много всего нужно сделать, поэтому их и не было поблизости. Кэрол встречается с главарем Громовержцев и знает обо всех их делах.
— Ты тоже встречаешься с каким-нибудь парнем из клуба?
— Постоянно нет. Я хожу на их сборища и все такое. Но никто из них меня по-настоящему не интересует. Я имею в виду, как парень, с которым можно ходить на свидание. Но они — хорошие ребята. То есть они кажутся хорошими, понимаете?
— Да, продолжай.
— Так вот. Мы сидели на ступеньках у подъезда, и на улице было очень тихо. Собирался дождь. Помню, я еще сказала Кэрол, что, наверное, пойдет дождь…
— Почему ты взяла ножи, Анжела? — спросил Хэнк.
— Не знаю. Я разнервничалась. Ребята были так возбуждены, и, глядя на них, я тоже разволновалась. Вы бы видели их лица! Они попросили меня взять ножи. И… и я взяла. Все трое. Один за другим. И я их спрятала. Я отнесла их домой и положила в ящик комода, затолкнула поглубже, чтобы отец не увидел. Он бы страшно разозлился, если бы нашел их. Он бы стал говорить, что хорошая девушка не должна брать ножи у таких парней. Поэтому я их и спрятала.
— Почему ты позвонила в полицию?
— Потому что потом поняла, что поступила плохо. Мне было ужасно стыдно. Нехорошо прятать ножи. Поэтому я позвонила полицейским и сказала, что ножи у меня. Мне было очень стыдно.
— Насколько я понял, Дэнни сказал тебе, что Моррес напал на них. Он именно так и сказал?
— Да.
— Что на него напали?
— Нет. Что испашка пытался напасть на них, и они его зарезали. Вот как он сказал. По крайней мере, мне так кажется. Я тогда очень нервничала.
— Ты читала об убийстве в газетах?
— Конечно, весь квартал читал об этом.
— Значит, тебе известно, что парни утверждают, будто Моррес бросился на них с ножом. Ведь так?
— Да, конечно. Мне об этом известно.
— А может такое быть, что Дэнни Дипаче вообще не произносил таких слов? Может быть, тебе только кажется, что он так сказал — после того, что ты прочитала в газетах?
— Может быть, но вряд ли. Я знаю, что слышала их. Я ведь и его нож взяла.
— Понятно.
— Знаете что?
— Что?
— Моя юбка все еще в крови. Я никак не могу вывести пятно. Оно осталось с тех пор, как я сидела на ножах. Там так и осталась кровь.
— Не торопись Дженни, — сказал Хэнк. — Никто не собирается отнимать у тебя еду.
— Знаю, пап, но мы договорились встретиться у Агаты в половине девятого У нее появились новые клевые пластинки. Мама сказала, что мы будем ужинать в семь, а ты опоздал, так что это твоя вина, что мне приходится глотать ужин впопыхах.
— Клевые пластинки могут подождать, — проворчал Хэнк. — Не торопись, иначе подавишься.
— На самом деле она торопится не из-за Агатиных пластинок, — заметила Кэрин. — Там будут мальчики, Хэнк.
— А… — протянул он.
— Ради Бога, папа, не смотри на меня так, будто я иду в какой-нибудь наркопритон. Мы всего лишь собираемся потанцевать.
— Кто эти мальчики? — спросил Хэнк.
— Ребята из нашего квартала. Вообще-то все они — кретины, кроме Лонни Гэвина. Он — классный парень.
— Ну что ж, это успокаивает, — улыбнулся Хэнк и подмигнул Кэрин. — Почему бы тебе не позвать его как-нибудь к нам в гости?
— Папа, он приходил уже раз сто.
— А где был я?
— Ну, наверное, готовил какой-нибудь отчет или выбивал показания из свидетеля.
— Не говори глупости, Дженни, — осадила ее Кэрин. — Твой отец никогда не бьет свидетелей.
— Знаю, это был просто эвфемизм.
— По-моему, тебе следует больше заниматься стилистикой, а не бегать на танцульки, — заметил Хэнк.
— А, значит, это была гипербола? — спросила Дженни.
— Точно.
— Наш учитель по английскому — полный болван, — пожаловалась Дженни. — Странно, что я вообще еще что-то знаю. Его нужно просто пристрелить.
Она вытерла рот салфеткой, с шумом отодвинула стул и чмокнула Кэрин в щеку.
— Позвольте откланяться. — С этими словами она выбежала из столовой Он увидел, как она красит губы перед зеркалом в холле. Потом машинально поправила лифчик, помахала рукой родителям и выскочила за дверь.
— Ну и как тебе это нравится? — недовольно проворчал Хэнк.
Кэрин пожала плечами.
— Я беспокоюсь, — сказал Хэнк.
— Почему?
— Она уже женщина.
— Она еще девочка.
— Нет, она женщина, Кэрин. Она накладывает помаду, как опытная женщина, и поправляет лифчик так, словно носит его всю жизнь. Ты уверена, что ее можно отпускать на танцы к этой Агате? С мальчиками?
— Я бы больше беспокоилась, если бы она танцевала с девочками.
— Не надо утрировать, дорогая.
— А я и не утрирую. Довожу до сведения окружного прокурора, что его дочь начала цвести в возрасте двенадцати лет. Она красит губы и носит лифчик уже почти два года. Думаю, она уже даже целовалась.
— С кем? — нахмурился Хэнк.
— О Господи! Со многими мальчиками, наверное.
— По-моему, это не очень хорошо, Кэрин.
— Как ты предлагаешь этому помешать?
— Ну, не знаю. — Он задумался. — Но мне кажется, что тринадцатилетняя девочка не должна ходить в обнимку со всеми местными парнями.
— Дженни уже почти четырнадцать, и я уверена, что она сама выбирает, с кем ей целоваться.
— И к чему это приведет?
— Хэнк!
— Я серьезно. Видимо, мне следует поговорить с этой девчонкой.
— И что ты ей скажешь?
— Ну…
— Ты велишь ей скрестить ноги? — улыбнулась Кэрин.
— В сущности, да.
— Думаешь, она тебя послушает?
— По-моему, она должна знать…
— Она знает, Хэнк.
— Похоже, тебя это не слишком беспокоит, — заметил он.
— Нет. Дженни — разумная девочка, и мне кажется, что ей будет неловко, если ты начнешь читать ей мораль. Гораздо лучше было бы, если бы ты… — Она внезапно замолчала.
— Если бы я что?
— Если бы ты приходил домой пораньше. Если бы ты видел мальчиков, с которыми она встречается. Если бы ты проявлял интерес к ней и к ним.
— Я даже не знал, что она встречается с мальчиками. Тебе не кажется, что ей еще рано ходить на свидания?
— Биологически она такая же зрелая женщина, как и я.
— И явно идет по твоим стопам, — бросил Хэнк и тут же пожалел о своих словах.
— Берлинская шлюха, — сухо прокомментировала Кэрин.
— Извини.
— Все в порядке. Вот что я тебе скажу, Хэнк. Я надеюсь, что когда-нибудь ты все-таки поймешь, что я влюбилась в тебя, а не в американскую шоколадку.
— Я понимаю.
— Правда? Тогда почему ты все время напоминаешь о моем «ужасном» прошлом? Послушать тебя, так я была главной проституткой в районе красных фонарей.
— Я бы не хотел об этом говорить, — поморщился Хэнк.
— А я хочу. Мы должны выяснить все раз и навсегда.
— Нам нечего выяснять.
— Нам многое надо выяснить. И лучше сказать прямо, чем вилять вокруг да около. Тебя очень беспокоит тот факт, что я спала с одним мужчиной до тебя?
Он не ответил.
— Хэнк, я с тобой разговариваю.
— Да, черт возьми, еще как беспокоит! Меня просто выводит из себя, что нас познакомил бомбардир моего корабля и что он знал тебя гораздо дольше и, по всей видимости, гораздо лучше, чем я.
— Он был очень добрым, — мягко заметила Кэрин.
— Я не желаю слушать о его проклятых достоинствах. Что он такого делал, дарил тебе нейлоновые чулки?
— Да. Но ведь и ты их дарил.
— И ты ему говорила те же слова, что и мне?
— Я говорила, что люблю его. И я действительно его любила.
— Здорово! — буркнул Хэнк.
— Ты бы предпочел, чтобы я спала с человеком, который мне не нравился?
— Я бы предпочел, чтобы ты вообще ни с кем не спала!
— Даже с тобой?
— Ты вышла за меня замуж! — крикнул Хэнк.
— Да. Потому что влюбилась в тебя с первого взгляда. Поэтому и вышла за тебя замуж. Поэтому и попросила Питера больше не приходить ко мне. Потому что я полюбила тебя.
— Но сначала ты любила Пита.
— Да. А разве ты никого до меня не любил?
— Я с ней не спал!
— Вероятно, она не жила в военной Германии! — отрезала Кэрин.
— Нет, не жила. А ты жила, только не говори мне, что все немецкие девушки с легкостью отдавались американским солдатам.
— Я не знаю, что делали другие немецкие девушки, могу отвечать только за себя, — сказала Кэрин. — Я хотела есть. Мне было страшно. Черт возьми, я умирала от страха. Ты когда-нибудь испытывал страх?
— Я испытываю страх всю свою жизнь, — ответил он. За столом воцарилось молчание. Они растерянно смотрели друг на друга, словно внезапно поняли, что совсем не знают друг Друга.
Он отодвинул стул:
— Пойду прогуляюсь.
— Хорошо. Будь осторожен, пожалуйста.
Он вышел из дома. В голове звучали слова: «Будь осторожен, пожалуйста», — потому что так она говорила каждый раз, много лет назад, когда он возвращался на базу. Он хорошо помнил, как ехал на джипе по улицам разбомбленного Берлина, встречавшего молчаливый рассвет. Да, хорошие были времена, и зачем он сегодня затеял этот спор? Господи, да что с ним такое?
Он медленно шел по улице. Старые деревья, ухоженные садики, аккуратно подстриженные газоны и большие белые дома с безупречно выкрашенными заборами — миниатюрная деревушка в самом центре города. Вот уж поистине Нью-Йорк — город контрастов. Страшные трущобы через каких-нибудь два квартала неожиданно сменяются аристократическим районом. Даже здесь, в Инвуде, стоит пройти несколько кварталов на восток, и окажешься среди старых, полуразрушенных домов.
Он свернул на запад и направился в сторону реки.
Почему он поссорился с Кэрин?
И почему он сказал, что испытывает страх всю свою жизнь. Эти слова вырвались у него непроизвольно, словно их произнесло его второе «я», о существовании которого он не подозревал.
Да, ему было страшно, когда он летел на своем бомбардировщике под шквалами зенитного огня. Ему было страшно, когда его подстрелили над Ла-Маншем, и ему пришлось сесть прямо на воду, когда «мессершмитт» спикировал и атаковал их с бреющего полета, — он видел, как пули прошили обшивку самолета, когда «мессершмитт» спикировал и снова взмыл вверх, а потом опять спикировал на плывущих членов экипажа.
Но всю свою жизнь? Боялся всю свою жизнь?..
Он пошел по тропинке между кустами в конце улицы, направляясь к большому камню, с которого были видны железнодорожные пути и Гудзон. Они с Кэрин часто приходили сюда летними ночами. Отсюда открывался вид на огни парка «Пали-сейдс» на другом берегу реки, ажурный мост Джорджа Вашингтона, мерцающие огни кораблей. Здесь можно послушать, как тихо плещется вода внизу. В этом месте царили спокойствие и безмятежность, которых так не хватало безумному городу, безумному миру.
Он подошел к камню и поднялся на самый верх. Он зажег сигарету и долгое время сидел, глядя на воду, слушая писк насекомых и плеск волн. Потом он встал и побрел обратно домой.
Под фонарем в конце квартала стояли два парня. Они стояли спокойно и мирно беседовали, но при виде их его сердце гулко забилось. Он не знал этих парней и был уверен, что они не из этого района.
Он сжал кулаки.
До его дома оставалось пройти всего полквартала. Ему придется пройти мимо этих парней, если он хочет попасть домой.
Подобное чувство он испытывал, когда летел над Бременем с полным грузом бомб.
Он не замедлил шаг. И продолжал идти, сжав кулаки, приближаясь к двум здоровенным подросткам, которые спокойно стояли под фонарем.
Когда он проходил мимо, один из них взглянул на него и сказал:
— Добрый вечер, мистер Белл.
— Добрый вечер, — кивнул Хэнк и пошел дальше. Он спиной чувствовал взгляд парней. Когда он подошел к дому, его трясло. Он сел на ступеньки и нащупал в кармане пачку сигарет. Прикурил дрожащими руками и глубоко затянулся. Потом посмотрел в сторону фонаря Подростки ушли. Но дрожь не унималась. Он вытянул вперед левую руку — пальцы спазматически дергались. Он в гневе сжал их в кулак и силой стукнул себя по колену.
«Я не боюсь», — сказал он себе, и эти слова отдались знакомым эхом в его голове. Он крепко зажмурился и снова повторил: «Я не боюсь», — на этот раз вслух, и слова гулко прозвучали на пустой улице, однако дрожь не унималась.
Я не боюсь.
Я не боюсь.
Стоял один из тех душных августовских дней, которые охватывают город и не выпускают его из своих цепких объятий. Люди с трудом передвигались по улицам. Асфальт плавился так, что прилипали ноги. Днем, когда солнце светило прямо над головой, в бетонном царстве городского квартала некуда было спрятаться. Тротуары раскалились добела под безжалостными лучами солнца.
Хэнку Белани в то время исполнилось двенадцать. Этот долговязый, неуклюжий мальчишка, стоявший на пороге юности, менялся так быстро, что собственное «я» потеряло для него всякие очертания. Именно по этой причине — хотя сам он не смог бы этого объяснить — он и носил замок. Купил он его в «центовке»[6] на Третьей авеню. И заплатил за него четвертак. Замок не имел никакой практической пользы. Он представлял собой миниатюрную хромовую безделушку, служащую исключительно для украшения. К нему прилагались два крошечных ключика. Хэнк носил замок на тренчике брюк, справа от «молнии». Каждый раз меняя брюки, он открывал замок, перевешивал его на другие брюки, снова закрывал его и убирал ключик в верхний ящик комода, где хранился запасной ключ. Для Хэнка Белани этот замок олицетворял его душу. Кроме Хэнка, никто и не догадывался о его существовании. Он не привлекал внимания до этого августовского дня. Следует подчеркнуть, что Хэнк помнил о его существовании и что для него замок олицетворял душу.
Из-за жары ребята не знали, чем заняться Некоторое время они рассматривали военные карты, но быстро устали от этого занятия. У них не было сил даже перелистывать их. В конце концов они расселись у кирпичной стены и стали говорить о плавании. Хэнк сидел вместе с ребятами, вытянув обутые в теннисные туфли ноги. Он привалился на один бок так, что замок свободно болтался на тренчике и блестел на солнце.
Интересно, что знает город о Гарлеме, размышлял он. Он знал, что ученые мужи проводили исследования, бесчисленные исследования жилищных условий, транспортных проблем, школ, восстановительных центров, проблем занятости. Эти мужи считали себя специалистами по иммиграции. Однако в недалеком будущем — через двадцать, двадцать пять лет — город представлялся ему гигантским механизмом. Сердцевиной этого механизма будет центральная часть, где работают поставщики идей, сочиняя лозунги для всей нации: «Ешьте хрустящие палочки», «Стирайте порошком „Уэдли“, „Курите сигареты «Сахара“, формируя вкусы и мировоззрение страны. А вокруг лагеря поставщиков идей соберутся бездомные кочевые племена, которые будут драться между собой за неплодородные земли городских улиц и бродить в поисках все той же руки помощи. На крышу Эмпайр-Стейт-Билдинга в центре поставщиков идей водрузят огромный громкоговоритель. И каждый час из громкоговорителя будет раздаваться одно-единственное слово, которое разнесется по всему городу, достигая слуха варварских племен, скитающихся на окраинах города.
И этим словом будет: «Терпение!»
А Рафаэль Моррес, плывя в море слов, утонул, потому что слова не умеют плавать.
— Вы хоть немного знакомы с Гарлемом, сэр? — поинтересовался Ларсен.
— Я здесь родился, — ответил Хэнк. — На этой улице.
— Правда? — Ларсен с любопытством посмотрел на него. — Полагаю, он сильно изменился с тех пор.
— Да.
— Вообще-то, — сказал Ларсен, — мы могли привести девушку к вам в кабинет. И вам не нужно было самому ехать в Гарлем.
— Мне хотелось побывать здесь.
Теперь, шагая рядом с детективом, он думал, почему ему захотелось приехать сюда. «Может быть, дело в этой записке с угрозами, — размышлял он. — Может, я решил испытать свое мужество. А может быть, я хотел понять, как из Гарлема могли выйти окружной прокурор и трое юных убийц».
— Мы пришли, — остановился Ларсен. — Все трое жили в этом квартале. А пуэрто-риканский мальчик жил на этой же улице, только немного подальше.
Хэнк осмотрелся вокруг. Асфальт плавился от жары. В центре улицы несколько мальчишек включили пожарный гидрант и прямо в одежде бегали под струей воды. Вода била вверх через прикрученную к наконечнику консервную банку и каскадом падала на землю, образуя ручей, за который будет расплачиваться город. Чуть дальше играли в стикбол[5]. У обочины выстроились мешки с мусором в ожидании мусорных грузовиков. На ступеньках домов сидели женщины в домашних платьях. Рядом с кондитерской стояли несколько подростков и разговаривали.
— Если вам интересно, как выглядят Громовержцы на досуге, то вы смотрите прямо на них, — заметил Ларсен.
У ребят был совершенно безобидный вид. Оперевшись на газетный киоск, они мирно беседовали и негромко смеялись.
— Девушка живет в доме рядом с кондитерской, — сказал Ларсен. — Я позвонил ей из участка, так что она знает о нашем, приходе. Не обращайте внимания на нахальные взгляды этих бандитов. Они знают, что я полицейский. Я столько гонял их, что уже сбился со счета.
При приближении Хэнка и Ларсена разговор стих. Сжав губы, парни проводили их взглядом ко входу в дом. В подъезде было темно. В ноздри сразу ударил застоявшийся запах пота и испражнений, запах готовящейся пищи, запах сна и бодрствования — запах жизни.
— Не представляю, как здесь можно обитать, — поморщился Ларсен. — А ведь некоторые из них получают неплохое жалованье. Трудно в это поверить, правда? Люди не должны так жить. Если живешь, как свинья, начинаешь чувствовать себя свиньей… Девушка — на третьем этаже.
Они поднялись по узкой лестнице. Он помнил, как в детстве поднимался точно по такой же. Фасад Гарлема, может, и изменился, но содержание осталось прежним. Мальчиком он мочился на первом этаже под лестницей, добавляя свой запах к устоявшейся вони. «Если живешь, как свинья, начинаешь чувствовать себя свиньей…»
— Это здесь. — Ларсен остановился перед квартирой 3Б. — Родители работают, так что она должна быть одна. Ей шестнадцать, но выглядит намного старше. Хотя, похоже, это неплохая девочка. — Он постучал в дверь.
Дверь сразу распахнулась, словно она стояла за ней в ожидании стука. Девушка оказалась темноволосой, с большими карими глазами и открытым лицом. Из косметики пользовалась только помадой. На ней была широкая красная юбка и белая блузка. Волосы собраны на затылке и перевязаны красным бантом.
— Здравствуйте, проходите, — пригласила она. Они вошли в квартиру. Потертый линолеум, кое-где порванные обои, со стены свисающая розетка с оголенными проводами. Но квартира содержалась в идеальной чистоте.
— Мисс Руджиэлло, это мистер Белл, окружной прокурор.
— Здравствуйте, — поздоровалась девушка. Она говорила шепотом, словно боялась, что их подслушивают.
— Здравствуйте, — ответил Хэнк.
— Хотите кофе или еще чего-нибудь? Я поставлю чайник. Это быстро.
— Нет, спасибо, — отказался Хэнк. Девушка кивнула, будто заранее знала, что он не воспользуется ее гостеприимством, а теперь получила тому подтверждение.
— Ну… садитесь… пожалуйста.
Они сели за кухонный стол с полированной крышкой, Хэнк с Ларсеном с одной стороны, а девушка — напротив.
— Как вас зовут, мисс? — начал Хэнк.
— Анжела, — ответила она.
— У меня дочь вашего возраста, — сказал Хэнк.
— Да? — заинтересовалась девушка, но продолжала смотреть на Хэнка настороженно. — Да.
— Хорошо, — кивнула Анжела.
— Мистер Белл хотел бы задать тебе несколько вопросов, — сказал Ларсен.
— Да? — Это прозвучало почти как вопрос, но она одновременно кивнула, показывая, что ей известно, для чего пришел окружной прокурор.
— О том, что случилось в ту ночь, когда зарезали Морреса, — продолжал Ларсен. — О ножах.
— Да? — снова повторила она.
— Да, — кивнул Хэнк. — Ты можешь рассказать мне обо всем своими словами?
— Ну, я не видела, как его зарезали, и вообще ничего не видела. Понимаете? Я не имею никакого отношения к убийству.
— Да, мы понимаем.
— Я плохо поступила, что взяла ножи? У меня могут быть неприятности из-за этого?
— Нет, — успокоил ее Хэнк. — Расскажи, что произошло.
— Мы с Кэрол сидели у подъезда. Кэрол — моя двоюродная сестра. Кэрол Руджиэлло. Мы вышли рано, сразу после ужина. На улице было тихо. Никого из ребят не было, но мы решили, что они готовятся к драке. Они договорились еще днем. Я говорю о войне между ними и Всадниками.
— Испанская банда?
— Да, испашки, — кивнула девушка. — До этого они заключили перемирие, они и Громовержцы, но в тот день главари встретились и решили снова начать войну. Поэтому мы знали, что той ночью будет драка. А перед дракой им много всего нужно сделать, поэтому их и не было поблизости. Кэрол встречается с главарем Громовержцев и знает обо всех их делах.
— Ты тоже встречаешься с каким-нибудь парнем из клуба?
— Постоянно нет. Я хожу на их сборища и все такое. Но никто из них меня по-настоящему не интересует. Я имею в виду, как парень, с которым можно ходить на свидание. Но они — хорошие ребята. То есть они кажутся хорошими, понимаете?
— Да, продолжай.
— Так вот. Мы сидели на ступеньках у подъезда, и на улице было очень тихо. Собирался дождь. Помню, я еще сказала Кэрол, что, наверное, пойдет дождь…
Кэрол. Это именно то, что нам нужно, — немного дождя.— Мы нашли их, сэр, — доложил Ларсен. — В ящике комода.
Анжела. Да, было бы неплохо. Весь день стоит такая жара.
Кэрол. Я об этом и говорю — хорошо бы пошел дождь.
Анжела. Я думала, ты шутишь.
Кэрол. Нет. (Она вздыхает.) Слушай, пойдем погуляем. Я умираю от скуки на этих ступеньках.
Анжела. Пошли. Все равно ребята допоздна не вернутся.
Кэрол. Они даже не начинали. Ведь еще светло. (Они встают со ступенек. На обеих широкие синие юбки и белые блузки без рукавов. Кэрол старше и выше Анжелы. Можно было бы сказать, что они одеты со вкусом, если бы не чрезмерно обтянутая грудь. Они идут, излишне раскачивая бедрами, словно стараясь подчеркнуть свою женственность в мире, которым, по их мнению, правят мужчины. Они проходят по Второй авеню и направляются на запад. Какие-то ребята на углу свистят им вслед, и они надменно задирают вверх свои девчоночьи носы, но не без тайного удовлетворения. Они — симпатичные девушки и знают об этом. Кэрол к тому же уверена, что хороша в постели. Ей так сказали. Анжела — еще девственница, но изо всех сил старается произвести впечатление опытной женщины с обширными познаниями в области секса. На подходе к Третьей авеню их настигает дождь. Они забегают в ближайший подъезд и выглядывают в сторону Лексингтон-авеню.) Кэрол. Эй! Что там такое? На улице! Смотри!
Анжела (глядя на запад, где за грозовыми тучами скрылся горизонт). Это же Амбал! А кто с ним?
Кэрол. Бэтмен и Дэнни. Они бегут!
Анжела. Но я думала…
Кэрол. Господи, они все в крови!
(Парни огромными прыжками пересекают Третью авеню. Позади них раздается завывание полицейской сирены. Их лица выражают смесь страха и возбуждения. С рук капает кровь. Каждый держит по окровавленному ножу.)
Амбал (заметив девушек). Эй, эй! Эй, идите сюда, быстро!
Кэрол. В чем дело? Что случилось?
Амбал. Не важно. У нас на хвосте легавые. Возьмите! И избавьтесь от них! Ну же! Берите! (Им протягивают ножи с окровавленными лезвиями. Кэрол замирает от ужаса.) Кэрол. Что случилось?
Дэнни. На нас напал испашка. Мы зарезали его. Возьмите ножи! Берите же! (Кэрол не двигается с места. Ее глаза широко раскрыты, она с ужасом смотрит на окровавленные кулаки. Неожиданно Анжела протягивает руку, и в нее опускаются ножи — один, два, три — и ребята уже бегут, пытаясь скрыться на своей территории. Анжела бежит к ближайшему крыльцу и забирается на верхнюю ступеньку, скрытую от дождя козырьком крыльца. Она быстро садится, засовывает ножи под себя и накрывает их юбкой, ощущая кожей длинные тонкие лезвия. Ей кажется, что она чувствует сочащуюся с каждого ножа кровь.) Кэрол. Мне страшно. О Боже, мне страшно!
Анжела. Ш-ш-ш-ш, тихо. (Дождь хлещет по улице. По Третьей авеню проезжает полицейская машина с включенной сиреной. Еще одна машина, не обращая внимания на знак «Одностороннее движение», появляется с другой стороны квартала.) Кэрол (шепотом). Нож! Из-под тебя торчит нож! Закрой его юбкой!
Анжела. Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш. (Она залезает под юбку и прячет нож поглубже. Сидит, как загипнотизированная. В ушах звучит вой сирен, и вдруг раздается страшный взрыв — это полицейские стреляют в воздух. Она слышит отдаленный гул голосов, а потом снова шепот Кэрол.) Кэрол. Их поймали. Господи, их арестовали! Что они делали там одни? Анжела, они зарезали какого-то парня!
Анжела. Да. (Теперь она тоже говорит шепотом.) Да, они кого-то зарезали.
Кэрол. Что нам делать с ножами? Давай выбросим их в мусорный бак! Прямо сейчас. Пока нас не застукали легавые.
Анжела. Нет. Нет, я отнесу их домой.
Кэрол. Анжела…
Анжела. Я отнесу их домой.
— Почему ты взяла ножи, Анжела? — спросил Хэнк.
— Не знаю. Я разнервничалась. Ребята были так возбуждены, и, глядя на них, я тоже разволновалась. Вы бы видели их лица! Они попросили меня взять ножи. И… и я взяла. Все трое. Один за другим. И я их спрятала. Я отнесла их домой и положила в ящик комода, затолкнула поглубже, чтобы отец не увидел. Он бы страшно разозлился, если бы нашел их. Он бы стал говорить, что хорошая девушка не должна брать ножи у таких парней. Поэтому я их и спрятала.
— Почему ты позвонила в полицию?
— Потому что потом поняла, что поступила плохо. Мне было ужасно стыдно. Нехорошо прятать ножи. Поэтому я позвонила полицейским и сказала, что ножи у меня. Мне было очень стыдно.
— Насколько я понял, Дэнни сказал тебе, что Моррес напал на них. Он именно так и сказал?
— Да.
— Что на него напали?
— Нет. Что испашка пытался напасть на них, и они его зарезали. Вот как он сказал. По крайней мере, мне так кажется. Я тогда очень нервничала.
— Ты читала об убийстве в газетах?
— Конечно, весь квартал читал об этом.
— Значит, тебе известно, что парни утверждают, будто Моррес бросился на них с ножом. Ведь так?
— Да, конечно. Мне об этом известно.
— А может такое быть, что Дэнни Дипаче вообще не произносил таких слов? Может быть, тебе только кажется, что он так сказал — после того, что ты прочитала в газетах?
— Может быть, но вряд ли. Я знаю, что слышала их. Я ведь и его нож взяла.
— Понятно.
— Знаете что?
— Что?
— Моя юбка все еще в крови. Я никак не могу вывести пятно. Оно осталось с тех пор, как я сидела на ножах. Там так и осталась кровь.
* * *
За ужином он смотрел на свою дочь Дженифер, сидевшую за столом напротив него, и размышлял, какой бы она стала, если бы жила в Гарлеме. Его дочь выросла красивой девушкой с карими глазами и великолепными светлыми волосами, как у матери, и стройной, вызывающе женственной фигурой. Она ела с невероятным аппетитом, поглощала пищу, словно проголодавшийся водитель-дальнобойщик.— Не торопись Дженни, — сказал Хэнк. — Никто не собирается отнимать у тебя еду.
— Знаю, пап, но мы договорились встретиться у Агаты в половине девятого У нее появились новые клевые пластинки. Мама сказала, что мы будем ужинать в семь, а ты опоздал, так что это твоя вина, что мне приходится глотать ужин впопыхах.
— Клевые пластинки могут подождать, — проворчал Хэнк. — Не торопись, иначе подавишься.
— На самом деле она торопится не из-за Агатиных пластинок, — заметила Кэрин. — Там будут мальчики, Хэнк.
— А… — протянул он.
— Ради Бога, папа, не смотри на меня так, будто я иду в какой-нибудь наркопритон. Мы всего лишь собираемся потанцевать.
— Кто эти мальчики? — спросил Хэнк.
— Ребята из нашего квартала. Вообще-то все они — кретины, кроме Лонни Гэвина. Он — классный парень.
— Ну что ж, это успокаивает, — улыбнулся Хэнк и подмигнул Кэрин. — Почему бы тебе не позвать его как-нибудь к нам в гости?
— Папа, он приходил уже раз сто.
— А где был я?
— Ну, наверное, готовил какой-нибудь отчет или выбивал показания из свидетеля.
— Не говори глупости, Дженни, — осадила ее Кэрин. — Твой отец никогда не бьет свидетелей.
— Знаю, это был просто эвфемизм.
— По-моему, тебе следует больше заниматься стилистикой, а не бегать на танцульки, — заметил Хэнк.
— А, значит, это была гипербола? — спросила Дженни.
— Точно.
— Наш учитель по английскому — полный болван, — пожаловалась Дженни. — Странно, что я вообще еще что-то знаю. Его нужно просто пристрелить.
Она вытерла рот салфеткой, с шумом отодвинула стул и чмокнула Кэрин в щеку.
— Позвольте откланяться. — С этими словами она выбежала из столовой Он увидел, как она красит губы перед зеркалом в холле. Потом машинально поправила лифчик, помахала рукой родителям и выскочила за дверь.
— Ну и как тебе это нравится? — недовольно проворчал Хэнк.
Кэрин пожала плечами.
— Я беспокоюсь, — сказал Хэнк.
— Почему?
— Она уже женщина.
— Она еще девочка.
— Нет, она женщина, Кэрин. Она накладывает помаду, как опытная женщина, и поправляет лифчик так, словно носит его всю жизнь. Ты уверена, что ее можно отпускать на танцы к этой Агате? С мальчиками?
— Я бы больше беспокоилась, если бы она танцевала с девочками.
— Не надо утрировать, дорогая.
— А я и не утрирую. Довожу до сведения окружного прокурора, что его дочь начала цвести в возрасте двенадцати лет. Она красит губы и носит лифчик уже почти два года. Думаю, она уже даже целовалась.
— С кем? — нахмурился Хэнк.
— О Господи! Со многими мальчиками, наверное.
— По-моему, это не очень хорошо, Кэрин.
— Как ты предлагаешь этому помешать?
— Ну, не знаю. — Он задумался. — Но мне кажется, что тринадцатилетняя девочка не должна ходить в обнимку со всеми местными парнями.
— Дженни уже почти четырнадцать, и я уверена, что она сама выбирает, с кем ей целоваться.
— И к чему это приведет?
— Хэнк!
— Я серьезно. Видимо, мне следует поговорить с этой девчонкой.
— И что ты ей скажешь?
— Ну…
— Ты велишь ей скрестить ноги? — улыбнулась Кэрин.
— В сущности, да.
— Думаешь, она тебя послушает?
— По-моему, она должна знать…
— Она знает, Хэнк.
— Похоже, тебя это не слишком беспокоит, — заметил он.
— Нет. Дженни — разумная девочка, и мне кажется, что ей будет неловко, если ты начнешь читать ей мораль. Гораздо лучше было бы, если бы ты… — Она внезапно замолчала.
— Если бы я что?
— Если бы ты приходил домой пораньше. Если бы ты видел мальчиков, с которыми она встречается. Если бы ты проявлял интерес к ней и к ним.
— Я даже не знал, что она встречается с мальчиками. Тебе не кажется, что ей еще рано ходить на свидания?
— Биологически она такая же зрелая женщина, как и я.
— И явно идет по твоим стопам, — бросил Хэнк и тут же пожалел о своих словах.
— Берлинская шлюха, — сухо прокомментировала Кэрин.
— Извини.
— Все в порядке. Вот что я тебе скажу, Хэнк. Я надеюсь, что когда-нибудь ты все-таки поймешь, что я влюбилась в тебя, а не в американскую шоколадку.
— Я понимаю.
— Правда? Тогда почему ты все время напоминаешь о моем «ужасном» прошлом? Послушать тебя, так я была главной проституткой в районе красных фонарей.
— Я бы не хотел об этом говорить, — поморщился Хэнк.
— А я хочу. Мы должны выяснить все раз и навсегда.
— Нам нечего выяснять.
— Нам многое надо выяснить. И лучше сказать прямо, чем вилять вокруг да около. Тебя очень беспокоит тот факт, что я спала с одним мужчиной до тебя?
Он не ответил.
— Хэнк, я с тобой разговариваю.
— Да, черт возьми, еще как беспокоит! Меня просто выводит из себя, что нас познакомил бомбардир моего корабля и что он знал тебя гораздо дольше и, по всей видимости, гораздо лучше, чем я.
— Он был очень добрым, — мягко заметила Кэрин.
— Я не желаю слушать о его проклятых достоинствах. Что он такого делал, дарил тебе нейлоновые чулки?
— Да. Но ведь и ты их дарил.
— И ты ему говорила те же слова, что и мне?
— Я говорила, что люблю его. И я действительно его любила.
— Здорово! — буркнул Хэнк.
— Ты бы предпочел, чтобы я спала с человеком, который мне не нравился?
— Я бы предпочел, чтобы ты вообще ни с кем не спала!
— Даже с тобой?
— Ты вышла за меня замуж! — крикнул Хэнк.
— Да. Потому что влюбилась в тебя с первого взгляда. Поэтому и вышла за тебя замуж. Поэтому и попросила Питера больше не приходить ко мне. Потому что я полюбила тебя.
— Но сначала ты любила Пита.
— Да. А разве ты никого до меня не любил?
— Я с ней не спал!
— Вероятно, она не жила в военной Германии! — отрезала Кэрин.
— Нет, не жила. А ты жила, только не говори мне, что все немецкие девушки с легкостью отдавались американским солдатам.
— Я не знаю, что делали другие немецкие девушки, могу отвечать только за себя, — сказала Кэрин. — Я хотела есть. Мне было страшно. Черт возьми, я умирала от страха. Ты когда-нибудь испытывал страх?
— Я испытываю страх всю свою жизнь, — ответил он. За столом воцарилось молчание. Они растерянно смотрели друг на друга, словно внезапно поняли, что совсем не знают друг Друга.
Он отодвинул стул:
— Пойду прогуляюсь.
— Хорошо. Будь осторожен, пожалуйста.
Он вышел из дома. В голове звучали слова: «Будь осторожен, пожалуйста», — потому что так она говорила каждый раз, много лет назад, когда он возвращался на базу. Он хорошо помнил, как ехал на джипе по улицам разбомбленного Берлина, встречавшего молчаливый рассвет. Да, хорошие были времена, и зачем он сегодня затеял этот спор? Господи, да что с ним такое?
Он медленно шел по улице. Старые деревья, ухоженные садики, аккуратно подстриженные газоны и большие белые дома с безупречно выкрашенными заборами — миниатюрная деревушка в самом центре города. Вот уж поистине Нью-Йорк — город контрастов. Страшные трущобы через каких-нибудь два квартала неожиданно сменяются аристократическим районом. Даже здесь, в Инвуде, стоит пройти несколько кварталов на восток, и окажешься среди старых, полуразрушенных домов.
Он свернул на запад и направился в сторону реки.
Почему он поссорился с Кэрин?
И почему он сказал, что испытывает страх всю свою жизнь. Эти слова вырвались у него непроизвольно, словно их произнесло его второе «я», о существовании которого он не подозревал.
Да, ему было страшно, когда он летел на своем бомбардировщике под шквалами зенитного огня. Ему было страшно, когда его подстрелили над Ла-Маншем, и ему пришлось сесть прямо на воду, когда «мессершмитт» спикировал и атаковал их с бреющего полета, — он видел, как пули прошили обшивку самолета, когда «мессершмитт» спикировал и снова взмыл вверх, а потом опять спикировал на плывущих членов экипажа.
Но всю свою жизнь? Боялся всю свою жизнь?..
Он пошел по тропинке между кустами в конце улицы, направляясь к большому камню, с которого были видны железнодорожные пути и Гудзон. Они с Кэрин часто приходили сюда летними ночами. Отсюда открывался вид на огни парка «Пали-сейдс» на другом берегу реки, ажурный мост Джорджа Вашингтона, мерцающие огни кораблей. Здесь можно послушать, как тихо плещется вода внизу. В этом месте царили спокойствие и безмятежность, которых так не хватало безумному городу, безумному миру.
Он подошел к камню и поднялся на самый верх. Он зажег сигарету и долгое время сидел, глядя на воду, слушая писк насекомых и плеск волн. Потом он встал и побрел обратно домой.
Под фонарем в конце квартала стояли два парня. Они стояли спокойно и мирно беседовали, но при виде их его сердце гулко забилось. Он не знал этих парней и был уверен, что они не из этого района.
Он сжал кулаки.
До его дома оставалось пройти всего полквартала. Ему придется пройти мимо этих парней, если он хочет попасть домой.
Подобное чувство он испытывал, когда летел над Бременем с полным грузом бомб.
Он не замедлил шаг. И продолжал идти, сжав кулаки, приближаясь к двум здоровенным подросткам, которые спокойно стояли под фонарем.
Когда он проходил мимо, один из них взглянул на него и сказал:
— Добрый вечер, мистер Белл.
— Добрый вечер, — кивнул Хэнк и пошел дальше. Он спиной чувствовал взгляд парней. Когда он подошел к дому, его трясло. Он сел на ступеньки и нащупал в кармане пачку сигарет. Прикурил дрожащими руками и глубоко затянулся. Потом посмотрел в сторону фонаря Подростки ушли. Но дрожь не унималась. Он вытянул вперед левую руку — пальцы спазматически дергались. Он в гневе сжал их в кулак и силой стукнул себя по колену.
«Я не боюсь», — сказал он себе, и эти слова отдались знакомым эхом в его голове. Он крепко зажмурился и снова повторил: «Я не боюсь», — на этот раз вслух, и слова гулко прозвучали на пустой улице, однако дрожь не унималась.
Я не боюсь.
Я не боюсь.
Стоял один из тех душных августовских дней, которые охватывают город и не выпускают его из своих цепких объятий. Люди с трудом передвигались по улицам. Асфальт плавился так, что прилипали ноги. Днем, когда солнце светило прямо над головой, в бетонном царстве городского квартала некуда было спрятаться. Тротуары раскалились добела под безжалостными лучами солнца.
Хэнку Белани в то время исполнилось двенадцать. Этот долговязый, неуклюжий мальчишка, стоявший на пороге юности, менялся так быстро, что собственное «я» потеряло для него всякие очертания. Именно по этой причине — хотя сам он не смог бы этого объяснить — он и носил замок. Купил он его в «центовке»[6] на Третьей авеню. И заплатил за него четвертак. Замок не имел никакой практической пользы. Он представлял собой миниатюрную хромовую безделушку, служащую исключительно для украшения. К нему прилагались два крошечных ключика. Хэнк носил замок на тренчике брюк, справа от «молнии». Каждый раз меняя брюки, он открывал замок, перевешивал его на другие брюки, снова закрывал его и убирал ключик в верхний ящик комода, где хранился запасной ключ. Для Хэнка Белани этот замок олицетворял его душу. Кроме Хэнка, никто и не догадывался о его существовании. Он не привлекал внимания до этого августовского дня. Следует подчеркнуть, что Хэнк помнил о его существовании и что для него замок олицетворял душу.
Из-за жары ребята не знали, чем заняться Некоторое время они рассматривали военные карты, но быстро устали от этого занятия. У них не было сил даже перелистывать их. В конце концов они расселись у кирпичной стены и стали говорить о плавании. Хэнк сидел вместе с ребятами, вытянув обутые в теннисные туфли ноги. Он привалился на один бок так, что замок свободно болтался на тренчике и блестел на солнце.