Жилеты были громоздкие и неудобные и часто настолько сковывали движения, что многие детективы предпочитали рискнуть и обойтись без них. Разумеется не существует на свете копа, который считал бы себя проворнее пули, но все же в перестрелке быстрота часто имеет жизненно важное значение, так что, если не успеть пригнуться, можно получить пулю в голову – ведь на голову жилет не натянешь. Сегодня полицейские собирались надеть жилеты, только прибыв на место действия, к зданию на Калвер-авеню. Они всегда надевали их только на месте, даже когда было не так жарко, как сегодня. Детективы из отделения по борьбе с наркотиками жилетов с собой не захватили и хотели теперь одолжить жилеты в 87-м участке.
В рейде участвовали четверо детективов из 87-го участка и шестеро полисменов. Жилетов было всего восемь. Уиллис решил, что ему жилет не нужен. Шестеро полисменов разыграли оставшиеся пять жилетов. Один из них и оба «нарка» остались без жилетов. Джерарди, один из «нарков», принялся жаловаться, что в 87-м участке ведут себя не по-товарищески. Миллер, другой «нарк», заметил, что это вообще не их работа – вся слава от этой облавы достанется 87-му участку, а им придется подставлять задницу под пули, да еще без жилетов. Мейер предложил им вернуться домой к маменьке. Перед выездом все снова зашли помочиться.
Когда несколько седанов без опознавательных знаков подъехали к дому 1124 на Калвер-авеню, полицейский фургон, замаскированный под хлебный, уже стоял во дворе. Не доезжая трех кварталов до места, все надели бронежилеты, и теперь им было тесно и неудобно. Машины затормозили у бровки, все с радостью вывалились на тротуар и, выхватив оружие, бросились к подъезду. Впереди бежал Мейер. Следом за ним, чуть позади, двигались Браун и Хейз, а за ними – Уиллис и патрульный полисмен по имени Роджер Хиггинс, который был перепуган до полусмерти. Они поднялись по лестнице, стараясь идти как можно тише. Впрочем, совершенно бесшумно такая толпа двигаться не может. Главным была скорость. Подняться на третий этаж выбить дверь, захватить их с поличным и арестовать. На площадке третьего этажа один из «нарков» споткнулся и буркнул: «Черт!» Один из патрульных шикнул на него. А потом они как-то вдруг оказались уже на четвертом. Теперь уже страшно стало не только Хиггинсу. Когда Мейер подошел к двери подозреваемой квартиры, сердце у него отчаянно колотилось. Ему было знакомо это чувство – страх перед неизвестностью. Он предполагал, что ему известно, кто ожидает их за дверью, которую он сейчас вышибет; но он не знал, сколько у противников оружия и какого.
В этом штате для того, чтобы войти в подозреваемое помещение, нужно было получить специальный ордер на обыск либо у кого-то из судей уголовного суда, либо в суде одной из высших инстанций – в Айсоле это был Верховный суд. Форма и содержание ордера были установлены законом. Если детективы, ведущие расследование, полагали, что в подозреваемом помещении могут храниться контрабандные товары – наркотики, оружие и т. п., – они могли потребовать, чтобы ордер давал право входить «без стука», то есть не представляясь и не спрашивая разрешения войти. Ордер Мейера, подписанный вчера в здании уголовного суда, давал им такое право. Но то, что они по закону имели право войти в квартиру не представляясь, не рассеивало настойчивого страха перед неизвестностью, перед возможностью внезапной смерти, подстерегающей их за запертой дверью. Мейер весь вспотел. Он прислонился к стене напротив двери, поднял правую ногу и ударил каблуком точно в замок.
Замок сломался, дверь распахнулась настежь.
– Полиция! – крикнул Мейер. – Не двигаться!
В комнате было только двое.
Оба сидели за длинным столом.
Женщина в одной ночной рубашке. И мужчина в трусах. Женщина – белая, мужчина – негр. Женщина – худая, на грани истощения. Мужчина относительно крепок, но глаза такие же стеклянные, как у женщины. На столе лежал шприц, книжечка картонных спичек, закопченная столовая ложка и два разорванных, пустых прозрачных пакетика. Когда детективы и полицейские в форме вломились в комнату, мужчина и женщина подняли головы и взглянули на детективов. Ни один не произнес ни слова. Копы разбежались по комнате, распахнули двери в другие комнаты, дверцы стенных шкафов, заглянули в маленький туалет. В квартире не было никого, кроме этих двоих, которые ошеломленно сидели за столом и молча глазели на полицейских.
– Здесь еще кто-нибудь есть? – спросил Мейер.
Женщина покачала головой.
– Как ваше имя?
– Мэри...
– А фамилия?
– Как моя фамилия? – спросила она у негра.
Тот пожал плечами.
– А вас как зовут? – спросил у него Мейер.
– Джефферсон Хилл.
– Где вы взяли «дурь»? – спросил один из «нар-ков», беря со стола прозрачный пакетик.
– Мэри! – окликнул Хилл. – Где мы это взяли?
– Хорошая «дурь», – кивнула Мэри.
– Где те парни, которым принадлежит эта квартира? – спросил Браун.
– Где эти парни, Мэри? – спросил Хилл.
– Ага, – ответила Мэри и пожала плечами.
– Столько шуму, и все из-за пары паршивых ширял! – сказал другой «нарк».
Ну что ж, раз на раз не приходится.
Клинг не поверил ни единому ее слову.
Он позвонил начальнику охраны больницы и выяснил, что ни в самой больнице, ни рядом с ней никаких съемок сегодня вечером не будет.
– Это же больница! – несколько резковато ответил ему охранник. – У нас тут больные! Только телевизионщиков нам тут не хватало.
Клинг вежливо поблагодарил охранника, подивился беспардонному вранью Гасси и еще некоторое время сидел за своим столом в помещении для детективов, глядя в окно и прислушиваясь к приглушенным звукам летней ночи. Через некоторое время он попрощался с Кареллой, спустился вниз, сказал Мерчисону за столом в дежурке, что уходит, прошел два квартала до станции подземки на Гровер-авеню и поехал в центр.
На втором этаже здания на Хоппер-стрит, в квартире, принадлежащей художнику Майклу Лукасу, свет не горел. На третьем этаже тоже – Марта и Мишель скорее всего бродили по городу, а Франни, предполагаемая шлюха, была Бог весть где. Он ожидал, что в фотоателье на четвертом и пятом этажах будет темно – и так оно и было. Но в квартире на шестом этаже, принадлежавшей человеку, который демонстрировал «иногда моды, иногда мускулы», человеку по имени Брэдфорд Дуглас, с могучими мышцами и гривой белокурых волос, – в этой квартире свет горел во всех окнах вдоль верхнего этажа здания. Клинг испытывал большое искушение подняться туда и вышибить дверь – безо всякого там ордера с правом на вход «без стука», просто вышибить эту проклятую дверь и найти там Огасту.
Он стоял на противоположной стороне улицы в тени, футах в тридцати от единственного фонаря на углу. Магазины и рестораны вдоль улицы уже закрылись на ночь. Было около одиннадцати, а Огаста отправилась на свои «съемки» без четверти девять. Клинг смотрел на освещенные окна. И на месте окон перед его мысленным взором возникли экраны, на которых демонстрировали порнографию. Огаста в одном белье, Дуглас без рубашки, Огаста в его объятиях, Огаста, принимающая его ласки и поцелуи, отдающаяся...
Первый выстрел застал его врасплох.
Он услышал грохот откуда-то слева, из-за пределов круга света, отбрасываемого фонарем на углу, услышал, как пуля вошла в кирпичную стену, увидел краем глаза, как всего в футе от его головы кирпич рассыпался фонтаном тускло-красных осколков. К тому времени, как прозвучал второй выстрел, он уже распластался на тротуаре с пистолетом в руке, сердце его отчаянно колотилось, глаза обшаривали темноту по ту сторону круга света. Прозвучал еще один выстрел – поспешный, сделанный наугад, – а потом топот, удаляющийся во тьму. Поднимаясь на ноги, Клинг увидел, как фигура бегущего человека пересекла круг света под другим фонарем. Темная ветровка и фетровая шляпа с широкими полями. В правой руке у него блестел пистолет. Он мчался, точно чемпион мира по легкой атлетике. Не успел Клинг пуститься в погоню, как человек уже скрылся за углом. Когда Клинг добежал до фонаря, незнакомец... исчез.
Запыхавшийся, он вернулся к тому месту, откуда предположительно были сделаны выстрелы. Он долго ползал на четвереньках, обшаривая руками мостовую в поисках стреляных гильз. Без толку, только руки испачкал. Либо стреляли не отсюда, либо стреляли не из пистолета, а из револьвера. Клинг вернулся на то место, где стоял, когда в него стреляли. Дыра в кирпичной стене оказалась дюймов шести в диаметре – оружие было мощное. Здесь было темно. Клинг оглядел улицу, надеясь увидеть патрульную машину – у полисмена должен быть с собой фонарик. Но улица была пуста.
Вот всегда так – никогда этих копов нет под рукой когда надо. Клинг снова встал на четвереньки и в темноте принялся ощупывать тротуар в поисках пуль. Ему повезло – он нашел пулю, и в довольно хорошем состоянии, не слишком расплющенную. Он сунул ее карман, подумал, не стоит ли сообщить о происшествии в местный участок, и решил этого не делать. Вместо этого он прошел два квартала, вышел на освещенную авеню, поймал такси и попросил шофера отвезти его к больнице «Лонг-Дженерал». Никакой съемочной группы и фотомоделей у больницы не было. Клинг дал таксисту свой домашний адрес, потом нервно достал сигарету из купленной утром пачки и трясущимися руками закурил ее. Последний раз он курил в ночь своей свадьбы, почти четыре года назад, когда Огаста, его невеста, была похищена психом, который три дня продержал ее в плену.
– Простите, – сказал таксист, – не могли бы вы затушить сигарету? У меня аллергия на табачный дым.
– Чего? – очнулся Клинг.
– Там сзади табличка, видите?
Клинг затушил сигарету.
– Их, должно быть, предупредили, – сказал Джерарди, старший из полисменов из отдела по борьбе с наркотиками.
– Не думаю, – ответил Мейер.
– Тогда почему же мы обнаружили там только двоих ширял, исколотых от плеча до задницы?
– Наверно, встречу отменили, – сказал Браун. – Возможно, груз задержался.
– Черта с два! – возразил Миллер, другой «нарк». – Их кто-то предупредил.
– Вам следовало бы тщательнее следить за ними, – сказал Джерарди.
– Кто там сидел? – спросил Миллер. – Какой-нибудь коп? Наверняка ему дали на лапу.
Браун посмотрел на него и ничего не сказал. Взгляды Брауна бывали куда выразительнее тысячи слов.
– Где этот сукин сын, который сидел в хлебном фургоне? – осведомился Джерарди. – Я думаю, ему следовало бы прийти сюда.
– Разбирается с фотографиями, – ответил Уиллис.
– Чего? – переспросил Джерарди.
– Он в фотолаборатории, ему надо разобраться со своими ребятами.
– Разобраться? В чем? Он придет сюда, чтобы объяснить, что, черт побери, стряслось сегодня ночью?
– Придет, – сказал Уиллис.
– Когда? Уже полдвенадцатого!
– Как разберется, так и придет.
– Он просто пытается спасти свою шкуру, вот и все! – высказался Миллер. – Как это вышло, что нас никто не предупредил?
– В смысле? – поинтересовался Хейз.
– Как вышло, что этот парень в фургоне, который сидит там круглыми сутками, не сообщил нам по рации, что там никого нет, кроме пары ширял?
– А по-моему, – сказал Джерарди, – ему, если хотите знать, просто дали на лапу.
– А я себе едва шею не свернул на этой проклятой лестнице! – пожаловался Миллер.
– Двое ширял, окосевших в дымину. И квартирка пуста, как сердце шлюхи, – сказал Джерарди. – Я вам точно говорю, их кто-то предупредил!
– А вот и он! – сказал Мейер и поспешно подошел к решетчатому барьеру, отделявшему комнату от коридора. – Эл, заходи! Ты со всем разобрался?
– Я вообще не знаю, почему я должен был с чем-то разбираться, – проворчал полисмен. Он был одет в пеструю спортивную рубашку с короткими рукавами, голубые хлопчатобумажные брюки и сандалии. Едва войдя в дежурку, он немедленно прикрепил к карману рубашки свое закатанное в пластик удостоверение, как будто входил в центральное управление или что-нибудь в этом духе.
– Это Эл Родригес, – представил его Мейер. – Это Джерарди и Миллер из отдела по борьбе с наркотиками. Остальных, думаю, ты знаешь.
– Ага, – сказал Родригес. – Привет.
– Это вы сидели в том фургоне? – спросил Джерарди.
– Ага, – ответил Родригес.
– И что же произошло сегодня вечером?
– В смысле?
– Мы поднялись наверх и нашли там только двух ширял. Где все эти мужики с фотографий, которые вы снимали?
– А я-то почем знаю, черт возьми?
– Да вы что, дрыхли, что ли, в этом проклятом фургоне?
– Я фотографировал! – обиделся Родригес.
– Ну и что же вы нафотографировали сегодня? Пару ширял, которые поднимались наверх, чтобы словить кайф?
– Я не знаю, кто туда поднимался, а кто нет! – сказал Родригес. – Я навожу камеру на подъезд, камера фотографирует. Когда кончается пленка, я вставляю новую. Я не знаю, что там на пленке. Пленку проявляют где-то в центре. Иногда я даже не знаю, что было на той пленке, которую уже проявили.
– Кто нажимает на кнопку, чтобы делать снимки?
– Я.
– Когда?
– Когда кто-нибудь подходит к подъезду.
– Ну и кто подходил к нему сегодня вечером?
– Уйма народу.
– И вся эта уйма народу вошла в здание?
– Ну конечно!
– И куда же они подевались?
– Блин, а я что, знаю? Может, на крышу вылезли, голубей гонять. Мне за ними следить не положено, мне положено фотографировать.
– Вы узнали кого-нибудь из тех, кто заходил в здание?
– Некоторые из них показались мне знакомыми.
– Двое французов заходили?
– А я что, знаю, французы они или нет?
– Ну, француза же сразу видно! – сказал Джерарди.
– Вам следовало нам позвонить, – сказал Миллер.
– Зачем?
– Сообщить о том, что там происходит.
– Блин, а я что, знал, что там происходит? Все было как месяц назад. Толпа народу заходила, те же самые, что всегда. Мне что, положено было сообщить, что все как обычно?
– Вам следовало позвонить! – упрямо повторил Миллер.
– Слушайте, я устал, – сказал Родригес. – Вы что, за этим меня сюда и притащили? Чтобы выслушать уйму всякой чуши о том, что мне следовало и чего не следовало делать? Слушайте, скажите это все моему лейтенанту, о'кей? Если хотите жаловаться, идите вешать лапшу на уши ему. А я пошел домой спать.
– Мы намерены просмотреть эту пленку! – сказал Джерарди.
– Ну так идите и смотрите! – горячо ответил Родригес. – Счастливо оставаться!
– Не напрягайся, – сказал ему Мейер.
– Эти гребаные «нарки» только и делают, что воняют! – сказал Родригес. – Почему бы вам не заняться чем-нибудь полезным? – Это было сказано Джерарди. – Пока, Мейер! Если понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать.
Он подошел к барьеру, открыл дверцу и сердито затопал вниз по лестнице. Железные ступеньки гудели у него под ногами.
– Ну и что теперь? – спросил Мейер.
– Попробуем через месяц, – сказал Мейер.
– Да через месяц эти парни будут уже в Китае! – возразил Джерарди. – Я вам говорю, их кто-то предупредил. Они знают, что мы их засекли, и у них хватит ума держаться оттуда подальше. Так что об этой операции можно забыть, ничего не выйдет.
– Если ничего не выйдет, мы вам позвоним, – сказал Мейер.
– Это он так шутит! – пояснил Джерарди своему напарнику.
– Привет! – сказала она от входа, вынула ключ из замка, вошла в гостиную и чмокнула его в макушку.
– Как дела? – спросил он.
– Съемку отменили.
– Да ну?
– Какие-то нелады с больницей. Они не хотели, чтобы рядом со зданием велись съемки. Сказали, это обеспокоит пациентов.
– Ну и где же в конце концов происходили съемки? – спросил Клинг.
– А их не было. Вместо съемок устроили большое совещание. На «Челси».
– "Челси"?
– Объединенная компания «Челси-ТВ». Хочешь сандвич или чего-нибудь этакого? Я жутко проголодалась! – сказала Огаста и ушла на кухню.
Он посмотрел ей вслед и продолжал следить за ней, пока она разворачивала на кухонном столе порезанную на ломтики буханку. Он вспоминал их первую встречу, вспоминал так отчетливо, словно это происходило здесь и сейчас. Звонок из дежурки от Мерчисона. «На Ричардсон-драйв, в доме 657, квартира 11-Д, произошла кража со взломом. Съезди, поговори с девушкой».
У девушки оказались длинные рыжие волосы и густой загар. Она была одета в темно-зеленый свитер, копоткую коричневую юбку и коричневые ботинки. Она сидела, скрестив ноги, и тупо глядела в стену. Первое, что он почувствовал, увидев ее, было ощущение полной гармонии, небрежное совершенство цвета и рисунка, рыжее и зеленое, волосы и глаза, свитер и юбка, ботинки сливались с ногами, покрытыми ровным загаром, длинные, стройные, грациозные ноги, вопросительно склоненная набок голова, водопад блестящих рыжих волос.
У нее, у девушки, были высокие скулы, чуть раскосые глаза, горящие зеленым на фоне посмуглевшего лица, вздернутый носик, чуть оттягивающий верхнюю губку, так что видны ровные белые зубы. Свитер обтягивал груди – крепкие, без всякого там лифчика, – и на талии был туго стянут коричневым поясом с медной пряжкой, попка мягким изгибом вминалась в пухлый диван, и, когда девушка повернулась, юбка чуть задралась, обнажив бедро.
Он ни разу в жизни не встречал более красивой женщины.
– Кто это такие? – спросил он.
– Кто? – переспросила Огаста с кухни.
– "Челси-ТВ".
– Рекламная фирма, снимает ролик.
– А-а. А что там было на совещании?
– Утрясали расписание, подыскивали новое место – ну, знаешь, вся эта канитель. – Гасси облизала нож, которым намазывала арахисовое масло, и сказала: – М-м, вкусно! Ты уверен, что не хочешь?
– И ты им для этого была нужна?
– Для чего?
– Ну, утрясать расписание, подыскивать место и...
– Да, Ларри хотел, чтобы я была под рукой.
– Ларри?
– Паттерсон. Из «Челси-ТВ». Он сам написал сценарий, и режиссер тоже он.
– Ax, ну да.
– Ему нужно было знать, когда я смогу подъехать и все такое.
Она вернулась в гостиную с сандвичем в руке. Клинг поймал себя на том, что уставился на нее точно так же как когда-то на первом свидании, – смотрел и глаз не мог отвести. Тогда Огаста в конце концов сказала ему:
«Ну что ты на меня пялишься?» Клингу пришлось признаться, что ему еще никогда не приходилось разговаривать с такой красивой девушкой. Огаста просто ответила, что ему придется к этому привыкнуть. Клинг помнил ее ответ слово в слово.
«Знаешь, придется тебе к этому привыкнуть. Ты ведь тоже очень красивый – а если мы только и будем делать, что сидеть и пялиться друг на друга, что же из этого выйдет? В смысле, я думаю, что мы будем видеться довольно часто, и мне хотелось бы думать, что я могу иногда позволить себе вспотеть, к примеру. Я здорово потею, знаешь ли».
«Да, Гасси, – думал он, – ты здорово потеешь, теперь я это знаю. А еще ты иногда рыгаешь, и я не раз видел тебя сидящей на унитазе, а однажды ты напилась вдрызг с этими твоими педиками-фотографами, чтоб их черт побрал, и я держал тебе голову, пока ты блевала, а потом уложил тебя в кровать, а сам пошел вытирать пол в ванной, да, Гасси, я знаю, что ты потеешь, я знаю, что ты не ангел, но, Господи, Гасси, зачем... зачем ты это сделала, зачем ты так поступила со мной, неужели ты не могла иначе – не как... не как сука в течке?!»
– ...Поехать в Южную Америку, чтобы снять этот ролик там, – говорила Огаста.
– Чего? – очнулся Клинг.
– Ларри хочет поехать в Южную Америку, чтобы снять этот ролик там, – повторила Огаста. – Там теперь лежит снег. К черту символическую гору, давайте снимать в настоящих горах!
– Что еще за символическая гора?
– Ну, больница «Лонг-Дженерал». Ты когда-нибудь видел это здание? Оно похоже на...
– Да, на гору.
– Ну вот, значит, ты понимаешь, о чем я.
– Так ты поедешь в Южную Америку, да?
– Всего на несколько дней. Если получится.
– Когда?
– Ну, я пока не знаю...
– А приблизительно?
– Наверно, довольно скоро. Пока там еще лежит снег. У них ведь сейчас зима, ты же знаешь.
– Ага, – сказал Клинг. – А когда именно? В этом месяце?
– Да, вероятно.
– И ты ему сказала, что поедешь?
– Знаешь, Берт, мне так редко приходится сниматься для телевидения... Ролик будет идти целую минуту, это для меня очень важно...
– Да, конечно. Я знаю.
– Это всего на несколько дней.
– А кто туда поедет? – спросил он.
– Только мы с Ларри и съемочная группа.
– А другие модели?
– Остальных он собирается набрать на месте.
– Я, по-моему, с ним ни разу не встречался, – сказал Клинг. – Я его знаю?
– Кого?
– Ларри Паттерсона.
– Нет, не думаю, – ответила Огаста и отвела взгляд. – Ты точно не хочешь есть?
– Не хочу. Спасибо.
Глава 9
В рейде участвовали четверо детективов из 87-го участка и шестеро полисменов. Жилетов было всего восемь. Уиллис решил, что ему жилет не нужен. Шестеро полисменов разыграли оставшиеся пять жилетов. Один из них и оба «нарка» остались без жилетов. Джерарди, один из «нарков», принялся жаловаться, что в 87-м участке ведут себя не по-товарищески. Миллер, другой «нарк», заметил, что это вообще не их работа – вся слава от этой облавы достанется 87-му участку, а им придется подставлять задницу под пули, да еще без жилетов. Мейер предложил им вернуться домой к маменьке. Перед выездом все снова зашли помочиться.
Когда несколько седанов без опознавательных знаков подъехали к дому 1124 на Калвер-авеню, полицейский фургон, замаскированный под хлебный, уже стоял во дворе. Не доезжая трех кварталов до места, все надели бронежилеты, и теперь им было тесно и неудобно. Машины затормозили у бровки, все с радостью вывалились на тротуар и, выхватив оружие, бросились к подъезду. Впереди бежал Мейер. Следом за ним, чуть позади, двигались Браун и Хейз, а за ними – Уиллис и патрульный полисмен по имени Роджер Хиггинс, который был перепуган до полусмерти. Они поднялись по лестнице, стараясь идти как можно тише. Впрочем, совершенно бесшумно такая толпа двигаться не может. Главным была скорость. Подняться на третий этаж выбить дверь, захватить их с поличным и арестовать. На площадке третьего этажа один из «нарков» споткнулся и буркнул: «Черт!» Один из патрульных шикнул на него. А потом они как-то вдруг оказались уже на четвертом. Теперь уже страшно стало не только Хиггинсу. Когда Мейер подошел к двери подозреваемой квартиры, сердце у него отчаянно колотилось. Ему было знакомо это чувство – страх перед неизвестностью. Он предполагал, что ему известно, кто ожидает их за дверью, которую он сейчас вышибет; но он не знал, сколько у противников оружия и какого.
В этом штате для того, чтобы войти в подозреваемое помещение, нужно было получить специальный ордер на обыск либо у кого-то из судей уголовного суда, либо в суде одной из высших инстанций – в Айсоле это был Верховный суд. Форма и содержание ордера были установлены законом. Если детективы, ведущие расследование, полагали, что в подозреваемом помещении могут храниться контрабандные товары – наркотики, оружие и т. п., – они могли потребовать, чтобы ордер давал право входить «без стука», то есть не представляясь и не спрашивая разрешения войти. Ордер Мейера, подписанный вчера в здании уголовного суда, давал им такое право. Но то, что они по закону имели право войти в квартиру не представляясь, не рассеивало настойчивого страха перед неизвестностью, перед возможностью внезапной смерти, подстерегающей их за запертой дверью. Мейер весь вспотел. Он прислонился к стене напротив двери, поднял правую ногу и ударил каблуком точно в замок.
Замок сломался, дверь распахнулась настежь.
– Полиция! – крикнул Мейер. – Не двигаться!
В комнате было только двое.
Оба сидели за длинным столом.
Женщина в одной ночной рубашке. И мужчина в трусах. Женщина – белая, мужчина – негр. Женщина – худая, на грани истощения. Мужчина относительно крепок, но глаза такие же стеклянные, как у женщины. На столе лежал шприц, книжечка картонных спичек, закопченная столовая ложка и два разорванных, пустых прозрачных пакетика. Когда детективы и полицейские в форме вломились в комнату, мужчина и женщина подняли головы и взглянули на детективов. Ни один не произнес ни слова. Копы разбежались по комнате, распахнули двери в другие комнаты, дверцы стенных шкафов, заглянули в маленький туалет. В квартире не было никого, кроме этих двоих, которые ошеломленно сидели за столом и молча глазели на полицейских.
– Здесь еще кто-нибудь есть? – спросил Мейер.
Женщина покачала головой.
– Как ваше имя?
– Мэри...
– А фамилия?
– Как моя фамилия? – спросила она у негра.
Тот пожал плечами.
– А вас как зовут? – спросил у него Мейер.
– Джефферсон Хилл.
– Где вы взяли «дурь»? – спросил один из «нар-ков», беря со стола прозрачный пакетик.
– Мэри! – окликнул Хилл. – Где мы это взяли?
– Хорошая «дурь», – кивнула Мэри.
– Где те парни, которым принадлежит эта квартира? – спросил Браун.
– Где эти парни, Мэри? – спросил Хилл.
– Ага, – ответила Мэри и пожала плечами.
– Столько шуму, и все из-за пары паршивых ширял! – сказал другой «нарк».
Ну что ж, раз на раз не приходится.
* * *
Огаста сказала ему, что сегодня они будут сниматься на открытом воздухе, в больнице «Лонг-Дженерал». Снимать новый стиль лыжных мод на фоне сурового каменного здания больницы и накрахмаленных белых халатов обслуживающего персонала. Огаста объяснила что реклама появится на телеэкранах не раньше декабря, но снимать ее будут заранее. Предстоящие съемки ее не очень радовали. Демонстрировать лыжные куртки в удушающую жару под светом мощных прожекторов – не лучший способ проводить летний вечер.Клинг не поверил ни единому ее слову.
Он позвонил начальнику охраны больницы и выяснил, что ни в самой больнице, ни рядом с ней никаких съемок сегодня вечером не будет.
– Это же больница! – несколько резковато ответил ему охранник. – У нас тут больные! Только телевизионщиков нам тут не хватало.
Клинг вежливо поблагодарил охранника, подивился беспардонному вранью Гасси и еще некоторое время сидел за своим столом в помещении для детективов, глядя в окно и прислушиваясь к приглушенным звукам летней ночи. Через некоторое время он попрощался с Кареллой, спустился вниз, сказал Мерчисону за столом в дежурке, что уходит, прошел два квартала до станции подземки на Гровер-авеню и поехал в центр.
На втором этаже здания на Хоппер-стрит, в квартире, принадлежащей художнику Майклу Лукасу, свет не горел. На третьем этаже тоже – Марта и Мишель скорее всего бродили по городу, а Франни, предполагаемая шлюха, была Бог весть где. Он ожидал, что в фотоателье на четвертом и пятом этажах будет темно – и так оно и было. Но в квартире на шестом этаже, принадлежавшей человеку, который демонстрировал «иногда моды, иногда мускулы», человеку по имени Брэдфорд Дуглас, с могучими мышцами и гривой белокурых волос, – в этой квартире свет горел во всех окнах вдоль верхнего этажа здания. Клинг испытывал большое искушение подняться туда и вышибить дверь – безо всякого там ордера с правом на вход «без стука», просто вышибить эту проклятую дверь и найти там Огасту.
Он стоял на противоположной стороне улицы в тени, футах в тридцати от единственного фонаря на углу. Магазины и рестораны вдоль улицы уже закрылись на ночь. Было около одиннадцати, а Огаста отправилась на свои «съемки» без четверти девять. Клинг смотрел на освещенные окна. И на месте окон перед его мысленным взором возникли экраны, на которых демонстрировали порнографию. Огаста в одном белье, Дуглас без рубашки, Огаста в его объятиях, Огаста, принимающая его ласки и поцелуи, отдающаяся...
Первый выстрел застал его врасплох.
Он услышал грохот откуда-то слева, из-за пределов круга света, отбрасываемого фонарем на углу, услышал, как пуля вошла в кирпичную стену, увидел краем глаза, как всего в футе от его головы кирпич рассыпался фонтаном тускло-красных осколков. К тому времени, как прозвучал второй выстрел, он уже распластался на тротуаре с пистолетом в руке, сердце его отчаянно колотилось, глаза обшаривали темноту по ту сторону круга света. Прозвучал еще один выстрел – поспешный, сделанный наугад, – а потом топот, удаляющийся во тьму. Поднимаясь на ноги, Клинг увидел, как фигура бегущего человека пересекла круг света под другим фонарем. Темная ветровка и фетровая шляпа с широкими полями. В правой руке у него блестел пистолет. Он мчался, точно чемпион мира по легкой атлетике. Не успел Клинг пуститься в погоню, как человек уже скрылся за углом. Когда Клинг добежал до фонаря, незнакомец... исчез.
Запыхавшийся, он вернулся к тому месту, откуда предположительно были сделаны выстрелы. Он долго ползал на четвереньках, обшаривая руками мостовую в поисках стреляных гильз. Без толку, только руки испачкал. Либо стреляли не отсюда, либо стреляли не из пистолета, а из револьвера. Клинг вернулся на то место, где стоял, когда в него стреляли. Дыра в кирпичной стене оказалась дюймов шести в диаметре – оружие было мощное. Здесь было темно. Клинг оглядел улицу, надеясь увидеть патрульную машину – у полисмена должен быть с собой фонарик. Но улица была пуста.
Вот всегда так – никогда этих копов нет под рукой когда надо. Клинг снова встал на четвереньки и в темноте принялся ощупывать тротуар в поисках пуль. Ему повезло – он нашел пулю, и в довольно хорошем состоянии, не слишком расплющенную. Он сунул ее карман, подумал, не стоит ли сообщить о происшествии в местный участок, и решил этого не делать. Вместо этого он прошел два квартала, вышел на освещенную авеню, поймал такси и попросил шофера отвезти его к больнице «Лонг-Дженерал». Никакой съемочной группы и фотомоделей у больницы не было. Клинг дал таксисту свой домашний адрес, потом нервно достал сигарету из купленной утром пачки и трясущимися руками закурил ее. Последний раз он курил в ночь своей свадьбы, почти четыре года назад, когда Огаста, его невеста, была похищена психом, который три дня продержал ее в плену.
– Простите, – сказал таксист, – не могли бы вы затушить сигарету? У меня аллергия на табачный дым.
– Чего? – очнулся Клинг.
– Там сзади табличка, видите?
Клинг затушил сигарету.
* * *
Они вернулись в участок и принялись обсуждать неудавшуюся операцию.– Их, должно быть, предупредили, – сказал Джерарди, старший из полисменов из отдела по борьбе с наркотиками.
– Не думаю, – ответил Мейер.
– Тогда почему же мы обнаружили там только двоих ширял, исколотых от плеча до задницы?
– Наверно, встречу отменили, – сказал Браун. – Возможно, груз задержался.
– Черта с два! – возразил Миллер, другой «нарк». – Их кто-то предупредил.
– Вам следовало бы тщательнее следить за ними, – сказал Джерарди.
– Кто там сидел? – спросил Миллер. – Какой-нибудь коп? Наверняка ему дали на лапу.
Браун посмотрел на него и ничего не сказал. Взгляды Брауна бывали куда выразительнее тысячи слов.
– Где этот сукин сын, который сидел в хлебном фургоне? – осведомился Джерарди. – Я думаю, ему следовало бы прийти сюда.
– Разбирается с фотографиями, – ответил Уиллис.
– Чего? – переспросил Джерарди.
– Он в фотолаборатории, ему надо разобраться со своими ребятами.
– Разобраться? В чем? Он придет сюда, чтобы объяснить, что, черт побери, стряслось сегодня ночью?
– Придет, – сказал Уиллис.
– Когда? Уже полдвенадцатого!
– Как разберется, так и придет.
– Он просто пытается спасти свою шкуру, вот и все! – высказался Миллер. – Как это вышло, что нас никто не предупредил?
– В смысле? – поинтересовался Хейз.
– Как вышло, что этот парень в фургоне, который сидит там круглыми сутками, не сообщил нам по рации, что там никого нет, кроме пары ширял?
– А по-моему, – сказал Джерарди, – ему, если хотите знать, просто дали на лапу.
– А я себе едва шею не свернул на этой проклятой лестнице! – пожаловался Миллер.
– Двое ширял, окосевших в дымину. И квартирка пуста, как сердце шлюхи, – сказал Джерарди. – Я вам точно говорю, их кто-то предупредил!
– А вот и он! – сказал Мейер и поспешно подошел к решетчатому барьеру, отделявшему комнату от коридора. – Эл, заходи! Ты со всем разобрался?
– Я вообще не знаю, почему я должен был с чем-то разбираться, – проворчал полисмен. Он был одет в пеструю спортивную рубашку с короткими рукавами, голубые хлопчатобумажные брюки и сандалии. Едва войдя в дежурку, он немедленно прикрепил к карману рубашки свое закатанное в пластик удостоверение, как будто входил в центральное управление или что-нибудь в этом духе.
– Это Эл Родригес, – представил его Мейер. – Это Джерарди и Миллер из отдела по борьбе с наркотиками. Остальных, думаю, ты знаешь.
– Ага, – сказал Родригес. – Привет.
– Это вы сидели в том фургоне? – спросил Джерарди.
– Ага, – ответил Родригес.
– И что же произошло сегодня вечером?
– В смысле?
– Мы поднялись наверх и нашли там только двух ширял. Где все эти мужики с фотографий, которые вы снимали?
– А я-то почем знаю, черт возьми?
– Да вы что, дрыхли, что ли, в этом проклятом фургоне?
– Я фотографировал! – обиделся Родригес.
– Ну и что же вы нафотографировали сегодня? Пару ширял, которые поднимались наверх, чтобы словить кайф?
– Я не знаю, кто туда поднимался, а кто нет! – сказал Родригес. – Я навожу камеру на подъезд, камера фотографирует. Когда кончается пленка, я вставляю новую. Я не знаю, что там на пленке. Пленку проявляют где-то в центре. Иногда я даже не знаю, что было на той пленке, которую уже проявили.
– Кто нажимает на кнопку, чтобы делать снимки?
– Я.
– Когда?
– Когда кто-нибудь подходит к подъезду.
– Ну и кто подходил к нему сегодня вечером?
– Уйма народу.
– И вся эта уйма народу вошла в здание?
– Ну конечно!
– И куда же они подевались?
– Блин, а я что, знаю? Может, на крышу вылезли, голубей гонять. Мне за ними следить не положено, мне положено фотографировать.
– Вы узнали кого-нибудь из тех, кто заходил в здание?
– Некоторые из них показались мне знакомыми.
– Двое французов заходили?
– А я что, знаю, французы они или нет?
– Ну, француза же сразу видно! – сказал Джерарди.
– Вам следовало нам позвонить, – сказал Миллер.
– Зачем?
– Сообщить о том, что там происходит.
– Блин, а я что, знал, что там происходит? Все было как месяц назад. Толпа народу заходила, те же самые, что всегда. Мне что, положено было сообщить, что все как обычно?
– Вам следовало позвонить! – упрямо повторил Миллер.
– Слушайте, я устал, – сказал Родригес. – Вы что, за этим меня сюда и притащили? Чтобы выслушать уйму всякой чуши о том, что мне следовало и чего не следовало делать? Слушайте, скажите это все моему лейтенанту, о'кей? Если хотите жаловаться, идите вешать лапшу на уши ему. А я пошел домой спать.
– Мы намерены просмотреть эту пленку! – сказал Джерарди.
– Ну так идите и смотрите! – горячо ответил Родригес. – Счастливо оставаться!
– Не напрягайся, – сказал ему Мейер.
– Эти гребаные «нарки» только и делают, что воняют! – сказал Родригес. – Почему бы вам не заняться чем-нибудь полезным? – Это было сказано Джерарди. – Пока, Мейер! Если понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать.
Он подошел к барьеру, открыл дверцу и сердито затопал вниз по лестнице. Железные ступеньки гудели у него под ногами.
– Ну и что теперь? – спросил Мейер.
– Попробуем через месяц, – сказал Мейер.
– Да через месяц эти парни будут уже в Китае! – возразил Джерарди. – Я вам говорю, их кто-то предупредил. Они знают, что мы их засекли, и у них хватит ума держаться оттуда подальше. Так что об этой операции можно забыть, ничего не выйдет.
– Если ничего не выйдет, мы вам позвоним, – сказал Мейер.
– Это он так шутит! – пояснил Джерарди своему напарнику.
* * *
Домой она вернулась немного за полночь. Он сидел у телевизора, смотрел начало старого фильма.– Привет! – сказала она от входа, вынула ключ из замка, вошла в гостиную и чмокнула его в макушку.
– Как дела? – спросил он.
– Съемку отменили.
– Да ну?
– Какие-то нелады с больницей. Они не хотели, чтобы рядом со зданием велись съемки. Сказали, это обеспокоит пациентов.
– Ну и где же в конце концов происходили съемки? – спросил Клинг.
– А их не было. Вместо съемок устроили большое совещание. На «Челси».
– "Челси"?
– Объединенная компания «Челси-ТВ». Хочешь сандвич или чего-нибудь этакого? Я жутко проголодалась! – сказала Огаста и ушла на кухню.
Он посмотрел ей вслед и продолжал следить за ней, пока она разворачивала на кухонном столе порезанную на ломтики буханку. Он вспоминал их первую встречу, вспоминал так отчетливо, словно это происходило здесь и сейчас. Звонок из дежурки от Мерчисона. «На Ричардсон-драйв, в доме 657, квартира 11-Д, произошла кража со взломом. Съезди, поговори с девушкой».
У девушки оказались длинные рыжие волосы и густой загар. Она была одета в темно-зеленый свитер, копоткую коричневую юбку и коричневые ботинки. Она сидела, скрестив ноги, и тупо глядела в стену. Первое, что он почувствовал, увидев ее, было ощущение полной гармонии, небрежное совершенство цвета и рисунка, рыжее и зеленое, волосы и глаза, свитер и юбка, ботинки сливались с ногами, покрытыми ровным загаром, длинные, стройные, грациозные ноги, вопросительно склоненная набок голова, водопад блестящих рыжих волос.
У нее, у девушки, были высокие скулы, чуть раскосые глаза, горящие зеленым на фоне посмуглевшего лица, вздернутый носик, чуть оттягивающий верхнюю губку, так что видны ровные белые зубы. Свитер обтягивал груди – крепкие, без всякого там лифчика, – и на талии был туго стянут коричневым поясом с медной пряжкой, попка мягким изгибом вминалась в пухлый диван, и, когда девушка повернулась, юбка чуть задралась, обнажив бедро.
Он ни разу в жизни не встречал более красивой женщины.
– Кто это такие? – спросил он.
– Кто? – переспросила Огаста с кухни.
– "Челси-ТВ".
– Рекламная фирма, снимает ролик.
– А-а. А что там было на совещании?
– Утрясали расписание, подыскивали новое место – ну, знаешь, вся эта канитель. – Гасси облизала нож, которым намазывала арахисовое масло, и сказала: – М-м, вкусно! Ты уверен, что не хочешь?
– И ты им для этого была нужна?
– Для чего?
– Ну, утрясать расписание, подыскивать место и...
– Да, Ларри хотел, чтобы я была под рукой.
– Ларри?
– Паттерсон. Из «Челси-ТВ». Он сам написал сценарий, и режиссер тоже он.
– Ax, ну да.
– Ему нужно было знать, когда я смогу подъехать и все такое.
Она вернулась в гостиную с сандвичем в руке. Клинг поймал себя на том, что уставился на нее точно так же как когда-то на первом свидании, – смотрел и глаз не мог отвести. Тогда Огаста в конце концов сказала ему:
«Ну что ты на меня пялишься?» Клингу пришлось признаться, что ему еще никогда не приходилось разговаривать с такой красивой девушкой. Огаста просто ответила, что ему придется к этому привыкнуть. Клинг помнил ее ответ слово в слово.
«Знаешь, придется тебе к этому привыкнуть. Ты ведь тоже очень красивый – а если мы только и будем делать, что сидеть и пялиться друг на друга, что же из этого выйдет? В смысле, я думаю, что мы будем видеться довольно часто, и мне хотелось бы думать, что я могу иногда позволить себе вспотеть, к примеру. Я здорово потею, знаешь ли».
«Да, Гасси, – думал он, – ты здорово потеешь, теперь я это знаю. А еще ты иногда рыгаешь, и я не раз видел тебя сидящей на унитазе, а однажды ты напилась вдрызг с этими твоими педиками-фотографами, чтоб их черт побрал, и я держал тебе голову, пока ты блевала, а потом уложил тебя в кровать, а сам пошел вытирать пол в ванной, да, Гасси, я знаю, что ты потеешь, я знаю, что ты не ангел, но, Господи, Гасси, зачем... зачем ты это сделала, зачем ты так поступила со мной, неужели ты не могла иначе – не как... не как сука в течке?!»
– ...Поехать в Южную Америку, чтобы снять этот ролик там, – говорила Огаста.
– Чего? – очнулся Клинг.
– Ларри хочет поехать в Южную Америку, чтобы снять этот ролик там, – повторила Огаста. – Там теперь лежит снег. К черту символическую гору, давайте снимать в настоящих горах!
– Что еще за символическая гора?
– Ну, больница «Лонг-Дженерал». Ты когда-нибудь видел это здание? Оно похоже на...
– Да, на гору.
– Ну вот, значит, ты понимаешь, о чем я.
– Так ты поедешь в Южную Америку, да?
– Всего на несколько дней. Если получится.
– Когда?
– Ну, я пока не знаю...
– А приблизительно?
– Наверно, довольно скоро. Пока там еще лежит снег. У них ведь сейчас зима, ты же знаешь.
– Ага, – сказал Клинг. – А когда именно? В этом месяце?
– Да, вероятно.
– И ты ему сказала, что поедешь?
– Знаешь, Берт, мне так редко приходится сниматься для телевидения... Ролик будет идти целую минуту, это для меня очень важно...
– Да, конечно. Я знаю.
– Это всего на несколько дней.
– А кто туда поедет? – спросил он.
– Только мы с Ларри и съемочная группа.
– А другие модели?
– Остальных он собирается набрать на месте.
– Я, по-моему, с ним ни разу не встречался, – сказал Клинг. – Я его знаю?
– Кого?
– Ларри Паттерсона.
– Нет, не думаю, – ответила Огаста и отвела взгляд. – Ты точно не хочешь есть?
– Не хочу. Спасибо.
Глава 9
Манфред Лейдер был полицейским психологом. Он однажды помог Карелле в расследовании убийств нескольких слепых. Лейдеру было за пятьдесят, и он носил седую бородку, чтобы быть похожим на психиатра. В этом штате психиатр должен был четыре года проучиться в колледже, еще четыре в мединституте, год в интернатуре, три года клинической ординатуры, и еще два года проработать в клинике, прежде чем получить разрешение держать устный и письменный экзамен, дающий право на получение лицензии на частную практику. Вот почему психиатры берут пятьдесят баксов за часовую консультацию – это как минимум. А Лейдер был всего лишь психологом. Вот почему он работал в полицейском управлении за годовое жалованье в 36 400 долларов.
Когда Карелла позвонил Лейдеру утром в четверг, у него сидел пациент – полицейский, который неожиданно начал впадать в истерику ют одного вида собственного пистолета. Не надо быть психиатром или даже психологом, чтобы знать, что именно символизирует пистолет. Секретарь Лейдера сказал Карелле, что доктор (Лейдер действительно имел докторскую степень, но степень доктора философии, а это не так уж высоко котируется) перезвонит ему попозже, когда освободится. Лейдер позвонил в четверть двенадцатого.
– Это Лейдер, – назвался он по телефону.
– Здравствуйте, – сказал Карелла. – Может, вы меня не помните – я детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка. Нам с вами не так давно приходилось разговаривать по поводу...
– По поводу подсознательной памяти, не так ли?
– Да, кошмаров и всего такого...
– Помню, помню. Ну что, пригодилось?
– Да, мы его нашли.
– Это хорошо, – сказал Лейдер. – Рад был помочь.
– На этот раз у меня очень простой вопрос, – сказал Карелла.
– Угу, – ответил Лейдер. Он давно привык к очень простым вопросам, требующим исследований, сравнимых с научной диссертацией.
– У меня имеется жертва предполагаемого самоубийства, человек, умерший от смертельной дозы секонала. Бывшая жена этого человека и его брат единодушно утверждают, что он в рот не брал никаких лекарств.
– У него была фобия?
– Он в детстве испытал сильную аллергическую реакцию на стрептомицин и с тех пор не принимал даже аспирина.
– Пожалуй, это можно назвать фобией.
– Вот вопрос: мог ли такой человек добровольно проглотить двадцать девять капсул секонала?
– Хм... – сказал Лейдер.
Карелла ждал.
– Тут вся проблема вот в чем, – сказал наконец Лейдер, – я вполне могу представить себе ситуацию, в которой он мог его принять.
– Какую именно?
– Видите ли, при фобии человек может вести себя двояко, – начал Лейдер. – Во-первых, он может избегать всего, что вызывает страх. Например, если вы боитесь открытого пространства, вы попросту запретесь у себя в квартире и будете отказываться выходить на улицу, где фобия может вызвать крайнюю тревогу.
– А во-вторых?
– А во-вторых, вы можете броситься навстречу своему страху. Например, многие люди, проявляющие героизм на войне, очень боятся сражений. Но они побеждают свой страх. Ну, возможно, «побеждают» – это сильно сказано. Они преодолевают его, добровольно вызываясь исполнять опасные миссии, и это куда лучше помогает им справиться со своим страхом, чем просто сидеть и трястись от ужаса каждый раз, как где-то рядом рванет снаряд. Вы понимаете, о чем я?
– Думаю, что да.
– Мы называем первое уклонением от опасности, а второе, противоположный механизм, – противофобической конфронтацией. Бросаться навстречу страху. Когда я занимался частной практикой, много лет тому назад, мне пришлось работать с пилотом, который пошел в авиацию, потому что боялся высоты. Это был его способ борьбы с фобией.
– Это весьма утешительно, – сказал Карелла.
– Да, конечно, – согласился Лейдер.
– В смысле, для пассажиров самолетов, – сказал Карелла.
Когда Карелла позвонил Лейдеру утром в четверг, у него сидел пациент – полицейский, который неожиданно начал впадать в истерику ют одного вида собственного пистолета. Не надо быть психиатром или даже психологом, чтобы знать, что именно символизирует пистолет. Секретарь Лейдера сказал Карелле, что доктор (Лейдер действительно имел докторскую степень, но степень доктора философии, а это не так уж высоко котируется) перезвонит ему попозже, когда освободится. Лейдер позвонил в четверть двенадцатого.
– Это Лейдер, – назвался он по телефону.
– Здравствуйте, – сказал Карелла. – Может, вы меня не помните – я детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка. Нам с вами не так давно приходилось разговаривать по поводу...
– По поводу подсознательной памяти, не так ли?
– Да, кошмаров и всего такого...
– Помню, помню. Ну что, пригодилось?
– Да, мы его нашли.
– Это хорошо, – сказал Лейдер. – Рад был помочь.
– На этот раз у меня очень простой вопрос, – сказал Карелла.
– Угу, – ответил Лейдер. Он давно привык к очень простым вопросам, требующим исследований, сравнимых с научной диссертацией.
– У меня имеется жертва предполагаемого самоубийства, человек, умерший от смертельной дозы секонала. Бывшая жена этого человека и его брат единодушно утверждают, что он в рот не брал никаких лекарств.
– У него была фобия?
– Он в детстве испытал сильную аллергическую реакцию на стрептомицин и с тех пор не принимал даже аспирина.
– Пожалуй, это можно назвать фобией.
– Вот вопрос: мог ли такой человек добровольно проглотить двадцать девять капсул секонала?
– Хм... – сказал Лейдер.
Карелла ждал.
– Тут вся проблема вот в чем, – сказал наконец Лейдер, – я вполне могу представить себе ситуацию, в которой он мог его принять.
– Какую именно?
– Видите ли, при фобии человек может вести себя двояко, – начал Лейдер. – Во-первых, он может избегать всего, что вызывает страх. Например, если вы боитесь открытого пространства, вы попросту запретесь у себя в квартире и будете отказываться выходить на улицу, где фобия может вызвать крайнюю тревогу.
– А во-вторых?
– А во-вторых, вы можете броситься навстречу своему страху. Например, многие люди, проявляющие героизм на войне, очень боятся сражений. Но они побеждают свой страх. Ну, возможно, «побеждают» – это сильно сказано. Они преодолевают его, добровольно вызываясь исполнять опасные миссии, и это куда лучше помогает им справиться со своим страхом, чем просто сидеть и трястись от ужаса каждый раз, как где-то рядом рванет снаряд. Вы понимаете, о чем я?
– Думаю, что да.
– Мы называем первое уклонением от опасности, а второе, противоположный механизм, – противофобической конфронтацией. Бросаться навстречу страху. Когда я занимался частной практикой, много лет тому назад, мне пришлось работать с пилотом, который пошел в авиацию, потому что боялся высоты. Это был его способ борьбы с фобией.
– Это весьма утешительно, – сказал Карелла.
– Да, конечно, – согласился Лейдер.
– В смысле, для пассажиров самолетов, – сказал Карелла.