Эд Макбейн
Жара
Посвящается Ане и Сиду Соломонам
Город, описанный в этой книге, выдуман. Все люди и все названия вымышлены. Одна лишь будничная работа полицейских соответствует реально существующим способам ведения расследования.
Глава 1
В стареньком неприметном седане, на котором Стив Карелла добирался до места происшествия, был установлен кондиционер. Прошлым летом его чинили, но теперь, когда он стал особенно необходим, кондиционер подло отказался работать. Все окна в машине были открыты, но легче от этого не становилось. Здесь, в городе, жара часто сопровождалась влажностью, так что Карелла ощущал себя измотанным балетным танцором, которому пришлось несколько часов подряд поднимать толстую партнершу. Берт Клинг, сидевший рядом с Кареллой, тоже потел и задыхался, пока они ехали через весь город.
Звонок зарегистрировала служба спасения «911» на Хай-стрит в 8.30 утра. О нем незамедлительно сообщили диспетчеру, который и направил на место происшествия машину, принадлежавшую 87-му участку. Прибывшие полицейские обнаружили труп, что их вовсе не удивило: женщина, позвонившая в службу «911», сообщила, что, вернувшись домой, нашла своего мужа мертвым. Диспетчер завершил сообщение словами: «Ищите леди». Леди ждала полицейских в вестибюле многоквартирного дома. Но детективов полицейские вызвали не сразу – сперва они поднялись на седьмой этаж, в квартиру, и лично удостоверились, что на полу в гостиной лежит труп.
Дом находился в довольно престижном квартале – он стоял в полукруге зданий, образующих площадь Сильвермайн-Овал, окна его смотрели на Сильвермайн-парк, шоссе Ривер и на реку. Стены дома сильно пострадали от набегов любителей граффити – эффект их творчества был не менее оглушителен, чем удар дубинки, – но в подъездах по-прежнему сидели швейцары в ливреях, и охранялся дом довольно хорошо. Когда Карелла затормозил, уткнув свой седан безо всяких гербов и надписей типа «Полиция» бампером в бордюр тротуара, у подъезда уже стояли веером три патрульные машины, оснащенные рациями, и фургончик службы спасения. И тут Клинг, хранивший молчание всю дорогу от полицейского участка, вдруг выдал:
– Знаешь, Стив, по-моему, моя жена погуливает на стороне.
Один из полицейских, откликнувшихся на вызов диспетчера, стоял на тротуаре и ждал детективов. Он узнал подъехавший бордовый седан, он узнал Кареллу и Клинга и, когда дверцы распахнулись, направился навстречу. Карелла посмотрел на Клинга через крышу машины. Клинг, опустив голову, пошел к полицейскому. До недавнего времени он был самым молодым детективом в участке – белокурый, голубоглазый, с мальчишеским, гладко выбритым лицом и невинным взглядом – никогда не подумаешь, что перед тобой сыщик. Клинг был чуть выше Кареллы и пошире в плечах. Носил ветровку, темные брюки, белую рубашку и, в соответствии с недавним распоряжением лейтенанта, галстук. Карелла, все еще ошарашенный, обошел машину и вышел на тротуар. Он двигался небрежной походкой спортсмена. Черноволосый, с темными, чуть раскосыми глазами, которые делали его лицо немного «восточным». Тропический костюм, который Карелла натянул сегодня утром, без четверти семь, уже успел помяться и сделаться похожим на давно не стиранное посудное полотенце.
– Где он? – спросил Карелла у патрульного.
– Наверху, в квартире 6-В. Возле квартиры дежурит мой напарник. Женщина – внизу, в вестибюле, вместе со швейцаром. Вернулась домой, а муж мертвый.
Леди оказалась высокой брюнеткой, подстриженной «клинышком», под знаменитую фигуристку. Она выглядела удивительно свежей в своем платье набивного ситца и босоножках на высоком каблуке. На узком, «лисьем» лице больше всего выделялись удивительно яркие зеленые глаза и большой рот. Женщина недавно плакала: на глазах у нее все еще блестели слезы на лице остались потеки косметики. Карелла не сразу подошел к ней. Это всегда была самая худшая, самая трудная часть его работы. Он набрал в грудь воздуха и наконец решился.
– Я – детектив Карелла, – представился он. – Восемьдесят седьмой участок. Прошу прощения, мэм, но я должен задать вам несколько вопросов.
Женщина сморгнула слезы и кивнула:
– Ничего, все в порядке.
Голос у нее был низкий.
– Скажите, пожалуйста, как имя вашего мужа?
– Джереми Ньюмен.
– А ваше?
– Энн. Энн Ньюмен.
– Насколько я понимаю, вы вернулись к себе домой...
– Да.
– Когда это было, миссис Ньюмен?
– Перед тем, как я позвонила в полицию.
– А когда именно?
– Около половины девятого.
– Вы говорите, вы вернулись домой?
– Да.
– Вы работаете по ночам?
– Нет-нет! Я уезжала. Я приехала прямо из аэропорта.
– А куда вы уезжали?
– В Лос-Анджелес. Я села на самолет вчера в половине одиннадцатого и должна была быть дома в половине седьмого. Но самолет опоздал, мы прилетели только в полвосьмого.
– И вы сразу уехали из аэропорта?
– Да, как только получила багаж.
– И поехали прямо сюда?
– Да.
– Когда вы поднялись наверх, дверь была заперта?
– Да.
– Вы ничего не трогали в квартире?
– Ничего.
– Даже телефон?
– Я звонила снизу, из вестибюля. В квартире невозможно находиться.
Квартира была вонючей духовкой.
Когда Карелла и Клинг отворили дверь, на них дохнуло жаром и таким запахом, что они невольно отшатнулись назад. Зажимая носы платками, детективы вошли в квартиру, точно в логово огнедышащего дракона, и двинулись прямиком в гостиную, где навзничь на коврике лежал мертвец. Кожа на его руках, лице и шее, видневшейся в распахнутом вороте халата, почернела. От внутреннего давления газов губы трупа выпятились, язык распух, и кончик его торчал наружу. Глаза выпучились. Из носа, видимо, шла кровь, и ее следы запеклись на верхней губе вместе с зеленоватой жидкостью. От покойника несло тленом, рвотой и фекалиями.
– Господи, давайте окно откроем! – сказал Клинг.
– Нельзя, пока эксперты не приедут.
– Ну хоть кондиционер включим.
– Нельзя. Медикам надо, чтобы температура в помещении оставалась прежней.
– И что же делать?
– Ничего.
Делать на самом деле было ничего нельзя, пока не прибудут остальные. Им пришлось ждать почти целый час, пока наконец эксперты из мобильной лаборатории не перетряхнули всю квартиру в поисках свежих отпечатков пальцев. Но и тогда Карелла запретил открывать окна до приезда мед экспертизы. Медэксперт застрял в пробке по дороге в жилые кварталы и прибыл только в двадцать минут одиннадцатого. Войдя в квартиру, он поморщился, тут же автоматически взглянул на висевший на стене градусник и сказал Карелле:
– Если эта штука не врет, здесь сто два градуса.[1]
– А ощущение такое, что как минимум сто десять[2], – сказал Карелла. – Кондиционер включить можно?
– Только когда я закончу, – сказал медэксперт, опустился на колени рядом с телом и взялся за работу.
Энн Ньюмен ждала снаружи, в коридоре. У стены стояли два дорогих чемодана – видимо, на том самом месте, где она поставила их перед тем, как открыть дверь. Глаза у нее были уже сухие, и она успела стереть с лица следы косметики. Энн по-прежнему выглядела удивительно свежей в своем ситцевом платье.
– Я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете, – сказал Карелла.
– Да, конечно, – ответила она.
– Миссис Ньюмен, не могли бы вы сказать, когда вы уехали в Калифорнию?
– Первого.
– Неделю назад?
– Да.
– Как раз успели до жары.
– Жара началась в то утро, когда я улетала.
– А во сколько это было?
– Самолет был в десять утра.
– Во сколько вы ушли из дома?
– Где-то без четверти девять.
– А когда вы уходили, ваш муж был здесь?
– Да.
– Миссис Ньюмен, я обязан задать вам следующий вопрос. Он был жив?
– Да. Мы вместе завтракали.
– А во сколько примерно это было?
– Наверно, около восьми.
– Это был последний раз, когда вы видели его живым?
– Да, когда я уходила из дома.
– А во что он был одет?
– Не помню.
– Случайно, не в тот халат, который на нем сейчас?
– Нет, не думаю.
– Вы не разговаривали с ним, пока были в Калифорнии?
– Разговаривала. Я звонила ему в ту пятницу, после того, как вселилась в отель. И еще во вторник.
– Это было...
– В этот вторник.
– Пятого. Три дня назад.
– Да.
– О чем вы говорили?
– Когда?
– Во время последнего разговора.
– Я звонила, чтобы сказать, что вылетаю в четверг вечером и сегодня утром буду дома.
– Как он разговаривал? Нормально?
– Э-э... видите ли, с Джерри иногда бывало трудно сказать наверняка.
– То есть?
– Он был алкоголик. У него случались запои...
– Вам не показалось, что он был пьян, когда говорил с вами?
– Мне показалось, что он в депрессии.
– А когда это было, миссис Ньюмен? Во сколько вы ему звонили?
– После ужина, около девяти по калифорнийскому времени.
– Это, значит, в полночь по нашему?
– Да.
– Он не спал, когда вы позвонили?
– Не спал. Он сказал, что смотрел телевизор.
– Миссис Ньюмен, а сколько ему было лет?
– Сорок семь.
– А не могли бы вы сказать, сколько лет вам?
– Мне тридцать шесть.
– Давно ли вы замужем?
– Пятнадцать лет. Вернее, пятнадцать лет должно было исполниться в октябре.
– Это был первый брак для вас обоих?
– Нет. Джерри был женат раньше.
– Вы случайно не знаете имени его первой жены?
– Знаю. Джессика.
– Джессика Ньюмен, да?
– Я не знаю, сохранила ли она фамилию мужа.
– А ее девичьей фамилии вы не знаете?
– Джессика Герцог.
– Она живет здесь, в городе?
– Кажется, да.
– Есть ли у вашего мужа живые родственники?
– Мать. И брат в Сан-Франциско.
– Не могли бы вы сказать, как их зовут?
– Сьюзен и Джонатан.
– Оба Ньюмены?
– Да.
– Ваша свекровь живет здесь же, в городе?
– Да.
– У вас, наверно, есть ее адрес?
– Да.
– Не могли бы вы потом дать его нам, перед тем как мы уедем?
– Пожалуйста.
– Миссис Ньюмен, не могли бы вы сказать, где вы останавливались в Лос-Анджелесе?
– В отеле «Беверли-Уилшир».
– Вы ездили туда отдыхать или по делу?
– По делу.
– А по какому?
– Я дизайнер интерьеров. На этой неделе там была выставка.
– Вы не звонили своему деверю, пока были там?
– Джонатану? Нет. Он ведь в Сан-Франциско живет.
– Но ведь это относительно близко к Лос-Анджелесу, разве нет?
– Я ему не звонила.
– А когда она началась?
– Что?
– Выставка.
– А-а! В понедельник.
– Но вы приехали туда в пятницу.
– Да. Я хотела немного расслабиться во время выходных.
– Миссис Ньюмен, вы говорили, что, когда вы вернулись домой, дверь была заперта...
– Да.
– Были ли у кого-то, кроме вас и вашего мужа, ключи от квартиры?
– Нет.
– У вас нет прислуги?
– Уборщица. Но у нее ключей нет.
– Не знаете ли вы, где ее можно найти?
– Она сейчас в Джорджии, ее мать...
– Когда она уехала в Джорджию?
– В середине июля. Ее мать очень больна.
– Скажите, пожалуйста, а как ее зовут?
– Бонни Андерсон.
– Где она живет?
– Я не знаю ее адреса. Где-то в Даймондбеке.
– Вы не знаете ее телефона?
– В записной книжке. Бонни Андерсон.
– Это вы детектив, ведущий расследование? – раздался голос за плечом Кареллы.
Он обернулся и увидел пару копов в форме, стоявших, уперев руки в бока. Карелле не надо было смотреть на их нашивки, чтобы догадаться, что они из службы «911». В этом полицейском управлении, набиравшемся «исключительно из добровольцев», царил особый дух, чувствовавшийся за четыре мили: некая развязная бравада, долженствующая показать прочим копам, что они всего лишь простые смертные, «а вот мы!..».
– Карелла, – кивнул он. – Восемьдесят седьмой участок.
– Говорят, жмурик совсем протух, – сказал «девять-один-один». – Принести мешок для трупа?
– Это жена убитого, – заметил Карелла.
– Приятно познакомиться! – рассеянно сказал коп и молодцевато козырнул. – Так принести мешок-то?
– Да, пожалуй, – сказал Карелла и отвернулся.
У Энн Ньюмен на глаза снова навернулись слезы.
– Где вы будете ночевать сегодня? – мягко спросил Карелла.
– Я собиралась поехать к свекрови. Она еще не знает про Джерри... Придется ей сказать...
– Если вам нужно, чтобы кто-то отнес чемоданы вниз и вызвал такси...
– Да, спасибо, я была бы очень признательна, – кивнула она.
– И еще одно, миссис Ньюмен, последнее. Если на вещах удастся обнаружить хорошие отпечатки...
– Какие отпечатки?
– Отпечатки пальцев – то нам понадобится сравнить их с вашими отпечатками, отпечатками вашего мужа и вашей уборщицы, когда она вернется из Джорджии. У вас никогда не снимали отпечатков пальцев? Под следствием вы, полагаю, раньше никогда не были...
– Нет.
– Но, может быть, вы занимали правительственный пост? Или служили в вооруженных силах?
– Нет.
– Тогда нельзя ли вас попросить, по возможности, когда вам будет удобно, заехать в полицейский участок и...
– Я все равно не понимаю...
– Извините, мэм, но все случаи предполагаемого самоубийства положено расследовать наравне с убийствами.
– А-а...
– Да, мэм. До выяснения обстоятельств.
– А-а. Ну тогда, конечно...
– Спасибо, – сказал Карелла.
Он попросил полицейского, дежурившего у двери, отнести чемоданы леди вниз. Потом, когда Энн Ньюмен и полицейский удалились в направлении лифта, повернулся и принялся изучать замок на входной двери. Это был двухцилиндровый замок, открывавшийся с обеих сторон только ключом. Энн Ньюмен только что сказала ему, что ключи от квартиры были только у нее и ее мужа. Следов отмычки на замке снаружи видно не было, следов взлома на косяке – тоже. Он все еще рассматривал замок, когда из квартиры вышли Клинг и один из технических экспертов.
– Взгляни-ка лучше вот на это, – сказал Клинг. – Она валялась на полу в ванной.
– Я как раз собирался упаковать ее, – сказал эксперт. На нем были белые перчатки, и в правой руке он держал пластиковую бутылочку. На дне бутылочки оставалась всего одна желатиновая капсула. Он поднял ее так, чтобы Карелла мог прочитать этикетку:
"Аптека «Эмброуз»
телефон: ЕХ 2-1789
Айсола, Джексон-Серкл, 3712
NoC-11468
Врач: Джеймс Бролин
ЭНН НЬЮМЕН 29.07
Принимать по необходимости, по одной капсуле перед сном.
СЕКОНАЛ".
Карелла записал название и телефон аптеки и имя врача. Он убирал блокнот в карман, когда из квартиры вышел медэксперт.
– Можете проветривать, – сказал он.
– Ну и что там? – спросил Карелла.
– Ран и повреждений нет. Причина смерти будет установлена при вскрытии.
– Жарища там жуткая, – сказал техник. – Не удивлюсь, если окажется, что он помер просто от теплового удара.
Они возвращались обратно в участок почти в полдень. В этом городе убийства и самоубийства расследовались по одной схеме, и, поскольку до сих пор не было ясно, что именно случилось на этот раз, детективы набросали план места происшествия и опросили соседей по этажу и дежурного швейцара. Те подтвердили, что Энн Ньюмен действительно куда-то уехала первого августа и что ее мужа Джерри в течение последней недели никто не видел. Соседи и швейцар утверждали, что в этом нет ничего необычного: Джерри Ньюмен был по профессии вольным художником, работал на дому и частенько по нескольку дней не выходил из квартиры, когда время сдачи заказа поджимало.
Окна машины были открыты, и обоих мужчин окатывали волны жара. Наступило время ленча, Карелла с трудом пробивался через плотный поток машин. Он покосился на Клинга, смотревшего прямо перед собой на дорогу, и сказал:
– Рассказывай.
– Ты знаешь, я не уверен, стоит ли об этом говорить...
– Зачем же ты тогда завел этот разговор?
– Потому что это тянется уже месяц и я буквально схожу с ума.
– Давай-ка начнем с начала, ладно? – сказал Карелла.
Постепенно Клинг с трудом и неохотно рассказал, что началось это Четвертого июля, когда их с Огастой пригласили на выходные в Сэндс-Спит. Пригласил их фотограф, с которым Огаста часто работала раньше. Слушая, Карелла вспоминал толпу фотографов, импресарио и профессиональных моделей, коллег Огасты, которые были на свадьбе у его напарника почти четыре года назад. Карелла не любил вспоминать этот день, потому что закончился он тем, что Огасту похитил один псих, который несколько лет преследовал ее своими домогательствами и превратил свою квартиру в некое подобие святилища Огасты. В этой-то квартире он и продержал свою пленницу целых три дня.
– ...На пляже в Вестфалии, – говорил Клинг. – Прекрасный дом на дюнах, две комнаты для гостей. Мы приехали третьего, а на следующий день там был большой прием, фотомодели, фотографы – ну, ты же знаешь всю эту компанию, с которой общается Гасси. Вот тогда-то, на приеме, у меня и появились первые подозрения.
Клинг говорил, что никогда не чувствовал себя особенно уютно в компании друзей и знакомых своей жены. В свое время они не раз ссорились из-за тех, кого Клинг называл «показушниками». Видимо, основной причиной его дискомфорта было то, что Клинг, как детектив третьего ранга, получал двадцать четыре тысячи долларов в год, а его жена, топ-модель, зарабатывала сто долларов в час. В налоговой декларации, которую они заполняли в прошлом апреле, было указано, что сумма их совместных доходов в прошлом году была несколько больше ста тысяч долларов. И большинство друзей Огасты зарабатывали примерно столько же. Огаста могла себе позволить пригласить восемь-десять человек в один из самых дорогих ресторанов и потом заплатить за обед. «Само собой, она говорит, что все это чисто деловые знакомства», – сказал Клинг. Но сам Клинг на таких пирушках чувствовал себя лишним, чем-то вроде бедного деревенского родственника в гостях у богатого городского кузена или, еще того хуже, альфонса. Он предпочитал тихие семейные обеды дома, в компании друзей-полицейских: Кареллы, его жены Тедди, Коттона Хейза и одной из его бесчисленных девочек, Арти и Конни Браунов, Мейера Мейера и его жены Сары – людей, которых он знал и любил, с кем он мог чувствовать себя спокойно и уютно.
Прием на пляже в Вестфалии, милях в ста тридцати от города, в округе Сагамор, был совершенно таким же, как и те приемы, по которым Огаста таскала его в городе. Она заканчивала работу часа в четыре-пять, и у Клинга дежурство заканчивалось в четыре, так что он возвращался домой примерно тогда же, когда и она, и всегда оказывалось, что ей надо идти или на коктейль, или в студию к какому-нибудь фотографу, или в какой-нибудь модный магазин, или в гости к другой фотомодели, или к своему импресарио, – короче, куда-нибудь ей непременно надо. Бывали дни, когда он возвращался домой после утомительных поисков какого-нибудь мелкого гангстера, еле волоча ноги и мечтая только о бутылке пива, а квартира оказывалась битком набита «голубоватыми» фотографами или великолепными моделями, обсуждающими последний разворот в «Vogue» или «Harper's Bazaar», хлещущими выпивку, которую Огаста покупала за свои деньги, и непременно желающими знать, каково это – стрелять в человека («Берт, а вы сами когда-нибудь кого-нибудь убивали?»), словно труд полицейского – это такая же пустая развлекуха, как работа фотомодели. Его передергивало всякий раз, когда Огаста называла себя «манекенщицей». Это слово принижало ее, делало ее такой же мелкой и бессмысленной, как ее профессия, напоминало о куклах с глупыми лицами, выставленных в витринах и разодетых по последней парижской моде.
– Ну ладно, надо как-то притираться, а то какого ж черта, верно? – говорил Клинг. – Да, я коп, а она фотомодель, и оба мы знали это до того, как поженились. Надо идти на компромиссы. Если Гасси не любит готовить – будем приглашать какого-нибудь китаезу каждый раз, как зайдет кто-нибудь из наших. А если я только что вернулся из перестрелки с вооруженным бандитом, вроде того, как две недели назад, когда тот парень пытался ограбить банк на углу Калвер-авеню и Третьей улицы, то я не могу идти на открытие галереи, или на вечеринку, или на бенефис, или что там еще, и, стало быть, Гасси приходится идти одной, верно?
Вот так они и жили последние несколько месяцев. Огаста бегала по вечеринкам, а Клинг приходил домой, устало стаскивал ботинки и садился перед телевизором и пил пиво, пока Огаста не возвращалась домой. Тогда они обычно садились перекусить. Это если Клинг дежурил днем. Если ему выпадало ночное дежурство, он возвращался домой в половине девятого утра, усталый, как собака, и иногда – если повезет – успевал позавтракать вместе с ней, прежде чем она убежит на съемки. Сотня долларов в час – это тебе не фунт изюма. Огаста время от времени напоминала ему, что в ее профессии важно ковать железо, пока горячо, – сколько еще лет у нее впереди? И она бегала по студиям, выскакивая из дома с косынкой на голове, размахивая сумочкой. А Клинг загружал тарелки в посудомойку и ложился спать. Спал он до шести, потом вставал и шел вместе с ней обедать, когда она возвращалась с очередного коктейля. После обеда они иногда – все реже и реже – занимались любовью, а потом, в половине первого ночи, ему опять нужно было уходить на работу. Но по ночам он дежурил только два раза в месяц.
На самом деле, поехать в Сэндс-Спит Клингу хотелось. Не потому, что ему так уж сильно нравился этот фотограф, к которому они собирались в гости, – не больше, чем все прочие приятели Огасты, – а просто потому, что он вымотался и мечтал только о том, чтобы пару дней поваляться на пляже. В конце концов, у него выходные, и вернуться ему надо было только в субботу, к 16.00. Вот из-за этого-то и начались неприятности. Или, по крайней мере, разногласия. Что это настоящие неприятности, он понял только позднее, когда разговорился с другой моделью, хамоватой блондиночкой, которая и открыла ему глаза, пока фотограф, хозяин дома, бегал по пляжу и запускал фейерверки, нелегально приобретенные в китайском квартале.
Спор шел о том, может ли Огаста остаться здесь на все выходные или ей следует вернуться в город в субботу, вместе с Клингом. Они были женаты уже почти четыре года, и Огаста успела убедиться, что полицейский департамент не соблюдает ни суббот, ни воскресений, ни праздников и у копа выходные могут прийтись и на середину недели. На самом деле в этом году ему крупно повезло, что его выходные выпали на Четвертое июля и на день перед ним. И Клинг полагал, что вправе рассчитывать на то, что его жена – она ведь ему жена, черт побери! – уедет вместе с ним завтра в десять. Огаста же напирала на то, что Четвертое июля очень редко примыкает к выходным, как в этом году, и для нее очень глупо было бы возвращаться в город посередине выходных только потому, что ему, Клингу, все равно надо на работу. Интересно, а что ей делать, пока он будет гоняться за преступниками? Сидеть в пустой квартире и плевать в потолок? Клинг сказал, что она поедет с ним, и все. Огаста ответила, что она останется, и все. Вот так.
Во время обеда, накрытого на террасе с видом на неспокойное море, они почти не разговаривали. А в девять вечера, когда начались фейерверки, Огаста отошла к группе фотографов и немедленно завела с ними чересчур оживленную беседу. Блондиночка, которая присела рядом с Клингом, когда вспыхнул первый фейерверк, держала в руке бокал с мартини. Судя по ее голосу, далеко не единственный за вечер, и по крайней мере последние четыре из них были явно лишними. На ней были очень короткие белые шорты и оранжевая блузка, какую Клинг видел в последнем номере журнала «Глеймор» (с Огастой на обложке). Вырез на блузке был очень глубокий, и по крайней мере одна грудь была видна чуть ли не до самого соска.
– Привет! – сказала она, плюхнувшись рядом с Клингом, и подобрала под себя босые ноги. Во время этого сложного маневра она прислонилась к нему плечом. Потом она совершенно пьяным голосом спросила, где это его носило весь день и почему его не было видно – а уж она-то ни одного красивого мальчика не пропустила! А на черном небе все вспыхивали фейерверки.
Девица продолжала распространяться о том, что работает моделью в агентстве Катлера (в том самом, где работала Огаста), демонстрирует молодежные моды, потом спросила, не манекенщик ли он сам – он такой красивый! – или просто фотограф (она произнесла это так, словно слово «фотограф» – страшное ругательство), или он работает на один из модных магазинов? А может, он всего лишь импресарио? Клинг сообщил, что он коп, и прежде, чем девица успела попросить посмотреть его пистолет или что-нибудь еще в этом духе, предупредил, что он здесь с женой. Его жена в данный момент ахала и восхищалась стайкой золотых рыбок, которые вспыхнули в небе и поплыли в разные стороны, роняя искры в море. Девица, которой на вид было никак не больше девятнадцати, глянула на Клинга самыми большими голубыми глазами, какие он видел в своей жизни, состроила эльфью мордочку, улыбнулась чуть кривоватой беличьей улыбочкой и спросила, кто же его жена. Когда он показал на нее и сказал: «Огаста Блер» – это был псевдоним, под которым Гасси снималась, – девица вскинула бровки и сказала:
– Мужик, ты гонишь! Огаста не замужем!
Надо заметить, Клинг не привык к тому, чтобы ему говорили, что он не муж Гасси, хотя иногда он и сам сомневался на этот счет. Он сказал, вернее, начал говорить, что они с ней женаты уже... – но девица перебила и сказала:
Звонок зарегистрировала служба спасения «911» на Хай-стрит в 8.30 утра. О нем незамедлительно сообщили диспетчеру, который и направил на место происшествия машину, принадлежавшую 87-му участку. Прибывшие полицейские обнаружили труп, что их вовсе не удивило: женщина, позвонившая в службу «911», сообщила, что, вернувшись домой, нашла своего мужа мертвым. Диспетчер завершил сообщение словами: «Ищите леди». Леди ждала полицейских в вестибюле многоквартирного дома. Но детективов полицейские вызвали не сразу – сперва они поднялись на седьмой этаж, в квартиру, и лично удостоверились, что на полу в гостиной лежит труп.
Дом находился в довольно престижном квартале – он стоял в полукруге зданий, образующих площадь Сильвермайн-Овал, окна его смотрели на Сильвермайн-парк, шоссе Ривер и на реку. Стены дома сильно пострадали от набегов любителей граффити – эффект их творчества был не менее оглушителен, чем удар дубинки, – но в подъездах по-прежнему сидели швейцары в ливреях, и охранялся дом довольно хорошо. Когда Карелла затормозил, уткнув свой седан безо всяких гербов и надписей типа «Полиция» бампером в бордюр тротуара, у подъезда уже стояли веером три патрульные машины, оснащенные рациями, и фургончик службы спасения. И тут Клинг, хранивший молчание всю дорогу от полицейского участка, вдруг выдал:
– Знаешь, Стив, по-моему, моя жена погуливает на стороне.
Один из полицейских, откликнувшихся на вызов диспетчера, стоял на тротуаре и ждал детективов. Он узнал подъехавший бордовый седан, он узнал Кареллу и Клинга и, когда дверцы распахнулись, направился навстречу. Карелла посмотрел на Клинга через крышу машины. Клинг, опустив голову, пошел к полицейскому. До недавнего времени он был самым молодым детективом в участке – белокурый, голубоглазый, с мальчишеским, гладко выбритым лицом и невинным взглядом – никогда не подумаешь, что перед тобой сыщик. Клинг был чуть выше Кареллы и пошире в плечах. Носил ветровку, темные брюки, белую рубашку и, в соответствии с недавним распоряжением лейтенанта, галстук. Карелла, все еще ошарашенный, обошел машину и вышел на тротуар. Он двигался небрежной походкой спортсмена. Черноволосый, с темными, чуть раскосыми глазами, которые делали его лицо немного «восточным». Тропический костюм, который Карелла натянул сегодня утром, без четверти семь, уже успел помяться и сделаться похожим на давно не стиранное посудное полотенце.
– Где он? – спросил Карелла у патрульного.
– Наверху, в квартире 6-В. Возле квартиры дежурит мой напарник. Женщина – внизу, в вестибюле, вместе со швейцаром. Вернулась домой, а муж мертвый.
Леди оказалась высокой брюнеткой, подстриженной «клинышком», под знаменитую фигуристку. Она выглядела удивительно свежей в своем платье набивного ситца и босоножках на высоком каблуке. На узком, «лисьем» лице больше всего выделялись удивительно яркие зеленые глаза и большой рот. Женщина недавно плакала: на глазах у нее все еще блестели слезы на лице остались потеки косметики. Карелла не сразу подошел к ней. Это всегда была самая худшая, самая трудная часть его работы. Он набрал в грудь воздуха и наконец решился.
– Я – детектив Карелла, – представился он. – Восемьдесят седьмой участок. Прошу прощения, мэм, но я должен задать вам несколько вопросов.
Женщина сморгнула слезы и кивнула:
– Ничего, все в порядке.
Голос у нее был низкий.
– Скажите, пожалуйста, как имя вашего мужа?
– Джереми Ньюмен.
– А ваше?
– Энн. Энн Ньюмен.
– Насколько я понимаю, вы вернулись к себе домой...
– Да.
– Когда это было, миссис Ньюмен?
– Перед тем, как я позвонила в полицию.
– А когда именно?
– Около половины девятого.
– Вы говорите, вы вернулись домой?
– Да.
– Вы работаете по ночам?
– Нет-нет! Я уезжала. Я приехала прямо из аэропорта.
– А куда вы уезжали?
– В Лос-Анджелес. Я села на самолет вчера в половине одиннадцатого и должна была быть дома в половине седьмого. Но самолет опоздал, мы прилетели только в полвосьмого.
– И вы сразу уехали из аэропорта?
– Да, как только получила багаж.
– И поехали прямо сюда?
– Да.
– Когда вы поднялись наверх, дверь была заперта?
– Да.
– Вы ничего не трогали в квартире?
– Ничего.
– Даже телефон?
– Я звонила снизу, из вестибюля. В квартире невозможно находиться.
Квартира была вонючей духовкой.
Когда Карелла и Клинг отворили дверь, на них дохнуло жаром и таким запахом, что они невольно отшатнулись назад. Зажимая носы платками, детективы вошли в квартиру, точно в логово огнедышащего дракона, и двинулись прямиком в гостиную, где навзничь на коврике лежал мертвец. Кожа на его руках, лице и шее, видневшейся в распахнутом вороте халата, почернела. От внутреннего давления газов губы трупа выпятились, язык распух, и кончик его торчал наружу. Глаза выпучились. Из носа, видимо, шла кровь, и ее следы запеклись на верхней губе вместе с зеленоватой жидкостью. От покойника несло тленом, рвотой и фекалиями.
– Господи, давайте окно откроем! – сказал Клинг.
– Нельзя, пока эксперты не приедут.
– Ну хоть кондиционер включим.
– Нельзя. Медикам надо, чтобы температура в помещении оставалась прежней.
– И что же делать?
– Ничего.
Делать на самом деле было ничего нельзя, пока не прибудут остальные. Им пришлось ждать почти целый час, пока наконец эксперты из мобильной лаборатории не перетряхнули всю квартиру в поисках свежих отпечатков пальцев. Но и тогда Карелла запретил открывать окна до приезда мед экспертизы. Медэксперт застрял в пробке по дороге в жилые кварталы и прибыл только в двадцать минут одиннадцатого. Войдя в квартиру, он поморщился, тут же автоматически взглянул на висевший на стене градусник и сказал Карелле:
– Если эта штука не врет, здесь сто два градуса.[1]
– А ощущение такое, что как минимум сто десять[2], – сказал Карелла. – Кондиционер включить можно?
– Только когда я закончу, – сказал медэксперт, опустился на колени рядом с телом и взялся за работу.
Энн Ньюмен ждала снаружи, в коридоре. У стены стояли два дорогих чемодана – видимо, на том самом месте, где она поставила их перед тем, как открыть дверь. Глаза у нее были уже сухие, и она успела стереть с лица следы косметики. Энн по-прежнему выглядела удивительно свежей в своем ситцевом платье.
– Я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете, – сказал Карелла.
– Да, конечно, – ответила она.
– Миссис Ньюмен, не могли бы вы сказать, когда вы уехали в Калифорнию?
– Первого.
– Неделю назад?
– Да.
– Как раз успели до жары.
– Жара началась в то утро, когда я улетала.
– А во сколько это было?
– Самолет был в десять утра.
– Во сколько вы ушли из дома?
– Где-то без четверти девять.
– А когда вы уходили, ваш муж был здесь?
– Да.
– Миссис Ньюмен, я обязан задать вам следующий вопрос. Он был жив?
– Да. Мы вместе завтракали.
– А во сколько примерно это было?
– Наверно, около восьми.
– Это был последний раз, когда вы видели его живым?
– Да, когда я уходила из дома.
– А во что он был одет?
– Не помню.
– Случайно, не в тот халат, который на нем сейчас?
– Нет, не думаю.
– Вы не разговаривали с ним, пока были в Калифорнии?
– Разговаривала. Я звонила ему в ту пятницу, после того, как вселилась в отель. И еще во вторник.
– Это было...
– В этот вторник.
– Пятого. Три дня назад.
– Да.
– О чем вы говорили?
– Когда?
– Во время последнего разговора.
– Я звонила, чтобы сказать, что вылетаю в четверг вечером и сегодня утром буду дома.
– Как он разговаривал? Нормально?
– Э-э... видите ли, с Джерри иногда бывало трудно сказать наверняка.
– То есть?
– Он был алкоголик. У него случались запои...
– Вам не показалось, что он был пьян, когда говорил с вами?
– Мне показалось, что он в депрессии.
– А когда это было, миссис Ньюмен? Во сколько вы ему звонили?
– После ужина, около девяти по калифорнийскому времени.
– Это, значит, в полночь по нашему?
– Да.
– Он не спал, когда вы позвонили?
– Не спал. Он сказал, что смотрел телевизор.
– Миссис Ньюмен, а сколько ему было лет?
– Сорок семь.
– А не могли бы вы сказать, сколько лет вам?
– Мне тридцать шесть.
– Давно ли вы замужем?
– Пятнадцать лет. Вернее, пятнадцать лет должно было исполниться в октябре.
– Это был первый брак для вас обоих?
– Нет. Джерри был женат раньше.
– Вы случайно не знаете имени его первой жены?
– Знаю. Джессика.
– Джессика Ньюмен, да?
– Я не знаю, сохранила ли она фамилию мужа.
– А ее девичьей фамилии вы не знаете?
– Джессика Герцог.
– Она живет здесь, в городе?
– Кажется, да.
– Есть ли у вашего мужа живые родственники?
– Мать. И брат в Сан-Франциско.
– Не могли бы вы сказать, как их зовут?
– Сьюзен и Джонатан.
– Оба Ньюмены?
– Да.
– Ваша свекровь живет здесь же, в городе?
– Да.
– У вас, наверно, есть ее адрес?
– Да.
– Не могли бы вы потом дать его нам, перед тем как мы уедем?
– Пожалуйста.
– Миссис Ньюмен, не могли бы вы сказать, где вы останавливались в Лос-Анджелесе?
– В отеле «Беверли-Уилшир».
– Вы ездили туда отдыхать или по делу?
– По делу.
– А по какому?
– Я дизайнер интерьеров. На этой неделе там была выставка.
– Вы не звонили своему деверю, пока были там?
– Джонатану? Нет. Он ведь в Сан-Франциско живет.
– Но ведь это относительно близко к Лос-Анджелесу, разве нет?
– Я ему не звонила.
– А когда она началась?
– Что?
– Выставка.
– А-а! В понедельник.
– Но вы приехали туда в пятницу.
– Да. Я хотела немного расслабиться во время выходных.
– Миссис Ньюмен, вы говорили, что, когда вы вернулись домой, дверь была заперта...
– Да.
– Были ли у кого-то, кроме вас и вашего мужа, ключи от квартиры?
– Нет.
– У вас нет прислуги?
– Уборщица. Но у нее ключей нет.
– Не знаете ли вы, где ее можно найти?
– Она сейчас в Джорджии, ее мать...
– Когда она уехала в Джорджию?
– В середине июля. Ее мать очень больна.
– Скажите, пожалуйста, а как ее зовут?
– Бонни Андерсон.
– Где она живет?
– Я не знаю ее адреса. Где-то в Даймондбеке.
– Вы не знаете ее телефона?
– В записной книжке. Бонни Андерсон.
– Это вы детектив, ведущий расследование? – раздался голос за плечом Кареллы.
Он обернулся и увидел пару копов в форме, стоявших, уперев руки в бока. Карелле не надо было смотреть на их нашивки, чтобы догадаться, что они из службы «911». В этом полицейском управлении, набиравшемся «исключительно из добровольцев», царил особый дух, чувствовавшийся за четыре мили: некая развязная бравада, долженствующая показать прочим копам, что они всего лишь простые смертные, «а вот мы!..».
– Карелла, – кивнул он. – Восемьдесят седьмой участок.
– Говорят, жмурик совсем протух, – сказал «девять-один-один». – Принести мешок для трупа?
– Это жена убитого, – заметил Карелла.
– Приятно познакомиться! – рассеянно сказал коп и молодцевато козырнул. – Так принести мешок-то?
– Да, пожалуй, – сказал Карелла и отвернулся.
У Энн Ньюмен на глаза снова навернулись слезы.
– Где вы будете ночевать сегодня? – мягко спросил Карелла.
– Я собиралась поехать к свекрови. Она еще не знает про Джерри... Придется ей сказать...
– Если вам нужно, чтобы кто-то отнес чемоданы вниз и вызвал такси...
– Да, спасибо, я была бы очень признательна, – кивнула она.
– И еще одно, миссис Ньюмен, последнее. Если на вещах удастся обнаружить хорошие отпечатки...
– Какие отпечатки?
– Отпечатки пальцев – то нам понадобится сравнить их с вашими отпечатками, отпечатками вашего мужа и вашей уборщицы, когда она вернется из Джорджии. У вас никогда не снимали отпечатков пальцев? Под следствием вы, полагаю, раньше никогда не были...
– Нет.
– Но, может быть, вы занимали правительственный пост? Или служили в вооруженных силах?
– Нет.
– Тогда нельзя ли вас попросить, по возможности, когда вам будет удобно, заехать в полицейский участок и...
– Я все равно не понимаю...
– Извините, мэм, но все случаи предполагаемого самоубийства положено расследовать наравне с убийствами.
– А-а...
– Да, мэм. До выяснения обстоятельств.
– А-а. Ну тогда, конечно...
– Спасибо, – сказал Карелла.
Он попросил полицейского, дежурившего у двери, отнести чемоданы леди вниз. Потом, когда Энн Ньюмен и полицейский удалились в направлении лифта, повернулся и принялся изучать замок на входной двери. Это был двухцилиндровый замок, открывавшийся с обеих сторон только ключом. Энн Ньюмен только что сказала ему, что ключи от квартиры были только у нее и ее мужа. Следов отмычки на замке снаружи видно не было, следов взлома на косяке – тоже. Он все еще рассматривал замок, когда из квартиры вышли Клинг и один из технических экспертов.
– Взгляни-ка лучше вот на это, – сказал Клинг. – Она валялась на полу в ванной.
– Я как раз собирался упаковать ее, – сказал эксперт. На нем были белые перчатки, и в правой руке он держал пластиковую бутылочку. На дне бутылочки оставалась всего одна желатиновая капсула. Он поднял ее так, чтобы Карелла мог прочитать этикетку:
"Аптека «Эмброуз»
телефон: ЕХ 2-1789
Айсола, Джексон-Серкл, 3712
NoC-11468
Врач: Джеймс Бролин
ЭНН НЬЮМЕН 29.07
Принимать по необходимости, по одной капсуле перед сном.
СЕКОНАЛ".
Карелла записал название и телефон аптеки и имя врача. Он убирал блокнот в карман, когда из квартиры вышел медэксперт.
– Можете проветривать, – сказал он.
– Ну и что там? – спросил Карелла.
– Ран и повреждений нет. Причина смерти будет установлена при вскрытии.
– Жарища там жуткая, – сказал техник. – Не удивлюсь, если окажется, что он помер просто от теплового удара.
Они возвращались обратно в участок почти в полдень. В этом городе убийства и самоубийства расследовались по одной схеме, и, поскольку до сих пор не было ясно, что именно случилось на этот раз, детективы набросали план места происшествия и опросили соседей по этажу и дежурного швейцара. Те подтвердили, что Энн Ньюмен действительно куда-то уехала первого августа и что ее мужа Джерри в течение последней недели никто не видел. Соседи и швейцар утверждали, что в этом нет ничего необычного: Джерри Ньюмен был по профессии вольным художником, работал на дому и частенько по нескольку дней не выходил из квартиры, когда время сдачи заказа поджимало.
Окна машины были открыты, и обоих мужчин окатывали волны жара. Наступило время ленча, Карелла с трудом пробивался через плотный поток машин. Он покосился на Клинга, смотревшего прямо перед собой на дорогу, и сказал:
– Рассказывай.
– Ты знаешь, я не уверен, стоит ли об этом говорить...
– Зачем же ты тогда завел этот разговор?
– Потому что это тянется уже месяц и я буквально схожу с ума.
– Давай-ка начнем с начала, ладно? – сказал Карелла.
Постепенно Клинг с трудом и неохотно рассказал, что началось это Четвертого июля, когда их с Огастой пригласили на выходные в Сэндс-Спит. Пригласил их фотограф, с которым Огаста часто работала раньше. Слушая, Карелла вспоминал толпу фотографов, импресарио и профессиональных моделей, коллег Огасты, которые были на свадьбе у его напарника почти четыре года назад. Карелла не любил вспоминать этот день, потому что закончился он тем, что Огасту похитил один псих, который несколько лет преследовал ее своими домогательствами и превратил свою квартиру в некое подобие святилища Огасты. В этой-то квартире он и продержал свою пленницу целых три дня.
– ...На пляже в Вестфалии, – говорил Клинг. – Прекрасный дом на дюнах, две комнаты для гостей. Мы приехали третьего, а на следующий день там был большой прием, фотомодели, фотографы – ну, ты же знаешь всю эту компанию, с которой общается Гасси. Вот тогда-то, на приеме, у меня и появились первые подозрения.
Клинг говорил, что никогда не чувствовал себя особенно уютно в компании друзей и знакомых своей жены. В свое время они не раз ссорились из-за тех, кого Клинг называл «показушниками». Видимо, основной причиной его дискомфорта было то, что Клинг, как детектив третьего ранга, получал двадцать четыре тысячи долларов в год, а его жена, топ-модель, зарабатывала сто долларов в час. В налоговой декларации, которую они заполняли в прошлом апреле, было указано, что сумма их совместных доходов в прошлом году была несколько больше ста тысяч долларов. И большинство друзей Огасты зарабатывали примерно столько же. Огаста могла себе позволить пригласить восемь-десять человек в один из самых дорогих ресторанов и потом заплатить за обед. «Само собой, она говорит, что все это чисто деловые знакомства», – сказал Клинг. Но сам Клинг на таких пирушках чувствовал себя лишним, чем-то вроде бедного деревенского родственника в гостях у богатого городского кузена или, еще того хуже, альфонса. Он предпочитал тихие семейные обеды дома, в компании друзей-полицейских: Кареллы, его жены Тедди, Коттона Хейза и одной из его бесчисленных девочек, Арти и Конни Браунов, Мейера Мейера и его жены Сары – людей, которых он знал и любил, с кем он мог чувствовать себя спокойно и уютно.
Прием на пляже в Вестфалии, милях в ста тридцати от города, в округе Сагамор, был совершенно таким же, как и те приемы, по которым Огаста таскала его в городе. Она заканчивала работу часа в четыре-пять, и у Клинга дежурство заканчивалось в четыре, так что он возвращался домой примерно тогда же, когда и она, и всегда оказывалось, что ей надо идти или на коктейль, или в студию к какому-нибудь фотографу, или в какой-нибудь модный магазин, или в гости к другой фотомодели, или к своему импресарио, – короче, куда-нибудь ей непременно надо. Бывали дни, когда он возвращался домой после утомительных поисков какого-нибудь мелкого гангстера, еле волоча ноги и мечтая только о бутылке пива, а квартира оказывалась битком набита «голубоватыми» фотографами или великолепными моделями, обсуждающими последний разворот в «Vogue» или «Harper's Bazaar», хлещущими выпивку, которую Огаста покупала за свои деньги, и непременно желающими знать, каково это – стрелять в человека («Берт, а вы сами когда-нибудь кого-нибудь убивали?»), словно труд полицейского – это такая же пустая развлекуха, как работа фотомодели. Его передергивало всякий раз, когда Огаста называла себя «манекенщицей». Это слово принижало ее, делало ее такой же мелкой и бессмысленной, как ее профессия, напоминало о куклах с глупыми лицами, выставленных в витринах и разодетых по последней парижской моде.
– Ну ладно, надо как-то притираться, а то какого ж черта, верно? – говорил Клинг. – Да, я коп, а она фотомодель, и оба мы знали это до того, как поженились. Надо идти на компромиссы. Если Гасси не любит готовить – будем приглашать какого-нибудь китаезу каждый раз, как зайдет кто-нибудь из наших. А если я только что вернулся из перестрелки с вооруженным бандитом, вроде того, как две недели назад, когда тот парень пытался ограбить банк на углу Калвер-авеню и Третьей улицы, то я не могу идти на открытие галереи, или на вечеринку, или на бенефис, или что там еще, и, стало быть, Гасси приходится идти одной, верно?
Вот так они и жили последние несколько месяцев. Огаста бегала по вечеринкам, а Клинг приходил домой, устало стаскивал ботинки и садился перед телевизором и пил пиво, пока Огаста не возвращалась домой. Тогда они обычно садились перекусить. Это если Клинг дежурил днем. Если ему выпадало ночное дежурство, он возвращался домой в половине девятого утра, усталый, как собака, и иногда – если повезет – успевал позавтракать вместе с ней, прежде чем она убежит на съемки. Сотня долларов в час – это тебе не фунт изюма. Огаста время от времени напоминала ему, что в ее профессии важно ковать железо, пока горячо, – сколько еще лет у нее впереди? И она бегала по студиям, выскакивая из дома с косынкой на голове, размахивая сумочкой. А Клинг загружал тарелки в посудомойку и ложился спать. Спал он до шести, потом вставал и шел вместе с ней обедать, когда она возвращалась с очередного коктейля. После обеда они иногда – все реже и реже – занимались любовью, а потом, в половине первого ночи, ему опять нужно было уходить на работу. Но по ночам он дежурил только два раза в месяц.
На самом деле, поехать в Сэндс-Спит Клингу хотелось. Не потому, что ему так уж сильно нравился этот фотограф, к которому они собирались в гости, – не больше, чем все прочие приятели Огасты, – а просто потому, что он вымотался и мечтал только о том, чтобы пару дней поваляться на пляже. В конце концов, у него выходные, и вернуться ему надо было только в субботу, к 16.00. Вот из-за этого-то и начались неприятности. Или, по крайней мере, разногласия. Что это настоящие неприятности, он понял только позднее, когда разговорился с другой моделью, хамоватой блондиночкой, которая и открыла ему глаза, пока фотограф, хозяин дома, бегал по пляжу и запускал фейерверки, нелегально приобретенные в китайском квартале.
Спор шел о том, может ли Огаста остаться здесь на все выходные или ей следует вернуться в город в субботу, вместе с Клингом. Они были женаты уже почти четыре года, и Огаста успела убедиться, что полицейский департамент не соблюдает ни суббот, ни воскресений, ни праздников и у копа выходные могут прийтись и на середину недели. На самом деле в этом году ему крупно повезло, что его выходные выпали на Четвертое июля и на день перед ним. И Клинг полагал, что вправе рассчитывать на то, что его жена – она ведь ему жена, черт побери! – уедет вместе с ним завтра в десять. Огаста же напирала на то, что Четвертое июля очень редко примыкает к выходным, как в этом году, и для нее очень глупо было бы возвращаться в город посередине выходных только потому, что ему, Клингу, все равно надо на работу. Интересно, а что ей делать, пока он будет гоняться за преступниками? Сидеть в пустой квартире и плевать в потолок? Клинг сказал, что она поедет с ним, и все. Огаста ответила, что она останется, и все. Вот так.
Во время обеда, накрытого на террасе с видом на неспокойное море, они почти не разговаривали. А в девять вечера, когда начались фейерверки, Огаста отошла к группе фотографов и немедленно завела с ними чересчур оживленную беседу. Блондиночка, которая присела рядом с Клингом, когда вспыхнул первый фейерверк, держала в руке бокал с мартини. Судя по ее голосу, далеко не единственный за вечер, и по крайней мере последние четыре из них были явно лишними. На ней были очень короткие белые шорты и оранжевая блузка, какую Клинг видел в последнем номере журнала «Глеймор» (с Огастой на обложке). Вырез на блузке был очень глубокий, и по крайней мере одна грудь была видна чуть ли не до самого соска.
– Привет! – сказала она, плюхнувшись рядом с Клингом, и подобрала под себя босые ноги. Во время этого сложного маневра она прислонилась к нему плечом. Потом она совершенно пьяным голосом спросила, где это его носило весь день и почему его не было видно – а уж она-то ни одного красивого мальчика не пропустила! А на черном небе все вспыхивали фейерверки.
Девица продолжала распространяться о том, что работает моделью в агентстве Катлера (в том самом, где работала Огаста), демонстрирует молодежные моды, потом спросила, не манекенщик ли он сам – он такой красивый! – или просто фотограф (она произнесла это так, словно слово «фотограф» – страшное ругательство), или он работает на один из модных магазинов? А может, он всего лишь импресарио? Клинг сообщил, что он коп, и прежде, чем девица успела попросить посмотреть его пистолет или что-нибудь еще в этом духе, предупредил, что он здесь с женой. Его жена в данный момент ахала и восхищалась стайкой золотых рыбок, которые вспыхнули в небе и поплыли в разные стороны, роняя искры в море. Девица, которой на вид было никак не больше девятнадцати, глянула на Клинга самыми большими голубыми глазами, какие он видел в своей жизни, состроила эльфью мордочку, улыбнулась чуть кривоватой беличьей улыбочкой и спросила, кто же его жена. Когда он показал на нее и сказал: «Огаста Блер» – это был псевдоним, под которым Гасси снималась, – девица вскинула бровки и сказала:
– Мужик, ты гонишь! Огаста не замужем!
Надо заметить, Клинг не привык к тому, чтобы ему говорили, что он не муж Гасси, хотя иногда он и сам сомневался на этот счет. Он сказал, вернее, начал говорить, что они с ней женаты уже... – но девица перебила и сказала: