Страница:
Лакеи тотчас взялись задело, подняли окровавленное, почти безжизненное тело графа Рендсйла и бережно отнесли на кровать, которая вполне могла стать его смертным одром.
В ту ночь жизнь графа висела на волоске, один-два раза этот волосок чуть не оборвался. Однако граф обладал упорством и жизнестойкостью, свойственной Лоутонам, и решительно отказывался покинуть мир живых, на чем настаивал некий плебей, заурядная личность в поношенном красном бархатном камзоле. Ни один Лоутон еще не погиб от рук воров и разбойников, и граф Рендсйл отстаивал свое право на жизнь с доблестью, несвойственной людям, лишенным подобного сознания собственной важности.
Герцогиня Камарейская медленно пробудилась от беспокойного сна. Легла спать она уже под самое утро, когда только-только порозовели небеса на востоке. Усталость наконец взяла свое, и она проспала несколько часов. Этого было недостаточно, чтобы отдохнуть, и теперь, лежа на высоко взбитых подушках, она размышляла о поразительном возвращении графа.
Люсьен и Теренс вместе с Фрэнсисом, Эваном и Ричардом вернулись в Камарей менее чем через час после драматического появления графа. Ее ничуть не удивило, что они не нашли никаких следов цыган, которых якобы видела Кэролайн. Им пришлось проделать долгий и трудный путь под холодным дождем, путь, в котором не было никакой необходимости. Все муки, перенесенные всадниками, были напрасными. Придя в себя после обморока, Кэролайн призналась, что солгала: никаких цыган она не видела. Появление полумертвого графа отрезвило избалованную мисс, которая, может быть, впервые в своей жизни поняла, какой вред причинила своим недостойным поведением. Но о том, что произошло в действительности, она не имела почти никакого понятия.
Сэр Джереми чувствовал себя глубоко оскорбленным и униженным. Реальность грубо пробудила его, открыв ему глаза на пороки дочери. Он только ждал рассвета, чтобы отвезти сильно расстроенную, покорную Кэролайн обратно в Уинтерхолл; и герцогиня готова была биться об заклад, что отныне мисс Уинтерс придется иметь дело с гораздо менее уступчивым отцом.
Герцогиня откинула голову на отделанную кружевами подушку; ее черные волосы, рассыпавшись, упали на шелковое покрывало. В таком виде, с распущенными волоса и понуро сгорбленными плечами, она представляла собой довольно печальное зрелище. Герцог был поражен ее беззащитностью, когда вошел в комнату уже полностью одетый, готовый к любым превратностям, которые мог принести с собой день.
– Рина, – ласково сказал он, поставил поднос, на котором были серебряный сосуд с горячим шоколадом и тонкие фарфоровые чашки, на сундук в изножье кровати и тут же, позабыв о принесенном завтраке, присел около нее и обнял.
– Что нам делать, Люсьен? – патетически спросила она хриплым полушепотом. – Мы потеряли нашу дочь, и боюсь, нам никогда не удастся ее вернуть.
– Не говори так, Рина, – сказал Люсьен, слегка встряхивая ее, принуждая посмотреть ему прямо в глаза. – Я обещал тебе вернуть дочь, и это обещание я сдержу. Но я не могу облегчить твои страдания, моя любовь, тут я беспомощен, – произнес он, прижимая ее лицо к своей груди. Сабрина улыбнулась, потерлась о него мягкой щекой.
– Ты здесь, со мной, и это все, что мне нужно, – просто ответила она.
– Клянусь, Рина, – повторил Люсьен, прижимаясь к ее благоухающим волосам, – что мы возвратим свою дочь. Я не успокоюсь, пока не узнаю правду и не отыщу Ри Клэр. – Его голос звучал так убедительно, что Сабрина была готова поверить ему.
Было уже за полдень, когда герцог подошел к двери детской и остановился, не решаясь войти, ибо изнутри доносились звуки смеха и веселый визг. В какое-то мгновение он подумал, не сохранить ли дурную новость, которую он принес, в тайне от Сабрины, но он, Люсьен, знал, что, поступи он так, она никогда его не простит. Вот уже много лет, как они делили любовь, настало время разделить и горе.
Мрачно поджав губы, угадывая, что шрам на щеке у него побелел, герцог повернул дверную ручку и вошел внутрь. Он молча наблюдал, как его жена играет на полу с близнецами. Из-под раскинувшихся юбок виднелись ее затянутые в шелк стройные икры. В каждой руке она держала по светловолосому ребенку.
Герцогиня не сразу заметила мужа, тихо стоящего в комнате, недалеко от двери. Но когда заметила, улыбнулась. Однако едва она разглядела выражение его лица, как ее оживление сразу погасло. Он не сказал ни слова, но взгляды их встретились, и она поняла: что-то произошло.
– Граф... умер? – спросила она. Когда она в последний раз сидела у постели графа, он был в таком сильном жару, что можно было ожидать самого худшего. Люсьен покачал головой, и она задала новый вопрос: – Начались роды у Сары?
– Нет, – ответил он, готовый отдать все на свете, лишь бы ему не пришлось говорить того, что предстояло сказать. – Прибыла посылка.
– Посылка? Ты получил какие-нибудь новости о Ри? – воскликнула Сабрина, вскакивая на ноги и нетерпеливо оправляя юбки.
– Рина, дорогая, – начал Люсьен и запнулся, встретившись взглядом с ее вопрошающими фиалковыми глазами. – Я получил посылку от неизвестного отправителя.
При этих словах Сабрина поспешила к нему, следом за ней на своих толстеньких ножках неуклюже заковыляли двойняшки.
– Что за посылка, Люсьен? Скажи мне!
Люсьен отвел Сабрииу к сиденью у окна и там показал ей содержимое небольшой коробочки.
Сабрина сдавленно вскрикнула, прикоснувшись к длинному золотому локону так хорошо знакомого ей оттенка.
Сколько раз за эти долгие годы восхищалась она столь похожим цветом волос мужа! Как счастлива была, когда Ри Клэр родилась такой же золотоволосой, как Люсьен. Дрожащими пальцами она извлекла из коробочки изящное кольцо в форме полумесяца, украшенное бриллиантами и сапфирами.
– Ты помнишь, как радовалась Ри, когда в этом году на день рождения мы подарили ей кольцо? – со слезами в голосе тихо сказала Сабрина. – Она так любит это кольцо. Боже, что все это означает, Люсьен? Зачем кто-то похитил нашу Ри? Зачем подвергает нас таким мучениям? Зачем, зачем? – Она разрыдалась и не услышала, как дверь отворилась и вошли Робин и Фрэнсис. Увидев рыдающую мать, оба они в нерешительности остановились.
– Это еще не все, моя дорогая, – сказал Люсьен, ненавидя себя за то, что вынужден причинять ей такую боль. – Возможно, это должно быть объяснением или, черт подери, загадкой, которую мы должны разрешить. Но по-моему, это написано каким-то безумцем.
Сабрина подняла глаза – в них сверкали слезы, затем попыталась сосредоточиться на тонком листке пергаментной бумаги, которую муж держал перед ней.
– Проклятие! Я ничего не вижу, Люсьен. Прочитай, что там написано, – попросила она, подняв Эндрю и прижав его к груди.
Какой-то миг Люсьен смотрел на листок, затем прочитал небрежно накарябанные слова;
Порою бывает чистейший родник замутнен.
И тучи порою скрывают луну пеленою.
Прожорливый червь пожирает прекрасный бутон.
А совесть людская – запятнана тяжкой виною.
– Что все это означает? – недоверчиво спросила сквозь слезы Сабрина. – На кой черт нам прислали эти стихи?
Люсьен покачал головой; водя большим пальцем по шраму на щеке, он задумчиво смотрел на загадочную записку.
– Непонятно. Да и кто знает, что может быть на уме у безумца? При этих словах мучительная боль исказила лицо Сабрины.
– О нет, Люсьен. Все, что угодно, только не это. Пожалуйста, не уверяй меня, что наша дочь находится в руках безумца.
Люсьен готов был откусить себе язык, но что еще он мог сказать или сделать? Теперь, когда они получили убедительное доказательство, что кто-то похитил их дочь, как мог он солгать Сабрине? С его стороны было бы величайшей жестокостью внушить ей какую бы то ни было надежду, которая позднее может рассыпаться в прах. Возможно, все это входит в условия игры, которую им навязали. Когда Люсьен осознал, что чья-то незримая рука искусно распоряжается их судьбами, его глаза сузились, пряча вспыхнувшее в них пламя ненависти и жажды мести. И еще он понял, что кто-то старается подлить масла в огонь, гася надежды на спасение дочери. При этом он, вероятно, рассчитывает, что все эти тяжелые переживания окажутся для них губительными.
– Что им надо от нас? – спросила Сабрина.
Люсьен нагнулся и поднял с пола дочь, ползавшую вокруг его обутых в сапоги ног. Ласково пригладив ее золотистые волосы, он запечатлел нежный поцелуй на ее маленьком вздернутом носике. Пока ее крошечные ручки играли брелком от часов, Люсьен посмотрел через голову дочери в вопрошающие глаза Сабрины.
– Я думаю, что далее мы получим требование выкупа. Какая еще причина могла быть для похищения нашей дочери? Мы должны будем выкупить ее, Рина. Ты знаешь, что я готов отдать даже Камарей, только бы ее вернуть, – негромко сказал Люсьен. С негаснущим пламенем в глазах он обдумывал, как отомстит тем, кто осмелился посягнуть на то, что принадлежит ему. А всякий, знакомый с характером герцога, знал, что он не бросает угроз на ветер. Рано или поздно он утолит жажду мести, пусть не завтра, пусть не на следующей неделе, но судный день для похитителей его дочери непременно настанет.
Только тут Люсьен заметил стоящих у дверей сыновей. Лицо Робина было все в слезах, и, чтобы приглушить всхлипывания, он прятал голову на плече у брата, ласково обнимая его рукой. Фрэнсис смотрел прямо в глаза отцу, и тот сделал поразительное открытие, что его старший сын стал взрослым мужчиной. Они не обменялись ни словом, по в глубине души знали, что обещают друг другу вернуть то, что у них похищено.
Сабрина, герцогиня Камарейская, смотрела на окружающий пейзаж: затопленные отдаленные сады и лужайки. Это Камарей, ее дом. Затем повернулась и пристально поглядела на Люсьена и детей. Вот они, ее любимые, ее семья. Но где-то, вне ее досягаемости, лишенная ласки и утешения, находится ее дочь, милая, добрая Ри Клэр, которая, вполне возможно, сейчас ощущает ужас и отчаяние. Вполне также возможно, что она промерзла наскврзь, голодна, в то время как она, герцогиня, сидит здесь в безопасности перед теплым огнем, в кругу своей семьи. Эта мысль наполнила ее растущим отвращением к себе. Ощущение своей беспомощности вызвало у Сабрины громкий стон; она прижалась лицом к мягкой золотистой головке Эндрю, не смея даже размышлять о судьбе своей перворожденной дочери – Ри Клэр.
С наступлением темноты уже готовое отшвартоваться и отплыть в колонии торговое судно «Лондонская леди» приняло на свой борт последнего пассажира. Никто не провожал этого пассажира, стоя на пристани, никто не пожелал ему счастливого плавания и благополучного возвращения. Пассажира висели на судно, как бочонок вина. Его прибытие отнюдь не приветствовали фанфарами; если и слышались какие-нибудь радостные звуки, то только песни и смех пирующих в ближайшей таверне матросов На борту «Лондонской леди» пассажиру, или, может быть, пора уже уточнить, пассажирке, был отведен темный, сырой угол, где смешалось невероятное множество запахов, среди которых преобладали запахи трюмной воды, смолы и краски. Но был и еще один запах, который захлестывал все судно. Запах куда более сильный, почти физически ощутимый – запах страха.
Глава 5
На белом лепном потолке и красных стенах, выложенных в характерном для Помпеи стиле, играли смутные золотистые отблески огня. Тускло поблескивали отделанные вишневым деревом часы, с монотонной регулярностью отсчитывающие минуту за минутой. Вощеный паркет твердого дерева был застлан восточным ковром; его яркие цвета перекликались с сапфирово-синн-ми бархатными шторами, висящими на высоких окнах, и роскошной алой камчатной обшивкой кресла в стиле времен Вильгельма III и Марии, что стояло перед камином.
Об окно, роняя дождевые капли, скреблась голая, без единого листка ветка, В кресле перед камином, положив сапоги на медную подставку для дров, сидел человек; он то и дело поглядывал на эту ветку. На коленях у него мирно дремал рыжий полосатый кот. Человек попробовал устроиться поудобнее и сильно поморщился, ощутиз, как болезненно откликнулись на это движение сломанные ребра.
Прищурив светло-серые глаза, Данте Лейтон посмотрел на барометр, висящий на стене в изящном ящичке из красного и тюльпанного дерева. Впрочем, и без барометра было ясно, что давление падает и на Чарлз-Таун надвигается буря. Он видел сполохи молний в преждевременно потемневшем небе, слышал грохот грома, на который сочувственно откликался своим позвякиванисм хрустальный канделябр над его головой.
Данте сделал большой глоток бренди, надеясь, что это облегчит тупую боль в ребрах и поможет скоротать бессчетные часы вынужденного безделья, последовавшего за несчастным случаем. Он посмотрел на ломберный столик орехового дерева, по углам которого стояли четыре шандала с высокими свечами: как только мрак наполнит комнату, эти свечи зажгут. К тому времени, когда будет сдана последняя карта, их уже много раз поменяют. А задолго до того Кёрби отдернет тяжелые шторы, впуская в окно первые проблески рассвета. Карточная игра очень способствует выздоровлению, с легкой улыбкой подумал Данте, вспомнив, как ему везло в последнее время – к вящему неудовольствию партнеров.
Данте откинул голову на мягкий подголовник, думая о той беде, которая поставила под угрозу само существование «Морского дракона» и его команды. Все произошло по воле случая, ибо он несметное число раз плавал на «Морском драконе» между Чарлз-Тауном и Вест-Индскими островами. За это время у него не разбилось ни одной бочки с мелассой, не расплескалось ни одного кубка с вином. К югу от города Саванны неожиданный сильнейший шквал едва не опрокинул «Морского дракона». Снасти и паруса оказались порванными, одна мачта – сломана, и все же корабль сумел доплыть до порта, прежде чем его настиг другой, следовавший за ним по пятам шторм. Последняя часть плавания далась Данте тяжело: оторвавшаяся нижняя кромка паруса с зашитым в ней тросом подхватила капитана и, словно щепку, швырнула его вдоль борта на ют. Его счастье, что он отделался несколькими сломанными ребрами и вывихнутой лодыжкой, ибо крюк на самом конце паруса вполне мог снести ему голову.
Пострадал не только он, но и еще несколько членов экипажа, в частности сломал себе руку Барнаби Кларкс, штурвальный, который как раз в это время нес вахту. Вырвавшийся штурвал своей рукояткой переломил ему кость надвое. Сеймус Фицсиммонс был сбит с ног упавшим на него куском перекладины; его помощники утверждали, что от удара о его могучий череп перекладина раскололась. Аластер Марлоу был даже смущен, что вышел из этой передряги со сломанным мизинцем.
Пока пострадавшие лечились, «Морской дракон» стоял в доке, где ему поставили новую мачту и оснастку. Через месяц судно снова сможет выйти в море и с первым же рейсом, с попутным ветром, отправится в Вест-Индию.
Размышляя о злополучном шквале, Данте подумал, не означает ли это, что отныне удача ему изменит. В сломанных ребрах он усматривал и некое благословение, ибо это был веский повод отклонять в изобилии сыпавшиеся на него приглашения. Своей неожиданной популярностью он был обязан некой молодой женщине, которая, вернувшись из Лондона, раззвонила своим длинным языком половине жителей Чарлз-Тауна о тамошних своих приключениях, а заодно и о том, что канитан Данте Лейтон является титулованным аристократом, маркизом Джакоби. Странно, а если вдуматься, пожалуй, и не так странно, что титул так много значит в чьих-то глазах. «А ведь я, – скривив губы в циничной усмешке, думал Данте, – остался тем же человеком, который пользовался не слишком хорошей репутацией среди добропорядочных горожан». Его даже не считали раньше достойным здороваться с их целомудренными дочерьми.
Однако Данте куда больше устраивала прежняя репутация, ибо, к своей большой досаде, он стал теперь желанной добычей для всех охотниц за мужьями, не говоря уже об их грубовато-прямолинейных мамашах. У него было такое чувство, что куда безопаснее безоружным войти в пиратское логово, чем в гостиную, где с ним хотят породниться многие семьи. Никогда прежде не слышал он столько клеветнических измышлений в адрес высокопоставленных членов общества. При нем постоянно втаптывали в грязь и чернили чье-либо доброе имя. Его устрашал не только стальной блеск в глазах женщин, стремившихся стать его тещами. Данте замечал также устремленные на него пристальные взгляды надменных отцов семейств, видимо, оценивающих, каким влиянием он пользуется при дворе и сколько выгоды и пользы может принести как зять.
Но хотя Даптс продолжал отклонять вес приглашения, отговариваясь необходимостью покоя для полного выздоровления, его настойчиво осаждали молодые искательницы мужей. Они задаривали его чем могли и, невзирая на постоянные отказы, не теряли надежды. Но Данте говорил, что не отвечает за себя, если ему принесут еще какое-нибудь целебное растирание, или бальзам, либо специально приготовленное для него сладкое блюдо. И одним из первых испытывал на себе его гнев кривоногий коротышка-стюард, если пропускал в дом одну из этих жеманных мисс.
У него было немало злобных завистников, ибо стоило ему захотеть, и он взял бы в жены любую женщину, даже из самых недоступных. Все это отнюдь не тешило его тщеславия, только забавляло, так как он знал, что, окажись на его месте любой другой – Аластер Марлоу, Хаустон Ке'рби или даже шлюпочный Лонгакр, – ситуация была бы точно такой же. Ведь именно его титул заставлял трепетать всех незамужних леди Чарлз-Тауна.
Хватало и людей, считавших, что удача действительно изменила Даптс Лейтону, и свидетельство тому – не только последнее злосчастное плавание «Морского дракона». По слухам, «Морской дракон» занимался поисками сокровищ. Эти люди не сомневались, что Данте Лейтон выиграл за ломберным столиком карту с отмеченным на ней местонахождением затонувшего галеона. Говорили, что капитан отличается таким же суровым нравом, как и то мифическое чудовище, в честь которого он назвал свое судно. И если капитан Данте Лейтон ищет сокровища, то можно не сомневаться, что у него есть для этого достаточные основания. Но на этот раз судьба зло посмеялась над капитаном и экипажем «Морского дракона»: вместо желанных сокровищ они нашли немного почернелой серебряной посуды, обломки фарфоровых тарелок, ржавую астролябию и компас в сгнившем деревянном футляре, а также остатки груза: ящиков и бочек, где некогда хранились специи, теперь поглощенные морем. Вместо галеона, груженного испанскими дублонами, команда «Морского дракона» нашла обломки голландского торгового судна, в трюмах которого не было никаких сокровищ.
«Морской дракон» слишком часто испытывал судьбу, говорили старые матросы, сидевшие у дока, – люди бывалые, не раз видевшие, как море, во всей его красоте и ярости, словно хрупкую веточку, переламывало надвое гордый корабль, отправляя надменного капитана и дерзкую команду на дно, откуда еще никто никогда не возвращался.
Данте Лейтон странно улыбнулся, припоминая передаваемые ему Кёрби и Аластером ходившие по всему Чарлз-Тауну слухи относительно последнего рокового плавания «Морского дракона». В светло-серых глазах Данте, смотревшего на огонь, плясали лукавые искорки. Что бы сказали эти старые морские волки, если бы им удалось заглянуть к нему в душу? Скорее всего заподозрили бы, что капитан «Морского дракона» заключил сделку с самим дьяволом, с улыбкой мрачного удовлетворения подумал Данте Лейтон.
– Милорд, – сказал стюард Хаустон Кёрби, стоявший за большим креслом, где сидел капитан. – К нам пожаловал гость, милорд, – доложил он глубоко задумавшемуся Лейтону.
По его презрительному тону Данте сразу же понял, что неожиданный посетитель не пользуется уважением Хаустона Кёрби.
– О, милорд, – добавил Кёрби, прежде чем Данте успел осведомиться, кто же к нему пожаловал. – От этого кота все ваши прекрасные бриджи будут в волосах. Уж если он усядется, его не сгонишь, – проворчал Кёрби, глядя на благодушно разлегшегося кота, лениво взиравшего на него своим единственным зеленым глазом.
– Ты говоришь, к нам пожаловал гость, Кёрби, – напомнил Данте коротышке. – Полагаю, тебе следует его выпроводить... – Однако Данте так и не закончил фразы, ибо двери кабинета широко отворились и внутрь ввалился весело ухмыляющийся человек.
– Капитан Лейтон! Рад вас видеть. Я заметил, как вы разъезжаете на этом своем большом жеребце по Трэдд-стрит, и сказал себе: «Ты должен навестить капитана Лейтона». Не то чтобы я сам сел на такую животину. Нет, сэр. Только не Берти Мак-Кей. Он малый не дурак. Никогда не сядет на жеребца. И как вы умудряетесь кататься верхом? – выразил недоумение контрабандист, соперник капитана «Морского дракона». Он задумчиво прищурил глаза. – Но я сказал себе: Берти, этот капитан Лейтон любит преподносить всякие сюрпризики. Судить об этом джентльмене по внешнему виду – дело пустое. Я признаю, что он хороший морской капитан, ибо Берти Мак-Кей не такой человек, чтобы недооценивать других. Лейтон не только прекрасный'моряк, но и прекрасный наездник. И ешс я слышал, что он очень меткий стрелок и смелый фехтовальщик. Наверное, вы участвовали не в одной дуэли и, как я вижу.выжили, капитан. Ах да, прошу прощения, – с преувеличенной учтивостью извинился Берти Мак-Кей. – Наверное, я не должен называть вас капитаном. Не так ли, милорд? – поправился он со смешком, который тут же перешел в глубокий грудной раскатистый смех. – Разрази меня Господь, ну куда мне до вас! Подумать только, капитан «Морского дракона» – маркиз! Я уж было совсем приуныл. Но, – добавил он, помахав пальцем, – я не из тех, кто легко падает духом... Честно сказать, я очень хотел бы выпить чего-нибудь покрепче и потолковать с вами, – не слишком прозрачно намек-пул капитан «Анни Жанны», поглядывая на бокал с бренди, который небрежно держал в руке хозяин дома.
– Сделайте одолжение, капитан Мак-Кей, – пригласил Данте, небрежным жестом показывая на кресло около камина. – Выпейте со мной бренди. Кёрби, подай бокал капитану «Анни Жанны», – велел он, не обращая внимания на сердитое сопение маленького стюарда.
– Спасибо за гостеприимство, капитан, – широко ухмыляясь, поблагодарил Берти Мак-Кей. Затем легким движением подтолкнул кресло с ножками в виде веретен ближе к камину и опустился в него всей своей довольно солидной тяжестью. Кресло издало протестующий скрип. С довольным выражением на лице Берти Мак-Кей взглянул на Данте Лейтона, но его улыбка тут же потускнела, ибо он услышал злобное пофыркивание большого кота, лежащего, свернувшись, на коленях Данте. – Злая, видать, тварь. Похоже, я не очень-то ему понравился, – с принужденной улыбкой произнес Берти Мак-Кей. Хотя ему ничего не стоило своей могучей рукой вышвырнуть кота за дверь, он почему-то нервничал. «Не выношу треклятых котов!» – вздрогнув, подумал он про себя.
– Вероятно, он чувствует, что вы питаете антипатию ко всему его племени, – сухо заметил Данте, поглаживая слегка вздыбившийся мех Ямайки.
– Что верно, то верно. Терпеть не могу этих хитрых бестий. Мне всегда кажется, будто они знают что-то такое, чего я не знаю, и еще мне очень не нравится, как они совершенно бесшумно подкрадываются сзади. А я предпочитаю слышать, как ко мне подходит человек или зверь, тогда я знаю, чего ожидать и куда стрелять, – сказал Берти с улыбкой, которая бросала в дрожь слабодушных. Эта улыбка не предвещала ничего хорошего тому, кому предназначалась. – Ах, – удовлетворенно вздохнул Берти Мак-Кей. Он уже осушил половину бокала, врученного ему не слишком-то любезным Хаустоном Кёрби. – Это питье разогревает старые кости куда лучше, чем любой огонь. Спасает от любого холода, – добавил он, отбивая большими пальцами какой-то беспорядочный мотив по подлокотнику. – Я слышал, вы хотите сменить оснастку на «Морском драконе». Уж не собираетесь ли продать судно? – с любопытством спросил он, покачивая головой, ибо заранее знал, каков будет ответ Данте Лейтона. – Нет? Так я и предполагал. Жаль. Мне всегда нравился «Морской дракон». Отличное маленькое судно, – пробормотал он.
– Спасибо на добром слове, капитан Мак-Кей. Я думаю, вы пришли не для того, чтобы отпускать комплименты по поводу моего судна, – сказал Данте, решив, что пора уже покончить с пустой болтовней и выяснить, какая именно причина привела к нему Катберта Мак-Кея.
Поняв его намерение, Берти Мак-Кей заухмылялся еще шире.
– Конечно, капитан. Но пожалуйста, зовите меня Берти. Я настаиваю, чтобы все друзья звали меня так, – сказал он Данте, хотя тот много лет не проявлял к нему никакого дружелюбия. – Я человек откровенный и, смею думать, не дурак. И хотел бы, – добавил он с предостерегающим блеском в глазах, мгновенно сменившим открыто-радушное выражение его багровой физиономии, – чтобы другие придерживались обо мне такого мнения.
– Я уверен, что ни один человек в здравом уме не может даже предположить иное, – тихо проговорил Данте, непрерывно продолжая гладить шерстку Ямайки.
– Рад слышать ваше мнение. Да, сэр, я отнюдь не дурак, и Сдается мне, мы могли бы быть добрыми друзьями, – предположил Берти Мак-Кей с явной лукавинкой во взгляде.
В ту ночь жизнь графа висела на волоске, один-два раза этот волосок чуть не оборвался. Однако граф обладал упорством и жизнестойкостью, свойственной Лоутонам, и решительно отказывался покинуть мир живых, на чем настаивал некий плебей, заурядная личность в поношенном красном бархатном камзоле. Ни один Лоутон еще не погиб от рук воров и разбойников, и граф Рендсйл отстаивал свое право на жизнь с доблестью, несвойственной людям, лишенным подобного сознания собственной важности.
Герцогиня Камарейская медленно пробудилась от беспокойного сна. Легла спать она уже под самое утро, когда только-только порозовели небеса на востоке. Усталость наконец взяла свое, и она проспала несколько часов. Этого было недостаточно, чтобы отдохнуть, и теперь, лежа на высоко взбитых подушках, она размышляла о поразительном возвращении графа.
Люсьен и Теренс вместе с Фрэнсисом, Эваном и Ричардом вернулись в Камарей менее чем через час после драматического появления графа. Ее ничуть не удивило, что они не нашли никаких следов цыган, которых якобы видела Кэролайн. Им пришлось проделать долгий и трудный путь под холодным дождем, путь, в котором не было никакой необходимости. Все муки, перенесенные всадниками, были напрасными. Придя в себя после обморока, Кэролайн призналась, что солгала: никаких цыган она не видела. Появление полумертвого графа отрезвило избалованную мисс, которая, может быть, впервые в своей жизни поняла, какой вред причинила своим недостойным поведением. Но о том, что произошло в действительности, она не имела почти никакого понятия.
Сэр Джереми чувствовал себя глубоко оскорбленным и униженным. Реальность грубо пробудила его, открыв ему глаза на пороки дочери. Он только ждал рассвета, чтобы отвезти сильно расстроенную, покорную Кэролайн обратно в Уинтерхолл; и герцогиня готова была биться об заклад, что отныне мисс Уинтерс придется иметь дело с гораздо менее уступчивым отцом.
Герцогиня откинула голову на отделанную кружевами подушку; ее черные волосы, рассыпавшись, упали на шелковое покрывало. В таком виде, с распущенными волоса и понуро сгорбленными плечами, она представляла собой довольно печальное зрелище. Герцог был поражен ее беззащитностью, когда вошел в комнату уже полностью одетый, готовый к любым превратностям, которые мог принести с собой день.
– Рина, – ласково сказал он, поставил поднос, на котором были серебряный сосуд с горячим шоколадом и тонкие фарфоровые чашки, на сундук в изножье кровати и тут же, позабыв о принесенном завтраке, присел около нее и обнял.
– Что нам делать, Люсьен? – патетически спросила она хриплым полушепотом. – Мы потеряли нашу дочь, и боюсь, нам никогда не удастся ее вернуть.
– Не говори так, Рина, – сказал Люсьен, слегка встряхивая ее, принуждая посмотреть ему прямо в глаза. – Я обещал тебе вернуть дочь, и это обещание я сдержу. Но я не могу облегчить твои страдания, моя любовь, тут я беспомощен, – произнес он, прижимая ее лицо к своей груди. Сабрина улыбнулась, потерлась о него мягкой щекой.
– Ты здесь, со мной, и это все, что мне нужно, – просто ответила она.
– Клянусь, Рина, – повторил Люсьен, прижимаясь к ее благоухающим волосам, – что мы возвратим свою дочь. Я не успокоюсь, пока не узнаю правду и не отыщу Ри Клэр. – Его голос звучал так убедительно, что Сабрина была готова поверить ему.
Было уже за полдень, когда герцог подошел к двери детской и остановился, не решаясь войти, ибо изнутри доносились звуки смеха и веселый визг. В какое-то мгновение он подумал, не сохранить ли дурную новость, которую он принес, в тайне от Сабрины, но он, Люсьен, знал, что, поступи он так, она никогда его не простит. Вот уже много лет, как они делили любовь, настало время разделить и горе.
Мрачно поджав губы, угадывая, что шрам на щеке у него побелел, герцог повернул дверную ручку и вошел внутрь. Он молча наблюдал, как его жена играет на полу с близнецами. Из-под раскинувшихся юбок виднелись ее затянутые в шелк стройные икры. В каждой руке она держала по светловолосому ребенку.
Герцогиня не сразу заметила мужа, тихо стоящего в комнате, недалеко от двери. Но когда заметила, улыбнулась. Однако едва она разглядела выражение его лица, как ее оживление сразу погасло. Он не сказал ни слова, но взгляды их встретились, и она поняла: что-то произошло.
– Граф... умер? – спросила она. Когда она в последний раз сидела у постели графа, он был в таком сильном жару, что можно было ожидать самого худшего. Люсьен покачал головой, и она задала новый вопрос: – Начались роды у Сары?
– Нет, – ответил он, готовый отдать все на свете, лишь бы ему не пришлось говорить того, что предстояло сказать. – Прибыла посылка.
– Посылка? Ты получил какие-нибудь новости о Ри? – воскликнула Сабрина, вскакивая на ноги и нетерпеливо оправляя юбки.
– Рина, дорогая, – начал Люсьен и запнулся, встретившись взглядом с ее вопрошающими фиалковыми глазами. – Я получил посылку от неизвестного отправителя.
При этих словах Сабрина поспешила к нему, следом за ней на своих толстеньких ножках неуклюже заковыляли двойняшки.
– Что за посылка, Люсьен? Скажи мне!
Люсьен отвел Сабрииу к сиденью у окна и там показал ей содержимое небольшой коробочки.
Сабрина сдавленно вскрикнула, прикоснувшись к длинному золотому локону так хорошо знакомого ей оттенка.
Сколько раз за эти долгие годы восхищалась она столь похожим цветом волос мужа! Как счастлива была, когда Ри Клэр родилась такой же золотоволосой, как Люсьен. Дрожащими пальцами она извлекла из коробочки изящное кольцо в форме полумесяца, украшенное бриллиантами и сапфирами.
– Ты помнишь, как радовалась Ри, когда в этом году на день рождения мы подарили ей кольцо? – со слезами в голосе тихо сказала Сабрина. – Она так любит это кольцо. Боже, что все это означает, Люсьен? Зачем кто-то похитил нашу Ри? Зачем подвергает нас таким мучениям? Зачем, зачем? – Она разрыдалась и не услышала, как дверь отворилась и вошли Робин и Фрэнсис. Увидев рыдающую мать, оба они в нерешительности остановились.
– Это еще не все, моя дорогая, – сказал Люсьен, ненавидя себя за то, что вынужден причинять ей такую боль. – Возможно, это должно быть объяснением или, черт подери, загадкой, которую мы должны разрешить. Но по-моему, это написано каким-то безумцем.
Сабрина подняла глаза – в них сверкали слезы, затем попыталась сосредоточиться на тонком листке пергаментной бумаги, которую муж держал перед ней.
– Проклятие! Я ничего не вижу, Люсьен. Прочитай, что там написано, – попросила она, подняв Эндрю и прижав его к груди.
Какой-то миг Люсьен смотрел на листок, затем прочитал небрежно накарябанные слова;
Порою бывает чистейший родник замутнен.
И тучи порою скрывают луну пеленою.
Прожорливый червь пожирает прекрасный бутон.
А совесть людская – запятнана тяжкой виною.
– Что все это означает? – недоверчиво спросила сквозь слезы Сабрина. – На кой черт нам прислали эти стихи?
Люсьен покачал головой; водя большим пальцем по шраму на щеке, он задумчиво смотрел на загадочную записку.
– Непонятно. Да и кто знает, что может быть на уме у безумца? При этих словах мучительная боль исказила лицо Сабрины.
– О нет, Люсьен. Все, что угодно, только не это. Пожалуйста, не уверяй меня, что наша дочь находится в руках безумца.
Люсьен готов был откусить себе язык, но что еще он мог сказать или сделать? Теперь, когда они получили убедительное доказательство, что кто-то похитил их дочь, как мог он солгать Сабрине? С его стороны было бы величайшей жестокостью внушить ей какую бы то ни было надежду, которая позднее может рассыпаться в прах. Возможно, все это входит в условия игры, которую им навязали. Когда Люсьен осознал, что чья-то незримая рука искусно распоряжается их судьбами, его глаза сузились, пряча вспыхнувшее в них пламя ненависти и жажды мести. И еще он понял, что кто-то старается подлить масла в огонь, гася надежды на спасение дочери. При этом он, вероятно, рассчитывает, что все эти тяжелые переживания окажутся для них губительными.
– Что им надо от нас? – спросила Сабрина.
Люсьен нагнулся и поднял с пола дочь, ползавшую вокруг его обутых в сапоги ног. Ласково пригладив ее золотистые волосы, он запечатлел нежный поцелуй на ее маленьком вздернутом носике. Пока ее крошечные ручки играли брелком от часов, Люсьен посмотрел через голову дочери в вопрошающие глаза Сабрины.
– Я думаю, что далее мы получим требование выкупа. Какая еще причина могла быть для похищения нашей дочери? Мы должны будем выкупить ее, Рина. Ты знаешь, что я готов отдать даже Камарей, только бы ее вернуть, – негромко сказал Люсьен. С негаснущим пламенем в глазах он обдумывал, как отомстит тем, кто осмелился посягнуть на то, что принадлежит ему. А всякий, знакомый с характером герцога, знал, что он не бросает угроз на ветер. Рано или поздно он утолит жажду мести, пусть не завтра, пусть не на следующей неделе, но судный день для похитителей его дочери непременно настанет.
Только тут Люсьен заметил стоящих у дверей сыновей. Лицо Робина было все в слезах, и, чтобы приглушить всхлипывания, он прятал голову на плече у брата, ласково обнимая его рукой. Фрэнсис смотрел прямо в глаза отцу, и тот сделал поразительное открытие, что его старший сын стал взрослым мужчиной. Они не обменялись ни словом, по в глубине души знали, что обещают друг другу вернуть то, что у них похищено.
Сабрина, герцогиня Камарейская, смотрела на окружающий пейзаж: затопленные отдаленные сады и лужайки. Это Камарей, ее дом. Затем повернулась и пристально поглядела на Люсьена и детей. Вот они, ее любимые, ее семья. Но где-то, вне ее досягаемости, лишенная ласки и утешения, находится ее дочь, милая, добрая Ри Клэр, которая, вполне возможно, сейчас ощущает ужас и отчаяние. Вполне также возможно, что она промерзла наскврзь, голодна, в то время как она, герцогиня, сидит здесь в безопасности перед теплым огнем, в кругу своей семьи. Эта мысль наполнила ее растущим отвращением к себе. Ощущение своей беспомощности вызвало у Сабрины громкий стон; она прижалась лицом к мягкой золотистой головке Эндрю, не смея даже размышлять о судьбе своей перворожденной дочери – Ри Клэр.
С наступлением темноты уже готовое отшвартоваться и отплыть в колонии торговое судно «Лондонская леди» приняло на свой борт последнего пассажира. Никто не провожал этого пассажира, стоя на пристани, никто не пожелал ему счастливого плавания и благополучного возвращения. Пассажира висели на судно, как бочонок вина. Его прибытие отнюдь не приветствовали фанфарами; если и слышались какие-нибудь радостные звуки, то только песни и смех пирующих в ближайшей таверне матросов На борту «Лондонской леди» пассажиру, или, может быть, пора уже уточнить, пассажирке, был отведен темный, сырой угол, где смешалось невероятное множество запахов, среди которых преобладали запахи трюмной воды, смолы и краски. Но был и еще один запах, который захлестывал все судно. Запах куда более сильный, почти физически ощутимый – запах страха.
Глава 5
Проходят дни, неся в извечной смене .
То торжество побед, то боль падений.
Роберт Саутуэм
На белом лепном потолке и красных стенах, выложенных в характерном для Помпеи стиле, играли смутные золотистые отблески огня. Тускло поблескивали отделанные вишневым деревом часы, с монотонной регулярностью отсчитывающие минуту за минутой. Вощеный паркет твердого дерева был застлан восточным ковром; его яркие цвета перекликались с сапфирово-синн-ми бархатными шторами, висящими на высоких окнах, и роскошной алой камчатной обшивкой кресла в стиле времен Вильгельма III и Марии, что стояло перед камином.
Об окно, роняя дождевые капли, скреблась голая, без единого листка ветка, В кресле перед камином, положив сапоги на медную подставку для дров, сидел человек; он то и дело поглядывал на эту ветку. На коленях у него мирно дремал рыжий полосатый кот. Человек попробовал устроиться поудобнее и сильно поморщился, ощутиз, как болезненно откликнулись на это движение сломанные ребра.
Прищурив светло-серые глаза, Данте Лейтон посмотрел на барометр, висящий на стене в изящном ящичке из красного и тюльпанного дерева. Впрочем, и без барометра было ясно, что давление падает и на Чарлз-Таун надвигается буря. Он видел сполохи молний в преждевременно потемневшем небе, слышал грохот грома, на который сочувственно откликался своим позвякиванисм хрустальный канделябр над его головой.
Данте сделал большой глоток бренди, надеясь, что это облегчит тупую боль в ребрах и поможет скоротать бессчетные часы вынужденного безделья, последовавшего за несчастным случаем. Он посмотрел на ломберный столик орехового дерева, по углам которого стояли четыре шандала с высокими свечами: как только мрак наполнит комнату, эти свечи зажгут. К тому времени, когда будет сдана последняя карта, их уже много раз поменяют. А задолго до того Кёрби отдернет тяжелые шторы, впуская в окно первые проблески рассвета. Карточная игра очень способствует выздоровлению, с легкой улыбкой подумал Данте, вспомнив, как ему везло в последнее время – к вящему неудовольствию партнеров.
Данте откинул голову на мягкий подголовник, думая о той беде, которая поставила под угрозу само существование «Морского дракона» и его команды. Все произошло по воле случая, ибо он несметное число раз плавал на «Морском драконе» между Чарлз-Тауном и Вест-Индскими островами. За это время у него не разбилось ни одной бочки с мелассой, не расплескалось ни одного кубка с вином. К югу от города Саванны неожиданный сильнейший шквал едва не опрокинул «Морского дракона». Снасти и паруса оказались порванными, одна мачта – сломана, и все же корабль сумел доплыть до порта, прежде чем его настиг другой, следовавший за ним по пятам шторм. Последняя часть плавания далась Данте тяжело: оторвавшаяся нижняя кромка паруса с зашитым в ней тросом подхватила капитана и, словно щепку, швырнула его вдоль борта на ют. Его счастье, что он отделался несколькими сломанными ребрами и вывихнутой лодыжкой, ибо крюк на самом конце паруса вполне мог снести ему голову.
Пострадал не только он, но и еще несколько членов экипажа, в частности сломал себе руку Барнаби Кларкс, штурвальный, который как раз в это время нес вахту. Вырвавшийся штурвал своей рукояткой переломил ему кость надвое. Сеймус Фицсиммонс был сбит с ног упавшим на него куском перекладины; его помощники утверждали, что от удара о его могучий череп перекладина раскололась. Аластер Марлоу был даже смущен, что вышел из этой передряги со сломанным мизинцем.
Пока пострадавшие лечились, «Морской дракон» стоял в доке, где ему поставили новую мачту и оснастку. Через месяц судно снова сможет выйти в море и с первым же рейсом, с попутным ветром, отправится в Вест-Индию.
Размышляя о злополучном шквале, Данте подумал, не означает ли это, что отныне удача ему изменит. В сломанных ребрах он усматривал и некое благословение, ибо это был веский повод отклонять в изобилии сыпавшиеся на него приглашения. Своей неожиданной популярностью он был обязан некой молодой женщине, которая, вернувшись из Лондона, раззвонила своим длинным языком половине жителей Чарлз-Тауна о тамошних своих приключениях, а заодно и о том, что канитан Данте Лейтон является титулованным аристократом, маркизом Джакоби. Странно, а если вдуматься, пожалуй, и не так странно, что титул так много значит в чьих-то глазах. «А ведь я, – скривив губы в циничной усмешке, думал Данте, – остался тем же человеком, который пользовался не слишком хорошей репутацией среди добропорядочных горожан». Его даже не считали раньше достойным здороваться с их целомудренными дочерьми.
Однако Данте куда больше устраивала прежняя репутация, ибо, к своей большой досаде, он стал теперь желанной добычей для всех охотниц за мужьями, не говоря уже об их грубовато-прямолинейных мамашах. У него было такое чувство, что куда безопаснее безоружным войти в пиратское логово, чем в гостиную, где с ним хотят породниться многие семьи. Никогда прежде не слышал он столько клеветнических измышлений в адрес высокопоставленных членов общества. При нем постоянно втаптывали в грязь и чернили чье-либо доброе имя. Его устрашал не только стальной блеск в глазах женщин, стремившихся стать его тещами. Данте замечал также устремленные на него пристальные взгляды надменных отцов семейств, видимо, оценивающих, каким влиянием он пользуется при дворе и сколько выгоды и пользы может принести как зять.
Но хотя Даптс продолжал отклонять вес приглашения, отговариваясь необходимостью покоя для полного выздоровления, его настойчиво осаждали молодые искательницы мужей. Они задаривали его чем могли и, невзирая на постоянные отказы, не теряли надежды. Но Данте говорил, что не отвечает за себя, если ему принесут еще какое-нибудь целебное растирание, или бальзам, либо специально приготовленное для него сладкое блюдо. И одним из первых испытывал на себе его гнев кривоногий коротышка-стюард, если пропускал в дом одну из этих жеманных мисс.
У него было немало злобных завистников, ибо стоило ему захотеть, и он взял бы в жены любую женщину, даже из самых недоступных. Все это отнюдь не тешило его тщеславия, только забавляло, так как он знал, что, окажись на его месте любой другой – Аластер Марлоу, Хаустон Ке'рби или даже шлюпочный Лонгакр, – ситуация была бы точно такой же. Ведь именно его титул заставлял трепетать всех незамужних леди Чарлз-Тауна.
Хватало и людей, считавших, что удача действительно изменила Даптс Лейтону, и свидетельство тому – не только последнее злосчастное плавание «Морского дракона». По слухам, «Морской дракон» занимался поисками сокровищ. Эти люди не сомневались, что Данте Лейтон выиграл за ломберным столиком карту с отмеченным на ней местонахождением затонувшего галеона. Говорили, что капитан отличается таким же суровым нравом, как и то мифическое чудовище, в честь которого он назвал свое судно. И если капитан Данте Лейтон ищет сокровища, то можно не сомневаться, что у него есть для этого достаточные основания. Но на этот раз судьба зло посмеялась над капитаном и экипажем «Морского дракона»: вместо желанных сокровищ они нашли немного почернелой серебряной посуды, обломки фарфоровых тарелок, ржавую астролябию и компас в сгнившем деревянном футляре, а также остатки груза: ящиков и бочек, где некогда хранились специи, теперь поглощенные морем. Вместо галеона, груженного испанскими дублонами, команда «Морского дракона» нашла обломки голландского торгового судна, в трюмах которого не было никаких сокровищ.
«Морской дракон» слишком часто испытывал судьбу, говорили старые матросы, сидевшие у дока, – люди бывалые, не раз видевшие, как море, во всей его красоте и ярости, словно хрупкую веточку, переламывало надвое гордый корабль, отправляя надменного капитана и дерзкую команду на дно, откуда еще никто никогда не возвращался.
Данте Лейтон странно улыбнулся, припоминая передаваемые ему Кёрби и Аластером ходившие по всему Чарлз-Тауну слухи относительно последнего рокового плавания «Морского дракона». В светло-серых глазах Данте, смотревшего на огонь, плясали лукавые искорки. Что бы сказали эти старые морские волки, если бы им удалось заглянуть к нему в душу? Скорее всего заподозрили бы, что капитан «Морского дракона» заключил сделку с самим дьяволом, с улыбкой мрачного удовлетворения подумал Данте Лейтон.
– Милорд, – сказал стюард Хаустон Кёрби, стоявший за большим креслом, где сидел капитан. – К нам пожаловал гость, милорд, – доложил он глубоко задумавшемуся Лейтону.
По его презрительному тону Данте сразу же понял, что неожиданный посетитель не пользуется уважением Хаустона Кёрби.
– О, милорд, – добавил Кёрби, прежде чем Данте успел осведомиться, кто же к нему пожаловал. – От этого кота все ваши прекрасные бриджи будут в волосах. Уж если он усядется, его не сгонишь, – проворчал Кёрби, глядя на благодушно разлегшегося кота, лениво взиравшего на него своим единственным зеленым глазом.
– Ты говоришь, к нам пожаловал гость, Кёрби, – напомнил Данте коротышке. – Полагаю, тебе следует его выпроводить... – Однако Данте так и не закончил фразы, ибо двери кабинета широко отворились и внутрь ввалился весело ухмыляющийся человек.
– Капитан Лейтон! Рад вас видеть. Я заметил, как вы разъезжаете на этом своем большом жеребце по Трэдд-стрит, и сказал себе: «Ты должен навестить капитана Лейтона». Не то чтобы я сам сел на такую животину. Нет, сэр. Только не Берти Мак-Кей. Он малый не дурак. Никогда не сядет на жеребца. И как вы умудряетесь кататься верхом? – выразил недоумение контрабандист, соперник капитана «Морского дракона». Он задумчиво прищурил глаза. – Но я сказал себе: Берти, этот капитан Лейтон любит преподносить всякие сюрпризики. Судить об этом джентльмене по внешнему виду – дело пустое. Я признаю, что он хороший морской капитан, ибо Берти Мак-Кей не такой человек, чтобы недооценивать других. Лейтон не только прекрасный'моряк, но и прекрасный наездник. И ешс я слышал, что он очень меткий стрелок и смелый фехтовальщик. Наверное, вы участвовали не в одной дуэли и, как я вижу.выжили, капитан. Ах да, прошу прощения, – с преувеличенной учтивостью извинился Берти Мак-Кей. – Наверное, я не должен называть вас капитаном. Не так ли, милорд? – поправился он со смешком, который тут же перешел в глубокий грудной раскатистый смех. – Разрази меня Господь, ну куда мне до вас! Подумать только, капитан «Морского дракона» – маркиз! Я уж было совсем приуныл. Но, – добавил он, помахав пальцем, – я не из тех, кто легко падает духом... Честно сказать, я очень хотел бы выпить чего-нибудь покрепче и потолковать с вами, – не слишком прозрачно намек-пул капитан «Анни Жанны», поглядывая на бокал с бренди, который небрежно держал в руке хозяин дома.
– Сделайте одолжение, капитан Мак-Кей, – пригласил Данте, небрежным жестом показывая на кресло около камина. – Выпейте со мной бренди. Кёрби, подай бокал капитану «Анни Жанны», – велел он, не обращая внимания на сердитое сопение маленького стюарда.
– Спасибо за гостеприимство, капитан, – широко ухмыляясь, поблагодарил Берти Мак-Кей. Затем легким движением подтолкнул кресло с ножками в виде веретен ближе к камину и опустился в него всей своей довольно солидной тяжестью. Кресло издало протестующий скрип. С довольным выражением на лице Берти Мак-Кей взглянул на Данте Лейтона, но его улыбка тут же потускнела, ибо он услышал злобное пофыркивание большого кота, лежащего, свернувшись, на коленях Данте. – Злая, видать, тварь. Похоже, я не очень-то ему понравился, – с принужденной улыбкой произнес Берти Мак-Кей. Хотя ему ничего не стоило своей могучей рукой вышвырнуть кота за дверь, он почему-то нервничал. «Не выношу треклятых котов!» – вздрогнув, подумал он про себя.
– Вероятно, он чувствует, что вы питаете антипатию ко всему его племени, – сухо заметил Данте, поглаживая слегка вздыбившийся мех Ямайки.
– Что верно, то верно. Терпеть не могу этих хитрых бестий. Мне всегда кажется, будто они знают что-то такое, чего я не знаю, и еще мне очень не нравится, как они совершенно бесшумно подкрадываются сзади. А я предпочитаю слышать, как ко мне подходит человек или зверь, тогда я знаю, чего ожидать и куда стрелять, – сказал Берти с улыбкой, которая бросала в дрожь слабодушных. Эта улыбка не предвещала ничего хорошего тому, кому предназначалась. – Ах, – удовлетворенно вздохнул Берти Мак-Кей. Он уже осушил половину бокала, врученного ему не слишком-то любезным Хаустоном Кёрби. – Это питье разогревает старые кости куда лучше, чем любой огонь. Спасает от любого холода, – добавил он, отбивая большими пальцами какой-то беспорядочный мотив по подлокотнику. – Я слышал, вы хотите сменить оснастку на «Морском драконе». Уж не собираетесь ли продать судно? – с любопытством спросил он, покачивая головой, ибо заранее знал, каков будет ответ Данте Лейтона. – Нет? Так я и предполагал. Жаль. Мне всегда нравился «Морской дракон». Отличное маленькое судно, – пробормотал он.
– Спасибо на добром слове, капитан Мак-Кей. Я думаю, вы пришли не для того, чтобы отпускать комплименты по поводу моего судна, – сказал Данте, решив, что пора уже покончить с пустой болтовней и выяснить, какая именно причина привела к нему Катберта Мак-Кея.
Поняв его намерение, Берти Мак-Кей заухмылялся еще шире.
– Конечно, капитан. Но пожалуйста, зовите меня Берти. Я настаиваю, чтобы все друзья звали меня так, – сказал он Данте, хотя тот много лет не проявлял к нему никакого дружелюбия. – Я человек откровенный и, смею думать, не дурак. И хотел бы, – добавил он с предостерегающим блеском в глазах, мгновенно сменившим открыто-радушное выражение его багровой физиономии, – чтобы другие придерживались обо мне такого мнения.
– Я уверен, что ни один человек в здравом уме не может даже предположить иное, – тихо проговорил Данте, непрерывно продолжая гладить шерстку Ямайки.
– Рад слышать ваше мнение. Да, сэр, я отнюдь не дурак, и Сдается мне, мы могли бы быть добрыми друзьями, – предположил Берти Мак-Кей с явной лукавинкой во взгляде.