Страница:
Робин нервно оглядел комнату, понимая, что в его распоряжении не так уж много времени.
Когда он стоял у дверей кабинета и отец быстро вышел наружу, он едва успел спрятаться в тенистом алькове в холле. Его удивило, что отец не пошел в гостиную, где его ждали к чаю, а сбежал по большой лестнице, перепрыгивая сразу через две ступени, и поспешил в левое крыло, где помещались герцогские апартаменты.
Робин хотел сразу же войти в кабинет, но ему пришлось подождать, прячась в алькове, пока уйдут болтающие у самых дверей лакеи. Неожиданное появление дворецкого сразу же прогнало болтунов, и Робин наконец смог осуществить свое намерение.
Теперь, оставшись один, Робин оглядел кабинет с обитыми панелями стенами, вдоль которых стояли книжные полки, и с двумя бархатными креслами по обе стороны камина. Комната была обставлена в строгом, чисто мужском стиле, по здесь было достаточно уютно. Пылавший в камине огонь высвечивал богатые узоры полированного старого дерева. Вдоль окон свисали тяжелые бархатные шторы; сквозь стекла, украшенные геральдическими рисунками, просачивался бледный солнечный свет.
На стене возле дверей висели несколько скрещенных шпаг и старинные щиты с гербом герцогов Камарейских. Обычно оружие неизменно привлекало внимание юного сына герцога, но на этот раз он не сводил пристального взгляда с большого письменного стола красного дерева, представлявшегося ему едва ли не священным.
По обеим сторонам массивного стола стояли два серебряных подсвечника, а в самом центре, на почетном месте, в серебряной рамке красовалась миниатюра матери. На раскрытой счетной книге лежало брошенное гусиное перо; вокруг него, среди столбцов аккуратно выписанных цифр, образовалась маленькая чернильная лужица, Робин увидел несколько распечатанных светло-желтых конвертов, но среди них не было того, что он искал. Затаив дыхание, он скользнул мимо отцовского кресла с вычурными резными ножками. С подрагивающими от страха и возбуждения губами выдвинул центральный ящик, куда всего несколько минут назад отец – он это хорошо видел – сунул таинственное письмо. Увидев то, что ищет, подавляя ликующий крик, Робин протянул к нему руку.
Не успел он пробежать письмо глазами, как в дверь кто-то вошел. Робин, остро чувствуя свою вину, упал в кресло и выронил письмо, которое, отлетев, упало у стола.
– Фрэнсис! – с облегчением воскликнул он, хотя взгляд старшего брата был полон гнева.
– Ты влип в неприятную историю, Робин, – сказал Фрэнсис, не чувствуя никакой жалости к брату, который посмел вторгнуться в отцовский кабинет. – Ты заслуживаешь строгого наказания. Как ты смеешь обыскивать стол? Уж не рехнулся ли ты?
– Фрэнсис! – завопил Робин и тут же понизил голос до заговорщицкого шепота. – Ты понимаешь, я...
– Я все понимаю, очень хорошо понимаю, – отрезал Фрэнсис, нагибаясь и подбирая упавшее письмо. – Твое ненасытное любопытство, Робин, на этот раз завело тебя слишком далеко Я не нахожу тебе никакого оправдания и, честно сказать, стыжусь за тебя.
– Мое... мое любопытство, Фрэнсис, – хрипло ответил Робин, и в его глазах блеснул гнев, тут же сменившийся слезами, – как мне кажется, имеет прямое отношение к Ри.
Аргумент подействовал на Фрэнсиса.
– О чем ты говоришь? – спокойно спросил он, увидев распрямившиеся плечи брата.
– Это письмо, которое ты держишь, только что доставили в Камарей. Я стоял у дверей кабинета и слышал, как отец предупредил лакея, чтобы он никому не смел ничего говорить об этом письме.
Фрэнсис с сомнением смотрел то на возбужденное лицо брата, то на письмо.
– Ну и что? Отец ведет много разных дел, которые нас не касаются.
– Отец особенно не хотел, чтобы об этом письме знала мать, – перебил Робин. – А у него никогда нет от нее никаких секретов.
– Мы не должны подвергать сомнению решение отца, тем более что не знаем его мотивов, – твердо сказал Фрэнсис, отказываясь признать странность отцовского поведения в этом случае.
– Ведь он не пьет чай со всеми, Фрэнсис, – продолжил Робин. – Иначе ты не пришел бы сюда искать его.
– Скорее всего он уже в гостиной и интересуется, где мы.
– Нет, – возразил Робин, – скорее всего он уже в конюшне. Я видел, как он спустился вниз по лестнице. Он очень торопился. Письмо, что бы там ни было написано, явно рассердило его. Я никогда не видел отца в таком гневе, – сказал Робин, нервно поглядывая на дверь, не нагрянет ли вдруг отец. – Прочти, Фрэнсис, – настаивал он, дергая брата за руку, – прочти письмо.
Фрэнсис продолжал смотреть на желтоватый конверт, в котором ему теперь чудилось что-то зловещее, и, хотя по-прежнему сильно сомневался, вправе ли читать то, что прислано отцу, все же вытащил письмо из конверта.
Герцог Камарейский скакал на восток, к большому дубу, упоминавшемуся в анонимном письме. Теперь у него уже не оставалось сомнений в том, кто именно похитил его дочь, ибо о существовании этого древнего дерева знали очень немногие, так же как и об узкой тропинке, которая вилась по долине и заканчивалась, обогнув озеро. Там стоял дуб, который вздымал свои ветви к небесам в течение почти всей истории Камарея.
Долина, где он рос, не всегда была мирной, здесь почти семь веков назад лилась кровь восставших саксов, погибавших под острыми мечами норманнов, вероятно, в такой же день, как этот, когда по небу мчались гонимые ветром серые тучи и могучий дуб не отбрасывал никакой тени. Легенда гласила, что в тот день у дуба доблестно сражались вооруженные косами и ржавыми мечами сто крепостных, верных своему лорду-саксу, и все они пали, сраженные сверкающими мечами завоевателей, но, уже умирая, их господин, чтобы отомстить за их мученичество, призвал проклятие на головы норманнских убийц и на все их семя.
Это пророчество так и не осуществилось, но о нем помнили все поколения Домиников. Ибо саксонский лорд предсказал, что однажды под этим дубом прольется норманнская кровь, смешавшись с кровью убитых саксов.
Подъезжая к дубу, Люсьен Доминик с некоторым беспокойством вспомнил об этом старинном проклятии и открыл кобуры пистолетов. Его глаза внимательно обыскали долину, ибо он был уверен, что его хотят заманить в западню.
Кое-кто мог бы сказать, что с его стороны было безумством или глупостью подвергать себя подобной опасности. Кое-кто даже мог бы назвать его поступок самоубийственным, но Люсьен считал, что у него нет никакого выбора – по крайней мере если он хочет увидеть свою дочь.
В письме было ясно сказано, что если он хочет видеть дочь живой, то должен приехать один, без всякого сопровождения. В противном случае леди Ри Клэр Доминик будет тут же убита. И в ее смерти будет виноват он сам. Он знал, что похитители не сомневались, как он поступит в этом случае, ибо он дорожил жизнью дочери больше, чем своей собственной. Он сознательно играл на руку врагам, но ничего другого ему не оставалось. Письмо предлагало ему поменять свою жизнь на жизнь дочери.
Но герцог был не такой глупец, чтобы умереть понапрасну. Прежде чем пожертвовать жизнью, он должен удостовериться, что дочь будет отпущена на свободу.
К несчастью, герцог Камарейский так и не встретился со своим истинным врагом, ибо в нескольких футах от засыхающего дуба его настигла пистолетная пуля. Пуля попала в предплечье, но из-за обильного кровотечения рана казалась куда более опасной, чем была на самом деле.
Трое нападающих считали, что герцог находится в полной их власти, поэтому не спеша приближались к фигуре, повалившейся на седельную луку. Они были совершенно уверены, что враг их сражен...
Им следовало быть куда осторожнее и лучше знать своего противника, ибо герцог Камарейский отнюдь не пал духом и даже сумел подслушать их разговор.
– Говорю тебе, это напрасная трата пороха. Достаточно твоего выстрела. Ты, видно, дурак, да еще и небережливый дурак. Все равно мы его убьем раньше или позже, чего спешить?
– Тут есть существенная разница, мы ведь хотим получить деньги сполна, как договорено.
– Прислушайся к брату, Джеки. Я уже достаточно долго имел дело с миледи, чтобы знать, что она не всегда держит слово. Эта скупая сука запросто может не заплатить, – предупредил Тедди Уолтхэм нанятых людей. – Ее приказания надо исполнять в точности. Эта женщина – сущий дьявол. – Тедди Уолтхэм фыркнул. – Я видел, как она не долго думая пристрелила верного своего слугу. Будь проклят тот день, когда я увидел ее в этой черной одежде. Надо бы сразу же задать тягу, но это не так просто: эта миледи хорошо умеет завязывать петлю на шее. Женщина она беспощадная, и чем скорее мы покончим с этим делом, тем лучше для нас всех. Отведем-ка его к ней, чтобы она поиздевалась над ним. Скорее всего она станет заливать ему насчет дочери, а уж потом мы его прикончим, как велено, – заключил Тедди Уолтхэм, предвкушая, каким облегчением будет закончить это дело и навсегда избавиться от безумной миледи.
– Что ты там толкуешь о дочери? Ведь в экипаже нет никого, кроме одной женщины в вуали да старухи, которая все время что-то бормочет.
– Не твоя забота, Джеки. Она обманула его, чтобы заманить в ловушку. С дочерью он разве что в могиле встретится, – заверил их Тедди и, ухмыляясь, повернулся к своим сообщникам. Как раз в этот момент его жертва шевельнулась, но он ничего не заметил.
– Пошли, ребята, – позвал он. – Побыстрее кончим с этим делом, чтобы можно было согреться бутылочкой рома.
Скрываясь в своем экипаже за вершиной холма, Кейт увидела, как Люсьен упал на седельную луку. Судя по-всему, он был в беспамятстве. Она радостно захлопала в ладоши, когда увидела, что из-за дуба вышел Тедди Уолтхэм с двумя езоими помощниками. Только пожалела, что не подъехала ближе, – ей так хотелось бы видеть отчаяние в глазах Люсьена, когда он поймет, что его одурачили. Впрочем, его глаза округлятся от страха, когда он увидит, кто его враг. То-то будет удовольствие.
Фрэнсис и Робин выехали из Камарея на двадцать минут позже отца, поэтому им пришлось скакать во весь опор, чтобы догнать его.
Однако это им все же не удалось. Проезжая по узкой тропе, они увидели на противоположной стороне озера беспомощно склонившегося вперед отца. Он явно был ранен. Они наблюдали за ним как зачарованные, и тут из-за большого дуба, упоминающегося в письме, появились три незнакомца.
При виде нападающих Фрэнсис помчался вперед по неровной каменистой тропе. Робин, слегка тронув хлыстом бок своей кобылки, последовал за ним. Он хотел было крикнуть, чтобы брат его подождал, но крик так и не вырвался из горла; в досаде закусив губу и крепче схватив поводья, он поскакал вслед за Эль Сидом. Вдруг Фрэнсис натянул поводья, приостанавливая коня. Дождавшись, пока брат поравняется с ним, он крикнул через плечо:
– Робин, возьми этот пистолет, он заряжен, курок уже взведен. Мне все равно, попадешь ты в этого человека в коричневой куртке или нет, только отвлеки его внимание от отца. – И Фрэнсис сунул пистолет в протянутую ладонь брата.
Выпрямившись, Фрэнсис увидел, что трое незнакомцев приближаются к раненому отцу. Но в тот момент, когда Фрэнсис уже подумал было, что все пропало, герцог поднялся в седле и выстрелил. Передний нападающий схватился за грудь и, смертельно раненный, повалился наземь.
Изумление, выразившееся на лице раненого, было, пожалуй, не столь сильным, как на лицах Тедди Уолтхэма и брата убитого Джеки Портера, когда они увидели, что их, казалось бы, беспомощная жертва обрушила на них свой мстительный гнев.
Но Тедди Уолтхэм недаром более четверти столетия боролся за выживание на улицах Лондона; не растерявшись, он вытащил из-за пояса второй пистолет и прицелился в герцога Камарейского.
Занятый своей схваткой с опасным, как оказалось, врагом, Тедди Уолтхэм даже не услышал стука приближающихся копыт и никак не ожидал, что кто-то отстрелит палец его ноги. Он вскрикнул, напугав жеребца герцога, и все же выстрелил. Пуля прошла над головой герцога, однако испуганная лошадь встала на дыбы, и раненый герцог не смог усидеть в седле.
После того как Робин выстрелил в землю, Фрэнсис направил коня на нападающих. Мощной своей грудью Эль Сид отделил упавшего герцога от его врагов. Помощь сыновей позволила герцогу выхватить шпагу и устремиться на нападающих. В его памяти навсегда запечатлелся образ Робина: мальчик крепко стоял на своих коротких ногах, обеими руками держа пистолет, который казался для него неимоверно большим, и прицеливался в одного из незнакомцев.
Оставшийся в живых брат Джеки Портера первым ощутил на себе всю холодную ярость герцога Камарейского. Он обнажил шпагу, сталь зазвенела о сталь, и этот звук отдался в его ушах похоронным звоном. Увидев, с какой легкостью герцог парирует его выпады, он понял, что имеет дело с опытным фехтовальщиком, который не только искусно владеет холодным оружием, но и обладает почти сверхъестественной силой, – хотя сквозь рукав сюртука и сочилась кровь, он не допускал ни одного промаха.
Нелегко было и Тедди Уолтхэму. Ему пришлось иметь дело с юношей вдвое моложе его, который, однако, мастерски владел шпагой. Наверняка прошел обучение у кого-нибудь из лучших французских фехтовальщиков, с горечью подумал Тедди, невольно восхищаясь сыном герцога Камарейского. Между отцом и сыном было такое сходство, что Тедди даже показалось, будто он видит перед собой двойников. Ко всему еще давало себя знать неумеренное потребление крепких напитков.
А положение все хуже и хуже, мрачно подумал Тедди Уолтхэм. Услышав внезапный вскрик и увидев, как Том Портер, пошатнувшись, упал, а рядом с ним легла его уже бесполезная шпага, Тедди заскрежетал зубами, ибо с ним сражался юноша не старше шестнадцати, но со всеми ухватками опытного дуэлянта. Все приемы, которые пробовал Тедди, натыкались на непреодолимую защиту его юного противника. Стойку молодой лорд держал безупречно, реакция у него была превосходная, расчет точный. Окончательно же уважение Тедди Уолтхэма завоевал великолепный удар шпагой, который убедил его, что единственный способ выйти живым из этой схватки – поспешно бежать, не боясь навлечь на себя обвинение в трусости.
Придя к такому решению, Тедди с удивлением почувствовал, что кончик лезвия глубоко вошел в его плечо. На юношеском лице Фрэнсиса Доминика было какое-то странное выражение, не ускользнувшее от зорких глаз Тедди: ведь сыну герцога впервые довелось пролить кровь другого человека. Тедди Уолтхэм затаил дыхание, ожидая, что сталь войдет еще глубже. Шатаясь, попятился он назад, опасаясь, что вот-вот последует смертоносный удар, но юноша, который сражался с искусством зрелого мастера, отнюдь не был кровожаден и не воспользовался своим преимуществом. Обезвредив противника, он, видимо, был более озабочен состоянием отца, чем плачевной судьбой раненого Тедди.
Тедди Уолтхэм был отнюдь не дурак и, потерпев поражение от юноши, помышлял не о мести, а о своевременном бегстве. К тому же теперь он оказался в меньшинстве. Не будучи истинным джентльменом, человеком чести, который предпочитает поражению смерть, и увидев, что к нему с самыми решительными намерениями, не предвещающими ничего хорошего некоему Эдуарду Мэтью Уолтхэму, приближается герцог Камарейский, он повернулся и побежал.
Стоя среди деревьев на холме, Кейт закричала от ярости, когда второй нанятый ею человек упал на колени, а затем растянулся, бездыханный, на земле. Как это могло произойти, что, черт побери, случилось с ее так тщательно продуманными замыслами? Подумать только, двое ребят – один постарше, другой помоложе – помешали ей осуществить задуманную месть. Она просто не верила своим глазам. Совсем еще мальчишка прострелил Тедди Уолтхэму ногу, тогда как юноша – она узнала в нем Фрэнсиса Доминика – наехал конем на ее людей и теперь дерется на шпагах с Тедди.
– Ах ты, сукин сын! Ах ты, сукин сын! – закричала она, увидев, что неустрашимый и стойкий Тедди Уолтхэм, парировав последний удар, обратился в бегство и стал карабкаться на холм, слегка волоча ногу с отстреленным пальцем.
Молотя кулачками по стволу дерева, Кейт наблюдала драматическое крушение своих надежд. Люсьен вновь ускользнул от нее. А ведь на этот раз были все шансы накопец-то до него добраться. Каким-то образом он всегда выворачивается из ее рук. Она надеялась, что он на четвереньках будет молить ее о пощаде, а он по-прежнему свободен. Эти придурки, которых она наняла, натворили невесть что. Очередная несправедливость судьбы.
Мысли Тедди Уолтхэма, взбиравшегося по склону холма, были удивительным образом схожи с ее мыслями. Ноги Тедди скользили по грязи, что затрудняло и без того нелегкий подъем. И то, что он потерял большой палец на ноге, отнюдь не способствовало его резвости. Прихрамывая, Тедди Уолтхэм думал, что он еще никогда не выглядел таким оборванцем, как сейчас. Плечо болело так, словно его жег адский пламень. Ему казалось, будто по пятам за ним гонятся адские псы. Но когда он обернулся, то увидел, что никто его не преследует. Пока что.
Медленно взбираясь по склону, Тедди Уолтхэм скользил, падал, иногда полз на четвереньках. Запыхавшись, он наконец взобрался на вершину холма, где его поджидала миледи. Он протянул к ней руку, молча прося о помощи, но она даже не пошевельнулась.
– Ты так и не выполнил того, что я тебе поручила. Жалкий придурок. Слабоумный идиот. Радотёр![19] – прошипела Кейт. С трудом сдерживая гнев, она подошла к своему подручному и бесстрастно уставилась на него. – Ты погубил все мои надежды. Струсил в решительный момент и все сделал не так. Мне надо бы тебе дать хорошего пинка под задницу. Если бы ты не свалял дурака, Люсьен бы сейчас валялся у моих ног и скулил, как побитый щенок.
– Да ты просто спятила, женщина! Этот человек никогда ни у кого не будет валяться в ногах. Теперь я начинаю понимать, почему много лет назад он выставил тебя отсюда! – завопил в ответ не только лишившийся храбрости, но и всякого терпения Тедди. Сколько же можно терпеть эту чокнутую?! Если он и питал какой-то страх перед миледи, этот страх теперь быстро улетучивался. – Не знаю, что произошло между тобой и герцогом, – продолжал он, – но вы с Перси недаром держались подальше отсюда. И если хочешь знать, – добавил он, вставая на ноги и покачиваясь от слабости, – это доказывает, что герцог – человек умный. Он хорошо понимал, что делает, когда выгнал вас с братцем. В сравнении с тобой, женщина, те, что сидят в ньюгейтской тюрьме, выглядят просто святыми мучениками. А так как я не хочу стать святым мучеником, – заключил Тедди Уолтхэм, с удовольствием произнося последние слова, – то на этом прощусь с вами, миледи.
– Что за чушь ты несешь, черт побери? Куда ты, чертов придурок? – взвизгнула Кейт, видя, что Тедди Уолтхэм повернулся к ней спиной.
Кейт кинулась вслед за ним, шурша юбками. Охваченная досадой и гневом, она потеряла способность спокойно рассуждать. Но не успела она сделать и пары шагов, преследуя своего бродячего рыцаря, как он вдруг повернулся, схватил ее за кисти рук и вытащил у нее из-под юбки спрятанный там пистолет.
– Я сказал, что ухожу, миледи, но я не хочу уйти так, как ушел убитый вами Рокко. Я посметливее, чем он. Его смерть была для меня драгоценным уроком. Я понял, чего можно ждать от вас, миледи, в награду за свою верность. – Тедди Уолтхэм с гримасой уставился на пистолет. – Еще шаг, и вы небось продырявили бы меня насквозь, миледи.
– Ты еще смеешь мне дерзить, свинья! Забыл, что я хорошо знаю, кто ты такой? Да я прикажу расклеить объявления с твоим гнусным именем по всему Лондону. Если власти схватят тебя, болтаться тебе с петлей на шее.
– Валяйте, миледи. Только вы напрасно будете стараться, потому что добрый старый Тедди Уолтхэм не станет дожидаться, пока ему воздадут по заслугам. Никто не сможет увидеть лицо Тедди Уолтхэма не только в Лондоне, но, может быть, и во всей Англии. Достаточно сменить имя, переехать в другую страну, и концы в воду. Уж можете мне поверить, я буду жить еще долго после того, как вы отправитесь в теплые края, миледи, – издевательским топом произнес Тедди.
Глядя, как удаляется этот вор и убийца, Кейт, ошеломленная, не могла выдавить ни слова. Как он смел так нагло разговаривать с ней, леди Кэтрин Андерс? Как смел покинуть ее как раз в тот момент, когда она больше всего в нем нуждается? Ведь только по его вине ей не удалось осуществить свой замысел. «Ну нет, я не допущу, чтобы этот проклятый негодяй удрал», – поклялась она, устремляясь следом за прихрамывающей фигурой.
Обогнув холм, она запаниковала: Тедди нигде не было видно. Затем заметила его: он направлялся к коням, привязанным сзади к экипажу. В дикой ярости она подхватила юбки и побежала вдогонку.
Когда Кейт стала рвать ногтями его кожу, у Тедди Уолтхэма было такое ощущение, будто ему на плечи пал с неба ястреб. Ногти миледи вонзились ему в щеку, брызнула кровь, и Тедди Уолтхэм вздрогнул. С отчаянным усилием, превозмогая боль от раны в плече, он повернулся, схватил Кейт за руки и отшвырнул с такой силой, что она упала. Ощущая всю унизительность своего положения, Кейт, задыхаясь, попробовала подняться на колени, но, прежде чем она успела это сделать, Тедди крепко схватил ее за шею.
– Поскольку отныне мы расторгаем наш неудачный договор и расходимся в разные стороны, надеясь никогда больше не встретиться, – с неожиданной учтивостью произнес Тедди Уолтхэм, – будет справедливо, если я увижу лицо своей таинственной благодетельницы. Насколько я понимаю, мне придется ограничиться лишь половиной вознаграждения за все мои труды и усилия, не говоря уже об опасности, которой подвергалась моя жизнь.
– Нет! – вскричала Кейт, с той нечеловеческой силой, какой обладают сумасшедшие, пытаясь помешать Тедди Уолтхэму осуществить свое намерение. Но ее фанатичная решимость не позволить снять вуаль с лица натолкнулась на неукротимое желание Тедди разоблачить так тщательно скрываемую тайну.
Когда Тедди наконец сорвал маску с лица миледи, она пыталась закрыть его руками, но не успела... То, что ожидал увидеть Тедди Уолтхэм – а его уже много месяцев жгло любопытство, – не могло идти ни в какое сравнение с реальностью. В следующий миг Тедди инстинктивно отшатнулся, подняв обе руки, как бы стремясь не видеть представшего перед ним изуродованного облика. Ужас в его глазах глубоко уязвил самолюбие Кейт, но его полный неожиданной жалости возглас «Бог мой!» едва не доконал ее.
Она стояла на коленях, и ощущение у нее было такое, будто душа ее обнажилась перед этим мужланом с его грубыми руками. Все, что она так старательно скрывала много лет от любопытствующих глаз, открылось в резком, неумолимом свете дня.
Тедди Уолтхэм, как загипнотизированный, с отвращением смотрел на изуродованную половину лица Кейт. Чудовищные шрамы превратили в пародию некогда необыкновенно прекрасную женщину. Шрамы приподняли край ее рта и опустили край ее глаза, придав лицу постоянное злобное выражение.
– Так вы, миледи, живете как в аду? – прохрипел Тедди, с тошнотворным чувством отвернувшись от плачущей женщины в черном. Он подошел к привязанным лошадям, отвязал одну, сел и не оглядываясь поскакал на север, в Бристоль, чтобы сесть там на отплывающий в колонии корабль. Он слышал, что Бостон – быстро развивающийся город, где такой предприимчивый малый, как он, легко может преуспеть. Тедди Уолтхэм знал, что ему лучше быть как можно дальше от страны, где за ним числилось немало тяжких преступлений.
Быстрота, с которой он действовал, была для него спасительной, ибо через час весь Камарей и деревня Камарей были оповещены о покушении на герцога. Вскоре округа переполнилась лакеями, садовниками и конюхами, а также дюжими крестьянами, жаждавшими поймать похитителей леди Ри Клэр, чтобы отдать их в руки правосудия, хотя кто знает, чем кончилось бы дело, если бы обозленные до крайности мстители поймали Тедди Уолтхэма или леди Кейт.
В большом камарейском доме герцог нетерпеливо выслушал заботливое кудахтанье озабоченной Роули. Она аккуратно промыла, обработала и забинтовала раны, но ворчала, видя, что пациент не хочет слушать ее разумных предписаний.
– Огнестрельная рана, даже если и легкая, все равно огнестрельная рана. Хоть пуля и не раздробила кость, она проникла достаточно глубоко, и вы потеряли много крови. Я думаю, не стоит звать этого старого дурака доктора, который еще, чего доброго, порекомендует кровопускание вашей светлости, – насмешливо фыркнула Роули. – Я с ним совершенно не согласна, нет, сэр. Надеюсь, в этом вы меня поддерживаете, ваша светлость, – чуть помедлив, добавила она, переводя взгляд на герцогиню, которая, не шевелясь, молча наблюдала за тем, как служанка забинтовывает рану герцога. Это была мучительная процедура как для нее, так и для его светлости.
– Конечно, Роули. Ты говоришь совершенно разумно, – бесстрастным голосом высказалась в ее поддержку герцогиня. Один только герцог знал, в каком она волнении, ее лицо даже побелело от ярости.
– Спасибо, Роули, – сказал герцог таким тоном, что даже толстокожая Роули поняла, что ей лучше уйти. – Под присмотром герцогини со мной будет все в порядке.
– Гм-м... Да, конечно... Вы, должно быть, правы, ваша светлость, – недовольно пробормотала Роули, которая не хотела доверить своего пациента другому, даже герцогине.
Когда, закрыв за собой дверь, Роули ушла, герцог посмотрел на жену, которая сидела как-то необычно прямо.
– Черт тебя подери, Люсьен, – сказала она хриплым от сдерживаемого негодования голосом.
Когда он стоял у дверей кабинета и отец быстро вышел наружу, он едва успел спрятаться в тенистом алькове в холле. Его удивило, что отец не пошел в гостиную, где его ждали к чаю, а сбежал по большой лестнице, перепрыгивая сразу через две ступени, и поспешил в левое крыло, где помещались герцогские апартаменты.
Робин хотел сразу же войти в кабинет, но ему пришлось подождать, прячась в алькове, пока уйдут болтающие у самых дверей лакеи. Неожиданное появление дворецкого сразу же прогнало болтунов, и Робин наконец смог осуществить свое намерение.
Теперь, оставшись один, Робин оглядел кабинет с обитыми панелями стенами, вдоль которых стояли книжные полки, и с двумя бархатными креслами по обе стороны камина. Комната была обставлена в строгом, чисто мужском стиле, по здесь было достаточно уютно. Пылавший в камине огонь высвечивал богатые узоры полированного старого дерева. Вдоль окон свисали тяжелые бархатные шторы; сквозь стекла, украшенные геральдическими рисунками, просачивался бледный солнечный свет.
На стене возле дверей висели несколько скрещенных шпаг и старинные щиты с гербом герцогов Камарейских. Обычно оружие неизменно привлекало внимание юного сына герцога, но на этот раз он не сводил пристального взгляда с большого письменного стола красного дерева, представлявшегося ему едва ли не священным.
По обеим сторонам массивного стола стояли два серебряных подсвечника, а в самом центре, на почетном месте, в серебряной рамке красовалась миниатюра матери. На раскрытой счетной книге лежало брошенное гусиное перо; вокруг него, среди столбцов аккуратно выписанных цифр, образовалась маленькая чернильная лужица, Робин увидел несколько распечатанных светло-желтых конвертов, но среди них не было того, что он искал. Затаив дыхание, он скользнул мимо отцовского кресла с вычурными резными ножками. С подрагивающими от страха и возбуждения губами выдвинул центральный ящик, куда всего несколько минут назад отец – он это хорошо видел – сунул таинственное письмо. Увидев то, что ищет, подавляя ликующий крик, Робин протянул к нему руку.
Не успел он пробежать письмо глазами, как в дверь кто-то вошел. Робин, остро чувствуя свою вину, упал в кресло и выронил письмо, которое, отлетев, упало у стола.
– Фрэнсис! – с облегчением воскликнул он, хотя взгляд старшего брата был полон гнева.
– Ты влип в неприятную историю, Робин, – сказал Фрэнсис, не чувствуя никакой жалости к брату, который посмел вторгнуться в отцовский кабинет. – Ты заслуживаешь строгого наказания. Как ты смеешь обыскивать стол? Уж не рехнулся ли ты?
– Фрэнсис! – завопил Робин и тут же понизил голос до заговорщицкого шепота. – Ты понимаешь, я...
– Я все понимаю, очень хорошо понимаю, – отрезал Фрэнсис, нагибаясь и подбирая упавшее письмо. – Твое ненасытное любопытство, Робин, на этот раз завело тебя слишком далеко Я не нахожу тебе никакого оправдания и, честно сказать, стыжусь за тебя.
– Мое... мое любопытство, Фрэнсис, – хрипло ответил Робин, и в его глазах блеснул гнев, тут же сменившийся слезами, – как мне кажется, имеет прямое отношение к Ри.
Аргумент подействовал на Фрэнсиса.
– О чем ты говоришь? – спокойно спросил он, увидев распрямившиеся плечи брата.
– Это письмо, которое ты держишь, только что доставили в Камарей. Я стоял у дверей кабинета и слышал, как отец предупредил лакея, чтобы он никому не смел ничего говорить об этом письме.
Фрэнсис с сомнением смотрел то на возбужденное лицо брата, то на письмо.
– Ну и что? Отец ведет много разных дел, которые нас не касаются.
– Отец особенно не хотел, чтобы об этом письме знала мать, – перебил Робин. – А у него никогда нет от нее никаких секретов.
– Мы не должны подвергать сомнению решение отца, тем более что не знаем его мотивов, – твердо сказал Фрэнсис, отказываясь признать странность отцовского поведения в этом случае.
– Ведь он не пьет чай со всеми, Фрэнсис, – продолжил Робин. – Иначе ты не пришел бы сюда искать его.
– Скорее всего он уже в гостиной и интересуется, где мы.
– Нет, – возразил Робин, – скорее всего он уже в конюшне. Я видел, как он спустился вниз по лестнице. Он очень торопился. Письмо, что бы там ни было написано, явно рассердило его. Я никогда не видел отца в таком гневе, – сказал Робин, нервно поглядывая на дверь, не нагрянет ли вдруг отец. – Прочти, Фрэнсис, – настаивал он, дергая брата за руку, – прочти письмо.
Фрэнсис продолжал смотреть на желтоватый конверт, в котором ему теперь чудилось что-то зловещее, и, хотя по-прежнему сильно сомневался, вправе ли читать то, что прислано отцу, все же вытащил письмо из конверта.
Герцог Камарейский скакал на восток, к большому дубу, упоминавшемуся в анонимном письме. Теперь у него уже не оставалось сомнений в том, кто именно похитил его дочь, ибо о существовании этого древнего дерева знали очень немногие, так же как и об узкой тропинке, которая вилась по долине и заканчивалась, обогнув озеро. Там стоял дуб, который вздымал свои ветви к небесам в течение почти всей истории Камарея.
Долина, где он рос, не всегда была мирной, здесь почти семь веков назад лилась кровь восставших саксов, погибавших под острыми мечами норманнов, вероятно, в такой же день, как этот, когда по небу мчались гонимые ветром серые тучи и могучий дуб не отбрасывал никакой тени. Легенда гласила, что в тот день у дуба доблестно сражались вооруженные косами и ржавыми мечами сто крепостных, верных своему лорду-саксу, и все они пали, сраженные сверкающими мечами завоевателей, но, уже умирая, их господин, чтобы отомстить за их мученичество, призвал проклятие на головы норманнских убийц и на все их семя.
Это пророчество так и не осуществилось, но о нем помнили все поколения Домиников. Ибо саксонский лорд предсказал, что однажды под этим дубом прольется норманнская кровь, смешавшись с кровью убитых саксов.
Подъезжая к дубу, Люсьен Доминик с некоторым беспокойством вспомнил об этом старинном проклятии и открыл кобуры пистолетов. Его глаза внимательно обыскали долину, ибо он был уверен, что его хотят заманить в западню.
Кое-кто мог бы сказать, что с его стороны было безумством или глупостью подвергать себя подобной опасности. Кое-кто даже мог бы назвать его поступок самоубийственным, но Люсьен считал, что у него нет никакого выбора – по крайней мере если он хочет увидеть свою дочь.
В письме было ясно сказано, что если он хочет видеть дочь живой, то должен приехать один, без всякого сопровождения. В противном случае леди Ри Клэр Доминик будет тут же убита. И в ее смерти будет виноват он сам. Он знал, что похитители не сомневались, как он поступит в этом случае, ибо он дорожил жизнью дочери больше, чем своей собственной. Он сознательно играл на руку врагам, но ничего другого ему не оставалось. Письмо предлагало ему поменять свою жизнь на жизнь дочери.
Но герцог был не такой глупец, чтобы умереть понапрасну. Прежде чем пожертвовать жизнью, он должен удостовериться, что дочь будет отпущена на свободу.
К несчастью, герцог Камарейский так и не встретился со своим истинным врагом, ибо в нескольких футах от засыхающего дуба его настигла пистолетная пуля. Пуля попала в предплечье, но из-за обильного кровотечения рана казалась куда более опасной, чем была на самом деле.
Трое нападающих считали, что герцог находится в полной их власти, поэтому не спеша приближались к фигуре, повалившейся на седельную луку. Они были совершенно уверены, что враг их сражен...
Им следовало быть куда осторожнее и лучше знать своего противника, ибо герцог Камарейский отнюдь не пал духом и даже сумел подслушать их разговор.
– Говорю тебе, это напрасная трата пороха. Достаточно твоего выстрела. Ты, видно, дурак, да еще и небережливый дурак. Все равно мы его убьем раньше или позже, чего спешить?
– Тут есть существенная разница, мы ведь хотим получить деньги сполна, как договорено.
– Прислушайся к брату, Джеки. Я уже достаточно долго имел дело с миледи, чтобы знать, что она не всегда держит слово. Эта скупая сука запросто может не заплатить, – предупредил Тедди Уолтхэм нанятых людей. – Ее приказания надо исполнять в точности. Эта женщина – сущий дьявол. – Тедди Уолтхэм фыркнул. – Я видел, как она не долго думая пристрелила верного своего слугу. Будь проклят тот день, когда я увидел ее в этой черной одежде. Надо бы сразу же задать тягу, но это не так просто: эта миледи хорошо умеет завязывать петлю на шее. Женщина она беспощадная, и чем скорее мы покончим с этим делом, тем лучше для нас всех. Отведем-ка его к ней, чтобы она поиздевалась над ним. Скорее всего она станет заливать ему насчет дочери, а уж потом мы его прикончим, как велено, – заключил Тедди Уолтхэм, предвкушая, каким облегчением будет закончить это дело и навсегда избавиться от безумной миледи.
– Что ты там толкуешь о дочери? Ведь в экипаже нет никого, кроме одной женщины в вуали да старухи, которая все время что-то бормочет.
– Не твоя забота, Джеки. Она обманула его, чтобы заманить в ловушку. С дочерью он разве что в могиле встретится, – заверил их Тедди и, ухмыляясь, повернулся к своим сообщникам. Как раз в этот момент его жертва шевельнулась, но он ничего не заметил.
– Пошли, ребята, – позвал он. – Побыстрее кончим с этим делом, чтобы можно было согреться бутылочкой рома.
Скрываясь в своем экипаже за вершиной холма, Кейт увидела, как Люсьен упал на седельную луку. Судя по-всему, он был в беспамятстве. Она радостно захлопала в ладоши, когда увидела, что из-за дуба вышел Тедди Уолтхэм с двумя езоими помощниками. Только пожалела, что не подъехала ближе, – ей так хотелось бы видеть отчаяние в глазах Люсьена, когда он поймет, что его одурачили. Впрочем, его глаза округлятся от страха, когда он увидит, кто его враг. То-то будет удовольствие.
Фрэнсис и Робин выехали из Камарея на двадцать минут позже отца, поэтому им пришлось скакать во весь опор, чтобы догнать его.
Однако это им все же не удалось. Проезжая по узкой тропе, они увидели на противоположной стороне озера беспомощно склонившегося вперед отца. Он явно был ранен. Они наблюдали за ним как зачарованные, и тут из-за большого дуба, упоминающегося в письме, появились три незнакомца.
При виде нападающих Фрэнсис помчался вперед по неровной каменистой тропе. Робин, слегка тронув хлыстом бок своей кобылки, последовал за ним. Он хотел было крикнуть, чтобы брат его подождал, но крик так и не вырвался из горла; в досаде закусив губу и крепче схватив поводья, он поскакал вслед за Эль Сидом. Вдруг Фрэнсис натянул поводья, приостанавливая коня. Дождавшись, пока брат поравняется с ним, он крикнул через плечо:
– Робин, возьми этот пистолет, он заряжен, курок уже взведен. Мне все равно, попадешь ты в этого человека в коричневой куртке или нет, только отвлеки его внимание от отца. – И Фрэнсис сунул пистолет в протянутую ладонь брата.
Выпрямившись, Фрэнсис увидел, что трое незнакомцев приближаются к раненому отцу. Но в тот момент, когда Фрэнсис уже подумал было, что все пропало, герцог поднялся в седле и выстрелил. Передний нападающий схватился за грудь и, смертельно раненный, повалился наземь.
Изумление, выразившееся на лице раненого, было, пожалуй, не столь сильным, как на лицах Тедди Уолтхэма и брата убитого Джеки Портера, когда они увидели, что их, казалось бы, беспомощная жертва обрушила на них свой мстительный гнев.
Но Тедди Уолтхэм недаром более четверти столетия боролся за выживание на улицах Лондона; не растерявшись, он вытащил из-за пояса второй пистолет и прицелился в герцога Камарейского.
Занятый своей схваткой с опасным, как оказалось, врагом, Тедди Уолтхэм даже не услышал стука приближающихся копыт и никак не ожидал, что кто-то отстрелит палец его ноги. Он вскрикнул, напугав жеребца герцога, и все же выстрелил. Пуля прошла над головой герцога, однако испуганная лошадь встала на дыбы, и раненый герцог не смог усидеть в седле.
После того как Робин выстрелил в землю, Фрэнсис направил коня на нападающих. Мощной своей грудью Эль Сид отделил упавшего герцога от его врагов. Помощь сыновей позволила герцогу выхватить шпагу и устремиться на нападающих. В его памяти навсегда запечатлелся образ Робина: мальчик крепко стоял на своих коротких ногах, обеими руками держа пистолет, который казался для него неимоверно большим, и прицеливался в одного из незнакомцев.
Оставшийся в живых брат Джеки Портера первым ощутил на себе всю холодную ярость герцога Камарейского. Он обнажил шпагу, сталь зазвенела о сталь, и этот звук отдался в его ушах похоронным звоном. Увидев, с какой легкостью герцог парирует его выпады, он понял, что имеет дело с опытным фехтовальщиком, который не только искусно владеет холодным оружием, но и обладает почти сверхъестественной силой, – хотя сквозь рукав сюртука и сочилась кровь, он не допускал ни одного промаха.
Нелегко было и Тедди Уолтхэму. Ему пришлось иметь дело с юношей вдвое моложе его, который, однако, мастерски владел шпагой. Наверняка прошел обучение у кого-нибудь из лучших французских фехтовальщиков, с горечью подумал Тедди, невольно восхищаясь сыном герцога Камарейского. Между отцом и сыном было такое сходство, что Тедди даже показалось, будто он видит перед собой двойников. Ко всему еще давало себя знать неумеренное потребление крепких напитков.
А положение все хуже и хуже, мрачно подумал Тедди Уолтхэм. Услышав внезапный вскрик и увидев, как Том Портер, пошатнувшись, упал, а рядом с ним легла его уже бесполезная шпага, Тедди заскрежетал зубами, ибо с ним сражался юноша не старше шестнадцати, но со всеми ухватками опытного дуэлянта. Все приемы, которые пробовал Тедди, натыкались на непреодолимую защиту его юного противника. Стойку молодой лорд держал безупречно, реакция у него была превосходная, расчет точный. Окончательно же уважение Тедди Уолтхэма завоевал великолепный удар шпагой, который убедил его, что единственный способ выйти живым из этой схватки – поспешно бежать, не боясь навлечь на себя обвинение в трусости.
Придя к такому решению, Тедди с удивлением почувствовал, что кончик лезвия глубоко вошел в его плечо. На юношеском лице Фрэнсиса Доминика было какое-то странное выражение, не ускользнувшее от зорких глаз Тедди: ведь сыну герцога впервые довелось пролить кровь другого человека. Тедди Уолтхэм затаил дыхание, ожидая, что сталь войдет еще глубже. Шатаясь, попятился он назад, опасаясь, что вот-вот последует смертоносный удар, но юноша, который сражался с искусством зрелого мастера, отнюдь не был кровожаден и не воспользовался своим преимуществом. Обезвредив противника, он, видимо, был более озабочен состоянием отца, чем плачевной судьбой раненого Тедди.
Тедди Уолтхэм был отнюдь не дурак и, потерпев поражение от юноши, помышлял не о мести, а о своевременном бегстве. К тому же теперь он оказался в меньшинстве. Не будучи истинным джентльменом, человеком чести, который предпочитает поражению смерть, и увидев, что к нему с самыми решительными намерениями, не предвещающими ничего хорошего некоему Эдуарду Мэтью Уолтхэму, приближается герцог Камарейский, он повернулся и побежал.
Стоя среди деревьев на холме, Кейт закричала от ярости, когда второй нанятый ею человек упал на колени, а затем растянулся, бездыханный, на земле. Как это могло произойти, что, черт побери, случилось с ее так тщательно продуманными замыслами? Подумать только, двое ребят – один постарше, другой помоложе – помешали ей осуществить задуманную месть. Она просто не верила своим глазам. Совсем еще мальчишка прострелил Тедди Уолтхэму ногу, тогда как юноша – она узнала в нем Фрэнсиса Доминика – наехал конем на ее людей и теперь дерется на шпагах с Тедди.
– Ах ты, сукин сын! Ах ты, сукин сын! – закричала она, увидев, что неустрашимый и стойкий Тедди Уолтхэм, парировав последний удар, обратился в бегство и стал карабкаться на холм, слегка волоча ногу с отстреленным пальцем.
Молотя кулачками по стволу дерева, Кейт наблюдала драматическое крушение своих надежд. Люсьен вновь ускользнул от нее. А ведь на этот раз были все шансы накопец-то до него добраться. Каким-то образом он всегда выворачивается из ее рук. Она надеялась, что он на четвереньках будет молить ее о пощаде, а он по-прежнему свободен. Эти придурки, которых она наняла, натворили невесть что. Очередная несправедливость судьбы.
Мысли Тедди Уолтхэма, взбиравшегося по склону холма, были удивительным образом схожи с ее мыслями. Ноги Тедди скользили по грязи, что затрудняло и без того нелегкий подъем. И то, что он потерял большой палец на ноге, отнюдь не способствовало его резвости. Прихрамывая, Тедди Уолтхэм думал, что он еще никогда не выглядел таким оборванцем, как сейчас. Плечо болело так, словно его жег адский пламень. Ему казалось, будто по пятам за ним гонятся адские псы. Но когда он обернулся, то увидел, что никто его не преследует. Пока что.
Медленно взбираясь по склону, Тедди Уолтхэм скользил, падал, иногда полз на четвереньках. Запыхавшись, он наконец взобрался на вершину холма, где его поджидала миледи. Он протянул к ней руку, молча прося о помощи, но она даже не пошевельнулась.
– Ты так и не выполнил того, что я тебе поручила. Жалкий придурок. Слабоумный идиот. Радотёр![19] – прошипела Кейт. С трудом сдерживая гнев, она подошла к своему подручному и бесстрастно уставилась на него. – Ты погубил все мои надежды. Струсил в решительный момент и все сделал не так. Мне надо бы тебе дать хорошего пинка под задницу. Если бы ты не свалял дурака, Люсьен бы сейчас валялся у моих ног и скулил, как побитый щенок.
– Да ты просто спятила, женщина! Этот человек никогда ни у кого не будет валяться в ногах. Теперь я начинаю понимать, почему много лет назад он выставил тебя отсюда! – завопил в ответ не только лишившийся храбрости, но и всякого терпения Тедди. Сколько же можно терпеть эту чокнутую?! Если он и питал какой-то страх перед миледи, этот страх теперь быстро улетучивался. – Не знаю, что произошло между тобой и герцогом, – продолжал он, – но вы с Перси недаром держались подальше отсюда. И если хочешь знать, – добавил он, вставая на ноги и покачиваясь от слабости, – это доказывает, что герцог – человек умный. Он хорошо понимал, что делает, когда выгнал вас с братцем. В сравнении с тобой, женщина, те, что сидят в ньюгейтской тюрьме, выглядят просто святыми мучениками. А так как я не хочу стать святым мучеником, – заключил Тедди Уолтхэм, с удовольствием произнося последние слова, – то на этом прощусь с вами, миледи.
– Что за чушь ты несешь, черт побери? Куда ты, чертов придурок? – взвизгнула Кейт, видя, что Тедди Уолтхэм повернулся к ней спиной.
Кейт кинулась вслед за ним, шурша юбками. Охваченная досадой и гневом, она потеряла способность спокойно рассуждать. Но не успела она сделать и пары шагов, преследуя своего бродячего рыцаря, как он вдруг повернулся, схватил ее за кисти рук и вытащил у нее из-под юбки спрятанный там пистолет.
– Я сказал, что ухожу, миледи, но я не хочу уйти так, как ушел убитый вами Рокко. Я посметливее, чем он. Его смерть была для меня драгоценным уроком. Я понял, чего можно ждать от вас, миледи, в награду за свою верность. – Тедди Уолтхэм с гримасой уставился на пистолет. – Еще шаг, и вы небось продырявили бы меня насквозь, миледи.
– Ты еще смеешь мне дерзить, свинья! Забыл, что я хорошо знаю, кто ты такой? Да я прикажу расклеить объявления с твоим гнусным именем по всему Лондону. Если власти схватят тебя, болтаться тебе с петлей на шее.
– Валяйте, миледи. Только вы напрасно будете стараться, потому что добрый старый Тедди Уолтхэм не станет дожидаться, пока ему воздадут по заслугам. Никто не сможет увидеть лицо Тедди Уолтхэма не только в Лондоне, но, может быть, и во всей Англии. Достаточно сменить имя, переехать в другую страну, и концы в воду. Уж можете мне поверить, я буду жить еще долго после того, как вы отправитесь в теплые края, миледи, – издевательским топом произнес Тедди.
Глядя, как удаляется этот вор и убийца, Кейт, ошеломленная, не могла выдавить ни слова. Как он смел так нагло разговаривать с ней, леди Кэтрин Андерс? Как смел покинуть ее как раз в тот момент, когда она больше всего в нем нуждается? Ведь только по его вине ей не удалось осуществить свой замысел. «Ну нет, я не допущу, чтобы этот проклятый негодяй удрал», – поклялась она, устремляясь следом за прихрамывающей фигурой.
Обогнув холм, она запаниковала: Тедди нигде не было видно. Затем заметила его: он направлялся к коням, привязанным сзади к экипажу. В дикой ярости она подхватила юбки и побежала вдогонку.
Когда Кейт стала рвать ногтями его кожу, у Тедди Уолтхэма было такое ощущение, будто ему на плечи пал с неба ястреб. Ногти миледи вонзились ему в щеку, брызнула кровь, и Тедди Уолтхэм вздрогнул. С отчаянным усилием, превозмогая боль от раны в плече, он повернулся, схватил Кейт за руки и отшвырнул с такой силой, что она упала. Ощущая всю унизительность своего положения, Кейт, задыхаясь, попробовала подняться на колени, но, прежде чем она успела это сделать, Тедди крепко схватил ее за шею.
– Поскольку отныне мы расторгаем наш неудачный договор и расходимся в разные стороны, надеясь никогда больше не встретиться, – с неожиданной учтивостью произнес Тедди Уолтхэм, – будет справедливо, если я увижу лицо своей таинственной благодетельницы. Насколько я понимаю, мне придется ограничиться лишь половиной вознаграждения за все мои труды и усилия, не говоря уже об опасности, которой подвергалась моя жизнь.
– Нет! – вскричала Кейт, с той нечеловеческой силой, какой обладают сумасшедшие, пытаясь помешать Тедди Уолтхэму осуществить свое намерение. Но ее фанатичная решимость не позволить снять вуаль с лица натолкнулась на неукротимое желание Тедди разоблачить так тщательно скрываемую тайну.
Когда Тедди наконец сорвал маску с лица миледи, она пыталась закрыть его руками, но не успела... То, что ожидал увидеть Тедди Уолтхэм – а его уже много месяцев жгло любопытство, – не могло идти ни в какое сравнение с реальностью. В следующий миг Тедди инстинктивно отшатнулся, подняв обе руки, как бы стремясь не видеть представшего перед ним изуродованного облика. Ужас в его глазах глубоко уязвил самолюбие Кейт, но его полный неожиданной жалости возглас «Бог мой!» едва не доконал ее.
Она стояла на коленях, и ощущение у нее было такое, будто душа ее обнажилась перед этим мужланом с его грубыми руками. Все, что она так старательно скрывала много лет от любопытствующих глаз, открылось в резком, неумолимом свете дня.
Тедди Уолтхэм, как загипнотизированный, с отвращением смотрел на изуродованную половину лица Кейт. Чудовищные шрамы превратили в пародию некогда необыкновенно прекрасную женщину. Шрамы приподняли край ее рта и опустили край ее глаза, придав лицу постоянное злобное выражение.
– Так вы, миледи, живете как в аду? – прохрипел Тедди, с тошнотворным чувством отвернувшись от плачущей женщины в черном. Он подошел к привязанным лошадям, отвязал одну, сел и не оглядываясь поскакал на север, в Бристоль, чтобы сесть там на отплывающий в колонии корабль. Он слышал, что Бостон – быстро развивающийся город, где такой предприимчивый малый, как он, легко может преуспеть. Тедди Уолтхэм знал, что ему лучше быть как можно дальше от страны, где за ним числилось немало тяжких преступлений.
Быстрота, с которой он действовал, была для него спасительной, ибо через час весь Камарей и деревня Камарей были оповещены о покушении на герцога. Вскоре округа переполнилась лакеями, садовниками и конюхами, а также дюжими крестьянами, жаждавшими поймать похитителей леди Ри Клэр, чтобы отдать их в руки правосудия, хотя кто знает, чем кончилось бы дело, если бы обозленные до крайности мстители поймали Тедди Уолтхэма или леди Кейт.
В большом камарейском доме герцог нетерпеливо выслушал заботливое кудахтанье озабоченной Роули. Она аккуратно промыла, обработала и забинтовала раны, но ворчала, видя, что пациент не хочет слушать ее разумных предписаний.
– Огнестрельная рана, даже если и легкая, все равно огнестрельная рана. Хоть пуля и не раздробила кость, она проникла достаточно глубоко, и вы потеряли много крови. Я думаю, не стоит звать этого старого дурака доктора, который еще, чего доброго, порекомендует кровопускание вашей светлости, – насмешливо фыркнула Роули. – Я с ним совершенно не согласна, нет, сэр. Надеюсь, в этом вы меня поддерживаете, ваша светлость, – чуть помедлив, добавила она, переводя взгляд на герцогиню, которая, не шевелясь, молча наблюдала за тем, как служанка забинтовывает рану герцога. Это была мучительная процедура как для нее, так и для его светлости.
– Конечно, Роули. Ты говоришь совершенно разумно, – бесстрастным голосом высказалась в ее поддержку герцогиня. Один только герцог знал, в каком она волнении, ее лицо даже побелело от ярости.
– Спасибо, Роули, – сказал герцог таким тоном, что даже толстокожая Роули поняла, что ей лучше уйти. – Под присмотром герцогини со мной будет все в порядке.
– Гм-м... Да, конечно... Вы, должно быть, правы, ваша светлость, – недовольно пробормотала Роули, которая не хотела доверить своего пациента другому, даже герцогине.
Когда, закрыв за собой дверь, Роули ушла, герцог посмотрел на жену, которая сидела как-то необычно прямо.
– Черт тебя подери, Люсьен, – сказала она хриплым от сдерживаемого негодования голосом.