Страница:
– Верю, Стейнгер. Вы, по-моему, очень хорошо работаете.
– Занесу это нынче вечером в свой дневник.
– А комната отдыха для медсестер в больнице? Может быть, у нее был там шкафчик. Может быть, там какие-то личные вещи. Он снова вздохнул, вытащил голубой блокнот, записал.
– Одно очко в вашу пользу.
– Может, будет еще одно. А если будет, позволите мне проверить? Знаете, я ведь.., лично заинтересован.
– Если будет, позволю.
– Вряд ли дипломированная медсестра вела счета, бухгалтерию, составляла расписание приема. Наверно, у Шермана работала другая девушка, полный или неполный рабочий день.
Он прищурился на ясное небо, кивнул:
– Она была в отпуске, когда Шерман покончил с собой. Только сейчас вспоминаю. Ладно, действуйте, черт возьми. Совсем забыл, как ее зовут. Секретарша в кабинете доктора Уэйна должна знать. Только не пробуйте играть дальше, разузнав что-нибудь. Сперва мне докладывайте.
– А вы мне расскажете, что узнали у Холтона.
– Договорились.
Он пошел к поджидавшей машине, я вернулся в мотель, позвонил из вестибюля в кабинет доктора Уэйна. Автоответчик сообщил, что по понедельникам кабинет открывается в полдень.
Я пошел к своему 109-му. Перед дверью стояла тележка, горничная заканчивала уборку. Это была мускулистая симпатичная мулатка безупречного медно-коричневого цвета. Судя по скулам, в ней текла и индейская кровь.
– Через минуту закончу, – сказала она.
– Не спешите.
Горничная застилала постель. Я сел на простой стул у стола, встроенного в длинную пластиковую стойку. Отыскал номер телефона доктора Уинтина Хардахи и, записывая, краем глаза заметил, что горничная как будто танцует. Оглянулся, всмотрелся, увидел, что она покачивается, опустив подбородок на грудь, с закрытыми глазами, заплетающимися ногами. Подняла голову, улыбнулась мне смутной улыбкой и пробормотала:
– Что-то мне.., вроде как…
Вновь закрыла глаза и упала ничком на постель головой и плечами, обмякла, соскользнула на пол, перевернувшись на спину.
Я внезапно сообразил, что могло произойти. Кинулся к закрытому стенному шкафу, нагнулся, вытащил бутылку с отравленным джином из угла, куда сунул ее и так глупо забыл. На бутылке снаружи была пара бесцветных капель. В помещении с кондиционером любая влага давно бы уж высохла. Я слегка лизнул – простая вода. Значит, она поутру хорошенько хлебнула. А потом долила водой. Подошел, встал рядом с ней на колени. Пульс был сильный, хороший, дыхание глубокое, регулярное. На ней была светло-синяя униформа с белой отделкой. На кармане блузы вышито красным: “Кэти”.
Взвесив все за и против, проклиная себя за идиотизм, отправился искать другую горничную. На длинном балконе вверху перед открытой дверью номера на втором этаже стояла тележка. Я поднялся по железной лестнице, стукнул в открытую дверь и вошел. Из ванной выглянула горничная. Помоложе Кэти, маленькая, худенькая, с матовой кожей оттенка кофе, наполовину долитого сливками. Губы накрашены оранжевой помадой, две пряди черных волос выкрашены в белый цвет, поразительно большая грудь. Вышивка извещала: “Лоретт”.
– Сэр, я только что начала здесь уборку. Могу вернуться попозже, если…
– Это не мой номер. Вы дружите с Кэти?
– Если вы ищете эту высокую, крупную, сильную девушку, она работает в нижнем крыле, прямо под этим, мистер.
– Я знаю, где она. Я спросил, вы с ней дружите?
– Почему вы об этом спросили, мистер?
– Ей, возможно, понадобится дружеская услуга.
– Мы вполне ладим.
– Может, спуститесь в номер 109?
Она меня окинула весьма скептическим взглядом.
– Мы с ней делаем совсем разные вещи, мистер. Я работаю горничной, и точка. Ничего против нее не имею, только ей уже надо бы запомнить, что при надобности для других каких-нибудь дел лучше кликнуть толстуху Аннабел или чокнутую девчонку, которую держат на кухне.
– Лоретт, я вернулся в свой номер пару минут назад. Кэти выпила из моей бутылки. Думала, будто там джин, а в ней было снотворное. И она сейчас там отключилась. Ну, если вам наплевать, так и скажите.
Она округлила и вытаращила глаза:
– Отключилась? Эта каменная глыба? Идите, пожалуйста, вниз, я сейчас прибегу.
Через десять секунд после моего возвращения в номер Лоретт распахнула дверь и встала на пороге, глядя на Кэти.
– Вы правду говорите? Ничего с ней не сотворили?
– Вон бутылка. Хлебните глоточек, вскоре свалитесь рядом с ней.
Она подумала, вошла, почти закрыла за собой дверь. Опустилась на пол рядом с Кэти, приложила ухо к груди, потом встряхнула ее, хлестнула по щекам. Голова спящей Кэти мотнулась из стороны в сторону, раздалось вялое, жалобное мычание.
– Сможете ее выручить? – спросил я. Лоретт села на пятки, прикусила костяшку большого пальца. – Лучше всего попросить Джейса привезти тележку для белья, погрузить ее, прикрыть парой простыней и увезти в пустой номер. – Она подозрительно глянула на меня. – Это ведь не отрава, а? Она очнется в полном порядке?
– Должно быть, через два-три часа.
Она встала, уставилась на меня, склонив голову.
– А почему просто не позвонили администратору?
– Ее уволят?
– Наверняка, будь я проклята.
– Лоретт, я позвонил бы администратору, если б бутылка была заперта в чемодане, а она туда влезла бы и откупорила ее. Может быть, и без этого позвонил бы, если б она меня плохо обслуживала. Только номер сиял чистотой, как медная пуговица, а бутылку я просто забыл на полу в стенном шкафу, где на нее могла наткнуться любая горничная. Поэтому отчасти тоже виноват.
– А может, не желаете слишком многим объяснять, почему держите снотворное в бутылке с джином?
– По-моему, вы – очень милая, умная девушка, способная без особых проблем выручить подружку.
– У нас сейчас затишье, могу прибрать и ее, и свои оставшиеся номера. Только еще одно. Вы с ней точно ничего такого не сотворили, пока она в отключке?
– Точно.
– Тогда скоро вернусь.
Она вернулась через пять минут, придержав дверь перед высоким юношей с непомерными плечами, который втолкнул в номер корзину для белья на колесиках. Остановил ее рядом с Кэти, легко поднял ее, опустил в корзину. Лоретт бросила сверху ворох мятых простынь и сказала:
– Ну, Джейс, Аннабел ждет прямо в 288-м. Просто положи Кэти там на кровать, и пускай Аннабел за ней присматривает, слышишь?
– Угу, – буркнул Джейс и покатил коляску.
– Застелить постель, мистер?
– Спасибо.
Закончив, она хихикнула, продемонстрировав массу очаровательных белых зубов, встряхнула головой:
– Старушка обязательно удивится, что это с ней приключилось.
– Ведь вы объясните ей ситуацию?
– Конечно. Если не уедете, по-моему, она завтра зайдет сказать спасибо. – Лоретт задержалась в дверях, сунув кулачки в карманы форменной юбки. – Очень важно, чтоб Кэти не уволили, мистер. Ей нужна работа. Живет со старухой матерью, а та злющая, как змея. Вся искореженная от артрита. По-моему, это она выгнала мужа Кэти. Трое малых детишек. Кэти вполне могла бы устроиться на хорошую должность и работать честно. Только как увидит какую-нибудь шмотку, она у нее из головы не выходит – так хочется заполучить. Покупает в рассрочку, потом расплачивается деньгами на другие домашние надобности. Боится потерять и шмотку, и уже выплаченные за нее деньги, и.., ну.., хватается за возможности, за которые иначе не ухватилась бы, делает вещи, которых иначе не сделала бы. Она старше меня, да во многом прямо как ребенок. Тут всегда полным-полно коммерсантов, так что она делает – отпирает номер одинокого мужчины, который или только проснулся, или собирается одеваться, улыбается до ушей, говорит, скажем, доброе утро, сэр, извините, что побеспокоила. А он ее рассматривает и приглашает: мол, прыгай прямо сюда, милочка. Ну.., она так и делает. Зарабатывает обычно десятку или двадцатку, на шмотки хватает, только за такие фокусы с хорошей работы в два счета вылететь можно. Я это все говорю, чтобы вы не считали ее просто шлюхой. С ней это только порой случается, и, хоть я не иду по такой же дорожке, это вовсе не значит, будто она мне не подруга. Мы подруги. Она мне всегда давала подержать своего первого малыша. Мне было десять, а ей пятнадцать. И… спасибо, что позвали меня, помогли.
Она ушла, а я крепко завинтил пробку и поставил отравленный – и разбавленный водой – джин к себе в чемоданчик, прикидывая, не лучше ли вообще его вылить.
– Я подумал, не смогу ли у вас получить чуть больше информации, мистер Хардахи.
– Весьма сожалею, мистер Макги, мой рабочий день очень плотно загружен. – В тихом голосе звучала равнодушная, мертвая нотка.
– Может быть, побеседуем после работы?
– Я сейчас не беру никаких новых клиентов.
– Что-то случилось? В чем дело?
– Простите, больше ничем помочь не могу. До свидания, мистер Макги. – Щелк.
Я начал расхаживать по комнате, изрыгая проклятия. Это прекрасно организованное процветающее общество действовало мне на нервы. Огромный клубок перепутанных ниток. Найдешь кончик, дернешь – и получаешь лишь кучу оборванных концов. Казалось, будто мы договорились проверить, как Хелена распорядилась своим капиталом, как минимум, месяц назад. Думал, Хардахи это устроит через своего нью-йоркского однокурсника. Но Хардахи не пожелал ничего для меня устраивать. Что же так быстро его заставило дать обратный ход? Ложь? Страх?
Я растянулся на кровати, пусть сумбурный котел кипит, пусть мелькают в нем Пенни, Дженис, Бидди, Морин, Том Пайк, Рик, Стейнгер, Том Пайк, Хелена, Хардахи, Наденбаргер, Том Пайк.
Пайк становился чертовски назойливым. Вспоминались небольшие обрывки бесед. Слышались фразы из ночного разговора с Дженис Холтон, и что-то меня беспокоило. Я отмотал назад, обнаружил, что именно, и медленно сел.
Она спросила про мою выдуманную жену: “Вы когда-нибудь с ней встречаетесь? Она все еще в Лодердейле?"
Проверим. Проклятье, я не сказал ни единого слова про Лодердейл. Холтон просматривал записи в регистрационном журнале. Значит, он знал. Но зачем ему упоминать об этом при своей жене? “Слушай, милая, моя подружка пожелала остаться в номере мотеля с каким-то болваном из Лодердейла по имени Макги”.
Невероятно.
Отмотаем назад. Слегка удивленный взгляд, когда она услышала мое имя. С изумлением обнаружила меня вместе со своим мужем.
Возможности: подруга Бидди. Встретилась с ней в супермаркете или еще где-нибудь. Бидди обмолвилась о старом друге по имени Макги из Лодердейла.
Или: Стейнгер в процессе проверки, не выходил ли я в субботу вечером и уезжал ли из города Холтон, мог спросить Дженис: “Знаете ли вы некоего Макги из Форт-Лодердейла” или:
"Известно ли вам, что ваш муж его знает?"
Возможно, но, на мой взгляд, не очень увязывается. Как плохо срифмованные детские стишки – то один слог лишний, то одного не хватает. Мозги мои превратились в пудинг.
Я пошел пешком в торговый центр, купил плавки, вернулся, натянул их и потащился к большому бассейну мотеля. Отдельный бассейн-“лягушатник” был полон трех-четырехлетних купальщиков, которые визжали, захлебывались, швырялись и колотили друг друга резиновыми животными под небрежными благосклонными взорами четырех молодых матерей, щедро смазанных жирным кремом. Я нырнул, несколько раз медленно проплыл по всей длине основного бассейна, постепенно разошелся, стал менять стиль, растягивая и терзая длинные мышцы рук, плеч, спины, бедер и живота, вдыхая и выдыхая воздух вместе с остатками, застоявшимися на дне легких. Темп держал чуть пониже того, на котором начинаю чересчур раскачиваться по сторонам, плескаться и шлепать. Потом принялся издеваться над самим собой, приказывая: ну, еще один раз. И еще. И еще. Наконец выбрался, совершенно измотанный, с пульсом около ста пятидесяти, с напрягшимися легкими, с расслабленными, как подушка, набитая старыми мокрыми перьями, руками и ногами. Вытер лицо банным полотенцем, захваченным из номера, растянулся, предоставив солнцу доделывать остальное.
Мейер называет это “моментальным всплеском интеллекта”. В определенном смысле так оно и есть. Повышаешь до максимума кислород в крови, стимулируешь сердце, чтобы нагнетало ее в бешеном темпе. Обогащенная кровь поступает в мозг, одновременно питая перетрудившиеся мышечные ткани. Иногда помогает.
Но я загрузил тяжелую, обогащенную кислородом и гудящую голову проблемой “Дженис – Лодердейл” и в конечном итоге получил ответ: “Ничего не понимаю, дружище, черт побери!"
Скорбно потащился назад в 109-й и, прежде чем одеться, попробовал звякнуть в кабинет маленького толстяка Джона Уэйна, доктора медицины. Попал на жизнерадостную и общительную леди, сообщившую мне, что регистраторшей и делопроизводителем у доктора Стюарта Шермана была мисс Элен Баумер. Ей неизвестно, работает мисс Баумер сейчас или нет, но с ней можно связаться по телефону, зарегистрированному на имя миссис Роберт М. Баумер. Попросила минуточку обождать и продиктовала мне номер.
Миссис Роберт М. Баумер оказалась весьма непреклонной.
– Простите, но я не могу позвать дочь к телефону. Сегодня она себя плохо чувствует. Лежит в постели. Она вас знает? В чем, собственно, дело?
– Мне хотелось задать ей несколько вопросов по делам страховки, миссис Баумер.
– Могу определенно сказать, она не заинтересована в приобретении полиса. Равно как и я. Всего хорошего.
– Постойте! – Я не успел, и пришлось перезванивать. – Миссис Баумер, я веду следствие по страховым вопросам. Расследую страховые претензии.
– У нас не было никаких происшествий с машиной. В течение многих лет.
– Мне нужна информация по поводу смерти.
– Что?
– Дело касается доктора Шермана. Несколько обычных формальных вопросов, мэм.
– Ну.., если обещаете не утомлять Элен, можете поговорить с ней, если возьмете на себя труд подъехать к нам часа в четыре.
Я согласился подъехать. Номер 90 на Роуз-стрит. Она объяснила, как его найти.
– Небольшой дом с белыми рамами, в желтую полосу, справа за вторым поворотом, два больших дуба в переднем дворе. Положив трубку, я позвонил Пайкам. Ответила Бидди.
– Нельзя ли зайти поговорить с вами кое о чем после ленча?
– Почему нет? Который сейчас час? Может, придете около половины или в четверть третьего? В это время она будет спать. Годится?
Я сказал, что годится.
Оделся, пообедал в мотеле, потом направился к служебному входу за кухней, высматривая Лоретт. Идя по дорожке мимо мусорных баков, заглянул в открытую дверь и увидел ее. Она, все еще в униформе, сидела на столе, разговаривала, болтая ногами. Были там еще две темнокожие женщины без формы. Тележки горничных на резиновых колесиках выстроились у стены рядом с обшарпанным автоматом с кока-колой и грудой зеленых металлических вешалок.
Меня заметили, разговоры и смех умолкли. Лоретт соскользнула со старого деревянного стола, подошла, встала в дверях с бесстрастной физиономией, потупив взгляд.
– Что вам угодно, сэр?
– Хочу спросить у вас кое-что, – сказал я и прошел в тень, отброшенную на дорожку выступом крыши, который опирался на столб, обвитый лозой с огненными цветами.
Лоретт не стронулась с места, но, когда я оглянулся, пожала плечами и медленно подошла. Сунула руки в карманы юбки, прислонилась к стене.
– Что спросить?
– Я не знал, удобно ли вам разговаривать в присутствии тех двух женщин. Хотел узнать, как Кэти.
– Хорошо. – Бессмысленное выражение, рот приоткрыт, как у страдающей насморком дурочки. – Она проснулась?
– Ушла домой.
Слишком знакомо и слишком досадно. Броня чернокожих – тупое непонимание, упрямое, как у целого каравана ослов. Они выбирают такой путь либо хихикают, демонстрируя сплошные зубы. Правда, они через край хватили лиха от людей с моей внешностью – белых, крупных, мускулистых, потемневших на солнце, покрытых шрамами, полученными в мелких личных боях. Внешне похожие на меня мужчины проломили кучу черных черепов, перепортили кучу черных овечек, сжигали кресты с привязанными к ним людьми. Они видят лишь внешний тип и на этой основе проводят классификацию. К некоторым никогда не пробиться, точно так, как нельзя научить женщин брать в руки змей и любить пауков. Но я знал, что могу до нее достучаться, ибо на короткое проведенное со мной время она отбросила оружие, перестала обороняться, и я увидел за броней смышленость, понимание, не образованием данную интеллигентность.
Надо найти способ пробить черную броню. Как ни странно, раньше это было легче. Подозрительность возникала на личной основе. Сейчас каждый из нас, черный и белый, – символ. Война идет в открытую, форма враждующих армий – цвет кожи. Глубинное фундаментальное сходство между людьми забыто настолько, что можно преувеличивать немногочисленные различия.
– Что с вами? – спросил я.
– Ничего.
– Вы ведь раньше со мной разговаривали, а сейчас дверь захлопнули.
– Дверь? Какую дверь, мистер? Мне надо вернуться к работе. Я вдруг догадался, в чем может быть дело.
– Лоретт, вы захлопнули дверь потому, что узнали, как я нынче утром разговаривал перед мотелем с двумя копами?
Она искоса бросила на меня взгляд – быстрый, полный подозрительности – и опять опустила глаза.
– Какая разница, с кем вы разговаривали.
– Наверно, казалось, будто мы ведем милую дружескую болтовню.
– Мистер, мне надо работать.
– Здесь ведь есть экономка миссис Имбер? Если б она днем в субботу случайно не заглянула в 109-й и не увидела меня спящим, разговор с представителями закона у меня был бы вовсе не дружеским. И не перед мотелем, а в камере, где никому не придет в голову улыбаться. Меня посадили бы за убийство медсестры.
Лоретт прислонилась к затененной стене, сложив руки. Идиотское оборонительное выражение исчезло. Она задумчиво хмурилась, прикусив белыми зубками полную нижнюю губу.
– Стало быть, это та медсестра была у вас в номере в пятницу ночью, мистер Макги?
– Именно так я и познакомился с представителями закона, со Стейнгером и Наденбаргером.
– Я от Кэти узнала про женщину. Она рассказала, что Стейнгер ее расспрашивал, не заметила ли она при уборке, что в номере была женщина. Это было еще до того, как вы ей помогли. Никогда нет смысла спасать белого от закона. Она и сказала, мол, у вас точно была компания. Вам, по-моему, повезло, что миссис Имбер заглянула в номер.
– Вот именно.
Недоверчивый взгляд прищуренных карих глаз.
– Зачем же тогда вы связались с двоими этими полицейскими?
– Мне нравилась медсестра. Ради того чтобы найти убийцу, свяжусь с прокаженным и с гремучей змеей. Это личное дело. Взгляд смягчился.
– Наверно, когда кто-то нравится и ты спишь с ним в одной постели, а назавтра он умирает, это очень печально.
Я ошеломленно сообразил, что это первое услышанное от кого-либо выражение понимания и сочувствия.
– Очень печально.
Лоретт вдруг легко улыбнулась:
– Ну, если уж она была такая хорошая, зачем спуталась с этим злым грубияном, с адвокатом мистером Холтоном? Удивляетесь, что я знаю? Мистер, мы хорошенько присматриваем за типами вроде Холтона.
– Почему у вас на него зуб?
– Он прямо лопался от удовольствия, когда был прокурором, засаживая каждого попавшего в суд черного, да как можно крепче. Каждый раз, как пошлет черного в тюрьму Рэйфорд, праздник празднует, расхаживает, ухмыляется, пожимает всем руки. Таким, как он, никогда не найти работника во дворе или по дому, по крайней мере того, кто стоил бы дневной платы.
– Она не любила Холтона, Лоретт. Пыталась порвать с ним. Поэтому и была со мной. Неужели вы ни разу не слышали о том, как женщины влюбляются в ничтожных мужчин, а потом разочаровываются?
Когда разговор свернул на Холтона, она враждебно ко мне настроилась. По цвету кожи я был из его команды. Но мой рассказ об отношениях между Пенни и Риком вернул все к теме знакомого одиночества в непонятной стране человеческого сердца, у всех одинаковой, а не разной.
– Слышала. Конечно слышала, – кивнула она. – Бывает и наоборот. Ну, правда, я знаю, что вы утром были с двоими полицейскими. Лейтенант Стейнгер не очень плохой. Честный, насколько ему позволяют. А другой, его зовут Лью, любит бить по головам. Не важно кого, лишь бы голова была черная. А Стейнгер ему не препятствует, так что, в сущности, никакой разницы между ними нет.
– Я хотел спросить, как Кэти. Не пойму, сколько она выпила из той бутылки.
Взгляд стал ироничным и умным.
– Да старушка сейчас в полном порядке. Здоровая, крепкая девка. Раз вы не позволили ее уволить, будет по-настоящему благодарна. Какой благодарности вы от нее ждете, мистер?
– Черт возьми, в чем вы меня заподозрили? Она издевательски расхохоталась, громко и грубо.
– А чего вы еще, черт возьми, ждете от черной горничной из мотеля? Чтоб она научила вас мыть и стирать? Прогулялась бы с вами в парке? Почитала бы Библию? Я точно знаю, о чем сейчас думают те женщины в бельевой. Они точно воображают, будто за мной наконец-то пришел белый, а завтра я, может быть, поменяюсь с Кэти, сменю свой номер на 109-й. Решила стать мотельной шлюхой, заработать лишний кусок хлеба. Они знают, что вам ничего больше на свете не требуется от меня и от Кэти. Так оно и есть.
– И вы так обо мне думаете?
– Мистер, не знаю, что мне о вас думать, а уж это так и есть.
– Я искал вас, чтобы узнать про Кэти. И хотел попросить об услуге.
– Например?
– Я видел много таких городов. Вполне достаточно, чтобы понять: черным известно все, что творится у белых. Горничные, повара, уборщики – одна из лучших в мире разведывательных организаций.
– Пронырливые черномазые везде подслушивают да подглядывают, так, что ли?
– Будь я черным, уверяю вас, миссис Уокер, хорошенько посматривал бы по сторонам. Просто чтобы меня не застигли на чем-то врасплох. Я гораздо быстрей пошевеливался бы, только ради того, чтоб найти и не потерять работу. Я бы слушал и запоминал.
Она взглянула на меня, склонив головку:
– Да вы почти все знаете, мистер! Будь вы черным, не оказались бы чересчур умным для грязной работы?
– Будь вы белой, тоже были бы чересчур умной для горничной в мотеле.
– Почему ж вы меня считаете дурой, готовой впутаться в разборки белых и приходить пересказывать вам то, что слышала?
– Потому, что мне нравилась медсестра. Потому, что копы, не получив помощи, могут закрыть дело. Потому, что вы можете доверять своему инстинкту, который подсказывает, что я никогда даже не попытаюсь во что-нибудь вас впутать. Но самая серьезная причина, по которой вы согласитесь, заключается в том, что это вам никогда в жизни даже в голову бы не взбрело. Она фыркнула:
– Моя бабушка все твердит: “Лори, когда сунешь голову в пасть льву, просто лежи спокойно. Не забывай, а то навлечешь на себя большую беду”.
– Ну, что решили?
– Мистер Макги, мне пора на вечерний обход. Кэти не так уж и хорошо себя чувствует. Говорит, как в тумане. Работает медленно, язык заплетается, голова, говорит, прямо раскалывается. Джейс отвез ее домой, мне придется убрать два ее последних номера да три своих..
– Но вы хотя бы подумаете?
Она медленно пошла прочь с загадочной улыбкой, держа руки в карманах форменной юбки. Сделала десяток шагов, шаркая подошвами, остановилась, оглянулась через плечо с веселой, бесстыдной улыбкой.
– Могу пошуршать, есть ли что-нибудь стоящее. Только если есть, если я вам расскажу, если вы об этом кому-то насвистите и за мной придут, – встретят самую тупоголовую черную девушку к югу от Джорджа Уоллеса[14].
Никто не видит, что творится впереди на дороге, по которой мы движемся. В один прекрасный день человек за огромной панелью управления в одиночку сможет выпустить годовую производственную продукцию целой страны, командуя машинами, которые строят машины, которые проектируют и выпускают остальные машины. Куда тогда денется миф о возможности предоставить работу любому желающему?
А если черные требуют, чтобы Большой Дядя о них позаботился, обеспечив всем, что нахваливает реклама, то это возвращение окольным путем к рабству.
Белым нужен закон и порядок, то есть рубка голов в стиле алабамского Джорджа. Ни один черный не посочувствует ни одному милому, доброму непредубежденному белому либералу, который высунулся из “бьюика” и был забит насмерть, ибо огромное множество милых, смирных, услужливых, трудолюбивых черных тоже были забиты. Во всех подобных случаях непростительная вина заключается в черной или белой от рождения коже, как в тех древних культурах, где младенцев, по глупости принадлежавших к женскому полу, хватали за младенческие ножки, разбивали головку о дерево и выбрасывали крокодилам.
Поэтому, миссис Лоретт Уокер, ни для меня, ни для тебя никаких решений не существует – ни у твоих вождей, смиренных или воинственных, ни у политиков, ни у либералов, ни у рубящих головы, ни у просветителей. Нет ответов – лишь время, бегущее вперед. И если можно будет заставить закон и суд закрыть глаза на цвет кожи, мы, уже после своей смерти, получим хороший ответ. А иначе он будет кровавым.
Глава 13
– Занесу это нынче вечером в свой дневник.
– А комната отдыха для медсестер в больнице? Может быть, у нее был там шкафчик. Может быть, там какие-то личные вещи. Он снова вздохнул, вытащил голубой блокнот, записал.
– Одно очко в вашу пользу.
– Может, будет еще одно. А если будет, позволите мне проверить? Знаете, я ведь.., лично заинтересован.
– Если будет, позволю.
– Вряд ли дипломированная медсестра вела счета, бухгалтерию, составляла расписание приема. Наверно, у Шермана работала другая девушка, полный или неполный рабочий день.
Он прищурился на ясное небо, кивнул:
– Она была в отпуске, когда Шерман покончил с собой. Только сейчас вспоминаю. Ладно, действуйте, черт возьми. Совсем забыл, как ее зовут. Секретарша в кабинете доктора Уэйна должна знать. Только не пробуйте играть дальше, разузнав что-нибудь. Сперва мне докладывайте.
– А вы мне расскажете, что узнали у Холтона.
– Договорились.
Он пошел к поджидавшей машине, я вернулся в мотель, позвонил из вестибюля в кабинет доктора Уэйна. Автоответчик сообщил, что по понедельникам кабинет открывается в полдень.
Я пошел к своему 109-му. Перед дверью стояла тележка, горничная заканчивала уборку. Это была мускулистая симпатичная мулатка безупречного медно-коричневого цвета. Судя по скулам, в ней текла и индейская кровь.
– Через минуту закончу, – сказала она.
– Не спешите.
Горничная застилала постель. Я сел на простой стул у стола, встроенного в длинную пластиковую стойку. Отыскал номер телефона доктора Уинтина Хардахи и, записывая, краем глаза заметил, что горничная как будто танцует. Оглянулся, всмотрелся, увидел, что она покачивается, опустив подбородок на грудь, с закрытыми глазами, заплетающимися ногами. Подняла голову, улыбнулась мне смутной улыбкой и пробормотала:
– Что-то мне.., вроде как…
Вновь закрыла глаза и упала ничком на постель головой и плечами, обмякла, соскользнула на пол, перевернувшись на спину.
Я внезапно сообразил, что могло произойти. Кинулся к закрытому стенному шкафу, нагнулся, вытащил бутылку с отравленным джином из угла, куда сунул ее и так глупо забыл. На бутылке снаружи была пара бесцветных капель. В помещении с кондиционером любая влага давно бы уж высохла. Я слегка лизнул – простая вода. Значит, она поутру хорошенько хлебнула. А потом долила водой. Подошел, встал рядом с ней на колени. Пульс был сильный, хороший, дыхание глубокое, регулярное. На ней была светло-синяя униформа с белой отделкой. На кармане блузы вышито красным: “Кэти”.
Взвесив все за и против, проклиная себя за идиотизм, отправился искать другую горничную. На длинном балконе вверху перед открытой дверью номера на втором этаже стояла тележка. Я поднялся по железной лестнице, стукнул в открытую дверь и вошел. Из ванной выглянула горничная. Помоложе Кэти, маленькая, худенькая, с матовой кожей оттенка кофе, наполовину долитого сливками. Губы накрашены оранжевой помадой, две пряди черных волос выкрашены в белый цвет, поразительно большая грудь. Вышивка извещала: “Лоретт”.
– Сэр, я только что начала здесь уборку. Могу вернуться попозже, если…
– Это не мой номер. Вы дружите с Кэти?
– Если вы ищете эту высокую, крупную, сильную девушку, она работает в нижнем крыле, прямо под этим, мистер.
– Я знаю, где она. Я спросил, вы с ней дружите?
– Почему вы об этом спросили, мистер?
– Ей, возможно, понадобится дружеская услуга.
– Мы вполне ладим.
– Может, спуститесь в номер 109?
Она меня окинула весьма скептическим взглядом.
– Мы с ней делаем совсем разные вещи, мистер. Я работаю горничной, и точка. Ничего против нее не имею, только ей уже надо бы запомнить, что при надобности для других каких-нибудь дел лучше кликнуть толстуху Аннабел или чокнутую девчонку, которую держат на кухне.
– Лоретт, я вернулся в свой номер пару минут назад. Кэти выпила из моей бутылки. Думала, будто там джин, а в ней было снотворное. И она сейчас там отключилась. Ну, если вам наплевать, так и скажите.
Она округлила и вытаращила глаза:
– Отключилась? Эта каменная глыба? Идите, пожалуйста, вниз, я сейчас прибегу.
Через десять секунд после моего возвращения в номер Лоретт распахнула дверь и встала на пороге, глядя на Кэти.
– Вы правду говорите? Ничего с ней не сотворили?
– Вон бутылка. Хлебните глоточек, вскоре свалитесь рядом с ней.
Она подумала, вошла, почти закрыла за собой дверь. Опустилась на пол рядом с Кэти, приложила ухо к груди, потом встряхнула ее, хлестнула по щекам. Голова спящей Кэти мотнулась из стороны в сторону, раздалось вялое, жалобное мычание.
– Сможете ее выручить? – спросил я. Лоретт села на пятки, прикусила костяшку большого пальца. – Лучше всего попросить Джейса привезти тележку для белья, погрузить ее, прикрыть парой простыней и увезти в пустой номер. – Она подозрительно глянула на меня. – Это ведь не отрава, а? Она очнется в полном порядке?
– Должно быть, через два-три часа.
Она встала, уставилась на меня, склонив голову.
– А почему просто не позвонили администратору?
– Ее уволят?
– Наверняка, будь я проклята.
– Лоретт, я позвонил бы администратору, если б бутылка была заперта в чемодане, а она туда влезла бы и откупорила ее. Может быть, и без этого позвонил бы, если б она меня плохо обслуживала. Только номер сиял чистотой, как медная пуговица, а бутылку я просто забыл на полу в стенном шкафу, где на нее могла наткнуться любая горничная. Поэтому отчасти тоже виноват.
– А может, не желаете слишком многим объяснять, почему держите снотворное в бутылке с джином?
– По-моему, вы – очень милая, умная девушка, способная без особых проблем выручить подружку.
– У нас сейчас затишье, могу прибрать и ее, и свои оставшиеся номера. Только еще одно. Вы с ней точно ничего такого не сотворили, пока она в отключке?
– Точно.
– Тогда скоро вернусь.
Она вернулась через пять минут, придержав дверь перед высоким юношей с непомерными плечами, который втолкнул в номер корзину для белья на колесиках. Остановил ее рядом с Кэти, легко поднял ее, опустил в корзину. Лоретт бросила сверху ворох мятых простынь и сказала:
– Ну, Джейс, Аннабел ждет прямо в 288-м. Просто положи Кэти там на кровать, и пускай Аннабел за ней присматривает, слышишь?
– Угу, – буркнул Джейс и покатил коляску.
– Застелить постель, мистер?
– Спасибо.
Закончив, она хихикнула, продемонстрировав массу очаровательных белых зубов, встряхнула головой:
– Старушка обязательно удивится, что это с ней приключилось.
– Ведь вы объясните ей ситуацию?
– Конечно. Если не уедете, по-моему, она завтра зайдет сказать спасибо. – Лоретт задержалась в дверях, сунув кулачки в карманы форменной юбки. – Очень важно, чтоб Кэти не уволили, мистер. Ей нужна работа. Живет со старухой матерью, а та злющая, как змея. Вся искореженная от артрита. По-моему, это она выгнала мужа Кэти. Трое малых детишек. Кэти вполне могла бы устроиться на хорошую должность и работать честно. Только как увидит какую-нибудь шмотку, она у нее из головы не выходит – так хочется заполучить. Покупает в рассрочку, потом расплачивается деньгами на другие домашние надобности. Боится потерять и шмотку, и уже выплаченные за нее деньги, и.., ну.., хватается за возможности, за которые иначе не ухватилась бы, делает вещи, которых иначе не сделала бы. Она старше меня, да во многом прямо как ребенок. Тут всегда полным-полно коммерсантов, так что она делает – отпирает номер одинокого мужчины, который или только проснулся, или собирается одеваться, улыбается до ушей, говорит, скажем, доброе утро, сэр, извините, что побеспокоила. А он ее рассматривает и приглашает: мол, прыгай прямо сюда, милочка. Ну.., она так и делает. Зарабатывает обычно десятку или двадцатку, на шмотки хватает, только за такие фокусы с хорошей работы в два счета вылететь можно. Я это все говорю, чтобы вы не считали ее просто шлюхой. С ней это только порой случается, и, хоть я не иду по такой же дорожке, это вовсе не значит, будто она мне не подруга. Мы подруги. Она мне всегда давала подержать своего первого малыша. Мне было десять, а ей пятнадцать. И… спасибо, что позвали меня, помогли.
Она ушла, а я крепко завинтил пробку и поставил отравленный – и разбавленный водой – джин к себе в чемоданчик, прикидывая, не лучше ли вообще его вылить.
***
Доктор Уинтин Хардахи был занят с клиентом. Я оставил свои координаты. Он перезвонил через десять минут, в одиннадцать.– Я подумал, не смогу ли у вас получить чуть больше информации, мистер Хардахи.
– Весьма сожалею, мистер Макги, мой рабочий день очень плотно загружен. – В тихом голосе звучала равнодушная, мертвая нотка.
– Может быть, побеседуем после работы?
– Я сейчас не беру никаких новых клиентов.
– Что-то случилось? В чем дело?
– Простите, больше ничем помочь не могу. До свидания, мистер Макги. – Щелк.
Я начал расхаживать по комнате, изрыгая проклятия. Это прекрасно организованное процветающее общество действовало мне на нервы. Огромный клубок перепутанных ниток. Найдешь кончик, дернешь – и получаешь лишь кучу оборванных концов. Казалось, будто мы договорились проверить, как Хелена распорядилась своим капиталом, как минимум, месяц назад. Думал, Хардахи это устроит через своего нью-йоркского однокурсника. Но Хардахи не пожелал ничего для меня устраивать. Что же так быстро его заставило дать обратный ход? Ложь? Страх?
Я растянулся на кровати, пусть сумбурный котел кипит, пусть мелькают в нем Пенни, Дженис, Бидди, Морин, Том Пайк, Рик, Стейнгер, Том Пайк, Хелена, Хардахи, Наденбаргер, Том Пайк.
Пайк становился чертовски назойливым. Вспоминались небольшие обрывки бесед. Слышались фразы из ночного разговора с Дженис Холтон, и что-то меня беспокоило. Я отмотал назад, обнаружил, что именно, и медленно сел.
Она спросила про мою выдуманную жену: “Вы когда-нибудь с ней встречаетесь? Она все еще в Лодердейле?"
Проверим. Проклятье, я не сказал ни единого слова про Лодердейл. Холтон просматривал записи в регистрационном журнале. Значит, он знал. Но зачем ему упоминать об этом при своей жене? “Слушай, милая, моя подружка пожелала остаться в номере мотеля с каким-то болваном из Лодердейла по имени Макги”.
Невероятно.
Отмотаем назад. Слегка удивленный взгляд, когда она услышала мое имя. С изумлением обнаружила меня вместе со своим мужем.
Возможности: подруга Бидди. Встретилась с ней в супермаркете или еще где-нибудь. Бидди обмолвилась о старом друге по имени Макги из Лодердейла.
Или: Стейнгер в процессе проверки, не выходил ли я в субботу вечером и уезжал ли из города Холтон, мог спросить Дженис: “Знаете ли вы некоего Макги из Форт-Лодердейла” или:
"Известно ли вам, что ваш муж его знает?"
Возможно, но, на мой взгляд, не очень увязывается. Как плохо срифмованные детские стишки – то один слог лишний, то одного не хватает. Мозги мои превратились в пудинг.
Я пошел пешком в торговый центр, купил плавки, вернулся, натянул их и потащился к большому бассейну мотеля. Отдельный бассейн-“лягушатник” был полон трех-четырехлетних купальщиков, которые визжали, захлебывались, швырялись и колотили друг друга резиновыми животными под небрежными благосклонными взорами четырех молодых матерей, щедро смазанных жирным кремом. Я нырнул, несколько раз медленно проплыл по всей длине основного бассейна, постепенно разошелся, стал менять стиль, растягивая и терзая длинные мышцы рук, плеч, спины, бедер и живота, вдыхая и выдыхая воздух вместе с остатками, застоявшимися на дне легких. Темп держал чуть пониже того, на котором начинаю чересчур раскачиваться по сторонам, плескаться и шлепать. Потом принялся издеваться над самим собой, приказывая: ну, еще один раз. И еще. И еще. Наконец выбрался, совершенно измотанный, с пульсом около ста пятидесяти, с напрягшимися легкими, с расслабленными, как подушка, набитая старыми мокрыми перьями, руками и ногами. Вытер лицо банным полотенцем, захваченным из номера, растянулся, предоставив солнцу доделывать остальное.
Мейер называет это “моментальным всплеском интеллекта”. В определенном смысле так оно и есть. Повышаешь до максимума кислород в крови, стимулируешь сердце, чтобы нагнетало ее в бешеном темпе. Обогащенная кровь поступает в мозг, одновременно питая перетрудившиеся мышечные ткани. Иногда помогает.
Но я загрузил тяжелую, обогащенную кислородом и гудящую голову проблемой “Дженис – Лодердейл” и в конечном итоге получил ответ: “Ничего не понимаю, дружище, черт побери!"
Скорбно потащился назад в 109-й и, прежде чем одеться, попробовал звякнуть в кабинет маленького толстяка Джона Уэйна, доктора медицины. Попал на жизнерадостную и общительную леди, сообщившую мне, что регистраторшей и делопроизводителем у доктора Стюарта Шермана была мисс Элен Баумер. Ей неизвестно, работает мисс Баумер сейчас или нет, но с ней можно связаться по телефону, зарегистрированному на имя миссис Роберт М. Баумер. Попросила минуточку обождать и продиктовала мне номер.
Миссис Роберт М. Баумер оказалась весьма непреклонной.
– Простите, но я не могу позвать дочь к телефону. Сегодня она себя плохо чувствует. Лежит в постели. Она вас знает? В чем, собственно, дело?
– Мне хотелось задать ей несколько вопросов по делам страховки, миссис Баумер.
– Могу определенно сказать, она не заинтересована в приобретении полиса. Равно как и я. Всего хорошего.
– Постойте! – Я не успел, и пришлось перезванивать. – Миссис Баумер, я веду следствие по страховым вопросам. Расследую страховые претензии.
– У нас не было никаких происшествий с машиной. В течение многих лет.
– Мне нужна информация по поводу смерти.
– Что?
– Дело касается доктора Шермана. Несколько обычных формальных вопросов, мэм.
– Ну.., если обещаете не утомлять Элен, можете поговорить с ней, если возьмете на себя труд подъехать к нам часа в четыре.
Я согласился подъехать. Номер 90 на Роуз-стрит. Она объяснила, как его найти.
– Небольшой дом с белыми рамами, в желтую полосу, справа за вторым поворотом, два больших дуба в переднем дворе. Положив трубку, я позвонил Пайкам. Ответила Бидди.
– Нельзя ли зайти поговорить с вами кое о чем после ленча?
– Почему нет? Который сейчас час? Может, придете около половины или в четверть третьего? В это время она будет спать. Годится?
Я сказал, что годится.
Оделся, пообедал в мотеле, потом направился к служебному входу за кухней, высматривая Лоретт. Идя по дорожке мимо мусорных баков, заглянул в открытую дверь и увидел ее. Она, все еще в униформе, сидела на столе, разговаривала, болтая ногами. Были там еще две темнокожие женщины без формы. Тележки горничных на резиновых колесиках выстроились у стены рядом с обшарпанным автоматом с кока-колой и грудой зеленых металлических вешалок.
Меня заметили, разговоры и смех умолкли. Лоретт соскользнула со старого деревянного стола, подошла, встала в дверях с бесстрастной физиономией, потупив взгляд.
– Что вам угодно, сэр?
– Хочу спросить у вас кое-что, – сказал я и прошел в тень, отброшенную на дорожку выступом крыши, который опирался на столб, обвитый лозой с огненными цветами.
Лоретт не стронулась с места, но, когда я оглянулся, пожала плечами и медленно подошла. Сунула руки в карманы юбки, прислонилась к стене.
– Что спросить?
– Я не знал, удобно ли вам разговаривать в присутствии тех двух женщин. Хотел узнать, как Кэти.
– Хорошо. – Бессмысленное выражение, рот приоткрыт, как у страдающей насморком дурочки. – Она проснулась?
– Ушла домой.
Слишком знакомо и слишком досадно. Броня чернокожих – тупое непонимание, упрямое, как у целого каравана ослов. Они выбирают такой путь либо хихикают, демонстрируя сплошные зубы. Правда, они через край хватили лиха от людей с моей внешностью – белых, крупных, мускулистых, потемневших на солнце, покрытых шрамами, полученными в мелких личных боях. Внешне похожие на меня мужчины проломили кучу черных черепов, перепортили кучу черных овечек, сжигали кресты с привязанными к ним людьми. Они видят лишь внешний тип и на этой основе проводят классификацию. К некоторым никогда не пробиться, точно так, как нельзя научить женщин брать в руки змей и любить пауков. Но я знал, что могу до нее достучаться, ибо на короткое проведенное со мной время она отбросила оружие, перестала обороняться, и я увидел за броней смышленость, понимание, не образованием данную интеллигентность.
Надо найти способ пробить черную броню. Как ни странно, раньше это было легче. Подозрительность возникала на личной основе. Сейчас каждый из нас, черный и белый, – символ. Война идет в открытую, форма враждующих армий – цвет кожи. Глубинное фундаментальное сходство между людьми забыто настолько, что можно преувеличивать немногочисленные различия.
– Что с вами? – спросил я.
– Ничего.
– Вы ведь раньше со мной разговаривали, а сейчас дверь захлопнули.
– Дверь? Какую дверь, мистер? Мне надо вернуться к работе. Я вдруг догадался, в чем может быть дело.
– Лоретт, вы захлопнули дверь потому, что узнали, как я нынче утром разговаривал перед мотелем с двумя копами?
Она искоса бросила на меня взгляд – быстрый, полный подозрительности – и опять опустила глаза.
– Какая разница, с кем вы разговаривали.
– Наверно, казалось, будто мы ведем милую дружескую болтовню.
– Мистер, мне надо работать.
– Здесь ведь есть экономка миссис Имбер? Если б она днем в субботу случайно не заглянула в 109-й и не увидела меня спящим, разговор с представителями закона у меня был бы вовсе не дружеским. И не перед мотелем, а в камере, где никому не придет в голову улыбаться. Меня посадили бы за убийство медсестры.
Лоретт прислонилась к затененной стене, сложив руки. Идиотское оборонительное выражение исчезло. Она задумчиво хмурилась, прикусив белыми зубками полную нижнюю губу.
– Стало быть, это та медсестра была у вас в номере в пятницу ночью, мистер Макги?
– Именно так я и познакомился с представителями закона, со Стейнгером и Наденбаргером.
– Я от Кэти узнала про женщину. Она рассказала, что Стейнгер ее расспрашивал, не заметила ли она при уборке, что в номере была женщина. Это было еще до того, как вы ей помогли. Никогда нет смысла спасать белого от закона. Она и сказала, мол, у вас точно была компания. Вам, по-моему, повезло, что миссис Имбер заглянула в номер.
– Вот именно.
Недоверчивый взгляд прищуренных карих глаз.
– Зачем же тогда вы связались с двоими этими полицейскими?
– Мне нравилась медсестра. Ради того чтобы найти убийцу, свяжусь с прокаженным и с гремучей змеей. Это личное дело. Взгляд смягчился.
– Наверно, когда кто-то нравится и ты спишь с ним в одной постели, а назавтра он умирает, это очень печально.
Я ошеломленно сообразил, что это первое услышанное от кого-либо выражение понимания и сочувствия.
– Очень печально.
Лоретт вдруг легко улыбнулась:
– Ну, если уж она была такая хорошая, зачем спуталась с этим злым грубияном, с адвокатом мистером Холтоном? Удивляетесь, что я знаю? Мистер, мы хорошенько присматриваем за типами вроде Холтона.
– Почему у вас на него зуб?
– Он прямо лопался от удовольствия, когда был прокурором, засаживая каждого попавшего в суд черного, да как можно крепче. Каждый раз, как пошлет черного в тюрьму Рэйфорд, праздник празднует, расхаживает, ухмыляется, пожимает всем руки. Таким, как он, никогда не найти работника во дворе или по дому, по крайней мере того, кто стоил бы дневной платы.
– Она не любила Холтона, Лоретт. Пыталась порвать с ним. Поэтому и была со мной. Неужели вы ни разу не слышали о том, как женщины влюбляются в ничтожных мужчин, а потом разочаровываются?
Когда разговор свернул на Холтона, она враждебно ко мне настроилась. По цвету кожи я был из его команды. Но мой рассказ об отношениях между Пенни и Риком вернул все к теме знакомого одиночества в непонятной стране человеческого сердца, у всех одинаковой, а не разной.
– Слышала. Конечно слышала, – кивнула она. – Бывает и наоборот. Ну, правда, я знаю, что вы утром были с двоими полицейскими. Лейтенант Стейнгер не очень плохой. Честный, насколько ему позволяют. А другой, его зовут Лью, любит бить по головам. Не важно кого, лишь бы голова была черная. А Стейнгер ему не препятствует, так что, в сущности, никакой разницы между ними нет.
– Я хотел спросить, как Кэти. Не пойму, сколько она выпила из той бутылки.
Взгляд стал ироничным и умным.
– Да старушка сейчас в полном порядке. Здоровая, крепкая девка. Раз вы не позволили ее уволить, будет по-настоящему благодарна. Какой благодарности вы от нее ждете, мистер?
– Черт возьми, в чем вы меня заподозрили? Она издевательски расхохоталась, громко и грубо.
– А чего вы еще, черт возьми, ждете от черной горничной из мотеля? Чтоб она научила вас мыть и стирать? Прогулялась бы с вами в парке? Почитала бы Библию? Я точно знаю, о чем сейчас думают те женщины в бельевой. Они точно воображают, будто за мной наконец-то пришел белый, а завтра я, может быть, поменяюсь с Кэти, сменю свой номер на 109-й. Решила стать мотельной шлюхой, заработать лишний кусок хлеба. Они знают, что вам ничего больше на свете не требуется от меня и от Кэти. Так оно и есть.
– И вы так обо мне думаете?
– Мистер, не знаю, что мне о вас думать, а уж это так и есть.
– Я искал вас, чтобы узнать про Кэти. И хотел попросить об услуге.
– Например?
– Я видел много таких городов. Вполне достаточно, чтобы понять: черным известно все, что творится у белых. Горничные, повара, уборщики – одна из лучших в мире разведывательных организаций.
– Пронырливые черномазые везде подслушивают да подглядывают, так, что ли?
– Будь я черным, уверяю вас, миссис Уокер, хорошенько посматривал бы по сторонам. Просто чтобы меня не застигли на чем-то врасплох. Я гораздо быстрей пошевеливался бы, только ради того, чтоб найти и не потерять работу. Я бы слушал и запоминал.
Она взглянула на меня, склонив головку:
– Да вы почти все знаете, мистер! Будь вы черным, не оказались бы чересчур умным для грязной работы?
– Будь вы белой, тоже были бы чересчур умной для горничной в мотеле.
– Почему ж вы меня считаете дурой, готовой впутаться в разборки белых и приходить пересказывать вам то, что слышала?
– Потому, что мне нравилась медсестра. Потому, что копы, не получив помощи, могут закрыть дело. Потому, что вы можете доверять своему инстинкту, который подсказывает, что я никогда даже не попытаюсь во что-нибудь вас впутать. Но самая серьезная причина, по которой вы согласитесь, заключается в том, что это вам никогда в жизни даже в голову бы не взбрело. Она фыркнула:
– Моя бабушка все твердит: “Лори, когда сунешь голову в пасть льву, просто лежи спокойно. Не забывай, а то навлечешь на себя большую беду”.
– Ну, что решили?
– Мистер Макги, мне пора на вечерний обход. Кэти не так уж и хорошо себя чувствует. Говорит, как в тумане. Работает медленно, язык заплетается, голова, говорит, прямо раскалывается. Джейс отвез ее домой, мне придется убрать два ее последних номера да три своих..
– Но вы хотя бы подумаете?
Она медленно пошла прочь с загадочной улыбкой, держа руки в карманах форменной юбки. Сделала десяток шагов, шаркая подошвами, остановилась, оглянулась через плечо с веселой, бесстыдной улыбкой.
– Могу пошуршать, есть ли что-нибудь стоящее. Только если есть, если я вам расскажу, если вы об этом кому-то насвистите и за мной придут, – встретят самую тупоголовую черную девушку к югу от Джорджа Уоллеса[14].
Никто не видит, что творится впереди на дороге, по которой мы движемся. В один прекрасный день человек за огромной панелью управления в одиночку сможет выпустить годовую производственную продукцию целой страны, командуя машинами, которые строят машины, которые проектируют и выпускают остальные машины. Куда тогда денется миф о возможности предоставить работу любому желающему?
А если черные требуют, чтобы Большой Дядя о них позаботился, обеспечив всем, что нахваливает реклама, то это возвращение окольным путем к рабству.
Белым нужен закон и порядок, то есть рубка голов в стиле алабамского Джорджа. Ни один черный не посочувствует ни одному милому, доброму непредубежденному белому либералу, который высунулся из “бьюика” и был забит насмерть, ибо огромное множество милых, смирных, услужливых, трудолюбивых черных тоже были забиты. Во всех подобных случаях непростительная вина заключается в черной или белой от рождения коже, как в тех древних культурах, где младенцев, по глупости принадлежавших к женскому полу, хватали за младенческие ножки, разбивали головку о дерево и выбрасывали крокодилам.
Поэтому, миссис Лоретт Уокер, ни для меня, ни для тебя никаких решений не существует – ни у твоих вождей, смиренных или воинственных, ни у политиков, ни у либералов, ни у рубящих головы, ни у просветителей. Нет ответов – лишь время, бегущее вперед. И если можно будет заставить закон и суд закрыть глаза на цвет кожи, мы, уже после своей смерти, получим хороший ответ. А иначе он будет кровавым.
Глава 13
Я остановился на подъездной дороге у дома 28 по Хейз-Лейк-Драйв в десять минут третьего. Выходя из машины, уловил какое-то движение и увидел, как из окна студии над лодочным домиком мне машет Бидди.